Полина

Глава первая


Как и сто лет назад трется колесами о рельсы первый утренний трамвай, уходящий за пожарную каланчу на разворот. По проспекту рядком идут поливальные машины. К церкви, похожей остроконечными куполами на католическую, потянулись люди… «Только рассвело, а народу - полный город», - думает Полина, стоя у кухонного окна.

Жизнь течет, как и раньше, много лет назад, когда они с мужем получили эту двухкомнатную квартиру на шестом этаже престижного дома. Разница лишь в том, что каланча стала «исторической», к ней теперь возят на экскурсию не доспавших на вокзалах пассажиров. Да рядом с ее домом воздвигли непонятное сооружение гигантских размеров: то ли в небо устремилась подраненная хищная птица, не сумевшая взлететь даже на сотню метров, то ли коршун, рухнув с высоты, решил разбиться на площади у метро.

А главное - погиб ее муж... На автомобиле.

Двадцать лет прошло, а Полина до сих пор не может спать по ночам. Во сне ей кажется, что мелодично звенят пружины каркасного матраса, и что муж, как всегда, осторожно, чтобы не дай Бог, не разбудить ее, встает с постели… Он рано просыпался: то ли потому, что был старше ее почти на 10 лет, то ли ему нравилось в утренней тишине читать свои финансовые бумаги.

Павел, так звали мужа, был красавцем, девчонки-подруги Полины называли его гоголевским Ноздревым. Он невероятно был похож на актера МХАТ, исполнявшего эту роль в известном фильме. Только в отличие от курчавого кинематографического героя его никто, ни разу не видели не только пьяным, даже выпивши.
 
Для всех коллег по работе -  загадка: почему он до сих пор не женат? 30 с гаком, живет с мамой, добросовестно отдает ей зарплату. Он очень любил участвовать в дискуссиях журнала «Бухгалтер». Потом журнал со своей заметкой показывал близким знакомым: друзей у него не было. Он никогда не повышал голоса, любил рано приезжать на работу. Поэтому с Полиной происходил вечный спор, который разрешился не в ее пользу: после рождения первой дочери — Галины она взяла отпуск по уходу за ребенком.

Полина, мало-помалу, привыкла, что мужа нет (ужас, целую жизнь прожила - одна!). К тому же, вряд ли теперь она уже вспомнит: целовал ли он ее спящую, уходя на работу по субботам? Но все эти годы после его гибели бессменным оставалось одно: спала она урывками, все время ожидая перезвона мятежных пружин на матрасе.

Вечерами - проще: в своей комнате укладывались дочери – Галина и Любовь. Всегда с шумом, иногда со слезами, с походом в мамину комнату, чтобы полежать у нее в кровати, послушать рассказы «про жизнь». Потом в доме все затихало, лишь бормотал ночной телевизор: Полина читала. Но она четко помнила, не должна переходить временную границу – до полуночи. Иначе – без сна: и с вечера, и утром.
 
Она еще не встает, лишь стоит в легком халатике у кухонного окна и думает о том, что пошел уже пятый день ее шестого десятилетия, что Галина, которой под 30 и которая выросла без отца, встанет опять лишь к обеду, даже не проводив своего очередного мужа на работу. Любаша, которая и вовсе не помнила отца, перебралась в мамину комнату. Ее сегодня надо собрать в первую трудовую смену на Центральное телевидение... Ей, наверное, повезло: от журфака она единственная из сегодняшнего выпуска девочка, попавшая на ТВ не через знакомых.
 
Полина разогревает в турке старый недопитый кофе, переливает его в чашку и без удовольствия выпивает прямо над плитой. Затем идет в постель. Одеяло не сохранило тепло, хотя рядом с ней на постели свернулась калачиком Любаша. «Что ж, согреем снова...»,- говорит она сама себе, поднимает подушки вертикально и нажимает на кнопку пульта телевизора. «Евроньюз» что ли?» - Думает она, почти не глядя на экран, откладывает пульт, надевает легкие очки и открывает книгу венценосного Жозе Сарамаго.

Неощутимый на вес гусиный пух, которым набито одеяло (мамино приданое), облегает ее тело, она вытягивает ноги, и вдруг чувствует прилив сильной горячей волны. Из груди невольно вырывается легкий стон. «Господи, за что ты меня так наказал? Я не страшнее, грешница, чем миллионы других…». Она лежит, стараясь не думать о плотском. «Нет-нет-нет, так нельзя… Прости меня, Господи, за грехи мои. Я ничего не прошу за себя. Помоги в жизни моим дочерям-сиротам, научи их правильно жить, дай им хоть капельку счастья… Хотя бы такого, которое я пережила в годы короткого замужества… Галине — под 30 и все еще без мужа, без семьи. Любовь — собирается работать… И тоже без семьи».
 
Павел – отец девочек - был главным бухгалтером крупнейшего информационного агентства. Его уважали на работе, прислушивались к его мнению. Полина – скромный редактор скандинавской редакции. Как они нашли друг друга – это просто загадка во времени и в пространстве... Поженились довольно быстро – и полвесны не прошло со дня их первого знакомства на закрытом показе фильма - «Бумажная луна». К осени сдавали «целевой дом», и Павлу, как молодому семьянину и члену Правления агентства, дали квартиру, двухкомнатную, «на вырост». Да и Полина всё-таки своя, не чужая: хороший редактор ценился на вес золота. А она была отличным редактором.
 
Купили машину. По тем временам «Волга» говорила о достатке в семье намного больше, чем дачный домик или новый гарнитур из Румынии на три комнаты. Квартиру обставили мебелью быстро, легко, в мире и согласии. Половину площади занимали книги: шкафы, полки напольные и навесные, этажерка и даже полстенки пришлось отдать им. Павел, как скупой рыцарь, хранил все подшивки финансовых книг и журналов за последние 10 лет. Полина тоже не уступала мужу: привезла от родителей из деревни номера дореволюционной «Нивы», все книги мыслителей, запрещенные в то время, словари и справочники, необходимые ей в редакторской работе. Не любила она ходить по библиотекам или звонить подругам, когда выпадала срочная работа по вечерам.
 
«Что еще было за жизнь? - Невольно стала в стотысячный раз вспоминать Полина. - Конечно, рождение Галки. Это вам не Любаша: человек изнеженный, избалованный и папочкой, и мамой. Да и баба с дедом еще могли приласкать ее на своем деревенском огороде». А мама Павла принципиально любила на расстоянии: вечерний звонок стал неотъемлемой частью жизни Полины. Сначала бодрый бас спрашивал о самочувствии Павлика, его настроении, успехах на работе, а уже потом шли практические советы по уходу за ребенком. В общем, Галина к трем годам стала настолько избалованным, дерганным и капризным ребенком, что, по совету мамы из деревни, Полина сдала ее в садик и вышла на работу. Павел не возражал: хотя смертельный бой пришлось выдержать ему со своей же матерью.
 
Полина знала, что сегодня, впрочем, как и всегда, она уже больше не уснет и стала вспоминать прожитые годы. Слава Богу, все улеглось, утряслось, а главное, Галине, очень общительной девочке, понравилось в садике. Она даже домой уходила со слезами. Ездили за границу, в Болгарию, всей семьей на отдых. Галя вела себя идеально: купалась, загорала, завела кучу друзей, приходилось через день накрывать стол на 5-7 человечек. Это она принимала гостей с мороженое и соком. Вот тогда впервые Павел сказал Полине, что неплохо бы подумать о парне. Та была не против, но месяц шел за месяцем, а беременность куда-то убежала. Полина думала, что это ее "проблемы". Но Павел съездил, то ли в Чехию, то ли в Югославию, и, вернувшись, сказал, что это его «проблемы».

«Галина уже училась во втором классе,- вспоминает Полина, - мы - родители забыли о давней мечте... И, бах, беременность! Радостная, легкая. Все думали, что будет парень, а получился «парень в юбке» - Любка».
 
Это были тяжкие для Полины годы. Любовь вела себя далеко не так, как ее сестра: ела хорошо, спала плохо, любила родительские руки, играть могла с кем угодно, часами. Но с ней надо было играть: говорить, прятаться, убегать... В общем, живой, интересный, на первый взгляд, ребенок. Но если сложить все эти «тетюшеньки» в недели и месяцы, руки отваливались.
 
А Павел взялся строить дачу, хорошо, что «Волга» всегда на ходу. Он приделал к ней верхний багажник и возил на нем даже чугунные батареи. На второе лето в доме уже была горячая-холодная вода, минибаня, детская туалетная комната и четыре разношерстные комнаты, в том числе, и с камином. Вот так умеют разворачиваться «безрукие финансисты».

Полина обожала мужа всегда. А когда в воскресенье он приезжал со стройки потный да усталый, она, как своего ребенка, мыла его в ванной, кормила и спать укладывала. Просыпался он ночью, когда уже девочки в своей комнате видели пятые сны. Осторожно гладил жену: груди, живот, ноги, и когда понимал, что она уже не спит, начинал говорить, как он ее любит.
 
Полина шептала:

-Я тоже безумно люблю тебя. Я не смогу жить без тебя.
 
Павел понимал, наконец, что время уходит... И в такие минуты он был великолепен.

Любаша все делала шиворот-навыворот. То вдруг экстерном сдавала сессию, то увязала в «хвостах» по элементарным предметам. Полина вспомнила вдруг, как была удостоена чести попасть на прием к престарелому декану факультета. Он не ругал ее за дочь. Он с грустью в голосе говорил, как трудно студентам без поддержки взрослых.

- Ее двойки меня не беспокоят..., - сказал тогда декан. - Здесь надо просто вызубрить, это - теория. Но ведь вы — профессиональный редактор и не занимаетесь с дочерью? Вот что с прискорбием я узнал.

«А как с ней заниматься? Она же на журфаке! Сами с усами! - Как будто продолжала оправдываться перед деканом Полина. - Пишут — лучше всех! Лескова, Тургенева — в утиль! Толстой заблудился в трех соснах своего имения... И это при том, что и Тургенева, и Лескова, и других ныне опальных классиков она читала и помнит их романы не хуже матери. Вот в чем проблема... А мы, родители, можем передать им только свои чувства и безмерную любовь. С нас и этого достаточно... А где государство, министерство, университет, наконец? Это все мы, вместе взятые, старшее поколение, растим циников, людей, не могущих любить, верить чувствам».
 
Полина настолько разволновалась, что решила вставать и начать собирать младшую дочь на работу.

«Хотя она все равно возьмет лишь свой рюкзачок, куда невозможно ничего положить. Я припасу ей все: и одежду, и обувь. А там пусть думает сама... Надо деньжат подбросить на телефон, а то ведь звонков не дождешься. Сколько у меня сейчас осталось?» - Полина не могла вспомнить точную сумму, полезла в кошелек, достала пятерку с Дальневосточным губернатором, четыре штуки - по одной тысяче, несколько сотенных бумажек приютились во втором отделении кошелька. - «Господи, как жить? Я — на мели. Галина забыла, что такое зарплата... Любаша пока еще получает стипендию и всю отдает мне. Но сколько расходов на нее! И половины, наверное, своих кровных денег не покрывает. А тут еще этот чертов юбилей?! Кто придумал праздновать 50-летие женщинам? И этот чудовищный разговор с начальником отдела».


Глава вторая


Она помнила дословно:

- Полина Степановна, надо что-то делать? Вы по профессии редактор - переводчик, а сидите на должности старшего специалиста - «девочки на побегушках»: закрываете больничные листы, занимаетесь подпиской на периодику всей конторе... У нас хозяйственный отдел, а не отдел рекламы, где вы были замначальника. Вот слышал я, что уже пришел человек, который будет снова создавать рекламу. Вам туда надо прорываться!

- А я что, просилась к вам? Я же не виновата, что ликвидировали пресс-службу, что этим делом сейчас занимается всего один человек — помощник директора... - Парировала Полина, чувствуя, что земля уходит из-под ног.
 
«Господи, как я вообще попала в эту контору?» - Не раз возвращалась к этой мысли Полина. Ее любимое агентство за последние пятнадцать лет раздербанили полностью и окончательно. И все под конъюнктуру политической целесообразности. Сначала любимец главы государства по кличке «второй стакан России», («первый стакан» — сам глава), как это ни парадоксально, журналист, решил агентство «усовершенствовать». Довел его до неузнаваемости, до безобразной ручки: угробили прекрасную ленту новостей, убили, иначе не скажешь, лучшее в стране издательство, которое выпускало книги на 6-7 основных языках мира. А зачем оно людям от демократии, захватившим власть в стране? Пусть всем правит рынок, частная собственность. Хочется тебе, к примеру, Дуня, Андерсена или Золя перевести на русский язык? Переводи. Потом ищи издателя и выпускай тираж книги, сама его вывози и предлагай розничной сети, то бишь магазинам.
.
От информационной ленты агентства остался ублюдочный перепев того, что уже сутки - двое назад выдавали мировые агентства Рейтер, Блумберг. Уничтожили собкоровскую сеть по стране. То есть официально ее не ликвидировали, но перестали платить зарплату корреспондентам, оплачивать стоимость съемных офисов, их коммунальные услуги. К руководству агентством пришли те, кто долго ждал своего часа: личного обогащения любым путем. Они разворовали и распродали все, что можно. Остались лишь гектары свободных площадей и этажи разномастных кабинетов в самой столице. Пошла субаренда, сдача в наем кабинетов другим организациям. В длиннющих коридорах разместились консалтинговые, бухгалтерские, фармацевтические, садоводческие, строительные, промышленные и масса других фирм, фирмочек, а также частных разномастных изданий. Мировое агентство рухнуло!

Полине даже не выплатили двухмесячное пособие в связи с ликвидацией их подразделения. Деньги перевели, увели, короче, они испарились. Она около полугода мыкалась вообще без работы, перебиваясь с хлеба на воду. Потом ей повезло: давнишняя подруга из скандинавской редакции предложила ей работу редактора-корректора-распространителя (разносчицы) печатной продукции (рекламных буклетов) в одной парфюмерной фирме. Непонятно почему, но вскоре Полину даже назначили замначальника отдела рекламы. Но достаток в семье был недолгим: фирма из-за ругани двух совладельцев — буквально уличных пацанов — разделилась, рекламное подразделение вообще ликвидировали.

На новом месте, куда Полину запрятали после ликвидации отдела рекламы, она практически перестала общаться с соседками по кабинету, представлявшему из себя огромную комнату, заставленную канцелярскими столами. Там было два городских телефона на столах двух начальников отделов. «Еще хорошо, что не выгнали в связи с ликвидацией подразделения, - думала Полина. - Куда бы я пошла в 50 лет, за пять лет до пенсии? В музей, сторожем-смотрителем в демонстрационный зал? Боже-Боже, за что мне все эти испытания...? И хорошо, что попала в хозяйственный отдел, а не в матснабжение: занималась бы сейчас приобретением швабр, мыла и другой напольной парфюмерии».

Полина, сидя за своим столом, выпускаемом по мини-ценам для серии «школьные принадлежности», без традиционного телефона, канцелярских атрибутов, до того разволновалась, что испугалась, как бы не перейти на разговор вслух. Последнее время она стала замечать, что разговаривает сама с собой и что отдельные слова и даже фразы произносит достаточно громко. «Старческий маразм! - Горько шутила она. - Нет, мне просто не хватает разговорного общения».
 
Она почему-то вспомнила шикарно меблированный собкоровский пункт в одной из стран на Балтике, куда ее направили работать собственным корреспондентом агентства через три года после смерти мужа. Она жутко сомневалась, почти отказалась от этого завирального предложения. Но помогли родители, и, как это невероятно ни прозвучит, первой оказала ей помощь мама Павла. Она взяла на себя Галину, все продумала, рассчитала: как они закончат школу, в какой вуз пойдут поступать, сколько денег понадобится девушке на ближайшие три года. А контракт у Полины и был рассчитан не на пять лет, как обычно, а на три года. Любочку взяла к себе сельская бабушка.

- А там посмотрим, - сказал бывший приятель Павла, главный редактор агентства. - Может, девчонки приедут к тебе, будут учиться с посольскими, в их школе... Да мало ли воды утечет за эти три года.
 
Полину водили по кабинетам ЦК партии, где обладатели казенных коробок-пеналов прислушивались к ее произношению, к языкам, которые она освоила в процессе работы, без конца спрашивали о детях. Она уже научилась отвечать, как робот — автомат: дети пристроены, бабушки еще не старые. А по большому счету, всем начальникам на стороне было, грубо говоря, до фонаря: они видели бланк Правления агентства с решением направить ее на работу за границу, выписки из заседаний парткома и профкома с рекомендациями поддержать кандидатуру Полины, а все остальное проходило нудно, но почти автоматически.
 
Расцвет всех ее, и в первую очередь, творческих сил пришелся как раз на этот период жизни страны - сверхмощной ядерной державы. Что самое яркое? Первое, когда на центральном телевидении СССР в программе «Время» сказали: «как передает... из такой-то страны... собственный корреспондент агентства Полина Столетова». У нее так забилось сердце, что она села на диван, ноги ее не держали.
 
Второе: наверное, когда на втором году ее работы к ней приехали дочки. Они стали жить все вместе. Почти год прожила с ними мама покойного мужа, которая говорила свободно на языке этой страны и, оказывается, знала еще французский, немецкий, итальянский.
 
Третье: тайный, короткий и бурный, роман, который случился с Полиной перед самым концом ее командировки. Она брала интервью у министра безопасности страны, генерала, который принимал ее на своей загородной вилле. Он был не один. Среди четырех-пяти гостей, которые ждали окончания записи интервью, разбредясь по дому, купаясь в бассейне, смотря на кассетнике неприличные фильмы, она сразу обратила внимание на высокого англичанина. Уж больно пшеничными были у него волосы до плеч и обезоруживающая какая-то детская улыбка. Когда они познакомились после интервью, оказалось, что это - оператор английской гостелерадиокомпании BBC – господин Рольф.

- А я сразу поняла, что вы — не англичанин, - сказала Полина.

- Да, я — швед, работаю на англичан, умираю со скуки... Если бы не было вас.
 
- Вы кого имеете ввиду? - Спросила Полина.

- Вас, ну, то есть СССР... Да еще скандинавские страны, родину...

- Вы и туда летаете?

- Непременно. Хотите, буду брать вас с собой? Вот норвежцы на морском шельфе открыли легкую нефть. Через день-два я, думаю, мне надо будет садиться в вертолет. Полетим?

- Мне надо все это утрясти.
 
- Дерзайте! У вас два дня в запасе.

В принципе, идею Полины, поскольку это месторождение было спорное относительно территории, в агентстве одобрили. Но вскоре пришел «довесок»: она должна дождаться товарища из центра и тогда уже вместе с ним лететь на буровую вышку.

По неопытности, Полина сообщила Рольфу о товарище, которого она ждет из центра.

- О, кей, - сказал коллега из ВВС. - Вертолет на буровую улетает завтра, рано утром. Вы готовы? А коллеге из центра так и скажите: или я сейчас добираюсь до репортажа, или для нас не будут специально устраивать бурение последних метров скважины.

Они улетели. На буровой платформе, видели первый агрессивный фонтан какой-то совсем не черной, а грязно-серой с бурой примесью жидкости. Полина сделала «убойный» репортаж. Рольф помог перегнать несколько кусков прямо в эфир радиостанции, вещающей для ее соотечественников.

Белые северные ночи стали свидетелями исполнения долга Полины перед коллегой, расплаты за помощь, за урок капиталистической журналистики, который ей преподали. Наконец, она впервые за много лет почувствовала себя женщиной, привлекательной для мужчины. Рольф был неутомим. Она даже уставала от него. Но, скорее, виной всему здесь был советский менталитет: страх перед заграницей не давал Полине возможности почувствовать себя счастливой в этой близости.
 
Когда она вернулась в корпунк, ей тут же позвонил главный редактор, сказал:

- Грехи за тобой есть, но об этом потом... У нас на Штокмановском месторождении, на Севере, тоже добурились до легкой нефти. Срочно готовь приличный кусок из репортажа с норвержской платформы. Мы соединим два репортажа: наш собкор с северной платформы будет перекликаться с тобой. Ты сможешь вести диалог?

- Не знаю, - уже заранее струсила Полина. - Я ни разу не пробовала...

- Ты, главное, не трусь, вопросы мы тебе передадим, нарежь кусков. Пусть у них все будет хорошо! Потому что у нас так хорошо, что все лопнут от зависти! Поняла, девушка?!
 
В итоге, как это ни странно, все получилось. Видимо, очень опытный и толковый попался репортер, который работал на нашей северной платформе. Он потом позвонил в корпунк, орал в трубку:

- Ты — молодец, Полинка! Живинку дала, я прямо живую норвежскую речь слышал, бурильщиков... Это они так матерятся, когда что-то не ладится... Как тебе-то удалось это провернуть?

- Секрет фирмы, - отшутилась Полина, а сама вспомнила о Рольфе. Ей стало так плохо, что она заплакала. Но коллега был весельчаком и отнес эти всхлипывания женщины к чувству благодарности за его активную помощь ей.
 
Тем не менее, несмотря на такой успех, который имел ее репортаж в мировой знергетической сфере, контракт ей не продлили: туда полетел товарищ из центра. А она снова вернулась в скандинавскую редакцию агентства.


Глава третья


Полина была крепкой по природе женщиной, родилась в глубинке Нечерноземья, в селе, расположенном рядом с прибалтийскими соседями. Она привыкла к тяжелой работе, но, слава Богу, еще не успела угробить ноги и руки неподъемным трудом. На ее счастье, сразу после десятилетки поступила на инъяз местного пединститута. Там почему-то преподавали и шведский язык: он сохранился на кафедре инъяза после эвакуации вуза во время войны.

Она стала вести язык в спецклассе городской школы. Факультативно, где вместе с учениками, где в кружке любителей скандинавской литературы при областной библиотеке, выучила датский язык, чтобы в подлиннике прочитать «Русалочку». А потом уже пошло-поехало: сама вечерами и на курсах познала норвежский язык. За финский не бралась принципиально: с финнами воевал отец, получивший тяжелое ранение.
 
В издательство зарубежной литературы она попала случайно: шла по улице и вдруг на больших стеклянных дверях увидела объявление: «ЗАМЕЩЕНИЕ». А далее - короткий текст: кто-то из сотрудниц со скандинавскими языками уходил в декретный отпуск. Ее можно заместить, но только на это время. Чуть выше дверей висела огромная красивая вывеска издательства. Полина, прочитав ее, так испугалась, что почти побежала от дверей. Но вернулась. Любит теперь говорить, что она «полы мыла для издательства. Как у Джека Лондона мексиканец мыл полы для революции». Шведский язык у нее сразу признали на «отлично». С остальными - твердое «хорошо». А вот с редакторской работой пришлось помучиться. Тут, к счастью, роженица вдруг разбогатела — мужа повысили — решила взять отпуск по уходу за ребенком до трех лет. Вот так только к концу второго года работы Полину из «младшего редактора» перевели в «редакторы».

С мужем Полина жила в любви и согласии, рожала с удовольствием детей, за что Господь наградил ее прекрасным телом: лишь на правой части живота остались две почти незаметных черточки - разрывы кожи. Ноги прямые и стройные, как по заказу, держали тугие бархатистые ягодицы и всю верхнюю часть тела, которая вместе с нижней составляли рост Полины - 175 см. Руки средней полноты ровно ложились на бедра, подчеркивая выемками на локтях большие груди, но не безобразные своим размером: загнутыми кверху с коричневыми сосками они выглядели даже задиристо.

Страстью Полины были экскурсии по историческим и, главное, литературным местам. Павел, как правило, по субботам работал, а жена пускалась во все тяжкие. В Подмосковье практически нет музея или усадьбы, где бы она ни побывала. У них образовался особый круг завсегдатаев, человек 5-6 дружили, созванивались, уточняли следующие маршруты поездок. Правда, в гости друг к другу пока еще не ходили. Детей, чаще всего, она брала с собой, реже — оставляла с мамой мужа.
 
Полина подружилась с научным сотрудником музея одного известного в прошлом писателя-революционера, Татьяной Ивановной, безупречным филологом, еще в войну девочкой вместе с родителями переехавшей в столицу из Ленинграда. Музей, ныне, по понятным причинам, прозябал, у Татьяны Ивановны была масса свободного времени и минимум средств к существованию. Полина старалась незаметно финансово поддерживать новую подругу.

Та знала все: где, когда открываются новые выставки, какие экспозиции обновятся или прибудут со старым багажом, как и откуда будут отходить экскурсионные автобусы. Для нее этот вопрос - принципиальный: пенсионеры минимум платили мосгортрансу за проезд. Но если транспорт музейный — это разорение.
 
Но выпадали неотложные дела, семейные проблемы и заботы, которые надолго отрывали Полину от любимого занятия и приятных знакомых. Пришла пора, когда дети выросли: Галина достаточно легко поступила на искусствоведческий факультет престижного вуза и закончила его с красным дипломом. А затем и Любовь удачно штурмовала журфак. Полина фактически осталась одна. Была память о муже, но годы сглаживали боль утраты. Хотя человека для совместной жизни ей встретить так и не удалось. По меркам Павла, которого она всегда помнила, практически никто не подходил. Да, честно говоря, Полине и не хотелось возиться с разговорами, встречами, свиданьями, длинными подходами: времени жалко, лучше новую книгу прочитать или в соседнюю область в музей — усадьбу Льва Толстого, например, съездить.

Только раз Татьяна Ивановна, как бы по случаю, невзначай, завела разговор:

- Полина, годы уходят... Я — не сваха, но, кажется, мы уже можем вести такие разговоры... В музее одного советского классика работает мой земляк-ленинградец Зиновий Моисеевич Кац, доктор наук, интеллигент... Да, - Татьяна Ивановна почему-то надолго задумалась. Будто она что-то вспомнила и вот теперь решала: стоит ли продолжать разговор. Все-таки продолжила:

- Он — вдовец, ему уже за 50, сына, у которого своя семья, сейчас с ним нет... Хорошая квартира у него, даже дачный домик купил с участком земли. Я понимаю, Поля, вы моложе его, у вас все есть, любимая работа... Но, видите, какие времена настали. Мне кажется, что мы теряем не только родину... Нужны опора, друг, советчик, с одной стороны. С другой, - он Зиновий и по фамилии Кац... Будет ли он опорой? История безжалостна: евреи, как правило, почти все революции начинали, но, в конечном итоге, становились козлами отпущения. Представляете, что с вами может статься?

- Он знает обо мне, Татьяна Ивановна? - Спросила Полина.

- Нет, конечно! За кого вы меня принимаете? Господи, как все это нелепо и глупо выглядит... Простите, меня, Полина, и давайте закроем эту неприятную тему.

И все-таки они с Кацем встретились. Случайно, а, может, и нет. На ВДНХ шла распродажа саженцев. Они с Татяной Ивановной решили объединиться: многие кусты оказывались настолько густыми, что их приходилось раздирать. Из одного, таким образом, получалось два кустика, а то и три. Взглянув на дорожку, ведущую к павильону «Семена», Татьяна Ивановна настолько смутилась, что даже покраснела, не могла скрыть волнения:

- Ой, Полина, простите, я тут ни при чем... Но прямо на нас идет Зиновий Моисеевич Кац.

Действительно, улыбаясь, как говорят, во весь рот, к ним подходил высокий, более, чем плотный, о чем говорили расстегнутый плащ и прилично выпячивающий из-под него животик, прикрытый полосатой теплой в полоску рубашкой без последней пуговицы, мужчина.

- Татьяна Иванна, а я, думаю, вы или нет? Вот встреча! Вы - садовод, огородник? У вас же нет дачи?

- А я детей хочу ублажить... Они давно акацию искали, чтобы посадить к забору, - засмущавшись и еще раз покраснев, ответила Татьяна Ивановна. - Вот познакомьтесь, Зиновий Моисеевич, это моя подруга по походам и поездкам Полина... Можно вас без отчества, вы еще совсем молодая особа?

- Можно, - сказала Полина и почему-то протянула незнакомцу руку. Он растерялся, не знал, куда положить или поставить свои пока еще не уложенные и несвязанные веревкой кусты смородины. Наконец, бросил их прямо на землю и поцеловал Полине руку, проговорил:

- Очень рад, рад знакомству с подругой моей землячки, интеллигентнейшим человеком, специалистом с большой буквы Татьяной Ивановной. Вы, знаете, не проходит месяца, чтобы я не звонил ей по какому-то заковыристому вопросу?

- Ладно-ладно, Зиновий Моисеевич, сейчас речь не обо мне... Вот эта молодая особа — из скандинавской редакции самого крупного нашего агентства. Вы «Русалочку» давно перечитывали? Вижу, что с детства не доводилось. Поинтересуйтесь специально: последний перевод Андерсена делала Полина. Вот так-то, голубчик.

- Боже мой! Непременно все посмотрю... А вы слышали, что на моего партийца опять пошла мода? Пусть не напрямую, через жену, «стальную леди подмостков», но телевидение уже дважды за полгода записывало меня. Как несправедливо и безжалостно время, как переменчивы люди!

