Жизнь и смерть Рояля

 

В зале стоял на желтом паркете старый Рояль. Из той первой когорты дерзких низвергателей клавесинов. Века и судьбы прозвучали над его черным крылом.
Без пятнышка, без единой царапины на блестящих боках родился он на фабрике Штаенграбер и сыновья. Рояль не успел осознать себя, как был заключен в грубый деревянный ящик, с ног до клавиш засыпан что-то шуршащей стружкой и отправлен бог весть куда.
Дом принял его благосклонно. До самых внешних границ Дом наполняли мелодии, таинственные чарующие звуки. Робкий шепот ветерка, отскочившего от стены, визгливый скрип половиц, тихое потрескивание горящих дров, дробный стук каблучков Рояль впитывал в струны и мягкие молоточки. Чаще всего слышалось невнятное, лишенное гармонии бормотание.
Старый Дом, переживший на своем веку нашествие и два пожара, отверз ему слух на природу многих звуков. Шелестом штор, хлопаньем дверей и вздохами камина в ненастную ночь он поведал Роялю, что бормотание издают существа, составляющие внутреннее его содержание. Человеческая речь – так назывался журчащий поток звуков – разделяется на слова, подобно тому, как октава делится на ноты. Слова или сочетания слов несут в себе обозначения предметов или явлений. Слова живые, только жизнь их коротка.
Рояль стал прислушиваться к речи, находя известную прелесть в резких диссонансах её построения. Вскоре он открыл, что всякое существо имеет свой голос, которое есть следствие времени появления существа на свет и того неуловимого, что существа обозначали словом «пол».
Две девочки погодки регулярно мучили Рояль неуклюжими попытками извлечь из него что-то похожее на музыку. Девочек побуждал снова и снова повторять музыкальную фразу учитель, месье Легранж. Снова и снова девочки фальшивили или сбивались.
Однажды клавиш коснулась рука Мастера. Рояль не знал, что такое может быть. Мастер извлек звук такой чистоты и силы, что Рояль воочию увидел цветущий луг, до краев залитый солнцем, тяжелый полет серьезного шмеля, а вдалеке – темный гребень леса. «Музыка – это язык небесных сфер», – часто говорил месье Легранж своим ученицам. Только теперь Рояль осознал всю простоту и истинность живых слов.
Девочки выросли. Сносно научившись извлекать некоторые простенькие мелодии, они ушли из жизни Рояля. Ушел месье Легранж, а Рояль поселился на сцене театра. Он играл с оркестром. Исполняя произведения Великих Мастеров, вместе они извлекали из небытия светлые картины, в каких главенствовал народ-исполин, мудрый, добрый, благородный народ. Музыка обещала, что нагрянет время, когда Исполин во всём своём величии явится на историческую сцену.
Время нагрянуло. Исполин пришел на сцену. Он явился топотом тяжелых сапог, пулемётной дробью, презрительным свистом в зрительном зале. Гармония старого мира была отправлена на свалку. Исчезли из оркестровой ямы скрипки и контрабасы, трубы и литавры, а на сцену вылезла вульгарная Гармоника. Хриплым голосом она повествовала гогочущему зрительному залу незамысловатые истории про яблочки, о сдобных барыньках и толстопузых буржуях, проткнутых пролетарским штыком. Рояль терпел навязчивое присутствие Гармоники и даже ей подыгрывал, понимая, что новое время требует новых мелодий. Должна родиться музыка железнозубых матросов, маузеров и пыльных шлемов.
И музыка родилась в сочинениях Великого Мастера. Рояль содрогался, извергая из себя страшный мир, где царствует холодная Идея, порождая страх и трусость, подлость и предательство. В этом мире так трудно жить, в этом мире так легко умереть.
Рояль не заметил когда, но нравы стали смягчаться. За всплеском надежд и энтузиазма последовал долгий спад разочарований и уныния. Преобладал минор, чем-то напоминающий истеричную тоску предгрозового Серебреного века. Разочарование Идеей неизбежно завершилось веком бездушного бесплодия.
Театр разорился. Публика, занятая простым выживанием в холодном хаосе новой революции, перестала заполнять зрительный зал. В театре поселилась гулкая тишина, невыносимая для слуха Рояля.
С аукциона Рояль переехал в новый большой дом, молчаливый и равнодушный ко всему на свете. В этом обиталище Рояль был низведен до уровня беззвучной мебели. Годы проносились, но никто не открывал крышку, никто не настраивал струны, никто не касался клавиш. Постепенно Рояль почти погрузился в небытие и выведен был из него крайне неприятным происшествием.
На его лакированное крыло взгромоздились два человеческих существа. Рояль скрипел, одно человеческое существо стонало и пронзительно взвизгивало, другое – гулко ухало и хрюкало. Казалось, этой какофонии не будет конца. Но конец наступил.
– Скрипишь, бля, – мужское существо хозяйски похлопал короткопалой лапой крышку Рояля, – надо бы тебя… покрасить, что ли.
– Ты кому говоришь? – спросило женское существо.
– Не тебе же, бля, – рыгнуло мужское существо, – пианине говорю.
– Совсем ты, Серый, ****улся от бабла. С вещами разговариваешь.
– Пасть захлопни, сучара.
После этого надругательства Рояль решил умереть. Однако не так просто роялю порвать с жизнью, не имея ног, чтобы дойти до реки и утопиться, не имея рук, чтобы повесить веревку на крюк, не имея шеи, чтобы сунуть её в петлю. Тщательно всё обдумав, Рояль решил, что технически он будет мёртв, если сумеет порвать свои струны.
Для самоубийства Рояль выбрал ненастную ночь, когда ветер выл ему заупокойную песнь. Трудно далась первая, самая толстая струна. Она басовито лопнула. Остальные дались легче. Со звоном последней струны сознание Рояля погасло.
В зале стоял на желтом паркете мертвый рояль. Смерть его осталась непонятой и незамеченной, ибо не касалась его клавиш рука человека. Лишь горничная изредка мягкой тряпкой сметала пыль с мертвого черного тела.