Провальная история
Мыс Шмидта встретил нас кромешной тьмой, ветром и невиданными мною раньше сугробами. Тьма была понятна, так как в это мартовское время по всему северу солнце выглядывает ненадолго, но несколько часов светлого времени природа уже дает, решительно взяв курс на весну и, стремительно приближаясь к ней, увеличивает светлое время до радостного момента появления настоящего солнца. К этому появлению стремились и мы - полярные геофизики. Целый год в Питере писались отчеты, готовилась аппаратура, составлялись проекты для того, чтобы “поймать” это светлое и радостное для Арктики время.
Мы приезжали каждый год в Арктику только на этот короткий весенний период, который “сухопутные” геофизики называли “весновками”. На “весновку” выезжали, как правило, хозяйственники и начальники для того, чтобы договориться с местными властями о расположении наших баз и подготовить эти базы для летних работ.
Сухопутные и морские, те, которые используют различные суденышки, работают на севере летом, а аэрогеофизики и авиадесантники - весной. Авиадесантники - это мы, потому что мы работали с посадками самолетов или вертолетов на дрейфующий лед, то есть на неподготовленные льдины, с подбором места посадки с воздуха. Лед в это время еще по-зимнему крепкий, а погода уже приличная и начинается светлое время. Те геофизики, которые летают на самолетах без посадок, выбирают это время потому, что только весной в Арктике более или менее устойчивая погода и видимость, кроме того, существенно больше аэродромов за счет посадочных полос на льду или на песчаных косах, которые можно “укатать” только зимой.
То есть мы прилетали на короткий полевой сезон, как все пернатые: прилетели, поработали - и улетим обратно в теплые края. Как нас надо было называть? “Веснянками”, “веснушками”? Кто его знает. Но относились к нам хорошо, так, как относятся к залетным и вообще ко всем гостям на севере.
Гостиница была битком набита всякими экспедиционниками, в столовой не пробиться, и мы ублажали себя большим количеством чая, который кипятили вопреки всем предупреждениям гостиничных начальников с помощью самодельных кипятильников в стеклянных банках.
Дня через два наше положение несколько улучшилось, так как мой коллега познакомился с симпатичной черноглазой официанткой, которая иногда позволяла нам пользоваться столовой вне очереди - за столом “для персонала”. Это здорово выручало, ибо приходить в столовую и видеть только зачеркнутые в меню названия блюд нам уже порядком надоело, а есть от безделья хотелось постоянно.
Время до прилета наших “антонов” тянулось страшно медленно, и я бродил по поселку, а вернее, по одной улице, пробитой бульдозером. Смотреть было просто не на что. Все достопримечательности были в одной гостинице, она же - клуб. Столовая располагалась рядом, а до аэропорта, где был второй “центр цивилизации”, можно было добраться только на вездеходе.
Неожиданно я увидел скромную вывеску “Магазин” и прорубленный в снегу лаз. В магазине посетителей не оказалось. Скучала одна продавщица. И немудрено: ничего, достойного внимания, в магазине я не обнаружил. Правда, стоял спирт, что в этот период было редкостью для севера, который снабжался только во время навигации. А до нее еще жить и жить! Видимо, в прошлую навигацию выгрузили заказ другого поселка, до которого не пробились суда. Такое на севере бывает нередко. Уже собираясь уходить, я вдруг увидел очень красивый детский шерстяной костюмчик. Присмотревшись, обнаружил рядом на прилавке приемник “Спидола” и даже небольшой японский магнитофон, что на материке в то время было большим дефицитом.
- Хорошо бы сыну такой костюмчик! Сколько стоит?
- Это на боны, - последовал довольно неприветливый ответ продавщицы.
Я тогда еще не знал, что такое боны, но понял, что это не для нас. Живя в социалистической стране, где дефицит распределялся по райкомам, обкомам и еще выше, и каждому полагалось “свое”, я ничему не удивлялся. Было непонятно только, кто же мог в этой глуши быть тем привилегированным “классом”, которому полагалось что-то недоступное для других.
В гостинице я поделился своими мыслями с коллегами.
- Ты что, чумной? Это же для охотников. Им за песцов дают боны. Они их потом, правда, меняют на рубли, чтобы спирт и продукты покупать, но боны есть только у них.
- Там костюмчик шерстяной висит. А у меня немного денег есть. Как раз на костюмчик с небольшим… Ну прямо на моего сына шит. Жалко, пропадет, вряд ли тут кто-нибудь из промысловиков его купит.
Сказал и забыл.
Вечером мой коллега подозвал меня и спрашивает:
- “Небольшого” на поллитру хватит?
- Хватит.
- Ну, тогда бери деньги, покупай поллитру и пойдем к Василию.
- А кто это?
- Лучший охотник. У него всегда боны есть.
Идти к Василию оказалось не близко. Мы прошли километра два по дороге - небольшом ущелье, пробитом бульдозером в двухметровом слое снега.
Жил охотник в обычном для севера низком деревянном, занесенном снегом строении. Для входа был отрыт специальный ход со ступенями. Из снежного холма, полностью накрывшего дом, торчала только часть крыши и труба, из которой приветливо струился дымок.
