Прекрасные будни детства

                Прекрасные будни детства.

     И кто придумал эти экзамены?
     Родители обещали, что летом отправят Вадика к знакомым на Карельский перешеек. В прошлом году ему пришлось летом отдыхать под Гатчиной. Река там была, быстрая, холодная. Кажется, Ижора. Молока было в изобилии. У хозяйки была своя корова, куры, огород. Хлеб, сардельки и прочие продукты мама привозила из города. С едой проблем не было. А вот с развлечениями - одна река и все. Где-то вдалеке был лес, но  в него не пускали. И правильно, все равно не пошел бы, - страшно. Вот и сидел все время на берегу, пытаясь поймать рыбешку. Но ничего не получалось. К осени, правда, появились охотники на уток. Утки летят вдоль реки, а охотник стоит за кустом и - бабах сразу из двух стволов! Потом подберет  утку, свернет ей шею для верности, – вдруг он ее только оглушил,- и в мешок. Но почти сразу после прихода охотников мама приехала и увезла в город - в шестой класс.
     «Ну, теперь то я уже взрослый, считай, семиклассник, - размышлял Вадик, - можно и в лес одному ходить. Там, в Карелии, леса сколько хочешь.   Вот построю себе штаб в развилке какого- нибудь дерева у дороги и буду наблюдать за всеми машинами, телегами, путниками! Жалко, что папа заберет бинокль, когда уедет в экспедицию.  А вообще то зачем мне штаб? Ха, это пусть малышня занимается такими пустяками! Папа обещал купить велосипед, если  хорошо сдам экзамены! Вот это да! Может быть, и впрямь купит! Ну, тут уж не до штабов будет».
      Из всего двора велосипед был только у длинноногой Нинки, да и то женский.
      «Я то знаю, как надо обращаться с настоящим велосипедом! - продолжал мечтать Вадик. - Сначала надо будет обкатать его: съездить  в конец Васильевского острова, потом к яхт-клубу, потом проехать мимо Мишкиных окон, пусть позавидует. А уже потом, в деревне, можно будет встречать маму с поезда, брать у нее тяжелые сумки и – на багажник... Размечтался! А экзамены! Их ведь еще сдать надо».
     Все повернулось совсем иначе. Экзамены неожиданно отменили, вообще, говорили о них лишь для того, чтобы попугать, подготовить к тому, что в седьмом классе уж точно будут.
     После такой новости, накануне последнего дня учебы, Вадик долго ворочался в постели, предвкушая поездку в Карелию и обдумывая ситуацию с велосипедом. Из соседней комнаты слышался приглушенный разговор. Мама с папой о чем-то спорили.
Смысл спора был не понятен, но Вадик догадывался, что маме не нравилась какая-то папина знакомая, жившая на Алтае, куда папу снова направляли в экспедицию.
     «Одна морока с этими девчонками, - думал Вадик, вспоминая, как Нинка, катаясь, почему-то всегда по нескольку раз проезжала мимо него, как хотелось попросить ее дать ему покататься, а она, эта дура Нинка, не догадывалась сама ему предложить. – «Не просить же мне у девчонки! Еще чего, не дождется!».
     С этими мыслями он заснул, и ему приснился шикарный велосипед, и он вовсю жмет на педали, а Нинка с Мишкой, бегут за ним и клянчат: «Дай покататься! Ну, дай, жила несчастная!».
      А утром мама сказала:
      - Поедешь с отцом в экспедицию на Алтай.
      - А как же Карельский? А велосипед?
      - Алтай не хуже. К тому же папа обещал дать тебе одностволку.
      Ружье?! Ему?! Обалдеть! Вадик мигом забыл о велосипеде и, вообще, забыл обо всем на свете.
      - А когда мне его купят?
      - Не купят, а дадут, когда приедешь в поле,- сказала мама.
      Папа кивнул, подтвердив, что все в порядке, что ружье гарантировано, и тут же объяснил, что «полем» геологи называют работы в экспедициях. У нормальных людей это называется «командировкой», а у геологов – «полем».
      - А удочки?
      Вадик понимал, что это уже слишком, но не спросить об удочке он не мог.
      - Ну, если ты так хочешь… Сколько денег надо?
      - Я не знаю.
      - Хорошо, тогда вот тебе десятка. Купи удилище, поплавок, крючки, грузила с запасом. Сдачу принесешь.