- Милый мой, - сказала Татьяна Ивановна, - перечитайте «Короля Лира»... Ну, нам пора.

- Рада знакомству, - почему-то безотчетно тепло проговорила Полина. - Присоединяйтесь к нашим путешествиям по выходным дням.
 
- А что? Это мысль... Так бывает тяжко одному, особенно в праздники, даже на даче.
 
И Полина почувствовала, насколько одинок этот человек. Ей, может быть, впервые за последние годы не хотелось прерывать этого знакомства:

- Все равно записать сейчас номер не удастся... У Татьяны Ивановны есть мой номер телефона. Звоните, если нахлынет тоска... Втянем вас в свою команду.

- Непременно! Если вы разрешаете, я обязательно позвоню... Простите, что идя за саженцами, не взял с собой визиток. Где-то в костюме остались.
 
- А у меня и нет их, - с какой-то дерзостью сказала Полина. - Зато никто не мешает работе.
 
- Полина часто работает дома, даже ночью, - пояснила Татьяна Ивановна, не без намека.

- Конечно-конечно... Я предварительно буду спрашивать, как вы заняты?

- Зиновий Моисеевич, ну, как так можно? У нас никогда не было секретарш, даже когда покойный муж был членом Правления агентства.
 
- Да-да, я все понял, простите. Господи, что я мелю? Татьяна Ивановна, помогите мне, пожалуйста, собрать саженцы и прогоните меня! А то я опять, что-нибудь ляпну.
 
Они втроем собрали с земли десятка полтора саженцев, которые хозяин, как выяснилось, купил для нескольких соседских участков, заодно, коль поехал на ВДНХ. И дали торжественную клятву созвониться в самое ближайшее время.

Оставшись вдвоем, Татьяна Ивановна сказала:

- Вот удел одинокого человека. Даже пуговицу пришить некому. Его жена не могла иметь детей. И она, и он это прекрасно знали и все-таки поженились. И случилось чудо: Господь дал им ребенка — мальчика. Но мама умерла через несколько лет. 20 с лишним лет он без жены, один воспитал сына, прекрасно его образовал. У Зиновия Моисеевича в Ленинграде живет мама. Но она занята с внуками — детьми еще двоих ее сыновей. Она считает, что им она нужнее. Нет, все правильно. Ему одному проще выкрутиться, наконец.
 
- Мы с ним обязательно созвонимся, - сказала Полина и стала раскладывать саженцы акации и крыжовника на две кучки.

Скрипнула входная дверь в комнате Галины: это ее новый сожитель - инженер ДЭЗовской фирмы по вывозу мусора прошел в ванную комнату. Полина старалась не замечать в квартире посторонних людей: старшая дочь, в конце концов, имеет право на жилплощадь. Гражданский муж дочери, родом откуда-то с Кавказа, замотанный в мохнатый, цвета ядовитого баклажана, халат, прошел на кухню.
 
- Доброе утро, Полина Степановна,- приветствовал ее маленький человечек, у которого, казалось, черные волосы растут даже на ладонях рук.

- Здравствуйте. Простите, вы не скажите ли мне: надолго у нас обосновались?

- А что-нибудь не так? Мы с Галиной собираемся пожениться.
 
- А где вы собираетесь жить?

- Если здесь нельзя, будем комнату снимать.
 У меня на большее пока нет денег. Но я раскручусь, накоплю... Мы не только квартиру будем снимать, мы собственную квартиру купим.
 
- У вас есть семья, мама, папа, еще кто-нибудь?

- Не волнуйтесь, жены у меня нет. Я младше Галины на шесть лет. Но я уже главный инженер фирмы по уборке мусора. Год-два, и я в муниципалитет или в управу переберусь. К этому времени закончу институт.

- Какой?
- Какая разница! Там, у себя... Это проще — простого.
 
- Вы хоть знаете, чем, по диплому, должна заниматься Галина?

- Что-то с искусством связано... Но ей не нравится все это! Ей нравится рисовать, лепить из пластилина... Вот чудачка.
 
- Но она не получает зарплаты, вы это знаете?

- Главное, чтобы ей нравилось! А деньги должен муж зарабатывать!
- То бишь вы?

-Ну, я еще не муж. Но деньги я зарабатываю.

- А как вы относитесь к ее творчеству?

- Честно говоря, все это - пустое занятие. Вот я ей сказал: давай ткать ковры. У нас в республике их с руками оторвут. А она обиделась, назвала меня нехорошим словом и сказала, чтобы я больше никуда, кроме ее кровати, не лез.
 
- Боже мой, Господи Праведный... Что творится с моей дочерью?

- Полина Степановна, мне уже надо просто пить кофе и бежать на работу. Я опаздываю!

- Да, конечно, вы сегодня заслужили кофе. Сейчас, через минуту, он будет готов. Идите одевайтесь пока. - И он пошел, еще плотнее запахнув полы своего лохматого халата. Полина принялась варить полную турку кофе.


Глава четвертая


- Вы одна ручей не закрыли! Умная какая... - Солидный дядька сидел на противоположном берегу приятно журчащего ручья и пытался воспитывать Полину. - Смотрите: слева, справа — все заложили ручей в трубу. Проблем нет. Никакие водоводы и смерчи не страшны нам! А вы? У вас даже просто в большой дождь - море разливанное образуется. Лягушек опять же развели, они всю ночь квакают, спать не дают.
 
Полина сидела в шезлонге на берегу своего импровизированного пруда и старалась не замечать назойливого соседа. Она, честно говоря, даже и не разглядела его. «Плевать,- думала она, - этот пруд захотел и сделал Паша. И я его сохраню, чего бы мне это ни стоило».

- Мы поднимем общественность, - продолжал мужчина. - Вы не уважаете коллектив! С вами, в конце—концов, разговаривает председатель садового товарищества, генерал-майор запаса.
 
- Что, пора на спевку идти? - Как ни в чем ни бывало спросила Полина.

- Какую спевку? - В недоумении спросил он. - Мы хор не создавали... Вот вы бы и взялись, коль умеете. Всё польза была бы от вас.
 
С горушки сбегала Любаша: во вьетнамках, в мини-шортах и в лифчике без бретелек. И сразу:

- Что за шум, а драки нет! Семен Семенович! Разве так ухаживают за дамами? У меня мама - бальзаковского возраста. К ней особый подход нужен.

- Развели лягушек, понимаешь... А мне товарищи шею перепилили, - уже совсем миролюбиво проворчал отставной генерал.

- А вы сгорели, товарищ генерал! - Бодро проговорила Любаша. - Переходите на нашу сторону, и я вам спину смажу кремом. Это даже приятно.

- А что можно? Мама не будет ругаться?

- Когда она увлечена интересной книгой, она ничего не замечает.
 
Генерал закатал штанины и побрел по воде. Полина оторвалась от книги и сказала:

- У берега живет черепаха. Будьте аккуратны.

Любаша к моменту прихода генерала на чужой, их берег, раскатала метровый коврик, выставила на нем бутылку колы, пакетик печенья, кулек семечек. Все эти яства ждали Семена Семеновича, не так давно вышедшего с военной службы на пенсию. Ему всего-то и было чуть больше 50 лет. Он, наверное, был хороший генерал, если в 40 с небольшим - стал им. И, наверное, он не мог больше служить без жены, которая умерла при загадочных обстоятельствах. Его тошнило от того военного гарнизона, где она была радиационным медиком и погибла во время ЧП на одном из секретных объектов. Короче, он не мог больше находиться в этом забытым Богом северном городишке. А пить он не научился: в его семье, кроме бабушки, вообще никто не пил водки.

Ему нравилась юная соседка — подвижная, стройная, боевая. Вот и сейчас она без всяких глупых стеснений, тихонько выдувая из сложенных трубочкой губ воздух, обдирала с генерала лоскутами коричневато-рыжую кожу.

- Чем будете расплачиваться? - Шутила девушка.

- А я сейчас, мигом. У меня все в холодильнике есть, холодненькое... Даже пиво чешское. - И он помчался на другой берег.

- Это еще что такое? - Оторвалась от книги Полина.
 
- Ма, не тупи, - сказала шепотом Любаша. - Генерал решил приударить за тобой... А ты — как фурия. Назови мне хотя бы одного соседа с противоположной стороны ручья по имени?

- А мне это ни к чему!

Через некоторое время генерал уже переходил ручей с огромной бельевой корзиной, доверху набитой продуктами.
 
- Полина Степановна! Не ругайтесь... Давайте за знакомство устроим маленький пикник. Кроме пива здесь ничего крамольного. Так, закуски, овощи и фрукты. Земляки вчера заезжали, привезли на целый взвод. Умоляю! Любаша, помогайте.
 
- Вот как, уже Любаша?

- Ма, не трынди. Семен Семенович от чистого сердца. А ты хочешь обидеть человека?

- Да, именно, от чистого сердца... Тем более, сейчас не выходной, народу почти никого нет в округе.
 
- Да и вообще, кому какое дело до того, что мы делаем на своей суверенной территории?! - Это Любаша вставила.
 
- Без распоясывания! - Пригрозила Полина. - Крикни Галину.
 
Это она попросила Любашу.
 
Галина не шла, а плыла в своем китайском халате. Она ростом - ниже Любаши, едва дотягивала матери до носа. Но фигура у нее - классическая: Монро в миниатюре. Генерал чуточку «припух» от такой схожести с великой американкой. Но быстро пришел в себя: ему русские, высокие и стройные Любаши нравились больше. К одному коврику пришлось подстелить плотную скатерть, потому что корзина генерала оказалась бездонной. Сначала оттуда достали ананас и еще какие-то экзотические плоды, похожие на наши мелкие арбузы. Потом пошли помидоры, огурцы, редис, лук.... Визжа и отпрыгивая от корзины, девчонки пытались помочь генералу вытащить раков: не меньше десятка их было уложено на траву. Они, живые, расползались по траве то бочком, то задом.

- Семен Семенович, давайте запустим в ручей пару раков. А вдруг они приживутся? - Спросила Любаша.

- Во-первых, ручей мелок и зимой промерзает до земли и глубже. Во-вторых, если узнают соседи, они меня линчуют...

- Тогда давайте их варить и есть, а то они сами разбегутся и добредут до воды. У них нюх на воду особый, - Это свои познания в зоологии высказала Галина.
 
- Кстати, Галка, а что это ты не знакомишься с генералом? - Не без ехидства спросила Любаша.

- А мы, вообще-то, знакомы, на одном пруду несколько раз сидели. Правда, не разговаривали. Меня зовут Галина.
 
- А я Семен... Все, правда, зовут меня Семен Семеныч. Как председателя товарищества садоводов.
 
И вот, наконец, из корзины полезли бутылки настоящего чешского пива, холоднющие, всю ночь простоявшие в холодильнике.
 
- А это особый сюрприз от моей бабушки, - торжественно произнес Семен Семенович. - Называется домашняя настойка.
 
- Вот этого-то нам и не хватало, - проговорила Полина, не отрываясь от книги. - Ты на выставку идешь, Галина?

- Мама, это - послезавтра...

- Люб, а как с занятиями, скоро экзамен?

- Через три дня, ма! - Любаша вроде бы даже обиделась на мать за такой вездесущий контроль.

- Тогда, Семен Семенович, поухаживайте за дамами..., - сказала Полина. Любка пулей сбегала в дом, принесла четыре хрустальных стопочки, хлеб, нож и вилки. Семен Семенович колдовал над армейской, правда, наверное, все-таки генеральской, сверкающей никелем, флягой. Наконец, он ее открыл и по рюмочкам потекла розовая, крепко пахнущая клубникой, жидкость.
 
- Обязательно по дольке лимона, - почти закричал генерал.- Иначе весь букет пропадет.

Благо и лимон был в корзине, порезали и его. Сказали здравицу гостеприимной хозяйке дачи, пожелали ей сто лет и выпили... Генерал, Люба и Галина махнули эти 40 граммов, не заметив, что выпили. А Полина решила распробовать. Первым делом, она поперхнулась от крепости напитка. Хотя вкус приятный — свежая клубника. Она лизнула лимон, перебила крепость и почти успокоилась. Второй глоток она повременила делать, смотрела на своих дочерей. Любовь буквально через минуту-две была уже в подпитии. Галина, та - постарше,  держалась. Но ехидная улыбочка не сходила с ее губ. Генерал готов налить по второй рюмке и всем предлагает есть все подряд, на любой вкус.
 
Полина наклонилась к Семену Семеновичу и спросила его почти в самое ухо:

- Вы чем это нас спаиваете?

- Никак нет! Бабушка всегда делает нам в дорогу.
 
- А что там?

- Ничего страшного: чистейший спирт... настоян на клубнике. И еще чего-то полезного добавлено... Хочешь для профилактики здоровья, хочешь для застолья.
 
Полина не выдержала, буквально расхохоталась. Дочери в недоумении смотрели на мать.
 
- Сейчас, через пару рюмок, вы у меня в ручей полезете купаться... Это же чистый спирт с добавками.
 
- И что такого?! - С вызовом бросила Галина. - Я пила чистый спирт с художниками. Прелесть! Голова не болит.
 
- Очнись!! С тобой рядом ребенок! - Не выдержала, повысив голос, Полина. - Семен Семенович, вы как пожелаете, а нам, как говорят, «спасибо за угощение».
 
- А я тоже не пью водку... Но это же бабушкина настойка... Немножко-то можно.

- А давайте пиво пить! - Заорала Любовь. - Настоящее, чешское! И раки уже сварились.
 
Тут Полина, чтобы предотвратить большую беду, промолчала. Засиделись с пивом и раками почти на два часа. Любовь все равно развезло, пришлось укладывать ее в тенечек, на переносную перину. Галина оказалась крепким орешком: она с генералом еще пару рюмок выпила настойки, а потом уже принялась за пиво с раками. Держалась она молодцом. За неимением объекта обожания молодой генерал стал ухаживать за старшей дочерью Полины.

«Господи, - молилась Полина, - приворожи этого лампасного генерала к дочке моей, Галине. Ведь хорошая девочка. Но может пропасть. Тут бы не заскучала, рожала бы ему через год детишек. И я бы при деле была. Клянусь! Не брошу ее, буду всегда рядом!».

  Песни запел генерал, громко и как-то по-военному, словно через трубу проходил через его горло звук. Полина показала на спящую Любовь, предмет его обожания, и он тут же умолк. Стали говорить за жизнь. Галина делала пасы в сторону генерала. То рукой дотронется до его руки, то, при смехе, плечом прижмется к нему. Полина понимала, что не лежит у Семена душа к Галине... Тут уж ничего не поделаешь!

- Ребятки, вы бы отнесли все в дом да, заодно, и посуду бы сполоснули, - так, между делом, сказала Полина, не отрывая головы от книги.

- Этт-то мы мигом, - расфрантился генерал, стал в ту же корзину собирать посуду и недоеденные овощи и фрукты. Галина взялась активно помогать ему.
 
Их не было около часа, хотя в доме еще от мужа оставался прекрасный водопровод с горячей и холодной водой. Но Полина сидела и читала: дочери под 30 лет, та сама не раз подчеркивала, чтобы мать не лезла в ее дела. Вернулись они к ручью окружным путем, как будто прошли краешком березовой рощи, с тыла прикрывающей дачу Полины. Корзина - пуста: Семен все свои подарки оставил в доме. Он явно смущен, пытается что-то смешное рассказать из военной жизни, получается не смешно, а, наоборот, грустно. Потом он долго благодарит Полину за гостеприимство, за то, что у нее такие прекрасные девочки. И вот главное: «Он так рад знакомству с Галиной».

- А мы вот тут решили, что сегодня еще успеем съездить в город, на вечерний сеанс в кино... Если уж опоздаем на электричку, то позвоним, чтобы вы не беспокоились, - сказал генерал.
 
- А я часто работаю по ночам, когда готовим выставки, - сказала Галина. - Так что мама к моим отлучкам привыкла. А сегодня вот день абсолютно свободный! Можем же мы, как белые люди, сходить в кино? Тысячу лет не была.
 
- Галина Павловна, мне форму надеть или цивильный костюм?

- Ночи еще холодные, - сказала как бы между прочим Галина. - Я бы мундир надела.
 
- Пять минут, по-военному! И я буду готов!

Полина внимательнейшим образом посмотрела на Галину и все поняла без слов. Галина надела свое лучшее платье с мятым шарфиком, модные туфли на высоченных каблуках, сумочка отливала матовой крокодиловой кожей.

- Мы будем у него в подмосковной квартире... Это в Подольске, если я правильно поняла.

В это время проснулась Любаша и с места в карьер:
 
- Кто, куда собирается? И я хочу в город. В Подольск...
 
- Так, красавица моя, ты сейчас примешь душ, хорошенько покушаешь, а потом мы посмотрим, куда мы тебя отправим, - серьезным голосом сказала Полина.
 
Любаша захныкала, снова повалилась на перину и вроде бы даже снова уснула.
 
А молодой генерал и Галина бережком ручья дошли до мостков и там их руки соединились. Это еще успела разглядеть Полина.
 

Глава пятая


Любаша за секунду вскочила на свои длинные стройные ноги. И первый вопрос:

- Галка увела у меня генерала?!

- Надо меньше спать, - сказала Полина.

- Ма, ну это честно?

- По отношению к старшей сестре - даже очень честно...

- Ну, хорошо... Ма, ты меня сегодня отпускаешь в общежитие? Я с девчонками прохожу полкниги и утром возвращаюсь к тебе отсыпаться.
 
- Надеюсь, это воспринято тобой не как компенсация за упущенного генерала? - Особо подчеркнуто проговорила Полина.

- Ма, это пошло. Он старик. Ему — за 50!
 
- Тогда будем считать, что мы договорились... Кстати, автобус на Москву пойдет через... 18 минут. Поторопись! Мне бы не хотелось, чтобы ты моталась на электричках.
 
- Есть, ваше благородие... Нищему собраться, что подпоясаться!

Есть такое понятие — турист по природе: сунул ноги в кроссовки, поменял майку на свежую, провел расческой туда-сюда по волосам, рюкзачок за спину забросил и можно в путь. Вот и Любови то ли в силу своей молодости, то ли в силу природной стройности и практически идеальной пропорциональности частей ее юного тела, все подходило как к модели. Переодевшись буквально за минуту, она подбежала к матери, поцеловала ее в лоб, успела выклянчить немного денег и вихрем помчалась на конечную остановку  автобуса.

«Опять я одна, - подумала Полина, но тут же постаралась прогнать эту мысль. - Если за все надо платить, то я отделываюсь слишком легко. Любаша меня точно любит. Галина — не поймешь: если презирает, то не пойму за что. За свои неудачи? Ну, нет божьего дара, не лезь в художники, служи критиком, не выпендривайся... Сколько людей так живут да еще и свои кружки и даже школы держат? Или неудачи в личной жизни на меня хочет повесить: слишком требовательна я была в свое время? Режим, экзамены, вуз — все под контролем. Ну, а как же по-другому?
 
Не ври, Полина, не лицемерь. Ведь ты предполагала, что ее жизнь может именно так пойти? Да, почти уверена была в этом. Почему мальчика-еврея отпихнула? Почему никуда ее не отпускала: ни на этюды летом, ни на практику в художественную школу. Закрывались какими-то дурацкими справками... Ну, и чего добилась? Если не изменяет память... генерал у нее, пожалуй, седьмой будет. А что вы скажете инженеру из ДЭЗа? А вдруг с генералом все же что-то получится? Но никто не верит в это, и ты, в первую очередь. Ну, а все-таки, представь на секунду? Не можешь? Вот так-то! А теперь я сама себе могу сказать: «Пошла по рукам, Галка. Господи! Стыдно-то как».

Полина заплакала, отшвырнула книгу: она чувствовала, как кровь подступает к рукам, что пройдет еще минута-другая и нестерпимый зуд начнет терзать ее. Она встала с шезлонга, быстро пошла, почти побежала в дом. Сорвала с себя одежду, выхватила из аптечки большой пластмассовый пузырек и стала натирать его содержимым руки, плечи, низ живота, ноги. На этот раз она успела предотвратить разрастающийся по всему телу нестерпимый зуд. Легла голая на диван, прикрыла полотенцем лицо и затихла.
 
Помогали и другие рецептурные средства, но они остались в Москве... «В общем, в психушку пора тебе, старая кляча», - думала Полина. Ей стало так жалко себя, что слезы снова сами по себе побежали из глаз. Она не останавливала их. В них было все: и неудовлетворенность собой, семейными отношениями, и ненасытность и желания пока еще сильного тела... И не затихающая боль по погибшему мужу... И неустроенность девчонок, особенно старшей дочери... И глупость ситуации, когда профессиональный редактор с тремя языками торгует бытовой парфюмерией...

Ее рука, гладившая тело, опустилась ниже живота... Она тихо постанывала, несколько раз вскрикнула и затихла. Во сне ей снилось, что она спит... Вдруг к ней прорвался чей-то далекий и  знакомый голос:

- Полина, Галина, Любаша! Да, где вы? Я к вам, понимаешь, в гости, а найти никого не могу.
 
- Минуточку! - Полина вскочила с дивана и стала искать халат. Подняла его с пола, быстро надела, а сама думает: «Кого это, черт, принес на ночь глядя?» В комнату ввалился старый приятель мужа, бывший собкор агентства по арабским странам Тимур Сайфуллин. Он из каждой командировки привозил Павлу какие-то копеечные безделушки. Правда, иногда и раскошеливался: в их московской квартире висело несколько черных африканских масок, куда-то в ящики финской стенки Полина запрятала два красивых, украшенных серебром и золотом, кривых алжирских кинжала. Она боялась их и, чем старше становилась, тем дальше прятала это страшное оружие.
 
- А я проведать, как соседи... У меня поручение от Флюры. Моих-то здесь никого нет. Приедут только послезавтра. А вы, знаю, всей семьей отдыхаете... Вот кое-что привез... От Флюры приветы и персональные гостинцы.
 
Полина проговорила следом, видимо, в сердцах:

- А моих-то черти сдули одним ветром... Любовь к девчатам в Москву уехала, скоро экзамены. Галина с генералом в кино ушли. Если успеют на последнюю электричку, хорошо.

- Ба, какая прелесть! Не надо два ужина готовить... Давай накрывай стол. Буду тебя как принцессу татарскими яствами угощать!

- Нет, Тимур, день такой был тяжелый..., - как можно тверже сказала Полина. - Ты поешь один, у себя. А я лягу пораньше спать... Да и голова разболелась некстати.
 
- Женщина! Тебя бы у нас на Востоке вообще никто не спросил, ты при себе держала бы свое мнение. А я еще даю тебе право говорить... Да если моя Флюра узнает, что я не угостил тебя пловом, чак-чаком... Да, она убьет меня!

Делать нечего: Полина достает, Слава Богу, помытую дочерью и генералом посуду, расставляет на столе. Из холодильника пригодились остатки генеральской зелени. На столе снова появилась бельевая корзина, только теперь она принадлежала Тимуру. Все расставили, стали есть плов. Да, действительно, Флюра — искусница, Полина так бы не смогла приготовить.

- А вот теперь, после плова, не грех и рюмочку пропустить... - И Тимур, как фокусник, прямо со дна корзины достал бутылку финской наливки - «Клюковка». Сам принес из серванта рюмки, налил их с краями, поставил чак-чак, еще какие-то сладости.

- Ну, дорогая подруга моя, за Павлушу! За нашу дружбу, за вашу любовь (мы же все видели). По полной и на боковую.
 
- В смысле?! Ты давай к себе иди. О Флюре помни.

- А я помню... Помню! У меня пятеро детей. И, слава Аллаху, все обуты - одеты! И Флюра меня любит, и тебя любит и помнит о тебе... - Помолчали. Потом без тоста, механически, как говорят, чокнулись, стекло даже не издало звона. Но напиток - приятный, кисловатый и бодрящий.

- Понравилось? - Спросил Тимур. - Я очень люблю финскую наливку...

- Не наливай больше... И почему с краями? Звона стекла даже не слышно?

Закусили, посидели, разговор не клеился. Тимур улучшил минуту, когда Полина зазевалась, и налил по второй рюмке. Полина, на удивление, выпила и вторую рюмку. «Эх, будь, что будет, - подумала она. - Ведь это друг Павлика».
 
Тимур встал, решительно подошел к выключателю и, хотя было уже темно, вырубил горящий свет. Не спеша, раздеваясь на ходу, он вернулся к дивану.
 
- Давай разберем диван, а то неудобно спать будет?

Полина промолчала, поднялась с дивана, прошла в душевую комнату. Когда вернулась, Тимур уже лежал на приготовленной им постели.
 
Сказала, не глядя на него:

- Сходи в душ... 

Полина налила себе еще полрюмки бордового цвета жидкости и одним глотком выпила. Она была абсолютно трезва, знала, что после этой ночи она уже больше никогда не увидится с Тимуром, что прогонит его, не дожидаясь утра, и что завтра, рано-рано, с рассветом, она сядет в свою уже старенькую «Волгу» и поедет прямо в Москву, к Любаше. Она знала, что та дома, в квартире. И даже предполагала, с кем она там находится.

Полине сначала было как-то неуютно. Но потом Тимур приноровился, да и она решила помочь ему. Он стал ровно, как машина, дышать... Все остальное было, словно в бреду. Они вставали, ходили в душ, снова ложились в постель, пододвинули стол к дивану, снова пили наливку, что-то ели... Как мог немолодой уже человек — Тимур — выдержать такие нагрузки, для Полины осталось загадкой.
 
Обессиленная Полина так крепко уснула, что проспала и раннее утро, и восход солнца и, если бы к соседу не привезли машину щебенки, она бы точно проспала еще несколько часов. После душа она, конечно же, не прогнала Тимура, накормила его яичницей, собрала все, что оставалось съестного на столе в его бельевую корзину и попросила только об одном: прудом или по ручью до его дачи не ходить! Лучше идти по забору с заходом в березовую рощу.

Тимур весело так посмотрел на нее и сказал:

- Не волнуйся! Своих не сдаем. А Флюре — надо подучиться.
 
Через полчаса Полина уже ехала в Москву. Но заезжать домой ей не хотелось: этим визитом Любашу не спасешь... Да и человек-то она уже совсем взрослый.


Глава шестая


Пробовали ехать из Заокска хотя бы до Углича? Лучше - через третье (бетонное) кольцо. К тому завелся этот разговор, чтобы показать, как меняется не только природа, на и сам климат Подмосковья. Где-то за рекой Нерль, абсолютно не похожую на Нерль во владимирщине, становится элементарно холоднее. Углич охраняют старые, серовато-черные ели. Такого леса даже в самом дальнем приближении не увидишь на Симферополке.
 
Об этом думала Полина, ехавшая на «Волге» в Углич, приоткрыв водительское окно машины. Потом — ползла. Дорога на участке Тверской области настолько безобразна, что водители, между собой, назвали ее «дорогой смерти». Около 30 километров приходилось буквально ползти на брюхе. На обочинах дороги в этот раз Полина насчитала всего двоих водителей. Зато машины-то какие: полетели подвески у красавицы «Хонды» и у ярко-красной «Ниссан”. Она не слышала голосов водителей, но представляла, что они говорили в адрес молодого и продвинутого губернатора этой области. Потом — выход на Ярославскую трассу, и опять можно спокойно идти под 80-90 км. в час.

Углич гуляет, собирает дань с четырех московских пароходов, прибывших поглазеть на старину. Жалко исторического младенца, и вкусная медовуха лишь добавляет жалости. Минута... И вот уже настоящие слезы обильными ручьями потекли из глаз экскурсантов. Полина не любила такой Углич, редко заходила на пристань, сразу поворачивала машину на ГЭС и, не спеша, проходила плотину. Она знала, что это сталинская ГЭС, что потом таких разливных морей будет не меньше десятка только на одной Волге.
 
Берегом водохранилища - десятка полтора километров - и вот он поворот в деревню, где живут ее родители. Они не вернулись после войны к прибалтийским соседям, прижились здесь, состарились уже. Но синий облупленный дом - еще крепок, картошки, свеклы, репы, моркови хватало, чтобы полностью прокормить не только себя, но и московскую семью... Что еще надо? А рыбка «золотая» у них не переводилась: сейчас поддатый рыбак за водку любую красную рыбу отдаст.

Полина ругалась, особенно когда Павел был жив, говорила:

- Пап, ну, что у нас продуктов что ли не хватает? Или картошки в государстве не стало? Да, хватит вам уродоваться, отдыхайте, ничего не сажайте, наслаждайтесь природой, купайтесь, по грибы ходите, внучек вам привезем... Да, мало ли забот без этой картошки?!

Обижался отец, да и мать поджимала губы:
 
- Это уж, вы как хотите... Покупайте картошку, где хотите, но своей картошечкой мы вас все равно обеспечим.
 
Больших хворей ни у отца, ни у матери, слава Богу, не наблюдалось. Так, обычные старики, которым уже под 80. И которые 50 с лишним лет прожили вместе. Им нравилось на водохранилище, удачно, в свое время, они за бесценок купили чье-то старое деревенское подворье. И сад, и огород, и банька свои, и море разливанное... Каких только пароходов они ни увидели за эти годы!