Василий оказался типичным чукчей, возраст которого определить было совершенно невозможно.
Мы о коротко объяснили суть нашего прихода, на что Василий нисколько не удивился и не обиделся, а сразу пригласил нас к столу. Казалось, что он ждал нас в гости и нисколько не заинтересовался ни нашей просьбой, ни принесенной бутылкой, поскольку спирт на столе уже стоял, хотя стол был не накрыт.
- Маша, Даша!- позвал Василий.
Появились две весьма миловидные девушки. В одной из них я узнал нашу официантку, вторая мне показалась - знакомой, видимо, тоже работала в столовой.
Девушки быстро принесли массу всяких вкусностей, и мы неплохо выпили и закусили.
Слегка захмелев, Василий стал рассказывать о том, как он помогал какому-то русскому в его экспедиции еще в первые годы Советской власти. “Уж не про Алитета ли это?”- подумал я, поскольку все в его рассказе полностью совпадало с известной в то время повестью “Алитет уходит в горы”. Но расспрашивать не стал.
Судя по рассказам, этому человеку было не менее 50-60 лет. Рассказывал он интересно, а когда я спросил об опасностях охотничьей профессии, достал из комода ящик с разными безделушками и фотографиями. Я обомлел. На стол высыпались несколько орденов и медалей, и среди них два ордена Ленина - высшей награды Советского государства.
- За что это ?
- Один - перед войной, за установление Советской власти, а один - после войны, за хорошую работу. Песца много добыл, - пояснил Василий.
- У меня еще где-то есть, - добавил он, явно не придавая значения этим наградам, которые могли бы украсить “иконостас” любого самого почетного гражданина Союза.
Мне вспомнился забавный случай, который произошел однажды в небольшом чукотском городке. Награждали оленеводов, победивших в соцсоревновании. Занявшего третье место премировали ружьем, занявшего второе - самоваром, а занявшему первое место вручили почетную грамоту райкома партии. Оленевод покрутил грамоту перед глазами, посмотрел на нее, вежливо положил на стол председателя собрания и со словами: “Премия сох, спасибо - на фиг”, ушел пасти своих оленей. Шум был великий, так как никто не ожидал такой сцены, а на премию этому оленеводу уже, естественно, списали круглую сумму.
Районные чины полагали, что простой оленевод должен быть непомерно счастлив грамотой, а он, оказывается, предпочел бы самовар! Оленевода сочли политически неграмотным.
Василий продолжал свой рассказ, показывая фотографии.
Один из его товарищей, гоняясь за зверем, попал в полынью и не смог выбраться. Его нашли через несколько дней. Чтобы похоронить своего друга, охотники вырубили целый кусок морского льда и принесли этот ледяной “саркофаг” в поселок. Кто-то из охотников снял на фото все эпизоды поисков.
Эта история произошла незадолго до нашего приезда.
Обладая удивительным знанием и пониманием природы, охотники погибают редко, несмотря на довольно опасную работу, которую они, как правило, делают в одиночку, уходя далеко в тундру или тайгу часто без собак или оленей, чтобы не спугнуть зверя. Погибший был родственником Василия, и меня несколько удивляло спокойствие и рассудительность, с которой Василий показывал фотографии и рассказывал нам эту историю.
Но еще больше меня поразило на фотографиях выражение на половину оттаявшего лица погибшего охотника. На нем застыла маска полного покоя, торжественности и умиротворенности. Мне вспомнились выражения каменных сфинксов. Было совершенно очевидно, что охотник принял свою участь со спокойным достоинством, с пониманием того, что он сделал все, что мог, и дальнейшее от него уже не зависит.
Естественное достоинство этих людей, не связанных условностями нашего испорченного мира, называющего себя “цивилизованным”, меня всегда удивляло.
Мне вспомнился еще один трагический случай, происшедший в одном из маленьких чукотских поселков. Много лет (возможно, столетий) тому назад у чукчей был обычай помогать уйти из жизни старикам. В наше время этот обычай кажется диким, но, если вспомнить о трудностях и опасностях кочевой жизни в тундре, то станет понятным, насколько благородным является такой поступок старого человека, понимающего, что он является обузой своим ближним. Этот обычай описан, кажется, у Джека Лондона, когда старую женщину оставили у костра, отмеряв ей время жизни количеством припасенного хвороста. В некоторых племенах стариков уводили в горы, в некоторых - душили родственники. При этом миссия “помощника” считалась очень почетной.
В этом поселке кто-то из стариков неожиданно вспомнил об этом обычае и, желая уйти из жизни, сам назначал себе помощника, который и должен был задушить его удавкой. Обычай давно все забыли, и никто не знал, как, в каком порядке надо выполнять этот обряд. Вот и замешкались. Поползли слухи.
Случилось так, что об этом узнали власти. К тому же старик назначил помощником своего самого уважаемого родственника, оказавшегося членом партии. Для предотвращения скандала срочно вызвали вертолет с милицией. Приехавшие быстро нашли старика и посадили его для безопасности в сарай, а неудавшийся помощник убежал в тундру. Никто не учел, что чукчи, в отличие от большинства “свободных” народов, вообще не понимают, что такое тюрьма. По крайней мере, те, которые жили в этом поселке, не понимали. В результате старик повесился, а его родственник застрелился, когда его настигли милиционеры в тундре. Люди, обладающие истинным чувством свободы и достоинством, не понимали, как можно ограничивать чью-то свободу. Они предпочли смерть заточению.