      - Спасибо, конечно принесу. А мушки можно?
      - Можно.
      - А ножик маленький, чтобы леску резать?
      - Можно и ножик.
      - А…
      Папа посмотрел внимательно, а мама отрезала:
      - Хватит.
      Вадик побежал в магазин, долго стоял у прилавка, выглядывая снасти, а когда продавец начал его выгонять: «или покупай, или иди гуляй», - гордо вынул десятку и на глазах у выпучивших глаза пацанов перечислил все свои покупки. Сдачи осталось совсем ничего. Мама, как всегда, оказалась права.
 
      Поездка на Алтай прошла не без приключений, в числе которых были и погоня за своими вещами, уехавшими в купейном вагоне, пока они с отцом осматривали Свердловск, и пересадки в попутные зеленые поезда, на которых они догоняли свои вещи. А когда догнали, благополучно доехали до Бийска, где была основная база большой  экспедиции, занимавшейся геологической съемкой Алтая.
      Вадик получил настоящий спальный мешок и долго учился влезать в него и зашнуровываться. Хотелось влезть головой вперед, а надо было наоборот - натягивать мешок на себя, начиная с ног. Это трудное  занятие, а, по существу, борьба с мешком, на некоторое время отодвинуло мысли о ружье. Научившись спать в мешке, надо было еще научиться тому, как не затеряться в чужом незнакомом городе. Отец все время был занят и не мог следить за Вадиком. Кроме того, надо было постоянно оберегать удочки, которые всегда почему-то попадались всем под руки или под ноги. Когда же было объявлено об отъезде, все мысли его перекинулись на грузовик, набитый экспедиционным скарбом и людьми, приютившимися где-то наверху, на куче вещей. В кабине поместились только водитель и отец, был начальником партии и, соответственно, - всех, кто был в грузовике.
       Вадик кое-как примостился в кузове автомобиля, который лихо гнал по прямой и ровной дороге, с огромным трудом поднимался на перевалы, уезжая все дальше и дальше по Чуйскому тракту туда, где бурлили  Катунь и Бия. На второй день поездки начались настоящие горы, и грузовик, свернув с тракта, поехал проселками, постоянно останавливаясь из-за перегрева радиатора на крутых подъемах или скользя, как на лыжах, на размытых дождями глинистых проселках. После предгорья начались, невысокие горы, потом все выше и выше, а когда показалось, что грузовик не осилит очередной подъем, неожиданно взгляду открылась небольшая деревушка, стоящая на берегу бурной реки. Эта река оказалась притоком Катуни и была бурной лишь потому, что время таяния горных снегов еще не прошло.
      Грузовик остановился, скарб выгрузили, и с помощью взятой у кого-то из местных лодки и веревки, перекинутой через реку, перетащили вещи на ровную площадку на другом от деревни берегу, где и разбили палаточный лагерь.   
       Почему лагерь не организовали в деревушке,  стало понятным довольно быстро. Молодые рабочие, набранные в Бийске, уже в первый вечер перебрались через реку и на танцах подрались с местными парнями. На следующий день в лагерь заявилась делегация местных активистов-стариков для переговоров с начальником. Разговор происходил в самой большой, отцовской палатке. Там стояли несколько разборных столов для работы с картами и документами, много вьючных ящиков, где хранились все материалы и ценности экспедиции, среди которых не последнее место занимали канистры с питьевым спиртом.         Вадик расположился недалеко и слышал почти весь разговор. 
       Отец сначала обстоятельно  рассказал прибывшим о задачах экспедиции, показал им все планы геологических маршрутов и переходов, посетовал на незнание района. Старики с удивлением рассматривали карты,  узнавая места, в которых прожили всю жизнь, но которых никогда не видели на бумаге. Когда же отец показал им материалы аэрофотосъемки, и они увидели свою деревню и  ее окрестности с высоты птичьего полета,  все радостно загалдели и стали наперебой давать советы:  где лучше перейти перевал, какие тропы проверены и надежны, а какие ведут в тупик или пропасть, когда лучше начать движение, в каком колхозе лучше арендовать лошадей, а где не стоит, и так далее, и так далее. Отец  поддакивал и старательно записывал советы стариков. Уже выходя из палатки, поглаживая животы, в которые были залиты и чай, и , наверное, кое –что покрепче старики вспомнили причину своего посещения. Однако, на фоне развернувшихся перед ними грандиозных государственных задач, о которых так красочно рассказал им отец, эта причина показалась им слишком мелкой, и они даже с некоторым смущением поведали ему о том, что, дескать, экспедиционные  рабочие уж очень охочи до деревенских девчат, а местные парни этого не любят. Отец немедленно пообещал, что впредь никаких стычек не допустит. После ухода стариков он собрал всех в палатке и запретил  без разрешения пересекать реку, лригрозив ослушникам увольнение без содержания. «Международный» скандал был предотвращен.
