ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗ 2020 ГОДА
Когда я заканчивал МАДИ, Иван Васильевич Поройков, друг и соратник академика Курчатова, преподававший у нас в институте физику, сказал нам на прощание: "Общаясь с вами, я исходил из того, что голова студента - не сосуд, каторый необходимо наполнить, а светильник, который надо возжечь".
Думаю, что мысль, выраженная тогда Иваном Васильевичем, злободневна сейчас, как никогда. Чему учить сегодняшнего школьника и студента? Я убежден, что в нынешнем лавинном потоке информации, смывающем сотни прежде необходимых профессий, самое главное, что должен привить ученику преподаватель - потребность и желание учиться и при необходимости переучиваться всю жизнь.
Однако сейчас я хочу пригласить читателя поближе познакомиться и поразмышлять о системе образования, которая успешно работала в нашей стране в середине 20 века и была принята тогда за образец во многих странах мира. Все лучшее из нее должно войти в новую систему, которой надлежит только родиться.
МОЯ РОВЕСНИЦА, 545-я
В 545-й московской школе я учился с 1944 по 1953 год, - со второго класса по десятый. Школа, как и все средние школы Москвы, тогда была десятилеткой, и к тому же - мужской: обучение именно в эти годы было раздельным. Не берусь судить, хорошо это было или плохо, - просто потому, что сравнивать нам было не с чем. Не было у нас девчонок в классе, вот и все.
Хотя нет, - кое-какой опыт для сравнения лично у меня был: в первом классе, когда мы жили в Иваново, я учился с девчонками. Совместное обучение принесло плоды: я влюбился тогда в Ирку Позднышеву. Сейчас мне кажется, что я полюбил ее за то, что у нее сзади на зимнем пальто был пришит очень красивый маленький меховой хлястик. Ирка о моей любви так и не узнала, а сейчас разыскивать ее где-нибудь в «Одноклассниках» я почему-то не хочу. Что я ей скажу? – Ирина, Ваш хлястик запал мне в душу? Или в стихах – «Я помню хлястика движенье, когда домой стремилась ты»?
Так вот, - возвращаюсь к моей московской школе. Немножко истории. Школа была построена в 1935 году, что мне особенно приятно, поскольку мы с ней ровесники: сейчас нам стукнуло по 77 лет, и мы не так уж плохо сохранились, - особенно школа: износ здания школы на сегодня по документам составляет около 35 процентов. Хочу надеяться, что у меня - не больше.
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Вообще-то человек примерно после пятидесяти лет – никак не может объективно судить о своем настоящем возрасте, и даже о том, как он выглядит. Паспорт и зеркало ему в этом мало помогают. Начитавшись умных книг о разнице между истинным и биологическим возрастом, он проверяет себя по какому-нибудь тесту какого-нибудь Купера, и в 75 лет с интересом обнаруживает, что ему 38. Находясь в состоянии эйфории от этого якобы научно доказанного факта, он легко может попасть в неудобное, а подчас даже смешное положение.
Помню, как в шестидесятилетнем возрасте я вышел из междугородного автобуса на остановке в городе Кропоткине, что на Кубани, и подошел к маленькому самодельному рыночку, где местные жительницы торговали домашними пирожками. Было жарко. Одет я был не просто по погоде, но и достаточно легкомысленно – в белые короткие шорты и подаренную мне дочкой итальянскую майку с изображением бегунов, прыгунов, футболистов, а также конькобежцев, гимнастов и пловцов.
Торгующие пирожками женщины живо заинтересовались вышедшими из автобуса пассажирами. Одна бабка, явно по виду моя ровесница, призывно замахала мне, громко крича: «Внучок, внучок! Купи у меня пирожок, – у меня с капустой, горяченькие!» Слова насчет внучка, конечно, показались мне некоторым перебором, но я бабулю переубеждать не стал, вспомнив, что показал по тесту Купера хорошие результаты для мужчин тридцати лет.
Отчасти в знак признательности, отчасти – потому, что был голоден, я взял у моей бабушки целых три пирожка, которые тут же и съел, запивая купленным в соседнем киоске холодным пивом. В прекрасном настроении я доехал до Краснодара.
К удару, который меня здесь поджидал, я был никак не готов: один из таксистов, которые дежурили на краснодарском автовокзале, парень лет двадцати пяти, деловито спросил меня: - Дед, тебе куда ехать?
Вот тебе и «внучок», - подумал я, - вот тебе и Купер! Хорошего настроения - как не бывало. Я понимаю, что вид у меня был уже не такой свежий, как в Кропоткине, но не до такой же степени?! «Клянусь, абыдно, панимаешь!», - как сказал бы Владимир Этуш.
ШУХОВСКАЯ БАШНЯ И ОКРЕСТНОСТИ
Однако я отвлекся. Во времена, о которых я повествую, школа числилась под номером 545 и располагалась на Дровяной площади в Москве. Сейчас это – школа № 600 на улице Хавской , 5. Не подумайте, что школа переехала, хотя несколько домов в разные годы в Москве и вправду передвигали. Наша школа стояла на месте, просто чиновники переименовывали школы и улицы Москвы, как им вздумается. Вот и Дровяную площадь они переименовали сначала, как ни странно, в Арсентьевский переулок, потом – в улицу Павла Андреева, а затем – в Хавскую. Спасибо, - хоть столицу, кажется, никто не предлагал переименовать.
Не москвичам я помогу сориентироваться, о каком примерно районе идет речь: если вы найдете Хавскую улицу и станете спиной к входу в школу, (смотрите, чтобы вас не затолкали выбегающие школьники), то вы увидите напротив и несколько левее, за забором, знаменитую Шуховскую башню и старый телецентр, которые по мере сил и возможностей обслуживали радио-, а затем и телевещанием сначала Москву, а потом и всю страну, - вплоть до появления Останкинского телецентра с его еще более знаменитой телебашней, которая, как выяснилось однажды, и в огне не горит.
Между прочим, в теперешнем дворе школы в 20-е годы стояли предшественницы Шуховской башни, - радиомачты. В углу двора школы до сих пор сохранился один мощный бетонный якорь, этакая призма-горочка, с которой мы в войну зимой съезжали на портфелях. А в начале войны к этим якорям, оказывается, привязывали «аэростаты заграждения», призванные защитить Шуховскую башню от прицельного бомбометания. Правда, ходили слухи, что немцы и не собирались башню бомбить, потому что она была для немецких летчиков прекрасным ориентиром при подлете к Москве.
Боюсь, что старушка Шуховская долго не протянет, - коррозия ест ее поедом, и даже периодические перекраски и мелкий ремонт не помогают.
Если копнуть еще поглубже в историю Москвы, то на месте школы окажется дровяной склад (вот откуда название Дровяной площади!) с водоразборной колонкой, из которой поили не только тогдашних москвичей, но и лошадей. Лошадей я упомянул еще и потому, что рядом находился конный базар, о котором речь пойдет еще впереди.
