Обычная история
До Диксона добрались как обычно - на перекладных, после длительного ожидания погоды в Амдерме. Самолет плюхнулся на расчищенную после недельной пурги полосу и довольно уверенно подрулил к вокзалу. Нас встретил кто-то из экспедиционных хозяйственников, отвел в пустующий от прежних экспедиций балок и выдал талоны в столовую. Гостиница была забита “высокоширотниками”, а нам доставалось то, что осталось.
Прилет на север всегда одинаков. Сначала все бегут в столовую, чтобы не опоздать. Иногда везет – и достается прекрасный кусок жареного северного омуля или оленины. Иногда - не везет, и приходится довольствоваться котлетой или бифштексом из мороженой говядины. Мы поели то, что “бог послал”, а потом раскрыли свои запасы уже в балке. (Кстати, “мы” - это два геофизических отряда. В каждом отряде по четыре человека: геофизик – тот, что меряет гравиметрами - приборами, похожими на блестящие кастрюли. Геодезист, он же навигатор, он же “сусанин” - определяет координаты места, где меряет геофизик. Бурила, он же механик, он же взрывник. Если измерения проводятся на морском льду - бурит дыру и опускает лот. Если лед очень толстый - делает дыру взрывом. И начальник, совершенно бесполезная личность, но это – святое: “в море трудно без кормчего”).
Когда придут вертолеты, откуда будем залетать на архипелаг Земля Франца-Иосифа, мы не ведали. Кто-то из великих зарубежных основоположников “завоевания” севера сказал, что ему “не нужен полярник, который может пройти без отдыха сто километров, а нужен полярник, который может пролежать в мешке, не вылезая, две недели”. Конечно, у нас совсем другие идеалы. У нас главное - работать, работать и работать. Но что поделаешь, если работы нет? Вот и мы, вынужденно попав под “гнилостное дыхание запада”, и лежали кверху пузом. Кто-то на верхней кровати, кто-то – на нижней, так как кровати были двухъярусные, видимо, доставлены из казарм. Трудно сказать, сколько это “что поделаешь” продолжалось. Если считать по привезенным запасам, которых обычно хватает не более чем на три дня, то где-то на пятый день, в ясную, морозную мартовскую погоду нас погрузили в Ан-2 и доставили в аэропорт на мысе Челюскин, где мы должны были пересесть на наши кровные Ми-8 и полететь на архипелаг. На Челюскине мы поселились в аэропортовской гостинице, а вернее, в общаге, где были и комнаты для спанья, и столовая, и клуб и прочее, и прочее - со всеми удобствами.
Главным удобством на севере считается теплый туалет. Когда я первый раз прилетел в эти места, то был поражен величием здешних туалетов. Дело в том, что вечная мерзлота не позволяет рыть ямы, и туалеты на севере сооружают в виде помоста, возвышающегося над нижним этажом ступенек на пять, шесть. Получается что-то вроде трона.
Челюскин славится еще одним удобством – практически круглосуточным “кручением” кино. Ожидающие вылетов пилоты, экспедиционники и редкие пассажиры от безделья спасаются просмотром фильмов. Поскольку фильмов не бывает много, то крутят часто одно и то же. А еще кино делают сами. Склеивают вырезанные из разных фильмов отрывки и получается “Суп-пер”, или “винегрет” - называть можно по-разному, но получается забавно. К тому же “…из всех искусств важнейшим для нас является кино…”. Вот и крутили кино 24 часа в сутки. Новые картины завозились только в навигацию, вместе со спиртным, ГСМ, продуктами и всем необходимым для существования этого знаменитого аэропорта и не менее знаменитой полярки и обсерватории - Челюскин.
Знаменитость этого места не только в том, что это - самая северная точка материка Евразия, но и в том, что это перекресток всех дорог: караванов судов, следующих на восток по северному морскому пути и возвращающихся обратно, перелетов на архипелаги Северная Земля и ЗФИ, перелетов на дрейфующие СП и другие научные станции. Отсюда идет снабжение полярок на островах. Тут зимовал и даже был начальником сам Папанин, тут проходил и останавливался сам Дежнев.
Чего только тут не было! Недалеко от аэропорта лежит остов американского самолета С-47, который как две капли воды - наш Ли-2 .Вернее, конечно, наш как две капли… На могиле пилота прибит пропеллер. Какая трагедия разыгралась? Неподалеку - остов вездехода довоенной постройки. Кого он возил? Рядом древняя пушка, еще пригодная для стрельбы. В кого она стреляла? Столько всего интересного, так много можно посмотреть! Вот и наезжают туристы. Их тут недолюбливают, что и понятно: мест в гостинице мало, самолетов ждут неделями, с харчами тоже проблемы, на своих - плановых - не хватает, а тут еще дополнительная нагрузка на поваров, уборщиц, пилотов.