Я часто встречался в тундре с оленеводами, чукчами и никогда не ощущал в них желания обмануть, и, главное, навязать что-то другому. Их простота и наивность послужили причиной большого количества анекдотов, но люди в очередной раз ошибаются: у них надо учиться пониманию природы, бескорыстию, благородству и истинному свободолюбию, а не подсмеиваться над их естественным и - по этой причине - непонятным и смешным для нас характером. Жаль, что этот народ, как и другие малые северные народы, постепенно теряет свои качества и вымирает, будучи не в силах бороться с “прогрессом”.
Глядя на фотографии погибшего охотника, я думал: вот и еще одним свободным человеком Земли стало меньше…
Начинало темнеть. Василий деловито сложил в комод свое имущество и предложил нам заночевать. Мой коллега быстро согласился, а я, сославшись на необходимость какой-то срочной работы, начал собираться обратно, не решаясь напомнить о своей просьбе.
- Так сколько тебе бонов-то надо?
Я ответил.
- Завтра сам приеду и куплю тебе. Боны у меня есть, но отдавать их другим нельзя. Продавщица может “продать”. Она у меня недавно просила боны, а я ей не дал. Жадная она, однако, и злая.
Я попрощался с Василием, со своим коллегой, который не спускал глаз с Маши, с Дашей, которая мне мило улыбнулась, и пошел обратно.
Только выйдя за пределы поселка, я понял, какая опасная дорога мне предстоит. В сгущавшемся полумраке снежного ущелья, по которому я должен был идти, за каждым поворотом мог притаиться истинный хозяин заполярья - белый медведь. Я припустил бегом, не оглядываясь.
В гостинице меня долго отпаивали чаем и никак не могли понять, почему мой коллега остался, а я добежал еле живым.
На следующий день Василий купил мне костюмчик. Продавщица, конечно, все поняла и швырнула мне сверток, зло зыркнув на Василия.
- Кому костюмчик? - спросил Василий.
- Сыну.
- Это хорошо, когда сын есть. А вот у меня только две внучки. Внука надо бы… Ты хороший парень, - он немного подумал, вздохнул. - Даша тоже красивая девушка.
Сказал и пошел в свой поселок, унося на плече непременное украшение охотника - карабин.
На следующий день вся наша группа гудела. Один из наших отрядов, уже начавших работу, не вышел на связь с очередной точки. Ждали до темноты. Отряд не вернулся в назначенное время на базу. Лететь на поиски наших ребят было уже поздно. Решили дождаться утра.
Всю ночь наши начальники решали: вызывать или не вызывать на поиски Ил-14, выполнявший аэромагнитную съемку западнее. Одни считали, что и наших “антонов” достаточно, что и без того план “летит”, другие утверждали, что льдину, на которую должен был садиться в очередной раз не вернувшийся самолет, может унести на сотню километров от района, и никакой “антон” ее не найдет в силу своей тихоходности и малого радиуса полета.
Начальник экспедиции был в это время в другом летном отряде за тысячу километров. Его с трудом нашли и вызвали на связь с нашим аэропортом. Он “врубился” буквально через минуту: “Срочно вызывайте Ил, все работы приостановить, все борты на поиски, организовать оперативный штаб. Я вылетаю первым бортом. Конец связи”.
Надо сказать, что для того времени, когда план был превыше всего, а человек сам по себе был лишь частицей этого плана и его человеческая ценность определялась только тем, как он может выполнить, а еще лучше - перевыполнить этот план, такое решение было далеко не простым.
Невыполнение плана каралось жестко. Причем было не важно, какой показатель не выполнен. Можно было, например, выполнить всю работу, но при этом не вылетать все запланированные летные часы. Теперь такое называется экономией финансов. И правильно. Зачем тратить деньги на топливо, если их можно пустить на что-то другое, может быть, и на премию? А в то время это было недопустимым и называлось “замораживанием финансов”. То есть деньги тебе дали, а ты их заморозил, и они не работали на наш общий социалистический план! Получается, что утаил, навредил. Отсюда и соответствующие выводы. Вот и выполняли все показатели, часто занимаясь либо приписками, если было туго с планом, либо, наоборот, “выжиганием” сэкономленных часов. Летали к оленеводам, охотникам, рыбакам, а писали - работали.
Все гадали, что же могло произойти? Каждый самолет, поднявшись с точки, сообщает свои координаты и координаты точки, на которую принято решение лететь. Таким образом, ориентировочный район аварии был известен. А могло произойти все, что угодно: отказ двигателя и падение, зацеп лыжами или крылом за большой торос и тоже падение, потеря бензина из-за необнаруженной микротрещины в баке и т.п. Самолет мог и провалиться под лед при посадке, ведь перед самым вылетом самолета была небольшая пурга, при которой лед мог двигаться и образовать разводья. Но мы считали это маловероятным, потому что морозы стояли крепкие.
