ПОЭТ ПУШКИНСКОЙ ПОРЫ
«Тамбовский край, ты – часть моей России…». Кто из нас не произносил подобных слов с радостью и гордостью! Тамбовская земля питала многие таланты, она вдохновляла красотой своей природы великих людей. Один из них – поэт Пушкинской поры Евгений Абрамович Баратынский. Он родился 18 марта 1800 года в имении Мара Кирсановского уезда Тамбовской губернии в дворянской семье.
В различных источниках до недавнего времени указывались другие даты рождения поэта, хотя ещё 27 февраля 1976 года краевед, художник Владимир Георгиевич Шпильчин рассказал в газете «Тамбовская правда» о своей находке: в метрической книге Покровской церкви села Вяжля Кирсановского уезда он нашёл запись: «У князя Абрама Андреева Баратынского сын Евгений рождён 7 марта, крещён 8 марта…».
Об этой публикации напомнила архивист Галина Ивановна Ходякова: «Запись, естественно, была сделана по старому стилю. А как перевести эту дату на новый стиль? Не станем углубляться во все перипетии летоисчисления… Позволим себе несколько упростить задачу, сославшись на “Русскую хронологию” профессора Л. В. Черепнина. Согласно изложенным им правилам, при переводе со старого на новый стиль следует прибавлять к дате: в XVII веке – 10 дней, в XVIII – 11 дней, в XIX – 12 дней и в XX -13 дней. Поскольку 1800 год – рубежный, грань между XVIII и XIX веками, но это ещё не XIX век, значит, к 7 марта следует прибавить 11 дней, и по новому стилю дата рождения Евгения Абрамовича Баратынского – 18 марта 1800 года…» («Тамбовская жизнь», 18 марта 2000 года).
История Мары такова. В 1797 году император Павел I за усердную службу братьев Баратынских – Богдана Андреевича и Абрама Андреевича - подарил им село Вяжля Тамбовской губернии с двумя тысячами душ крестьян. Через год сюда с женой Александрой Фёдоровной приехал Абрам Андреевич и занялся благоустройством усадьбы: был построен добротный дом, разбиты парки, появились пруды в обрамлении ухоженных деревьев… Пройдёт время, и поэт Евгений Баратынский воспоёт в стихах свою малую родину с её необыкновенной природой, вдохновлявшей его на создание произведений, которые до сих пор не оставляют читателей равнодушными.
Будущему поэту исполнилось всего 10 лет, когда умер его отец. Вскоре мальчика отправили в Петербург, в Пажеский корпус, откуда он был через некоторое время исключён за неблаговидный поступок: детская шалость обернулась трагедией, наложившей отпечаток на всю дальнейшую жизнь поэта. Большое участие в его судьбе принял родной дядя, брат отца, Богдан Андреевич Баратынский. Некоторое время племянник жил в его имении в Смоленской губернии.
Вынужденный через несколько лет пойти на военную службу, Евгений Баратынский в то же время всерьёз начал заниматься литературным творчеством. Первое стихотворение он написал на французском языке ещё в 12-летнем возрасте. На русском языке начал писать гораздо позже. В семье не было литературных традиций, а гувернёр-француз и дядька-итальянец помочь ему в освоении сложностей русской словесности, естественно, не могли.
В Петербурге Евгений Баратынский познакомился с Антоном Дельвигом, который ввёл его в круг литераторов, помог преодолеть тяжёлое моральное состояние: исключение из Пажеского корпуса сопровождалось предписанием, запрещавшим Баратынскому поступать на какую-либо службу, кроме военной, и только рядовым. Для него, потомственного дворянина, солдатчина была не столько тяжела, сколько унизительна. Литературная деятельность, общение с кругом поэтов в какой-то мере скрашивали нелёгкую судьбу молодого человека. Дельвиг, живший на одной квартире с Баратынским, помог ему напечатать первые стихи. Это было в 1819 году. Дружеские послания, мадригалы, эпиграммы – вот первые публикации Баратынского. Они много значили для него, помогли ему обрести себя, и он, на всю жизнь сохранивший благодарность Антону Дельвигу за дружескую поддержку, в одном из посланий к нему писал:
Ты помнишь ли, с какой судьбой суровой
Боролся я, почти лишённый сил?