А на месте Шуховской башни и телецентра был раньше частный Варваринский приют для девочек-сирот, оставшихся без родителей после холеры 1848 года. Здание приюта в 1919 году комиссары реквизировали и отдали под радиостанцию «Новый Коминтерн».
Господи, когда же я доберусь до школы? Вожу вас пока вокруг да около нее. Тем не менее, вы от меня так просто не отделаетесь: про школу, кстати, одну из лучших экспериментальных при Академии наук, и про ее обитателей, - учителей и учеников, - автор, говоря одесским языком, имеет кое-что рассказать.
Еще совсем немножко истории, - на этот раз не столь занимательной, сколь ужасной.
ПРО БАНДИТА КОМАРОВА
В вокальном репертуаре моей матери в то время (не подумайте только, что она была профессиональной певицей) – так вот, - в ее домашнем, так сказать, репертуаре, который она исполняла, стряпая обед, или занимаясь шитьем, была одна песенка, которая тревожила мое воображение драматизмом, и даже трагизмом содержания, подобно тому, как сейчас на зрителей и читателей действуют фильмы ужасов или рассказы дедушки Хичкока.
В песенке пелось о том, что «под Москвой, у Калужской заставы, - всем известный, - там жил Комаров; торговал он на Конном конями, народ грабил – почище воров». Далее в песне рассказывалось, как бандит Комаров, купив на конном базаре по дешевке коня, находил простака- покупателя, готового этого же коня у него купить. Сговорившись о цене, Комаров приглашал его к себе домой, - обмыть покупку. Вслед за этим начинались ужасы, - только представьте: «напоив покупателя в доску, в переносье он бил молотком». После этого верная жена помогала ему от трупа избавиться.
- Подумаешь, - скажете вы, - мало ли страшилок народ напридумывает! Однако (сейчас последует привязка к школе № 545) – история это подлинная. Когда я классе в седьмом мурлыкал эту песенку, проходя по школьному коридору, техничка (так тогда почему-то называли школьных уборщиц) тетя Маша вдруг отставила швабру и спросила меня, про что песенка. Я пояснил. В ответ на это тетя Маша рассказала, что она, - подумать только, - сама была в зале суда, когда злодея Комарова в двадцатых годах судили.
Суд установил, что бандит убил так более шестидесяти человек, а трупы увязывал в мешки, за что работники МУРа называли его между собой «упаковщиком». Мешки закапывал в разных местах или бросал в Москву-реку. Так вот, - часть трупов была закопана на пустыре, - будущей территории нашей образцовой школы.
ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ 1944 ГОДА
Пока работники МУРа что-то раскапывают на пустыре, который позднее превратится в аккуратный обширный двор московской средней школы № 545, перенесемся теперь уже на 20 лет вперед, и посмотрим, что происходит там первого сентября 1944 года, - тем более, что собравшихся перед входом учеников и их родителей уже приглашают войти и подняться в «актовый зал». Войдем вслед за ними и мы.
Сразу за порогом, если взглянуть налево, мы увидим, что нас приветствует беленький (потому, что гипсовый) кудрявый мальчик, знакомый моим ровесникам по изображениям на октябрятском значке. Как вы уже, вероятно, догадались, это - Володя Ульянов. Это про него был написан стишок «Когда был Ленин маленький, с кудрявой головой, он тоже бегал в валенках..» - дальше не помню, - почему-то в голову лезет «по пыльной мостовой», что как-то странно, и даже в известном смысле аполитично.
Такие скульптуры в то время украшали школы, детские сады и скверы. В парках культуры и отдыха с ними соперничали лишь «пионер с горном» и «девушка с веслом». В нашей школе Володя приветствовал входящих, и заодно, как бы по совместительству, охранял вход в раздевалку, которая находилась за его спиной.
Поднимемся вместе с учениками по широкой лестнице на третий этаж, войдем в большой актовый зал со сценой и солидной трибуной, где за столом, накрытым, как положено в торжественных случаях, красной скатертью, уже расположился президиум. Зал заполнен басовито гудящими старшеклассниками, беспокойно галдящими пятиклассниками и притихшей малышнёй, расположившейся в первых рядах.
АНДРЕЙ КОНДРАТЬЕВИЧ И «КОЛОСОК НА ГЛИНЯНЫХ НОГАХ»
На трибуне – Андрей Кондратьевич Савенко, директор школы. Мне не надо сейчас размышлять, как вам поточнее описать его внешность: Андрей Кондратьевич – вылитый Никита Сергеевич Хрущев.
Дождавшись тишины, Андрей Кондратьевич начинает речь, посвященную началу учебного года, а также положению на фронтах. Наш директор – украинец, и с русским языком у него неважно.
- Ребятка! - несколько странно обращается он к нам, - Вы, наш молодняк, сегодня, первого сентября, починаете новый учебный год!
Директор говорит очень торжественно, с сильным украинским акцентом, с мягким южнорусским «г». Он рассказывает нам о том, что школа хорошо подготовилась к новому учебному году, классы приведены в порядок, парты покрашены, а замечательные учителя готовы учить нас уму-разуму.
Потом директор переходит к делам на фронте, к доблестной борьбе Красной армии, которая уже освободила почти всю территорию нашей Родины, и гонит фрицев дальше, чтобы разбить врага окончательно.
- Гитлер заявлял, - говорит он, - что наша страна – колосок на глиняных ногах (Андрей Кондратьевич так и говорит - «колосок» вместо "колосс"), - который рухнет после первых ударов германской армии. После этой фразы директора я пытаюсь мысленно приделать глиняные ноги к колоску. У меня, в отличие от директора, это никак не получается.
- Но гитлеровцы просчитались, - продолжает директор. - Под мудрым руководством товарища Сталина Красная армия продолжает победное наступление, чтобы добить врага в его собственной берлоге.
Здесь учителя, сидящие в президиуме, начинают аплодировать, и мы - тоже, а я, хоть и понимаю, что берлогой врага директор называет фашистскую Германию с их Берлином, даю волю воображению, которое услужливо рисует мне картину, как наши бойцы спрыгивают в настоящую берлогу и дубасят фашиста, который туда зачем-то забрался.
АНАСТАСИЯ ГЕРАСИМОВНА
Доклад директора закончен, и мы расходимся по классам. Наш – второй «А», учительница у нас – Анастасия Герасимовна Снежкина, худощавая пожилая женщина - с прямыми, еще не седыми тогда волосами, спокойная, какая-то домашняя и добрая, вроде моей бабушки. Она будет учить нас до пятого класса, и ни разу не повысит на уроках голос.
Я в классе – новичок. Мне сейчас кажется, что особых трудностей при переходе из ивановской школы в московскую я не испытывал. Разве что поначалу хуже других ребят шел у меня устный счет: в московском первом классе, видно, ему обучали лучше. А еще я, в отличие от москвичей, по-ивановски «окал». У меня получалось так: «к дЕвЯти прибавить пять – пОлучится чЕтырнадцать». Анастасия Герасимовна мягко поправляла меня: - Володя, надо говорить «к дивити».