     Вечером пожилой геофизик, который работал в этих местах раньше , рассказал, что бывали случаи настоящих побоищ между местными и экспедиционниками, и удивлялся, как ловко удалось отцу уладить столь непростую проблему.

      Река быстро несла свои весенние воды буквально в нескольких шагах от лагеря. Удочки были размотаны,  и Вадим важно запускал купленных в городском магазине мушек в надежде вытащить серебристого хариуса. Однако, клевать хариус не торопился. К вечеру один из рабочих, освободившись от заданий, подошел к реке и тоже  стал закидывать удочку с соседнего камня.  Натаскав небольшое ведерко хариусов, он ушел в лагерь. Стемнело. Клева не было. Пришлось уходить в палатку.
       Утром Вадим не пошел на рыбалку. Он напомнил отцу про ружье, чему тот не очень обрадовался. Отец явно надеялся, что рыбалка увлечет сына, и ружье не понадобится. Но, коли обещал, надо выполнять. В резерве оставалась легкая одностволка, которая и была торжественно вручена Вадиму вместе с несколькими патронами, заряженными мелкой дробью.               
       - На птицу, - объяснил отец. - От лагеря иди только вдоль реки. В лес не заходи. Сразу заблудишься. Поосторожнее с ружьем. Курки взводи только тогда,  когда отойдешь подальше от лагеря. И не вздумай стрелять в большого зверя.
      - Это почему же не стрелять? А зачем тогда ружье?
      - Не смей! – прикрикнул отец, но тут же, как бы извиняясь, тихо сказал: - Да был один случай. Запомнился.
      - Расскажи.
      Вадик любил слушать таежные рассказы отца, а у отца не часто было время для них.  Нынче же завтрак  задерживался, время еще было и отец начал рассказывать:
       - Был у нас в отряде молодой парнишка. Занимался спортивной стрельбой из мелкашки. Хорошо стрелял. Дело было на Подкаменной Тунгуске. Мы после «поля» сплавлялись на баркасе вниз. Устали все, образцов полные рюкзаки. На палубе остался один этот парнишка да матрос-рулевой в рубке. Рулевой смотрит вперед и ничего по сторонам не видит. А парнишка пристроился на палубе за рубкой. Все остальные  в кубрике, накрытом сверху брезентом вместо крыши, сварили кашу и с удовольствием ее уписывали под мерный рокот двигателя. Надо же было  такому случиться, что какому-то медведю понадобилось пересечь реку. Парнишка увидел его голову над водой и выстрелил. На нашу беду – попал. Но застрелить медведя из мелкашки невозможно. Мишка рассвирепел, как-то сумел догнать баркас и залезть в него. У парня, естественно, голос, вместе со всем остальным, ушел в пятки.  А медведь пошел по палубе и наткнулся на брезент. Когда он неожиданно рухнул прямо на наш стол с наваристой кашей,  получилось что-то вроде сцены на картине «Не ждали»: медведь смотрит на нас, мы на него… Чем все это могло бы кончиться,  можно только  предполагать, но тогда начальникам отрядов и партий полагались наганы; в тайге чего не бывало. Вот и наш начальник отряда всегда держал наган при себе. Многие, правда, посмеивались за это над ним, на что он неизменно отвечал: «береженого и Бог бережет, особенно в тайге, где не только медведь хозяин». В тайге, действительно, частенько скрывались беглые зэки. Эти  люди были пострашнее любого медведя. Словом, наш начальник не растерялся. Успел выстрелить медведю прямо в ухо. Помнишь Дубровского? Медведя только так и можно застрелить из пистолета.  Только благодаря этому выстрелу и удалось избежать беды.
      - А этим начальником был ты?