Полина все больше ворчала на родителей: то - не так, здесь - не то. Но она беззаветно любила их и все время спрашивала:

- Не пора ли вам в Москву, на все готовое?

Отказывались родители, раз за разом.
 
- Пока ноги носят, спина гнется — будем на реке, - не раз говорил отец.
 
Он был крестьянином, ремонтником сельхозтехники. Всю жизнь, кроме финской и Великой Отечественной войны, проработал в колхозе. На финской ранен: снайперская пуля прошла, сильно повредив ухо. Так и оглох с той поры, слуховым аппаратом пользуется. До последнего вздоха машины водил «Москвич», пока уже мать не психанула да не приказала выкинуть его на помойку. Со второй дочерью у них не получалось такого контакта, хотя Полина - старшая - и строга, и ворчала на них. Но это - в сердцах, от души.

В этот приезд она вела себя как-то по-другому: была расслабленной, попросила баньку истопить, за столом выпила рюмки три домашней настойки. Даже подпевала отцу, гульнувшему чуточку сверх меры по случаю хорошего настроения дочери. Мать, укладывая ее спать, прошептала:

- Ухажера что ли нашла?

- Нашла, - с вызовом ответила дочь. - Генерал в отставке, соседом по даче оказался.

- Господи, помоги тебе, - прошептала мать, - может, еще успеешь пожить по-человечески...
 
- А с Галиной, что прикажете делать? Семь мужиков прошли через нее, это официально... Так и не работает нигде. Благо, что сейчас не судят за тунеядство.
 
- Сама, голубушка, виновата! Определила бы в педагоги, как мы тебя - сказала мать в сердцах, - чай, все было бы на месте!

- Может, ты и права, мама. Наверное, даже, ты права, мама. Уж тогда бы точно без выкрутас обошлись бы.
 
- Так и живет без мужа?

- Временные сожители... Самый длинный роман у нее был около года. Потом расстались. Не сошлись идейно.

- А с кем это она приезжала к нам? Господи, мы думали, что за неделю-то он точно до «белой горячки» дойдет.
 
- Вот, совершенно серьезно говорю, мама. Заслуженный художник России, многие журналы считают за честь, чтобы он проиллюстрировал их... А толку? Получит кучу денег, три-четыре дня где-то пьет, приходит без копейки, Слава Богу, что хоть целым. Ну, какая это жизнь?

- А ты встреть его, домой отведи, дома пусть угощает друзей...
- Да, не принято сейчас так делать! Тут Галине не позавидуешь. С одной стороны, все целуют и поздравляют ее... А, с другой, тихо радуются, что «муж — объелся груш», пятый день лыка не вяжет.
 
- Ну, жизнь, дочка, у вас?! А пусть они в Углич переезжают. Работы всем хватит! Вон какие ложки расписывают! А красавиц в одеждах каких рисуют.
 
- Ой, мама, уж лучше молчи...

- Ты, старая, понимать должна: он же заслуженный художник России, - вмешивается отец. - Ему как-то не с руки ложками на пристани-то торговать.
- Любая работа кормит, - не унималась мать.
 
- Ну, ладно, мама, давайте успокоимся. Ведь ей уже скоро 30. Взрослый человек, да и жалко Галку. Она творческая личность, ей кажется, что и она уже может самостоятельно участвовать в выставках. А пробиться не получается... Даже ухажеры не могут или не хотят помочь. Сейчас вот с инженером ДЭЗа живет. Он моложе ее на шесть лет. И, слава Богу! Тот помалкивает, слушает ее как ученик да подрамники для будущих картин колотит. И все при деле.
 
- А, правда, пусть-ка, приедет к нам, - сказала мать Полины. - Смотри, какая красота! Порисует...

- На этюды будет ходить, - солидно добавил отец.

- Да я что, против что ли? Обязательно передам ваше приглашение. Пусть и Любовь заберет с собой. Она, вон, все равно, в общежитие к девчонкам по старой памяти бегает... То на ночь там останется, то в выходные куда-то уедут на природу. Бездельничает, в общем. Господи, за что такое наказание: чем старше, тем тревожнее за них.
 
Полина заставила себя переключиться на другую тему: о возможной покупке дома в деревне. Спросила у родителей:

- Видела объявление: ваши соседи, те, что прямо у воды расположены, целую усадьбу продают... Что это с ними стряслось? 50 соток на берегу Волги, дом со всеми удобствами, столетние сосны и ели... Это сейчас состояние целое. Правда, для москвича — покупателя все это хозяйство далековато расположено да и дорога до Углича слишком нервная и неровная... Но все же, все же.
 
- Уезжают они за границу, - сказал отец. - У хозяина по женской линии все уже перебрались в Израиль... А он — русский, мать некуда пристроить. Вот и тянет волынку. Не больно охота русскому человеку на чужбину перебираться.

- А три миллиона — это не дороговато? - Спросила Полина.

- Конечно, сумасшедшие деньги, - заключил отец, - но кто сейчас, по нынешним временам, разберет? Одно скажу: охотников немного появилось за эти две-три недели после объявки. А что это вдруг тебя заинтересовало, дочка?

- К пенсии готовлюсь, к старости... Вот думаю: а не перебраться ли мне к вам, раз вы ко мне не едете? Дачу нашу я продам дорого, только объяви... Одно держит: память о Павлуше. Ведь он кроме остова бетонного все своими руками в доме сделал. Но, с другой стороны, дикие времена наступили... А здесь, я думаю, можно пережить эти трудности намного легче, чем в столице. Ведь сейчас настолько все нестабильно, что я могу остаться без средств к существованию. Кто возьмет женщину предпенсионного возраста на работу? Это почти безнадежная ситуация.

- Так-так, дочка, если я правильно поняла тебя, ты хочешь свою дачу продать и купить дом рядом с нами? Но тогда и жить надо здесь, в доме? А как же работа, пенсия скорая, - мать пребывала в явной растерянности. - Да и наш дом еще крепок. Почему в нем не жить?

- Мам, да не волнуйся ты раньше времени... Я просто решила обсудить с вами ситуацию. Пап, ты знаешь, как пенсию назначают? Впрочем, не мучай себя, я все посмотрю дома в интернете, когда вернусь. Сейчас хотела бы сходить с вами на «усадьбу», как назвал свои владения хозяин объявления. Пойдемте, заодно прогуляемся до берега реки.

- А что, мать, давай-ка приоденемся да сходим с Полинкой... Сергей — мужик хороший, работящий. У него и катер, что тебе яхта, и машина приличная, и вежливый, всегда поздоровается, спросит о самочувствии.
 
Они по-военному собрались за пять минут. Мать надела новые туфли, которые Полина подарила ей лет десять назад. Отец решил к брюкам и рубахе навыпуск надеть пиджак. Полина смотрела и молчала: ну, как скажешь, что на дворе жара, и в реке купаются ребятишки. Отец обидчив стал, как ребенок. Калитку закрыли на «легкий замок» и пошли ухоженной проселочной дорогой, покрытой крупным речным песком и галькой. Родители здоровались налево и направо: возле калиток нередко стояли люди, кто-то копошился на клумбах с цветами в палисаднике, расположенном у окон домов.

Чем ближе подходили к воде, тем прохладнее становилось на улице. «А, может, отец-то и прав, надев пиджак», - подумала Полина. Но ее внимание привлек красавец-пароход, который шел по морю. Впечатление было такое, что белые палубы и труба идут прямо по берегу, без воды. Обрыв к реке в этом месте был нешуточный: на недавно отремонтированной лестнице, ведущей к воде, Полина как-то насчитала около сотни ступенек.

Слева, за лестницей, берег выступал в воду в виде запятой, но громадной, на сотню метров в ширину в самой узкой ее части. Вот на этой запятой и стоял большущий зеленый дом с окнами с двух сторон и такими же огромными соснами и елями по периметру забора, выкрашенного тоже в зеленый цвет. Смотрелось все это хозяйство солидно, чувствовалась рука умелого и заботливого хозяина. Полина почему-то испытала некоторое волнение: ее еще тогда, когда она читала объявление, поразили обращение «милостивые господа», слова «усадьба», «собственный причал», «русская баня в два этажа»... Она, чуткая на фальшь и «новодел» в русском языке, почему-то не почувствовала здесь подделку. Видимо, так человек говорил, это было его естественное состояние.

На калитке с двумя вырезанными из дерева петухами, расположившимися вверху, на карнизе, вмонтирована довольно заметная кнопка звонка. Отец тут же несколько раз нажал на нее. Через минуту раздался голос:

- Степан Иванович, дорогой, проходите, я вас сейчас встречу...
 
Калитка открылась самостоятельно, и Полина с родителями прошли во двор. С крыльца дома спускался уже немолодой мужчина, на ходу застегивая рубашку. Он так походил на Зиновия Моисеевича Каца, что Полина невольно вздрогнула. Но в отличие от того он был без выпирающего животика и заметно отличался какой-то ухоженностью и даже лоском. Спокойствие чувствовалось в его больших и влажных глазах серого цвета, а одежда, состоящая из парусиновых цвета хаки брюк, кожаных сандалий и клетчатой рубашки, почти новая, но небрежно подмятая, как сейчас это модно делать. Протянул руку и первым поздоровался с мамой Полины, потом с ее отцом. Полине он почти дружески сказал:
 
- Зовите меня просто Сергей. Здесь так привычнее...

- А меня Полиной зовут...
 
- Наслышан про вас от родителей ваших. Замечательные русские люди! Господи, как мне их будет не хватать.
 
- Сергей, не трави душу! - Сказал в сердцах отец, будто они только что с хозяином дома в сотый раз посидели с удочками на берегу реки и прощались после душевного разговора до следующей рыбалки. - Ведь ничего уже не переделаешь. Семья-то уже там? Там! А жить надо в семье.
 
- Правильно, дядя Степан. Но сердцу же не прикажешь... Проходите в дом, - спохватился хозяин, - сейчас чай будем пить. Ма, принимай гостей. Это мои соседи с дочкой.

На крыльцо дома вышла пожилая и такая же как и ее сын ухоженная женщина с короной из белых волос на голове. Поверх просторного летнего платья на ее плечи была наброшена яркая вязаная кофта. Она наклонила голову в приветствии гостей, потом выпрямилась и уже только после этого сказала:

- Полина Романовна Грибова, бывший директор средней школы в Подмосковье.
 
- О, чай сяду пить между двух Полин, - весело заметил Сергей. - Это к счастью, говорят... Ма, дочку Степана Ивановича тоже зовут Полиной.
 
Не спеша, с самоваром хозяева усадьбы принимали нежданных гостей. Но здесь это не было неприличным жестом: в деревне заходили друг к другу в гости запросто, в любое время суток вплоть до густых сумерек. Только к концу первого часа застолья отец Полины довольно деликатно начал расспрашивать Сергея, как идут дела с продажей дома. Оказалось, что плохо: из пятерых, приезжавших из Москвы, пока ни один не откликнулся. А звонков на мобильный поступает множество, но, уточнив километраж, позвонившие, как правило, свертывают разговор.
 
- Вот и мы на разведку пришли, - сказал отец и даже засмущался, будто обидел своего соседа. - Полина ищет варианты. Скоро пенсия, идут повальные сокращения на работе. Здесь с нами ей бы, конечно, было полегче. У нее две взрослых дочки, так что хозяйством есть кому заниматься. А вот муж погиб, она одна... Но я, думаю, прости Поля, великовато для тебя будет это замечательное хозяйство. - Отец сказал, как отрезал.
 
Полина поняла, что он был прав. Но ей стало так себя жалко, а потом и умершую вдруг мечту побыть хозяйкой усадьбы, что на ее глаза навернулись слезы. Сергей заметил ее состояние, проговорил с деликатностью:
 
- Все бы ничего, но зимой здесь непросто. Степан Иванович знает... Вот из этого и надо исходить. Это если кратко говорить. Можно и подробнее, - продолжил Сергей, - но я, подумал, почему-то, что этого не стоит делать.
 
Мама Сергея в этой части разговора помалкивала, ее лицо оставалось непроницаемым. Полина лишь поняла из отдельных фраз хозяина, что пока он маму не может взять с собой, есть какие-то миграционные проблемы.
 
- Вот договорились со Степаном Ивановичем, чтобы мама какое-то время пожила у них... Я обустроюсь и все равно проломлю этих бюрократов. Если в семье нет других детей, кроме единственного сына, мать должна быть с ним!

Потом они все вместе спустились на собственный причал Сергея, и он вывел свой большой катер прямо на середину волжских просторов. Красота - неописуемая, но Полина, сидевшая у самого бортика, выглядела настолько отрешенной и печальной, что, казалось, она не замечает этих красот. Ее никто не тревожил: ни мать, ни отец, ни тем более деликатный Сергей. Полина признала свое поражение: с таким хозяйством за сотни километров от столицы она не справится. Все, точка. И не о чем больше разговаривать.
 

Глава седьмая


Начало дачного сезона прошло в каких-то невероятных хлопотах, в постоянной нервотрепке на работе, которые вымотали Полине всю душу. Она хотела и не могла дождаться, когда начальник отдела отпустит ее в отпуск. А тот с упорством, достойным другого применения, вел с ней подготовительные беседы по поводу возможного ухода с работы по собственному желанию. Наконец, Полина не выдержала и прямо заявила начальнику:

- Уходить я не собираюсь, ибо идти мне некуда... И женщине в 50 лет устроиться на новою работу практически невозможно. Это вы прекрасно знаете, не хуже меня.

- Есть установка высшего руководства на омоложение кадров... Я ее должен выполнить. У дверей ждет своей очереди молодежь, дочки, невестки наших высокопоставленных сотрудников.
 
- Постыдились бы своего цинизма... Как вы разговариваете со мной? У меня дочери скоро 30 лет, она старше вас. А вы допускаете такую наглость в разговоре.

- Полина Степановна, это ничего не изменит. От того, как я буду с вами разговаривать, вопрос о вашем увольнении не отложится и не перенесется. Он решен не здесь и не мной! Поэтому вам надо взять отпуск с последующим увольнением, отдохнуть и приготовиться к уходу из фирмы. Вот и все решение вопроса. Под расчет руководство готово вам выплатить выходное пособие за два месяца вперед.
 
Полина, сидя на приставном стуле у стола начальника отдела, низко опустила голову, слезы сами по себе потекли из ее глаз. С десяток сотрудников, сидящих за столами в этом безобразном зале, смотрели на нее. Она не видела их лиц, но чувствовала на себе их взгляды.
 
- Возьмите платок, - торопливо сказал начальник, - и успокойтесь... Идите за ваш рабочий стол, успокойтесь и напишите заявление на отпуск. А фразу «с последующим увольнением» мы допишем позже, когда совсем успокоимся и поймем, что это далеко не худший вариант.
 
Она тяжело поднялась со стула, платок начальника остался лежать на столе. Не поднимая головы, Полина прошла к своему столу. На его поверхности ничего не было: ни бумаг, ни ручки, ни телефона. «Вот и все, - думала она, - я проиграла полностью и окончательно. Что же это за поколение пришло нам на смену? Роботы, манекены бесчувственные! Не тронет их слеза ребенка... Или слезы матери... Да, надо признать это как непреложный факт, брать отпуск и пособие и искать любую работу. Надо, надо... Надо посоветоваться с подругой... С Кацем... Может, у них что-то объявится свободное?»
 
Зазвонил мобильный телефон, который Полина тут же включила и тихо сказала:

- Слушаю, алло, слушаю вас.
 
- Мам, это я, Галина. Что-то случилось? Мне определенно не нравится твой голос...

- Поговорим дома, дочка. Я здесь не одна.
 
- Ладно, тогда не буду тебя напрягать, только скажу, что генерал просит мои руку и сердце.
 
- А твой кавказский товарищ?

- Мам, он — мальчик, нуждающийся во временной прописке. И срок его прописки давно истек. Просто я не хотела тебя лишний раз расстраивать, мамочка.
 
- Хорошо, дочка, поговорим дома, - Полина не выдержала напряжения, опять всхлипнула, успев сказать:

- А меня увольняют...

- Как это?! Не имеют права... Мы еще посоветуемся с адвокатом! У меня есть один принципиальный товарищ, из бывших коммунистов. Помогает малоимущим и обиженным новыми русскими. Мы еще повоюем, мамочка!

- Хорошо, дочка, я рада, что ты позвонила и что ты у меня есть. Я так рада...

- Не плачь, мамочка, они не стоят твоих слез, ублюдки! Приходи скорее домой. Я буду тебя ждать, сготовлю ужин, посидим, поразмышляем... Да, генералу позвоним, с ним посоветуемся. Да и потом: он ведь ждет моих слов на его предложение.
 
Полина первой нажала кнопку отбоя на телефоне. Она больше не могла говорить, слезы душили ее. Но в то же время ей было уже легче: Галина затмила ее горе своей заботой и любовью. «Вот тебе и черствая, неприступная Галка, - с благодарностью к дочери думала Полина. - Надо Любовь оградить от моих болячек, не стоит ей знать о случившемся... В конце концов, скажу, что отправили в длительный отпуск без содержания... Из-за финансовых трудностей, которые переживает фирма».

Она вынула из кожаной сумки-папки блокнот большого формата и шариковую ручку, вырвала лист и быстро размашистым почерком написала заявление о предоставлении ей очередного отпуска на 24 дня. Взяла по — максимому, думала, авось проскочит... «Раз они так относятся ко мне, и я встану в позу». - Полина перестала плакать, осмотрела в зеркальце лицо, чуть попудрила щеки и веки глаз, сложила все принадлежности снова в сумку-папку и направилась к столу начальника. Листочек с написанным заявлением положила ему прямо под нос, развернулась и пошла к дверям на выход.

- Полина Степановна, минуточку, мину-точ-ку! - Громче обычного проговорил начальник. - 24 дня дают только с визой командира, самого генерального директора... А я еще не дорос.
 
Полина остановилась перед дверью, обернулась вполоборота, проговорила:

- Да, вы не доросли и никогда не дорастёте... Вот и доложите «командиру» по инстанции, что мне надо взять полный отпуск в связи с чрезвычайными обстоятельствами.

Она сильнее обычного толкнула вперед дверь, вышла и с такой же силой захлопнула ее за собой. В коридоре ее поджидали две женщины, сотрудницы отдела. Они заговорили, перебивая друг друга:

- Полина, не переживай так.
 
- У нас уже были такие случаи.
 
- Троих уже до тебя уволили.
 
- И все предпенсионного возраста. Но они ничего не могли поделать.
 
- Во-первых, не хотели связываться, поднимать шумиху.
 
- Во-вторых, им выплатили очень приличное пособие.
 
- Спасибо, девочки. Я очень рассчитываю на вашу помощь... Потому что буду добиваться справедливости, дойду до судебных инстанций. Мне будут нужны свидетели, не откажете в помощи?

- Что ты, что ты, Полина! Какие свидетели: нас выгонят следом за тобой. И не посмотрят, что у нас здесь родственники работают на приличных должностях.
 
- Понято, - проговорила Полина, - я так и думала... Ладно, трудитесь, желаю вам успехов. А я пойду немного отдохну. И правда, что-то устала.
 
И она направилась по коридору к выходу. На улице - необычайно пусто, люди будто попрятались, чтобы не видеть Полину в таком состоянии. Она была рада, что на нее некому обращать внимание. «Господи, все мы из одних комплексов состоим! - Думала она, направляясь к ближайшему метро рядом с домом Парламентского госконтроля. - Тут тебя и в хвост, и в гриву дерут, а ты думаешь, как бы люди, прохожие не заметили, что ты зареванная».

Домой она вернулась раньше обычного, Галина еще и не начинала готовить ужин. Она обняла мать, гладила волосы, плечи и приговаривала:
 
- Только не плач и не убивайся. Гори она пропадом, эта твоя парфюмерная помойка... Мы найдем на них управу! Я звонила адвокату, он нас завтра ждет у себя. Пойдем, получим исчерпывающие консультации... Есть хочешь?
 
Полина покачала головой, сказала:

- Сделай-ка лучше кофейку, ты так вкусно завариваешь... Я, правда, давно не просила тебя, уже успела отвыкнуть.

- А мы, мамочка, действительно, что-то отдалились друг от друга... Это я виновата, неудачница... Мне все время стыдно перед тобой... Ведь ты нас одна подняла, без папы. А я не могу найти себя, приношу тебе одни неприятности и хлопоты. Но, знаешь, я на верном пути, скоро и у меня все получится. Я чувствую, что подошла критическая масса, что мне дадут место на выставках. Подожди, мамочка, ты еще будешь гордиться мною!

- Я верю в тебя, Галчонок мой! Дочка моя первая, папина любимица... Господи, как нам не хватает Павлуши! Я все глаза выплакала. Сил уже нет больше плакать. Сухо! - И Полина буквально завыла, по-бабьи обхватив голову руками. Дочь обняла ее, потом подхватила за подмышки и тихонько повела на кровать. Уложив Полину поверх покрывала, Галина продолжала говорить с нежностью в голосе:
 
- Мамочка, успокойся, ну, не стоит теребить такие старые раны... Мы еще повоюем с новой властью, докажем им их хамское происхождение! Успокойся, отдохни. Я сейчас заварю кофе, и мы с тобой выпьем по рюмочке коньяку. Для успокоения.
 
Полина задышала ровнее, глаза закрыты, голова неловко лежит на подушке. Галина осторожно поправила подушку, еще раз погладила ее по волосам и тихо вышла на кухню. Заработала кофемолка, потом Полина услышала стук серебряной ложечки о стенку медной турки.

- Ты уже поговорила с генералом? - Спросила мать дочку, когда они сидели на кухне, выпив по рюмке коньяка и потягивая вкуснейший кофе из маленьких сирийских чашечек — подарка Тимура. Полина, конечно же, ни слова не сказала дочери о визите старого товарища отца на дачу, тем более о бурно проведенной ночи. Ей почему-то было нестерпимо стыдно перед детьми за ту вольность, которую она допустила во взаимоотношениях с соседом. И это чувство не стиралось по истечению времени, не проходило, не забывалось. Полина понимала, что надо с кем-то поговорить, лучше бы услышать от собеседника слова о том, что в любом возрасте наступают такие минуты, когда природа берет верх над человеком. Но поговорить не с кем, и Полина знала, что даже маме она не сможет рассказать всей правды. И это угнетало ее еще больше. Она решила для себя: «Схожу в церковь, посоветуюсь с батюшкой, попробую замолить этот грех».

Галина почему-то долго молчала, прежде, чем заговорить:

- Мам, я, наверное, дура... Но я пока не готова выйти замуж за Семена. Окажись я с ним, и это означало бы, что я навеки попрощаюсь со своими мечтами, планами о творчестве... Я этого не переживу, мам. И он толком не знает меня, судит по страстным ночам, проведенным вместе со мной. Но страсть быстро проходит, тем более он намного старше меня. Ты понимаешь меня, мам?

- Ох, дочка, очень... Но это опять одиночество. А вдруг он пойдет вместе с тобой, разделит твои метания, поможет тебе обрести почву под ногами, подставит тебе мужское плечо? Он и выставку-две может легче пробить, чем ты, такая же одинокая, как и я, женщина.
 
- Вот поэтому я с ним еще не говорила, - сказала Галина. - Надо пожить, подружить, поухаживать друг за другом... Наконец, получше узнать друг друга. Хоть он и с большой пенсией, но ему надо работать, заняться делом.
 
- А может, ты и будешь его главным делом. - Полина заулыбалась. - Может, он тебе посвятит вторую часть своей жизни. А может, он станет твоим, как сейчас говорят, агентом, продюсером? Ему для этого и генеральского мундира не надо тогда. А, Галчонок?

- Мам, что ты такое говоришь? Каким продюсером?! Да за ним за самим как за маленьким ребенком надо ходить... Рубашки с брюками найти не может после ночи. Прости меня, мама, за такие интимные подробности.
 
- Это как раз далеко не самый большой грех, который можно отнести на счет мужчины. Папа твой мог, сидя на кухне, умереть с голоду, если я не накормлю его уже приготовленным обедом. Это даже приятно делать и осознавать, что кто-то нуждается в тебе! Я вот думаю: если бы Павлик просто сидел в инвалидной коляске, только смотрел на меня, даже без разговоров, мне и то было бы достаточно для счастья. Просто видеть его живым, любить его, ухаживать за ним... А ты говоришь! Рациональные вы уж очень все! Чтоб без изъянов, чтоб сверкал человек всеми внутренностями, как на рентгене.
 
- Да нет, мам, Семен хороший, добрейший человек, с открытой душой... Он мне очень нравится. И я ему, я это вижу, поняла. Ведь он сначала боялся меня, все к Любаше подбивал клинья. А потом вот говорит, что совершил бы страшную ошибку в своей жизни, если бы пропустил меня. И он не простоват, как многие военные, он много пережил, воевал, держит огромную библиотеку, читает, знает интернет. В общем, современный зрелый человек, но в отставке. И, похоже, это его до сих пор пугает. Значит, ему надо срочно заняться делом.
 
- Вот и будь его делом... Надо так все устроить, чтобы он мог с тобой ездить на этюды, договариваться с местными властями о твоих выставках. Он верит в тебя, в твое творческое начало?

- Без сомнения! Я ему показала не все. Но от волжских зарисовок он просто обалдел. Говорил, что их надо немедленно выставлять в галерее. Меня, честно говоря, еще никто так не хвалил. Приятно, не скрою. Но Семен полюбил всего второй раз в своей жизни. Поэтому он субъективен.
 
- А вот это уже его проблемы. Пусть он их оформит в какие-то практические шаги и действия, и дай вам Бог, шагать по жизни вместе.
 
- Ну, вот, мама, ты нас и сосватала, и поженила... Нет, давай еще немного подумаем, поживем свободными людьми.

- Это возрастное баловство твое! Вот учись у Любаши: она чуть не захомутала твоего генерала после двух встреч с ним. А ты копаешься, думаешь, созреваешь.
 
- Да, мамочка, я, кажется, многое поняла из нашего сегодняшнего разговора. Буду дозревать, чтобы не причинять тебе лишних хлопот, новой головной боли. И помни: я тебя очень люблю и очень дорожу тобой.
 

Глава восьмая 


Любаша проходила преддипломную практику на Центральном телевидении. Честно говоря, ей не очень хотелось «западать» на ТВ. Вот газета, типа «Комсомолки», - это да, то, что надо. «МК» - тоже ничего издание, но уж слишком желтизна из него выпирает, порой. Но судьбе надо было распорядиться именно так, что в газету она и не попала. По глупости: уперлась, когда после предварительного списка к ней «танком подъехала» одна наглая сокурсница и стала гундосить, чтобы Любаша поменялась с ней, уступила место на ТВ. У той были свои шкурные интересы на телевидении. Ну, Любаша и уперлась рогом, не согласилась ни за какие коврижки уступать ей свое законное место.
 
Практикантов, троих, и двое из них — парни, не трогали на ТВ больше недели. Они слонялись по кабинетам, по коридорам здания на ул. Королева, без конца сидели в буфете, пили невкусный жидковатый кофе. Наконец, случился аврал: шеф службы новостей потерял сразу двух редакторов на выпуске, перешедших на работу корреспондентами, вызвал практикантов и сказал, чтобы они впрягались в работу на ближайшие 48 часов. «Распределитесь сами, вас трое, а работать придется два дня подряд!», - прокричал он почти истерично и передал студентов стоящему у стенки его кабинета редактору выпуска новостей. Тот оказался милым, интеллигентным человеком, выше среднего роста, с легкой небритостью на впалых щеках, с приветливыми серо-голубыми глазами.

Заговорил по-английски, обращаясь к Любаше:

- Как у вас с языками? Если есть английский, я возьму вас к себе, на блок международных новостей...

- Все «о,кей», - почему-то сказала по-русски практикантка. - Почти свободное владение...

- Хорошо, - тоже по-русски сказал редактор. - Идите к новостной студии... А вас, друзья, - обратился он к соседям Любаши, - я спроважу к соседям, на региональный блок информации. Но это я вам разжевываю: где, да что, да как. Ни у кого не будет времени на вас... Присматривайтесь к коллегам, к их работе, после выпуска «Вестей» поговорим, обменяемся мнениями.

В коридоре Любаша подошла к той странной, как она успела за неделю заметить, двери, в которую с разбегу влетали и так же бегом вылетали молодые люди, держа в руках планшеты, похожие на старые кассетники с фильмами. Она решила не входить в эту дверь без сопровождающего, встала к противоположной стенке коридора, прямо напротив злополучного входа. Редактор долго не появлялся. Слава Богу, что на Любашу никто не обращал внимания, и она уже стала привыкать к этому мельтешению людей, к выпученным глазам, к каким-то непонятным нечленораздельным звукам, которые издавали сотрудники, на ходу общаясь друг с другом. Вот она, кажется, поняла, что речь идет о монтажной комнате, где надо перемонтировать сюжет. Потом двое (парень и девушка). вылетев из дверей, опять же на ходу, стали кричать друг на друга. Спорили о том, что из картинки выхолощено самое главное, что надо все переделать, вернуть и старика, и старуху.
 