Зато я меньше москвичей делал ошибок при письме, - просто потому, что в ивановском говоре слова произносятся так, как их положено писать.
ДВА СЛОВА О ГОВОРАХ
Между прочим, говоры – удивительно интересная вещь. Сейчас любой может просветиться на эту тему, открыв нужные статьи в Интернете.
Я никогда серьезно ими не занимался, но некоторые дразнилки, передающие особенности русских говоров, кажутся мне замечательными. Например, рязанского - « А у нас, в РЯзАни – грибы с глАзАми: их бЯруть, а они бЯгуть, их ЯдЯть, а они глЯдЯть»
Или – про вологодский говор, с его крутым «О»: «А на нашей вОтчине, на ВОлОгОдчине, - все слова на «О», ОкрОмЯ ОднОвО – КАРАСИН».
Говор, усвоенный в детстве, очень стоек. За время моей учебы в Москве он у меня почти исчез: я постепенно стал «акать», как и все мои товарищи, однако до сих пор безошибочно узнаю жителей Ивановской области, едва заслышу родную речь.
БУБЛИКИ И ЛЕВИТАН
Чем запомнилась учеба в московской начальной школе? Тем, что военной зимой мы мерзли в классе, и на уроках чистописания наши буквы, написанные перьевыми ручками, выглядели вовсе не так, как в «прописях», выдаваемых нам для образца, - из-за того, что руки дрожали от холода. Анастасия Герасимовна не снижала нам за это оценок, по-матерински нас жалея.
Еще помнится, какими вкусными были бублики и ириски, которые начали нам в школе выдавать на завтраки.
И, конечно – победные сводки и приказы Верховного главнокомандующего, которые зачитывал Юрий Левитан, - тот самый знаменитый диктор, которого Гитлер собирался повесить после взятия Москвы. Почти каждый вечер Левитан сообщал о взятии нашими войсками новых городов и салютах в Москве в эту честь – из 124 или 224 орудий – в зависимости от того, был ли это просто город, столица республики или европейской страны.
Существует легенда о том, откуда возникло это число, именно – 124 орудия: будто бы при решении о проведении первого салюта Сталин спросил у командующего Московским военным округом, сколько орудий можно привлечь для организации салюта. Командующий, подумав, сказал, что около ста двадцати.
- Сколько именно? – недовольно спросил вождь, не терпевший неточностей в докладе.
- Сто двадцать четыре, товарищ Сталин! - поспешил уточнить командующий округом.
МАЛЕНЬКИЙ ЭКСКУРС В 1939-й
Поскольку действие в моем рассказе происходит то в Иваново, то в разных районах Москвы, даю крохотную биографическую справку, чтобы читатель не заподозрил меня незнании географии. Итак: с 1939 года по 1941 наша семья жила в Москве в районе Сокола, в 1941 - 1942 мы с матерью были в эвакуации в Куйбышеве, в 1943 приехали из эвакуации, но не в Москву, а в Иваново, где я закончил первый класс, а в 1944 вернулись в Москву, но на другую квартиру, на нынешнюю улицу Лестева, в пяти минутах ходьбы от 545-й школы, в которую я и был принят - во второй класс.
А в 1939-м и в 1940-м жизнь в Москве, - у меня, по крайней мере (тогда четырех- и, соответственно, пятилетнего), - была прекрасной.
Происходили удивительные события. Отец в марте 1939-го привез с восемнадцатого съезда ВКП(б), где он был делегатом от Ивановской области, подарки, которые вручались каждому делегату: удивительное изобретение – патефон, и - пластинки к нему. Пластинки были заключены в два красивых, толстых и очень тяжелых альбома. Один альбом был красный, другой – синий. Вместо страниц в альбомы были вклеены конверты, а в них – вложены грампластинки.
Не подумайте, что делегатам съезда подарили пластинки с популярными в то время песнями Лидии Руслановой или Георгия Виноградова.
В красном - примерно на двадцати пластинках - была записана речь товарища Сталина, произнесенная на съезде, а в синем – речь его товарища, - товарища Молотова. Первые две пластинки с речью Сталина мы прослушали, по-моему, только один раз, а потом их больше не проигрывали. Знаете, почему? Да потому, что они были неинтересные: на этих двух пластинках были только аплодисменты делегатов, приветствовавших появление товарища Сталина на трибуне. О судьбе этих двух альбомов я еще расскажу как-нибудь позднее.
Летом 1939 года в Москве открылась Всесоюзная сельскохозяйственная выставка – ВСХВ, позднее реконструированная и переименованная в Выставку достижений народного хозяйства – ВДНХ. А в наши дни это Всероссийский выставочный центр – ВВЦ. После открытия ВДНХ в 1939 году у нас дома появилась красивая толстая книга с большим количеством фотографий, посвященная выставке. Мы с братом часто рассматривали эти картинки и радовались небывалым достижениям советских колхозников, которые, судя по фотографиям, жили зажиточно и весело. Впрочем, посмотрите старый фильм «Свинарка и пастух» с Ладыниной и Зельдиным, и вы увидите, что я говорю чистую правду.
Одним из самых памятных событий лично для меня был день, когда мне купили барабан. Поскольку домашние не могли по достоинству оценить мою игру на нем, я по их просьбе выходил на балкон в нашем доме (первый слева на углу Ново-Песчаной и Ленинградского проспекта), и там барабанил, чтобы создать праздничное настроение не только у меня, но и у прохожих.
А еще - летом 1940 года мы всей семьей поехали на Химкинское водохранилище – на празднование дня Военно-морского флота. На трибунах сидели принарядившиеся в этот воскресный день люди. Меня тоже торжественно одели в недавно купленную мне «матроску», которая как нельзя лучше пришлась к случаю, поскольку приобщала меня к славному и мужественному племени доблестных советских моряков. Я знал, что наши моряки, а также наши корабли, - самые лучшие в мире, и никакой враг нам не страшен.
Помню, как катера и еще какие-то другие военные корабли вели показательный морской бой: кружили по водохранилищу, стреляя друг в друга из настоящих пушек и пулеметов. А потом из прилетевшего большого самолета стали выпрыгивать парашютисты, и один парашютист что-то там не рассчитал, и на наших глазах ударился о башню Химкинского речного вокзала. Парашют-то у него раскрылся, но он, раскачиваясь на стропах, налетел на эту башню и сильно, наверное, ушибся.
МОИ ПЛАНЫ РАЗГРОМА ВРАГА
Фазиль Искандер писал, что по- абхазски слово «война» переводится как «взаимоуничтожение». Мне кажется, что это – очень точное определение сущности того, что происходит на полях сражения, - независимо от того, кто затеял войну, справедливая она, или нет (если бывают вообще справедливые войны). Однако к пониманию горькой сущности этого определения я пришел уже, конечно, в зрелом возрасте. В пятилетнем возрасте война представляется по-другому.
