Седьмая глава статьи Дж. Каминга Уолтерса «Ключи к роману Диккенса «Тайна Эдвина Друда»» носит название «Третья тайна: старуха, курящая опиум». Ключ, заключенный в этой главе, всем ключам ключ, его бы следовало включить в учебные программы литературных институтов, а также поместить во все литературные энциклопедии и справочники, как пример вопиющего дилетантизма. Но по порядку.
Хотя «….Диккенс не дал к ней (к тайне, Н.А.–К.) никакого ключа….», Уолтерс разглядел за ее кулисами неведомые никому, в том числе и автору, факты и обстоятельства. Диккенс «….не стал бы так подробно описывать этот персонаж, если не собирался дать ему какую-то роль в развязке….», «….мы отведем старухе надлежащее место….».
Надлежащее место начинает отводиться сообщением, что образ старухи срисован, как говорится, с реального лица. Реальна и трубка из чернильной склянки, реален бред накурившейся наркоманки. Важный факт: в 1875 году эта (реальная) старуха была еще жива. В свете вышеизложенного роль старухи (не реальной, а той, что в романе) разбухает, как тесто на дрожжах.
Метод, однако: одним из доказательств, что Эдвина Друда убил Джон Джаспер, служил реальный дядя, укокошивший племянника, правда не из-за юбки, а из-за денег. Ведь если бы сей житейский факт не служил доказательством факта литературного, то на кой предмет, спрашивается, упоминать его (житейский факт) на страницах «Ключей….»?! Уолтерс и упомянул. Как и реальную старуху.
О роли старухи в предполагаемой развязке романа автор данной статьи уже писал, повторяться не будем, сосредоточим внимание на ее «тайне». Главное здесь, оказывается, ее давняя связь с Джоном Джаспером, о которой сам же Уолтерс предусмотрительно оговаривается, что о ней «….можно только догадываться».
Догадки в литературоведении возможны, если они хотя бы краешком каблука опираются на нечто конкретное, но прямые выдумки (к тому же бездарные) абсолютно неприемлемы.
Вот Уолтерс пишет: «….во всей книге не сказано ни слова о прошлом Джаспера – мы ведь так и не знаем, ни кто он, ни откуда, ни какого происхождения; кроме племянника, у него нет ни души родных….». Здесь можно было бы сообразить, что Диккенс просто не видел смысла засорять ткань романа не относящимися к сюжету и ничего ему не дающими подробностями, но Уолтерса сие не устраивает и далее следуют литературоведческие перлы, равные которым надо еще хорошенько поискать:
«….тогда, быть может, не покажется слишком диким предположение, что Джаспер был незаконным отпрыском этой самой, курящей опиум, женщины …. и, возможно, человека с преступными задатками, но занимавшего более высокое положение».
«Если мы скажем, что отец его был бродягой и искателем приключений, мы вряд ли сильно ошибемся. Если мы предположим, что его матерью была эта самая, …. курильщица опиума, мы почти наверняка будем правы». (Заметьте это назойливо приглашающее МЫ вместо Я! Четыре раза – МЫ! (Н.А.–К.))
«…. напрашивается такое, например, объяснение: отец, может быть, гордый и красивый человек, бросил свою любовницу и забрал ребенка. Она ненавидит обоих …. но отец умер или исчез, он недоступен для мести. Как вдруг сын …. сам приходит к ней в курильню. Он не подозревает, что перед ним его мать, но она сразу его узнала. Так пусть же сын пострадает за грехи отца, разбившего ее жизнь!»
Ну и ну. Роман в романе. Диккенс отдыхает. Но интересно бы выяснить, как вышеприведенные пассажи Уолтерса сообразуются с его же категорическим утверждением в начале восьмой главы «Ключей ….»: «Пытаться, как делали некоторые, написать вторую часть «Эдвина Друда», подражая стилю Диккенса, это по меньшей мере дерзость, если не святотатство». А протаскивать с черного хода в фабулу романа дополнения, которые и не снились автору, это что? Не святотатство?
Зададим простейший вопрос: кто есть ДЯДЯ? Даже кошке известно, кто: либо брат отца, либо брат матери. Мог ли Джон Джаспер быть братом отца Эдвина Друда? Никак не мог. Иначе он звался бы не Джоном Джаспером, а Джоном Друдом. Он мог быть только братом матери Эдвина Друда, из чего однозначно следует, что та была урожденная Джаспер.