В прошлом году в начале марта мы тоже здесь ждали наши вертолеты. Сидим ночью и смотрим в десятый раз “Бриллиантовую руку”. Вдруг вваливается в столовую-кинотеатр что-то большое, засыпанное снегом. Присмотрелись - а это три человека: двое на ногах, один у них на руках, и у всех за плечами огромные рюкзаки. Когда мы их “разобрали”, то оказалось, что это два парня и одна девушка. Девушка обессилела, и парни несли ее на руках уже вторые сутки. Вместо лиц что-то наподобие печеных яблок. Идут с острова Среднего. Прошли пешком весь остров Большевик, пересекли пролив. Последние две ночи провели, не устанавливая палатку, так как вокруг крутился медведь. Практически не спали.
Почему их медведь не слопал, для нас осталось загадкой. Возможно, что был научен где-нибудь на полярке и носил несколько пуль в ляжках.
Непрофессиональному стрелку очень трудно убить белого медведя несколькими выстрелами. Вот и мыкаются по всей Арктике раненные звери. Но они очень живучи и редко погибают от ран. Видимо, и этот хотел пообедать, да побаивался выстрелов и ждал, когда ребята уснут. А они оказались несговорчивыми. Знал бы косолапый, что у этих “трюкачей” даже карабина не было - только ракетница…
Хотя, по совести говоря, карабин бы их тоже не спас. Одним выстрелом белого медведя не убить, а он прыжок делает аж 7 метров! Скольких храбрецов заломал медведь! Но были и забавные истории.
Как-то на ледовой наш коллега пошел за торос без карабина. Снял куртку, присел. Посидел. Встает - а перед ним мишка! Он пятится к капшам, а мишка – к нему. Но остановился понюхать куртку. Белые медведи едят все без разбору. Особенно любят тюленей. А куртка лежит на снегу - вдруг это тюлень, проверить надо. Пока он нюхал, наш герой пропятился несколько шагов, кричать боится - вдруг медведь прыгнет. Одного прыжка вполне хватит. Медведь понюхал и опять к нему идет. Что делать? Снимает он шапку и подкидывает медведю - тот опять нюхает. Он еще несколько шагов. Потом свитер снимает. Медведь понюхал - снова к нему. Снял один валенок, потом второй, а тут и палатка. А у входа в палатку всегда карабин заряженный стоит. Коллега хоть и напуган был, но штаны снимать не стал, схватил карабин и выстрелил. Медведь не понял шутки. Стоит и смотрит на свой обед. Но тут народ повалил, все с карабинами. Шум, крики. Пока разобрались что к чему, где медведь, где человек, кто стрелял, медведь прыгнул раз и растаял в белизне.
Хорошо, что начальник ледовой был мудрый человек и запретил погоню. Медведь мог затаиться за торосом и унести смельчака. Торосы были большие. Спрятаться за ними мог и не один медведь. А попасть в него в этом нагромождении льдин очень трудно.
После этого случая был издан приказ по лагерю: “За пределы лагеря без карабинов и в одиночку не заходить”. Что в переводе означает: “в туалет разрешается ходить только с сопровождающим, вооруженным карабином”. Потому как кроме туалета за пределы и ходить-то некуда.
Правда, на дежурных по лагерю и на руководителя полетов, которые следят за полосой и высматривают трещины на льдине, это распоряжение не распространялось. Они всегда были вооружены до зубов: карабин, две ракетницы, бинокль. К тому же это были всегда опытные полярники, которые знали и обходили места, где медведь мог сидеть в засаде.
Так что повезло нашим экстремалам. Во всем повезло! Врач осмотрел парней, девушку и пришел к выводу, что все здоровы, даже обморожение неглубокое. Хорошо то, что хорошо кончается!
А тут и банька подоспела! Мы, конечно, попытались улизнуть от повинности, но в нашу комнату заглянула повариха, она же кастелянша, она же старшая по бане и, высмотрев нас на верхних койках, задала “наводящий” вопрос: “баню хотите?”. Услышав “угу”, она нам намекнула, что тогда надо одеться и поехать за водой на тракторе. “А ломы, пилы…” - застонали мы. “Там все есть” - как отрубила.
Мы оделись, уселись в волокушу и поехали к океану.
В волокуше действительно были ломы, пилы и еще несколько “добровольцев” из экспедиционных. Летчики, как всегда, филонили.
Вода для бани на севере добывается изо льда или из снега. Снег кругом, он пилится. Это долго и трудно. Особенно когда нет бензопилы. К тому же снега надо значительно больше, чем льда. Лед добывается из вынесенных на мель больших льдин. Ехать за льдом приходится, как правило, дальше, но воды с одной волокуши льда будет больше, чем с волокуши снега. Мы поехали за льдом.
Огромные торосы обещали массу хорошего льда, но, поработав нашими ломами, мы сразу вспомнили Высоцкого: “…с ломами, да с лопатами…”, и решили применить интеллект.
Мы же геофизики, все заканчивали наш питерский Горный и имеем право ведения буровзрывных работ. Пока не набежало начальство, сгоняли за взрывчаткой и мигом “раскрошили” один из торосов.