Про возможную войну взрослые у нас дома говорили, но я считал, что врагам к нам лучше не соваться, потому что у нас есть Царь-пушка с огромными ядрами, - какой у немцев, конечно нет. Я репетировал военные действия, увлеченно играя с подаренными мне игрушечными солдатиками, - не оловянными, а, помнится, керамическими. Когда я сбрасывал разнообразные «бомбы» на вражеские позиции, некоторые фигурки кололись, и постепенно неприятельская армия все более теряла в живой силе и технике.
Если я слишком долго воевал, приходилось делать кратковременные перерывы в военных действиях. В таком неотложном случае я говорил «подождите, враги, я пойду пописаю!». Трусливый враг обреченно ждал моего возвращения.
И еще на случай войны я придумал гениальный план.
Я знал, что на том месте, где недавно снесли никому не нужный Храм Христа-спасителя, начали строить очень красивый Дворец Советов, наверху которого будет стоять огромная фигура Ленина с протянутой вперед рукой.
Так вот, - придумал я, - если в палец этой руки посадить пулеметчика с пулеметом «максим» и сделать в пальце небольшое окно, то можно будет перестрелять всех врагов, если они вдруг доберутся до Москвы.
Хотя в то, что они до Москвы могут добраться, - я, конечно, не верил, потому что уже изобрели такие ручные пулеметы, которые называются автоматами, а с автоматом воевать будет очень просто: если враги наступают, надо, когда стреляешь, водить стволом автомата вправо-влево, и сразу всех врагов убьешь.
Как я понял потом, читая привезенные отцом с того съезда и хранившиеся дома некоторое время блокнотики с выступлениями военачальников – не только я верил, что мы легко разобьем врага на его собственной территории.
Еще помню, как мы летом жили в доме отдыха на Клязьме. Особенно запомнились медведь с подносом в лапах при входе в дом отдыха, деревянная купальня на реке, где мы, мальчишки, сушили снятые после купания трусы с применением передовой технологии: трусы мы скручивали в жгут, и лупили этими жгутами по доскам скамеек, оставляя на сухом дереве все менее мокрые следы. Да, - еще на всю жизнь запомнился пряный запах цветов на клумбе, где я, присев, пытался укрыться при игре в прятки.
Ну, вот, - это были некоторые из моих главных предвоенных воспоминаний. Уподобляясь кошке, которая бегает за своим хвостом, возвращаюсь к событиям в нашей школе в последние месяцы войны и в начавшуюся после этого уже мирную школьную жизнь.
ЗА 8 МЕСЯЦЕВ ДО ПОБЕДЫ
Занятия в нашей 545-й зимой 1944 - 1945 года шли своим чередом. Мы, второклашки, хоть и мерзли, но вовсе не унывали. Как я сейчас понимаю, - мы не очень докучали своим поведением опытной и спокойной Анастасии Герасимовне: понятие «дисциплина» в стране тогда, особенно - в военное время, - не было пустым звуком. Поэтому и для учеников, тем более в младших классах, вести себя на уроках дисциплинированно и относиться с уважением к учителям - было делом привычным и естественным. Некоторая «вольница», - правда, в масштабах совершенно по нынешним понятиям безобидных, - начиналась класса с пятого.
Взрослые, следя за событиями на фронтах, уже верили в то, что кровопролитная война идет к своему завершению. В июне 1944 года (наконец-то!) союзники открыли второй фронт, война перемещалась на территорию западной Европы. Кукрыниксы, - такой коллективный псевдоним был у знаменитых правдинских карикатуристов - КУприянова, КРЫлова и НИКолая Соколова, - рисовали смешные карикатуры на бесноватого фюрера.
Не только взрослые размышляли о наказании, которого заслуживает проклятый Гитлер, когда его поймают и будут судить. Нас, второклассников, тоже волновал этот вопрос; и даже малыши – детсадовцы вместо устаревшего «внимание, внимание, на нас идет Германия, - и с танками, и с пушками, и с дохлыми лягушками» - объявляли о том, что «сегодня ночью под мостом поймали Гитлера с хвостом», что звучало вполне победоносно, хотя и несколько преждевременно.
Мало того, что мы постоянно играли в «войнушку», но, даже играя в какие-нибудь прятки, мы произносили считалки с военной тематикой, - например, вот эта, - с элементами триллера, как сказали бы сейчас, - которая почему-то прожила многие десятилетия и после войны: «Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить, - все равно – тебе водить!» Постепенно «немец» сменился на «месяц», что было более поэтично, но менее как-то правдоподобно.
ПЕРВЫЙ КЛАСС КУПИЛ КОЛБАС
Еще помню популярный в школе стишок уже другого, скорее - гастрономического, так сказать, содержания: «Первый класс – купил колбас, второй – резал, третий – ел, четвертый – в щелочку глядел». Когда третьеклассники с гордостью указывали нам, второклассникам, что «колбас» достался именно третьему классу, мы им заявляли, что мы успели отхватить кусочек, пока резали. Мечтать, - и тем, и другим, было не вредно.
Время было, помимо всего прочего, действительно голодное. Все продукты, и не только продукты, выдавались по карточкам, в магазинах приходилось выстаивать длинные очереди.
Помню, как я, посланный за хлебом в магазин, с ужасом вдруг обнаружил, что в карточек в кармане у меня нет. Решив, что их у меня украли, я пришел домой зарёванный, - (я знал, что карточки не возобновлялись), - и как же был счастлив, когда выяснилось, что я их просто забыл взять с собой из дома.
В домах было так же холодно, как и в школе. На нашей кухне знакомый печник сложил кирпичную печку с плитой. Печка топилась дровами, и мы с братом носили их, привычно увязывая в вязанку, - из подвала на пятый этаж. Кухня была единственным теплым помещением в квартире.
Там я спал, и там же мы вдвоем с бабушкой по вечерам играли в карты – в «пьяницу» - игру, где нет мастей, и старшая карта просто забирает младшую. Если карты были равного достоинства, мы с бабушкой кричали «спора!», и выкладывали по следующей карте. Очень умственная игра.
Дома выписывался журнал «Огонек», и помню, как мы с братом ждали каждый новый номер, потому что там всегда было что-нибудь интересное про войну.
А публиковавшуюся из номера в номер зимой 1944 года чью-то повесть «Ровно в полночь» - про нашего героического разведчика, (не Кузнецова, а другого, придуманного автором), который тоже выкрал немецкого генерала, читали даже по ночам, при свете карманного фонарика, тайком от матери, - чтобы не ругалась, что не спим. Помню, что этот разведчик в тылу у немцев был гауптманом Лауницем, а выкраденный им генерал носил фамилию Шервиц.
САЛЮТЫ
Левитан почти ежедневно передавал сводки о взятых Красной армией городах и приказы о салютах в эту честь. Иногда сообщалось, что были взяты сразу два города, а то и три, и соответственно «производились», - как говорилось в приказе Верховного Главнокомандующего, - два или даже три салюта. Мы слышали грохот салютных пушек не только по радио, но и у нас, на Шаболовке.