Сложно найти самолет в океане, даже если его положение известно с точностью до нескольких десятков километров. С высоты полета метров в сто - двести на расстоянии десяти - двадцати километров от линии полета он выглядит маленькой стрекозой. Хорошо видно все только в непосредственной близости, почти под крылом. Мы знали, что не вернувшийся самолет должен быть где-то в пределах известного нам круга радиусом в пятьдесят километров, но при условии, что лед не двигался. Задача разрешимая в принципе, но, если льдина сдрейфовала, то на сколько за сутки ожидания - не знал никто.
Место поиска разделили по квадратам, установили постоянную связь на берегу, основной узел связи - на борту Ила.
Утром борты вышли на поиски.
Провалившийся самолет нашел Ил. На фоне белого снега внизу лежала большая черная птица, приготовившаяся нырнуть в воду. Хвост задрала, крылья распустила для рывка вниз, а голову уже спрятала в воде. Около птицы бродили люди и махали руками. Рядом было что-то наподобие палатки. Сверху поняли: самолет провалился в разводье, повис на крыльях и затем вмерз в тонкий лед, но люди спаслись. Это и передали на базу. А на вопрос “сколько спаслось?”, ответить не смогли. По снегу бродили всего человека четыре. На борту было пять человек экипажа и пять “науки”. О плохом сообщать и думать не хотелось. Кто-то ведь мог и отдыхать в палатке.
Покрутившись и помахав крыльями, Ил-14 вызвал “антона”. Через полтора часа “антон” сел на лед недалеко от потерпевших и еще через час все были доставлены в аэропорт.
Как много сил у молодости!
Все были целы и здоровы, шутили. Конечно, жаль было самолет, аппаратуру, но как-то и вспоминать об этом не хотелось. Начальник партии “выкатил” спиртное. Все разогрелись. Разговоры вертелись, в основном, вокруг того, кто “нос повесил” сразу, кто позже, а кто, наоборот, всех подбадривал.
- А где журналы с наблюдениями ? - спросил неожиданно Начальник. Отрядный вмиг протрезвел.
- В сумке, вместе с батарейками. Я обычно их в унты засовываю, а тут… почему-то в сумку положил.
- Да хрен с ней, с сумкой! Журналы-то с тобой?
- Да нет… Я за гравиметры схватился, когда выскакивать начали, а про сумку и забыл.
- Да как вы могли! - начал своим привычным командирским рыком Начальник и тут же осекся, поняв, что собрался сказать что-то не то.
- Это же документы особой отчетности, вы же все знаете, - уже совсем другим тоном продолжил он, и мы все вдруг заметили, как радостное и приподнятое настроение сменилось неподдельным беспокойством.
- Затаскают ведь теперь. Там хоть записей-то не было?
- Да нет... Были. Мы же аж семь точек сделали до провала. Потому и провалились, наверное, что все так хорошо шло. Думали рекорд поставить. Пилоты, как орлы, приподнимутся с одной точки и уже другую высматривают.
- Вот и докукарекались, сталинские соколы! - чертыхнулся Начальник.
- Ну как мы теперь докажем, что эти данные не попадут к американцам? Вы же сами видели в прошлом году, как они тут кругом шныряют на своих авиетках.
- Да что же они, совсем чокнутые? Что ж они, нырять, что ли, будут за этими бумажками? - вмешался в разговор Бурила.
- А вот это ты сам и объяснишь особистам. Они как раз послезавтра приезжают на “разбор полетов”.
Начальник покряхтел, почесал затылок, приподнял стакан с остатками водки.
- Ну ладно, сынки, главное - живы, здоровы, а там посмотрим. Отдыхайте. Нового “антона” обещали прислать через неделю. Резервной аппаратуры хватит. Так что готовьтесь. За здоровье!
Он был значительно старше нас всех, поэтому, когда был в хорошем настроении, назвал всех “сынками”, когда в плохом - всех на “Вы”, а в нормальном - на “ты”, но по имени и отчеству. Получалось и доверительно и официально в одно и то же время. Всех это вполне устраивало. Кстати, в наших партийных кругах такое обращение также часто использовалось. Позже, когда мне довелось общаться с иностранцами, я узнал, что у них – наоборот, на “Вы” и по одному имени. Опять у “них” не “как у людей” !
Все выпили. Бурила покрутил головой и с неподдельным удивлением высказался:
- Ну, если “америкосы” могут нырять за нашими журналами, почему мы не можем? Я правильно говорю, Отрядный?
- Ты что? С дуба свалился? Какое нырять? Там уже льду наморозило черт те сколько.
- А мы его ломиком, ломиком. Больших морозов еще не было. Лед в кабине замерзает медленнее. Достанем, не боись.
- Ты, что ли, достанешь? Ты что, морж?
- Ну, морж - не морж, а физику знаем, проходили. Меньше четырех градусов вода не бывает. Я после парилки всегда в холодную воду ныряю. Тут главное - разогреться перед нырком, - он подмигнул, глядя на стол, где еще стояли непочатые бутылки.
Начальник молча слушал эту болтовню и вдруг, на что-то решившись, спросил Бурилу:
- Ты серьезно?
- Обижаешь, Начальник. Фирма веников не вяжет, - начал он гнусавить, подражая “фене”.
