Мужской разговор
Боль постепенно проходила, уступая место какой-то умиротворяющей зубной ломоте. Выходить на улицу и идти на работу с физиономией, искривленной наркозом, да еще с постоянно кровоточащей ранкой от вырванного зуба, не хотелось. На улице холодно, а в клинике – тепло. На улице не найдешь урны, а если и найдешь, то как-то неудобно плевать в нее при всем честном народе, да еще кровью. Мало ли чего подумают. А в клинике все-таки и урны на каждом шагу, и туалет рядом. Вот посижу с полчасика, боль утихнет, кровь успокоится - и пойду себе домой, а на работу уже только завтра. Что я, не человек? У меня же зуб вырвали - операция как никак. А там, смотришь, и два часа заветных пройдут - можно и перекусить.
Сначала я устроился рядом с операционной. Но скоро сбежал поближе к выходу. Дело в том, что после меня от врача вышел с вырванным зубом какой-то мужичок, и буквально через минуту вернулся.
- Доктор, вы у меня не тот зуб вырвали!
- Ну-ка, покажите. Действительно, надо же! Ну ничего, не волнуйтесь. У вас наркоз еще действует. Заходите.
Мужик зашел в операционную и через минуту вышел снова. Больше он не возвращался. А я пересел ближе к выходу. Я бы точно не выдержал второй процедуры.
Вообще мне нравится простота и искренность врачей.
Как-то я пришел ставить пломбу. Врач меня прямо так, без затей, спросила:
- Вам какую пломбу ставить, нашу или хорошую?
Я, естественно, ответил, что хорошую.
- Тогда вам в соседний кабинет, за стеной, - и сняла с меня белый "слюнявчик". Я пошел в другой кабинет, где меня “ремонтировали” не в обычном кресле, а в специальном, в лежачем положении. Врач работал с ассистентом, и все выглядело значительно солиднее. Плата за пломбу тоже была солидной - почти в половину моей месячной зарплаты. Я понял, что в следующий раз надо говорить "нашу".
Пока я размышлял над тем, сколько зубов у меня еще осталось и сколько лет будет продолжаться эта борьба с неуклонно растущим медицинским сервисом, в клинику решительным шагом вошел не очень опрятно одетый мужчина. Я не обратил бы на него внимания, если бы не эта решительность и не рюкзак за спиной. Обычно все пациенты входят в клинику с опаской, понимая, что тут могут сделать очень больно. Да и с рюкзаком вряд ли пойдут к врачу. Присмотревшись, я уловил что-то знакомое в походке. У меня очень плохая память на имена, чуть получше - на лица и очень хорошая на всякие мелкие приметы вроде походки.
Человек решительно, ни на кого не глядя, прошел в туалет, вышел из него, и таким же решительным шагом направился к выходу.
Похоже, это был мой сокурсник по институту. Кажется, Сашка, а вот фамилию забыл.
- Саша, - позвал я шепелявым голосом, не надеясь на успех.
Мужик обратил на меня внимание. Посмотрел. Сначала вроде бы испугался, а потом явно обрадовался.
- Володька, Кравцов! Ты что здесь делаешь?
Ну надо же. Был лопухом, лопухом и остался.
- Телок пасу. Ты что - не видишь? Зуб вырвали. А ты что?
Саша замялся. На нас стали обращать внимание.
- Да я так. Зашел, в общем. Просто так.
А лопух-то, оказывается, я. Понятно ведь, зачем люди в туалет заходят.
Непонятно только, почему он так одет, почему с рюкзаком. Спрашивать об этом тут, в клинике, неуместно.
Последний раз мы виделись лет восемь назад на встрече нашего выпуска. С некоторыми из сокурсников я встречался по работе и после окончания института, но с большинством встретился впервые через пятнадцать лет. Это был редкий вечер полного счастья и покоя. Все заботы, волнения ушли куда-то далеко. Остались только мы, двадцатилетние, молодые, ершистые. Кто-то стал за это время начальником и начал “надувать” щеки. Куда там! Через несколько минут этот “пузырь” уже был поднят на смех, а через минуту и сам заразительно смеялся вместе со всеми над своими потугами. Удивительное это было время - студенческое. Удивительное это было братство. Так хотелось, чтобы этот вечер никогда не кончился. Но все кончается. Все разошлись. А Сашка - вот он передо мной, постаревший, как и я, на двадцать три года, и хоть не помню уже фамилию, но родной и близкий.
- Ты куда-то торопишься?
- Да никуда.
Саша потупился.