Приближалась весна, а вместе с ней - Победа. Моя двоюродная сестра Тамара в письме из Иванова обещала «подпрыгнуть до потолка», когда война кончится. Это ее обещание произвело на меня впечатление, и я, ожидая конца войны, с интересом, хотя и некоторым сомнением, ждал и этого ее предстоящего праздничного рекордного прыжка.
30 апреля Правительство отменило в Москве светомаскировку, и мы радостно сняли с окон рулоны плотной синей бумаги, которые, закрепленные над окнами, всю войну на каждую ночь разворачивались, опускаясь до подоконника, а утром поднимались с помощью замечательной и непонятной для меня веревочной системы.
Второго мая пал Берлин. Салют по этому поводу в Москве был грандиозный: тридцать залпов - уже из 324 орудий! Мы ликовали, не совсем тогда представляя, какой ценой было добыто это торжество.
Тридцать лет спустя мне рассказывал наш сотрудник, Женя Тюрин, как он на танке с боем продвигался к рейхстагу по улицам горящего Берлина: «Идем колонной, а у нас немцы поджигают первый танк и последний в колонне, а потом мальчишки из гитлер-югенда расстреливают нас из окон фауст-патронами. И мы, запертые в узкой улице, ворочаем башнями и бьем из пушек по этим окнам».
ГИТЛЕР КАПУТ (?)
Второго же мая в газете «Правда» появилось сообщение следующего содержания: «Вчера вечером германское командование распространило сообщение так называемой Главной ставки фюрера, в котором утверждается, что 1 мая после полудня умер Гитлер… Указанные сообщения германского радио, по-видимому, представляют собой новый фашистский трюк: распространением утверждения о смерти Гитлера германские фашисты, очевидно, надеются представить Гитлеру возможность сойти со сцены и перейти на нелегальное положение».
Здесь я воздержусь от комментариев, поскольку обещал, что мой второклассник не будет лезть со своим мнением в дела, в которых он не разбирается, - тем более, что с вариантами истинной судьбы Гитлера после 30 апреля спорят до сих пор умы, которым не мой второклассник чета.
9 МАЯ НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ.
О праздновании дня Победы в Москве, и не только в Москве, столько написано, столько снято документальных и художественных фильмов, что было бы странно с моей стороны тешить себя иллюзиями, что я могу внести сколько-нибудь значимый вклад в рассказы об этом празднике на основании воспоминаний девятилетнего к тому моменту мальчишки.
Конечно, я в том возрасте любил что-нибудь приврать «для интересу», но мне - в мои теперешние годы - вовсе не хочется, чтобы тот второклассник, нахально забравшийся в нынешний Гайд- , то бишь - Макспарк, - начал умничать и сочинять, или хуже того - выдавать чужие впечатления и переживания за свои.
Итак, - «правда, только правда, и ничего, кроме правды».
Вот, наконец, мы и добрались до того вечера 9 мая, когда Москва праздновала День Победы. Я был с отцом, матерью и братом в тот вечер на Красной площади, видел огромный шатер, который образовали над Москвой лучи тысячи прожекторов, слышал ошеломляющий салют, - на этот раз не 224, и даже не 324, а, в соответствии с приказом Верховного, - из ТЫСЯЧИ орудий, видел поднятые в небо аэростатами огромные портреты Ленина и Сталина.
Я, девятилетний мальчишка, имел счастье присутствовать на этом небывалом, ни с чем не сравнимом празднике, - празднике, "который остался навсегда со мной", - и пусть Эрнест Хемингуэй, которого я полюбил через тридцать с лишним лет, простит меня за это украденное у него выражение: уж больно точно оно определяет место того вечера в моей памяти.
МИРНЫЕ ДНИ
Я должен признаться, что когда я вспоминаю Москву 1945 – 1947 годов, школа в этих воспоминаниях занимает далеко не самое главное место: слишком много других ярких впечатлений приносил каждый день наступившей мирной жизни.
Однако сначала – все же о нашей 545-й. Школа успешно налаживала мирный учебный процесс. Анастасия Герасимовна учила нас, - правильно и красиво писать, читать стихи «с выражением», умножать и делить числа столбиком, - помните, - два пишем, а семь, как скажет потом Аркадий Райкин, «на ум пошло», и - по мере сил старалась растить из нас, детей войны, - людей порядочных, делая это ненавязчиво и спокойно.
Я, недавний провинциал, тянулся за москвичами, и к четвертому классу удостоился чести быть запечатленным вместе с еще тремя учениками на памятной фотографии, красиво подписанной внизу «Лучшие ученики 4-го А». Боюсь, что это было наивысшее мое достижение за всю десятилетку.
В школьную котельную на зиму уже завозили уголь, и, перед тем, как пустить в дело, сваливали его на заднем дворе. Теперь на уроках мы сидели без пальто, и даже на переменках открывали «фрамуги» - створки для проветривания над широкими школьными окнами, а на большой перемене мы теперь бежали в школьную столовую, где завтракали уже с комфортом, - сидя за столиками. К нашим любимым бубликам там давали еще и чай, пусть не очень сладкий, зато горячий.
ПОРТРЕТЫ НА ОБЕРТКАХ УЧЕБНИКОВ
Потрепанные и разрисованные прошлыми учениками учебники мы бережно заворачивали в свежие газеты. Самые изобретательные из нас, третьеклассников, а потом и четвероклассников, старались обернуть учебник так, чтобы портрет товарища Сталина оказался на передней стороне обложки. Недостатка в газетах с такими портретами тогда не было, поэтому у многих из нас учебники благодаря нашим стараниям были оформлены очень патриотично.
Однако была тут одна заковыка: иногда ученики, вовсе не желая как-то обидеть вождя (избави Бог!), начинали в задумчивости что-то дорисовывать на обложке, и товарищ Сталин в таком оформлении уже начинал выглядеть не так красиво и реалистично, как в свежей газете. Анастасия Герасимовна мягко советовала в таком случае сменить обертку, а особо активным художникам – рекомендовала выбирать для обертки что-нибудь нейтральное, по возможности не связанное с изображением вождей партии и правительства.
«САЯТЕ РОГАТЕ»
А мир, который окружал нас за пределами школьного здания, был сказочно интересен.
С фронта возвращались родные, - увы, не все. Мой ивановский дядя Вася, слава Богу, вернулся - с медалями и трофеями - подарками. Мне досталась авторучка, которую мы тогда называли только самопиской (не правда ли, - более русское и более точное название), и - набор почтовых открыток с загадочными иностранными надписями.
Авторучки, появившиеся кое у кого в классе, были предметом зависти у основной массы «перьевых» учеников. Правда, мы эти иностранные, как теперь бы сказали, - гаджеты - быстренько доконали, заправляя их простыми чернилами (поскольку специальных тогда не было), и разбирая-собирая их в попытках ремонта, - пока немецкие ручки не капитулировали окончательно.
