Пушкин

Владимир Качан
...хотя, полагаю, формирование вкусов и личностей студентов театрального училища им. Щукина в планы поэта не входило. Но надежда на это у него явно была. Иначе не написал бы: “И назовет меня всяк сущий в ней язык ”,— что и высечено на пьедестале рядом с фамилией, без которой тут запросто можно было бы и обойтись. Точно так же возле каменного изваяния лошади можно не писать “ лошадь ”. И так ясно, что не заяц. Ведь стоит же в Швейцарии памятник человеку в котелке и с тросточкой, на котором высечено: “От благодарного человечества ”,— и всем ясно, что это Чаплин. Но у нас, видно, не всем.

И вот гляжу я на Пушкина, зеленого, с голубем на голове, и повторяю про себя его слова, в который раз удивляясь их “ современности ”:
О, люди, жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над ним ругается слепой и бурный век.
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и умиленье?

Так ведь это поэта приведет, Александр Сергеевич, Блока или там еще кого, а другие назовут вашу площадь “Пушкой ” и будут на ней “ забивать стрелки ”. “О, люди, жалкий род... ”

Ах, не плачьте, бывший мечтательный мальчик Вова, бывший романтичный юноша Володя и нынешний сентиментальный дядя с идеалами и гитарой наперевес! Не сетуйте! Поэта ведь “ приведет в восторг и умиленье ”? Ну вот и все! Большего и не надо! Поэт–то — в широком смысле этого слова — тот, для кого поэзией окрашено все: он так смотрит на все и на всех, он так живет, так любит и верит, так чувствует и думает.
Чувство и ум, конечно, предметы неосязаемые, да и вообще не предметы, а уж если и предметы, то не первой необходимости, во всяком случае, сегодня . Даже ум сегодня имеется в виду иной, по принципу известной американской поговорки: “Если ты такой умный, где твои деньги? ” А мы–то имеем в виду ум Пушкина. Он же умный? Бесспорно! А где же тогда его деньги, если сто тысяч долга после смерти? Значит, что–то здесь не то... И в американской поговорке тоже что–то не так...

Но пока... пока... вьется над “Пушкой ”: “Ты уехал прочь на ночной электричке ” и “Голубая луна ” , и певец из племени “ сексуальных меньшинств ” , которые еще чуть–чуть — и станут большинством, поет на его двухсотлетии романс на его же стихи: “Я вас любил, любовь еще, быть может ”,— и заканчивает якобы случайной оговоркой, пленительной, однако, для всех педерастов: “ как дай вам Бог любимым быть другим ”. Женолюб Пушкин, конечно, хотел бы его наказать, но стреляться с дамой!.. Ну разве что надавать по попке... Но и этого он не может, он стоит теперь на пьедестале недвижный, закованный в бронзу, зеленеет от злости своей патиной и смотрит сверху, свесив курчавую голову, на наш безумный мир, на наше совсем несказочное Лукоморье... Что же до нас, то он для нас, студентов, был, как бы сейчас отметили в средствах массовой информации, культовой фигурой. Сказать, что мы после школы, которая в те годы прямо–таки убивала интерес к Пушкину, вновь его для себя открыли, что мы любили его, — это ничего не сказать. Вернее всего — мы ему поклонялись, а еще вернее — мы его очень уважали. Мы вообще–то мало кого уважали, но его — очень! Но и это — неполно. Главным скорее всего было то, что все мы поголовно в душе были поэтами, что нас приводили в восторг игра ума, точная метафора, тонкая передача настроения, талантливое выявление страсти. Хорошие стихи рождали ложное, но манящее предощущение, что вот–вот, еще немного — и поймешь ВСЕ; зябкий ветерок пробежит по жилам как предчувствие того, чему не суждено сбыться, как перед грозой, которая пройдет мимо. И хочется побыстрее самому сотворить что–то такое хорошее, значительное.