- Пошли ко мне. У меня зуб, вернее, дырка пройдет скоро. Осталось около часа. Как раз дойдем до моего дома. Отметим встречу. Ты как?
- А жена, соседи?
- Да нет у меня жены. Ушла. И соседей нет. Живу в однокомнатной квартире один.
- Как ушла? У вас же такая любовь была.
- Давай потом. Пошли лучше.
По дороге я рассказал Саше, что дети выросли, а жена, намучавшись, набегавшись в поисках дешевой пищи и дешевых шмоток, устроилась работать воспитательницей в Англии. Сначала съездила один раз, потом второй. Понравилось. Стала приглашать меня. Я как-то не привык жить за счет женщины и, естественно, отказался, продолжая “бомбить” вечерами на своем “жигуленке”. В один из очередных заездов жена познакомилась в Англии с австралийцем, с которым и переселилась навсегда на этот “зеленый” континент, оставив мне в наследство однокомнатную “хрущевку”. Уже взрослые и семейные дети ее поняли и потихоньку “поглядывают” в сторону Австралии. А я не понял. И переписываться не стал, хотя она и предпринимала шаги по наведению “дружественных мостов”. Я ее не осуждаю. Я и сам бы уехал куда-нибудь. Приближается пенсионный возраст, а что мне делать? На пенсию не проживешь, запасов никаких, собственного дела нет. Вот я и придумал для себя объяснение, что моя жена ушла на пенсию в Австралию. Ей, наверное, повезло. Что бы я мог ей дать здесь, что заработать? Я бы только свихнулся от переживаний. Настоящий мужик ведь обязан быть добытчиком. А какой из меня добытчик будет лет через пять-десять? Сам я как-нибудь перебьюсь, а видеть, как жена считает копейки, и ничего не делать - не могу. Так что - все хорошо. Все “пучком”, как мы говаривали в молодости. Да и у меня свободы больше. А бабу, если понадобится, всегда найду. У нас в стране мужиков не хватает.
- Да, - Саша улыбнулся. Говорить на ходу ему было, видимо, трудно. То ли сердце, то ли астма. Он говорил с большими паузами, часто хватая ртом воздух, - наши девчонки всегда за тобой бегали, а жена вдруг убежала. Ну и дела.
- Ну, так уж и бегали!
Пустячок - а приятно было услышать от Сашки. Он у нас был правдолюбцем. Кроме того, он считался еще и “лопухом”, потому что по нему действительно девчонки сохли.
В то время на экраны вышел фильм “Сорок первый”. Вот его девушки и прозвали “голубоглазеньким”. Глаза у него действительно были удивительными. А он ничего не замечал. Однако Лена с соседнего потока все-таки его “достала”. Куда он ни пойдет - а она уже там. И как только успевала учиться, и за Сашей “присматривать”? Мы, конечно, подтрунивали над ним, спрашивали при случае: “Где это твоя охрана?”. А он только смущенно улыбался. Саша не то чтобы не обращал внимания на девочек, он не бегал от них, но всегда уходил домой и не задерживался ни в общежитии института, ни на домашних вечеринках. То ли застенчивым был слишком, то ли боялся чего-то. А Лена всегда при нем. К ней мы все привыкли. Поэтому никто не удивился, когда они поженились перед распределением. Хотя так и не поняли, кто и за кем ухаживал.
Раздеваясь в квартире, я почувствовал какой-то посторонний запах.
Саша заметил это и спросил:
- Может быть, я все-таки пойду? Вдруг к тебе кто-нибудь придет. Да и мне уже пора вообще-то.
- Да ты что! Кто придет? Не отпущу я тебя. Сейчас что-нибудь сварганим закусить. Выпьем водочки, поговорим. А потом и домой поедешь. Ты далеко живешь?
Саша помолчал, переминаясь с ноги на ногу.
- Вообще-то не очень. Тут недалеко.
- Ну, тогда тебя твоя “охрана” не заругает.
- Да, не заругает. Она меня больше никогда не заругает.
Я понял, что сморозил что-то неладное.
- Ну, извини, не знал. Ты ведь раньше вроде жил на Гражданке. Вот я и напутал.
Саша опять помялся.
- Я сейчас у друзей живу. По очереди. То у одного, то у другого. Сейчас как раз переезжаю. Тут недалеко. Хотел в баню сходить помыться. Не успею уже, наверное.
- Так у меня помойся.
- Правда? Можно?
