ГЛАВА 15.
В «КОЛОМЕНСКОМ».
«Вели» неотступно. Сначала на машине, потом пешком.
– Новички, «зелень». Действуют пока грубо – «накатывают» профессионализм, – сказал тихо Стрельников. – Не обращай внимания. В музее им будет нелегко: не похожи эти двухметровые амбалы в одинаковых серых строгих костюмах на отдыхающих или иностранцев. Скорее, распугают их своим видом!
Рассмеявшись, выдохнули, и стало свободнее.
Мари даже простила ему неприличную ласку в раздевалке группы.
«Это не ласка, а открытое желание. Признание, что не оставляю равнодушным ни на минуту. И обещание рая в будущем, – прикусила губу, не давая грусти воли. – Если такое “здравствуй”, то каким будет “до свидания”? – посмотрела на Мишу, чтобы отвлечься. Не вышло. – Ходим по замкнутому кругу! Куда б ни свернули, оказываемся в одной точке – дикого желания».
Решили совершить большую пешую прогулку к музею, подольше побыть наедине. Если не считать ядерного моторчика идей и словотворчества Мишки, которому нужно было что-то отвечать, участвовать в затеях, не оставлять надолго без любви и внимания.
От ворот сада прошли остаток улицы Затонная, повернули направо, двинулись в сторону улицы Новинки. Напротив дома Егоровых свернули налево к музею, заходя с тыла.
Проходя по старинным липовым и дубовым аллеям, просторным лугам и лужайкам, прогуливались, отдыхали на детских площадках. Их облюбовали местные жители всех возрастов и детвора из-за раздолья: ничего не разобьёшь, никому не помешаешь, не попадёшь под машину или чьи-то ноги. Детский рай! Отсюда издали слышался детский смех, довольные взвизги и крики, с площадки для четвероногих доносился собачий лай, на ровном поле жужжали запускаемые авиамодели с моторчиками – гордость местного авиамодельного кружка. На нижних холмистых обрывистых овражных пятачках разминались дельтапланеристы. Новички-«чайники» смешно тыкались в землю носами огромных треугольных «птиц» из плащёвки, ещё не научившись «ловить струю» в прихотливом московском воздушном потоке.
Молодые развлекались, радовались, веселились, беззлобно смеялись над неудачами новичков, аплодировали наставникам, восхищаясь профессионалами, приезжающими на общественных началах учить молодёжь мудрёному искусству летать, как птица, и любоваться с высоты птичьего полёта панорамой Нагатино, Люблино, Марьино и красавицей Москва-рекой.
Едва Мишутка увлекался чем-то, Лёша делал шаг к Мари, становился за спиной и притягивал с тихим стоном, погружая лицо в душистые волосы – перед встречей умудрилась вымыть шампунем с запахом сирени в маленькой детской раковине. Вдыхая чудный будоражащий прохладно-нежный аромат, трепетал, шепча на ушко: «Весной пахнет. Ты – весна! Настоящая, пробуждающая, пьянящая и страстная!» Улучив миг, проводил дрожащими руками по тоненькой фигурке, вжимая в возбуждённое тело. Оно не желало подчиняться и жило отдельной жизнью: мощной, неистовой, клокочущей, рвущей тугие оковы правил и… ткани! Стонал от боли, а выхода не находил. Слёзы бессилия перехватывали горло…
Скромно прижималась, даря крохотное счастье – ощущать, чувствовать взаимность.
Это была адова мука для обоих! Строгое пуританское воспитание девушки дало слишком горькие и колючие, неудобоваримые плоды! Ими сейчас и давились молодые, через крик и страдание вкушая, страдая и… любя, несмотря ни на что.
Подбегал радостный сынишка, возбуждённо что-то рассказывая об увиденном папе и девушке, хватал их за взмокшие руки, требовал покачать на двойных «ручных каруселях».