Наша повариха чуть в обморок не упала, когда мы через час привезли целую волокушу льда. Такой прыти ей видеть не приходилось. Она же не знала, что “есть приемы лучше лома”. Летчики всегда работали по нескольку часов, потом ругались нехорошими словами и просили добавки.
“Мальчики, я вам блинчиков напеку, - пропела повариха и добавила - Надо же, интеллигенция, а так работает. Всегда буду вас организовывать, а то этих “соколов” никогда не допросишься”.
Иногда, оказывается, голова нужна не только в футболе.
После бани мы все трое млели у доктора. Он тоже из питерской интеллигенции оказался. К тому времени наши запасы закончились. Начальник аэропорта отказал, ибо до навигации еще предстоит празднование 8 марта – “бабы съедят”, потом майские - “без этого никак”, потом День победы - “это уж совсем никак, это-святое”. Но главным аргументом было: “Вы же с материка только что!”. Его большие выразительные глаза совершенно справедливо говорили: “Где зелень (в те времена зеленью называли не доллары, а огурцы и помидоры, за которые на севере можно было добыть почти все)? Где коньяк, или хотя бы диксонский спирт (за который на севере можно было добыть все)?”. Да, мы, конечно, оказались не на высоте. Стыдно обирать людей, которым самим не хватает…
А у доктора “с собой было”.
Разговор пошел, естественно, об экстремальной троице.
- Надо же - выжили. Ну, гиганты, просто профессионалы! - доктор был весь один сплошной восторг.
- Да какие они профи. Разве профи так поперлись бы, это же смертоубийство. Они же сто раз могли погибнуть! Медведи, разводья, пурга, мороз. Хорошо, что так окончилось, а то ведь и следов могло не остаться. Глупость это все. Типичные “коекакеры”. Разве с севером так можно играть, на авось рассчитывать?
Наш Бурила не терпел, когда что-то делалось кое-как и всех неумех называл “коекакерами”. Он всегда ложился последним, все наше хозяйство приводил в порядок, а уже потом, повторив свое любимое: “Ну, теперь можно и рога в мох…”, забирался в мешок.
- Ну, не профи, так герои, - не унимался доктор.
Разговор, естественно, пошел о нашем. Все мы – и геологи, и полярники, и эти бедолаги туристы - немного “флибустьеры и авантюристы”, но одни - профессионалы, а другие – любители.
Поскольку идея взорвать торос принадлежала Геофизику, и он, таким образом, спас наш отряд от изнурительной работы на морозе, он, понимая, что сегодня его день, начал, не дожидаясь согласия, свою историю.
- Отец первый раз взял меня с собой в экспедицию, когда мне было всего тринадцать лет. Я был страшно доволен, так как ехать надо было в начале мая и меня аттестовали почти на полмесяца раньше официального окончания школы. Я предвкушал приключения, и они начались сразу после того, как мы сели в поезд, который должен был доставить нас в Новосибирск. В Свердловске наш поезд по какой-то непонятной причине должен был стоять несколько часов. Мы отправились посмотреть город, а когда пришли на вокзал, оказалось, что поезд ушел два часа тому назад. Как мы добрались до места - я, естественно, уже забыл, но помню, что отец был совершенно спокоен и я никаких неудобств из-за того, что нам пришлось проехать всю западную Сибирь без вещей, не ощущал. Помню, что пришлось спать в сидячем вагоне, без белья, на твердых скамейках, подложив под голову вместо подушки шахматную доску. Потом, когда догнали свои вещи, уже в нормальном вагоне доехали до Бийска, где располагалась база экспедиции. После этого был долгий путь в открытой машине по Чуйскому тракту. Потом моя первая верховая лошадь, несколько дней верхом по горам до района геологических работ, жизнь в палатке и много того, что не случается никогда в городе. Для городского мальчика все это было настоящим приключением, а для коллег моего отца было обычной работой. Эта жизнь поражала и восхищала меня, но один случай навсегда запомнился и, наверное, послужил причиной того, что я выбрал профессию геофизика.
Отец не всегда брал меня в маршруты, так как места были горные, опасные. У нас часто гибли лошади. Особенно опасны были курумники - развалы огромных обломков скал, обрушившиеся с вершин и скопившиеся у подножья гор. Я до сих пор не могу понять, каким образом лошади совершенно точно выбирали лучший путь и никогда не ошибались, точно попадая задними ногами в след передних. Трагедии случались, когда лошадь ошибалась в выборе надежной тропы и наступала на камень, который проваливался в пропасть или в трещину. Вот тут и нужен был опыт человека. А какой у меня опыт? Но однажды напарник отца куда-то уехал, надо было срочно обследовать район, а одному ехать нельзя, поскольку в этих местах бродили медведи и оставлять лошадей без присмотра было опасно. Вот я и поехал в качестве лошадиного сторожа. Отец дал мне одностволку, несколько патронов, я сел верхом и, строго следя за тем, чтобы моя лошадь ступала след в след за лошадью отца, отправился в свой первый маршрут.