Он оживился и стал рыться в рюкзаке, доставая мыло, полотенце, рубашку. Я уже понял, откуда шел запах, а когда увидел содержимое рюкзака, стало ясно, что Сашка нигде не живет… В рюкзаке были миска, кружка, какие-то запасы пищи, тряпки, видимо, бывшие когда-то одеждой. Здесь, похоже, было все его “состояние”.
- Возьми вот. У меня как раз лишнего белья накопилось. Помойся, переоденься.
Саша явно раздумывал, брать - не брать. Потом желание просто по-человечески помыться пересилило, и он забрался в ванную.
Из ванны вышел другой человек. Русые волосы, темная бородка, большущие голубые глаза, прикрытые густыми черными ресницами и излучающие доброту и радость, напомнили мне прежнего молодого Сашку.
- Вот теперь можно и по маленькой.
Мы чокнулись “за тех, кто в море, в поле, на вахте и на гауптвахте” - наш геологический тост.
“За наших ребят, которых с нами уже нет, и не будет никогда”- не чокаясь.
- Ну, а теперь – третий, “за прекрасных дам”. Их с нами, правда, нет.
- Подожди, Володька, не гони.
Саша явно хотел мне что-то объяснить, понимая, что спрашивать я не решусь.
- Ты не думай, у меня все окей. Это у меня временно. Я немного перебьюсь и снова куплю себе комнату. Буду жить один, как ты.
Он немного помолчал, видимо, собираясь с мыслями.
- Я, когда ушел от своей, купил комнату. А потом меня в командировку отправили на три месяца. Я приезжаю, а в моей комнате кто-то живет. Оказывается, мне продали комнату по поддельным документам. Я туда, сюда. В суд. В милицию. Никто ничего делать не хочет. Сначала я снимал комнату и копил на новую. А потом начались все эти перестройки, дефолты. Все, что накопил, потерял. Дальше – хуже, начались сокращения, акционирования. Начальство стало каким-то образом собственником нашего предприятия. Я, конечно, “возник”. Дело не в том, что меня они забыли. Я ведь много лет в главных специалистах ходил. Все основные технологии были мной разработаны. Если бы я прогнулся, меня, может быть, и взяли бы в долю. Но как с людьми-то быть? Как им в глаза смотреть?
Начальство себе кабинеты под евростандарт, иномарки. На это деньги есть, а на ремонт окон в кабинетах работников денег нет. Холодина стоит в помещениях страшная. Зарплаты людям платят мизерные. Вот я и “возникал” все время. К тому же у меня давно уже был раздрай с начальником.
Я мечтал защитить диссертацию. Материала было - вагон, а он мне все: “не твое это дело, ты инженер, с этой науки одна морока”. Я, в общем-то, уже давно хотел уйти, а тут еще и это акционирование. Тошно все стало. Ушел, чтобы глаза не видели. Устроился в другом институте. Там все пошло хорошо, а потом вдруг институт прикрыли, и вся моя работа тоже накрылась медным тазом. Смешно сказать. Институту, который занимался разработкой регионального прогноза месторождений полезных ископаемых, предложили искать заказы! У кого? У США? Какой российский бизнесмен закажет региональный прогноз? Кто-то из министерства брякнул, что запасов у нас на пятьдесят лет хватит. Запасов у нас хватит, наверное, на миллион лет, это правда. Но каких? Разведанных, или прогнозных? В каких районах? Доступных или труднодоступных? Но нашим “прорабам перестройки” этого не понять. Зачем думать о будущем, о детях, внуках. Главное - отчитаться перед начальством об экономии средств и сокращении госзаказа. Вот и прикрыли. Десятки лет работы крупнейшего в стране коллектива псу под хвост. Ни тебе диссертации, ни тебе работы, ни тебе денег. Нашим бизнесменам никакого прогноза не надо. Они выберут все разведанные запасы и сбегут в те же США с нашими денежками. Если им и понадобятся кое-какие сведения, то они их бесплатно возьмут из Государственного информационного фонда. Зачем им специалисты регионального уровня?
Платить за комнату нечем. Стал по друзьям ходить. А потом…
- Что потом?
- Давай лучше выпьем “за наших прекрасных дам”.
Выпили. Помолчали.
- И как же ты со своей разошелся, она же тебя ни на шаг от себя не отпускала, любила, наверное, сильно? Непонятно.