Что касается загадочных надписей на открытках, то одну, встречавшуюся почти на всех открытках, я все же прочитал. У меня получилось «САЯТЕ РОГАТЕ». Надпись так и запомнилась, - на всю жизнь, но по-настоящему я прочитал и перевел ее много позднее. На самом деле надпись была «САRTE POSTALE» , что по-французски означало всего-навсего «карточка почтовая».
ВЫСТАВКА В ЦЭПЭКЭО
В парке Горького, который мы называли «цэпэкэО» (сокращенное «центральный парк культуры и отдыха), размещалась на набережной с июня 1943 по 1948 год потрясающая выставка немецкого трофейного вооружения.
Там были танки, самолеты, пушки, автомобили и много еще чего. Разглядывать вражеские самолеты-танки-пушки нам, мальчишкам, очень нравилось, но мне в память почему-то больше всего врезалась показанная на выставке душегубка с отпечатком окровавленной ладони на внутренней стене будки.
Очень рекомендую любознательным читателям посмотреть в Интернете маленький документальный фильм про эту выставку. Кстати, сопроводительный текст там читает Борис Чирков, - Максим из кинотрилогии о Максиме, или, если хотите, - один из великолепной троицы в «Верных друзьях».
ТРОФЕЙНЫЕ АВТО И МОСКОВСКИЕ ТРАМВАИ
В Москве появилось много немецких, и потом – японских легковых машин. Я уже писал в моем рассказике «Колеса» про то, что во всех марках этих автомобилей мы отлично разбирались. Забавно, - чуть ли не самое главное, что нас интересовало, - была самая большая скорость, обозначенная на их спидометрах. Если там стояло, к примеру, 120, или даже 140 - это потрясало воображение.
У моего отца, тогда директора московской ткацкой фабрики имени Фрунзе, что на Варшавке, в качестве служебной машины вместо «эмки» появился опель «Олимпия», - маленькая машинка, - вроде первого нашего «москвичонка», сделанного, правда, тоже на трофейном оборудовании фирмы «Опель».
У «Олимпии» были смешные указатели поворота: когда включался поворот, сбоку рядом с передними окнами выдвигался такой флажок с красным фонариком, имитируя выставленную в окно руку водителя.
Да что там машины! Даже трамваи, на которых мы, наконец, получили право ездить без родителей, были интересны нам, - тем, что двери у них не закрывались, и разъезжали мы в основном на подножках, учась запрыгивать на них и спрыгивать на ходу. Впрочем, иногда в салон трамвая было забраться просто невозможно из-за его крайней переполненности.
Неспроста тогда в ходу была рифмованая загадка про трамвай, которая звучала так:
Один правит, двое – лают,
Двадцать – скрючившись сидят,
Пятьдесят – друг друга давят,
Тридцать грешников – висят,
Двести – с завистью глядят.
ПОЖАЛУЙТЕ В МАШИНУ ВРЕМЕНИ
Давайте, читатель, выйдем с вами на московскую улицу тихим зимним вечером 1952 года, - и пройдем, например, по той же Хавской в направлении к Хавско-Шаболовскому переулку, который ныне именуется улицей Лестева. Это мой обычный путь из школы домой. Вы сразу обратите внимание, что фонари не похожи на современные: лампа накаливания еще с войны прикрыта конусообразным колпаком, и летящие хлопья снега создают сказочный желтый световой конус. На улице – ни людей, ни машин.
Поддавшись лирическому настроению именно там и именно в такой вечер, я придумал тогда четверостишие, которое высоко оценил мой закадычный друг Валька Шмаков. Звучало оно так:
Как будто и не было времени бега:
Все тихо кругом. До зари
Шатры золотые летящего снега
Раскинули в ночь фонари.
Я только что уверил вас, что на улице – тишина, как вдруг – странный переливающийся протяжный крик, более всего, простите, напоминающий пение ишака. Что это? Очень немногие из читателей смогут сообразить, что бы это значило. Но для большинства необходимо пояснение.
ТАРЗАН И ДРУГИЕ
Все очень просто: это кто-то из мальчишек постарше пытается изобразить знаменитый крик Тарзана из 12-серийного фильма, с Джонни Вайсмюллером в главной роли.
В 1951 – 1952 годах по всем клубам страны начали показывать иностранные фильмы, взятые в качестве трофеев в Великой отечественной войне. Боже мой, чего там только не было! И «Девушка моей мечты», и «Мост Ватерлоо», и «Робин Гуд», и «Балерина», и «Любимые арии», и «Опасное сходство»! Девушки рыдали над финалом «Моста Ватерлоо», где играли несравненные Роберт Тейлор и Вивьен Ли.
Но для нас, мальчишек, вне всякой конкуренции был, конечно, многосерийный «Тарзан». Безупречно и мощно сложенный Джонни Вайсмюллер, многократный чемпион мира по плаванию, лихо летал на лианах по джунглям, (снимавшимся, кстати, по слухам, в Берлине, в Тиргартене); верная обезьяна Чита проявляла чудеса сообразительности и выручала хозяина из трудных ситуаций, а прекрасная Джейн, бросив цивилизацию, влюбилась в Тарзана, поселилась вместе с ним в джунглях, - и не мечтала о жизни иной. Мы же, подражая Тарзану, раскачивались в спортзале на канатах и пытались орать по-тарзаньи.
ПОЛЬ РОБСОН
В июне 1949 года в Москву приехал Поль Робсон, друг Советского союза, борец за мир и обладатель редкого по красоте баса. Я помню, как впервые услышал этот голос, усиленный громкоговорителями, в парке Горького. Робсон пел по-русски «Широка страна моя родная» , и впечатление от его могучего голоса было настолько сильным и удивительным, что это его пение – бархатный бас и знакомые слова, произносимые с непривычным акцентом, до сих пор звучат у меня в памяти.
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ И ПОКАЗАТЕЛЬНАЯ
Чтобы читателю было ясно, почему нашу школу в начале рассказа о ней я называл показательной и экспериментальной, сошлюсь на цитату из статьи, помещенной на современном официальном сайте школы, которая сейчас носит номер 600:
«После войны, когда появилась Российская академия педагогических наук, было решено, что ученым-педагогам нужна экспериментальная площадка. Тогда-то и выбрали одиннадцать лучших школ, чтобы в их стенах ставить педагогические опыты. Все новое, что создавала педагогическая мысль - от учебников и программ до форм аттестации школьников, - сперва обкатывалось в экспериментальных школах.
Если эксперимент проходил «на ура», его распространяли дальше на весь Советский Союз. В «школах завтрашнего дня» учились талантливые, умненькие дети, которые выдерживали нагрузки подопытных кроликов. 98% выпускников экспериментальных школ поступали в самые престижные вузы. Учителя здесь были только с высшей категорией.»
Вот наша 545-я и стала после войны одной из таких школ.