- Что, привыкаешь? - Голос был знакомый. К ней незаметно, прямо слившись со стенкой, подошел небритый редактор. Его переход на «ты» Любовь сразу отметила про себя, но это не вызвало у нее отрицательной реакции. - Пойдем со мной... Сейчас я проведу тебя по студии. Не крути головой, ничему не удивляйся... Ты это все видели по телевизору на выпусках новостей, перед вступлением диктора.
 
Любаша шла за ним, как за поводырем, успев разглядеть лишь склоненные за компьютерами головы редакторов. С одной дамой в клетчатой рубашонке, завязанной спереди узлом, будто она на пляж собралась, чуть не столкнулась на лесенке нос к носу. Ей показалось, что дама прошипела: «Деревня»... Любаша промолчала, не стала связываться с незнакомыми людьми, так и проследовала за редактором до выхода с противоположной стороны студии.

- Здесь «наше все»... Сейчас шел выпуск на столицу, а Дальний Восток мы уже отработали. - Редактор смотрел на практикантку добрыми глазами, в которых светились искорки. Улыбка не сходила с его губ. - Не испугалась? Или пока ничего не поняла? Привыкнешь, так ли еще будешь бегать! Пойдем к компьютерам... Не знаю, правда, где достать тебе лишнее рабочее место... Ну, посидишь за моим столом. Не обидишься? Мы договорились с твоими коллегами, что ты уйдешь со мной через час, чтобы завтра начать день с шести утра... У меня вот так распределены смены. А ты, если я правильно понял, закреплена за мной? Так? Возражений нет?

Они вышли из здания вместе. За оставшийся час работы Любаша успела позвонить матери, сказать ей, что все начинается с завтрашнего дня, что у нее смена с шести утра и что ей удобнее переночевать у девчонок в общежитии... Иначе из-за метро она не успеет. Мама выслушала ее, спокойно отреагировала на то, что дочь не придет домой, уточнила:

- До какого часа ты будешь работать?

Любаша ответила:

- Заряжаюсь на сутки. Так сказал шеф-редактор. У них не хватает людей...
Это был не первый случай, когда Любаша не приходила ночевать домой. Но раньше поводом могла служить только экзаменационная сессия, подготовка к очередной сдаче экзаменов. Москвичей в это горячее время прямо магнитом тянуло к подругам и друзьям, живущим в общежитии: они могли вместе с ними ночи напролет зубрить чьи-то прилично записанные конспекты лекций. Кто-то из девчат читал вслух по тетрадке, остальные слушали, потом обсуждали тему. Шли дальше... А здесь Любаша сослалась на занятость по работе. Для Полины это было что-то новенькое в их взаимоотношениях. Но она не стала задавать вопросов, доверяя дочери, как взрослому человеку.

С новым коллегой по работе практикантка чувствовала себя достаточно уверенно. Во-первых, он не намного старше ее, максимум, лет на 10. Во-вторых, он не зануда, часто улыбался, когда подкалывает Любашу на житейских мелочах, типа правильного произношения слов с плавающим ударением. Они договорились, что поужинают вместе в кафе, там и условятся, где и как встретятся утром, чтобы стажерка не опоздала на свою премьеру.

До ВДНХ дошли берегом пруда, возле которого на траве сидели парочки молодых людей. Они не купались, даже не загорали. Просто сидели, разговаривали, целовались, что-то ели, завернутое в бумажные салфетки, наверное, хот-доги. У метро толпился народ: на выходе намного больше парней и девчат, чем на входе. До закрытия территории выставки оставалось еще время, больше двух часов, и люди шли и шли к гигантским колоннам центрального входа. Солнце, хотя и подходило к закату, пригревало по-летнему. Но духоты нет, видимо, сказалась гроза, пронесшаяся по северо-востоку столицы прямо в обеденное время. В воздухе волнами струился свежий запах омытых дождем лип и каштанов.

Кафе расположено практически на территории музея космонавтики, недалеко от стелы с взметнувшейся в небо ракетой. Редактор, видимо, не раз бывал здесь, поздоровался с официанткой, барменом, уселся за столик у окна.
 
- Любовь, как вас по батюшке?

Любовь промолчала, посмотрела на худое лицо коллеги, прямо в его глаза, и уткнулась в меню.

- Не мучайся... Я здесь частенько пью кофе. Это кафе - конечной пункт моей прогулки, когда голова уже плохо соображает на работе. Я также иду прудом, потом сквером и сюда. Здесь хорошие бифштексы по-советски готовят, только к мясу и яйцу добавили крови. Получилась смесь бульдога с носорогом... Ты примешь мое предложение о хорошем куске мяса? - И он подозвал официантку. Та заулыбалась, быстро приняла заказ. Через минуту на столе появились красное сухое вино, хлебная лепешка типа лаваша, заранее приготовленный салат, густо политый оливковым маслом.

- За нашу совместную работу, Люба, - сказал редактор, когда разлил по фужерам вино, на бутылке которого было что-то написано по-французски. - Ничего не бойся... Работа — это второстепенное дело в жизни человека. Главное — семья, друзья, творчество, если ты выбрала нашу журналистскую стезю. И никуда не собираешься из нее рвануть.
 
- Куда уж теперь, - сказала Любовь, - осталось только диплом «прикончить» и к вам на работу поступить официально. Распределение у нас уже состоялось... Как я ни старалась, в газету не попала.
 
- Мало ли соблазнов: пресс-службы, рекламные агентства, пиары, связи, блеск, фейерверки, презентации... Не поддавайся на соблазны, попробуй себя в чем-то одном. Ну, уж если не получится, тогда все остальное никуда не уйдет. ТВ — это милый наркотик. С годами его хочется все больше и больше. Я здесь почти 10 лет, было много заманчивых предложений, крутых денег... Но я ушел, лишь когда развелся с женой и надо было срочно решать вопрос с жильем. И все же не смог без ТВ, вернулся, потеряв разбег, карьеру, деньги, наконец. Ведь рядовому редактору, по меркам ведущего программы или даже руководства среднего звена ТВ, платят копейки. Но ничто не может заменить той минуты счастья, которое ты испытываешь, когда миллионам телезрителей сообщают, что это - комментарий Сергея Шатрова... Ты понимаешь, о чем я говорю?

Любовь кивала головой. Ее, с одной стороны, раздражал «мамин» подход, который звучал в словах нового коллеги по отношению к работе, выбору профессии, к понятиям долга и творчества. Это какой-то советский, патриархальный взгляд. Явное неприятие современной журналистики: по его словам, малопрофессиональной, поверхностной, не глубинной. Но говорил-то обо всем этом достаточно молодой человек. С другой стороны, она и сама нередко задумывалась о том, что на ТВ держат тех или иных ведущих программ, дикторов, комментаторов кроме наглости и глотки ничего не имеющих за душой. Кто стоит за ними, кто их тащит, какие, значит, деньги крутятся там?

«О семье говорит такие слова, - думала Любовь, - а сам объявил, что развелся с женой. Надо узнать, что там произошло и что за семья у него? А, может, он снова влюбился и остался с новой пассией? Да, надо отчество его узнать, на всякий случай... Но говорить ему я тоже буду «ты».

И она пошла в атаку:
 
- Сергей, извини, мы на «ты»? Или вы отчество мне скажете?

- Естественно, на «ты»... А отчество у меня простое — Иванович, Сергей Иваныч Шатров... К однофамильцу - писателю и драматургу - никакого отношения не имею. По образованию — не журналист, хотя учился тоже в МГУ. Помогал программе ТВ - «Очевидное-невероятное» - делать материалы о самодельных машинах. Так вот и прикипел к телевидению. Разведен, сын остался у жены... Ну, это длинная история... Живу один в съемной квартире... Кстати, Люба, где ты живешь? Надо как-то решить вопрос о твоей доставке в телецентр. Метро работает с полшестого, ты можешь не успеть к шести утра в студию. А это будет очень плохо для начального этапа.
 
- Да, проблема: живу в другом конце города. Поеду к девчонкам в общежитие, хотя и это не близко от телецентра.
 
- За нами заезжает машина. Но только за сотрудниками. Я скажу о маршруте движения в это утро, где-то можем подобрать тебя по дороге, на остановке троллейбуса или трамвая... Или пойдем со мной?... Квартира хоть и однокомнатная, но места хватит: большие коридор и кухня. Неприкосновенность гарантирую.
 
Он опять улыбался своей очаровательной мягкой улыбкой, опять в глазах затеплились искорки. «Ой, девушка, не пропади, - невольно одернула себя Любовь. - Так мягко еще никто не стлал... А, кстати, как правильно: стлал или стелил?» И она вдруг спросила:

- А как правильно, Сергей: «стелил, стлал», ну, в прошедшем времени?
 
- Мне кажется, это устаревшая, слишком тяжелая форма... Стараюсь не употреблять их в тексте... Ты не в связи со мной употребляешь этот глагол? Не буду я ни стлать, ни стелить... Сама разберешь себе постель. Я буду на кухне спать. Там у меня весьма приличный диван стоит. А для страховки выйдешь на 15 минут раньше приезда машины и подождешь нас у метро. Станция от меня в полукилометре. Правда, она еще будет, наверное, закрыта.

- Я подумаю над твоим предложением... Но лучше будет, если остановлюсь у девчонок и закажу такси.

- О,кей... Нет проблем.
 
Они выпили прохладное, видимо, молодое вино. Любовь ничего не понимала в винах, но пить именно это вино оказалось необычайно приятно. Был замечательный вечер, не менее замечательный собеседник сидел напротив нее. Радость волнами накатывала на Любовь, она улыбалась, зная, что у нее улыбка тоже замечательная. Сергей неотрывно смотрел на нее, тоже улыбался, но его взгляд был неуловим, уходил куда-то мимо девушки. Он думал о своем, совершенно непонятном для Любаши. И она все же боялась его, не смея заговорить первой. Они сидели молча, потом также молча стали есть салат, отрывая от лепешки небольшие кусочки и макая их в оливковое масло. Девушку мучила одна мысль, буквально не давала ей покоя. «Может, я обидела его,- думала Любовь, - сразу в такси, в общежитие уперлась?... Всегда должна оставаться тайна... Господи, прости меня грешную, но какая же я неисправимая дура!»
 
- Тебя что-то беспокоит? - Спросил наставник.

Она промолчала, посмотрела в окно, где виднелась средняя часть титановой стелы, уносящей ракету в космос. Вспомнила, как мама специально возила сюда их с сестрой в воскресенье, чтобы погулять по зеленому скверу, посмотреть на стаи московских невзрачных по окраске скворцов, густо облепивших кусты и деревья, копошившихся в постриженной траве словно мыши. «Что сейчас поделывают мама, Галка? Наверное мама ждет, когда вернется с очередного свидания с генералом ее блудная старшая дочь?» - Любаша так живо представила мать, стоящую у окна на кухне с чашкой остывшего кофе, что сердце заныло у нее от жалости и к маме, и к ее одиночеству, и к себе, дурной и невоспитанной, которая не может выразить свою любовь ясно и понятно для других. Хотя она-то сама знает, что любит семью больше всего на свете.

- Сергей, я извиняюсь... Но мне надо ехать домой. Как-то не сложился у нас разговор с мамой... Я что-то не то наговорила ей... Мне жаль... Но я поеду... Прямо сейчас.

- А как же наш вечер, мясо с кровью да и вина почти полная бутылка? И как будешь добираться до телецентра? Мы же вроде бы все обсудили? Я готов на любые варианты.
 
- Также закажу такси, когда доберусь от дома. Ну, что теперь делать? Не буду же я переселяться к тебе на место жительства пока не закончится преддипломная практика?... Все равно надо решать эту проблему в связи с дальнейшей моей работой на ТВ.

- Ну, хорошо! Ты, вижу, девушка решительная... Вот тебе ключи от моей квартиры. Я только довезу тебя до дома, а там сама разбирайся, как поступать будешь. У меня там рядом товарищ живет, тоже один, я сейчас договорюсь и переночую у него. - Сергей начал смотреть номера на мобильном телефоне.
 
- Нет, нет, Сергей, ты не понимаешь... Там мама, одна... У нас нет отца. И меня нет, и старшей дочери нет дома... Это, наверное, ужасно быть при живых детях в полном одиночестве.
 
- Ты позвони еще раз, объяснись с мамой, - сказал Сергей. Но по его глазам Любаша поняла, что он не одобрил бы других решений с ее стороны. - Ну, хорошо, давай съедим мясо, допьем вино, и я провожу тебя до твоего дома.
 
- Хорошо. Но только до метро... А я сейчас позвоню маме еще раз.

Трубка старенького мобильного телефона включилась сразу, будто на другом конце ждали этого звонка. Любаша заговорила:

- Алло, ма, это я... Ты прости меня... Я еду домой. Да, закажи только такси на пять часов утра... Да, мне к шести надо быть на работе. Все, дома все объясню и не готовь ужин, я здесь поела, ладно? Все-все, целую. Твоя несравненная дочь - Любовь.
 
Любаша еще почти час провела в кампании с Сергеем. Они съели по бифштексу, сочному и вкусному, выпили все вино, полакомились мороженым и кофе. Сергей как-то по - серьезному стал смотреть на практикантку, не отговаривая ее от принятого решения. У метро он многозначительно поднял брови, давая понять, что готов вместе с девушкой войти в подземку. Любовь покачала головой. Тогда новый телевизионный шеф наклонил голову и поцеловал ее сомкнутые губы.
 
- Ты очень красивая, Люба... Но, думаю, ты это знаешь и без меня. Береги себя, счастливо доехать. Вот моя визитка, там мобильный... Доедешь, позвони. Я буду ждать и волноваться.

Любовь уже почти спустилась на эскалаторе до подземной станции, но все еще чувствовала на губах прикосновение его губ. Голова у нее немного кружилась, сердце стучало чаще и сильнее, чем обычно. «Все правильно. Все так и должно быть. Это первый вечер. И он не предназначен ни для чего больше...», - думала она, сидя на лавке метровагона с надписью по стеклу: «Для инвалидов, пожилых людей и беременных женщин».


Глава девятая


Грозы носились по городу, сводки сообщений на телеканалах о ЧП пестрели несчастными случаями, падениями деревьев и рекламных щитов. Были жертвы среди прохожих, даже со смертельным исходом. Полина до полуночи смотрела выпуски новостей, слушала информацию гидрометеоцентра, и сердце ее наполнялось холодом, сжималось от ужаса и переживаний за дочь. Поэтому она подняла Любашу задолго до шести часов утра: главное, думала, дать инструктаж на случай прохождения урагана по городу. На второй план отодвинулась проблема выхода в люди: конечно, надо привести себя в порядок. «Жаль, что так рано надо вставать, никакой макияж не помог бы мне, например. Но Любовь возьмет своим умом, молодостью, свежестью, своей замечательной улыбкой», - была уверена Полина.

Что-то бабушкино по линии отца стало все заметнее проявляться в фигуре младшей дочери. Что ни говори, а мама у Павлика до последних дней жизни оставалась заметной и привлекательной бабулей. Высокая, статная с длинными ногами и крупным бюстом она отбоя не знала от поклонников. Но замуж после ранней смерти мужа — инвалида Великой Отечественной войны, переводчика политуправления армии - так и не вышла: полностью отдала себя воспитанию сына. Ее заслуг в золотой медали сына в школе и красного диплома в финансовом вузе никто не смог бы оспорить. Она на полном серьезе говорила: «Помню, бухгалтерский учет мы сдавали досрочно: нам надо было пораньше выехать за границу, на Золотые пески Болгарии. И, что вы думаете? Мы сдали на отлично, хотя Павлик трясся, как осиновый листок».

Любовь просыпалась ужасно: сидя в постели, глаз не открывала, покачивалась из стороны в сторону, что-то бормотала:

- Ма, щас, минуту... Уже не сплю... Уже встаю.
 
- Дочка, - гладила ее по голове Полина, - просыпайся, скоро такси подъедет, а ты еще не встала, не умылась, не позавтракала.
 
- Ванная свободна?

- Милая, времени-то полпятого утра... Все спят.
 
- А ты?

- Я уже умылась, завтрак сготовила, кофе сейчас сварю.
 
- Все поняла, пошла.
 
И Любаша тихо побрела в ванную комнату. Через 15 минут на кухню прошествовала молодая особа с накрашенными глазами, румянцем на щеках и тюрбаном на голове. И столько было в ней свежести, молодости, какой-то девственной завлекательности, что этого не могли прикрыть ни короткий халатик, ни узкое полотенце, наброшенное на шею. Груди, белого цвета с розовым оттенком, увенчанные темно-коричневыми сосками, возмутительно торчащими в разные стороны, не слушались хозяйку, буквально выскакивали из незастегнутого вверху халата. Полина любовалась дочерью, смотрела на нее как на драгоценный сосуд, к изготовлению которого она имела непосредственное отношение.
 
Любаша полностью проснулась, с аппетитом съела куриную котлету с рисом, посмаковала мамин кофе без сахара. Спросила:
 
- Ма, как Галка?

- Генерал просит руки... А та еще кочевряжится, боится творческую жилку потерять.
 
- Давай подхватим эстафету, предложим меня генералу? - Любовь громко и заразительно смеется.
 
- Вот дурочка, типун тебе на язык! Ведь он мне ровесник. Галка и то боится этой 20-летней разницы. А тебе он почти в деды годится.
 
- Шучу, ма, надо помочь Галке. Хочешь я с ней после работы поговорю?

- Кто ж тебе может запретить?! Ты родная сестра, конечно, поговори, только без глупостей и не задирай ее. Я вот тебе о погоде хочу сказать... Ураган за ураганом, смерчь за смерчем гуляют по городу. Уже троих жителей потеряли, под рухнувшие деревья попали... Будь внимательнее, доченька, не ходи перед грозой и, тем более, не дай Бог, в грозу по улицам. Пережди где-нибудь непогоду... Я буду за тебя волноваться! А ты постоянно звони мне.
 
- Ма, ты бы волновалась за мой первый рабочий день... Ведь я на смену заступаю, с новым редактором по международной информации. Он меня за хороший английский выбрал, - чуточку слукавила Любаша. Она почему-то снова почувствовала на своих губах прикосновение его пахнущих никотином губ.
 
- Вот, а я что тебе говорила все эти годы! Учи иностранные, пригодятся всегда! Давай-ка, садись за скандинавские языки, я тебе помогу... У меня теперь много времени будет... Наша фирма отправляет большинство сотрудников в отпуск без содержания... То есть дадут двухмесячное пособие, потом будут платить пол оклада, потом четверть... В общем, пока не выползут из кризиса и снова не наберут сотрудников. Так что я временно буду дома... Или на даче... Или у деда с бабушкой на Волге.
 
- Хорошо-то как, ма! Я тебе искренне завидую... А я иду на сутки, как сказал шеф-редактор, или даже на двое.
 
- Все-все, дочка, пора в темпе одеваться!

И тут раздался телефонный звонок: диспетчер таксопарка сообщил, что через 10-15 минут машина будет ждать у дома, номер ее такой-то. Любаша стала на ходу раздеваться, сушить волосы. Так и стояла при ярком свете ванной комнаты, как скульптурное изваяние, голая, переступая на своих прекрасных длинных ногах. Полина опять засмотрелась на дочь, подумала: «Да, моего здесь маловато, все бабушкино... Что ж, так распорядилась природа. И Галке далеко до своей младшей сестры».

После отъезда дочери Полина уже не ложилась: адвокат назначил им с Галиной встречу на 11 часов утра. Около восьми часов она собиралась разбудить старшую дочь, вместе они позавтракают и поедут куда-то за город: недалеко от Домодедова располагается штаб-квартира коммуниста и бывшего сотрудника юридического отдела Верховного Совета СССР. Видимо, в столице дороговато стоит снимать офис, да и жить в маленьком поселке намного проще. Тем более, если за плечами у тебя такие громкие аббревиатуры как СССР, ЦК КПСС, четвертое Главное управление Минздрава СССР, где адвокат тоже успел поработать юридическим консультантом.
 
Электричка скоро шла, отсчитывая Подмосковные станции. Полина опять обратила внимание на то, как отличается природа южного направления. Да и лесов-то на юге практически не осталось, так небольшие рощицы, которые начинались за поселками и упирались в садовые товарищества или пристанционные селения. Везде пластик, яркий, цветной на торговых комплексах, стремящихся наехать прямо на железную дорогу. Среди небольших домишек с потемневшими заборами и крохотными пятачками свободной земли громоздились двух-трехэтажные домища, которые язык не поворачивался назвать ни коттеджами, ни вилами. Хотя все признаки для этого наличествовали: огромные территории, обнесенные трехметровыми заборами, стеклянные стены в домах, крыши на них, покрытые красной медью, бассейны с ярко-голубой водой... Но что-то купеческое, пошлое и разгульно-развратное, выставленное напоказ, было в этих домах. И это, конечно, отталкивало и Полину, и, тем более, Галину от таких новоделов.
 
С другой стороны, без сомнения, и они многое хотели бы переделать на своем дачном участке, перестроить по своему вкусу. Но приходилось мириться с тем, что это была память о их муже и отце, который почти два года своими руками строил, а потом обустраивал семейное гнездо, доставшееся ему ценой собственной жизни. Поздней осенью, возвращаясь с дачи, на скользком шоссе он не справился с управлением «Волги»... Смерть была мгновенной.
 
С этими мыслями Полина с дочерью подъехали к городу авиаторов. На перроне станции быстро нашли свой автобус, двери которого буквально захлопнулись за ними, едва успевшими войти в салон. Они поехали в соседний с городом посёлочек, где раньше располагался военный гарнизон. «Строитель», «Мечта», еще с пяток дачных поселков с незамысловатыми названиями промелькнули за окнами автобуса, прежде, чем водитель объявил: «Гарнизон».

- Мам, не спеши, успеем... Водитель, поосторожнее с дверями! Вы нас уже чуть не прихлопнули при посадке! - Это громко, на весь полупустой салон, буквально прокричала Галина. Водитель внял, высадил москвичей и еще пару минут стоял с открытыми дверями. «Вот, вам, получайте, дерьмовые гости из столицы»! - Будто в ответ кричал водитель демонстративно открытыми дверями автобуса. Галина приветливо помахала ему рукой. Водитель, видно было в боковое зеркало, заулыбался, автобус поехал дальше.

- Господи, - сказала Полина, - как дети... Куда нам, дочка?
 
- Пойдем через открытые ворота. Там разберемся.
 
Они привели себя в порядок, осмотрели друг друга и вошли на территорию бывшего военного городка. Навстречу им шли две женщины, похожие на чиновниц из муниципалитета: синькой окрашены седые волосы, выщипанные брови взметнулись карандашными стрелами вверх, рот кровавил чудовищный красный цвет помады. Они с нескрываемым любопытством разглядывали приезжих.

Галина решила удовлетворить их любопытство:

- Не подскажите ли, как адвоката Кирпичникова разыскать?

- А вы по каким делам, гражданским или уголовным?
 
- Гражданским.
 
- Тогда к нему... По этой улице, до второго дома с конца. Увидите дверь в цокольное помещение с надписью «Жаворонок». Это детский клуб... Заходите. Две последних комнаты клуба занимает адвокат Кирпичников.
 
- Вот спасибо, как все просто, - сказала Полина, желая тем самым прекратить поступление последующих вопросов. - Удачи вам!
 
- И вам того же... - Женщины поняли, что разговора не будет и пошли дальше. До Полины с Галиной долетели обрывки фраз:

- Семеныч-то, на Москву нацелился... Уже из столицы едут к нему.
 
- Кать, не греши против совести-то, он неплохой адвокат... А главное — дешевый... Самая низкая ставка за услуги у него, во всем нашем районе дешевле не найдешь... Опять же член КП РФ и не скрывает этого, на совещания обкома партии регулярно ездит в столицу.
 
- Ма, не пугайся. Все эти обкомы, райкомы нас не касаются... - Галина не то, чтобы стала успокаивать мать. Она, скорее, для себя это говорила. - Я знаю, что он классный юрист! И ни одного трудового спора не проиграл.
 
- Ну, и хорошо, дочка. Я знаю, что ты плохого не посоветуешь.
 
- Надо все обстоятельно ему рассказать и показать... И копию трудовой книжки, и обо всех разговорах и ультиматумах надо поведать. Вот, подлецы, в 50 лет решили избавиться от профессионального редактора-переводчика с тремя языками.
 
- Вот это-то как раз и ни к чему! Захудалая парфюмерная фирма с мелкой фабрикой по производству зубных паст и порошков не нуждается в профессиональных переводчиках... Просто я честно и добросовестно, не хуже остальных служащих, исполняла свою работу... А они решили от меня, почти пенсионерки, избавиться. А куда я пойду в 50 лет-то? Куму я нужна, доченька, - Полина почти заплакала, но в это время они уже очутились у предпоследнего пятиэтажного обшарпанного дома-хрущобы на этой улице. С торца желтой краской светилась вывеска: «Жаворонок». И чуть пониже и поменьше шрифтом: «Время работы с 10 часов утра до 19 часов вечера. В летнее время суббота и воскресенье - выходной».

- Куда же дети пойдут летом отдыхать и развлекаться? А после 19 часов, куда? - Спросила саму себя Полина. Ответа не было. - Вот такие порядки у нас везде.
 
Галина тему не поддержала, толкнула входную дверь, и они очутились у небольшой, в пять ступенек, лестницы, ведущей вниз. Еще открыли одну дверь и только потом оказались в просторной довольно светлой комнате под 40 квадратных метров. У полу - окон c бархатными занавесками стояли компьютерные столики с устаревшим IТ - оборудованием. С другой стороны, у стены, на пяти столах разложены поделки из папье-маше, тканей, пластилина, соломы и маленьких отполированных чурочек. Все это убранство выглядело довольно забавно и даже трогательно. Детей нигде не было видно, впрочем, взрослых — тоже. В дальнем углу Галина разглядела еще одну дверь. Подошли к ней. Надпись на белом листе, засунутом в виниловую прозрачную корочку и прикрепленному к двери, гласила: «Народный адвокат, член Подмосковного обкома КП РФ КИРПИЧНИКОВ Борис Семенович».
 
Стук в дверь, несколько секунд тишины и зычное:

- Да-да, войдите..., - и сразу продолжение:

- А я вас уже жду!

Вошли в предбанник с узким столом и двумя старыми канцелярскими стульями из светлой плотной березы, с какими-то бумагами, развешенными в рамочках на стене. Похоже — это копии разрешительных документов на адвокатскую практику, яркие дипломы и почетные грамоты муниципального образования, ОК и ЦК КП РФ, благодарственные письма от рядовых граждан и учреждений. В стене - проем без двери, который вел во вторую комнату, еще более узкую, но более светлую, с двумя окнами, лежащими почти на пешеходном тротуаре. На окнах белела узкая металлическая решетка, зеленели тонкие летние занавески. За столом, накрытым тоже зеленым сукном, в жестком высоком кресле сидел мужчина крепкого телосложения. Напротив него, по стенке, стояли три таких же как и в приемной старых канцелярских стула с жестяными табличками и выбитыми на них номерами. В воздухе стоял запах пота, перемешанный с запахом подвальной плесени.

- Проходите, проходите, - басом сказал адвокат и поднялся из кресла. Он был высок, широк в плечах и узок в бедрах. Влажные навыкате глаза серо-коричневого оттенка, несколько выцветшие, излучали заинтересованность. Вся его фигура напоминала старого героя — спасателя из иностранных комиксов. Рубашка с закатанными рукавами в мелкую клетку с преобладанием темно-кофейного цвета, пиджак в коричневый рубчик наброшен на спинку кресла, на шее — галстук в такую же мелкую клетку, повторяющую по расцветке клетку на рубашке. От этих клеток у Полины зарябило в глазах.
 
- Здравствуйте, Борис Семенович, - сказала Полина. - Вот лихо привело нас к вам.
 
- Здравствуйте, дорогие мои! А вы, значит, мама Галочки? Талантливая у вас, Полина, дочка. Как вас по отчеству?

- Степановна, - сказала Галина. Ей хотелось прервать начавшийся панегирик, затушевать факт своего близкого знакомства с адвокатом. - Вот, Борис Семенович, опять несправедливость, опять притеснение простых граждан владельцами фирмы.
 
- Вы садитесь, располагайтесь на стульях... Как говорят: в ногах правды нет!
 
- Ну, я думаю, мама сама расскажет, - Галина решила сразу перейти к делу, -  покажет кое-какие бумаги.
 
- Простите, не предлагаю чая... У моей помощницы заболел грудной ребенок, обхожусь без обслуги. А где у нее все хозяйство, ей Богу, не знаю.
 
- Ничего, - поторопилась успокоить его Полина. - Мы недавно позавтракали.
 