- Да как - как, замучила ревностью. Сил просто нет. А что я мог сделать? Мы поженились в институте еще, раньше всех наших. Мне просто хотелось, чтобы кто-то был рядом. Со своими родителями отношения не сложились. Друзья, конечно, были. Но они все с девушками, а я все время один. Не удобно как-то. А Лена всегда рядом. Я как-то раз поехал в Карелию с туристами. Тяжелейший маршрут выбрал на байдарках. Смотрю - и Лена там же. Я ее спрашиваю: “Как ты сюда попала?”. А она мне в ответ: “Мне все равно куда. Лишь бы с тобой рядом”. Я говорю: “А если меня в Воркуту пошлют вечную мерзлоту изучать?”. “А какая мне разница? Мерзлота так мерзлота”. “Ну, - думаю, - чего тебе еще надо, дурак. Такого верного человека и друга ты никогда не найдешь. С кем еще можно создать семью?”. Вот и поженились. Как-то про любовь забылось. Жил я ведь по планам. Был у меня жизненный план, и в этом плане семья занимала место рядом с работой.
А потом оказалось, что общего у нас практически ничего и нет. К тому же создать свою семью так и не удалось, потому, что жить пришлось в семье жены. Тогда получить квартиру было практически невозможно. Даже для покупки кооператива надо было иметь ворох документов и доказательств. А у нас и денег не было. Все было чужое в этой семье. Но был появился общий ребенок, которому был нужен отец. Вот и перебивались как могли. Работа окончательно заняла основное место в моей жизни.
Я не понимал Лену. Ведь видела, что любви нет, общих интересов нет. Но делала вид, что все в порядке. А может быть, действительно думала, что все в порядке. Я тянул эту лямку только ради ребенка. К тому же я всегда думал, что женщины мною не интересуются и мне нечего “рыпаться”. Но как-то раз мне повстречалась наша сокурсница Татьяна Панова. Помнишь? Беленькая такая. Я ужасно обрадовался и затащил ее в кафешку. Мы долго судачили, переворошили весь наш курс. Вот тут-то я и узнал, что, оказывается, и сама Танька и еще несколько девчонок интересовались мной. А я и не замечал ничего. Одна мне очень нравилась, но я боялся подходить к ней, потому что у нее уже был парень. Вот идиот был! Танька мне рассказала, что эта девочка специально завела знакомство с другим, чтобы привлечь мое внимание. Откуда ей было знать, что меня надо брать осадой, а не кокетством? Когда я женился, она сразу уехала куда-то на восток. Конечно, одна.
После этой встречи Татьяна стала перезваниваться со мной, мы как-то еще встретились. Лена нас засекла. Устроила скандал. Оказывается, она поименно помнила всех девочек, которые мне симпатизировали в институте, уже давно вычислила Татьяну и обвинила меня во всех грехах, которые были и которых не было. При этом она еще и заболела на этой почве. Я, естественно, перепугался, обещал все прекратить, хотя и не очень понимал, почему мне нельзя разговаривать с кем-то, если с Леной говорить не о чем. А она выздоровела сразу после моих обещаний.
Через какое-то время Татьяна мне опять позвонила, опять скандал. Я сбежал из дома и целую ночь просидел на вокзале.
Потом вернулся домой. Вроде бы помирились. Я, желая объяснить Лене свои переживания, рассказал ей сдуру о Бхатке.
После этого она вообще взбесилась. Я оказался и распутником, и развратником, и неблагодарным (непонятно - за что), и черт знает еще кем. А тут и перестройка подоспела с ее безработицей и постоянным безденежьем. Я не вытерпел и ушел.
- Это про какую Бхатку ты Лене рассказал?
- А ты разве не знаешь?
- Нет. Расскажи.
Мы опять выпили. Саша как- то посветлел. Смотрит куда-то вдаль, и рассказывает, как - будто сам себе.
- Помнишь, мы были на практике в Азербайджане недалеко от границы?
Лагерь установили в ущелье подальше от поселка. Так было ближе ходить на разрез. А за образцами лазали по горам. В километре от лагеря, прямо на отвесной стене ущелья, прилепились какие-то строения. Сначала мы думали, что это птичьи гнезда, и только потом, подойдя ближе, увидели, что это дело рук человеческих. Мы никогда не видели, чтобы кто-то поднимался туда. Тропа была, но подняться по ней без специального снаряжения было невозможно. Да мы и не пытались. Мы назвали это строение "гнездом". Издали иногда казалось, как что-то падает из этого “гнезда”. Видимо, это были птицы, слетавшие со склонов ущелья на кормежку.