ОБ УЧИТЕЛЯХ
Честно говоря, мы стали догадываться о том, что над нами ставят опыты, только в старших классах. А учителя у нас были действительно классные, особенно те, что учили нас с 8-го по 10-й. Об одном из них, преподавателе математики, Дмитрии Ивановиче Ноздрачеве, я уже писал в рассказике «Шнифт. Слово об Учителе».
Химию в старших классах преподавала работавшая в МГУ Мария Андреевна Володина. У нее в нашей школе учился теперешний доктор химических наук, профессор, заведующий кафедрой лазерной химии МГУ Юрий Яковлевич Кузяков, который закончил школу на три года раньше меня, и в те годы был для меня просто Юрой, приятелем моего брата и непременным участником всех праздничных молодежных, и не только молодежных - застолий, когда молодежь, чаще всего вместе со взрослыми, собиралась в нашем доме. Позднее, когда он женился, то супруга его, Людмила, тщетно пыталась научить меня танцевать вальс в левую, - против часовой стрелки, - сторону.
Физику вела у нас немолодая уже Евгения Александровна Драгоманова. Занятия она строила очень интересно. Например, когда изучались формулы работы и мощности, мы под ее руководством увлеченно носились по школьным лестницам и замеряли высоту, которую при этом преодолевали, и время забега. Сухие формулы оживали и делались понятнее. Она же у нас преподавала астрономию, демонстрируя нам движение планет на хитром аппарате – теллурии, и водила нас на лекции в московский планетарий.
Узнав, что перед войной она учила физике в нашей школе Василия Смыслова, будущего чемпиона мира по шахматам, мы спросили у нее, как он учился, на что она сказала: «Да ну его, - вечно я у него учебники по шахматам отбирала, чтобы он на уроках физикой занимался!»
Еще одним учителем математики, преподававшим в параллельных старших классах, был Исаак Львович Агранович, отличный учитель, - спокойный, собранный и аккуратный. Исаак Львович был не лишен юмора. Например, заходя в наш туалет, где старшеклассники потихоньку покуривали, он, во избежание осложнений, громко с порога произносил: «Атас, Исак идет!», после чего входил, при этом делал вид, что ничего не замечает.
"Немец" Николай Сергеевич Киселев, которого ученики неуважительно и незаслуженно называли между собой Николашкой, отлично вел предмет, изматывая нас внеклассным чтением немецких текстов, и был требователен ко всем. Когда слышал беспомощную чью-то импровизацию при пересказе немецкого текста, безапелляционно заявлял: "Бред пьяного немца!" - и ставил "кол" в журнале. Если провинившийся просил "поставить побольше", Николай Сергеевич охотно шел навстречу - и демонстративно увеличивал размер начертанной в журнале единицы.
Вообще преподаватели-мужчины пользовались у нас особым уважением.
Нашего преподавателя логики мы любили за три его великолепных качества. Во-первых, он отлично подавал нам материал. Во- вторых, что особенно нами ценилось, он обладал отличным чувством юмора.
Так, однажды, после долгих и бесплодных попыток ученика произнести хоть что-то вразумительное на заданную тему, он выдал сразившую нас тогда наповал фразу: «достаточно, Цветков. Садитесь: лучше мучительный конец, чем бесконечные мучения».
И, в-третьих, он вел у нас секцию волейбола, поэтому даже начинающие, но отстающие пока знатоки логики высказывались о нем весьма одобрительно.
Поначалу нам показалось, что логика – предмет простой и даже занятный. Демонстрируя полученные в школе знания, мы рассказывали всем родным и знакомым про то, как Платон определил человека как «двуногое существо без перьев», и был высмеян Диогеном, притащившим ученикам ощипанного петуха с табличкой «человек по Платону», а устыдившийся Платон после этого добавил к определению уточнение – «с плоскими ногтями».
Мы подлавливали тех, кто еще не изучал эту замечательную науку, логическим фокусом, спрашивая - «обладаешь ли ты тем, чего не терял?», и, получив утвердительный ответ, добивали их победоносным заключением «рогА - ты не терял, следовательно, ты рогат!»
С моей родной бабушкой, ежевечерне сотворявшей коленопреклоненные молитвы, я даже, подобно Луначарскому, попытался однажды провести антирелигиозный диспут на тему о всемогуществе Бога, и задал ей каверзный вопрос «а может ли, бабушка, Бог создать такой камень, который сам не сможет поднять?». Бабушка брошенной мною перчатки не подняла, зато заметила, что за такие вопросы Бог может меня «камушком с небес покарать». Бабушкина угроза показалась мне антинаучной, но, помня из уроков астрономии о метеоритах, я от дальнейшей дискуссии на всякий случай воздержался.
Надо признать, что я, увлекшись поначалу логическими парадоксами, позднее гораздо усерднее учился у этого преподавателя премудростям не логики, а игры в волейбол, и в результате поимел в выпускном аттестате лишь четверку по предмету. Впрочем, я утешал себя тем, что такой же пробел в изучении этой строгой науки был, как ни странно, зафиксирован и в аттестате вождя мирового пролетариата, - Владимира Ильича Ленина, по чьим заветам мы все «учились, учились и учились».
РОЗОЧКА И НЕСРАВНЕННЫЙ АЛЕКСАНДР НИКИФОРОВИЧ
Другим нашим любимцем был, конечно, учитель рисования Александр Никифорович Прийменко. До него уроки рисования и черчения у нас вела Розалия Сергеевна, женщина молодая и симпатичная, что настраивало самых бойких семиклассников на игривый лад.
Однажды она принесла на урок чучело дятла. Дятел сидел на вертикально поставленном пеньке, опираясь, как ему, дятлу, и полагалось, на хвост. Мы старались в своих альбомах его увековечить. А Игорь Креймер, незатейливый наш остроумец, вел, не прерывая творческого процесса, переговоры с Розалией Сергеевной:
- А можно я, Розалия Сергеевна, вместо дятла розочку нарисую?
- Креймер, ты все остришь? –спокойно замечала Розочка.
- Нет, это не стриж, - шустро и в рифму отвечал Игорь.
Как-то Розалия Сергеевна предложила нам нарисовать что-нибудь на военную тему. Я сотворил в своем альбоме батальную сцену: на лестнице полуразрушенного дома наш матрос отважно разил ножом фашиста. Фашист у меня начал падать еще до того, как матросский кортик коснулся его груди. Похоже, фашист сознавал свою обреченность, и понимал, что сопротивление бесполезно.
Розалия Сергеевна взяла у меня законченное творение и показала классу. Класс, пораженный сюжетом, одобрительно загудел. – А что, по-вашему, в рисунке не так?
- Все нормально, - было общее мнение. – Ну, ладно, - сказала Розалия, не стала классу ничего объяснять, и поставила мне пятерку, что мне очень тогда польстило. Позднее, разглядывая этот «бой в Крыму», я понял, что новым Верещагиным мне ни за что не стать.
