Большое спасибо господину Лебединцеву за моральную помощь и партию в шахматы.
Весь зал ожидал.
Присяжные ожидали в карты, стенографистка ожидала во сне, судья ожидал в книжке, прокурор ожидал в носу, и только охранник просто скучал – у того была слишком скудная фантазия, чтобы ожидать так ловко, как это получалось у иных благородных гостей.
Ожидание это словно обрело плоть и присело к присяжным – казалось, будто само время остановилось. Звуки погрузки чего-то весьма объемного и неуклюжего, стоило им достичь окон суда, не просто стихали, но становились частью чего-то вечного. Сами присяжные, у которых после процесса был заказан столик в «Ренессанс», очень надеялись, что частью вечного они стали лишь на час, большее – полтора.
Некая мадам, формы которой говорили о буйном темпераменте и неуемности в еде, пожалуй, была единственной, кто вечное не принимала совсем. Ее милейший муж, сидя в это время на другом конце города в некотором клобе, держа в руке некоторый лотерейный билет в одной руке и часы в другой, напротив, сверх приличий надеялся, что вечное для спутницы жизни продлится сообразно своему названию. Вечное пока что отвечало взаимностью.
Часы пробили двенадцать раз – немалый их срок службы, как сварливый таможенник, восемь из них задержал.
В зале вновь воцарилось ожидание. Воцарилось буквально, обретя место судии, ибо тот решил, наконец, собственноручно удостовериться, что подсудимый не сбежал, не подкупил и не повесился, не выдержав собственной приближающейся вечности.
Вечность – это не просто слово.
Встав со своего бархатного кресла, смочив руки в ванночке и поправив парик, который оставался от его более мудрого и объемного коллеги, господин Законов, призвав на помощь духов всех судий древности, проткнул дверь своим взором, полным молчаливого упрека. Дверь не поняла ни упрека, ни посыла, а потому судья вознамерился надеть обувь, дабы лично проткнуть приставов, что так опаздывали. Буквально ли он проткнет их или метафорически, судья, следуя букве своей фамилии, полагал решить на месте.
Заметя некоторую суету, что начала происходить около судейского места, та объемная мадам, которую звали Анна Эклер, поспешила спросить своим сочным басом:
- Куда жье вы, господинт судья? Вы есть единственный, кто удерживает нас на это процессе справедливости, вы не есть должны уходить!
Аннушка была плохо говорить по-русски, ибо была весьма не отсюда.
- Я лишь… - уверенно начала Законов, - я лишь на минутку, - уверенно же и закончил он, осознав, что весь риторический потенциал он пустил в уверенность, забыв про беле летре.
Минутка не убедила массивную Анну, но возбудила некоторых других заседателей:
-… Вот пораженец! Мы изволим сидеть здесь с утра, ожидая процесса, а глава решает сбежать раньше тела!
-… Помню, мы таких сразу из мантии вытряхивали – брали за щиколотки, подвешивали вверх ногами и стягивали рясу…
Обладатель пока не стянутой мантии отлично понял, что понятие вечности успело укорениться в сознании масс, став общим образом, и удаление оной повлечет за собой удаление самого судьи из необходимых элементов суда.
Судья предпочел смирение и флягу.
Но даже вечность, согласно недавним открытиям в физике, не бесконечна.
В дверь осторожно поскреблись. Судья не замедлил ответить, подобравшись:
- Введите обвиняемого!
- Вводим! – послышалось из-за двери крепким деревенским тоном.
Законов имел полное право не любить деревню в эту минуту.
Мощная деревянная дверь, обитая железом с одной стороны и мягкой кожей с другой, отворилась, но сделала эта с явной неохотой, цепляясь своими ржавыми петлями за уходящий абсолют покоя. Злые языки сказали бы, что она цеплялась своей ржавчиной за проем, но, право, злые языки на то и злые, чтобы срывать нежный атлас эстетической красоты с голых фактов.