Местные жители рассказали нам, что на склоне ущелья лет двести тому назад поселилась какая-то религиозная секта, вынужденная бежать из Индии от преследований. Секта построила храм - монастырь на склоне ущелья в недосягаемом месте. Пробраться туда можно только по веревочной лестнице, или по узкой тропе, которая вьется по склону, постоянно утыкаясь в провалы и трещины. Как обойти эти провалы, не знает никто, кроме жителей этого "гнезда". Сколько там живет человек, кто они, как питаются, что делают - тоже не знает никто. В поселке появляются иногда незнакомцы, которых можно отличить от местных. Но, как правило, они нигде не задерживаются и, купив все необходимое, исчезают в направлении ущелья. Местных жителей такое соседство вполне устраивает, так как покупателей в поселке мало, а эти молчаливые соседи никогда не торгуются, никогда не предъявляют претензий. Местные власти пытались установить контроль над этим храмом, но добраться до него не смогли и отступили. Пограничники никогда не замечали, чтобы кто-то из нарушителей шел к храму, или от него через границу. Вот все и оставили в покое и храм, и его обитателей. Пусть делают, что хотят. Места на земли они не занимают, на рабочие места не претендуют, покупателей не переманивают, в свою веру никого не приглашают, никого не трогают.
Мы посмотрели на это “гнездо” издали и забыли. Было так много всего интересного в горах. Ходили в маршруты, собирали образцы пород, искали фауну, составляли геологические карты и разрезы. Но иногда приходилось бегать в селение за покупками.
Однажды на базаре я обратил внимание на необычно одетую девушку, пристально смотревшую на меня. Я отвернулся. Местные обычаи не позволяли заглядываться на женщин. Однако ее открытый и смелый взгляд был не похож на повадки местных жительниц. Мусульманские женщины скорее склонны прятать свое лицо, чем глазеть на незнакомых мужчин. Немного подумав, я понял, что это не местная жительница, а когда обернулся, чтобы рассмотреть внимательнее, нигде ее не нашел.
Вечером, сидя у палатки, я смотрел на скалу, где прилепилось “гнездо”, в полной уверенности, что мне попалась на глаза одна из его обитательниц. Я никак не мог забыть этой девушки, ее взгляд тревожил и не оставлял меня. Несколько дней подряд я ходил на базар в надежде снова увидеть ее, и не находил.
Однажды, когда я, как все последние дни, сидел у палатки и глазел на “гнездо”, кто-то позвал меня нежным женским голосом: “Эй!”. Я обернулся. Передо мной стояла та самая девушка. Не могу сказать, чтобы одета она была по-местному, но и европейского в ее одежде было мало. Что-то отдаленно напоминало одежду туркменок, но ни длинной косы, ни тюбетейки я не заметил. “Ты кто?” - задал я дурацкий вопрос. “Я Бхатка”. “А откуда?” - снова не менее дурацкий вопрос. “Оттуда”. Девушка грациозно махнула, вернее повела рукой и головой в сторону “гнезда. “А что такое - Бхатка?”. “Бхатка - это Бхатка”.
Девушка засмеялась. Голос ее переливался, как колокольчик.
- А ты что тут делаешь?
- Я студент, у нас тут практика.
- По горам лазаете? А что ищите? Золото? Алмазы?
- Да тут нет ничего, кроме трилобитов.
- А что такое трилобиты?
- Ну, это окаменевшие остатки древних моллюсков. По ним мы определяем, сколько лет тому назад здесь было море
- Какое море, настоящее? Как давно?
- Конечно, настоящее. Триста миллионов лет тому назад.
-Миллионов? И ты можешь узнать, что было триста миллионов лет тому назад в любом месте земли?
- Конечно, в любом, и не только триста миллионов лет тому назад, а и с начала создания Земли, вернее, ее коры. Это где-то около трех миллиардов лет тому назад. Только тогда еще не было океана и живых организмов. Абсолютный возраст определяют специальными радиологическими исследованиями образцов. Но мы этого еще не проходили.
- А когда пройдете, то ты узнаешь сколько лет нашей Земле?
- Нет. Это другая специальность. А моя специальность - искать разные полезные ископаемые.
- Нашел что-нибудь?
- Нет еще. Я только учусь.
- А как тебя зовут?
- Саша.
- До свидания, Саша. Когда найдешь что-нибудь - покажи мне. Покажешь?
- Конечно. Могу прямо сейчас трилобита показать.
Я нырнул в палатку и вынырнул буквально через несколько секунд с окаменелым моллюском. Девушки не было. Я бросился за ней по пути в “гнездо”, но она как будто испарилась.