Так вот, - сменивший Розочку в восьмом классе Александр Никифорович поразил нас на первом же уроке, набросав за пять минут мелом на доске великолепную картину, - зима в деревне, где были избы, занесенные снегом, лошадь, запряженная в сани-розвальни и мальчишки, мчащиеся с горы на санках.
Позднее мы узнали, что Александр Никифорович – не просто учитель рисования, а настоящий художник, что у него есть палитра, которая принадлежала раньше самому Айвазовскому, что дочка его – известная виолончелистка; что он своими руками(!) изготавливал раньше для нее инструменты, - и виолончели подрастали вместе с дочкой.
Он вел не только уроки рисования, где он прививал нам элементарные художественные знания и навыки, учил изображать перспективу, рассказывал о великих художниках, демонстрируя репродукции их картин. После его рассказов мы посещали Третьяковку и Пушкинский музей на Волхонке с бОльшим интересом и уже, так сказать, более осмысленно.
С учениками старших классов он построил во дворе школы настоящий фонтан с дельфинами и лягушками, изо рта которых били струи воды; он организовывал творческие вечера по литературным произведениям с их художественным оформлением и изумительными декорациями к нашим самодеятельным спектаклям.
Помню, что на постановке «Майской ночи» днепровская вода мерцала и искрилась в лунном свете, а костер, изготовленный им с помощью лампы, вентилятора и дрожащих в воздушном потоке раскрашенных ленточек из папиросной бумаги нельзя было отличить от настоящего.
Мы с огромным удовольствием исполняли роли то в «Недоросле», то в инсценировке по чеховской «Хирургии», размалевывая себе физиономии настоящим гримом и приклеивая одолженные кем-то из родителей в театре усы и бороды.
Мое увлечение театром было так велико, что я от корки до корки прочел книги Станиславского – «Работа актера над собой» и «Моя жизнь в искусстве».
Слава Богу: к счастью для российского театра дальнейших шагов на театральном поприще я не пытался предпринимать.
Я, ДИМКА И ТИТО ГОББИ
Большой популярностью у школьников пользовался хоровой кружок, который вел пожилой руководитель, бывший солист оперы, видевший на сцене еще Шаляпина. Мне запомнился его рассказ о том, как Шаляпин в «Борисе Годунове», когда Борису чудится убиенный Димитрий, отступая от видения, сшиб в оркестр скамейку, стоявшую на сцене.
Решив попробовать себя в вокале, мы с Димкой Касаткиным отправились записываться к нему в кружок. Заниматься там было интересно, мы пели разные разности, от «Партия – наш рулевой», до «То не соколы в поднебесьи слетались» из «Хованщины». Но тут привезли фильм-оперу «Паяцы» с Тито Гобби в роли Тонио и - красоткой Джиной Лолобриджидой, - Неддой, за которую пела, правда, другая певица. Лолобриджиде можно было, по понятным причинам, и не петь самой. От ее имени кто-то сочинил правдивое «Я тот, пред кем весь мир дрожит – могучий Джин Лолобриджид».
Побочным эффектом от «Паяцев» было то, что, послушав итальянских певцов, мы с Димкой пришли к выводу, что на вокальный Эверест нам не подняться ни при какой погоде, и заявили руководителю, что уходим из кружка. Он пытался нас уговорить остаться, приводя в качестве примера Леонида Витальевича Собинова, который будто бы обладал от природы слабым голосом, но потом развил его, - ну, и так далее. Мы, дураки, были непреклонны. Руководитель-то был замечательный, и учиться было чему. Нет, - нам, очевидно, нужна была только сцена Большого театра.
РАДИОУЗЕЛ. «БОМБА»
В школе работал свой собственный радиоузел, который вел передачи на переменах. Особенно нам нравилась сатирическая газета «Бомба», тексты для которой писали сами ученики. Одно время я там дикторствовал, уходя с уроков за пять минут до звонка на перемену, что мне особенно нравилось.
АНАТОЛИЙ СЕРГЕЕВИЧ
Мои воспоминания о школе были бы неполными, если бы я не рассказал про организацию физического воспитания в школе, и в первую очередь - про Анатолия Сергеевича Волкова, - нашего любимого преподавателя физкультуры. В то время ему было около тридцати лет, за плечами у него был Ленинградский институт физкультуры имени Лесгафта и уже солидный стаж работы в школе.
Это был человек, по-настоящему влюбленный в свое дело, обладающий настоящим педагогическим даром, а также профессиональными знаниями во многих видах спорта. Ему не нужно было специально «наводить дисциплину», - мы подчинялись ему с удовольствием.
Анатолий Сергеевич вел занятия в школьной секции спортивной гимнастики, занимался с легкоатлетами. В любой момент мы могли получить у него спортивный инвентарь для самостоятельных тренировок во дворе школы. Поскольку школа была базовой при Академии педагогических наук, частыми гостями у нас были знаменитые спортсмены, которые устраивали в нашем спортивном зале показательные выступления.
Летом мы жили вместе с ним в туристских лагерях, ходили в походы. В лагере на реке Истре, возле Истринского водохранилища, он обучал нас плаванию разными стилями, учил руками ловить рыбу, прятавшуюся в подводных норах обрывистого берега, показывал, как выбираться из водоворотов.
Такая постановка спортивной работы в школе приводила к тому, что очень многие из нас поступали в спортивные секции и вне школы, занятия в которых повсюду были бесплатными: тогда готовили не только чемпионов, и принимали в секции всех желающих. Школьные, районные и городские спартакиады проводились систематически и широко.
ДВА СЛОВА В ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Я глубоко убежден, что тот опыт, - с опорой Академии педагогических наук на несколько экспериментальных школ, на мой взгляд, был бесценен. Это была СИСТЕМА, заслуживающая пристального внимания и серьезного анализа достигнутых тогда положительных результатов.
Отдельно – о роли физвоспитания. Я думаю, что в современной средней школе необходима и возможна такая постановка физвоспитания, которая способна успешно конкурировать со столь распространенными у школьников многочасовыми и всепоглощающими сидениями за компьютерными играми.
Мало того, имеется уже опыт применения новейших компьютерных технологий на уроках физкультуры, где ученики узнают о секретах успехов лучших спортсменов, изучают технику движений в различных видах спорта, что, в конечном счете, пробуждает их интерес к занятиям спортом не только на уроках физкультуры, но и в спортивных секциях.
Параллельно, конечно, надо решать вопросы повышения квалификации преподавателей физкультуры, оснащения школ бассейнами, спортивными площадками и спортинвентарем. И – занятия в спортивных секциях должна стать, как это было раньше, бесплатными.
Разумеется, педагогическая мысль не стоит на месте и сейчас, работает большое количество частных школ, возглавляемых талантливыми педагогами, но общее состояние современной средней школы вызывает тревогу. А важно, мне кажется, чтобы действовала именно система, предусматривающая тщательное изучение и отбор лучшего передового педагогического опыта с обязательным широким его внедрением во все российские школы.