Переглянувшись, глубоко вдыхали, обнимались с одной стороны, оставляя по одной руке, за которые и хватался малыш. Начинали раскручивать захлёбывающегося от счастья и наслаждения мальчугана. Через минуту он уже «летел», удерживаемый за руки самыми близкими людьми – любимой Мариной и обожаемым отцом. Крича от переполняющего душу восторга, резко бледнел. Осторожно замедляли вращение, «лётчик» опускался всё ниже к земле. Чтобы не ударил рослые ножки, приходилось поднимать руки, сжимая кружок теснее. В конце оказывались в общих объятиях: Мишутка внутри, Мари обнимает его, а Алексей – её с сыном. Не выдержав полноты эмоций, ласково целовал Мишу и тут же приникал с жадным поцелуем к возлюбленной, загораясь, глухо стеная. Смотря на слившиеся в поцелуе губы, мальчик нежно гладил пунцовые щёки обоих маленькими тоненькими пальчиками, шепча с благоговением: «Папа очень любит Марину. И Мишутку…» Это отрезвляло. Малышу доставалась двойная порция любви и ласки. Стрельников, целуя родные головы и губы, шептал, как их любит, как счастлив в такие минуты.
Ей не всегда удавалось сдержать слёзы горечи: «Как эта любовь разнится с бесцеремонностью, хамством и цинизмом Павла! Как тут не отчаяться? С Лёшей могла бы чувствовать истинное счастье, как сейчас, каждый день! Обделил бог. Обобрал до крошки. Не судьба». Уходила в сторону, в укромный уголок, пытаясь успокоиться.
Стрельниковы не оставляли в беде: бросались вдогонку, обнимали каждый на своём уровне роста, целовали, кто куда, шептали слова-целители.
От этого становилось ещё тяжелей! Во сто крат! «Танталовы муки…» – рыдала беззвучно, скрипя зубами.
Пока добрались до музея, была зарёванной, затисканной, зацелованной и… желанной каждой клеточкой тела неистового Алексея. Просто кипел!
Виновато вздохнула, опуская в раскаянии светловолосую кудрявую голову: «Какой, к чёрту, разговор? Как с парнем справиться? Да тут не о разрыве говорить, а о спасении своей души и тела беспокоиться надо! Серьёзно!»
Как только встретились с семьёй Егоровых, Маргарита сразу всё поняла: «Надо их срочно освободить от Миши. На приличное время. Тут получасом не обойдётся…»
– Мишенька, согласишься с нами покататься на пони? Во-о-он там, у входа, стоит передвижной зоопарк! – сделав «большие глаза», увлекла мальчугана.
Не разговаривал, но согласился пойти с другом по саду Витюшкой. Без папы. И Марины. Обрадовалась.
– Молодец! Совсем взрослый мужчина. Присмотришь за Виктором? Он такой маленький. Забоится!..
Увидев скромную улыбку Миши, Рита взяла его за тонкую руку, повела по длинной дорожке.
Он нашёл в себе силы не оглядываться: папа с Мариной пообещали сидеть на лавочках у реки и ожидать его возвращения.
Едва Егоровы и сын скрылись за поворотом дубовой аллеи, Стрельников потащил Мари… на гору, к церкви Усекновения Главы Иоанна Предтечи!
– Лёшка! Нет! Мы обещали! Мишка… – заверещала, но остановить не сумела.
Через десять минут, задохнувшись от преодоления сотни ступеней лестницы на высокий холм, стояла на площадке и понимала, что последнюю группу из двадцати пяти приступок не осилить. Голова закружилась, подкатила дурнота, красные «мушки» замельтешили перед глазами, земля ушла из-под ног…
Алексей, оглянувшись, испуганно вскрикнул и в последнюю секунду подхватил её «в полёте»!
Скатилась бы назад, пересчитав рёбрами и шеей сотню пройденных ступенек. Не выжила бы.
…Очнулась от прохлады и тишины, от темноты и… поцелуев любимого, потерявшего голову и совесть!