Вечером, как мне показалось, над “гнездом” летало больше птиц, чем обычно. А образ девушки уже не покидал меня ни днем, ни ночью.
Через несколько дней она снова пришла, появившись неслышно и незаметно.
Мы нашли удобную полянку недалеко от лагеря и я рассказывал Бхатке о геологии, о вымерших бронтозаврах, птеродактилях, мамонтах, о мировом океане и движении плит земной коры. Потом она приходила еще и еще, всегда появляясь и исчезая внезапно, бесшумно. Я никак не мог уловить момента ее исчезновения. Была - и нет. Где-то я читал о левитации, но не верил в эти выдумки, полагая, что Бхатка просто обладала сноровкой американских индейцев, способных незаметно появляться и исчезать. Когда я ее спросил, как она так быстро исчезает, она засмеялась и сказала:
- Это просто. Есть вещи более сложные.
Однажды я рассказал ей о Дарвиновской теории происхождения человека эволюционным путем. Бхатка внимательно слушала, а потом сказала:
- Человек не может произойти от обезьяны. У обезьяны нет человеческой души. Душа человека может жить где угодно. Если человек плохой, то бог может его душу поместить и в обезьяну. Но обезьянью душу Бог никогда не поместит в человека.
Я вспомнил историю, что, когда Дарвин изложил свою теорию в одном из английских университетов, старый профессор произнес: “Возможно, что коллега Дарвин и произошел от обезьяны, но я – нет”. Было это или не было - не знаю. Но было понятно, что Бхатка явно принадлежала к той части человечества, которая придерживается божественной теории происхождения человека.
Она мне рассказала, что где-то в Тибете есть пещеры, в которых живут боги, что есть люди, знающие тайну этих пещер и видевшие этих богов. Что человек тоже может стать богом, но для этого надо не делать плохих дел и много тренироваться под руководством гуру.
Мне все это казалось сказками. Я все больше и больше привыкал к Бхатке, и вскоре уже не представлял себе существования без нее. Не могу сказать, что это было - любовь, увлечение, что-то еще. Это был сон, который должен был когда-то закончиться, но я даже не думал об этом.
Как-то мы шли вдвоем по густой траве. Солнце пекло, волосы развевались на ветру. Не знаю, что мне пришло в голову - напекло что ли - спросить Бхатку: “Хочешь, я тебя поцелую?”. Она, даже не думая ни минуты, ответила: “Нет”. Мы пошли дальше, как ни в чем не бывало, разговаривая и смеясь. Я не задавал больше таких глупых вопросов, а Бхатка не изменила своего обычного поведения. Только через много лет я понял, как глупо я себя вел.
Обычно мы встречались вечерами вблизи нашего лагеря. Бхатка всегда исчезала точно с заходом солнца. Я иногда просил ее остаться, но она всегда отказывалась, объясняя отказ тем, что ее строго накажут. Что это за наказание, она не говорила, и вообще, о своей жизни в храме практически ничего не сообщала.
Практика подошла к концу. Нам надо было собираться домой, в Ленинград. Встретившись с Бхаткой на нашей лужайке, я стал звать ее с собой. Я говорил ей о любви, о том, что я не представляю себе жизни без нее. Она внимательно меня слушала, а потом впервые обняла меня.
Все погрузилось в какой-то туман, сон. Если существует рай, то я, видимо, побывал там. У меня не было большого любовного опыта ни до, ни после встречи с Бхаткой. Но большего счастья и наслаждения я никогда не испытывал ни до, ни после этого вечера.
Не помню, сколько времени прошло с момента первого поцелуя, но я вдруг очнулся. В моих объятиях трепетало и отвечало на мои ласки прекрасное женское тело. Чудные волосы волнами спадали по смуглым плечам, глаза Бхатки были полузакрыты, а на нежном лице блуждала улыбка радости и наслаждения. Я заметил блестящую заколку, воткнутую в волосы.
Неожиданная мысль вдруг буквально пронзила мой мозг. Дело в том, что, интересуясь историей Индии, я как-то натолкнулся на описание храма, где служили жрицы любви - кавадаси. Кавадаси должны были ублажать всех посетителей храма, на которых им указывали старшие жрецы. Но эти жрецы могли дать указание и уничтожить посетителя. Тогда кавадаси доводили посетителя до любовного экстаза и в момент наивысшего наслаждения кололи его отравленной заколкой для волос или маленьким кинжалом, спрятанным в волосах. Другого оружия они с собой не имели, чтобы не вызвать подозрений. Эти женщины были обучены всем тайнам любовных игр. Обучали их, видимо, старшие жрецы.