За дверью показался силуэт, который, вероятно, принадлежал одному из конвоиров:
- А что вы не отвечаете-то? Нам вводить, нет? – неуверенно переспросил он.
Судья получил право не любить деревню и в эту минуту.
Конвоир, поняв, наконец, формальность собрания, аккуратно впихнул фигуру некоего подсудимого в зал, стремительно захлопнув за ним дверь. «Стремительно» - метафора. Стремительность разбилась о неухоженность тех самых дверных петель.
Хлопок двери ознаменовал конец тянущей само бытие задержки.
Однако, милый мой читатель, пока судья, испытывая радость от наличия работы - что он делал весьма редко, к слову - искренне весело зачитывает состав сторон, отрешимся от реалий юридических, дабы рассмотреть красу самого места. Кроме того, описание само по себе не помешает.
Итак, оплот богини Фемиды в царствии идола бюрократии действительно подходил под свое «божественное» предназначение – здесь божественно обсуждали подробности кражи коня, по-божески зачитывали приговор «на виселицу», божественно слушали раскаяние заключенного (что тоже было частью божеского плана), по-божески же уводили заключенного в чертоги искупления. Искупление, как правило, было посмертное, потому как Провидение исполняли все же судьи.
Сам зал же показывал, сколь слепа Фемида – видя она столь пренебрежительное отношение к богатству того прошлого, когда была она в полноте власти, она ударила бы всех ответственных за этот весами – чтобы особо тупой предмет покончил с особо тупыми чиновниками.
«Поражающее глаза изобилие золота и серебра превратилось в уничтожающее нос гадомерзие тлена и пыли»: именно так выразился один безумный поэт, перед тем, как его увели в место безграничного творчества.
И верно – стены зала, что когда-то были сокрыты платьем из чистого злата, теперь же были наги, как приказчик перед сборщиком налогов. Полы, созданные из идеального лакового древа, некогда способные отразить не только лицо, но и самые тайные помыслы смотрящего в них, теперь превратились в коллекцию слепков туфель самых разных фасонов и размеров. Окна, раньше сопровождающие свет, теперь годились лишь для цыганского театра ужасов – так ужасно они расщепляли свет. Не сильно пострадала, пожалуй, лишь хрустальная люстра – с нее просто сняли весь хрусталь, оставив пару железных упоров для поддержания гармонии освещения. Предшественник Законова усматривал в этом триумф печальной иронии; храм, низведенный до состояния придорожного алтаря.
Сам Законов, имея определенно прагматичную позицию, усматривал в этом свободные средства, могущие пойти к нему в карман.
Впрочем, рассказ сей я обещал себе коротким, а потому вернемся к домовитому судии.
-… Есть ли еще ходатайства, что могут повлиять на начало, ход и окончание дела? – подняв глаза, обвел глазами Законов аудиторию, особенно остановившись на подсудимом, - прошу высказать их сейчас.
Аудитория высказала судье лишь тишину.
- Вот и славненько, - пробормотал Законов, складывая папочки с боле ненужными документами в стол, попутно прихлебывая из фляги, - а теперь, господа, всем встать – суд идет!
Стук деревянного молоточка принес облегчение всем, прежде всего – присяжным. Теперь они определенно успевали на дневную программу мадам Бошенской.
- Итак, господин прокурор, прошу вас, начинайте.
Субтильный прокурор, молниеносно нацепив пенсне, без которого сложно было себе представить этого важного человека, тонким голосом запел:
- Подсудимый Антон Власович Нефартский, уроженец Московской губернии, служащий в банке «Гольденбах и Ко(миссия)», обвиняется в особо крупных растратах средств вышеуказанного банка… Обвинитель – Мадлена Дмитриевна Нефартская-Лель, ответчик – сам господин Нефартский.
- Обвинитель – жена подсудимого? Что за… Шуточки? – переспросил Законов, забыв, что подает дурной пример субординации.