У подножья высоченной горы с крутыми обрывами мы привязали лошадей и отец, помахивая по привычке геологическим молотком, ушел в маршрут, строго наказав мне палить при первой необходимости в воздух.
У меня был запас провизии, рядом тек ручей, в котором были видны хариусы, и я очень сожалел, что не захватил удочек. Вдруг послышался звук, явно отличавшийся от обычного лесного - журчания воды, птичьих голосов, шороха листвы под ветром. Кто-то ломился через кусты и шел по курумнику. Шум приближался и, когда я уже собирался палить, думая, что это медведь, из кустов неожиданно вышли несколько туристов в полном горном снаряжении - в горных ботинках, с ледорубами, огромными рюкзаками и в связке. Очевидно, что они собирались штурмовать ту самую вершину, на которую час назад пошел отец. Спортсмены увидели меня, помахали мне руками и деловито двинулись вверх.
Уже начало смеркаться, когда я увидел отца. Он стоял высоко надо мной на крутом склоне и явно что-то прикидывал. Потом он откинул назад руку, державшую молоток, сделал небольшой прыжок и быстро, быстро засеменил вниз по отвалу. Я в ужасе закрыл глаза, а когда открыл их, отец был уже был на курумнике, тяжело перепрыгивая с одного огромного камня на другой. Подойдя ко мне, он опустил тяжелый рюкзак, полный собранных образцов, и направился к ручью помыться и попить воды.
В лагере, поужинав - и заодно пообедав - он, как обычно, взялся корректировать полевой дневник, проверять и маркировать образцы горных пород. Я не вытерпел и задал вопрос: “а зачем ты тащил за собой молоток?”.
Отец сразу понял, в чем дело, и объяснил, что он не тащил молоток, а наоборот, использовал его в качестве тормоза. Немного подумав, он добавил:
- В нижней части курумника скапливаются крупные камни, а мелкие остаются в верхней, образуя насыпь, по которой можно быстро скатиться вниз. Главное - не очень быстро, чтобы всегда иметь возможность остановиться в нужный момент, когда начнутся крупные камни, иначе можно сломать себе шею. Для этого и нужен тормоз. Но самое главное - умение определить качество насыпи. Если камни слишком большие, или в насыпи есть выступы коренной породы, то съезжать нельзя, разобьешься. Я никогда так не делаю. Но в этот раз начинало темнеть, нам надо было пройти курумник с лошадьми до темноты. Иначе пришлось бы заночевать, а поблизости были следы медведя - опасно. К тому же я хорошо изучил этот склон и знал, что насыпь надежная - вот и рискнул. Но тебе так съезжать запрещаю. Никогда так не делай.
- А ты спортсменов встретил?
- А как же. Они как раз дошли до вершины, когда я уже собирался идти вниз.
- А почему они были в связке, с ледорубами, в горных ботинках, а ты без ничего?
Отец посмотрел на свои кирзачи, подумал и сказал:
- Если бы я был в связке и тащил такой большой рюкзак, как бы я смог набрать целый мешок камней и донести их до лошадей? У меня - работа, а у них – спорт. Ложись спать. Они, небось, тоже уже заночевали на вершине или где-то рядом.
Вот с тех пор я и понял, что профессия и увлечение, или спорт - разные вещи.
Мы пообсуждали эту историю и сошлись на том, что ребята, конечно, любители, но смельчаки крутые: и девушку не бросили, и сами дошли, и медведя не испугались, когда их жизнь действительно висела на волоске.
- Жить захочешь - и не такое сделаешь, - подытожил Начальник.
Мы пошли спать, не подозревая, что совсем скоро одному из нас придется висеть на волоске от смерти и в прямом и в переносном смысле.
Утром я проснулся от частых выстрелов. Не понимая, в чем дело, выскочил в прихожую и увидел подтянутого человека в белой рубахе, чисто выбритого, пахнущего одеколоном, который методично забивал шар за шаром в бильярдные лузы. Звуки сталкивающихся шаров и разбудили меня.
За завтраком мы узнали, что рано утром прилетели наши вертолетчики.
- Повезло вам, - сказал доктор, - с Туровым летать будете. Это лучший вертолетчик. Пьет только много, а как напьется - в бильярд играет. Всегда один. С ним играть бесполезно - всех обыгрывает.
С Туровым летали наши коллеги. Вертолетчик он, действительно, был классный.
На севере есть дикие олени, которые ранней весной часто появляются на побережье, а иногда и на островах. Охотиться на них можно только с вертолета. Но оленей немного, попасть в них из карабина, с движущегося вертолета, трудно. Надо уметь остановить на мгновение оленя. Опытный пилот “прижимает” его воздушным потоком к земле, и тогда стрелок может попасть. Неопытный долго гоняет оленя и стреляет, только когда олень сам останавливается от усталости. У нас не было времени на охоту, но две - три минуты мы всегда тратили, чтобы “придавить” оленей, которые бродили по побережью. Но всегда без успеха. А вертолет Турова кормил всю нашу компанию олениной почти две недели, пока мы не отработали первый участок и не перелетели на ЗФИ.