Я погибал, - ты дух мой оживил
Надеждою возвышенной и новой.
Ты ввёл меня в семейство добрых муз…
Но вскоре общение с «семейством добрых муз» прерывается: Баратынского переводят в Финляндию, где он пять лет прослужил в пехотном полку. Это была, по сути, ссылка. Но годы, проведённые вне России, не пропали даром для Баратынского-поэта. Он написал немало произведений, свидетельствовавших о появлении в плеяде талантов ещё одного дарования. Современников поражала сила и зрелость стихов Баратынского, а элегия «Финляндия» принесла ему широкую известность и закрепила за ним репутацию «певца Финляндии».
Элегический жанр занимает ведущее место в творчестве Е. А. Баратынского. А. С. Пушкин назвал его «нашим первым элегическим поэтом». «Баратынский – прелесть и чудо, - писал он. – После него никогда не стану печатать своих элегий». Особенно восхищала Пушкина элегия Баратынского «Признание», в которой наиболее удачно сочетаются тонкий лиризм и философская зрелость автора:
Не властны мы в самих себе
И, в молодые наши леты,
Даём поспешные обеты,
Смешные, может быть,
всевидящей судьбе.
Муза Баратынского – особая. Создавая её оригинальный портрет, убеждая нас, что «юноши, узрев её, за нею / Влюблённою толпой не побегут», поэт в то же время с чувством удовлетворения и гордости говорит о том, что «поражён бывает мельком свет / Её лица необщим выраженьем, / Её речей спокойной простотой». На эту «спокойную простоту» поэзии Баратынского обратил внимание А. С. Пушкин, назвавший собрата по перу «сердца верным знатоком»: «Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 10 т. Изд. 3-е. М., 1963 – 1966. Т. 7, с. 221).
Оригинальность мысли, глубокие и сильные чувства, отмеченные Пушкиным, составляют основу духовного наследия Баратынского. Поиски смысла жизни – это и явное, и тайное у каждого творца. Ф. М. Достоевский писал: «Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унёс с собой в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем…» (Цит. по кн.: Волков Г. Н. Мир Пушкина: личность, мировоззрение, окружение. М., 1989, с. 6). Безусловно, великий писатель Достоевский знал, что никому не дано разгадать эту тайну, потому что с ней рождается каждый человек и, умирая, уносит её с собой. Эта «аксиома» вырастает до гораздо больших размеров, когда речь идёт о таких гениях, какими были Пушкин и Баратынский. Первый ушёл из жизни в 37 лет, второй – в 44: тоже в расцвете сил и тоже унёс с собой тайну, которую мы, благоговейно относясь к духовному наследию поэта, всё глубже проникая в его творческую лабораторию, можем только чувствовать:
В дыхании весны всё жизнь младую пьёт
И негу тайного желанья!
Всё дышит радостью, и, мнится,
с кем-то ждёт
Обетованного свиданья!
(«Весна»)
Ты полон весь мечтою необъятной,
Ты полон весь таинственной тоской…
(«Она»)
«Тайное желанье», «таинственная тоска», «тайные мечты»… Иногда поэт, приоткрывая нам завесу тайны, прямо говорит о своих мечтах: «Не в первый раз взываю я к богам, - / Отдайте мне друзей: найду я счастье сам!» («Н. И. Гнедичу»); «И как нашёл я друга в поколенье, / Читателя найду в потомстве я…» («Мой дар убог…»). Но, чуть приподнявшись, завеса тайны вновь падает, и мы опять остаёмся наедине с тайным богатством гения:
Старательно мы наблюдаем свет,
Старательно людей мы наблюдаем
И чудеса постигнуть уповаем.
Какой же плод науки долгих лет?
Что наконец подсмотрят очи зорки?
Что наконец поймёт надменный ум
На высоте всех опытов и дум,
Что? – точный смысл народной поговорки.