- Прекратите, сынки. Если серьезно, решаем так. Завтра я снимаю самолет с работы. Вы летите к своему и достаете журналы. Об оставленных вами журналах не должен знать никто. Они, вроде, были у Отрядного в унте. Единственная закавыка - чтобы вылет считать рабочим, надо сделать несколько точек. У нас и без того куча летного времени потеряна. Я уже отчитался, что поиски закончились успешно.
Все поняли: журналы были в унте, а завтрашний вылет - обычный рабочий, никто никуда нырять не должен.
Ну, а двум смертям… Авось пронесет.
Все все поняли.
Назавтра Буриле выдали меховой волчий мешок и пуховой вкладыш, которые полагались только тем, кто работал на льду и жил в палатках. Начальник отдал свой большой китайский термос с горяченным чаем со словами:
- Ты лучше на горячий чай нажимай, чем на холодную водку. Твоя задача - вылез из мешка, нырнул, достал, растерся махровым полотенцем быстро-быстро и - снова в мешок пить чай. Понял?
- Да понял, понял, - без вчерашнего энтузиазма промямлил Бурила и полез в самолет, в котором уже лежали несколько ломов и пешней.
Все прошло гладко, все достали, новые точки сделали, Бурила немного перетрусил, но оказалось, что нырять-то много и не надо. Но залезть по пояс в ледяную воду и пошарить руками пришлось. После купания Бурила все-таки слегка “ослушался” начальника, сначала выпив холодной водки, а уже потом усугубил горячим чаем. Но оказалось, что и такой рецепт действует безотказно. Ко времени возвращения на базу он уже пел песни под гул мотора.
Комиссия приехала и никого даже не таскали. Начальник, Отрядный и Командир самолета все “вытянули” втроем. Пострадал только Командир - его на время отстранили от полетов.
Комиссия, как принято, полетела к замерзшему самолету, составила, как положено, акт о том, что вытащить его невозможно. Пробурили несколько десятков дыр во льду вокруг самолета, заложили туда немного взрывчатки, нажали на педаль взрывной машинки и неудачник “антон” пошел ко дну.
Нашему отряду пришло время лететь на свой участок.
Я попрощался с Машей. Даша, которая работала поваром в этой же столовой, издалека помахала рукой и пошла к своим кастрюлям. А Маша еще долго смотрела вслед моему коллеге, которого кормила все эти дни как на убой.
Домой, в Питер, мы летели уже из Анадыря. Больше в аэропорту Шмидта я не бывал. Все крутился рядом: то в Певеке, то в Анадыре, то в бухте Провидения.
Костюмчик оказался чешским и мой сын щеголял в нем на зависть питерским молодым мамам, постоянно спрашивавшим у жены: “Где достали?”.
- На мысе Шмидта.
- А…, - отвечали подружки и многочисленные временные знакомые по песочницам и садикам, где приходилось гулять с сыном, не понимая, где это, но понимая, что это - для избранных.
А сын нещадно мазал и рвал этот красивый костюмчик, ничуть не оберегая эту совершенно бессмысленную для него вещь. Вот ржавый гвоздь у играющего рядом карапуза - это да…
У него, как и у всех малышей, была своя шкала ценностей, недоступная для взрослых. Вырастет, и эта шкала станет другой, как у всех. О том, что можно мыслить иначе, например, как чукчи, он никогда и не узнает.
А может быть, он или внук задумаются, прочитав эту “провальную” историю?
Через несколько лет я дал прочитать эту историю своему другу, который был на этом самом провалившимся Ан-2 Начальником отряда. Он внимательно все прочитал и говорит:
- Ну, и врать же ты, писатель хренов! Не так все было. И кто тебе это все нарассказывал? Ты же уже в Нешкане сидел, когда мы провалились! Вы там покрутили с официанточками и в Нешкан улетели, а мы - на Врангеля.
- Точно, в Нешкане. Но все переговоры мы ловили по рации, а потом мне все детали наша камералка рассказала, уже в Питере. Правда - все рассказывали по-разному. Вот я литературно и обработал. А если не нравится - сам напиши.
- Нет уж. Ты начал - тебе и писать, а рассказать могу. Только коротко, ты же знаешь, я рассусоливать не люблю.
Рассказ участника событий.
Мы сидели на Врангеле, пережидали пургу. Пока сидели, мне в отряд “напихали” новобранцев: Бурила - новый, Навигатор - новый, да еще одного просто “катающегося” - то ли из Министерства, то ли из института какого-то. С фотоаппаратом, вроде корреспондента. До этого дня у нас все шло очень хорошо. Работали быстро. План перевыполняли. Вот и “заэйфорило” у некоторых начальников. Мол, “любой сработает”. А я еще опыта бодаться с начальством не имел, полетел с новобранцами. Пурга была короткой, всего один день и пропустили. То есть вылетели в полном боевом настроении, как всегда. Работа идет - лучше не придумаешь: видимость “сто на сто”, “Поиск” работает стабильно, слышимость прекрасная, помех нет, лед хороший, садимся практически без подбора: все же видно за двадцать километров. В общем, все как на прогулке.