Однообразие тяжелой работы с полетами, посадками, раскалывающейся от постоянного грохота мотора головой не скрашивалось даже совершенно сказочными видами суровых скал, белых медведей и “экстремальными” ощущениями от встреч с местными пернатыми. Дело в том, что птицы, населяющие птичьи базары, вынуждены дружно и решительно защищать свои гнездовья от любых гостей. Высоко и быстро летящие самолеты их не беспокоят, а вот низко и медленно летящий вертолет мало чем отличается от большого пернатого хищника.
Видимо, забыв об опасности, или не зная, на каких скалах расположены птичьи базары, наш пилот приблизился однажды к такой колонии. Немедленно, как по команде, поднялась туча пернатых и бросилась атаковать вертолет.
Я часто удивлялся искусству пилотов Ан-2, но никогда не предполагал, что вертолет может выполнять фигуры высшего пилотажа. Командир сотворил нечто, что можно смело назвать “кувырок вниз с уходом вправо”, пользуясь терминологией борцов. Только так нам удалось сбежать от разъяренных птиц. Легко себе представить, что стало бы с вертолетом, если бы они нас догнали и попали в турбины.
Где-то в конце апреля, когда работа уже приближалась к завершению, нам дали задание провести исследования на куполах небольших ледников, встречающихся на островах. Посадки на купола довольно опасны из-за трещин и неровностей скользкой поверхности льда, часто скрытых под снегом. Работу поручили нашему отряду, а командиром вертолета назначили Турова, как наиболее опытного пилота.
В этот злополучный (или наоборот, очень удачный) день все шло по плану. Погода была отличная, Туров быстро находил площадки, мы быстро работали и уже собирались лететь на базу, когда на очередной точке вдруг пропал Геофизик.
При посадке первым по заведенному порядку всегда выскакивает бортмеханик. Вертолет еще висит, а механик уже на земле (или на льду) и командует пилоту, куда надо рулить, чтобы установить колеса на надежное место. Уже после остановки винтов по команде механика выходим мы - “наука”. Первым - геофизик с двумя приборами, так как ему надо потом еще вернуться и забрать третий прибор.
Все было как всегда. Геофизик вышел вслед за Механиком. Но потом Механик вернулся в вертолет за керогазом, чтобы разогреть чай. Буквально спустя несколько секунд после Геофизика вышел Бурила. И вдруг раздался крик:
- Вовичек пропал!
Откровенно говоря, никто не поверил, что это правда, и все с шутками высыпали на лед. Наш Бурила любил пошутить. Но, посмотрев по сторонам, мы действительно не досчитались Вовичека. Его не было на льду. Мы даже покричали, вернулись в вертолет посмотреть, обошли его несколько раз, думая, что это какая-то шутка и Вовичек спрятался. Но Вовичека не было нигде. Снег ровно покрывал купол. На куполах не бывает скал, торосов, за которыми можно скрыться. На куполах не бывает медведей, которые могут мгновенно унести человека. Можно было только улететь или испариться. Мы уже собрались разбрестись в поисках нашего друга, но Туров решительно пресек наши попытки:
- Всем стоять. Механику найти в машине все, что похоже на палки или шесты. Передвигаться только прощупывая снег. Дальше десяти метров от машины не отходить. Это трещины!
Трещин не было видно, но все подчинились. В кабине было много всяких полезных вещей. Нашлась и доска, которую быстро превратили в несколько палок. Три человека двинулись в разные стороны. Под небольшим слоем снега прощупывался крепкий лед. Первые поиски ничего не дали. Дальше десяти метров искать было бессмысленно. Без карабина никто и никогда не отходил от вертолета больше, чем на десять метров. Это закон. Он для всех действует “автоматом”, так как на дрейфующем льду за торосом может притаиться медведь. К тому же Вовичек просто не мог успеть пройти больше десяти метров с двумя тяжелыми приборами.
Узкую щель, шириной в 50 – 60 сантиметров, отыскал Бурила. Щель была метрах в семи от стоянки вертолета. Ее плотно прикрывал снег, но в одном месте снежный покров был явно нарушен. К небольшому отверстию мы подобрались нескоро, предварительно расчистив снег и определив границы щели. Первый, заглянувший в щель, ничего не увидел и не услышал. Потом все по очереди ложились на край, звали Вовичека и прислушивались. Щель хранила молчание. Ее зияющая глубина холодила больше, чем огромная масса ледника.
- Прикрой двигатели, - приказал Туров механику, понимая, что взлет откладывается и надо сохранять тепло.
- Может, слазить туда? - то ли спросил, то ли только подумал Бурила.
- А у тебя веревка-то есть?
- Нет.
- Ну так и нечего тут… И без тебя тошно.
