Трудно писать об отце, если отец - военный моряк. Не сухопутный, не тот, кто только носит морскую форму, а самый настоящий "корабельный" моряк. Всегда в море, в походе, а если его корабль в гавани - вечно какие-то бункеровки, передислокации, размагничивание, тренировки... и приходит он домой один - два раза в неделю. А отец был именно таким.
Он прошёл всю войну на Чёрном море от обороны Одессы и феодосийского десанта до момента, когда флот был заперт в тесных устьях кавказских рек, и ему, штурману, там работы не нашлось. Его отправили на Тихий океан, где он водил знаменитые суда типа "Либерти" с американской военной помощью из Сиэтла во Владивосток, уворачиваясь от японских торпед, хотя тогда ещё войны с Японией не было. Потом снова Чёрное море. Походы в Италию,
Мальту, Албанию, Германию за кораблями побеждённого противника, полученными в качестве репарации...
Приключений в его жизни было предостаточно, только рассказывать о них он не любил. Я узнавал что-то от его друзей, а когда пытался выяснить у него какие-нибудь подробности, он отвечал нехотя и очень кратко.
Так узнал я о его первом ордене, который он получил вместо расстрела (чтоб не умничал!) за лично сбитый самолёт. В первые дни войны его корабль стоял на ремонте в доке Николаева. Палуба корабля находилась на одном уровне с причальной стенкой, а рядом на берегу находился штабель железнодорожных рельсов. Было время обеда, и матросы с мисками расположились, кто на палубе, кто на берегу на этих рельсах. Показался самолёт. Чей - неизвестно. Никакой тревоги не сыграли. Все спокойно обедали. Вдруг самолёт лёг в пике и сбросил бомбы, целясь в корабль. Немного промахнулся, и бомбы попали в штабель. Рельсы разлетелись, разрывая людей на куски... Отец в это время находился внутри корабля.
Выскочил наружу, увидел дёргающиеся тела, горящие брезентовые обвесы на мостиках... Но увидел и то, что самолёт развернулся и возвращается, чтобы завершить дело. Он кинулся на мостик, где находился старомодный зенитный пулемёт. Стрелок должен был влезать как бы в две лямки рюкзака и, топчась вокруг вертикальной стойки пулемёта, целиться. Подоспел ещё один уцелевший офицер, но тут же выяснилось, что устройство, подающее патроны, было повреждено взрывами. Тогда они вдвоём взломали зарядный ящик, и тот офицер взял на руки ленту с патронами и стал направлять её. Всё это заняло считанные минуты, и когда самолёт снова лёг на курс бомбометания, ему прямо в морду полетела очередь. Самолёт они не
повредили, но, видимо, попали в лётчика. Самолёт не сбросил бомбы, не смог выйти из пике и полетел в сторону моря, постепенно снижаясь. Там он упал и взорвался.
Потом была оборона Одессы, которая, по мнению отца, была совершенно к ней не подготовлена. Он несколько раз высказывал это, считая, что целесообразней бросить основные силы на создание действительно мощного рубежа на каком-то из ближайших природных препятствий. А тогда всюду был, как пел Высоцкий, свой "странный тип Суэтин", который "всё брал на карандаш", и когда понадобилось кого-нибудь расстрелять для острастки, отец попал в первый по Черноморскому флоту расстрельный список как паникёр. Но его не успели даже арестовать, так как пришёл первый за войну наградной список по Черноморскому флоту, где отец награждался орденом Красной Звезды за тот самый самолёт.
Узнал я от его друзей и об обороне Севастополя, в которой он участвовал с первого до последнего дня. В этот период его работа состояла в челночных рейсах между Севастополем и Большой Землёй. Из Севастополя эвакуировали раненых, а обратно везли боеприпасы,
продовольствие и подарки для гарнизона. Для таких плаваний обычно формировали небольшие караваны из малых кораблей (в них труднее попасть). Корабли шли рыщущими курсами, меняя скорость и направление, а над ними постоянно висели немецкие бомбардировщики, сыпались бомбы, летели осколки от близких взрывов.
Однажды друг отца находился на верхней палубе, и в него попал осколок. Отец попытался унести его на руках в укрытие, но тут впереди разорвалась ещё одна бомба, её осколок попал в друга и добил его. Об этом случае отец очень не любил вспоминать. Наверное полагал, что этот осколок предназначался ему.
www.youtube.com/watch?v=60XC6tVphk8
А однажды отец встретил Новый Год, плавая в воде в нескольких километрах от берега Кавказа: его корабль был потоплен, а караван ушёл вперёд, и только несколько часов спустя за ними вернулись и выловили из воды. Но когда завершался такой адский рейс, и корабли прибывали в Севастополь, каждый чувствовал себя заново родившимся. А дни рождения надо праздновать.