В этот раз не медлил: раздел по пояс! Кричал, сходил с ума, вжимал тельце Мари в обнажённый торс, расстегнув рубашку и откинув полы.
– Что ты творишь? Вчера о чём говорили? Остановись… – тихо простонала.
Стал ещё жаднее целовать лицо, хватать грудь, бёдра, снимая бельё. Не соображала ещё.
– Где мы? Почему темно?
– Мы в часовне на холме. Не волнуйся, она закрыта. Я знаю, как сюда проникнуть незаметно, – потерял окончательно ощущение реальности и понятия, что плохо, что хорошо. – Никто не найдёт… Одни… Наконец-то! – прохрипев, расстегнул платье до конца, сорвал трусики. – Моя!
– Стоп! Очнись, придурок! Совсем очумел? В церкви Иоанна?! Может, на амвон положишь? В Царские врата внесёшь? Не важно, что их тут нет – память намоленного места осталась! Давай! Чего медлишь? Струсил?! – очнувшись, разозлилась не на шутку. – А ты меня спросил, хочу ли я этого? Здесь! Некрещёная и не святая, не монашка, не блаженная, но это… ни в какие ворота не лезет! Стрельников, ты меня разочаровал, – оттолкнув недоумевающего глупца, быстро привела себя в порядок. – Вчера ясно сказала: меня не получить, пока несвободны. И точка. Прости за сегодняшнюю ласку. Думала, поймёшь тоньше, выше уровня пояса. Если ввела в заблуждение, извини. Жаль, что…
Смолкла, не договорив, потому что произошло… невероятное!
Среди темноты заброшенного помещения сверху, через дыру в куполе, стал проникать тонкий луч солнечного света, всё ширясь и набирая силу. Вот практически всё стало видно: кучи мусора по всему полу бывшего собора, всякий хлам и железки, лужи воды там, где протекала крыша во время ливней, и что-то светлое и непонятное в углу над бывшим амвоном, угадываемом только по небольшому возвышению среди пустоты и разора. Едва луч достиг светлого пятна, как оно… зашевелилось, забормотало, встрепенулось и взлетело к свету, летя прямо по суживающейся дорожке луча туда, ввысь, в самую высокую точку купола, где когда-то был крест.
Марина поражённо вскрикнула, потрясла головой, но видение не уходило, просто приняло земную форму: крупный белый голубь, чистый и гордый, медленно и плавно размахивал затёкшими от долгого сна крыльями.
Вдруг показалось, что время замедлило свой бег.
Вот она медленно обернулась на шелест и шорох крыльев.
Вот Алексей, заворожено смотря на луч света, сильно побледнел и стал лихорадочно приводить себя в порядок, застёгивая не только рубашку, но и брюки!
Вот она сделала медленный шаг к световому пятну и заворожёно шагнула в него, а голубь, неожиданно совершив полный кульбит в воздухе, так спикировал, что, разворачиваясь, как опахалом обвил воздухом лицо и волосы, отчего разлетелись, словно от сильного порыва ветра.
Вот птица, выполнив медленный величавый круг над женской головой, резко устремилась вверх к пролому, потеряв, а, может быть, подарив пару невесомых лёгких пёрышек, которые медленно вращались по спирали и беззвучно опустились прямо в подставленные ладони Мари. Так и стояла в световом круге с поднятыми кверху ладонями, словно жрица Астарта-Ашарат на древних рисунках.
Парень замер, перестал дышать, неотрывно и потрясённо смотря, как вокруг девочки божий свет медленно сжимается, становясь меньше, словно сдавливаемый темнотой, мраком, грехом.
Вот она держит на ладонях его последнюю слабую нить.
Что-то неведомое поднялось из души и сердца. Медленно опустилась на колени прямо в грязь, сложила ладони, склонила непокрытую виноватую голову в почтении и искреннем раскаянии.
– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй мя. Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу… – тихо и отчётливо потекла из её уст старинная молитва, отражаясь от поруганных стен и дырявого купола, от куч мусора и стоящего в поражённом молчании мужчины. – …Пресвятая Владычице моя Богородице, святыми Твоими… – древние слова молитвы ширились, стократно дробясь о стены храма. – …отжени от нас, смиренных и окаянных рабов Твоих… – голос заполнил пространство собора, звеня и разрастаясь, увеличивая громкость и чёткость слов молитвы, – …от окаяннаго нашего сердца, и от помрачения ума нашего и погаси пламень страстей наших, яко нищ есмь и окаянен…
Чем громче звучала молитва, неизвестно откуда взявшаяся в девичьей воспалённой от усталости и потрясения голове, тем тоньше становился светлый луч у ног, который окончательно погас в тот момент, когда она произнесла слово «Аминь». Вспыхнул, как Маринке показалось, со стоном, и исчез, погрузив часовню вновь в темноту и убогость. Перекрестившись, встала с колен, спрятала пёрышки в карман пиджака и, не глядя на Лёху, направилась к пролому, о котором не знала, не могла знать – была в забытьи. Как так получилось – загадка. Лишь догадывалась: «Вероятно я, как Мишутка в моменты дурноты, продолжаю видеть со стороны, запоминать и складировать информацию до времени, пока познания пригодятся, – облегчённо вздохнула, прослезившись. – Спасибо, божечка! Спас от греха, падения и прелюбодеяния. Как только начнут ремонтировать церкви – обязательно стану помогать строителям, чем смогу».
Шла с высоко поднятой головой, не оглядываясь, не обращая внимания на Стрельникова.
Безмолвно следовал несколько поодаль, зорко следя, чтобы не оступилась на длинной лестнице, ведущей вниз на грешную землю: к развлечениям и суете, к смеху детей и улыбкам взрослых, к праздности и отдыху, к греху и похоти, к низменным искушениям и постыдным поступкам.
В её измученной душе не было ни праздника, ни веселья, ни волнений: застыла, замерла, затаилась душой, будто ещё находясь на связи с Ним, с Тем-кто-сверху. Словно больше не касалась нечестивой земли обновлённой сутью и плотью, зависла где-то между мирами, в нескольких сантиметрах над суетой, в дюйме над жизнью…
– …Маришка, мы вас едва не потеряли!
Кинувшись навстречу, Марго в панике заговорила, смутилась и побледнела, заметив мятый и мокрый подол платья Мари, всмотрелась в абсолютно белое лицо Стрельникова-старшего.
– Миша покатался, съел мороженое, выпил бутылку виноградного сока… – тараторила, а в глазах плескался страх и невысказанный вопрос, обращённый к паре.
– Ты когда в церковь пойдёшь? – чужим голосом Мари повергла Риту в поражённое молчание.
– Если не помешают домашние дела, в ближайшую среду к вечерне, – еле выдавила сипло.
– Что случилось Марин?
Юрий только что подошёл с разгорячёнными ребятами. Запнулся, машинально передал жене детей, воззрился на молодых.
– Вы оба выглядите так, словно увидели приведение! – попытался улыбнуться, но поперхнулся, заметив застывшие взгляды друзей.
– Так и есть. Мы только что в Предтечи… кое-что увидели. И это не сон! Я «это» ощутила всей сутью: музыка, голоса! Даже воздух там стал пахнуть ладаном в тот момент. Потом большой белый голубь появился из кучи мусора и стал кружиться надо мной.
Из кармана достала и протянула на ладони пару белоснежных пёрышек. Они сияли в свете солнца нестерпимой белизной.
– Он обдул меня крыльями, сделал круг, медленно ушёл в луч света, забрав его с собой.