Она помолчала, сосредоточенно посмотрела на хозяина кабинета и стала неторопливо рассказывать. Адвокат, облокотясь на стол боком, почти полулежал в кресле, приготовился к восприятию утомительно-длинного рассказа. Но, на удивление, рассказ получился очень сжатый, изложенный телеграфным стилем. Вот годы работы в школе, вот — издательство крупнейшего информационного агентства, вот загранкомандировка, связанная с оказанием большого доверия человеку... А вот все рухнуло — 91-й год. А это годы мытарства: подработка, репетиторство, черт знает что и зачем делалось в этой проклятой стране. Наконец, зацепка за парфюмерную фирму, несколько лет напряженной, но гарантированной работы. Вот благодарности, даже Почетная грамота за безупречную работу.
 
- А где они этот бланк для грамоты взяли? - Вдруг прервал Полину адвокат. В глазах его запрыгал веселый чертик.
 
- Да, кто их знает... Чем-то похожи на школьные Похвальные листы за отличную учебу, которые были в наше время.
 
- Вот и я об этом подумал, - сказал адвокат. - Я постарше вас, Полина Степановна, но хорошо помню школьные годы. А вы заметили, что чем старше становится человек, тем ярче и острее он вспоминает свое детство и юность? Ах, простите, банальности говорю... Продолжайте, пожалуйста.
 
- Вот, в принципе, и все, - смутилась Полина. - Теперь я в отпуске... Фактически с последующим увольнением.
 
Адвокат молчал. Прошло почти пять долгих минут, за которые он не поменял позы, все также полулежал в кресле. Наконец, он выпрямился, взял лист бумаги, сказал:
 
- Вот смотрите, что получается, при первой прикидке... Увольнять вас не за что, без всякого мотива, тем более. Дай Бог, каждому так работать, как трудились вы (грамоты, благодарности и т.п.). - Эти фразы адвокат вписал в чистый листок в левую его часть. Затем лист поделил пополам, проведя по центру вертикальную линию до самого низа. Продолжил рассуждения:

- Второе. Если вы продержитесь еще четыре года, то подпадете под трудовой кодекс, в котором прописана новелла о невозможности уволить человека, готовящегося к заслуженному отдыху. Но это, понимаю, тяжкое испытание... Хотя я могу вам гарантировать, что все равно быстрого судебного процесса — не получится. А то, что вы будете в суде отстаивать свои права, я не сомневаюсь. Так, ведь, Полина Степановна?

Полина механически кивнула головой, пока еще не понимая сути рассуждений адвоката.

- Впишем эту позицию в позитив, в очень дальнюю положительную перспективу. - Продолжил Борис Семенович. - Но давайте о земном, насущном. Никаких заявлений! Кроме отпуска! Никаких бумаг не подписывайте... Категорически запрещаю!! Пусть издают свои приказы. Вы добросовестно ходите на работу, ежедневно с девяти до 18 ноль-ноль! Вас будут гнать из кабинета — сидите на стуле в коридоре, выгонят из коридора, сидите на складном стульчике, принесенном из дома, у входа в офис... Да, это тяжело, позорно даже. Но, что делать, голубушка. Вам нужны начисления для пенсии? А это может гарантировать только длящийся месяцами и даже годами судебный процесс. Первая, последующие инстанции, вплоть до Верховного суда... В конце концов, есть и Конституционный суд! А мы все это время будем писать письма в инстанции с просьбой защитить вас от произвола: в администрацию Президента, Совмин РФ, Минтруда РФ, в федеральные СМИ... Я вам гарантирую выход на одно-два шоу на центральном телевидении... Такие сюжеты там любят! Вы как, очень смущаетесь телекамеры?

- Да, не особо..., - сказала Полина, - все-таки корреспондентом работала за границей, даже в прямой эфир выходила.
 
- Замечательно! Какая славная у вас, Галочка, мама! Современная, прогрессивная! Мы такое шоу устроим из ее несчастья, что всем паукам-дерьмократам будет тошно!! Простите... Увлекся. Только надо продумать источник финансирования на это время: может, год, а может, и два.
 
- Вы не волнуйтесь, Борис Семенович, - сказала Галина, - у меня муж все-таки генерал.
 
- Как генерал?! - Уставился на Галину адвокат. Его глаза еще больше выкатились из орбит, ноздри раздулись, он неестественно задышал. - Вы вышли замуж?

- Да, мы готовимся к официальной свадьбе, - несколько уклончиво сказала Галина.
 
- Ну, Галочка, поздравляю, хотя вы меня и огорошили... Я так жил иллюзорными надеждами. - И, обращаясь уже к Полине, закончил:
 
- У меня ушла из жизни жена... Сын вырос, живет и работает с семьей за границей. А я вот не могу бросить Россию, своих бедных и несчастных клиентов... В общем, не могу собраться. Вот и еще какую-то надежду питал о Галине... Боже мой, старый дурачок, Борис, раскатал губы... Все-все, ничего личного. Мы готовимся, Полина Степановна, к длиннейшей осаде. Вот мои координаты, все телефоны. Звоните в любое время, помогу, подскажу, научу. Как только выйдет официальный приказ по вашему увольнению, я беру вас в свое производство. И тогда с судом ли, с работодателем, с масс-медиа и официальными органами буду разговаривать только я. И мы еще покажем им Кузькину мать!

Борис Семенович встал из-за стола, сделал три шага на пространстве возле окон, повернулся, зашагал назад... Эту процедуру он проделал раз пять. Галина тоже встала со стула, мягко спросила:
 
- Борис Семенович, сколько мы вам должны? Простите, но это жизнь
.
- С друзей, таких близких как вы, я не беру за консультации... Ах, Галочка, Галина... Неразделенная моя... Все-все, простите! Вы изумительная женщина! Но мне надо было ухаживать за вашей мамой. Простите, Полина Степановна, вы мне очень-очень понравились... Ничего не бойтесь, теперь мы в процессе. Это, считайте, теперь будет ваша работа. Не стесняйтесь ее и не рефлексируйте, не паникуйте.
 
Адвокат опять заходил по мизерному пространству, о чем-то сосредоточенно думал. Заговорил резко, отрывисто:

- Если надоест, найдете работу по профилю, мы можем плюнуть на наш процесс в любое время. Но это теперь наше выиграшное позиционное дело... Это надо понимать, в связи с этим надо будет перестроить всю свою жизнь, психологию жизни... О, вы еще не представляете, какую головную боль мы им устроим. Они проклянут тот день, когда не послушают меня и издадут приказ... А их координаты, ФИО и т.п., вы мне, пожалуйста, выпишите на отдельный листок... Я с ними поговорю в ближайшее время.

Записав координаты своей фирмы на листок бумаги, Полина тоже встала со стула, стала потихоньку продвигаться во вторую комнату, ближе к двери. Она искренне поблагодарила Бориса Семеновича, он поцеловал ей руку, проводил до двери. Сказал:

- Полина Степановна, посмотрите детские поделки пару минут... Я кое-что должен сказать вашей взрослой, вышедшей замуж дочери... Простите.

Полина довольно долго рассматривала детскую выставку, прежде чем Галина вышла из адвокатского бюро. Дочь сказала:

- Все хорошо, мам, не волнуйся, у нас ничего и не могло быть... Мы познакомились на выставке, я ему помогла экскурсию организовать для товарищей - членов обкома партии... Он милейший человек... Скоро уедет в Канаду. Пойдем, мам, что-то здесь страшно душно, воздух сперт и не свеж.
 
На удивление, к станции их вез тот же водитель, который долго не закрывал двери автобуса, проехав с нарушением правил дорожного движения по старенькому асфальту загородного шоссе с километр. На станции он выпрыгнул из кабины, обошел автобус и протянул сначала Галине, а потом и Полине крепкую рабочую руку, помогая им сойти со ступенек на землю. Обращаясь к дочери он сказал:
 
- Девушка, а телефончик не дадите?

- Простите, молодой человек, я визитки не взяла с собой... И мы сейчас уезжаем, навсегда. Будьте счастливы.


Глава десятая


Полина разрывалась между домом, деревней на Волге и дачей. Спецкурьер, присланный с работы, привез ей две бумажки: выписку из приказа о предоставлении «старшему специалисту хозяйственного отдела (ФИО)» очередного отпуска на 28 календарных дней и приказ о ее увольнении в связи с реорганизацией структурных подразделений фирмы. По приписке отдела кадров в конце второго листочка Полина поняла, что это еще не приказ, лишь его проект. Кадровик писал: «Советую Вам подумать за отпуск и передать в отдел кадров заявление об освобождении Вас от занимаемой должности по собственному желанию... Тогда Вам будет выплачено двухмесячное пособие в размере должностных окладов».

К своему удивлению, Полина, расписавшись за получение бумаг в книге курьера, даже не расстроилась: она уже привыкла к мысли, что увольнение неизбежно. Теперь ей казалось, что самое главное в другом: кто выиграет схватку в процессе отстаивания человеком своего конституционного права на труд. Тудящийся человек или хозяин фирмы? Такими категориями стала мыслить Полина после посещения офиса народного адвоката. Вот так, ни больше, ни меньше! Кстати, адвокат оказался добросовестнейшим специалистом: уже в течение недели несколько раз звонил ей, буквально докладывал, как идут у них дела.

С фирмой Борис Семенович мало того, что дважды созванивался, он встречался и с главным кадровиком, и с куратором этой службы — замдиректора, молодым, вертким и грязноодетым молодым человеком с засаленными волосами по фамилии Крусткалнш. Он прямо сказал ему, что судебный процесс они проиграют и что им придется не только восстановить Полину в старой должности, но и выплатить ей все издержки - и судебные, и производственные. По его словам, выходило, что они с Полиной на правильном пути, что в стане врага — паника, что они полные лохи в судебном делопроизводстве, а юриста не хотят нанимать, ибо их задушила жаба по возможным затратам. «В общем, мы имеют дело с сопливой вольницей, которой пока, к сожалению, никто не бил морду. Ну, что ж, тогда мы сделаем это!».  Полина предупредила адвоката, что нынешние молодые хозяева заводов, газет, пароходов — люди злые и злопамятные, что азарт к ним приходит во время еды и что, если они заведутся, то не пожалеют никаких денег на адвокатов и юристов, чтобы получить удовольствие от процесса и чтобы показать всем, кто сегодня в стране и на фирмах хозяин. Адвокат уверенно заявил:

- Они забывают о народе... А народ—то на нашей стороне!
 
Потом они договорились встретиться в Европейском центре на станции метро «Киевская». Полина по старой советской привычке пришла в незнакомое место встречи на треть часа раньше. Чтобы найти его и не заблудиться (а что его искать, если там один центральный вход-выход). Она перешла площадку, отделяющую центр от набережной Москва - реки, стала смотреть на воду. Это успокаивало, приводило ее в состоянии душевной дрёмы (если так можно выразиться, хотя она, как редактор, выбросила бы эту фразу из авторского текста). К причалу подошел очередной экскурсионный пароходик, десятки людей, проскочив по трапу, почти бегом устремились к дверям заведения, где можно будет спустить сотен 5-6, а то и больше, рублей, насытиться мясными котлетами, заложенными в разрезанные булки, напиться шипящими водами энергетических напитков.

«Господи, - думала Полина, - на что тратим время, деньги, главное, здоровье!? Все изменилось до неузнаваемости... Человека нового вывели! «ЧубоГЕль» называют его мои бывшие подруги по издательству в честь Чубайса, Гайдара и Ельцина. А я все сопротивляюсь, все живу в старом, в прошлом... Не могу смириться, перестроиться. Только здоровье гроблю! Ничего уже не изменится, не произойдет... В старое и милое прошлое нас уже просто не пустят. Хотя нас, проживающих «У» и, в основном, «ЗА» чертой бедности, насчитывается больше, чем в двух современных Болгариях, вместе взятых, проживает».

- А я почему-то подумал, что вы уже пришли и стоите у реки. - Борис Семенович улыбался. На нем - светло-кофейные вельветовые брюки, желтые мокасины и ярко-голубая тенниска. В руках он держал увесистую оранжевую папку. «Смело одевается народный адвокат, - подумала Полина. - Но мне это нравится. Он умеет вкусить свободы, старается жить аппетитно... Правда, не всегда со вкусом в порядке. Но кто сейчас, к примеру, осмелится осудить женщину, если на ее голые плечи будет наброшена шубка из шиншиллы за три миллиона рублей? Даже если на улице нечем дышать».

Адвокат потянулся к щеке Полины с поцелуем, на что та среагировала так быстро, что он даже не понял, что не сможет дотянуться до лица подзащитной. Он махнул свободной от папки рукой, заговорил:
 
- Вы не будете возражать, если мы самую серьезную часть разговора обсудим, прогуливаясь у воды? - И, получив от Полины утвердительный кивок, продолжил:

- Я инициировал выход приказа о вашем увольнении... Минуточку, и вы поймете, почему это так важно для нас именно сейчас. В конце недели наш мэтр кино, друг друзей президента будет записывать программу с участием 500-600 человек... Что-то вроде сбора сторонников одного из руководителей государства в поддержку его политики, особенно внешней, с участием ветеранов Великой Отечественной Войны. Там отдельной темой пойдет тема борьбы с бедностью, отстаивания прав человека на труд. И я, представьте себе, сумел договориться о вашем участии в этом эпизоде... Сюжет прост, как дуля! Вы будете сидеть в  первом ряду этого зала, набитого людьми... И как только мэтр заговорит о безобразиях, которые поголовно творятся с правами человека в фирмах и особенно в маленьких фирмочках, вы поднимите руку и выйдете к рампе (место, с которого будут писать ваше выступление, вам укажут). Он может задать уточняющие вопросы... А может и не будет задавать. Все будет зависеть от того, насколько ярко и эмоционально вы разоблачите своих врагов. Но вы чувствуете авторитет программы!? Каков будет резонанс от вашего выступления!! Да ваши владельцы фирмочки умрут от страха! Они вам пожизненную ренту готовы будут платить, лишь бы не было реакции нашего всемогущественного ведущего, а потом, как это нередко бывало, и руководителя страны...

- Ну, не знаю... Я ни разу не выступала в таких залах. Это же сотни людей! Ветераны будут, и я тут со своими маленькими болячками... Борис Семенович, может, в другой раз, в более академической программе, в более узкой аудитории?

- Вы не понимаете, что вы говорите, Полина! Мне с таким трудом досталось ваше право выступить с мэтром кино! Я пошел на компромисс... В другом эпизоде вы увидите потом, что мне пришлось закрыть глаза на ситуацию с моими подзащитными... Впрочем, это неважно. Это никак вас не касается... Не огорчайте меня. Дайте нам насладиться раздавленностью ваших обидчиков. Мы их раздавим! И это главное, Полина Степановна...

- Ну, хорошо... Где это будет, когда, что мне надо говорить, во что одеться?

- Вы согласны! Это главное. Все остальное мы обсудим за хорошей болгарской зеленью и французским бордо в ресторанчике этого заведения.
 
Они просидели вдвоем за шестиместным, сшитым из отшлифованных досок, столом более часа. Ели салаты, острое отварное и зажаренное на углях по - греческому рецепту мясо, пили домашнее французское вино. К теме предстоящего, как теперь модно называть, шоу они долго не возвращались. Полина помалкивала, думала, что, в конце концов, не Боги горшки обжигают, что ничего страшного нет в том, чтобы рассказать за 4-5 минут, как поступают с беззащитными сотрудниками на ее фирме и как бесправен оказывается сегодня человек наемного труда.
 
Наконец, потягивая из чашечки густой ароматный кофе, адвокат заговорил по теме: упирал на акценты, на то, что выбора у сотрудников не остается, что их покупают выходным пособием, то есть «посредством «мани» затыкают им возмущенные глотки». А главное, страстно говорил он, должна быть краткая, четкая, эмоциональная речь! Как у адвоката Плевако... Чтобы зал стонал и ревел, поддерживая несчастного выступающего! На том и договорились. И еще: Борис Семенович пообещал, что обязательно заедет за Полиной, и они вместе отправятся в дом культуры недалеко от телецентра, где будет проходить запись этого шоу.
 
Конец недели Полина провела практически без сна: вдруг в нарастающей прогрессии стала переживать и волноваться, заметно осунулась и похудела. Да плюс еще, как всегда, не вовремя начались приступы головной, вытягивающей все нервы, боли. Она подготовила уже пять или шесть вариантов своей речи, оставила два, безжалостно выбросив в мусорное ведро остальные. Хотела в день приезда Бориса Семеновича показать ему только эти два варианта, получить от него одобрение и поддержку. Одевала ее Любаша, дала несколько практических советов по поведению перед записывающими камерами. «Толково девочка успела разобраться в телевизионной кухне, - думала Полина. - Может быть, дай Господь ей счастья, приживется Любаша на телевидении? Вот только надо поговорить с ней о каком-то редакторе — разведенце, о котором скрытная дочь проговаривалась только раз и то, похоже, случайно... Но это все потом. Сейчас главное нужен настрой, логика, эмоции и смелость».

В конечном итоге, Полина переиначила по-своему все советы по одежде, которые давала младшая дочь. Она оделась ровно в ту одежду, в которую была одета много лет назад, когда с они с Павликом ходили в этот дом культуры на встречу Нового года. Союз журналистов тогда пригласил именитого финансиста крупнейшего мирового информационного агентства вместе с супругой на бал. Зал и фойе очага культуры очень тогда понравились Полине. И не только богатым убранством, настоящим теплым деревом, которым обшит весь дворец, со своими неповторимыми немного скрипучими и пахнущими еловой хвоей лестницами. Там был сохранен какой-то особенный дух послевоенного времени, где зримо ощущалась вера в наши силы и возможности, в талан русского народа. Вот еще немного, совсем чуть-чуть, и мы не только поднимем страну из руин. Мы освоим космические высоты, заставим работать на себя мировой океан, дадим жилье каждой семье и автомобили всем желающим на них ездить.

Эта вера исходила и от огромных стендов фотографов-фронтовиков, где каждый снимок дышал правдой и болью, кровью и радостью Победы. У Полины тогда перехватило горло, от слез затуманилось в глазах. Хорошо, что в этих кругах женщины почти не применяли тушей, их красота была первозданной, естественной. Но Павлу пришлось срочно увести жену в один из шикарных буфетов, которые расположились в фойе и первого, и второго этажей дворца. Водитель должен приехать за ними в два часа ночи, и поэтому муж позволил себе рюмку коньяку, а Полине налил фужер холодного шампанского. Они выпили за старый радостный для них и удачный год. Дома вместе с бабушкой и дедом, приехавшими из деревни на новогодние праздники, отдыхала в постельке Галинка, маленькое теплое существо, в котором, казалось, заключался теперь весь смысл жизни суховатого на эмоции финансиста.
 
«Что же было потом? - Вспоминала Полина, в сотый раз забывая о речи, которую писала для шоу. - Потом мы пошли в зал, сидели в четвертом ряду вместе с членами правления агентства. На сцене выступали секретарь ЦК партии, он же - и главный редактор центральной газеты страны «Правда», председатель Союза журналистов, который зачитал указы о награждении большой группы журналистов орденами и медалями. Господи, как мы растерялись с Павлушой, когда председательствующий назвал его фамилию в связи с награждением орденом знак Почета! А зал буквально взорвался аплодисментами. Когда Паша вернулся со сцены с прикрепленным на лацкане пиджака орденом, к нам наклонился председатель правления агентства и сказал, что Павел сегодня не отвертится, выпьет целый стакан коньяка с помещенным в него орденом и станцует лезгинку. Таков обычай в агентстве. Да и не только в нашем агентстве именно так отмечают награды Родины».
 
И вот уже сегодня Полине надо ехать в тот же дом культуры... «Кстати, почему «скромные журналисты» не назвали его дворцом культуры? - Опять стала вспоминать то время Полина. - Это - стопроцентный дворец! И каков он сейчас, когда руководство страны десятилетия вкладывает в культуру лишь копейки?! Как он выглядит? Ведь прошло столько лет... Чем он выживал? Кому и под что сдает свои площади? У нас в агентстве, например, преемники советского недвижимого наследства, бездарные журналисты, но бойкие снабженцы, хозяйственники и барыги за гроши успели выкупить и приватизировать все площади. И теперь каких только ресторанов и баров нет на его огромных просторах! Одно время даже кавказское вино в раздевалке продавали, как на рынке, «в розлив».

- Боже Праведный! За что ты нас испытываешь так?! - Стала шептать вслух Полина. - За что наказываешь вечных грешников твоих? Прости меня, Господи, но не надо мне ни этой фирмы, ни компенсации... Ничего мне не надо! Я проживу на хлебе и картошке в деревне... Но почему ты позволил им издеваться над нами, Господи!? Или это испытание, посланное нам? Тогда дай нам знать... Чтобы мы поняли, что и это нам надо пережить! Что мы очистимся тем самым перед встречей с тобой... Но ты не можешь, Господи, оставить без наказания мучителей наших... Я за всех молюсь, за 40-50 миллионов таких же обездоленных, как я, оставленных на поругание, на обесчестенье, на муки... И это только взрослое трудоспособное население, без детей наших, старых отцов-матерей... Как нам жить, Господи, научи нас? Мы не хотим ни красных, ни белых революций... Но народ доведен до отчаяния! Посмотри по деревням, Господи. Я только что вернулась от родителей из деревни: никто ни пашет, ни сеет, поля два десятилетия стоят нетронутыми, лучшие пахоты и плодородные заливные волжские луга - мертвые, заросли высоченным подлеском. Что нам делать? Научи, Господи, вразуми нас... А то пойдем за нашим народным адвокатом... Опять бунт? Безжалостный и беспощадный?!»
 
Полина задохнулась, не могла больше шептать, опять, в который раз за эти дни, буквально залилась слезами. Она уж и уговаривала себя перестать реветь, и что ей надо все-таки прилично выглядеть на людях, но ничего не могла с собой поделать. Хотя она уже знала, что через 10-15 минут слезы пройдут, что истерики уже не будет и что, тоскуя по Павлу, она вообще годы не могла сдерживать себя. Потом успокоилась, жизнь все равно берет свое. И тогда вообще перестала плакать. И вот опять! Но теперь она плачет по своей собственной обездоленной судьбе, неудавшейся жизни, о близкой старости, полной безнадежности.
 
Более-менее успокоившись, Полина еще раз обратилась к написанному тексту своего выступления на людях. Она даже про себя не могла произносить это слово - «шоу». Встав из-за стола, подошла к окну на кухне, посмотрела на остроконечный купол церкви, перекрестилась на сверкающий позолотой крест, проговорила:
 
- С Богом, со Христом.
 
И, снова набрав в легкие воздуха, стала вполголоса читать с листа текст:
 
«Уважаемые россияне! Многоуважаемый ведущий Дмитрий Святозарович! От самого сердца хочу вам сказать спасибо за то, что позвали меня, простую русскую женщину, уроженку села Починки Псковской губернии на встречу с вами! Особый привет и слова горячей признательности участникам программы — нашим ветеранам. Это в честь них мы должны каждое утро начинать с молитвы-здравицы, ибо это они подарили нам право на жизнь!

Не буду долго задерживать ваше внимание. Сразу о сути. Вчера я расписалась на двух приказах, заготовленных молодыми хозяевами парфюмерной фирмочки, где я работаю старшим специалистом. Один приказ на предоставление мне очередного отпуска. Второй - о том, что в связи с реорганизацией и модернизацией фирмы моя должность сокращается, и я подлежу увольнению сразу после окончания отпуска. Но есть одна оговорка: если я подам заявление на увольнение по собственному желанию руководство выплатит мне пособие в размере двух месячных окладов. Не подам, соответственно, меня все равно уволят, но без денег и по статье: «сокращение штата в связи с реорганизацией фирмы».
 
Внешне придраться не к чему: все вроде бы юридически правильно сделано, по закону... А по жизни? Как мне быть-существовать, если я уже разменяла шестой десяток, буквально через несколько лет мне надо выходить на пенсию? На новую работу женщина в предпенсионном возрасте никогда не устроится. Это ясно как белый день! Нет, конечно же, консьержкой можно еще устроиться с окладом 8-10 тысяч рублей в месяц. Но как жить человеку на эти деньги? Дети у меня есть, две девочки. А вот мужа нет, погиб много лет назад. У девочек моих гуманитарное образование — искусствовед и редактор издательства. Сколько получают гуманитарии, устроенные не по блату на рядовую работу, вы знаете. Я сама переводчик по профессии, владею тремя скандинавскими языками. После варварского уничтожения, простите, по-другому сказать не могу, нашего издательства в 92 году была безработной несколько лет. Перебивалась с хлеба на воду случайными заработками. А девочки мои росли, их надо было, после смерти мужа, доучивать в школе, потом — в институте образовывать. На это, как вы сами понимаете, нужны огромные деньги.

Вот что дала мне «революция» 91 года! Нищету, полное бесправие, обострившиеся болезни, постоянное депрессивное состояние. Старшей дочери — скоро 30 лет, она экскурсовод в музее. О зарплате музейщиков просто промолчу. Все подсобки в квартире, сарай на дачке, которую нам, еще при жизни отца девочек, выделила советская власть, забиты рисунками дочери. Частные художники, даже очень известные, хвалят работы дочери. А что толку: ни на одну из выставок не можем пробиться больше пяти лет. О младшей дочери молчу, она только закончила институт, что с ней будет дальше, я не знаю.

Смею надеяться, что мы - думающие люди, вполне интеллигентная семья. Волей-неволей, мы анализируем, сравниваем, как жили двадцать лет назад, при, как бесконечно талдычат СМИ, «коммуняках», и как сейчас, при демократическом режиме. Но нам не нужна такая демократия! Нам не нужна такая свобода! Свобода от чего? От права иметь нормальную жизнь! Свобода от права иметь работу!

Мне сейчас, порой, бывает так тяжело, так стыдно перед родными девочками, которых я не смогла защитить от нищеты, от серых будней, от всепожирающего культа денег, что хочется наложить на себя руки.

Но я, как и вы, уважаемый Дмитрий Святозарович, русский человек, православный христианин, поэтому не могу в грехе закончить свою жизнь.

Но и так жить, как мы сейчас живем, тоже великий грех! Так-то недолго и до бунта докатиться. Вот тогда пусть трепещут мои молодые хозяева! Это вам не рабочий класс говорит, это русская интеллигенция так заговорила».

Полина стояла, вспоминая: громко или нет она читала свою речь? Потому как, в конце выступления, голос ее гремел на всю кухню.
 
А на улице - час пробуждения природы с пением птиц в зеленеющем парке рядом с домом, с прихожанами, тянувшимися к Заутрене в такую странную европейскую православную церковь.
 

Глава одиннадцатая


- А что, Дмитрий Святозарыч делает не как все? - Спросила Полина Бориса Семеновича, когда они уселись в прилично выглядевшую, хотя и старой модели, иномарку. Адвокат не стал заходить в квартиру, позвонил снизу на мобильный телефон, сказал, что будет ждать будущую «телезвезду» на улице, возле машины. Развернулся довольно лихо между густо припаркованными во дворе машинами, выскочил на уже прилично забитый транспортом проспект и только тогда спросил: 

- Что вы имеете ввиду? 

- Как что? Все съемки на ТВ, как мне казалось, проходят или в прямом эфире, или записываются вечером, скорее, даже ночью... А кинорежиссер назначил сбор на раннее утро.

- Массовка... Все дело в массовке! Зал на 500-600 человек собрать в будни — проблема. Он же договорился с руководством двух близлежащих с домом культуры вузов на утро. Подогнал десятка полтора автобусов, и студенты вместо аудитории были приглашены в них. Им пообещали приличный завтрак с вкусным кофе... А главное, сказали, что это - приказ ректора, что их повезут на съемки передачи, которую ведет сам Дмитрий Святозарыч.
 
- Умно! - Не удержалась от восхищения Полина. - Вот это психолог.
 
- Нет, просто делец, - перебил ее адвокат. - Вы только ничему не удивляйтесь, если что-то вдруг покажется не так... Я вам потом все объясню. ТВ - это кухня, довольно грязноватая. И не потому, что, как в нашем случае, пол зала займут студенты театрального института. Для них это тоже и школа великого мастера, и практика. Во всяком случае, лишней для них эта встреча, как и все, что связано с мэтром, не окажется.
 
Машина резво шла по наполняющимся утренней суетой улицам. Проскочили с поворота у памятника Пушкину Тверскую, за ней - почти без заминки - площадь у Белорусского вокзала. А там адвокат залез в какие-то переулки, замелькали заборы, промплощадки. И вот последний поворот: вдруг они очутились на знаменитой Газетной улице. Борис Семенович с трудом припарковал свою иномарку среди огромных размерами спецмашин с развернутыми толстенными кабелями, жилыми уютными фургончиками с табличками: «гримерная», «буфет», «спецтуалет» и т.п. Направились к дверям дома культуры, где, как на входе в ночной клуб, стояли рослые загорелые парни.
- Вот и фейс-контроль... Гвардия мэтра, служат за идею, бесплатно поддерживают образцовый порядок. - Адвокат показал охранникам два пригласительных билета, повел Полину внутрь клуба, поддерживая ее за локоть. Спросил:
 
- Кофе с бутербродом не хотите? В буфете все бесплатно... Смотрите, сколько там ребят, стоят чинно, не толпясь, не как это бывает обычно «на халяву».