В восточный конец Большой севастопольской бухты впадает живописная Чёрная речка, прорезавшая там глубокий каньон. Северный борт каньона образует Монастырская скала, вся изрытая ходами и кельями древнего пещерного монастыря. Там закрепились немцы. А в скалах южного борта каньона находился Севастопольский завод шампанских вин. В его штольнях закрепилась наша артиллерия. Расстояние между этими двумя скалами - несколько сот метров, а
внизу протекает спокойная и довольно глубокая в этом месте Чёрная речка.
Наши моряки снаряжали большой катер с боеприпасами, гостинцами для солдат и раненых, которые лечились в штольнях завода, и по рации просили обеспечить им подход. Как только катер входил в устье, наши открывали шквальный огонь по позициям немцев на Монастырской
скале, не давая им возможности носа высунуть, и катер шёл под этой огненной крышей. Для полного удовольствия моряки на катере включали на максимальную мощность громкоговоритель и крутили пластинки - особенно залихватские песенки Утёсова - "Гоп-со-смыком", "С одесского кичмана" и т.п. Разгрузившись и хорошо надегустировавшись шампанского, они
грузили на катер ящики с шампанским для своих отважных экипажей и снова под огненной крышей в сопровождении Утёсова возвращались назад.
https://www.youtube.com/watch?v=k-OxMYarQyg
https://ok.ru/video/222522182384
Всё это время мы с мамой прятались где-то в черниговских лесах, а потом жили на Донбассе, куда после освобождения мама по комсомольскому набору отправилась работать на восстановлении шахт. Отец забрал нас в Севастополь через несколько месяцев после Победы. Но и тогда я видел его очень редко. Ну, моряк, что с него возьмёшь? А годы шли. Помню, у нас была такая "практика". Раз в неделю к нам приходил вестовой отца с рюкзачком, а возвращался с аккуратным пакетом: приносил бельё в стирку. Обычно мама встречала его очень радушно, чем-то угощала на кухне, они оживлённо беседовали, иногда хохотали. Это мама выспрашивала у него подробности о жизни отца. От самого отца толком ничего нельзя было добиться. После таких визитов в глазах мамы ещё долго теплилась улыбка. Но уж если отец вырывался домой на несколько дней - дом был полон друзей, радости, песен, весёлых историй... Отец был прекрасным певцом и гитаристом. В общем, я знал, что отца любили, и это, конечно, безгранично повышало его авторитет в моих глазах.
Он не вмешивался в мою учёбу, но принимал как нечто само собой разумеющееся то, что я обычно приносил "хорошие" оценки. Вот только хорошими у нас считались одни пятёрки. Отец неоднократно, но весомо и немногословно раскрывал мне значение школьных оценок. Оказывается, если знаешь материал, получаешь пятёрку. Если не знаешь - двойку (ну, или тройку, это если удастся так замычать и загундосить ответ, что даже учитель ничего не поймёт). "А что такое четвёрка? - вопрошал он и сам отвечал, - Четвёрка - это двойка в трусиках или с фиговым листочком, стыд прикрыть." Так что образ четвёрки как двойки в
трусиках надолго поселился в системе понятий нашей семьи. С авторитетом не поспоришь!
Вспоминается ещё один эпизод об отношении к нему подчинённых. Мне было лет десять. Отец был старшим помощником (старпомом) командира линкора "Севастополь". На зимних каникулах отец взял меня к себе на корабль, так как мама уехала в Симферополь сдавать сессию. На корабле он сразу представил меня единственному юнге - Лёве, года на два - три старше меня. Лёва встретил меня серьёзно, чинно, устроил экскурсию по огромному кораблю, показал зенитные пулемёты, орудия главного калибра, провёл по нескольким палубам, со знанием дела объясняя действие системы вентиляции и т.п. А "приписан" был Лёва к команде музыкантов. Осваивал там барабан под руководством матроса Ахметшина (или просто Ахмета) - волжского татарина. Этот Ахмет меня сильно заинтересовал.