      - Да, какая разница, кто был кем. Главное, что надо тебе запомнить: никогда не дразни зверя. Вообще-то, летом, когда прокорма хоть отбавляй, медведь – едва ли ни самый безобидный и трусливый зверюга. Возможно, увидев нас, он бы сиганул обратно в реку от испугу. Но рисковать и медлить было нельзя. А если бы начал просто вертеться и размахивать лапами? Всех бы положил в тесном кубрике.
      - А шкура, которая у нас на даче валяется, это та шкура?
      - Нет, не та. Тот медведь был бурый, а на даче шкура почти черная. На даче шкура  дальневосточного медведя. Я ее купил у охотника за бутылку водки.
       - А что с эти парнем стало?
       - Как что? Ничего. Штаны только стирать пришлось. Да и медвежатины он больше никогда не ел.               
       - А ты ел?
       - Приходилось, когда есть нечего было. А так я предпочитаю баранину и свининку, особенно,  ветчинку. Иди-ка ты лучше кашу есть, а то от этих гастрономических разговоров у тебя все слюнки кончатся и на нашу пустую кашу ничего не останется.

       После завтрака Вадим опоясался выпрошенным патронташем, смастерил переметную сумку через плечо и важно пошел вдоль реки охотиться на птицу. Курок он взвел, отойдя от лагеря на несколько десятков метров, как наставлял отец. Слегка пригнулся, чтобы не вспугнуть добычу, и легкими, крадущимися шагами пошел от кустика к кустику.
       Неожиданно на пенек присела небольшая птаха, похожая на куличка.  Вадим спрятался за куст, затаил дыхание и прицелился. Птаха мирно вертела хвостом. Грянул выстрел. В плечо больно ударило, из ствола появился дымок.  Не дожидаясь , когда дым рассеется, Вадим бросился к добыче. Куличек лежал на земле.
       «Вот это настоящая охота, - подумал Вадим, - не то, что рыбалка, где и рыбы то нет. Вот настреляю птицы, сварим суп из дичи, накормим всю экспедицию. А Мишка от зависти лопнет, когда я ему буду про охоту рассказывать». Он взял куличка. На него смотрели два меленьких, черных,  внимательных глаза. Вадим вспомнил, как охотники сворачивали головы уткам. Но даже и не пытался это сделать сам.  Что делать с куличком? Положил ружье на землю взял куличка, осмотрел. Ни крови, ни ран не было видно. Положил куличка на землю. Куличек лежал, не двигаясь, и только смотрел и смотрел, как будто спрашивая: «зачем ты меня убил?». В горле у Вадима запершило. Он перекинул ружье за спину,  осторожно взял куличка в обе руки и побежал к лагерю.
       - Ну, что, – спросил отец.- Слышал твой выстрел. Добыл что-нибудь, или промахнулся?
        - Вот,- Вадим протянул куличка.
        - Так это же кулик. Да еще птенец. Еле летает, наверное. Зачем же ты его? Отпусти. Пусть себе летит.
        - Не могу, он не летает. Я его уби-и-и-ил.
        Вадим не смог сдерживать слезы и заревел.
        - Не реви, давай  посмотрим.
        Отец взял куличка. Одно крыло и шея выглядели как-то неестественно, но крови  не было видно. Очевидно, его сильно оглушило и парализовало выстрелом. Двигаться он не мог.
        - Не жилец твой кулик. Надо его прихлопнуть, чтобы не мучался.
        - Нет, не надо. Я сам его вылечу, если ты не можешь.
        Вадим пошел в палатку, натаскал свежей травы, устроил гнездо, положил туда куличка. Куличек мирно прилег на бочок и, казалось, чувствовал себя вполне прилично. Вечером Вадим даже попытался покормить и попоить птичку, но она ничего не хотела, только смотрела своими черными глазками куда-то вдаль, ибо головой вертеть не могла.