– Можете мне не верить, но в той церкви ещё и не такое происходит, – Егоров-старший тихо говорил, косясь на мальчиков. – Там сторожа не держаться – боятся. Говорят, что слышат молитвы и песнопения, мертвецы встают из своих могил в такие ночи и сходятся на литургию в собор, – посмотрел странным взглядом на Марину. – Вот только, увидеть и услышать это дано не каждому. Говорят, лишь блаженные и те, кому скоро умирать, сподобливаются узреть чудо. Мариш, а ты умирать не собираешься? – криво улыбнувшись, ткнул игриво в бок. – Для покойницы подобающе выглядишь! Придётся кило косметики намазать, бледность мертвенную прикрыть, тогда, может, и сойдёшь за живую. Иначе примут за свою там, на холме, – ёрничал, сверкал серым жемчугом глаз. – Жаль, Вальпургиева ночь уж прошла… Вот бы тебя на помеле посмотреть… голенькой…
– Юра! Тьфу на тебя! – Рита, взвилась, побагровев. – Сплюнь три раза! Все плюйте! Нашли тему! И где! Храмы вокруг, соборы, погосты… Через левое плечо! Живо! – истово крестилась, целуя крестик.
Дети подбежали, тоже приложились, сияя озорными глазками.
– Умнички мои, ангелы!
Поплевав, рассмеялись, особенно малышня – развлечение! Будет о чём в группе рассказать.
– Рано хороните, – хитро улыбнулась «умирающая». – Чёрта с два! Боженьке придётся хорошо меня попросить, чтобы я ему подала свою руку… или ногу!
Расхохотались ещё громче.
У Марго плескался в глазах мистический ужас от её слов и от того, как выглядела. Передёрнулась в предчувствии: «Боже… Истощённое, белое, почти мраморное лицо, бескровные синие губы – готовое надгробное изваяние в стиле Боттичелли! Осталось колени преклонить, склонить низко голову, покрыть покрывалом!» Еле отряхнулась от наваждения.
Хулиганка же спокойно продолжала разговор:
– В церковь я не вхожа – некрещеная. Не любят меня её стены. Прошу тебя, Ритусь: панихиду по усопшим на холме закажи, пожалуйста, – внимательно посмотрела в голубые глаза подруги. – И за здравие присутствующих и… отсутствующих. Скоро, – последнее слово прошептала только ей.
Рита замерла, метнула на мужчин взгляд – отвлеклись, неуловимо вскинула бровки, поняла, дрогнула веками в согласии.
– Будешь там через два дня, говоришь? Тогда, и за путешествующих по земле, воздуху и водам не забудь!
В глазах Егоровой вспыхнул огонь догадки и смех.
Мари подмигнула: «Умница!»
– Пусть всем повезёт! Здоровья и радости! И деткам нашим тоже!
Услышав пожелания, опомнились мальчишки, затормошили, закружили и утащили Егоровых от воды и набережной, где стояли.
На холме у скамеек осталась одна пара: Марина с Алексеем. Нужно было поговорить.
Отпустив Мишку на новые качели у западного выхода, отец честно провожал его глазами.
Порадовалась и Мари: «Когда я с Лёшей, мальчик не боится далеко убегать, зная, что всегда найдёт нас рядом и вместе. Он мог бы стать нормальным… Тоже не судьба». Посидев в молчании, встала, подошла к раздвоенному дереву липы, оперлась спиной о стволы, черпая растраченную сегодня силу у природы. Дуба или ясеня поблизости не нашлось, их заменила солнечная липа.
Парень неслышно обошёл сзади, в развилке стволов приник к Марине, нежно касаясь губами затылка, волос и шеи.
– Мариночка… прости меня, любимая! Это было затмение, дьявольское наваждение какое-то! Сам поражаюсь, клянусь, единственная! Раньше никогда такого не позволял, поверь! На коленях молю о прощении, родная!
Мягко поцеловал в висок и щеку. Держал себя в руках, старался отвлечься на анализ произошедшего.