Это, наверное, и подвело. Подраспустились пилоты. К тому же пурга замела тонкие льдины слоем снега.
На восьмой точке вдруг вижу: из-под самолета вода летит, а потом грохот и куски винта посыпались на фюзеляж, а самолет еще движется по инерции. Я кричу:
- Открывайте дверь, выпрыгивайте, выкидывайте приборы!
У двери Бурила возится, возится - не может дверь открыть. Ее обычно закрывают на защелку, чтобы в полете случайно не открылась. Мы все это знаем, а тут - новичок! Сколько времени потеряли! Я его оттолкнул, дверь открыл, стал выкидывать приборы и выталкивать всех, кто под рукой. Тут механик подскочил и давай свое хозяйство тоже выкидывать. “Корреспондент” выскочил одним из первых и фотоаппаратом водит. Я ему кричу:
- Собирай аппаратуру, помогай, - а он не слышит.
Самолет погружается, очередной сиганул уже по щиколотку в воду. Дошла очередь до Навигатора. Он вопит:
- Не могу, боюсь!
Второй ему пинка под зад - и за ним. Оба уже в воде, разлившейся по льдине. Механик и я успели выскочить последними, а Первый пилот – не успел, дверь заклинило льдиной, самолет погрузился еще глубже. Хорошо, что пилоты фонарь не заклеили. Он фонарь поднял и успел выскочить уже через верх. Говорят, что однажды кто-то и через форточку вылез, но тут, к счастью, не понадобилось. Форточка очень маленькая, и если бы пилот в ней застрял, то … хорошего не жди.
Выскочили, осмотрелись, все живы, никто на борту не остался. А самолет еще глубже клюнул носом и кабина тоже скрылась. Нижние крылья провалились, мотор, естественно, перевесил, и наш “антон” повис на льду на верхних крыльях. Хвост и часть фюзеляжа остались на поверхности, а мотор и передняя часть фюзеляжа провалились под лед.
Я задаю дурацкий вопрос:
- А страшно было?
- Да мы и не думали ни о чем таком, просто прикидывали: погода хорошая, если сразу полетят на выручку, то ждать недолго. Спрашиваем у радиста: “Ты наши координаты успел передать, или “SOS” крикнуть?” “Нет, - говорит, - “SOS” тут не очень рекомендовано, американцы близко, могут прилететь”. “Ну, нашим-то успел передать что-нибудь?” “Нет, я аппаратуру выкидывал”. “А аварийную рацию выкинул?” “Нет, она в хвосте стояла”. “Я все выкинул, - включился Механик, - и рацию, и НЗ”. Тут все вспомнили про НЗ.
НЗ оказался солидным ящиком, сваренным из толстенного железа. Покрутившись вокруг него, отошли в сторону, искренне матеря вся и всех. В НЗ должен был быть спирт, шоколад, консервы и еще что-то, необходимое при авариях. А как достать? Зубами толстенное железо не разгрызть.
- Дайте-ка я попробую, - механик принес топор, который также успел выбросить на лед, и быстро вскрыл ящик.
В ящике оказалась одна поллитра спирта и целый набор крупы и концентратов. Шоколада и консервов не оказалось.
Натопив прямо руками немного воды, развели спирт и выпили по чуть-чуть. Стало на время теплее, и вспомнили про аварийную рацию.
Развернули, попытались запустить повыше антенну с помощью комплектных надувных шариков. Шарики кое-как поднимали провод на несколько метров над землей под действием ветра, но вверх не летели. Антенна стелилась на высоте метров трех - четырех, не более. К тому же радист, выскакивая, впопыхах забыл наушники и ларингофон. В комплекте рации наушников не оказалось. То ли свистнул кто-то, то ли предполагалось, что радист или пилоты, которые всегда сидят в наушниках, обязательно будут иметь свои - кто его знает.
Связаться не удалось. Да мы и не расстраивались, поскольку знали, что даже на высоте ста метров связь была не очень устойчивой и радист всегда работал ключом. Без антенны и без ключа никакие ларингофоны не помогли бы, а в наушники мы, в лучшем случае, услышали бы ближайшую стационарную радиостанцию, передающую музыку. А тогда нам только музыки и не хватало!
В суете все забыли о мокрых ногах, которые стали настойчиво давать о себе знать. К тому же начал задувать вечерний ветерок. Оказалось, что механик успел выкинуть и кусок брезента, и какие-то доски, и даже багор, казалось бы, совершенно лишний в этой ситуации.
Оставили в покое оказавшуюся ненужной рацию и начали сооружать что-то вроде палатки - навеса.
- Жаль, что примус не успел выкинуть, - покрутил головой Механик, - он в самом дальнем углу хвоста лежал. Я ему и говорю:
- Так теперь этот угол самый близкий. Топор есть, руби дыру в крыше кабины. - Механик кричит:
- Командир, можно фюзеляж рубить? - Оглянулись. Командира нет. Смотрим, он в стороне, ходит по льдине, хватаясь за карман и размахивая руками. Я подошел к нему и слышу:
- Что делать? Что делать? Надо же, самолет загубить! Застрелюсь! Надо же!