И вот все такие ощущения от поэзии, весь этот набор чувств, сконцентрировались для нас в сверхплотной звезде под названием “ Пушкин ”. Мы даже сделали самостоятельный спектакль по стихам, письмам, отзывам современников. Стасик Холмогоров читал пушкинские стихи, которые заканчивались словами: “И огнь поэзии погас! ” Его учили, что слово “ поэзия” надо произносить через “ о ”. Не пАэзия, а пОэзия . Стасик так старался, что перестарался . Получилось, как с “Лукумбой ”. Он правильно произнес: “ поэзии ” , через “ о ” , а потом, ставя жирную точку, сказал: “ ПОгас ”. С нижегородским акцентом, как А . М . Горький. Сам испугался страшно, проявился уже описанный выше девичий румянец, который разгорелся и долго цвел на его смущенном лице. Чуть все не испортил, остальным же смешно стало, а надо было сдерживаться, дальше в композиции шли не менее серьезные стихи. И был еще дипломный спектакль “ Последние дни ” по пьесе Булгакова. Пушкина там на сцене нет, а есть его друзья; и есть Бенкендорф, Дубельт и другие — не друзья . Леня Филатов играл там стукача, который по заданию Третьего отделения следит за Пушкиным. Трогательно до невозможности, потому что Лёнин стукач к Пушкину привязался всем сердцем и относился к нему уже не как к объекту слежки, а как к родному. Горевал, когда Пушкина ранили, и был каким–то потерянным: вот, мол, Александр Сергеевич умрет, а мне теперь чем заниматься, как жить? Пушкин его переродил, забитый, полуграмотный стукач стал другим человеком, и Леня это смог передать. На одном из докладов Дубельту он предъявить ничего интересного для жандармов не мог и поэтому принес листок с последними стихами. Стал, запинаясь, их Дубельту читать: “ Буря мглою небо кроет... ” Дошел до слов: “То по кровле обветшалой вдруг соломой зашуршит, то, как путник запоздалый, к нам в окошко... — Тут Леня умолкал, словно сомневаясь, правильно ли понял последние слова, затем из нескольких вариантов выбирал все–таки самое близкое для себя, родное, и заканчивал: — Настучит ”. И смотрел по–собачьи на Дубельта: правильно я сказал? У Булгакова было нормально — “ застучит ” , но Филатов оговорку и как ее обыграть — сам придумал.

Так Пушкин повлиял, что даже наше Щукинское училище мы для себя считали своего рода лицеем, этаким очагом свободомыслия в годы застоя . Во всяком случае, нам хотелось так думать. Поэтому все, что происходило во время последнего пушкинского юбилея, воспринималось нами поначалу как личное оскорбление. Потом оно уступило место юмору. Чего тут вопить: не трогать святое! — когда оно уже залапано так, что лица не видать. Уже перестали возмущать, а потом и удивлять матрешки “ Наталья Николаевна ”, яйца “Наталья Николаевна ” , уже не трогали замыслы оргкомитета пустить по Тверской десяток Пушкиных и десяток Гончаровых, чтобы они раздавали прохожим листовки с текстом “Я помню чудное мгновенье ” , уже смешно стало, когда ниже–городский губернатор сказал, что если бы не наша нижегородская земля, если бы не Болдино, то мы, может, и не узнали бы Пушкина как гения . Как же должен был тогда хвастать начальник тюрьмы, долговой ямы, где Сервантес написал “Дон Кихота ”? И что должен был сказать начальник администрации того района, где село Михайловское? Или мэры Москвы, Петербурга, Кишинева и Одессы? Надо было бы ответить. Растаскивали Пушкина все кому не лень. Даже казино “ Золотой дворец ” — и то решило мимо не пройти. Надо же было тоже устроить что–то в честь поэта. А что у Пушкина ближе всего по тематике? Ага–а! Игра, ведь Пушкин и сам был игрок. Вот тема! Руководитель программы Лена позвала меня на генеральную репетицию, потому что я помогал со сценарием. Тот просветительский ликбез, который я там настрочил, был нужен казино, как удаву носовой платок, но я уже привык, мне было уже все это занятно, и я был готов ко всему.