- Именно так. Жена господина Нефартовского, - подтвердил прокурор, снимая пенсне и вновь сливаясь с прочия аудиторией, - пардон, Нефартского.
- Ладно-с, ладно-с, посмотрим-с… - Законов имел пренеприятнейшую привычку прибавлять «с» после каждого слова, если бывал в ином состоянии, кроме обыкновенного своего.
Его пассия, Александра Законова, тут же возразила бы, что это его привычка имеет, а не наоборот, и отпускать такого тюфяка не смеет и не желает, и что сам судья едва с ней справится, и что сам он, по факту, иначе и быть не может, кроме как тюфяком, и что он еще и жмот, хам и неряха.
Законову определенно нравилась его юридическая неприкосновенность с осьми утра до девяти вечера.
- Ваша честь, господин прокурор, - выпорхнула молодая дама из толпы, потеснив ее на обе стороны, как Моисей Красное море, своим огромным платьем, - позвольте мне начать.
- Позволяю-с, позволяю-с, - раздалось из глубины черной мантии шипение, - пожалуйте-с.
- Итак, на основании заявления нумер 15В, которое сейчас находится у меня, - прокурор взял из рок мадам оное, та продолжила, - а теперь у вашего прокурора, а теперь у вас собственно, я хочу сразу же заявить – мой муж виновен полностью и по всем статьям.
- Дорогая, ты меня не любишь? – раздалось жалобное блеяние из камеры подсудимых.
- Нет, жалкий ты казнокрад!
- Ну и черт с тобой и твоими деньгами. Зато меня твоя собака любит, – мгновенно сменив тон, проворчал служащий.
- Тишина в зале! Порядок! – забил молотком Законов. Он любил превентивные меры.
Увы, они редко достигали превентивного эффекта.
-… Ваша честь, мой муж украл сумму в пять тысяч рублей, о чем сам же мне признался - это был вторник прошлого дня. Затем, показав мне деньги, он озвучил намерение их потратить на какие-то безделушки…
- Неправда! Ложь! Ничего такого я не говорил и денег тратить не собирался! – вскричал бедный подсудимый, за что получил по рукам дубинкой от бездушного охранника. Охранник, в отличие от судьи, любил обыкновенные эффективные меры.
Законов вновь отбил себе всю руку о пьедестал для молота.
-… Спасибо, ваша честь. Я, конечно, тут же предложила ему облегчить свою участь, но он отказался. Мне пришлось вызвать полицию, чтобы негодяй не скрылся с деньгами честных людей…
- Это люди-то честные? Да они такие же бесчестные, как и их деньги! – в третий раз закричал подсудимый, подражая страстотерпцу, получая раз за разом удар дубинкой.
- Деньги не пахнут. – парировала мадам холодно.
- Зато пахнут вкладчики! Везде ложь и обман! – из последних сил прохрипел служащий, прежде чем согнулся под ударом дубинки по филейности.
- Тишина! Молчать! – третий раз подряд увечил молоточек Законов, - корреляцию запахов вкладчиков и их денег вы выясняли в полиции. Это все?
- Да, ваша честь. Пока что все.
- Спасибо. Ответчик, теперь ваша очередь. Вы в кондиции отвечать?
- Я в кондиции станцевать на могиле этой самодовольной выскочки! – вспылил, казалось, раненый господин.
- Да-да, пожалуйста. Но сейчас пожалуйте все же сказать нам что-то существенное, - пригласил жестом Законов.
Ответчик, встав со скамьи, начал речь:
- Ваша честь, моя супруга, безусловно, прекрасная жена, но столь гадкий человек… - начал было он, но осекся под взглядом триумвирата судьи, прокурора и милой женушки, - … А потому она все неправильно поняла. Прошу вас.