- Ты чего тут бегаешь? Смотри, косолапый слопает на обед. Пошли к шалашу. Кстати, Механик спрашивает разрешения прорубить дыру в фюзеляже, разрешаешь, нет?
- Какую дыру, какой фюзеляж, он что, очумел - самолет рубить?!
- Да ты посмотри, какой самолет! - Командир обернулся и, наверное, впервые осмысленно посмотрел в сторону “антона”. На поверхности торчал только хвост, часть фюзеляжа и распластавшиеся по льду верхние крылья. Махнул рукой:
- Да делайте что хотите...
Я потянул его к кучке наших, сбившейся под навесом. Не понравилось мне его бормотание. Боялся оставить одного.
Механик прорубил в крыше кабины дыру, поводил в воде багром, достал примус и начал быстро его разбирать и продувать, чтобы вода не замерзла.
- Ты что стараешься? Бензин то где взять?
- А из крыльев.
Механик продолжал деловито продувать примус.
- Да что ты делаешь! Всех нас взорвать хочешь? А вдруг искра!
- Так я что, умалишенный - топором рубить, я выколотку сделаю, - сказал механик, заканчивая готовить примус к работе.
Затем он изготовил две деревянные колобашки, одну заострил, а из другой смастерил что-то вроде молотка и начал методично долбить поверхность крыла. Через некоторое время дыра была прорублена и с помощью шланга, оказавшегося, как и все остальное, почему-то у механика, достал несколько литров бензина и зажег примус.
Это было нечто! В палатке сразу стало тепло, как на юге. Даже многочисленные дыры не могли вынести из палатки жар, создававшийся примусом.
Прежде всего начали сушить носки, портянки и унты. Запах стоял… “восхитительный”, но все терпели, так как с сырыми ногами мороз было не перенести, а ожидать прилета спасателей в этот день уже не приходилось - солнце стремительно убегало за горизонт.
Появилось желание сварить что-нибудь из крупы, но о кастрюле механик не позаботился. Грызть сухую кашу никто не стал даже пробовать. Примус горел не постоянно, так как боялись, что может перегреться. К тому же он был слишком велик для маленькой палатки, а греть Арктику не хотелось.
Попеременно кто-то располагался на брезенте в палатке, а кто-то ходил по льдине, разминая ноги. Спали, думаю, немногие. Я не присматривался.
Вдруг среди ночи крик:
- Медведь!
Все повыскакивали. У меня, у Командира и у Бурилы были наганы. Мы втроем выстрелили в воздух. Раздалось всего два выстрела.
Оказалось, что Бурила не сообразил заменить смазку. Курок у него и не сработал. Несложно представить себе такого горе-охотника наедине с мишкой!
У механика был штатный карабин, но патронов к нему было немного. Поэтому карабин оставили на крайний случай - если бы медведь пошел на нас. К счастью, мишка ушел и больше не возвращался. Видимо, только полюбопытствовал. Или сыт был.
Кое-как до утра промаялись.
Страху как-то не было. Никто не ныл, не скулил. Что-то вроде отрешенности было.
Около двух часов дня, как раз через сутки после “провала”, слышим - гул. Свалили, что нашли, в кучу, полили бензином, зажгли.
Прилетел Ил, помахал крыльями, мол, “вижу”, и стал кружить. Мы поняли, что он вызывает “антонов” и кружит, чтобы не потерять место. Часа через полтора прилетел “антон”. Покрутился, покрутился и улетел километров за двадцать. Там присел и к нам перелетел. Снова покрутился и сел. Командир прилетевшего “антона” объяснил, что около нас нет солидной площадки, а с ним вместе прилетели еще восемь человек: экипаж пять и “помощников” трое. С нами вместе получается восемнадцать, да аппаратура… С маленькой площадки - не взлететь. Вот он и высадил “помощников” и часть экипажа.
Мы погрузились, перелетели, подобрали оставшихся и… как взлетели - не понимаю. "Антон" бежал, бежал, бежал… Это ж надо - восемнадцать “лбов”, да с аппаратурой! Полторы тонны, а то и все две было. Их механик ведь наверняка “запас” тоже имеет. Сколько там килограммов - никто не знает.
Прилетели, вся камералка в слезах, начальники обнимают. А по мне лучше бы “лопухов” не сажали на самолет.
Никакого начальника экспедиции и особиста не было, придумал ты все это. Вот поверяющий из авиаотряда - был.
- Ну, а в прорубь ныряли?
- Нет, не ныряли. Кто же будет в самолет нырять? Ты что, забыл, какая в нем кабина? Там не развернешься.
- А как же с журналами?
- Журналы с измерениями все были при нас, а вот мой бортовой дневник, где были записи только о времени взлета и посадок действительно остался под водой. Там ничего и не было важного. Кому он нужен? А мне все трендят: “вдруг он к американцам попадет, вдруг они поймут, чем мы тут занимаемся!”
Чушь ужасная! Как будто они дураки и не понимают, что мы делаем. Да они сами постоянно с гравиметрами летают и нас видят. И канадцы твои тоже все видели.