Поэтому, когда один из ведущих объявил, что Пушкин был большой бабник, не пропускал ни одну юбку, что у него было много любовниц, и тут, как живая иллюстрация того, к чему Пушкина всегда тянуло, пошел стриптиз, — я даже не удивился . Во–первых, стриптиз в “Золотом дворце ” каждый вечер, и лишать завсегдатаев этой радости никак нельзя . Во–вторых, девушка действительно красиво все делает, и, в–третьих, как явствует из текста ведущих, сам Пушкин был бы совсем не против. Так что Пушкин и стриптиз совпадают, все нормально.

— А она что, до самого конца будет раздеваться ? — спрашиваю я Лену.

— Конечно.

— У меня идея ,— говорю. — Представь: решающий момент, она стоит спиной и снимает трусики, а у нее на голой заднице надпись: “Пушкину двести лет! ”

Лена и ее помощница смотрят на меня, и я вижу, что первые пять секунд они серьезно обдумывают мое предложение.

— А вот еще, — продолжаю я, как будто заводясь. — Кто–то из ведущих говорит, что Пушкин все время ходил с тяжелой тростью и на вопрос “ зачем ” отвечал, “ чтобы рука не дрогнула, когда придется стреляться”, и тут... — я делаю короткую паузу перед “ гениальной находкой ”,— выходит силовой жонглер.
У вас есть силовой жонглер?

Лена смотрит ошарашенно, а помощница — почти с испугом: надо же, как фонтанирует! Эк его понесло–то! Наконец Лена догадывается и начинает хохотать: “Да он дурака валяет, ты что, не видишь? ”

А в том же Нижнем Новгороде большой праздничный концерт, я в нем тоже участвую, пою, естественно, нашу с Леней песню “Пушкин ”. Подхожу к помощнице режиссера посмотреть программу. В ней шестым номером значится: арию Ленского поет солист НАТОиБ такой–то. А в это время, пятого июля, продолжаются бомбардировки Югославии. НАТО как раз и бомбит. Потом, правда, выясняется, что аббревиатура расшифровывается вполне мирно: Нижегородский Академический театр оперы и балета. Но никто из нижегородцев этого забавного совпадения не замечает.
Вслед за губернатором все по нижегородскому ТВ подхватывают мысль, что гений Пушкина родился именно здесь, неподалеку. А в этом “ неподалеку ” , в самом Болдине, в магазине, где продают спиртное, я наблюдаю апофеоз всего происходящего. Что там уже есть водка “Болдино ” , водка и вино “Болдинская осень ” — это понятно, странно даже, если бы не было. Но продается еще одна водка. На этикетке молоденький такой Пушкин с кукольным личиком. Он за столом с женщиной в платке, завязанном по–деревенски, она к нам спиной. На столе опять же бутылка. А название у новой водки такое: “ Арина Родионовна рекомендует ”. Не хотите — не пейте, конечно, но она рекомендует. Как бы вам не пожалеть потом! В общем, Пушкина двести... и пива.

Так что, если ко всему, что происходит у нас, относиться возмущенно или даже просто серьезно, то можно сойти с ума. Надо принять как должное и неизбежное: мы живем в Лукоморье, а там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях... стриптиз... там ведь лукоморы живут, так что всякое там может случиться ...

Так или иначе гениальная и просто хорошая поэзия действительно рождает острое желание попробовать самому что–то этакое сделать, ну попытаться хотя бы, чтобы потом воскликнуть, как Пушкин над “Борисом Годуновым ”: “Ай да Пушкин! Ай да сукин сын! ” — только про себя . Хочется, чтобы вот так, как у него: “И руки тянутся к перу, перо — к бумаге, минута — и стихи свободно потекут ”. И действительно, в такие моменты у Филатова руки тянутся к перу, у меня — к гитаре, и рождаются песни. Над ними нельзя, конечно, воскликнуть: “Ай да мы, сукины сыны! ” Но хотя бы “Щукины сыны ” — уже можно.