Полина отказалась. Тогда адвокат сказал:

- Давайте вот что сделаем. Я не завтракал, выпью, пожалуй, чашечку кофе. С вашего разрешения. А вы — прямиком к зеркалам, дальше по фойе... И проходите затем в зал, к первому ряду. Там будут сосредотачиваться участники разговорного жанра... Ролевые, так сказать, герои. Или проводить вас, Полина Степановна?

- Я знаю этот дворец, - сказала несколько высокомерно Полина. - Мы с мужем встречали здесь один из новых годов.
 
- Прекрасно! Если к вам до моего прихода подойдет администратор мэтра, спросит об участии в программе, скажите ему, что вы из эпизода о безработице. Он вам все объяснит... Но, думаю, что я успею уже быть с вами.

И они расстались на какое-то время. Полина мельком осмотрела себя в зеркало: ей уже ничего не хотелось менять в одежде (в сумочке она держала запасной шарфик и поясной ремешок, идущий в тон к платью). Не увидела она больших изменений и в прическе, хотя окно в машине адвоката было открыто, и ветер довольно прилично трепал ее волосы. Она прошла к дальним дверям, ведущим в зал к первому ряду. 2/3 мест были свободными, на остальных креслах, в центре, сидели трое ветеранов с орденами и медалями на груди, какие-то женщины довольно преклонного возраста с детишками от трех до пяти лет. Полина прошла в правую часть ряда, уселась на второе место с краю. «Вот так-то лучше, не буду бросаться в глаза... А, может, и забудут про меня? Хорошо бы. Что-то я совсем не готова солировать. И адвокат не зашел в дом, не успел посмотреть мою речь... И сейчас направился в буфет, на бесплатный кофе. Теперь уж точно не посмотрит... Да и Бог с ним, расскажу своими словами и будь, что будет».

Из дверей в зал вошел ветеран с орденскими планками на левой части двубортного пиджака в крупную полоску. Он был небольшого росточка, со сморщенным лицом желтоватого цвета, с глазами, видно, что подведенными тушью. Почему-то в кепке, как на героях фильма «Трактористы», на ногах начищенные хромовые сапоги. «Господи, - подумала Полина, - прямо из сельского самодеятельного театра... Сейчас старческим голосом начнет читать монолог деда Щукаря».

Ветеран прошелся по свободному пространству у первого ряда, несколько гарцуя своими маленькими хромовыми ножками. Ему все нравилось, чувствовалось, что он пребывает в прекрасном расположении духа. Он не дошел до Полины метра полтора-два, повернулся вокруг своей оси и направился к троим ветеранам, сидящим в центре ряда. В это время к Полине уже шел Борис Семенович, на ходу вытирая руки белой салфеткой. Он заговорил:

- Ну, как вы без меня? Что это спрятались так далеко? Давайте посмотрим ваш текст выступления вместе... Время еще есть. Мэтр приедет только через 40-50 минут. А сейчас с залом начнут работать массовики, нужен разогрев публики...
 
Полина достала из сумочки две странички текста, протянула их адвокату. Тот пробежал их за минуту, настолько профессионально и быстро читая, что Полина не могла скрыть восхищения:

- Меня бы за такое чтение тут же выгнали с редакторской работы... Но вы — мастер...

- У нас нет времени на тактичные расшаркивания при обсуждении материалов... Не обижайтесь! Забудьте этот текст и выбросите из головы!! Где эмоции?! Где несчастная женщина предпенсионного возраста, без мужа, погибшего в схватке с бандитами?! А она еще подняла двоих сироток, дала им высшее образование... И все это, живя впритык, перебиваясь с хлеба на воду, считая каждую копейку... Ее знают и искренне уважают в Дании, как лучшего переводчика «Русалочки»... А она торгует сегодня отечественной зубной пастой в тюбике, которым можно убить покупателя.
 
- Мужа не убивали бандиты. Он погиб в автомобильной катастрофе...

- Кому какое дело, как погиб ваш муж?! Пусть будет героем! Я не об этом... Зал готов будет хлопать до упада, приветствуя каждое ваше слово! Он к концу вашего выступления должен быть готов растерзать ваших сопливых богачей-хозяев, неправедным путем завладевшими парфюмерной фабричкой. Фабриканты, ети их мать! Пусть у Саввы Морозова да у Мамонтова поучатся быть русскими фабрикантами! Вас вышвырнули на улицу... Без средств к существованию... С двумя детьми — интеллигентами. У вас на приличные колготки нет денег! А как же строить свою жизнь? Да, попросту говоря, как жить-то! На панель, что ли идти?!
 
- Ну, Борис Семенович, это уж вы слишком, загнули?! И потом у меня все это есть в речи... Только мягче, интеллигентнее.

- Ну, хорошо, не будем ссориться! Я эмоциональный человек, когда-то был режиссером армейского народного театра. Ставил «Барабанщицу», возил ее с труппой в Москву... А водевили Чехова! А Достоевского — не хотите?! Сонечку Мармеладову... Чтоб мороз продирал до костей! Иначе — нам здесь нечего делать. Мэтр отвернется от нас, как только почувствует сырость, холодность, безразличие наше. Он не станет слушать вас, уйдет с вопросами к другим героям передачи. Вот так, голубушка, Полина Степановна.

- Ну, и хорошо... В конце - концов, интеллигентный человек должен оставаться интеллигентным всегда.

- Ах, так вы считаете? Вы хотите дело выиграть? Чтобы по суду вам все вернули и восстановили?

- Не знаю, Борис Семенович... Просто не знаю уже...
 
- Хорошо! Думайте! Что выйдет, то выйдет... Вам слово дадут. А уж как вы воспользуетесь им на деле, это ваше право... Но обратите внимание вот на этого ветерана в фуражке и хромовых сапогах. Он будет выступать раньше вас, как мне стало известно. Может, он заставит вас пересмотреть свои взгляды и подходы... Прошу настоятельно послушать его с вниманием.

Двигаясь по ряду, к ним направлялась молодая девушка. Она была красавицей, высокой, длинноногой, с копной пепельно-зеленоватых волос и милыми ямочками на продолговатом, симметричном лице. Улыбнувшись, она заговорила правильным актерским голосом:

- Вы - Полина Петровна?

- Степановна, - уточнил адвокат.

- Очень хорошо, извините... Вы идёте на крупный план в разделе о безработице... Вы подниметесь на сцену по правой лестнице, к трибуне не ходите, вставайте у рампы, не перекрывая стол президиума... Он у нас будет. Так решил мэтр... Это более знакомо старшему поколению, импонирует ему, успокаивает ветеранов... На вас наплывет камера из зала. Потом крупно перехватит камера на сцене. Она появится из-за кулис. У вас будет диалог с мэтром... Говорите, не стесняйтесь, думайте, отвечайте на его возможные вопросы, не спеша. На камере будет гореть лампочка... Оператор будет оставлять вас, переходить в нужных местах к мэтру... По ходу вашего диалога у него будет, минимум, два монолога. Не мешайте ему здесь! Выждите, а потом, как бы подхватив его мысли, продолжайте свой рассказ. Реагируйте на зал: им будут управлять... Он будет бурно реагировать, хлопать и свистеть. Но в нужных местах. Не пугайтесь этого, выжидайте, сделайте паузу и снова в бой!

Девушка взяла Полину за руку и повела к сцене. Они поднялись по ступенькам справа, встали у края сцены. Она кому-то махнула в зал, и на Полину стала наезжать черная и страшная на вид камера на длиннющей «руке». Полина сначала даже испугалась, немного отошла от края сцены. Из зала раздался голос:
 
- Ни шага! Стойте на одном месте! Иначе вы уйдете из кадра... Это ваше святое место! Отсюда вы будете говорить пока вас не перехватит вторая камера... Ясно? 

Полина на автомате кивнула. Камера отплыла назад в зал.
 
- Вот и все, - сказала девушка-администратор. - Итак, вашу фамилию называют, вы идете на сцену... Ну, ни пуха. Пока-пока...

- К черту! - Сказал адвокат, опередив открывшую было рот Полину. Она, конечно же, не сказала бы «к черту», просто хотела поблагодарить милую обходительную девушку. «Это сейчас такая редкость», - только успела подумать Полина, как ее мысли тут же прервал адвокат:
- Коротко! Рубленными фразами, типа: «Нас пытаются лишить гражданских прав!!», «Безнаказанность должна быть пресечена!!», «Каждый гражданин имеет право на труд!!»... Тогда мэтр поймет, что с вами можно иметь диалог... По крайней мере, этими лозунгами вы не будете ему мешать излагать свои мысли. Вы в нужное время будете только помогать ему! И тогда он вас сумеет защитить! О, это дорогого стоит... Это надо будет видеть!! - Адвокат помолчал, видимо, мысленно представил, как будет защищать Полину мэтр кинематографа. - Но я ухожу с первого ряда. Здесь места только для выступающих... Мысленно я с вами, рядом... Вы будете чувствовать меня. Ни пуха! После записи программы — не уходите, ждите меня на месте.
 
Полина промолчала, никак не отреагировала на слова адвоката. У нее начинался нервный озноб, когда она чувствовала, как холод ползет по рукам, доходит до плеч, груди... «Господи, - зашептала она, - помоги мне выдержать все это... Только бы не началась «чесотка». Таблетки она приняла еще дома, чувствовала себя несколько расслабленной, но была уверена, что фармакология не подведет. Чтобы как-то успокоить нервы, отвлечься, она стала смотреть на коллег по первому ряду, которых заметно прибавилось. Доминировал мужичок из «Трактористов», ему только гармошки не хватало. Он задирал соседей, картинно смеялся, топал ножкой в сапогах, то и дело упирал руки в бока, будто собирался плясать «Гопака».

В зале практически все места были заполнены. Администраторы скоренько распихивали молодежь по вместительному балкону. Полина слышала какие-то громкие выкрики, которые доносились из фойе, всплески бурных аплодисментов. Наконец, поняла, что прежде, чем запускать очередную порцию студентов в зал, с ними проводился так называемый разогрев. Они по команде старшего по сектору в зале «отбивали ладошки», выкрикивали лозунги и даже свистели. И вот вся эта подготовленная масса людей уже оказалась в зале. Вдруг перед сценой появился мощный человек в темных очках, он поднял обе руки и громоподобным голосом проревел: «Идет!!»
 
Зал вскочил с мест, бурные, несмолкаемые аплодисменты буквально забили все пространство от задней стенки с окошечками для показа кино до самой сцены. Свист. Выкрики: «Браво!!», «Мы с тобой!!»
 
- Мо-лод-цы!! - Взревел мужчина в очках. - Ждем мэтра. Команда по взмаху руки!
Зажглись дополнительные прожектора, сцена с небольшим столом для президиума сверкала как подиум конкурса «Мисс Вселенная», переливаясь цветами российского триколора. Становилось заметно жарковато. Видимо, это же заприметили и устроители шоу, раздался мощный гул заработавшего вентилятора, и по залу загуляли сквозняки. Полина чувствовала как нарастает нервозная атмосфера ожидания. А мэтр все не шел. Она посмотрела на маленькие часики, спрятанные в кармашке сумочки: уже было 28 минут с перебором от предполагаемого начала записи программы.
Зал встал, взорвался аплодисментами, криками:

- Урааа!! Браво, мэтр!! Мы с тобой!! Мы тебя любим!! - Неслось из разных концов зала.

Полина развернулась в пол-оборота, увидела как в середине довольно вместительного прохода в зале стоял высоченный, широколицый, лучезарно улыбающийся мэтр... Как же он всех любил! Как искренне он махал руками, подмигивал глазами кому-то персонально из сидящих в зале, как неистово целовал свои ладони и посылал поцелуи по рядам. Овация длилась минут пять, не меньше: мэтр успел пройти из конца в конец прохода, пожал нескольким солидным дядям и тетям, сидящим в центре зала, руки. И, наконец, он проследовал к сцене. Тишина водворилась в зале такая пугающая и такая гнетущая, что у Полины опять поползли мурашки по спине.

«Что-то не то, не так пошло? - Подумала она, переживая за знаменитого киноактера и режиссера.- Я не должна его подвести! У нас в диалоге не должно быть пауз... Все должно идти как по нотам».

Мэтр встал за столик президиума, картинно крутанул ус, этими же пальцами щелкнул микрофон и снова заулыбался своей лучезарной улыбкой. Зал снова взревел. Но сейчас он довольно быстро успокоил наиболее рьяных поклонников своего таланта, сказал:

- Пустяшный повод собрал нас сегодня всех вместе... Скоро выборы президента страны. Собрались бы мы здесь или нет, выборы бы все равно состоялись. И без наших сборов и предполагаемых дебатов. Но мы решили собраться, и мы это сделали!! И это первое и главное, что я хотел бы отметить, из тех завоеваний, которые нам гарантированно предоставило нынешнее руководство страны.

Полина слушала и понимала, как просто и доходчиво говорит он с людьми, как внимательно его слушают... Как умело, без пошлости и надутого пафоса говорит он о конституционных завоеваниях, о правах человека на свободу слова, труд
.
«Все-таки он — гениальный режиссер..., - думала Полина, уже не вникая в смысл его коротких и рубленных фраз. Она просто слушала тембр его голоса, любовалась его открытым лицом с горящими глазами и немного топырящимися усами. - Он заставляет человека влюбиться в себя... И неважно, что он говорит! Главное, что он говорит твоими словами, и он знает твою правду... Он все может сказать за тебя. Ты ему доверяешь».

Полина видела, как на сцену из зала проследовали какие-то важные люди, до нее долетали такие необычные слова: «Мой друг, замминистра труда и социальной политики Володя Оболенцев...», «Консультант моего фильма, судья Конституционного суда России Иван Порфирьевич Заозерцев...», «Ветеран Великой Отечественной войны, снявшийся в эпизоде моего фильма в полный рост Калистратов Христофор Иванович, уроженец самой сердцевины матушки-России города Суздаля».

Зал опять ревел, орал, приветствуя собравшихся возле режиссера людей. Камера - рука то наплывала на сцену из зала, то отступала назад, показывая орущих и хлопающих людей.

До Полины очередь пока не дошла. Она смотрела на сцену и немного недоумевала: ветеран без кепки, но в тех же хромовых сапогах и полосатом двубортном пиджаке рвался из объятий режиссера к трибуне. «Ну, Христофор Иванович, ну, голубчик! Давайте послушаем замминистра... А потом — вы... Клянусь... Обещаю». - Все напрасно! Ветеран вырвался из специально ослабевших рук мэтра и бросился к микрофону на трибуне.

- То-ва-ри-щи! - Выкрикнул он. - Никого не хочу обидеть... Тем более моего друга, Митрия Святозарыча! Но так жить, как мы сейчас живем, нельзя!! Ветераны не то, что у черты бедности живут... Ниже плинтуса, как говорят в народе, находятся. Вот я, к примеру, о себе скажу. Пенсии мне хватает на полмесяца... И то только на еду и квартплату. Посмотрите, - и он вышел из-за трибуны, - сапоги покупал в период оттепели... Счас в городе уж никто и не ходит в такой обувке. - Уйдя от микрофона, ему пришлось напрячь голосовые связки. Ветеран вернулся к микрофону. - Даже приличных кальсон не могу себе позволить купить... Это до чего же мы дожили, а!? Да я при советской власти получал под три сотни в месяц, с депозитом каждый третий год возил семью на море... А у меня четверо душ без жены было! Вы это понимаете? Нет, вы ни хрена не понимаете, нынешняя власть!! С огнем играете! Ну-ка, если ветераны отвернуться от вас?! Ну-ка, если наши сыновья да внуки пойдут за нами?! Да мы сметем, к едрене фене, такую безответственную власть!! Как можно не думать об своем народе! Как можно бросать на произвол судьбы стариков, своих дедов и отцов?! Доиграетесь!!

И почти шепотом закончил:

- Это я вам говорю, кавалер Ордена Солдатской Славы Христофор Иванович Калистратов...

Полина плакала, не стесняясь слез, долго не могла достать из сумочки платок. Зал молчал: гробовая тишина повисла в партере и на галерке. Ветеран опустил голову, ни на кого не глядя, сошел по ступенькам со сцены в зал.

Тишина.
 
- Товарищ ветеран, - сказал тоже почти шепотом режиссер, - простите... Хочу надеяться, что сегодня вас услышат: и президент, и премьер-министр, и депутаты, и местная власть. Стыдно-то как, ...трудно дышать, - ведущий встречи выждал такую длинную паузу, что стало слышно как зал задышал, освобождаясь от спазма. Продолжил, в раздумчивости:

- Но я рад, Христофор Иванович, что вы эту боль смогли высказать на нашей встрече. Вас никто не одернул, не зажал вам рот, не стащил с трибуны, как это бывало раньше. Вы смело, не боясь, предупредили власть о возможном бунте... А мы знаем, какие на Руси-матушке бывали бунты... И вас не арестовали карательные органы! Значит, дорогой ветеран, и мы, и наша власть стали другими... Другими!! Вдумайтесь, друзья, в это короткое слово: дру-ги-ми... Это стоит временных катаклизмов, неустроенности, некоторого безденежья... Потому что у нас есть главное — свобода!! И мы должны эту свободу беречь, как зеницу ока!! И наше счастье, что это понимает наш президент... И его команда!

Зал опять ревел, неистово хлопал и орал в сотни глоток: «Наш пре-зи-дент!! Наш пре-зи-дент!! Мы — с тобой!!»
 
Полина плохо соображала, что происходит в зале, практически перестала вникать в суть того, что говорили ораторы, сидящие рядом с мэтром за столом президиума. Ее так поразила сцена с ветераном, что она не могла больше ни о чем думать. «Надо найти фонд помощи ветеранам войны и труда, передать свои последние сбережения... Так жить нельзя... Это позор нации, которая забросила своих стариков... А я еще со своими болячками, с парфюмерной фирмой... Господи, прости меня за эту гнусность, которую я позволяю себе в мыслях и делах... Это как слеза ребенка — старики, их беспомощность, их абсолютная незащищенность... Мамочка, папа, простите меня, что редко вижу вас, что я не с вами».
 
Как прошел диалог с мэтром, Полина почти не помнила. К концу непродолжительного разговора она вдруг расплакалась. Режиссер не растерялся, был готов и к такому повороту событий. Но по нему было видно, что не такого диалога он ждал от продвинутой и просвещенной партнерши. Он почувствовал, что Полину гложут совсем другие мысли, не «право на труд» волновало ее в те минуты.

Видимо, поэтому он спросил:
 
- Что бы вы больше всего сейчас желали?

И Полина сказала в зал:

- Извиниться перед ветеранами... Это и моя вина, что они так живут...
- Вот так всегда у русского интеллигента, - сказал режиссер. - Ее выгнали с работы, нет денег на существование, а она приносит, прежде всего, извинения тем людям, которым сейчас еще горше живется на свете... Дайте, голубушка, я вас расцелую... А с вашими обидчиками разберется Владимир Никитич Оболенцев, замминистра труда. Так, Володя?

Замминистра, делая записи в небольшой книжечке, закивал головой. Полина сошла со сцены, еле добралась до своего места в первом ряду. Усталость наваливалась сразу на все тело: на плечи, кисти рук, ноги; колени отказывались сгибаться. Она перестала шевелить ногами, с нетерпением дожидаясь окончания программы. Оваций в конце шоу было поменьше, видимо, устали и студенты, и немногочисленные приглашенные — жители окрестных микрорайонов. Свет отрубился сразу после заключительного слова ведущего. Мощного телосложения мужчина в темных очках снова вышел на площадку перед сценой и громким голосом объявил:

- Спасибо! Все свободны!

Участники передачи потянулись на выход.
 
Полина продолжала стоять у своего ряда, дожидаясь адвоката. Она не заметила, куда подевался ветеран в хромовых сапогах: не было ни его, ни четырех бабулек с внуками. К ней подошла девушка-администратор, сказала:

- Полина Ивановна, режиссер ждет вас на чай в фойе второго этажа.
 
- Степановна...
 
- Извините, сегодня просто наплыв народа.
 
Полина поблагодарила девушку, сказала, что обещала дождаться адвоката.
 
- Он уже там, на чаепитии. Просил передать вам, чтобы вы поднимались на второй этаж...

«Странно,- подумала Полина, - то опекает меня как детсадовку, то бросает одну в незнакомом коллективе... Может, мне прямо домой идти? Что-то уж очень я устала, плохо мне...». Но старая школа воспитания, чувство ответственности перед товарищем, коллективом, перед той ситуацией, когда кто-то где-то тебя ждет, взяли верх. Полина побрела на второй этаж. Поток людей схлынул с этого этажа довольно быстро: их выпускали на улицу первыми. Фойе на 2/3 своего пространства уже было отделено переносными перегородками. Из-за них доносился монотонный гул, в который врывались громкие выкрики и смех. Мимо двоих охранников Полина прошла за перегородку, увидела импровизированный стол. Адвокат, заметив ее, энергично замахал руками. Но в это время, перекрывая гул голосов, заговорил ведущий шоу:
 
- О, наша советская интеллигенция пожаловала, - заулыбался Полине знаменитый режиссер, сидящий во главе стола, составленного из переносных столиков. - Ну, что же вы заплакали-то, голубушка... А я вас хотел еще потерзать, чтобы молодым хозяевам нашей страны неповадно было обижать уважаемых людей... А? Но почувствовал, что размагнитил вас Христофор Иванович, а, голубушка, ведь так? Проходите поближе ко мне, садитесь рядом... Христофор Иванович, познакомьтесь с Полиной Степановной... Только она - настоящая жертва! Но мы ее спасем, спасем... Полина Степановна, поверьте, это произойдет сразу после выхода передачи в эфир... Помяните мое слово!

И без перехода режиссер продолжил, обращаясь уже к собравшимся:
 
- Дорогие мои! Мои кровинушки... Да... Мы столько сегодня крови потратили, что неделю могли бы на ней энергично жить... Но не жалейте! Все пошло в дело... На Русь нашу скромную и святую ничего не жалко! Ни-че-го... Я в миноре... Нет, не потому, что смертельно устал... Нет... Это совсем не главное — наши личные проблемы и болячки... Слишком много проблем навалилось на наше государство. Их надо решать. Всем миром, как всегда в трудную для Родины минуту! И мы решаем!! Мы помогаем руководству страны... Мы бьем в набат, криком кричим ему о ветеранах, об обездоленных, о забытых и затерянных в одиноких домах своих... Мы говорим ему, что мы - православные христиане, объединенные одним Господом и сыном его... И нас не надо дополнительно сплачивать и объединять... Но мы, люди искусства, как и церковнослужители, и все православные, вносим свою лепту в объединение народа вокруг сильного и целеустремленного государства. Нет ничего более благородного в жизни человека, чем служение Отечеству!
 
Режиссер встал, держа в руке фужер тонкого стекла с шампанским, оглядел собравшихся за столом единомышленников, закончил речь:

- Это первая часть моего тоста... Не могу не сказать в продолжении о приятной для меня миссии... Торжественно сообщаю о том, что вчера решением президента страны почетное звание «Заслуженный артист России» присвоено актеру малоизвестного провинциального театра в уральской глубинке...  Христофору Ивановичу Калистратову!

Сидящие за столом оцепенели, все стали смотреть на маленького тщедушного «деда Щукаря», который наклонил подбородок к груди, часто-часто моргал веками и, наконец, не выдержав нахлынувших слез, закрыл лицо руками... Его плечи дергались в мелких конвульсиях, голова раскачивалась из стороны в сторону. Старый актер плакал как ребенок. Был едва слышен его голос, повторяющий одну и ту же фразу:
 
- Ми... ми... трий Свя-све-то-за-рыч... Ах, Ми-трий Свя-то-за-рыч... Мне уж... уж скоро... помирать... Ах, Митрий-Митрий...

- Голубчик мой, - мягко и нежно, нараспев и даже с тягучей ленцой заговорил мэтр. - Это заслуженная оценка вашего дара, актерского мастерства. Только за месяц-полтора предвыборной кампании вы объехали с выступлениями полстраны, блестяще показали себя на подмостках народных театров и народных сборищ... Я вас, велением Всевышнего, нашел в неофициальной столице Сибири, в доме культуры при тысячном скоплении горожан... Вы были, как великий русский актер Леонов, великолепны! Вам даже не надо играть ветерана, вы и есть живой ветеран. Вот вас и нашла награда Родины.
 
Полина сначала ничего не понимала. Увидела глаза адвоката, спросила его мысленно: «Что здесь происходит?». Тот пожал плечами, как-то украдкой посмотрел на режиссера и опустил глаза к фужеру. «Боже, это же спектакль... Это же фарисейство... Куда я попала? Подлец адвокат, втянул меня в эту мерзкую, подлую и циничную историю... А я еще ревела... Ой, Господи, прости меня, прости... Что я делаю здесь? Это же пир во время чумы! С раздачей наград, орденов и медалей... Сейчас и мне медалька перепадет... За вклад! Вон... Бегом отсюда».
 
Полина ничего уже не могла поделать с собой: медленно поднялась со стула, вышла из-за стола и, ни на кого не глядя, пошла к выходу. Охрана попыталась остановить ее, но услышав тихо и с расстановкой произнесенное: «Прочь руки, мерзавцы...», беспрепятственно пропустила женщину к выходу.
 

Глава двенадцатая


- Последний раз спрашиваю: заявление напишешь? И чтоб по всей форме! - Буквально взорвался замдиректора фирмы Крусткалнш. Он стал плевать на ладони и смачивать нависшие над ушами волосы. Продолговатое, абсолютно симметричное и, как показалось Полине, даже аристократическое лицо  его пылало.

- Молодой человек, не хамите...
 
- Щас, скажешь, что в матери годишься? Наберут уродов, а я должен расхлебывать... Короче, так. Нам твое заявление по барабану! Приказ подписан!! Все чисто: в связи с реорганизацией фирмы, перепрофилированием и сокращением штата... Вот согласование с департаментом округа... Нас власть перепрофилировала, на обеспечение соцнужд бросила... Поэтому нам не надо столько штата. Ясно? Сокращаем полсотни человек... В том числе — заместителя генерального директора фабрики и зама в управляющей компании. Все! Освободи в течение дня рабочий стол, забери в кадрах трудовую книжку и — свободна... Гуляй, Вася!

- Кричать - не надо... Где мне дадут выписку из приказа? В кадрах? Мне эта бумага будет нужна для суда.
 
- В кадрах, все в кадрах... Только иди отсюда... А то сейчас вытолкаю в двери!

- Хорошо, молодой человек... Все, что нужно, я записала на диктофон... В суде предстанет это доказательством вашего непотребного поведения.
 
- А иди ты! Не пугай, бабуля! Щас охрану вызову, вынесут на улицу.
 
Полина вышла в коридор, слабо освещенный экономлампой. Трехэтажный особнячок, наследие купеческого прошлого столицы, был не самым пригодным местом для размещения современного офиса с «суперсовременным» менеджментом. Здесь располагалась управляющая компания парфюмерной фирмы: руководство, кадры, объединенная бухгалтерия, транспортники, хозяйственное подразделение, откуда и была уволена по сокращению штата Полина. Второй офис фирмы размещался непосредственно на территории фабрики, где-то на окраине столицы, рядом с высоченными заборами, отгораживающими промзону от городских магистралей. Мрачное и страшноватое место, с вечными бомжами, дикими собаками и выводками уток на тихих пригородных болотах. К счастью для Полины, ей ни разу не пришлось бывать на фабрике, судила о ее местонахождении по рассказам теперь уже бывших коллег по хозотделу.

Она прошла в задний приделок к дому, спустилась на пять ступенек лестницы, ведущей в полуподвал, увидела несколько дверей, выкрашенных в белую краску. «Господи, как в морге... И подвал, и запах, и белые больничные двери. Дай мне сил, Господи, выстоять...». - Полина больше не могла рассуждать, стоя у дверей. Она вздохнула глубоко и прерывисто и толкнула одну из дверей. Комната была разделена на четыре равных закутка, в которых за столами сидели люди. Подойдя к одному из крайних столов, она представилась сидящей за ним женщине:
 
- Столетова Полина Степановна... Мне нужна выписка из приказа об увольнении.
 
- Это к соседям, дверь справа от нас.
 
Полина зашла к соседям: та же картина с фанерными перегородками и столами за низкими заграждениями.

- Садитесь в коридоре и ждите. Все подготовим, вас позовем, - сказала женщина в очках, не глядя на нее.

Полина уселась на табурет, придвинутый к колченогому столу, стоящему почему-то на трех ножках. Достала из сумки-папки толстый литературный журнал, стала читать документальную повесть об авторе удивительного романа про генетиков. «Вот чем надо заниматься в жизни. Вечным! - Оторвавшись от чтения, подумала Полина. - Таких великих людей ничто не могло сломать: ни государственное устройво страны, в которой они творили, ни власти, ни коллеги-завистники... Они - пик Джомолунгма, вечный, седой от снегов, недоступный... Но для этого надо быть гением. А нам бы уж что-нибудь попроще... Хотя бы научиться сохранять свое человеческое лицо».