Я изъял из хранилища ассигнации лишь токмо для того, чтобы перенести их из собственно банка в дом на временное охранение – директор банка со дня на день ожидал ревизии. Потому, я, желая поднесть эти деньги в полную сохранность, решил сохранить их у себя в доме – так надежнее всего. Если у тебя нет жены, - опять добавил шпильку служащий, но быстро получил ею в глаз от не принявших оную судьи и жены. Прокурор же просто не расслышал, - Так надежнее всего. Но сразу на пороге меня встретила жена. Не станем гнесть суд подробностями нашей приветственной беседы…
- А вот и станем! Боишься правды? Я сказала тогда, что ты – скотина! – Мадлена была чрезвычайно довольна собой.
- Порядок в суде! Скотины к делу не относятся, во всяком случае сейчас, – сделал замечание Законов.
- Спасибо, ваша честь. Так вот, затем, когда мы любезно обменялись нелюбезностями, я, пройдя в свой кабинет, сразу же решил спрятать их – деньги, конечно, а не любезности - в свой сейф. Увы, сейф этот, как я узнал вскорости, принадлежит и моей жене, с самого того момента, когда…
- … Когда ты, неверный муж, заставил меня, бедную женщину, почтенную, между прочим, даму, искать в твоих бумагах и векселях от него код! – вновь не выдержала Мадлена.
В зале послышалось предложение засунуть в вышеупомянутый сейф эту жену. Мужская половина эту идею поддержала, пускай и с натяжкой – издевательство над сейфами, конечно, не возбраняется, но все же несколько бесчестно.
А женская тут же заставила мужскую вспомнить, кто сильный, а кто – доминирующий пол, знающий все маленькие грешки пола сильного.
- Порядок… А, к черту. – Законов, вспомнив о силе слова, забыл о ней после первого же, подменив его силой дубового молотка.
- Так вот, ваша честь, этим же вечером она изволила сразу же ультиматумом требовать эти деньги на свою персону, право…
- Я требовала облегчить участь! – долетело до трибуны известное тембре женушки.
- Ты требовала облегчить мой кошелек!
- Не подменяйте понятия! Кошелек и совесть нередко идут рука об руку, - заключительно бросил прокурор.
Действительно, он знал об этом не понаслышке.
- Еще один раз вы нарушите дисциплину, и я нарушу вашу приватность, - металлическим голосом спас от хаоса конкретики охранник, понимающе кивнув судье.
Тот так же понимающе от него отвернулся.
-… Словом, женушка моя потребовала себе германские духи. Духи действительно недурные, но это не оправдывает никаких трат чужих денег.
В зале быстро пошелестел милый женский сопрано: мол, какой подкаблучник, ни своих, ни даже чужих денег не тратит.
- И вы отказались? – спросил судья с поддельным интересом.
- Да. Я сказал, что нас самих пустят на духи, если узнают о подобных диалогах.
Прокурор озвучил, что это была определенная угроза, после чего послал воздушный поцелуй Мадлене.
- Да, это, верно, действительно было бы так. – заметил Законов, - Это все?
Ответчик замолчал, потирая отказавшую спину.
- Тогда все. Истец, прошу вас.
Мадам вновь встала, окинула взором всю почтенную коллегию, после чего опять начала петь:
- Ах, вы знаете, мой муж – он же обманщик. Ну, подумаешь, ну попросила я духи – так ведь деньги пошли бы на вечное, на красоту внешнюю…
- У вас ее предостаточно и без прений, сударыня, - проворковал субтильный прокурор, разглаживая усики.
Мир в очередной раз предпочел не заметить лицемерия.
-… И он говорит мне: “Дорогая моя, я не могу тратить эти деньги на такую ерунду. Их, право, гораздо извинительнее потратить на безделушки”. Я, конечно, ему возразила – духи не безделушки!
Однако муж мой выразил надежду, что часть денег он все же потратит. Но! Лишь на себя любимого – купит себе окуляры, футляр и жилетку с ворсом. Разве это не преступление?