В общем, надоело мне слушать все это, уговорил я своего старого Бурилу и попросился на полет в другой отряд. “Мне, - говорю, - только на часок “порыбачить” в своем самолете. Вы нас высадите на лед, а сами улетайте на работу, а когда закончите, нас подберете - и порядок”. Ну, согласились и командир, и начальник отряда. Они же нас и вывозили, дорогу знали.
Я нашел шест подлиннее, прибил длинный гвоздь, получился багорчик, и с этим инструментом высадились мы вдвоем на льдину около нашего “антона”. Наши улетели на работу.
Вот тут-то я страх и почувствовал, когда самолет скрылся из виду.
Когда все вместе, да кое-какие запасы, да знают и ищут, тогда еще есть надежда спастись. А тут ведь никто кроме второго летного отряда и не знал, где мы. А если с ними, не дай бог, или с погодой что случится? Нам-то как быть? А если медведь за торосом? У нас даже карабина не было - не взяли. Топор, правда, захватили, не забыли, что без него лунку не прорубить. Пистолет у меня всегда с собой на всякий случай, но с ним на медведя только Дубровские ходят! А этому пистолетная пуля что слону дробина. Да ты и сам все понимаешь. В общем, стою, смотрю на Бурилу, он на меня. Ну, я-то что, из одной задницы вылез, в другую попал… А ему за что все эти приключения? Он мне и говорит: “Ну, начальник, за работу, что ли? А то можем и не успеть!”
У меня от сердца и отлегло. Думал, он начнет меня корить, а он берет топор - и к самолету.
Расширили дыру, прорубили большую лунку.
Я в воду физиономию засунул, глаза открыл - все видно. День светлый, солнечный, вода не шелохнется. Увидел всю кабину, свой дневник на столе, сумку с документами одного из наших “новичков”, забытую впопыхах, запомнил, что где лежит, и начали мы шуровать багорчиком. Журналы и документы достали. Потом я опять физиономию в воду. Присмотрел кое-что из нашей оставшейся аппаратуры. Шуровать пришлось долго, но тоже достали. Отдохнули. Солнышко уже пригревает. У нас “с собой было”. Перекусили не спеша, а тут и наши прилетели.
Я спрашиваю: “Что так быстро? А план?”
- Да мы пять точек сделали - и хватит. Вам здесь одним, небось, несладко.
Ты не поверишь - у меня радости было не меньше, чем когда Ил увидел в прошлый раз. На сердце как-то полегчало сразу. Понял, что вот теперь-то все это кончилось. А так все эти дни, после провала, как во сне были. Ходил, спал, работал, как “зомби”.
Ребята облепили самолет, пофотографировались, внутрь посмотрели, пошуровали баграми, выудили еще что-то из аппаратуры, и улетели все на базу.
Вот и все.
- А как же самолет? Оставили?
- Кому он нужен? Летом лед растает - он и уйдет под воду.
- А когда наш провалился, его потопили. Лунки пробурили и утопили, чтобы никто не смог забрать аппаратуру или еще что, например, сигнал “я свой”.
- Так то же у вас. Твой самолет в другом море тонул, кабина была на поверхности, да и начальники были другие. Так что напридумывал ты все.
- А как же особист? - не унимался я, - нас таскали всех по очереди, когда канадцы к нам на льдину подсели.
- Так то же – подсели. А у нас кроме медведя никого и не было. К тому же вы где базировались? На материке. А мы где? На острове Врангеля. Туда ведь так просто не доберешься. Особиста туда и пирогами не заманишь.
- Получается, что я все собрал с разных случаев?
- Получается, что так. Но ты не расстраивайся. Сам же сказал, что это называется “литературная переработка ”. Или обработка? Ведь и так, как ты написал, могло быть. Ведь ваш отряд тоже тонул, через год где-то?
- Тонул.
- Вот и напиши, как вы тонули. Тоже, наверное, с приключениями. А из моих “новобранцев” больше никто не стал летать. Испугались, наверное. Первый вылет - и сразу такое… У меня-то уже несколько сотен посадок за три года к тому времени было. Всего насмотрелся. Кстати, Командиру ничего не сделали. Даже от полетов не отстранили. Через неделю он к нам на другом “антоне” прилетел и с тем же экипажем. А стреляться хотел, чудак.
Повезло с Поверяющим. Тот все так обставил, отписал и объяснил начальству, что нашему пилоту хоть медаль на грудь!
Но больше всего меня удивило, что все наши приборы остались целы. Просто чудо какое-то! Тончайшие кварцевые нити бросали, таскали - хоть бы что!
- А я думаю, что ваше спасение - чудо. А ну как на несколько секунд позже открыли бы дверь, или ее на несколько секунд раньше заклинило бы и “антон” “клюнул” в воду? А если бы все промокли? А если бы Ил задержался? Сколько их, этих “если”! Ни связи, ни еды, ни палатки, ни обогрева!
- Да уж… Теперь, как вспомню, так вздрогну! … Кстати, у тебя есть? Давай “вздрогнем” по чуть-чуть. Да и товарищей наших помянем. Многих уж и нет. Столько раз были там, на льду, на волоске, по тысяче первичных посадок на дрейфующий лед сделали - и живы остались, а поуходили еще молодыми от каких-то болячек…
- Вымирает настоящий мужик.
- Вымирает.
- Ну, поехали!