         Утром Вадим проснулся и сразу бросился к гнездышку. Куличек также мирно лежал на боку, но глаза уже не смотрели. Он умер. Вадим заплакал, потом тихо, чтобы никто не видел, взял  куличка, взял лопату и пошел в лесок хоронить свою первую добычу. Эта птаха, эта первая его добыча оказалась и последней; никогда больше Вадим не брал в руки ружье, чтобы убить живое существо без надобности. Он держал в руках и боевой  карабин, чтобы защититься от  белого медведя, и двустволку, заряженную жаканами, чтобы защититься от волка или бурого медведя, и пистолет,  чтобы отпугнуть зверя, но никогда не мог понять свирепой радости охотника, вооруженного дальнобойным ружьем с оптическим прицелом, а то и автоматом, «смело» вступающего в единоборство с лесным зверем. Таких охотников иначе, как «мясниками он» не называл. Если уж совсем есть нечего, - можно, конечно, подстрелить «зверушку», но убивать животных ради забавы… Впоследствии Вадим стал отличным стрелком, разрядником. Это скольких же  «зверушек» спас маленький куличек, оставив в памяти  будущего профессионального геолога немой и страшный вопрос маленьких черненьких бусинок? Эти птичьи глаза навсегда внушили отвращение к убийству беззащитных животных. Понятно, раньше, в давние времена, схватка была равной: у них крылья или ноги - пойди догони, или когти, клыки - попробуй, тронь? Хочешь взять зверя и насытиться, рискуй, дерись, бегай.  А теперь? Еды сколько хочешь, а риска никакого. Такое вооружение, что один охотник может весь лес вычистить. И вычищают.

        Когда отец проснулся, Вадим вернул ему ружье и патронташ.
        - Ну, что, охотник, настрелялся? Не расстраивайся, на охоте и не такое бывает. Когда оленей… - посмотрев на Вадима, отец осекся. - И правильно, - сказал, минуту спустя. - Зачем тебе стрелять кого-то? Вон рыбы сколько. У тебя такая удочка. Наловишь, накормишь всех.
       - Не ловится у меня рыба. Вон у Ивана, так прямо - одна за одной. А я вчера целый день простоял зря. 
       - Тащи свою удочку. Разберемся. Иван! Подойди, подсоби тут нам с Вадимом.
       Подошел Иван, посмотрел на городское чудо.
       - Да, леска, что надо. А вот мушка ни к черту. Она из птичьего пера сделана. Перо намокает и в воде  на муху не похоже. Надо делать мушки из конского волоса.
       - Так научи. А леска у тебя тоже такая же?
       - Нет. У меня только  конец из жилки, а леска тоже свита из конского волоса , как кнут. Такую леску хорошо забрасывать. Ну, Вадик, леску я тебе скрутить не обещаю. Очень уж это муторно. А мушек сейчас наделаем. Тащи конский волос. Только осторожно, дергать надо из хвоста.
       Наделали мушек, и Вадик пошел на речку. Раза два клюнуло, но сорвалось. Ему никак не удавалось забросить леску подальше от берега. К вечеру пришел Иван, встал рядом и долго смотрел на мучения парня. Потом пошел в лесок, вырезал длинную, тонкую березку, обчистил ее от коры и веток, снял леску с удочки Вадима, привязал к новому удилищу и, взяв в одну руку мушку, другой рукой, в которой было удилище, сделал плавное забрасывающее движение. Мушка упала довольно далеко, а потом стала  выделывать полукруг, подчиняясь опытной руке Ивана. В самом дальнем конце полукруга выпрыгнул хариус и Иван вытащил рыбку.
       - С почином, рыбачок!
       Вадик быстро научился забрасывать, хотя работать одной рукой с длинным удилищем было совсем нелегко. Зато - хариус стал клевать!
       - С кнутом, оно, конечно, лучше, - войдя в роль учителя, вещал Иван. - У тебя есть леска разной толщины? Если есть – можно связать из разных лесок кнут. Тоже хорошо будет. Но конский, конечно, лучше.
       - Нет, у меня только такая, тонкая. Спасибо, я понял в чем дело. Главное, чтобы на муху было похоже и бросать надо подальше от берега. Я постараюсь еще длиннее удилище сделать, высушу, будет полегче этого. Спасибо.
        До темноты  Вадим натаскал полведра хариуса и, важно, гордый собою, отнес добычу на кухню.
      - Ну, теперь с голоду не помрем! - всплеснула  руками повариха и сунула Вадиму кусок хлеба со сгущенкой, - точно, Вадик, теперь мы всегда будем с рыбой.