- Проходите, - женщина в очках поманила Полину в комнату. - Вот распишитесь здесь и здесь.

- А почему два раза?

- За копию приказа и за трудовую книжку, что мы выдали ее вам...

- Трудовая книжка пусть полежит у вас. Я иду в суд, подаю документы на отмену вашего незаконного решения.
 
- Ну, не знаю не знаю, женщина... Мое дело маленькое, таков порядок увольнения. Распишитесь, заберите документы и можете идти куда угодно! Не распишетесь за трудовую, не отдам вам выписку из приказа.
 
- Но вы, надеюсь, понимаете, что это вопиющее нарушение закона? Подумайте, прежде чем говорить. Я включила диктофон. Понимаю, что вы — винтик... Поэтому мне не хочется ни вас, ни вашу семью подставлять.

- Спасибо... Я лучше помолчу. Тем более, ни сегодня-завтра выгонять по сокращению и меня, и нескольких моих коллег из кадров.
 
- Что же вы-то молчите? Ведь вы все знаете, понимаете, какие беззакония творят наши юнцы-руководители!

- Вы под чистую уволены? Без выходного пособия... А мне под сто тыщ обещают выдать наличными. Это, простите, не шерсти клок.
 
- Все понятно. Давайте ручку, я все подпишу.
 
Полина спустилась со ступенек невысокого крылечка, выкрашенного в красно-коричневый цвет, прошла небольшим двориком и очутилась на улице, прямо напротив громадного здания Парламентского госконтроля. «Вот бы куда надо было попасть, рассказать контролерам о делах этой фирмы... Но, во-первых, туда не прорвешься. И, во-вторых, без документов, кто тебе поверит. Значит, будем действовать по ранее обдуманной схеме... Так, звоню в программу «Местное время», потом в «ЧП» и далее по всем договоренностям».

Согласие подъехать дали только ребята из «Местного времени». У остальных то ли интерес пропал к договоренностям с Полиной, то ли их руководство посчитало ее переживания мелкими дрязгами. А, может быть, фирмачи откупили хорошую рекламу на этих каналах в обмен на молчание? И такое могло произойти... Но, тем не менее, Полина решила, что идет до конца и что отступать уже поздно. И она, обогнув здание комитета, подошла к оборудованной стоянке, где сумела припарковать свою старенькую «Волгу», открыла багажник и вынула оттуда раскладной стул, которым пользуются рыбаки, сидя на реке.
 
Со стулом под мышкой и сумкой-папкой с документами в руках она прошла тем же маршрутом и снова очутилась во дворике офиса фирмы. Охрана стояла внутри здания, на крылечке никого не было. Полина знала, что в офис ее уже не пустят и что с парадной лестницей, возле которой она думала разместиться на стуле в протестной сидячей забастовке, ничего не получится. Тогда она незаметно перекрестилась, разложила рыбацкий стул и уселась справа от входных дверей, где глазок камеры наблюдения проскакивал поверх ее головы. Он не был рассчитан на сидячих забастовщиков.
 
«Мне бы только продержаться в таком положении до прибытия съемочной группы. - Думала Полина. - Когда они меня зафиксируют, как протестующую, интервью я могу дать и на улице. Пусть тогда охрана выгоняет нас со двора... Пусть... А, может, телевизионщикам удастся прорваться к замдиректора по кадрам и снять его с этими мерзкими замусоленными патлами на голове? Может, он что-то будет говорить? Это бы очень пригодилось в последующем процессе». Не получилось. Молодой охранник вышел покурить во двор и тут же наткнулся на Полину.
 
- Так, женщина, что это вы расселись здесь? Мешаете проходу сотрудников и посетителей.
 
- Меня незаконно уволили с работы. Я была в суде, дело приняли к производству. Мне велели быть на работе: утром и вечером отмечаться по приходу и уходу. Но стол мой уже занят... Где прикажете мне быть?

- Ну, не знаю не знаю, но то, что вы делаете — это никто из руководства фирмы не одобрит... Щас я узнаю у начальника смены, как нам поступать.
 
Охранник заложил сигарету в пачку, сунул ее в карман куртки и, не спеша, зашел внутрь офиса. Полина продолжала сидеть на раскладном стуле. Из дверей никто не выходил, хотя прошло уже не меньше 15-20 минут. «Из телестудии при оперативном выезде можно добраться до меня за 20 минут. Они должны быть на подходе... Надо потянуть время и, тем самым, выиграть первый шаг...». Входные двери открылись, на крылечко вышел Крусткалнш, сходу ринулся в бой:
 
- Так, предупреждаю! Щас же не уберешься, вместе со стулом вынесем на улицу! Вот и сиди там, как бомж, собирай милостыню. Я не посмотрю, что ты пугаешь диктофоном... И диктофон, на хер, разобьем! И тебя в Кащенко отправим! А вы не стойте истуканами! - Заорал он на двоих, вышедших следом за ним охранников. - Перекройте вход во двор... Никаких камер! Никаких корреспондентов! Я те устрою праздник души, старая стерва! Последний раз говорю: уходи сама, по добру.
 
Полина повернула голову к забору и увидела, как прямо от входных ворот на нее идет оператор с работающей телекамерой. Девчушка-корреспондент несколько отстала от оператора, но успела до него докричаться:

- Крупно героиню, Павлик, долго снимай... И стул, и лицо, главное — лицо! И этого волосатого..., я сейчас задам ему вопрос.
 
И без подготовки:

- А вы — кто? - Обратилась она к Крусткалншу. - Представьтесь, пожалуйста... Мы даем вам возможность объяснить ситуацию.
 
- Вон отсюда! У вас нет разрешения на съемку!

- У вас что, режимный объект? Хранилище денег? Монетный двор, что с вами надо заранее договариваться о съемке? Не хотите дать интервью, отойдите от человека на стуле, с которым мы хотим поговорить.
 
- Идите на улицу и говорите, сколько душе угодно. А здесь офис партнерской компании руководства округа... Мы сообщим правительству столицы о вашем поведении... Вы получите по полной программе! Я вас предупредил!
 
- Спасибо, мы все это записали... Так, еще раз двери... Что же вы партнеры правительственные вывеску-то прячете? Как подпольщики работаете... - Это уже довольно громко комментировал ситуацию оператор. Рядом с ним находился юноша крупного телосложения, который держал на штативе мохнатый микрофон. Он не сразу проскочил во двор, запутался в проводах. Но сейчас он уже стоял бок о бок с оператором и вид у него был достаточно внушительный, даже грозный.

- Что ж, Полина Степанна, давайте пройдем к воротам, - сказала девушка-корреспондент. - Вставайте, стульчик сложите и пойдем.... Мы вас снимаем, снимаем... Если что-то хотите говорить, пожалуйста, запишем на ходу
.
Полина встала, сложила стул, забрала его под мышку вместе с сумкой-папкой, пошла к выходу. Звукооператор, следуя за ней, поднес микрофон к ее лицу.
 
- Спасибо, что приехали. Честно говоря, я уже не верила, что у нас кого-то волнует судьба простого человека. Кстати, я приглашала еще три телеканала... Кроме вас никто не откликнулся. Ну, что теперь говорить, пусть это останется на их совести. Вы спросили, что здесь происходит? Творится полное беззаконие. Уволили женщину, то есть меня, которая проработала на фирме несколько лет, имеет поощрения, успешно справлялась со своими должностными обязанностями. Мотив? Вполне пристойный, на первый взгляд. Сокращение штата в связи с реорганизацией компании, переводом ее деятельности на обслуживание категории остронуждающегося населения. Мы должны увеличить выпуск дешевых мыла, зубных паст и тому подобное. Кто же будет спорить с этим? В итоге: объемы своей продукции не увеличили, затормозили, а потом, вообще, прекратили выпуск семейной парфюмерии... Кичимся партнерами из Европы. А вы знаете, сколько теперь стоит наша продукция на прилавках магазинов? В два-три раза дороже. Вот и реконструкция, реорганизация и партнерские отношения с правительством по выполнению соцзаказа.
 
Полина почти дошла до входных ворот, у которых стояло уже не двое, а целых пять охранников. Вид у них был решительный. Она успела быстро проговорить, обращаясь к телевизионщикам:

- Ребята! Провокация назревает... Сейчас будут нападать, возможно, отберут камеру.
 
Потасовка получилась полномасштабная. Двое охранников насели на оператора, который не только продолжал снимать эти кадры, но еще и отмахивался от них свободной рукой. Двое тащили Полину на улицу, зажав ей рот грязными прокуренными руками. Молодой охранник, который первым обнаружил Полину, пытался уговорить звукооператора не делать глупостей, а мирно выйти за территорию фирмы. Раздался скрежет пластмассы: охранники все же повалили оператора на землю. Тот завопил:

- Подонки! Ну, вы попали! Вы знаете, сколько стоит эта камера, подонки? Арина, вызывай нашу службу безопасности и милицию. - Оператор не стал поднимать с земли камеру, огородил ее руками, оттеснив охрану фирмы. - Пусть все остается так, как есть.
 
От ворот на помощь оператору пошел его молодой коллега. В руках он держал штатив, который мог в любую минуту опустить на головы охранников. Вид у него был такой устрашающий, что люди в черной форме бросились врассыпную.
 
- Я вам устрою варфоломеевскую ночь... Вы у меня, как шелковые будете!
 
Он не кричал, не возмущался. Он предупреждал, что порядок наведет без особых усилий. И этот спокойный тон, увесистый штатив в его руках подействовали на всех отрезвляюще. Старший из охранников подошел к оператору:

- Может, ничего, может, не разбили?
 
- Иди, иди отсюда! Сейчас наша служба научит вас корректному поведению. А ты, начальник, - обратился оператор к Крусткалншу, все еще стоящему в нерешительности на крылечке, - из своего кармана будешь покупать новую камеру. Это я тебе гарантирую!

Полина стояла у ворот, охрана так и не успела вытолкнуть ее со двора. Они бросили тащить ее, как только увидели, что с звукооператором шутки не стоит шутить. Ретируясь задом, почти перебежками, они добрались до крыльца, стояли рядом со своим начальником, который несколько минут назад отдавал им команду проучить журналистов. Крусткалнш явно струсил, бросил сменному начальнику охраны:
 
- Разбирайтесь тут сами! Ну вас..., ничего нельзя поручить, козлам! - И шмыгнул во входные двери офиса. Из-за них донеслось:

- Никого не впускать! Под страхом смерти... Иначе разгоним вас всех!

Арина — корреспондент ТВ - подошла к Полине:

- Ну, что, поедем к нам на студию? Там и запишем вас полностью. А перебивками пойдут картинки, снятые Павликом.
 
И уже оператору:

- Я пока никому не звонила.
 
- Правильно сделала... Японская техника служит надежно. Все отснятое в полном порядке. Да и упала камера мне на руки, чехол, опять же противоударный... В общем, поехали, Арина, Юлик, не хочу я на этих уродов тратить время. Героиню дозапишем на студии...

  Любаша проводила мать до метро ВДНХ. Они зашли в то самое кафе, в котором угощал ее советскими бифштексами редактор — наставник. Любаше очень хотелось рассказать матери о нем, но она боялась, что мама после волнений на записи программы «Местное время» и, главное, после драки с охраной на фирме не способна воспринимать такие серьезные вещи. А вещи были, на ее взгляд, архисерьезными. Любаша практически через день (по графику дежурств) оставалась ночевать у своего возлюбленного. И это далеко не самое главное. Самое главное было в том, что она так сильно полюбила этого человека, что ждала минуты, когда он позовет ее к себе насовсем. И она пойдет за ним. Побежит... Но сначала бы хотела поговорить с матерью о том, что терзало ее: правильно ли она себя ведет с этим человеком? Не ускорила ли она события, если так серьезно к этому относится?
 
А времени у Любаши почти не оставалось: маму встретила случайно в коридоре ЦТ после записи ее на программе, отпросилась у начальства на час, чтобы разузнать, чем так взволнована мать, и проводить ее до метро. Маршрутка здорово выручила их, успевали даже выпить по чашке кофе. Но мать была так вымотана, так выжата событиями последних часов, что практически не могла говорить. Действительно, на ней лица не было.
 
Повторяла лишь:

- Смотри вечером телевизор... Там все покажут и расскажут... Но я, дочка, свою миссию выполнила. Я довела до народа очень простые истины: бороться надо всегда, идти надо до конца... Нельзя терять человеческое лицо и достоинство.

- Ма, ты просто ре-во-лю-ционерка!

- Господи, какая ты у меня еще дурочка... Но это и хорошо. Значит, у тебя в жизни пока более-менее все нормально. Вот и желаю тебе подольше не знать горя и трагедий.

- А мне надо с тобой посоветоваться по одному очень серьезному вопросу, ма. Но это уже после смены, значит, утром следующего дня. Хорошо, мамочка?
 
Полина вздрогнула. Давно она не слышала такого обращения. Это не Галина, это современный чертенок со всеми вытекающими последствиями. И вдруг... «Что-то серьезное переживает дочь, коль я стала так нужна ей. Ну, вот, одно отошло, другое подходит... Убереги ее Господи, спаси, сохрани и помилуй, доченьку мою младшую».

Полина поцеловала дочь у входа в метро, сказала, что будет ждать завтрашнего утра. Но, чтобы как-то успокоить ее, она не удержалась:
 
- У меня хорошие предчувствия... Я, думаю, у нас, у всей семьи, сегодня что-то важное произойдет. И главным в этом важном — будешь ты, Любаша.
 
- Я люблю тебя, мама...

Голос дочери стоял в ушах Полины всю дорогу, пока она ехала в метро. Не заходя домой, она прошла до парка, остановилась у площадки «Прощай, молодость», где под грустные звуки вальса кружилось 5-6 немолодых пар. «Вот и меня ждет такая старость...», - подумала Полина, присаживаясь на широкую скамейку. Ее мутило, в глазах запрыгал рой мушек. 

Через минуту ее голова стала запрокидываться назад, склонилась на высокую спинку скамейки и медленно завалилась вправо. Она услышала неестественно низкий на гласных буквах в конце каждого слова голос, будто кто-то придерживал рукой пластинку на старом граммофоне:
 
- Деуш-ка, вы свабод-ны? Можно пригла-сить вас на та-нец?
 

Глава тринадцатая


Над болезнью Полины - инсульт, но Слава Богу, не тяжелый, хотя и с потерей сознания - боролись и доктор из районной поликлиники, и знахарка, приведенная дочерью Галиной и ее женихом Семеном Семеновичем, и младшая дочь Любаша, которая попросила на ТВ отпуск в связи с ухудшением здоровья матери. Она не отходила от мамы: та ничего не хотела есть, воду и ту пила с каким-то отвращением.

Вспомнили о бабушке с дедом: может быть, подумали, общение с ними подействует положительно на здоровье матери. Но старшая дочь была против приезда из деревни родителей Полины. Младшая, напротив, собиралась сама съездить в Углич и забрать их оттуда. Она даже спросила мать:

- Мам, а давай-ка я привезу бабушку с дедом? Все вместе и побудем недельку-другую, а, мам? Ты только не молчи... Скажи: «да» или «нет».
 
Полина, посмотрев на дочь, вспомнила новое слово в ее речи - "мама"... В глазах матери промелькнула живинка. Она вдруг сказала с паузами:
 
- На их попечении... осталась мама соседа, переехавшего за границу... Жаль, что ты не выучилась водить машину... А то бы мы вдвоем съездили.
 
- Да, ерунда все это, мам! Ночь туда, ночь — обратно... Делов-то! Хочешь я через интернет на сегодня ж/д-билеты закажу?

- Не смогу я, дочка, так быстро сил набраться... Давай-ка, два-три дня подождем.
 
Положительная психотерапия сработала: Полина впервые за несколько дней поела овсяной каши, выпила стакан фермерского молока, привезенного Семеном Семеновичем с рынка. Галине она сказала:
 
- Хочешь, мы с Любашей возьмем тебя и будущего зятя в деревню. Устроим смотрины... Как дед с бабушкой порадуются за тебя.
 
- А что, мам, смотрины - это правильное решение, - вдруг стразу согласилась старшая дочь. - Думаю, что я сагитирую Семена. Мундир генеральский наденем, наведем шороха в деревне.
 
- Господь с тобой, дочка... Кого ты там удивить-то хочешь? Стариков, которые, как мои родители, живут постоянно? Так их полтора человека осталось... Остальные — дачники. Вы им будете по барабану, как Любовь говорит. Но наши старики точно умрут от радости и гордости, что их старшая, любимая внучка, приехала к ним с женихом.

- Мам, адвокат оборвал мои телефоны. - Продолжила без перехода разговор Галина. - Ты что, действительно, вычеркнула его из жизни? Брось, не глупи, мамочка... Он поступил, конечно, подло, как последняя сволочь, но, в то же время, и как современный адвокат, компромиссный социал-демократ... Соглашусь, не как коммунист, хотя и является членом обкома КП РФ... Но он ведь дитя времени и, к тому же, для тебя старался... Иначе бы ты никогда не попала в программу с этим великим режиссером... Да, адвокат промолчал, не стал разоблачать аферу с подставой, с этими актеришками... некрасивыми... Но зато ты вошла в кадр на целых три минуты в диалоге с мэтром. Оно того стоит, мам! Кстати, хозяева твои молчат?
 
- Молчат... И закроем эту тему... Давайте все вместе отдохнем.
 
- Я только «за»... И за Семена ручаюсь. Он мог бы и машину вести до деревни, но как же тогда быть с застольем? Он не сможет не выпить с моими дедом и бабулей.
 
- И правильно сделает... На поезде-то гораздо спокойнее будет. Только Любе надо сказать, чтобы сразу и в обратную сторону заказала билеты... Дня через три-четыре... Или уж как получится у нее с работой. Мы-то с тобой да и Семен Семенович - свободные птицы.
 
- Не волнуйся, набирайся сил. - Галина, похоже, решила все взять в свои руки — руки будущей генеральши. - Мы все продумаем, закупим, уложим, закажем такси до Савелия, к поезду... Ты, мамочка, только поправляйся, набирайся сил.
 
Оставшиеся два дня прошли в хлопотах. Поезд отходил ночью, на Волгу прибывал рано утром. Зашел к Полине участковый врач, еще молодая выпускница мединститута. Она удивилась переменам, произошедшим за последние два дня с больной, сказала, что нет никаких следов удара, что кровяное давление — в норме, изменился цвет кожного покрова.

- Да, доченька, - обратилась Полина к врачу, - меня вот мои детки поставили на ноги... Своими заботой да вниманием... А онемелость губы пройдёт. Не месяц же мне в постели валяться?! К старикам решили на Волгу съездить, познакомить их с будущим мужем старшей дочери. Берите, доктор, выходной и махните с нами на реку... Отдохнем, покупаемся, позагораем! Да катись оно все в трам-тарары... Гробить здоровье из-за какой-то паршивой фирмочки, где тебя за человека не считают?! Нет уж, увольте. В деревню переедем жить, к родителям, на свежий воздух. Или на даче в Подмосковье поселимся: отопление, вода, камин — все есть. Бог не выдаст... Так говорят, доктор?
 
- Мне сегодня еще с десяток вызовов надо обслужить, - сказала доктор «с безнадегой в голосе». - И так все дни, вплоть до воскресенья. А в понедельник — снова впрягайся на всю неделю... С ума можно сойти.
 
- Так-так-так, милый доктор, сейчас мы плюнем на всех и на все, связанное с работой, и попьем кофе с тортиком. Галочка у меня прекрасный кофе готовит... Вы убедитесь в этом.

Доктор не возражала, сняла халат, еще раз сходила в ванную помыть руки и уселась в кресло рядом с журнальным столиком. Полина попросила старшую дочь приготовить кофе, а потом - наполнить рюмочки зеленоватым пахучим ликером. Она еще продолжала лежать в кровати, хотя уже успела не только причесать голову и подвести глаза, но даже пеньюар поменяла на более праздничный: шелковый, воздушный, цвета розовых лепестков. За треть часа, пока дочь варила кофе, а потом резала вафельный торт, Полина, как истинный журналист, выведала у доктора биографию.

Подмосковная девочка два года ждала удачи с поступлением в медвуз, работала и санитаркой, и статистом, и медлаборанткой в поселковой больнице. Училась в вузе хорошо, первый год каждый день ездила почти за сто километров от столицы к себе домой, туда и обратно. Так хотели родители, вернее, им так было спокойнее за дочку. Потом поселилась в общежитии, жить стало полегче. Сейчас на пару с подругой, тоже врачом, устроившейся в ЦКБ (кремлевская больница), снимают однокомнатную квартиру в панельной пятиэтажке... Естественно, денег не хватает. Если бы не родители, пошли бы с сумой по миру. А без пресловутого блата или денег устроиться в частную коммерческую клинику практически невозможно.

- В общем, все не так и плохо, - закончила свой рассказ доктор. - В столице практика замечательная. Но тяжело на участке... Хотя, думаю, что в провинции тоже не легче. Здесь хотя бы греешь себя мыслью, что скоро, вот-вот и удастся попасть на премьеру в Большой или МХТ. Если, конечно, нам повысит зарплату мэр столицы, как обещал почти год назад. А мы верим. Иначе нельзя. Можно не выдержать... Тогда прямая дорога к себе - в поселковую больницу или поликлинику, где точно нет вакансий, потому что старая гвардия врачей дорабатывает до 75-80 лет. Иначе тоже не выживут... С работой ужасно как непросто.

- Оказывается, доктор, мы болеем с вами одними болезнями. - Сказала Полина. - Меня вот уволили по сокращению штата... А мне — за 50. Куда я теперь пойду, кому я нужна, кто меня возьмет на работу? Мои уволенные подруги сейчас все безработные... А вы, доктор, говорите: инсульты, депрессия? Откуда депрессия?

- Полина Степановна, вам на той неделе надо будет зайти в поликлинику, - сказала доктор, помня о насущном, о том, что жизнь продолжается. Она категорически отказалась от рюмки ликера, закончила фразу:

- Закроем бюллетень... Это в дополнительные дни к отпуску пойдёт.

- Ничего, доктор, мне уже не надо... Ни бюллетеня, ни дополнительных дней к отпуску. Я подумала: наверное, и от судебной тяжбы откажусь... Не выдержу второго удара, не дай, Господи! Будем что-то с дочками предпринимать.
 
Раздался телефонный звонок, Галина взяла трубку:

- Да, минуточку, сейчас передам трубку... Мам, оказывается, это твой знакомый, Зиновий Моисеевич... Будешь говорить?

Мать заметно растерялась, даже краска залила ее бывшее до того бледное лицо, быстро проговорила:

- Да, дочка, спасибо.

И уже в трубку:

- Алло, Зиновий Моисеевич? ...Спасибо, что позвонили... Да, уже поправляюсь. Это вам Татьяна Ивановна передала? Она звонила мне. - Полина долго молчала, слушала собеседника. Лицо ее наполнялось жизнью: глаза то загорались, то затухали. Она несколько раз попыталась перебить своего товарища на другом конце телефонной трубки, но, видимо, то ли потому, что он был так энергичен, то ли ей нравилось слушать этот довольно длинный монолог, Полина не перебивала его. Наконец, сумела аккуратно втиснуться в поток слов, воспользовавшись, видимо, небольшой паузой, заговорила мягко:

- Спасибо, дорогой Зиновий Моисеевич... Сына вашего не надо подключать. Доктор говорит, что лекарство есть и у нас в стране, «заграница нам не поможет»... Помните классику? А я уже, действительно, поправляюсь... Да, Бог миловал, лишь потеряла сознание да небольшое онемение губы, которое, мы с доктором надеемся, скоро пройдет. Нет-нет, встаю на ноги, собираюсь на Волгу к родителям, на несколько дней... А вот уж потом мы и сходим с вами, куда захотим... Хорошо, прямо к вам в гости. Как без Татьяны Ивановны?!… Ну, Зиновий Моисеевич, оказывается, вы человек, намного решительнее, чем я думала. Наверное, вы и Татьяну Ивановну удивите своей решимостью?... Как, это она вас вдохновила?! Вот неожиданные новости..., - Полина даже не заметила, как начала кокетничать.  Галина с доктором, чье миловидное лицо с чуточку курносым носиком и тонкими бровями улыбалось, переглянулись, отметив, какие разительные перемены произошли в настроении Полины. Галина налила себе и матери по второй рюмке ликера. Полина закачала головой, отодвинула рюмку, и, продолжая держать в руке телефонную трубку, стала прощаться с собеседником:

- Да, поняла, Зиновий Моисеевич... Спасибо за пожелания, я постараюсь... Помните у Никулина с Мухтаром: «Он постарается...». Привет Татьяне Ивановне, передайте, что я на несколько дней — в деревню собралась. Тогда я уже не буду беспокоить ее по мелочам. Да, и вам, счастливо... До звонка.
 
Полина передала трубку дочери, поправила завиток волос, упавший на лоб, сказала:

- Надо подниматься. Лежи не лежи, правды не вылежишь.
 
Доктор поблагодарила мать и дочь за кофе и торт, еще раз напомнила Полине, что ей надо на той неделе самой зайти в поликлинику. Полина проводила доктора до дверей, сказала слова благодарности, просила без церемоний заходить на девичник в любое удобное для нее время. Если, конечно, будет потребность и будет скучно и тоскливо. Доктор растрогалась и, чтобы скрыть свое смущение, решила, не дожидаясь лифта, дойти до подъезда по лестнице. Мать сказала дочери, когда за доктором закрылась дверь:

- Милый человечек... Но боязнь врачей заложена в нас на генетическом уровне... Как мне хотелось стать врачом, Господи. Я была бы прекрасным сельским доктором. Воспитана на Чехове, на его подвижничестве... Не довелось. Потом - издательство, наш папочка... И я уже поверила, что это мое призвание. А вот сейчас, на старости лет, поняла с такой грустью и очевидностью, что прошла мимо своей мечты. Ах, Галя-Галя... Я так рада, что ты стойко служишь своей мечте. Несмотря, ни на что! Ты у меня умница!

- Мам, а кто этот героический мужчина, с которым ты даже кокетничала по телефону? Ах, молодчина, мамочка! Как я за тебя рада.
 
- Не говори глупостей! Это старый товарищ моей подруги, Зиновий Моисеевич Кац... Между прочим, доктор наук, профессор, специалист по советской литературе военного и послевоенного периода. Директор музея нашего советского классика... Вот радостно сообщил, что выбил еще одну ставку сотрудника для его музея, и тут же пригласил меня на работу. Я обещала подумать в течение нескольких дней... Пока мы будем в деревне. И еще: он вдовец, сын у него переехал с семьей в Израиль, уже устал ждать отца... А Зиновий Моисеевич не может бросить Россию, могилку жены, свои любимые Ленинград, где он учился, и музей... Вот такая информация, дочка.
 
- Мамочка, замечательная информация! Если судить по голосу, он не старый, и, наверное, очень представительный.
 
- Да, уж... Глаза навыкате, брюшко солидное... Старше меня он лет на пять, максимум... А вот пуговицу на рубашку пришить не может. Мне даже жалко его стало, поскольку живет он один.

- Вам надо встречаться, подружиться... И на работу тебе непременно надо устраиваться к интеллигентным людям. Я знаю по собственному опыту, что в музее мизерные оклады. Но, мам,... у нас с Семеном все будет хорошо, я уверена. Он пойдет советником в «Военный вестник», это очень большие деньги. Практически, весь тираж издания скупает заграница... Да, не забывай, у него пенсия почти как у федерального министра (об этом он сказал мне по секрету), поликлиника, система санаториев и домов отдыха, бесплатные проезды и пролеты на самолетах и поездах. Так что мы потащим не только тебя, но и Любку, пока она на ноги не встанет. Квартира у него четырехкомнатная, дачу ты видела: нам такие хоромы из полутора десятков комнат, ванных и туалетов, с кочегаркой в подвале и бассейном во дворе, и не снились... И участок земли в четыре раза больше наших шести соток с ручьем.
 
- Боже мой, что я слышу?! - Не удержалась Полина. - Моя старшая дочь замечена в расчетливости, в здравом уме и трезвой памяти выдает мне расклады своего будущего хозяйства.
 
- Мам, не язви! Надеюсь, ты шутишь?... Несколько неудачно, кстати. А если серьезно, то я очень полюбила Семена... И он ведь не как мальчишка, не с первого взгляда влюбился в меня. Вон сколько времени потребовалось и мне, и ему. Ма-ма, время покажет... Мы взрослые люди, как сошлись тихонечко, также тихо, не дай Бог, конечно, если что, и расстанемся.

Полина не хотела обидеть дочь. Тем более ей, как главе семейства и истинно советскому человеку, вечно боровшемуся с мещанством, накопительством и стяжательством, была, честно говоря, неприятна концовка дочкиных меркантильных откровений. Но, в то же время, мать точно почувствовала, что Галина стала другой: более ответственной, что ли, более чуткой и предельно внимательной и осторожной даже в словах, не говоря уж о поступках. «Даже если она стала ориентироваться только на Семена, стараясь нравиться ему, несмотря на свое настроение и самочувствие, это уже прекрасно, - думала Полина. - Это уже предтече зарождающихся у них настоящих чувств». Она решила поддержать старшую дочь, заговорила раздумчиво:

- Галь, я вижу, как ты вся светишься, когда речь заходит о твоем будущем муже. Это так замечательно, тем более, ты - дочь моя.
 