(«Старательно мы наблюдаем свет»)
Глубина чувств автора передаётся нам каждой поэтической строкой – будь то философские раздумья, описание природы или дружеские признания. Во всём – «гармонии таинственная власть», высокая нравственность, сделавшие стихи бессмертными прежде всего потому, что в самом поэте, по словам П. А. Вяземского, «кроме дарования, и основа плотная и прекрасная».
Творчество невозможно рассматривать вне эпохи. Е. А. Баратынский жил и творил в эпоху золотого века русской литературы, и это не могло не повлиять на развитие его таланта. Духовное наследие поэта велико и ещё не достаточно изучено. Но почти все, кто занимался его творчеством, отмечали пессимизм, трагическое звучание лиры. Критик В. Г. Белинский, познакомившись со сборником Е.А. Баратынского «Сумерки» (1842), так определил философское содержание лирики автора: «…несчастный раздор мысли с чувством, истины с верованием…».
Действительно, постоянная «тоска о счастии» пронизывает всё творчество Баратынского:
О счастии с младенчества тоскуя,
Всё счастьем беден я,
Или вовек его не обрету я
В пустыне бытия?
(«Истина»)
Я сердца моего не скрою хлад печальный…
С тоской на радость я гляжу, –
Не для меня её сиянье,
И не напрасно упованье
В больной душе моей бужу…
(«Ропот»)
И всё же безысходной лирику Баратынского назвать нельзя. Выход из состояния «трагического пессимизма» (по определению Белинского) поэт искал постоянно, оно его тяготило. Предпринимая поездку в давно желанную Италию, Евгений Абрамович надеялся, что путешествие поможет ему преодолеть «мучительные противоречия сознания». Некоторое время он жил в Париже, где сблизился с русскими писателями Н. М. Сатиным, Н. П. Огарёвым, Н. И. Тургеневым. Это общение встряхнуло его, пробудило в нём прежние романтические мечты. Сатин вспоминал, что Баратынский был в этот период полон планов и жаждал деятельности. Написанное во время путешествия стихотворение «Пироскаф» современники поэта называли «самым мажорным по тону из когда-либо созданных им стихотворений». Здесь в каждой строке – прощание с прошлым унынием, встреча с «бурной стихией»:
С детства влекла меня сердца тревога
В область свободную влажного бога;
Жадные длани я к ней простирал.
Тёмную страсть мою днесь награждая,
Кротко щадит меня немочь морская,
Пеною здравия брызжет мне вал!
Но «мажорные» стихи были у Баратынского и раньше. В стихотворении «Н. И. Гнедичу» поэт выразил свои желания и устремления. С юношеской пылкостью (ему было 23 года) он писал: «Я мыслю, чувствую: для духа нет оков…», и в то же время:
Осмеливаясь петь, я помню
преткновенья
Самолюбивого искусства песнопенья…
Природа, каждого даря особой страстью,
Нам разные пути прокладывает к счастью.
В 24 года Евгений Баратынский уже определил духовное кредо своего творчества. В послании «Богдановичу» он хоть и вновь говорит об «убогом даровании», но уже признаёт «хладной мудрости высокую возможность»:
А я, владеющий убогим дарованьем,
Но рвением горя полезным быть и им,
Я правды красоту даю стихам моим,
Желаю доказать людских сует ничтожность
И хладной мудрости высокую возможность.
Что мыслю, то пишу. Когда-то веселей
Я славил на заре своих цветущих дней
Законы сладкие любви и наслажденья.
Другие времена, другие вдохновенья;
Теперь важней мой ум, зрелее мысль моя…
Особое место в творчестве Е. А. Баратынского занимают произведения, созданные в Маре. Уже став известным поэтом, он не раз приезжал в родные места, любил отдыхать здесь от светской суеты. С любовью и радостью воспевал он «поля и мирные дубравы», «дом отеческий», «родные степи». В Маре Баратынскому хорошо работалось. Ни один приезд сюда не обходился без того, чтобы он не написал стихов. К тамбовскому периоду творчества относятся стихотворения: «Песня» («Когда взойдёт денница золотая…»), «Не бойся едких осуждений», «Она», «Стансы» («Судьбой наложенные цепи…») и другие, датированные 1827 годом, когда поэт после долгих странствий посетил Мару вместе с женой и новорождённой дочерью.