       Однако вскоре лагерь пришлось сворачивать. Из дальнего звероводческого колхоза пригнали лошадей для переезда в горы. Лошади были старые, полудохлые, предназначены они были на корм каким-то пушным зверям, то ли лисицам, то ли соболям. Договорились с начальством звероколхоза так: после окончания полевых работ лошадей вернут, а за их аренду колхоз еще и денег получит, правда, немного. Получилось всем выгодно: колхозу не надо кормить лошадей до осеннего забоя, ибо мяса на корм зверью пока хватало, а геологам на время экспедиции не надо арендовать или покупать лошадей по большой цене.
       Одним лошадям было невдомек, что скоро их разделают на корм пушистым хищникам, не понимали они, куда их ведут, зачем, что с ними будет завтра. Все лошади были вполне симпатичными, миролюбиво давали себя оседлать, не брыкались, не кусались. Только  одна пятнистая и молодая кобылка  никак не давалась. Верно, еще не ходила под седлом. Пришлось наречь ее Пегашкой и срочно объезжать. А кто согласится? Естественно, никто. Лошадей было только, только, в обрез. А еще и Вадику надо было выделить лошадь. Вот начальнику партии и пришлось взять себе единственную среди прочих кляч, молодую необъезженную лошадь.
       Объезжать ее надо было по всем законам ковбойского искусства: сначала приманить, потом надеть седло, потом как-то вскочить и удержаться в седле на извивающейся, прыгающей козлом и брыкающейся лошади, потом гонять ее по кругу на длинном поводке, потом взнуздать и приучить к командам.          
        Дня два  рабочие- конюхи распределяли участников экспедиции и груз по лошадям. Дело вроде бы и не сложное, но ошибиться никак нельзя. Лошади все разные: мало того что старые, но одни – покрупнее, орловские, другие – помельче, монголки, одни -ходившие под седлом, другие - не ходившие. Люди тоже все разные: тяжелые, легкие, имевшие опыт верховой езды, не имевшие такого опыта. А ехать долго, да по горным тропам. Оступится лошадь или испугается чего-нибудь - быть беде.
        Пока же конюхи все распределяли, отец приучил свою Пегашку к седлу. Да так здорово, что его она слушала, а на всех других, даже на конюхов, косилась и начинала бить копытами.
        - Ну, начальник, быть тебе коневодом, - шутили рабочие, наблюдая, как отец гарцевал на Пегашке.
       А Вадику дали большую, старую, очень спокойную и послушную лошадку.

       Через два дня, растянувшись длинной вереницей, отряд геологов тронулся вглубь горной страны Алтай. Ехать пришлось, пересекая горные реки, перевалы, плоскогорья, усыпанные маками, и горы, поросшие могучими кедрами и соснами. Вот тут и стало понятным, почему лошадей списали на корм зверью. Лошадь Вадика оказалась больной и страдала отдышкой. Вадик сначала не понял, что она больная и пробовал ее стегать, когда она останавливалась на подъемах. Но потом ему объяснили,  в чем дело, и пришлось на подъемы идти пешком, а на лошадь садиться только на спусках или на ровной тропе. Некоторые лошади плохо видели, а одна даже упала в ущелье, видимо, оступилась. Благо, что конюхи еще в лагере обнаружили этот ее дефект и не посадили седока, а лишь нагрузили ее двумя вьючными ящиками. Груз достали, а лошадь пришлось списать.
       У всех лошадей были какие-то изъяны, потому их и отдали в зверосовхоз: зачем возиться? Вот только с Пегашкой было не понятно. Молодая, красивая. Неужели из-за крутого нрава выбраковали? Не понятно. Она оказалась отличной ездовой лошадью.
       Палаточный лагерь разбили на берегу горной реки, вытекавшей из озера. Рыбы в реке было немного, но Вадик уже приноровился и таскал потихоньку хариусов, хотя  наловить на обед всей партии никак не получалось. А между тем, с продуктами становилось все хуже и хуже.
       Работа же шла своим чередом: инженеры- геологи каждый день ходили в маршруты, собирали образцы, описывали обнажения.
       А караван с провизией, который должен был придти и на обратном пути увезти  эти образцы на базу, все не приходил, хотя по рации сообщили, что он уже давно вышел. Наступил день, когда  у поварихи осталось только немного муки и соды. Она напекла маленьких хлебцев и сказала, что «ресторан закрыт», а на своей палатке повесила бумагу с надписью: «все ушли на фронт» - и, действительно, пошла собирать грибы и ягоды.