– Что там было? Мы оба сошли с ума? Всё прокручиваю увиденное и, кажется, есть простое объяснение: луч солнца попал точно в пролом на крыше и проник в собор. Чего проще? Но! Время уже больше шести вечера, лучи наклонные и никак не могли почти под прямым углом войти в дыру. Первая загадка.
Положил голову на макушку девочки и вдохнул сладкий запах сирени, замер, задохнувшись от полноты чувств. Справился, выровнял дыхание, продолжил:
– Дальше: голубь. Проснулся от луча света. Потом долго не мог размять крылья от сна. Но! Луч не мог его достигнуть при таком градусе и положении солнца. Всё сводится опять к лучу. Он не просто вошёл в крышу, но и увеличивался с каждым мгновеньем, словно солнце очутилось точно над куполом, а такое возможно только в полдень, но никак не вечером! И вновь возвращаемся к теории шести часов вечера и косых лучей. Нет, не объясняется всё то, что там было, простой физикой. Не получается. Сама посмотри сейчас на холм и часовню: лучи касаются стен и склона только сбоку, но никак не сверху!
Вздохнув, поцеловал голову и затылок, замерев на миг, купаясь в тихом коротком счастье, пока вместе.
– Потом твоя молитва, звуки не пустого разграбленного помещения, а действующего! И голоса: будто пели и молились несколько десятков человек, а ты вела в той молитве! И запах. Я его почувствовал не сразу, показалось, каким-то дымом пахнет. Позже сообразил, что это не дым, а ладан! Мы Мишаню крестили в полгода, я вспомнил аромат.
Тонко задрожал, притянул девичьи плечики, насколько позволили деревья. Заволновался, охрип, снизил голос до шёпота.
– И ты, Маришка… Ты была в тот момент другая. Незнакомая, чужая, даже лицо изменилось до неузнаваемости! Голос стал ниже и… шире, что ли? Он не просто звучал среди стен – проникал в самое сердце, сжимая в тиски. Потому я захрипел: дышать не мог – сдавило грудь! Вот тебе и мистика. И физика с лирикой в придачу.
Помолчал, взволнованно дыша в чудесные светло-русые с пепельным оттенком волосы: «Только у неё такой неповторимый колор! Уникальная моя…» Успокоился. Продолжил:
– Нас учат всему: рассуждениям, анализу, способности «повернуть» ситуацию, рассмотреть с разных сторон, вычислить многовариантность исхода, возможность развития нескольких версий дальнейших событий, связанных с этой ситуацией. Прости… не слишком сложно говорю? – спохватился, сжав её предплечья. Увидев медленное покачивание головы, решил свернуть ликбез. – Для чего рассказываю? Ты должна научиться выживать. В самых безвыходных ситуациях находить лазейки и выживать! Слышишь? Уметь даже проигрыш заставить работать на себя. И ещё: научись правильно задавать вопросы. Иногда неверно истолкованный вопрос, как и ответ, может повлечь катастрофические последствия. Поэтому умоляю: обдумывай вопросы и ответы! Если есть возможность, по сто раз возвращайся к ним, найди самую верную формулировку, и ты выиграешь минуту, которая спасёт жизнь, понимаешь? – странным хриплым голосом договорил, обнял женскую голову горячими и сильными руками. – Не сдавайся. Борись. Живи, любимая…
Только в эту минуту поняла, о чём вчера говорил с водителем такси: «Чувствует прямую угрозу нашей жизни! Старается “накачать” знаниями, способными спасти в критический миг, – онемела, застыла в ужасной догадке и диком животном страхе. – Я, против опыта целой Системы ГБ! Какие профессионалы гибли и гибнут… А тут я, гражданская, букашка безмозглая и наивная! Тля!»
«Услышав» женские мысли, стремительно обошёл дерево, притянул её в крепкие и надёжные объятия, предотвратив паническую атаку. Стал неистово целовать, стискивая, вжимать дрожащее тельце, теряя контроль, смывать страстью и чувственными переживаниями бесконтрольный ужас.