«Песня» - это своеобразный диалог поэта с самим собой о собственной душе, которая находится в смятенье; и когда «ото сна встаёт, благоухая, цветущий мир», -
С душой твоей
Что в пору ту? скажи, живая радость,
Тоска ли в ней?
Эта неизбывная тоска не проход
ит даже тогда, когда всходит заря, предвещая новый день, который будет
...любимцу счастья в сладость!
Душе моей
Противен он! что прежде было в радость,
То в муку ей.
Именно в этом стихотворении с особой остротой чувствуется тоска поэта, которой он был подвержен довольно часто.
Стихотворение «Не бойся едких осуждений…», предположительно, как сказано в примечаниях к сборнику Е. А. Баратынского (Полное собрание стихотворений. Л., 1957, с. 353 – 354), посвящено польскому поэту Адаму Мицкевичу. Баратынский встречался с ним в 1826 – 1829 годы в Москве, куда Мицкевич был выслан из Польши за участие в национально-освободительном движении. И если в русской печати его стихи оценивались высоко, то в польской о них отзывались отрицательно. Баратынский призывает Мицкевича больше бояться не «едких осуждений», а «упоительных похвал», ибо на гения похвалы действуют губительно. Критика же, наоборот, должна только «подхлёстывать» творца, способствовать созданию новых шедевров. Русский поэт «громко негодует» на несправедливое отношение к «наставнику и пророку», как он называет Мицкевича, и заключает:
Когда по рёбрам крепко стиснут
Пегас удалым седоком,
Не горе, ежели прихлыстнут
Его критическим хлыстом.
К разряду романтических можно отнести стихотворение Е. А. Баратынского «Она». В примечаниях к нему сказано: «Вдохновлено, как предполагают, Настасьей Львовной Энгельгардт (1804 – 1860), на которой в июне 1826 года женился Баратынский…» (Е. Баратынский. Стихотворения. М., 1976, с. 308). Она – это сладкое воспоминанье, очарованье, влекущее «к её ногам и под защиту к ней». Душа поэта полна прекрасным чувством, и где бы он ни находился, его всегда сопровождает «необъятная мечта», и он «полон весь таинственной тоской». И хотя в этих строках мы вновь видим Баратынского далеко не оптимистом, но всё-таки здесь его тоска – совсем другая, не безысходная, а «таинственная».
С особенным чувством мы воспринимаем стихотворение «Стансы». Баратынский назвал его «Мара», но при публикации заголовок был изменён: возможно, редактору журнала «Московский телеграф», где в 1828 году были напечатаны стихи, не понравилось само слово «Мара» или он не знал, что оно значило, и появилось название «Стансы». Но суть произведения это не изменило. Перед читателем во всей красе предстают любимые поэтом места: «родные степи», которые он называет своей «начальной любовью»; «Лес на покате двух холмов / И скромный дом в садовой чаще - / Приют младенческих годов». Баратынский находит самые нежные, самые сокровенные слова, чтобы выразить чувства, охватившие его при свидании с Марой. На всём, что он увидел, поэт «в неге бездыханной» останавливает взгляд. И так сильна его любовь, переполнявшая сердце, что «судьбой наложенные цепи упали с рук…» («цепями» Баратынский называл своё пребывание в Финляндии).
В «Стансах» автор, с горечью восклицая: «Промчалось ты, златое время!», - рассказывает об отдельных эпизодах своей жизни. За годы разлуки с Марой он много узнал и увидел, он «наблюдал людское племя / И, наблюдая, восскорбил…». В то же время с чувством благодарности Баратынский вспоминает «братьев», имея в виду знакомых декабристов, и с душевной болью говорит:
…но сны младые
Соединили нас на миг:
Далече бедствуют иные,
И в мире нет уже других.
От всех бед, выпавших на его долю, «от насильственных судьбин» поэт вернулся в родные пенаты. Причём «молить хранительного крова» он пришёл не один:
Привёл под сень твою святую
Я соучастницу в мольбах –
Мою супругу молодую
С младенцем тихим на руках.
Может быть, впервые за долгие годы Баратынский почувствовал здесь, в Маре, душевное спокойствие, и, «о свете не тоскуя, / Предав забвению людей, / Кумиры сердца сберегу я / Одни, одни в любви моей».