Все вопросительно уставились на ответчика, вновь оставив приличия ради человеческого любопытства.
-… Эм, это были мои проценты. Как капиталоохранителя, - смущенно прокашлял он, - но только часть! Сотенку-другую…
- А твой друг-змея, что просил тебя вернуть карточный долг?
- Две сотенки, - подумав, совсем шепотом сообщил он.
Зал вдруг вспомнил, что они все еще на заседании.
- Так-с, интересно. Интересненько-с, - вновь зарылся в мантию Законов, - занесите в протокол: “Обоюдный обман и узурпирование общественных вложений в размере одной тире двух сотенок”.
- Занесла, Овидий Владленович, - сказала полусонная машинистка.
- Спасибо, Катенька.
Машинистка слегка прирумянилась и сказала, что ее зовут Наташа, но судья был уже погружен в другое.
- Словом, муженек мой никогда не доводил дело до конца. Тратить – так все!
По залу начались полушепотом споры, можно и нужно ли тратить все при перспективе траты полной.
- Все так! – одобрил прокурор.
Законов облокотился на стол, несколько секунд мучительно думал, чтобы затем произнесть:
- Нам нужно подумать. Суд удаляется для принятия… Чего-нибудь.
***
Пока суд принимал «чего-нибудь» в голове и на грудь, присяжные все же принимали решение – программу мадам Бошевской они беспардонно пропустили.
- Виновен? – спросил главный присяжный.
- Нет, виновна, - ответил другой почтенный присяжный.
В итоге все сошлись на мнении, что виновны все. Решение было принято так скоро, что присяжные оставшийся отведенный срок решали, виновен ли царь, губернатор, Адам и жандарм, что изъял у одного из присяжных собаку за укус жандарма в неположенном месте.
***
- Оглашаем решение суда, - захмелевший Законов туманом взгляда окутал зал, затем продолжил, - суд ни малейшего понятия и желания в этом всем разбираться не имеет и не испытывает. Почтенному суду много покойнее было бы работать в горах абреком, чем участвовать в подобных дилеммах. Благородный суд удаляется в клозет для принятия решения о следующем месте работы.
Бедный Законов забыл, что коньяк во фляге был рассчитан на окончание рабочего месяца, а не дня и даже не недели.
- Подождите! – синхронно вскричали жена и муж.
Законов был в состоянии ждать, но не в состоянии долго.
- Три сотни! Три сотни - и вы меня отпускаете, - уверенно, как палач, вешающий карбонари, постановил муж.
Мадлена имела больше опыта в аукционах, а потому обратилась к прокурору:
- Просто поставьте печать, мой господин, и я – вся ваша. И деньги тоже – все наши.
Господин прокуратор был слишком удивлен, чтобы что-то ответить.
- Четыре сотни! – воскликнул муж.
- Пять! – отразила жена.
Неизвестно, сколько бы продолжалась эта нелепица, если бы не бордового цвета и ощущения господин, что, метнув котелок в воздух, молвил с легким акцентом:
- Тысячу целковых каждому представителю правовых органов, и вы передаете этих сутяг мне! – громом грянул прерывающий мелкие склоки баритон господина Гольдбаха.
- Но это же взятка! – пыталась подать голос машинистка, полагая, что лучше поздно, чем никогда.
- В этой взятке больше правосудия, чем во всех ваших протоколах и параграфах, - подключился зал.
Охранник вздохнул и вышел вон.
Законов был слишком пьян, чтобы контролировать ситуацию, прокурор был влюблен в перспективы и Мадлен, Гольдбах уже потирал кобуру револьвера объемным бумажником…
И тут статуя самой Фемиды, придя в движение, колоссальными по весомости ладонями закрыла себе мраморные уши, сошла с постамента и вышла вон за охранником.
Зал ахнул.
- Возможньо, стойт за ней послайть? - сказала, казалось, первый раз в жизни общеполезную вещь Аннушка.