“Неужели Бхатка такая жрица? Где она научилась такому искусству любви?”.
Я еще не успел до конца продумать и сформулировать эту мысль, как Бхатка открыла глаза, немного отодвинулась и сказала: “Ты напрасно так подумал. Нам нельзя ласкать мужчин. Нас за это выгоняют из храма навсегда. Или мы сами уходим, вернее улетаем, как птицы, которых ты видел на нашей скале. Я не знаю, что сделают со мной в храме, но я знаю, что моя и твоя душа рядом на небесах и они всегда будут рядом. Что бы ни случилось. А то, что случилось с нами здесь, на Земле, никакого значения не имеет”.
- Да я ничего и не подумал, просто вспомнил одну историю.
- Не обманывай меня. Ты подумал, что у меня было много мужчин. У меня никого не было и никогда больше не будет. У тебя будут еще женщины, но твоя душа всегда будет со мной. Ой! Мне же давно пора. Прощай, Саша. Сейчас ты уснешь, а завтра проснешься и забудешь все, что произошло. Но мою душу ты не забудешь никогда.
Она мягко провела ладонью по моим глазам. Другую ладонь она положила мне на голову.
Я проснулся глубокой ночью, один. А утром собрался со всеми и уехал в Ленинград.
Вплоть до возвращения домой у меня было какое-то неестественно полусонное состояние.
Недели через две я начал понимать, что же со мной произошло. Я вспомнил Бхатку, вспомнил чудный прощальный вечер на нашей поляне, вспомнил ее лицо. Однако все это казалось сном и не вызывало сильной тоски.
Постепенно я даже стал забывать ее лицо, глаза. Потом было окончание института, женитьба, семья
- И ты все это рассказал Лене?
- Да, конечно. Как я мог не рассказать, если она меня бабником и всякими другими словами величала? Я же не виноват, что Бхатка вошла в мою жизнь, что воспоминания о ней для меня дороги. А Лена требовала, чтобы я все выбросил из головы. Я просто не мог этого сделать и рассчитывал на понимание.
- Да, вот уж лопух так лопух! Нашел где искать понимания. Она же тебя всю жизнь ревновала ко всем. А ты еще подбросил поленьев. Вот и получил.
- Не знаю... Может быть, ты и прав. Но я ведь не сказал Лене, что Бхатка приходила ко мне перед женитьбой во сне. Ясный сон был. Я ее сразу узнал. А она долго на меня смотрела печально, нежно, а потом говорит: “Подожди, не торопись, ты еще найдешь свое счастье, оглянись вокруг…”. И растаяла. Я почему-то не понял, что она мне советовала повременить с женитьбой. А если бы и понял, то, наверное, все равно не послушался бы. Очень мне хотелось все сделать как надо, по плану. Вот я и женился. А Бхатка после этого не появлялась. Обиделась, наверное, что я ее не послушал.
А совсем недавно стала появляться опять. Только молчит. Смотрит и молчит. Как будто ждет чего-то. И не веселая, грустная. К чему бы это? Как ты думаешь?
- Я вообще-то не специалист по разгадыванию снов. Но могу сказать точно, что молчать надо было. Ну, ладно, давай укладываться спать. А то поздно уже, мне еще собачку выводить, да и на работу завтра.
- Нет, нет. Я пойду. Мне надо.
Саша начал собирать свои пожитки.
- Да куда же ты после бани, да еще выпил. Смотри, “заметут”.
- Не могу я. Правда, не могу. Она теперь каждую ночь ко мне приходит. А сюда не придет. Я знаю.
Почему я его не остановил? Пьяный был? Не знаю. Ведь ясно же было, что у Саши никакого дома нет, что он пойдет ночевать в какой-нибудь подвал. Как я мог его не остановить? Никогда себе не прощу. Но что я мог сделать? Когда я решительно загородил ему дорогу к выходу, Саша тихо, но твердо сказал:
- Володька, ты мне подарил чудный вечер. Не порть его, пожалуйста. Спасибо тебе огромное, а всем нашим ребятам передай от меня привет. Обязательно. Лучшие годы моей жизни были с вами. А мы еще встретимся. У меня все еще будет “окей”.
Он ушел.
Я посидел немного, выпил еще рюмочку, посмотрел ящик. Заскулила собачка. Я надел ошейник и пошел с ней в ближайший садик, который еще не вырубили, но уже огородили для вырубки под “уплотнительную” застройку.