Осенью 1833 года Е. А. Баратынский вновь посетил Мару. Теперь перед ним - уже другая картина, и не потому, что в 1827 году он приезжал в родные места весной, когда всё цвело и благоухало, а теперь - «В осенней наготе стояли дерева / И неприветливо чернели…». Дело не во времени года, а во времени вообще, которое ушло безвозвратно, унеся в небытие дорогих сердцу людей, оставив вместо прежних красот запустение. И если в «Стансах» присутствуют возвышенные эпитеты, метафоры («Я вижу вас, родные степи»; «Степного неба свод желанный, / Степного воздуха струи»; «Я твой, родимая дуброва!»; «Привёл под сень твою святую…»), то в «Запустении» - мрачнее краски, отсутствует восторженное настроение: «Хрустела под ногой замёрзлая трава, / И листья мёртвые, волнуяся, шумели…». Далее картина становится ещё безотрадней: «С прохладой резкою дышал / В лицо мне запах увяданья…».
Поэт в задумчивости идёт знакомыми тропами, ищет и не находит следы прежней красоты, остались только «стези заглохшие»: любимая беседка разрушена, и даже величественный грот угрожает паденьем. Когда-то богатое, а теперь пришедшее в упадок родовое имение, навевает мысли о прошлом, об умершем в Москве и там же похороненном отце:
Давно кругом меня о нём умолкнул слух,
Прияла прах его далёкая могила,
Мне память образа его не сохранила,
Но здесь ещё живёт его доступный дух;
Здесь, друг мечтанья и природы,
Я познаю его вполне;
Он вдохновением волнуется во мне,
Он славить мне велит леса, долины, воды…
Тем и хороши родные места, что даже в запустении они сохраняют волнующую прелесть, дорогие сердцу образы: «У нескудеющих ручьёв / Я тень, священную мне, встречу». Мрачное настроение, овладевшее поэтом при виде картины запустения, сменяется, под влиянием воспоминаний, светлой печалью:
Что ж? пусть минувшее минуло сном летучим!
Ещё прекрасен ты, заглохший Элизей,
И обаянием могучим
Исполнен для души моей.
В Маре Е. А. Баратынский начал работу над поэмой «Цыганка» (первоначальное название «Наложница»), которую он в письме к И. В. Киреевскому определил как «ультраромантическую». Это произведение стало своеобразным ответом некоторым журналистам, весьма нелестно отзывавшимся не только о сочинениях Баратынского, но и Пушкина. «Относительно положительную» характеристику поэме дал критик В. Г. Белинский. В 1842 году Баратынский вернулся к работе над ней, основательно переработав её. Но в окончательном варианте поэма при жизни автора не была напечатана.
К сожалению, до наших дней усадьба в Маре не сохранилась. В разные годы предпринимались попытки её восстановления: в 1957 году архитектор В. Белоусов сделал первые обмеры наружных остатков стен разрушенных построек. Идею возрождения Мары вынашивал краевед А. Захаров, по инициативе которого было принято постановление облисполкома о восстановлении усадьбы как памятника русской культуры. Долгие годы никакой конкретной работы не проводилось.
В 1995 году на территории усадьбы работала научная экспедиция под руководством литературоведа из Мичуринска В. Андреева, которой большую помощь оказали художник и краевед В. Шпильчин, археолог В. Карпейкин, геодезист П. Кочетыгов, архитектор В. Езерский. На сельском кладбище был установлен надгробный памятник, как предполагает В. Андреев, - с одной из могил предков поэта. (См. подробнее в кн.: Андреев В. Е. Литераторы на Тамбовской земле. Мичуринск, 1988, с. 115 – 121).
27 октября 2000 года в помещении Софьинской средней школы Умётского района был открыт музей Е. А. Баратынского, в котором хранятся произведения поэта, копии документов, фотографии, рассказывающие о жизни и творчестве нашего знаменитого земляка. А 12 октября 2011 года в Тамбове, в сквере на пересечении улиц Карла Маркса, Мичуринской и Пензенской, ему был открыт памятник.