Что это именно так подтверждают слова Дёрдлса: «…Вот тут ваш собственный зять, – Дёрдлс делает широкий жест, как бы представляя Джасперу обнесенный оградой саркофаг…» (Гл. 5, «Мистер Джаспер и его друг»), а словари безапелляционно утверждают: «Зять – муж дочери или сестры».
Но позвольте – тогда «бродяга и искатель приключений» Джаспер-отец, который «бросил свою любовницу и забрал ребенка», забрал все же не «ребенка», а детей? Сына и дочь?!
Однако разница в возрасте дяди и племянника всего несколько лет, из чего неизбежно следует, что дочь несчастной брошенной любовницы была гораздо старше своего брата. Посчитаем: Джону Джасперу было шесть лет, когда родился Эдвин Друд, следовательно сестре его как минимум исполнилось шестнадцать. Злодей бросил свою пассию после десяти лет любовной связи, так что ли? Или дочь была от другой «любовницы», или даже от законной жены и Джон Джаспер был ее сводным братом? А что: вполне в духе автора «Ключей….»!
Далее вообще на уровне анекдота: «старуха, курящая опиум» является уже не только матерью «преступника» Джона Джаспера, но и родной бабушкой «бесцветного» Эдвина Друда! В курильне она встречает своего сынка, а в монастырском винограднике внучка! О котором, а значит и о своей дочери, слыхом не слыхивала, так как даже имя «Эдвин» ничуть ее не взволновало! Впрочем, и слава Богу: обкуренной бедняжке не пришлось тянуть двойную лямку – мстить не только сыну, но и внуку. Ах да, мы запамятовали: дочь была от другой не то жены, не то любовницы.
В стиле Дж. Каминга Уолтерса можно поправить дело, предположив, что старуха являлась теткой отца или матери Эдвина Друда, тогда Джон Джаспер мог быть ее сыном первенцем, а Эдвин Друд – всего лишь внучатым племянником. Ну а если привлечь (в том же стиле!) схемы двоюродного и троюродного родства, то открываются необозримые перспективы непуганых литературоведческих построений!
Но здесь новый подводный камень: дружба возникает не на пустом месте, она требует длительного общения, а как мог общаться сын бродяги (следовательно – сам бродяга поневоле) со своим племянником, к которому его отец по определению не мог питать никаких добрых чувств? К тому же если «бродяга и искатель приключений» совершил такую жестокую подлость, то чисто психологически следует, что он должен держаться как можно дальше от родственников этой самой «любовницы» и ни о какой взаимной привязанности молодых дяди и племянника, так поэтически воспетой Диккенсом, не может быть и речи.
Поразительна неукротимая, не литературоведческая, а бытовая, на уровне личного знакомства, злоба (другого слова не подберешь) Уолтерса к Джону Джасперу. Ему недостаточно вороха оскорбительных эпитетов, которыми он осыпал главного, по существу, героя романа, он идет дальше, расписывая страшными красками мнимые пороки его родителей, которые сам же и выдумал. Так и кажется: дай ему волю и он составит родословную Джаспера вплоть до библейского Каина. А еще апостол Павел советовал не заниматься таким глупым делом!..
Уолтерс не представлял себе романа без убийства и без финального разоблачения убийцы и подгонял свои «Ключи….» под заданную схему, не гнушаясь подтасовок, не обращая внимания на очевидные нелепости, и на «голубом глазу» не замечая противоречащих схеме фактов. Но подсознательно фальшь чувствовал, отсюда и повышенный градус отрицательных эмоций. Невольно вспоминается известное присловье: «Юпитер, ты сердишься, значит ты не прав!»
Вообще-то, если пишешь литературоведческую статью, следует, как минимум, внимательно прочитать произведение, но подобные ляпы (извините – «ключи») скорее соответствуют режиму беглого просмотра текста.
Чего же стоит подобное литературоведение, оперирующее взятыми с потолка ключами «тайн»?.. Грустно только, что подобная галиматья навсегда, по-видимому, приклеилась к последнему роману Чарльза Диккенса.