       В первый «постный» день один из рабочих взял  ружье, которое без дела лежало в палатке начальника, и пошел с Вадиком на охоту. В сотне метров от лагеря он вдруг присел на корточки и дал знак Вадику притаиться. Впереди из травы торчала чья-то голова. Грянул выстрел. Подстрелили здоровенного глухаря, который наверное и людей-то никогда не видел, а посему и вертел головой , не понимая, кто это к нему, такому большому и сильному, крадется. Вот и довертелся до кастрюли. Первый успех подзадорил всех, у кого были ружья, идти на охоту. Но дичь, видимо, поумнела, попряталась.
       На следующий день начальник отменил все маршруты, приказал подготовить лагерь к консервации, а лошадей к переходу. Выход на базу назначили на следующий день. А вечером пришел караван с провизией. Вещи снова распаковали, приготовили сытный ужин, и на следующее утро – вперед, за работу!
       Время летело быстро, лагерь меняли каждые две недели, переезжая на новые места. Обычно, через один два дня в лагере появлялись друзья - бурундучки. Они внимательно следили за геологами, иногда даже рылись в вещах. Вадим пытался угощать их хлебом, горохом, но бурундуки угощения не принимали.
       - Не старайся, - говорила повариха, - у них кедровые орехи есть. Они сами могут тебя угостить, поищи лучше шишек под кедром.
        По утрам, после завтрака, у поварихи выкраивалось немного времени,  и она брала Вадима в лес, окружавший лагерь. Ходить в лес один он боялся: можно и заблудиться, и с медведем встретиться.
         Медведи, правда, особенно не беспокоили. Но однажды случилось несчастье с одной из лошадей. Она ночью запуталась в привязи и, упав на острый сук, пропорола себе живот. Спасти ее не было возможности. Все долго отнекивались выполнить жестокую миссию и забить обреченную лошадь. Наконец, удалось уговорить одного рабочего, пообещав ему в награду острый штык - кинжал, который отец всегда возил в экспедиции.        Зарезанную лошадь зарыли в сотне метров от лагеря. Но то ли не глубоко зарыли, то ли у мишки чутье такое хорошее, только буквально на следующий день он разрыл яму, откопал лошадь, поел, а остатки перетащил чуть дальше и наведывался каждую ночь на «перекусон». Пришлось даже поменять место лагеря: мало ли что ему на ум взбредет, когда он прикончит тушу? Не захочет ли живую лошадь попробовать? Да и лошади по ночам не спали: боялись, ржали, рвались с привязей.
         Короткое полевое лето пролетело быстро. Яркая, разноцветная августовская красота алтайской природы казалась Вадиму прекрасным сном. Ему, ленинградскому мальчишке, трудно было поверить, что все виденное настоящее. В синеве неба терялись вершины гор, на которых еще оставался сверкающий и переливающийся в лучах солнца снег, а чуть  ниже красным огнем разливались плоскогорья, покрытые плотным ковром маков. Где-то между снегом и маками затерялись небольшие полянки карликовой березки, мелкие болотца с клюквой, ниже маков росли сосны, лиственницы, а еще ниже, сначала несмело, редко, а затем все смелее и гуще разрастался кедрач. Огромные деревья давали приют и корм бесчисленным пернатым, мелким и крупным грызунам, за которыми постоянно охотились орлы, коршуны, совы, куницы, соболи. Вся эта живность постоянно боролась за еду, за жизнь, беспрерывно снуя в кронах и ветках могучих кедрачей. Стоило только остановиться, на мгновение притаиться, прислушаться и весь этот  постоянно движущийся мир показывал себя во всей красе, торжественности, жестокости и таинственности, о которой в городе  ничего не было известно. В любое время дня и ночи Вадим мог часами прислушиваться и присматриваться к этой лесной жизни, любуясь ею, пытаясь понять и навсегда запомнить эту красоту, мощь и таинственность окружавшей его природы. Он жадно впитывал в себя жизнь ближнюю, жизнь кустов и деревьев, и всякой живности, средь которых стоял их лагерь, и наблюдать за которыми он мог,  не выходя за его пределы. А что делалось вдали, на склонах голубых гор, в уходящих за горизонт долинах, где жили маралы, косули, волки, медведи, лисы?  То был уже другой мир, недоступный ему, но еще более таинственный, манящий и страшный. 