- Которой 30, и она все еще, старая дура, не может найти себе мужа. А заодно найти, наконец, достойную работу, квартиру, чтобы дать родным и близким спокойно пожить, хоть немного без нее.
 
- Всё, всё-о! Ты не говорила, я не слышала! Ты знаешь, как мы с Любой тебя любим. Как хотим тебе счастья! Ты наша кровь, мы всегда рады тебе, кем бы ты ни была: замужней или разведенной женщиной, знаменитым художником или неудачником... Понимаешь, наши семейные чувства — это другое измерение, это, если хочешь, и любовь-то другая. Это семья, родная кровь, это гены, космос, который оберегает нас... Семья — это святое.
 
- Мам, ты истинный художник! Умеющий красоту облекать в слова... Господи, какая ты у нас разноталантливая! Почему ты не журналист, не писатель, мам?

- Я уже сказала тебе, что всю жизнь тянулась к медицине... Не как к науке... Нет, мне хотелось бы ездить по деревням и лечить людей: всех - от стариков до малых детишек... Но это мечта. А реальность, как всегда, совсем другая. В мединститут, в наше время, никак не попадешь без справки из медучреждения о стаже работы. А вот в педвузе для сельского человека, пожалуйста, все двери открыты... Даже на отделение языков скандинавских стран. Кому они — скандинавские языки - нужны в сельской глубинке?

- Ты, вроде, огорчена, мам?

- Да, что уж теперь огорчение разыгрывать. Жизнь пробежала, ничего не изменишь, не воротишь.
 
- Ну, а в личном плане?

- Что ты имеешь ввиду, дочка?

- Мам, не темни. Я про Каца.
 
- А я и не темню... Мне хочется с ним встречаться. Это главное. А там посмотрим.
 
- Я рада. За тебя. За себя. За семью. Мам, ты у нас хоть куда!
 
- Вот именно, хоть куда... Как говорил еще один нелюбимый мною режиссер: «Старая кляча»... Но, с другой стороны, и Кац ведь не юноша пылкий со взором горящим. Вдовец, к тому же, однолюб, жену схоронил 20 лет назад, а не может бросить ее могилку без присмотра. Я понимаю его: какой Израиль, какие истоки, если здесь, в грешной земле России, твоя любовь останется одна... Да нет, хороший он человек, чего там говорить. А то, что еврей, то в нашем возрасте, ты со мной, надеюсь, согласишься, это уже не имеет никакого значения. Рожать детей мы так и так не сможем.

- В Африке женщина родила в 62 года. Да еще какого приличного пацана!

- Господь с тобой, Галочка, не пугай меня, больную женщину! Это ты не тяни, рожай скорее, а лучше - сразу погодков, чтоб и мальчик, и девочка были!

- Да, мам, я хочу рожать... Я уже жду, что это вот-вот произойдет.

- Ты хоть до официального замужества дотяни... Вдруг разбежитесь?!

- Ну и что?! Семен знает о моем настроении, и сам ждет мальчика. У него ведь так никого и не осталось после смерти жены. Господи, мама, сколько людей — столько и несчастий!

- Помнишь, у классика... каждая семья несчастна по-своему (или что-то в этом роде). Тебе, дочка, надо предельно корректной быть, предельно осторожной и выдержанной. Не обижайся, но Семен такую жизнь прожил, что тебе и не снилась такая.
 
- Да, я знаю... Он про полигон рассказывал кое-что, но под большим секретом. Но его Бог миловал, даже импотентом не стал... В рубашке, наверное, родился.
 
- Что ты смеешься, дурочка?... Береги его. Он будет, в своем возрасте, именно это ценить больше всего.
 
В разговор, выйдя из кухни, где у них стоял компьютер, ворвалась Любаша:
 
- Все, мам! Билеты получим прямо в кассе, перед отходом поезда... Я на всех, и на генерала тоже, заказала... Целое купе получилось. Вот здорово! Ой, вы тут ликерчик попиваете! И без меня. И я хочу.
 
- Люб, не рано тебе? - Уверенности в голосе матери не было, но Полина продолжала наставительным тоном. - Не дай Бог, сопьемся все три бабы разом.
 
- Мам, да мне на работу после Волги, гулять-то осталось всего ничего.
 
Галина громко рассмеялась, сказала:

- Вот, дитя! Ты слышишь, мам, она не сможет спиться, потому что ей на работу надо... Видела я таких, тихих..., прячущихся по углам выставочных галерей, женщин... Страшная картина, мам... Бывшие художницы, признанные... Одна была даже заслуженным художником... Держали в музее из жалости, чтобы с голоду не умерла.
 
- Все, девочки, хватит об этом... Я сразу умру, не дай Бог, если узнаю что...  Ты позвонишь генералу, предупредишь его? - Обратилась мать к Галине. - А мы, Люба, давай потихоньку собираться... Такси надо заказать... Потом я папе-деду позвоню. С ним спокойнее можно поговорить... Мама-бабушка, уж, совсем паникершей стала. Пешком пойдет на станцию, чтобы встретить нас.
 
Галина вышла на кухню с мобильным телефоном в руках, плотно прикрыла дверь. Любовь достала разборную стремянку, полезла на антресоли, чтобы вытащить оттуда огромных размеров чемодан темно-зеленого цвета, выделанный под крокодилью кожу. Им, в свое время, очень гордился отец. А ему привезли этот чемодан в подарок из Африки. Вот только, видимо, на настоящего крокодила у дарящих не хватило валюты. Но, все равно, чемодан был шикарный!

Полина стала переодеваться, уже заодно собирая в чемодан одежду для поездки. Вдруг наступила такая заметная и ощутимая тишина, что она не удержалась, проговорила:

- А вот и ангел пролетел... Как тихо-то, мирно, спокойно... Давно у нас не было такой благодати. Все правильно: горе обязательно перекрывается чем-то другим... Ну, пусть не брызжущим счастьем... Пусть вот такими покоем и тишиной.

- Мам, ты что это бормочешь себе под нос? Я не слышу.

- Ничего, Любаша, ничего... Это я так, о своем, о женском... Давай собирать папин чемодан. Мы выстоим. Мы ведь — семья!


Глава четырнадцатая


Вопреки запланированного поезда, домой возвращались на машине. Генерал успел съездить к начальнику гарнизона в соседнем приволжском районе, с которым, в свое время, он служил, и тот буквально усадил их в свой вместительный военный УАЗик. А до того они - вояки - так успели «посидеть», что пришлось и гостя, и деда укладывать на открытой веранде на послеобеденный отдых. Вещи собирали без мужчин, помогал женщинам солдатик, который этой осенью уезжал домой. Семен Семенович держался молодцом, водку не пил, налегал на домашние наливки. Но, сославшись на головную боль, отпросился у Галины на реку, чтобы искупаться и немного придти в себя перед дорогой.

- Заметила, - спросила старшая дочь Полину, - как умеет держаться в компании генерал? Это правда, что он не приучен к водке!

- Слава Богу... Одной проблемой в твоей семье будет меньше... А мог бы как этот полковник — бух, и в постель.

- Мам, в их возрасте это уже не страшно. Если до 35 не стал алкоголиком, то все, уже не станешь... Это не я говорю. Это проверено на самых тонких душевных натурах — на художниках... Пойду-ка я схожу на берег, встречу Семена, если успею, то искупаюсь вместе с ним.
 
- Давай, дочка, не волнуйся, мы все соберем в лучшем виде.
 
- И я, и я..., - затараторила Любаша. - Галк, возьми меня с собой? Кто знает, когда мы еще приедем на Волгу.
 
- Возьми ее, дочка, только недолго ходите. Солнце уже к закату пошло... А мы с мамой-бабушкой все соберем... Вот и солдатик нам поможет. Как вас зовут-то? — Обратилась Полина с военнослужащему.

Тот по-военному отчеканил:

- Рядовой Свиблов! Перт Иванович.

- Значит, Петром вас величают.... Ну что, святой апостол Петр, управимся без девчат?

- Запросто! Да у вас и вещичек-то немного. Раз плюнуть!

- Хорошо, только плеваться мы не будем.
 
- Это так говорят, для смазки слов и поддержания разговора.
 
- Да вы прямо филолог. Учиться пойдете?

- Уже подал документы в пед. Без экзаменов, фактически, пойду. Вот этим и хороша военная служба для нас, сельских. Два года отбарабанил и можешь перетекать в университет.
 
- А что в пед-то?

- Так у меня в деревне все педагоги: дед, бабушка, мама, отца нет, две сестры в соседних районах учительствуют... И даже внук наш стал учителем физкультуры. Хотя играл за юношескую сборную области по волейболу, мог бы спокойно остаться в городе. Нет, пошел в нашу школу, счас даже не с матерью живет, а у нас, с бабой и дедом. Ну, и со мной тоже.
 
- Так что, внук-то старше вас, выходит?

- Смех да и только... Поздний я ребенок. Но это отдельная тема разговора.
 
Все это говорил солдат, умело и по хозяйски укладывая в машину чемодан, корзины, мешки и яркие целлофановые пакеты. Бабушка поработала от души: собрала мешок картошки, огурцов из теплицы, кабачков десятка три, черной смородины целую корзину, малины, правда, немного. Полина молчала, не хотела обижать мать. Думала, что повезло с машиной, не на себе же тащим, доедем не спеша. Всё, вещи уложены. Она еще раз придирчиво осмотрела машину, порадовалась за такую технику на военной службе: «Вот тебе и наша, отечественная, всеми осмеянная и оплеванная техника. Мало того, что вмещает почти десть человек, так еще и воз с маленькой тележкой может прихватить с собою».

- Хороша машина, Петь?!

- Ничего не скажу плохого! Хорошая счас техника стала поступать к нам. Не показуха: две машины, только для командира и его заместителя. У нас целая рота на таких вот красавицах ездит. Мы, конечно, привилегированные, автодорвойска... Но все же, все же... Вы бы видели, что у нас стоит в ангарах из старого, для запчастей. И десять-пятнадцать лет вообще никакой техники не получали. А счас — малина, даже домой от такой техники жалко уезжать. Вот бы нам в деревню такую машинку.
 
- Попроси у командира, спишет, продаст вашей семье.
 
- Что вы! Разве можно?! Это же военная техника. Новая!

«Значит, у нас не все так плохо в стране? - Думала Полина, невольно реагируя на рассказ солдата. - Новая техника пошла в армию. Стабфонд какой-то создали, о кризисе, мировом, впервые слышу спокойные речи... Мол, пройдем с наименьшими трудностями, без обвалов. А что же в 98-то провалились? Слышала, что спланировали обвал, чтобы успеть поживиться, набить карманы небольшой группе лиц из высшего руководства страны и, как сейчас говорят, из бизнеса. Ну, хорошо, допустим, что пора бы и порядок наводить на необъятных просторах нашей родины. Но почему же не смотрят за частным бизнесом? Вот за такими фирмочками, откуда меня так легко выперли? Руки не доходят? Информации нет, рты увольняемым умело затыкают деньгами, пусть и небольшими, но реальными, наличными.
 
Полина так распалила себя в своих думах, что забыла и о солдате, и о том, что пора будить деда и командира авточасти и что генерал с девчатами больно уж долго не идут с реки. Но реальность вернула ее к жизни. Она сказала:

- Мам, давай еще раз накроем стол, так, по - легкому. Поставим творожок, сметанку, молочко и самовар. Нам минут через 30-40 надо выезжать. Иначе до темна не доберемся до города. Петр, вы заночуете у нас, чтобы утром на свежую голову ехать в свою часть?

- Спасибо, конечно, Полина Степанна. Только счас проснется мой командир, он все и скажет.
 
- Подъем, - стала потихоньку будить деда и командира Полина. - Пора вставать, скоро уж и солнышко будет садиться. А ночью кто будет спать?
 
Дед буквально вскочил на ноги, его сильно качнуло, он ухватился за перила веранды, забормотал:

- Ты, дочка, предупреждай, что эта зараза — из натурального спирта... Сроду не пил я такой сладкой да вкусной гадости клубничной.
 
- Так, Семен Семеныч предупредил всех, что это его бабушки зелье, на чистом спирту настояно.
 
- Что-то я пропустил про это самое.
 
- Да, ладно, пап, все свои, не переживай. Давай-ка, сметанки поешь, молочка, я крепкого чайку налью, попей... Сходите с товарищем командиром, умойтесь и назад, за стол.
 
Командир помял огромными ручищами лицо, встряхнул головой и чисто и четко проговорил:

- Мы как огурчики! Только умоемся, вот, со Степаном Иванычем и за чай... Будем отпаивать себя! Свиблов, на сколько ты вызвал вторую машину?

- На девятнадцать часов, товарищ полковник!

- Вот и молодец. Все успеем! Засветло еще и домой вернемся, и караулы проверим, и с детишками поиграем, и ужин сготовим.
 
- Простите, а супруга? - По реакции полковника Полина поняла, что ей не надо было задавать этого вопроса.
 
- Бегают, как правило, отцы-мужья... А вот у нас сбежала мамочка. Но это ничего, мы уже привыкли, замечательно обходимся... Две девочки у меня, двойняшки, скоро уже вырастут, будут помощницами... А старшая дочка — уже замужем, в Москве живет, муж в милицейской академии преподает, майор... Ну, Степан Иваныч, идем умываться?

И они пошли к крану водопровода с технической водой, который не так давно проложили во всех дворах деревни для полива сада-огорода. У калитки раздались голоса, смех, во двор буквально ввалились дети Полины. Верхом на плечах генерала сидела Галина, Любаша прутиком, как хлыстом, погоняла Семена Семеновича. Тот ржал, крутил головой, широко открывал рот, будто закусывал удила, пытался сбросить наездницу. Полина и ее мать замерли: их материнские чувства буквально перехлестнулись, в горле у обеих запершило, на глаза навернулись слезы. «Это — семья, - думала Полина, и счастье отразилось в каждой клеточке ее лица. - Это уже самое большое мое счастье — семья». Она даже улыбалась точно так, как мама, стоящая рядом.

- Детки мои дорогие, за стол, пьем чай и в путь-дорогу..., - проговорила мама Полины. - Вам надо засветло доехать до дома.
 
- А где Леонид, где мой боевой товарищ? - Спросил генерал.

- Умываются с дедом, сейчас будут, - сказала Полина.

- Полина Степанна, мы выпиваем или нет?

- Всё, дорогой мой зятек, в дорогу — это себе дороже.
 
- И это правильно! Значит, только чай, чай, чай!

- Товарищ генерал! Разрешите доложить. Твой старый друг проспался, замечаний от Полины Степанны не имел. К приему чая готов!

- Вот и молодец, Леня. Садимся. Я что хотел сказать. - Семен Семенович ненадолго задумался. - Вот мы сейчас приедем на дачу и будем там жить в тиши берез и ив плакучих. А нельзя ли нам, Леня, рассчитывать на то, что вместе с нами будут жить до школы и твои девочки. Отдохнут от тебя, дадут и тебе отдохнуть маленько. А мы им создадим условия, Москву покажем, к их старшей сестре свозим... А, Леня, решайся, можем и сегодня их забрать!? А, Полина Степанна, справимся, с Божьей помощью?

Полина промолчала, увидев, как замахал руками полковник, каким растерянным было его лицо. Он поправил портупею без кобуры, почему-то застегнул две верхних пуговицы на гимнастерке и только после этого сдавленным голосом проговорил:

- Им-то у вас будет замечательно! А каково мне будет без них?! Я с тоски умру без моих девочек.
 
- Ну, давай не будем спешить, - сказал примирительно генерал. - В конце концов, их всегда можно привезти, даже с оказией. А ты подумай и отзвони мне. Я теперь, Леня, не от себя лично говорю. Я — от семьи говорю, в которой аж три женщины! Уж они-то, будь уверен, справятся с двумя девчонками. Женщина женщину всегда быстрее поймет... Ты понимаешь меня, Леня?

- Так точно, товарищ генерал! Но я пока не готов. Я должен поговорить с девочками, ну, и все-такое прочее.
 
- Правильно, все правильно, Леонид Андреич, - сказала Полина. - Надо, прежде всего, с девочками поговорить.
 
- Мам, опять ты занудила... Семен Семеныч прав! Надо забирать девчонок и ехать с ними к нам. А там видно будет. Не понравится им я сама их отвезу назад на поезде.
 
- Люб, такой порыв не нужен, - тут же возразила Галина. - Ты дождись согласия девочек, тогда и принимай решение... Так что, Леонид Андреич прав.
 
- А пока, товарищ полковник, девчат можно привезти к нам, на Волгу! - Это вдруг сказал, как отрезал, отец Полины. - Вот и бабушка вам подтвердит, что здесь им будет вольнее всего.
 
- И молочко, и сметанка, и курочки с яичками, и хлебушек свой, - это уже скороговоркой запричитала мама Полины.

- Вот на этом и остановимся пока, - подытожил внезапно возникший разговор полковник. - Здесь я их по несколько раз в неделю смогу видеть... А мяса, тушенки и все-такое прочее — мы с рядовым Свибловым вам подвезем, Степан Иваныч... А по Москве — будем думать... Там все-таки их сестра живет... Вот только что-то не зовут нас в гости... Ну, да Бог с ними со всеми... Чай, пьем чай и в дорогу. Скоро и за мной уже приедет машина. Полина Степанна, рядового Свиблова до утра разместите? Чтобы ночью ему не рисковать в дороге.
 
- Леонид Андреич, о чем речь! Даже просить вас хотела об этом. Спасибо за заботу и все-такое прочее, как вы любите говорить.
 
Смотрины удались, генерал буквально покорил и маму, и отца Полины. Стеапан Иванович, забыв, что его внучка еще не расписалась официально с будущем мужем, уже вовсю называл генерала по имени - Семеном, сынком, строил планы на будущее лето по их отдыху в деревне с правнуками. Он почему-то, наверное, под влиянием девочек-двойняшек у полковника, был абсолютно уверен, что и у Галочки будет двойня, но мальчиков. Семен Семенович не возражал. И вообще Полина заметила, как генерал оттаивал душой, как ему нравилась большая семья, как он гордился перед своим товарищем — полковником устроенностью быта, прочностью семейных уз, традиций и отношений.

Но главным для Полины в этой поездке было то, что она кажется полностью вышла из болезни после обморока, поняла, что ее не бросят ни семья, ни немногочисленные друзья (Татьяна Ивановна, Зиновий Моисеевич, даже проклятый ею «татарин - насильник» Тимур и еще двое-трое заядлых литературных туристов, которые уже по несколько раз звонили в эти отпускные дни на мобильный телефон). На душе у нее стало светлее, она для себя уже решила, что примет предложение Каца, придет к нему в литмузей. А там будет видно: в конце концов, можно жить и в гражданском браке, не регистрируясь официально, чтобы их отношения никак не отразились на совместной работе.

Стал очевиден для Полины и финал ее непримиримой борьбы с фирмачами. Она не пойдет в суд сама и освободит от хлопот адвоката (да она и так уже освободила его - предателя)... Логическая цепочка выстроилась в голове Полины, и ей вдруг стало легко и понятно, как она будет жить в ближайшее время и чем заниматься.
 
Ехали не спеша, солдатик хорошо вел машину, колдобины на дороге имени молодого губернатора соседней с Подмосковьем области прошли благополучно. Полина сидела справа от водителя, молчала, думала о своем. Молодежь травила анекдоты, от сидений на шесть посадочных мест сзади водителя то и дело доносился смех. Полина слышит голос генерала:
 
- Пардон, дамы... Несколько солдатский и неприличный анекдот. Но вы меня выпотрошили и фантов на раздевание у меня больше не осталось — только нижнее белье... Кстати, и анекдотов приличных тоже не осталось... Итак, можно? Идут большие армейские ученья. На передовой в окопах сидит на корточках комроты с телефонной трубкой в руках. Ждет отбоя артподготовки, чтобы затем поднять роту в атаку. Огонь противник вел настолько плотный, что голову нельзя было поднять над бруствером. Вдруг кто-то толкает его в бок. Оборачивается, видит солдата-первогодка из Средней Азии: лицо бледное, волосы на голове слиплись, губы трясутся.

- В чем дело? - Спрашивает комроты солдата.
 
- Товарыщ командыр, я ранен, в медсанбат надо, - умершим голосом говорит солдатик.

- Что у тебя стряслось? Снаряды рвались в ста метрах от окопов. Так положено на ученьях.
 
- Тогда ответь, командыр: желтый кровь быват?

- Нет, конечно!

- Значит, я накакал...
 
- Фу, Семен, какая гадость, - это голос Галины, которая захлебнулась от возмущения.

- Я предупреждал, извинялся опять же... Но факт рассказа произошел! Теперь Любашина очередь.
 
- Галка, подумаешь, какие мы изнеженные! Вполне приличный анекдот, Семен Семеныч... Вот я вспомнила анекдот специально для военных. Инструктор сидит за столом на взлетном поле. Молодые курсанты только что совершили прыжок с парашютом. Цепочкой выстроились перед столом, ждут, когда назовут их ФИО.
 
- Иванов? - Спрашивает инструктор.

- Один! - Отвечает рослый курсант.

- Петров?

- Один, товарищ инструктор.

- Сидоров?

- Два, товарищ инструктор.
 
- Как так, вы же только что поступили на первый курс?
 
- Это были первый и последний мои прыжки.
 
Генерал смеется, говорит:

- Хороший, поучительный анекдот... А давайте-ка по бутерброду съедим. Полина Степанна, будете? Нам бабушка перед посадкой сунула несколько пирогов и бутерброды с курятиной.
 
- С удовольствием, - сказала Полина. - Только я, думаю, надо на пять минут остановиться, помыть руки в лесочке и святого Петра тоже покормить.
 
- Правильное замечание, - отреагировал Семен Семенович, - солдата надо кормить, в первую очередь... А то чужого солдата будем кормить. Это великий полководец сказал. Свиблов, ищи площадку, только не суетись, не спеши.

Съехали с дороги на обустроенную площадку с указателем Подмосковного лесничества, открыли бутыль с водой, начали мыть руки. Кто-то прошел в лесочек, попросив не слишком расходовать воду, оставить и им. Полина разложила на широком пеньке, подогнанном вместо стола под навес, два пустых пакета, выложила на них бутерброды, пироги, зеленый и репчатый лук и несколько свежих, только что сорванных с грядки, пупырчатых огурцов. Вспомнила, что соль оставила на кухонном столе.
 
- Ребятки, я соль оставила на кухне у бабушки.
 
- Не беда, - сказал солдат Свиблов. - Счас, минутку, я достану из неприкосновенных запасов товарища полковника.

- А там больше ничего нет, например, из горючего? - Спросил генерал.
 
- Нет... Товарищ полковник выложил бутылки на стол, когда мы приехали к вам. А так и тушенка есть, и сгущенное молоко, и даже несколько банок сухого пайка.

- Запасливый ты, Свиблов. Молодец! Чувствуется, что хозяйственный мужик. С тобой будущая семья не пропадет. - Генерал явно гордился солдатом и хотел, чтобы того все отметили и похвалили.
 
Но женщины уже жевали бутерброды, Галина запивала хлеб родниковой водой, которую принес специально для отъезжающих дед Степан. Любаша нажимала на зеленый лук и пирог с картошкой. А Полина, положив перед солдатом и пирог, и хлеб с курой, и луковицу размером с кулак, погладила мальчика по плечу, шепнула:

- На здоровье, сынок... Поешь хорошенько.

Ели с аппетитом, поэтому вся процедура заняла не больше 10 минут. Убрали остатки в целлофановый пакет, Любаша отнесла его в переполненную урну.
 
- Нет у нас порядка, нигде, - процедила она сквозь зубы и стала залезать на задние сиденья через кузов машины. - Вот еще постель бы здесь разбиралась, цены бы не было машине.

- Любаша, осторожнее, там запасы от бабули, - сказала Полина, - не подави яйца и все остальное.

- Мам, я знаю, сама грузила.
 
- Да, а я думала, что мы с Петей грузили поклажу.
 
- Мам, опять ты нудишь, шуток не понимаешь? Ох, ма, невозможно от тебя похвалы дождаться.
 
- Будь справедлива, дочь.
 
- Мам, да не бери ты в голову. Это лицо нынешнего молодого поколения. - Галина откровенно подтрунивала над сестрой.
 
- Люба, я с тобой! Полная солидарность! - Проговорил генерал. - Оборудуют площадку под отдых, так все равно утонем в г...
 
«Нет, это не раздражение... Это обычный семейный разговор. Это своеобразная игра заинтересованных друг в друге людей. - Думала Полина, последней усаживаясь в машину рядом с водителем. - Как давно у нас не было таких семейных поездок, разговоров, даже неожиданных перепалок. Это семья, взрослый мужчина в семье... Он почти заменяет теперь Павла... Семен и будет родным отцом для своих детей... Господи, скорее бы уж забеременела Галинка и осчастливила всех нас».
 
В конце федеральной трассы, уже рядом с городом, стояла в придорожных серых от пыли кустах машина ГАИ, незаметная в лучах заходящего солнца. Инспектор махнул полосатым жезлом, солдат стал тормозить, тихо чертыхаясь.

- Не нарушал ничего, - бормотал он. - Да и военные номера у нас... Чего ему надо? Товарищ генерал, простите за остановку, я на минутку, выясню счас, что ему надо.

Свиблов обежал остановившуюся военную машину, подошел к старшему лейтенанту, который одной рукой держал милицейскую фуражку, а второй протирал платком начинающую лысеть голову.

- Что, салага, думаешь с военными номерами, так на тебя и управы нет!? На кого ты наехал на выезде из Посада? У меня вот сообщение, что дама на иномарке без левого зеркала осталась по твоей вине.
 
- Откуда вы взяли, товарищ старший лейтенант? Я ни с кем не сталкивался. У меня в машине свидетели есть.
 
- Утрись своими свидетелями, понял, салага!? Все вы из одной шайки-лейки... Щас машину отгоним в отдел на стоянку и будем разбираться... Скажи пассажирам, чтобы вы... из машины. Небось, пьяные все, козлы.
 
- Лейтенант! Подошел ко мне!!- Из открывшейся задней двери машины раздался голос Семена Семеновича. А потом он и сам легко, по-мальчишески, выпрыгнул на асфальт. - Ко мне, я сказал!

Старший лейтенант надел фуражку, не спеша, пошел к машине. Семен Семенович стоял в модном японском тренировочном костюме темного цвета с тремя узкими белыми полосками на штанах. Достал красное удостоверение, дождался, когда милиционер представится ему, открыл корочки со словами:
 
- Вы сильно пожалеете о том, что только что сказали.
 
- Товарищ генерал... товарищ... простите меня. Не знал, ей Богу, не знал... Я заглажу свою вину. Я все исправлю. Я сопровожу вас до самой МКАД, с мигалкой. У меня сообщение, что военная машина сорвала зеркало на джипе дочери главы города. Я был уверен, что это ваш водитель натворил. Хотя, конечно, тот солдат вряд ли бы поехал по трассе...

- Сообщите по рации своему начальству, что генерал — майор сделал вам замечание за нецензурную брань при исполнении своих должностных обязанностей. О вашем наказании пусть доложат лично мне по телефону. Вот моя визитка. Исполняйте!
 
Гаишник приложил руку к фуражке, побрел к своей не первой свежести «Виктории» - дежурной машине ГАИ. Дотянулся до микрофона и, не залезая в машину, вызвал по рации начальство. Он говорил тихо, слов практически нельзя было разобрать. Полина услышала лишь, как он сказал Семену Семеновичу:

- Он с меня шкуру спустит! Сказал, что еще на пару лет остановит мне присвоение звания капитана... А вам, товарищ генерал, он обязательно позвонит. И еще: он приказал извиниться перед вашей семьей.

- Идите, извиняйтесь.

Он шел медленно эти двадцать метров до Полины, остановился в двух шагах от открытой двери, не глядя на женщину, проговорил:

- Простите меня... Ради моих двоих детей прошу. Простите.
 
- Бог вам судья — сказала Полина. - А солдат ни в чем не виноват. Но как вы с ним грубо разговаривали. Это вам вперед наука, молодой человек.
 
Семен Семенович подтолкнул Свиблова к машине, сам довольно легко забрался на сиденье с задней двери, сказал:

- Это - категория подонков. Их обязательно надо учить и наказывать. Иначе будет беспредел.

В Москву въезжали в полном молчании. Заходящие лучи солнца играли на золотых куполах придорожной церкви, слепили глаза Полине, добирались до задних сидений в машине.

Полина, глядя на золоченые кресты, шептала: «Господи, это ты услышал меня. Спасибо тебе за дочку мою, Галину. За зятя Семена. За дочку Любовь, у которой какие-то проблемы... Но мы и их решим семьей. Теперь уже это не страшно. За здоровье мое спасибо... За все, Господи, спасибо. Убереги нас всех и помилуй. Аминь».