Лезть в трещину дело чрезвычайно опасное. Ледник дышит. Лед движется. Трещина в любой момент может зажать смельчака, и тогда вместо одного погибшего будет два. Мы слышали от наших друзей-альпинистов трагические истории, когда сила дружбы и взаимовыручки толкает людей на подвиг, часто заканчивающийся двойной трагедией. Мы не знали, что с нашим Вовичеком. Судя по всему, трещина была глубокой, не менее нескольких десятков метров. Если Вовичек упал на дно, то вариантов нет. Если застрял где-то поблизости, то тоже мало надежды, но хотя бы должен ответить. Но он не отвечал.
Вертолет не может долго стоять на одном месте. Холод быстро студит мотор, а остаться на ночь на леднике - значит замерзнуть всем. Вызвать второй вертолет, в принципе, можно, но до него надо еще “дозвониться” по рации. А связь тут плохая, надо набрать высоту. К тому же нет гарантии, что второй вертолет имеет запас горючего и находится поблизости. Выход на связь по такому случаю - ЧП, за которое надо отвечать.
Все понимали, что принимать решение может только Туров. Ему отвечать, если вертолет застрянет на куполе и не взлетит до ночи и придется давать SOS, ему отвечать, если погибнет человек, ему отвечать, если погибнет еще кто-нибудь, не выдержав мороза. Если никто не погибнет, а вертолет снесет ветром с купола, - тоже отвечать ему.
Вовичек провалился в трещину, его никто туда не толкал. Судьба. Это понимали все. А Турову отвечать за тех, кто жив, и за вертолет. И поэтому никто ему ничего не советовал. Кто даст команду “раскручивай, взлетаем!”? Только он. Все ждали.
Туров молча ходил вокруг вертолета и вдруг, увидев, что перестали звать Вовичека, рявкнул на всю Арктику:
- Чего уставились? Зовите минуту, потом слушайте минуту, потом опять зовите. Понятно?
С нас как будто сняли груз - есть еще время! Мы начали старательно кричать, слушать, по сути, делая то, что уже безуспешно делали около получаса.
- Командир, слышь? Движок мерзнет. Если через…
Туров посмотрел на Механика так, что тот замолчал, вернее, заткнулся.
- Еще десять минут протянешь, - сказал как отрезал.
У нас, а вернее, у Вовичека, оставалось около десяти минут.
-У вас что, языки поотмерзали? Громче орите! - это снова Туров.
Вовичек очнулся на ледяном выступе, стоя на одной ноге и упираясь одной рукой в лед трещины. Он помнил только то, что, выйдя из вертолета, вдруг куда-то провалился. Он повис на руках, в которых держал по прибору. Потом приборы выскользнули из рук и полетели вниз. Неожиданно ему вспомнились Винни-Пуховские шутки и он подумал: “Надо же - “бумкнули”, как же теперь работать?”
Приборы “бумкали” довольно долго, и Володя опять подумал: “Глубоко. Не отремонтировать”. В этот момент руки соскользнули, и он пополз вниз, ударяясь о лед то головой, то телом, то руками. Инстинктивно он пытался “раскрепиться”. Так делают скалолазы, поднимаясь по отвесным щелям. Он знал об этом, но никогда не занимался скалолазанием или альпинизмом, к тому же щель была во льду. Падение не прекращалось. Он всеми силами старался затормозить его, несмотря на ушибы и удары.
Пролетев достаточно долго, он неожиданно почувствовал упор под ногой и немедленно усилил давление на руки. Когда падение прекратилось, он потерял сознание от боли, от шока, от ударов по голове, полученных при падении. Когда очнулся, в голове гудело, горло пересохло, руки и ноги ныли. Одна рука была свободна, но другая упиралась в лед и сменить ее было опасно - можно было не удержаться на выступе.
Первая мысль была “хорошая”: “Повезло, что не сменил меховую кожаную шапку на шерстяного петуха”. Погода стояла теплая, и он перед вылетом утром долго искал легкую, цветастую шерстяную шапочку, и только после окрика начальника выругался на свою безалаберность и натянул на голову старый треух. Стало жутковато при мысли о том, что стало бы с его головой, если бы она билась о лед без этого “фирменного кожаного шлема”. Вторая мысль была тревожная: “Что стало с гравиметрами?”. Третья мысль была деловая: “Как отсюда выбраться?”.
Головой можно было вертеть, и он огляделся, приказав себе не смотреть вниз. Он твердо знал: этого делать нельзя. Сколько бы там метров не было внизу - все они смертельно опасны. Вокруг был лед, неба он не видел, но свет сверху шел. Значит, он застрял в основной щели, а не в “оперении”. Если кто-нибудь опустит веревку, есть шанс выбраться. Это если его не “заклинило”. Немного пошевелил ногами и руками. Что-то посыпалось и долго летело вниз, но тело явно не зажато: “Совсем хорошо!”
Теперь главное - дождаться веревки. Он стал ждать. Веревки не было. А почему никто его не зовет? Это совсем непонятно. Улетели? Нет, не могли. Да и времени прошло всего ничего. Кстати, а сколько времени? До часов не добраться. Может быть, вертолет съехал, или тоже в щель попал? Стало страшно. Как там ребята?
Он крикнул: “Ребята-а-а, ребята-а-а!”.