        А люди? Он никогда столь долго и столь близко не жил среди такого множества взрослых людей. Родители не в счет. Родители - это родители. Общение, игры - это ребята во дворе. А тут - одни взрослые! Нормально и поговорить не с кем. У них - свои заботы, у него - свои. Зато чего он только не наслушался! Особенно вечерами.
        Палатки геологов были слабо освещались изнутри керосиновыми лампами и перед «отходом ко сну» молодые рабочие все время о чем -то вспоминали, над кем-то смеялись, ругались друг с другом, мечтали, как вернутся домой. Почти всегда разговоры вертелись вокруг девушек. «Вот чудаки,- думал Вадим, - нашли о ком говорить». Инженеры–геологи  - эти все больше о работе, да о работе.
        А повариха жила одна, но иногда к ней заглядывал на огонек молодой рабочий, и она сразу почему-то тушила лампу. «Керосин экономит,- делал вывод Вадим. - Она хорошая, всегда папу слушает, керосина мало, вот и экономит. Другие  тоже могли бы экономить. Чтоб болтать о девчонках или о работе  керосин не нужен».

        Лето заканчивалось. Пришла пора ехать домой, собираться в школу, учиться.
        Добираться до Ленинграда пришлось одному. До Бийска он доехал на грузовике, привезшем продукты и увозившем найденные экспедицией образцы. Ехал уже в кабине, важно вертя головой и рассматривая  знакомые перевалы. В Бийске пристроился к поезду, и все могло бы закончиться  совсем благополучно, если бы в вагоне не оказалось много амнистированных зэков, возвращавшихся в родные места. Все «цивильные» пассажиры не спали и не выпускали из рук свои сумки и чемоданы, опасаясь вполне возможного воровства. Вадиму нечего было прятать, он спокойно спал, но лишь одну ночь, ибо вскоре подхватил от кого-то из вагонных соседей каких-то зловредных насекомых, которые  и не давали ему спать. Дома, уже в городе, мама его протирала с ног до головы керосином, потом долго мылила черным, густо пахнущим смолой мыла, стирала белье, а потом несколько дней кряду проверяла шевелюру, высматривая «подарки» бывших заключенных.

        Во дворе ничего не изменилось. Мишка еще не приехал. Нинка выросла, стала еще длиннее и сразу подбежала, чтобы «померяться». К счастью для Вадима, он тоже подрос и стал даже немного выше Нинки.
        - Куда тебе,- снисходительно процедил он, - уверенно показывая ладонью, приставленной к Нинкиной макушке, чуть ниже своей маковки.
        - А девочкам положены каблуки, между прочим. Вот надену каблуки и все равно буду выше тебя.
        - Ну и что. А я еще больше вырасту, а ты уже больше расти не будешь.
        - Это почему же не буду?
        - А мне в экспедиции один знакомый говорил, что девчонки растут только до четырнадцати лет. Что, съела?
         - Дурак твой знакомый. И ты такой же.
         - Сама дура.
         Нинка дернула головой и пошла, высоко поднимая свои длинные ноги, слегка прикрытые короткой юбочкой. Пройдя несколько шагов, вдруг повернулась и крикнула:
         - Ты что уставился?
         Вадим и сам не знал, чего это он так пристально всматривался во что-то новое и  таинственное, почудившееся ему в стройной девичьей фигурке.
         - Это кто уставился?! – возмущенно взмахнул он руками. -  Я уставился? Очень надо!
         Нинка совсем по-женски  придержала слегка раздувающуюся юбчонку.
         - Не стыдно?
         - А чего стыдно-то? Чего это я в тебе не видел, чтобы было стыдно?
         Вадим повернулся и пошел домой, не понимая, что с ним произошло, что произошло с Нинкой, что он в ней такого вдруг нашел. Он не знал еще, что сегодня в последний раз смотрел на Нинку, как мальчишка, что завтра Нинка, действительно, наденет каблуки и, когда выйдет во двор и заговорит с ним, у него уже не будет желания ругаться с ней, дергать ее за косу, да и косы уже у Нинки не будет. Он не подозревал, что ему будет и радостно, и тревожно  разговаривать с ней, что эта тревога предвестник пришедшей юности. Он еще не понял, что прекрасные будни детства  кончились, что прошедшее лето было последним в его детской жизни.


Июль 2006.