Собачка побегала и повернула домой, но остановилась, принюхиваясь, около человека, сидящего на скамейке. В темноте было трудно разобрать, кто это тут пристроился подышать свежим воздухом перед сном. Моя собачка никогда к чужим не подходит. Я заинтересовался, подошел ближе. Это был Саша.
Он сидел, подняв голову вверх, и в его открытых глазах отсвечивала луна. Рот был приоткрыт, как будто он улыбался. Саша был мертв. С одной стороны его тело поддерживал мешок, с другой перила скамейки, которые не давали ему упасть и создавали видимость живого, мирно сидящего человека. Я онемел.
- Саша! - зачем–то позвал. Комок в горле не давал говорить. Скорее “скорую”!
Мобильник был со мной. Я вызвал “скорую”, подождал, пока она приехала. Врач посмотрел, закрыл Сашины глаза.
- Вы родственник?
- Нет. Знакомый.
- Надо вызвать милицию. Покойник на улице, пахнет алкоголем. Подождите милицию.
Милиция приехала скоро. Два парня с автоматами. Быстро обыскали Сашу. Нашли паспорт. Кое- какие документы. Я сказал, что он по прописке, видимо, не живет, что я попытаюсь найти его родственников в Питере. Сашу начали грузить в машину. Я узнал, в какой морг его повезут, и пошел домой.
На столе стояла недопитая нами бутылка водки. А около вешалки лежала видимо, выроненная им, небольшая записная книжка. В ней ничего не было, кроме нескольких простеньких стихов. Наверное, он сам их сочинял либо в юности, либо…не знаю когда.
Утром я нашел телефон его квартиры на Гражданке.
К телефону подошла Лена.
- Это Владимир Кравцов говорит. Помните? Я по поводу Саши.
Лена не дала договорить:
- Его уже несколько месяцев здесь нет. Не знаю, где болтается. Наверное, по своим бабам бегает.
- Не бегает Саша. Он умер. Вчера. Его увезли в Митрофаньевскую больницу. Там в морге можете его найти.
На другом конце провода молчание и потом тихое:
- Как умер? Вы что такое говорите? Саша умер? Как же это?
- Не знаю как. Но умер, прямо на улице. Запишите мой телефон. Звоните, если нужна какая-нибудь помощь. Только обязательно звоните.
Я повесил трубку. Говорить не хотелось.
Обзвонил всех ребят - сокурсников. Договорились встретиться на похоронах.
В среду мы похоронили Сашу без речей и лишних слез. После похорон Лена пригласила всех на поминки. Но мы все, как один, оказались занятыми на работе и пошли в метро.
Собрались в уголке, кто-то закурил, кто-то молчал.
- Ребята, у меня дома бутылка стоит. Мы ее с Сашей не допили. Пойдем, допьем. Он очень просил всем вам привет передать, хотел встретиться. Не успел.
Накупили всякой снеди, вина, водки. Пошли ко мне. Выпили за упокой. “Пусть ему земля будет пухом”.
- Саша который уже? - спросил кто-то. Все всегда знал наш староста:
- Седьмой. Двое от белокровия. В шахте с радиоактивностью побывали. Один от рака. Тоже схватил дозу в радиологическом институте. Один от сердечного приступа, надорвался где-то. Один на столе хирурга. А Федор скончался от недостатка денег.
- Как это?
- Я не знаю точно. Но знаю, что ему надо было в Израиле какую-то сложную операцию делать. Один раз он ее сделал. Денег всем миром набрали. На вторую операцию он деньги долго собирал, но в нужное время всей суммы не было. Потом все-таки набрал. Приехал с опозданием в Израиль. Ему назначили интенсивную терапию. Организм не выдержал.
- Жаль парня, он самый активный был из наших. Самый молодой доктор наук.
- А Саша, выходит, седьмой из двадцати одного. Я так думаю, что Саша от тоски умер.
Нас здесь девять. Семеро уже ушли. Пятеро где-то по СНГ разбросаны. Кто следующий? Доживет ли хоть кто-нибудь до пенсии?
- По статистике наши мужчины до пенсии не дотягивают. Так что не бойтесь, мужики. Скоро все там встретимся.
Выпили за всех, кого с нами нет. Сашина рюмка с кусочком хлеба стояла на столе. Мы как будто с ним разговаривали.
Вот такой мужской разговор состоялся. Группа у нас была из одних мужиков. А жаль. Были бы девушки, средняя продолжительность жизни нашей группы была бы больше.