– Мы справимся! Мы сильные! Никогда и никому не показывай слабости и страха – это мощное оружие против тебя! Запомни, Мариночка! Только хладнокровие, железные нервы и ясная голова. Только нордическое спокойствие. Твоя польская спесь будет весьма кстати. Умная злость тоже. И бесподобное упрямство. Я с тобой, моя девочка… Я всегда буду рядом…
– Лёшка, оторвись! Они рядом, – еле прошептала.
Целовал безоглядно на виду у всех: Егоровых, гуляющих, «горилл» и, наверняка, знакомых его жены или её родни.
Растерянно заглядывала в мужские обезумевшие глаза, ругаясь в уме, на чём свет стоит: «Нет, любовь делает мужчину неосмотрительным. Да что там – дураком! Идиотом! Тупицей недальновидной и эгоистичной… Глухарём…»
– Ну и пусть! Зато я тебя целую и уже не на земле стою – парю в небе! Пусть завидуют!
Вновь поцелуй, но уже мягкий, сладкий и чувственный, с тихим стоном и слезами счастья на глазах. Взяв эмоции под контроль, отстранился, по-особенному заглянул в зелень.
– Сегодня же поговорю с Наталией. Больше так не может продолжаться, – голос осип, стал виноватым. – Понимаю, что всем нам предстоит нелёгкое время. Теперь готов пойти на открытый конфликт. Я хочу стать твоим мужем, Маринка! Принадлежать сердцем, душой и телом на законном основании, моя польская гордячка, – коснулся губами лба, посмотрел пристально в глаза. – Ты пойдёшь за меня, любимая?
– Лёша, этот вопрос станет уместен, когда будем свободны, – прошептала.
Сияя счастливым смущённым взором, приникла, положила голову на гулко стучащую грудь парня, заглянула снизу в лицо.
– Ты согласен отложить его на время?
– Да, счастье моё.
Притянул сильнее, обнял так, что у неё помутилось зрение. Очнувшись, немного ослабил хватку, взволнованно поцеловал вздрагивающими губами истощённое, с нежным стыдливым румянцем личико.
– Мне понравился твой вопрос Маришка. «Пятёрка». Умница! Ты поразительно быстро схватываешь, – отпустил, отступил, странно посмотрел, словно коснулся души кисеёй. – Ты выживешь, я верю, родная! Ты, как губка! Эх, в нашу «школу» б тебя…
– Нет! Стоп! – перебила. – Я не слышала этих слов! Никогда, – дёрнулась тельцем, напряглась, возмутилась, строго посмотрела, нахмурив бровки. – Не вздумай ещё раз произнести это слово, Стрельников. Не прощу. Объяснения не жди. Удовлетворись догадками.
Тут подбежали дети и повисли на шеях! Егоровы больше не могли их удерживать. Стало не до серьёзных разговоров. Пришло время для дружбы и детской любви.
«…События в заброшенной церкви Усекновения Главы повернули ситуацию другой стороной. Стало легче и мне, и Алексею. Что бы там ни было, оно его отрезвило куда сильнее, чем мои слова негодования – вмешался сам Господь».
Вечером сидела в своей комнате; муж где-то пил, дал спокойно пожить и поразмышлять.
«Долго буду говорить Ему “спасибо” за помощь. Одной с обезумевшим огромным парнем не удалось бы справиться. Ему же отключило разум полностью – говорил животный инстинкт! Не вмешайся Всевышний, Стрельников “взял” бы меня против воли. Это навсегда убило бы мою любовь и… погубило душу. Не из-за греха. Без Лёши не выжила б. Наложила бы руки. Не нашла бы смысла жить без него. Одиночкой. Шагнула б с балкона. Вот так-то, Машук. Ты оказалась совсем не “железная полька”. Простая растерянная русская девчонка. Ею и сгинешь».
Май 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/06/03/233