Что-то посыпалось.
Он опять крикнул, но уже слабее. Тишина… И вдруг что-то вроде слабого мычания: “… Ять…Ем…”.
Стало тепло и радостно. Свои.
Он повторил: “Ребята….”.
Вместе с теплотой и радостью пришло жуткое ощущение усталости. Сразу стали ныть руки, ноги, показалось, что вот-вот все обрушится.
Туров посмотрел на часы. Хотелось снять их с руки, растоптать, выкинуть к чертовой…, чтобы их не было, чтобы не тикали, как … Но он командир. Осталось три минуты.
- Тише! Кричит!
Бурила чуть не залез в трещину, двое держали его за ноги.
- Точно кричал. Только теперь совсем тихо. Сначала громче, а теперь совсем тихо. Да тише вы - не слышно! Ну… Точно, кричит!
Туров тяжело подполз к трещине. Надо самому услышать. Если это Вовичек, то эти проклятые часы - побоку. А если это Бурила темнит, чтобы протянуть время?
Скрип унтов не давал сосредоточиться.
- Сто-Ять вс-Ем!
Голос прогремел, как труба.
В абсолютной тишине Туров явно услышал слабый крик.
- Что уставились? Веревки тащите!
- Так вроде и веревок-то нет…
- Нет - со штанов ремни снимем, это почти десять метров, помочи обрежем - еще пять, можно кое-что скрутить из нижнего белья.
- Я в кабине пошукаю, командир, погоди штаны снимать.
Бортмеханик притащил веревку, толстую, в самый раз. Притащил еще что-то вроде небольшого груза.
- А это зачем? Еще по голове шарахнет!
- Так ведь веревка не пройдет, зацепится, или ляжет на выступ где-нибудь, а груз вниз тянет.
Веревки оказалось около одиннадцати метров. Опустили, ждем. Ну точно как на рыбалке. Никакого результата. Только снизу слышно: “…на-а-а…”.
- Что он кричит, ничего не разберу…
Бортмеханик подергал веревку. Веревка не натягивалась, а снизу снова: “…на-а-а...”.
- Дай я послушаю.
Бурила распластался на снегу и приложил ухо к щели.
- Да “майна” он орет, понятно? “Майна”! Опускать, значит, надо. Не достает веревка до него. А у нас веревки больше нет. Придется ремни снимать.
Все быстро поснимали ремни, Бурила удлинил конец. И стали ждать. Крики прекратились.
Вовичек с трудом заставлял себя держаться не двигаясь. Смотрел только вверх, хотя и опасался, что льдинки могут попасть в глаза. Наконец он увидел что-то черное, потом веревку. Понятно, груз. Вот он близко. Еще метра два. Груз застыл. Что они там, заснули, что ли?
- Майна-а-а! - заорал Вовичек. И повторял снова и снова: “Майна-а-а!”. Он понимал, что его могут не слышать, что могут не понять, что возможно… Много чего было возможно.
Наконец веревка с грузом медленно поползла вниз. Вовичек поймал груз и только в этот момент понял, что ему не подняться, держась одной рукой. Он просто не выдержит. Веревка выскользнет из руки в любой момент. Надо было что-то придумать.
Неожиданно вспомнилась морская практика. Когда он служил на флоте, ему доставляло удовольствие вязать разные узлы, а боцман всегда подсмеивался над ним и на каждый его узел скручивал такое произведение искусства, что можно было сразу помещать кусок веревки в музей. Однажды боцман научил его вязать “беседочный” узел. Такие узлы - с петлей - делают для того, чтобы красить борт судна. В этой петле и сидят, покачиваясь над водой. Когда Вовичек с гордостью показал боцману свой узел, тот вдруг неуловимым движением закрутил точно такой же, но - одной рукой. Вовичек долго тренировался, и в конце концов тоже научился так вязать. Однако это было давно.
Вовичек попробовал. Ничего не получилось. Мешал груз. Он одной рукой и зубами размотал узел и груз с грохотом полетел вниз.
- Долго летит, - отметил про себя автоматически, как-то безразлично.
Раз за разом пытался одной рукой сплести узел, но тот все время развязывался. Что-то забылось. Надо было вспомнить все движения. Наконец узел и петля готовы. Теперь, натянув веревку, можно было отпустить одну руку и пошевелить ногой. Ура, получилось! Теперь только не торопиться и не оступиться! Двумя руками держась за веревку, он повис над щелью. Осталось залезть в петлю. Одну ногу удалось завести, и он повис над пропастью на веревке, полусидя в петле. Теперь…
- Вира-а-а! - вытянут, нет? Выдержит веревка?
- Вира-а-а!
Веревка натянулась и остановилась.
Бурила долго ждал. Наконец раздалось: “…и-р-а-ааа”.
- Орет “вира”. Поднимать, значит, надо.
Несколько человек взялись за веревку. Потянули. Тяжело.
- Стоп,- это Бурила,- мы так перетрем конец и он рухнет. А тянуть надо быстро. Иначе не выдержит и сорвется. Попробуй на руках столько метров…! Надо что-то вроде копра, или хотя бы трубу через щель положить, а на нее уже и веревку.
Механик мигом притащил какую-то трубу. Положили, закрепили, потащили… пошло! Туров обвязал конец последнего ремня вокруг пояса - на всякий случай - вдруг кто-то выпустит конец. Ребята здоровые, но береженого... Он стоял последним и внимательно присматривал за “бурлаками” и за щелью. Эта тварь могла вдруг открыться и в другом месте.
Наконец показалась голова Вовичека, который довольно удобно полусидел в петле из веревки и даже улыбался. Все ожидали сначала увидеть руки и от радости и удивления забыли про веревку. Голова неожиданно снова исчезла с громкими проклятиями:
- Да держите же!…
Туров на животе проскользил несколько метров до щели. Он вполне мог “нырнуть” за Вовичеком, так крепко привязал себя к концу.
Отчаянно чертыхаясь и посылая друг друга за ротозейство так далеко, куда и Макар телят не гонял, ребята быстро навалились на Турова, остановили его, а потом вытащили и Вовичека. Тот сидел на снегу, щурился от света, что-то бормотал про гравиметры и глупо улыбался. А все только похлопывали его по голове, плечам и гоготали, гоготали, приговаривая:
- Ну ты даешь… Да… Ну и дела…
И что-то в этом роде.
Туров первым отвязал свой ремень, перепоясался, быстро пошел к вертолету и уже из кабины громко заорал:
- Механик, к запуску, всем в кабину, быстро…
Судя по часам, вертолет уже больше двух часов стоял без движения. Заведется?
Каждая минута была на счету. Разобрав ремни, поддерживая штаны руками, взяв под руки Вовичека, все бросились к вертолету. Пилоты включили пуск. Казалось что мотор, раскручивающий маховик двигателя, будет работать бесконечно. Никто не проронил ни слова до тех пор, пока двигатель не сделал первый оборот. Видимо, есть правда на свете! Вертолет чихнул раз, другой и уверенно закрутил “махалками”.
Ребята загалдели, понимая, что теперь они уже почти дома.
Когда вертолет взлетел, Бурила подошел к Механику:
- Слышь, а у тебя случайно нет в загашнике спирту - Вовичеку дать согреться.
- Вот чего нет, того нет.
- Ну…, а мы думали, что у тебя все есть, как в Одессе. У тебя ведь и веревки не было, и трубы…
- Да пошел ты…
После посадки Туров попросил всех не распространяться по поводу происшествия. Начальник согласился и тоже не стал ничего никуда сообщать.
Ну, провалился кто-то в яму, ну, вытащили, ну потеряли приборы. С кем не бывает? А приборы списали, придумав какую-то другую причину.
Запасные приборы были, и работа не пострадала. Сезон закончили точно в назначенные сроки. К Турову претензий никто не предъявлял. Вообще-то могли - за ошибку в выборе посадочной площадки. Он не имел права садиться в месте, где есть трещины. Сверху, даже припорошенные снегом, трещины довольно хорошо просматриваются. Почему Туров ее не заметил? Но… Чего не бывает в Арктике…
Однако на следующий год мы летали уже с другим командиром. Турова отстранили. За что? Не знаю. Может быть, за игру на бильярде в утренние часы?
Мы, конечно, по пути домой на Челюскине встретились с доктором и, рассказывая ему об этом случае, думали: а как бы все кончилось, если бы у Турова не выдержали нервы? Если бы Механик не был запасливым, и у него в кабине было бы только штатное оборудование? Если бы Вовичек не помнил об основных правилах горноспасателей, не умел завязывать беседочный узел, да еще одной рукой, как заправский боцман? Если бы Бурила не знал, что “майна” означает у моряков – “вниз”, а “вира”- “вверх”, и мы бы все делали не так, как просил снизу Вовичек, привыкший к этим словам на флоте?
Что это? Профессионализм или просто везение? Конечно, везение. И щель оказалась не очень широкой, и уступ вовремя подвернулся, и погода не подвела. Ну а то, что полярный летчик Туров с экипажем и сам Вовичек сделали все как надо, так это их профессия! И не обладай они этой профессией полярника, которая включает в себя и знания, и опыт, и мужество, и спокойное отношение к тому, что постоянно тебе угрожает, - лежать бы ему на дне ледника, а нам всем клясть себя всю оставшуюся жизнь за то, что недосмотрели, не подождали, что-то не сделали для спасения этого молодого симпатичного парня.
Подробности постепенно отошли в прошлое. Обычная история. Только Вовичек иногда ворчал:
- Почему мне медаль не дали?
На что Бурила, картинно протянув руку и выставив ногу, как делают поэты, читающие свои стихи, декламировал: “И на груди его могучей один медаль болтался кучей…”. Все смеялись. Вовичек веселее всех. И начиналось обсуждение орденов и медалей, которые нам не достались.
Но это уже другая история. Кстати, тоже обычная.