Дело в том, что атмосфера в Севастополе, да и во всём Крыму, просто насыщена фантомами ушедших веков и народов. В центре Севастополя - Сарматский холм, а вокруг - Херсонес, Гераклея, Феодоро, Каламита - это от греков, а ещё Неаполь Скифский, мыс Айя с жертвенником таврской богини Девы (Орейлохи), а бухты Севастополя с общим таинственным
названием Ахтиар!.. У меня была подробная довоенная карта Крыма с сотнями тюркских названий. Конечно, после депортации крымских татар населённые пункты стали переименовывать, но разве могли сравниться всякие пошло-слащавые Радостные, Отрадные, Счастливые и т.п. с такими именами, как Эски-Кермен, Мангуп-Кале, Кямыш-Бурун, Инкерман, Демерджи и т.д. Я показал карту Ахмету. Оказалось, что многие названия можно было перевести на русский, и мы с большим интересом взялись за дело. Кроме того, Ахмет
показывал мне различные приёмы на барабане. В общем, можно сказать, что мы подружились. Однажды вечером в каюте отец поинтересовался, как там идёт мой отдых. Когда я упомянул об Ахметшине, отец слегка нахмурился и сказал: "Он же хулиган. Сидит у меня без
берега." Больше ничего не добавил и ничего не потребовал. Наша дружба продолжалась.
Однажды я отправился к музыкантам. Чтобы попасть в их кубрик надо было спуститься по трапу на одну палубу, попасть во что-то вроде маленькой "прихожей", а из неё уже в сам кубрик через проём в переборке. Я спустился по трапу и увидел на его последней ступеньке сидящего Лёву. Он прижал палец к губам: "Тссс".. Оказывается, он наслаждался какой-то песенкой, звучавшей по бортовой трансляции. Я сел рядом и тоже стал наслаждаться. Вдруг из-за переборки донёсся голос: "Что, Ахметка, к Валерке подлизываешься? Думаешь, старпом
тебя на берег отпустит?" Послышалась короткая возня, а потом раздался звук, будто о стену ударили тяжёлым мешком с картошкой, и свирепый, сдавленный голос Ахмета: "Старпома не тронь! Убью!" Мы заглянули за переборку. Там Ахмет будто пригвоздил к ней какого-то
перепуганного матроса. Увидев нас, Ахмет сразу отпустил его и ушёл вглубь кубрика. Потом он честно отбыл до конца свой арест, а мне задал неразрешимую загадку, "почему такое отношение к человеку, наказавшему его?"
Воспитывал меня отец и по телефону, но при этом никогда не опускался до занудных лекций. Однажды (мне было лет 16) гулял я вечером по проспекту Нахимова. Шагах в двадцати впереди меня шли под ручку и чирикали две девчонки. Вдруг их попытались буквально взять на абордаж трое парней примерно моего возраста. Девчонки отбивались,
огрызались, ускользали... Было очевидно, что с этими парнями они знакомиться не хотят. Я догнал их и объяснил это парням. Насчёт девчонок они, похоже, поняли, девчонок оставили в покое, но тут же переключились на меня. Мы топтались, кружились, тузили друг друга, но их было трое. Вскоре двое повисли у меня на руках, а третий попытался бить в лицо. Я сразу перегнулся пополам, опустил голову, и все удары попадали мне в лоб. Наконец я дал ребром ботинок по голеням тех, кто меня держал (а это очень больно!), и они меня
отпустили. Мы ещё немного потоптались, выразили обоюдное желание ещё встретиться и разошлись. Девчонки к тому времени уже давно исчезли. По дороге домой я почувствовал, что у меня на лбу появилось что-то тяжёлое и лишнее. Мало того, оно стало сползать вниз мне на глаза. На ощупь оно было горячим и упруго мягким.
Мама открыла дверь и чуть не упала в обморок. И началось... "Упал!! Разбился!! Сотрясение мозга!! В больницу!! Скорую помощь!! ..." Еле удалось ей объяснить, что никакой скорой помощи не нужно, никакого сотрясения, ну, была драчка... В общем, она
вроде бы поняла, но продолжала буйствовать и настаивать на скорой помощи. Я наотрез отказывался. Наконец, она прибегла к высшему авторитету: "Сейчас тебе папа..." Хватает трубку и звонит отцу на корабль. И снова те же визги и живописание моей изменившейся
внешности. "Этот дурак полез в драку с троими из-за каких-то девчонок!!!" И опять... Наконец, сует мне трубку: "На! Сейчас тебе папа..." Нехотя беру трубку, а из неё : "Сдачи дал??!!" Вот и всё. Тоже воспитание.
Отец был прекрасным физиком и математиком, а когда началось освоение космоса, и там проявил себя инициативным и энергичным учёным. По его инициативе были созданы "корабли науки". (К тому времени он уже был контр-адмиралом.) Сначала это были "жестянки", наспех переделанные из торговых судов, которые ему удалось без потерь перебросить на Тихий океан через Северный морской путь. Там они стали Тихоокеанской океанографической экспедицией (ТОГЭ - toge.ru) Корабли уходили в океан на много месяцев. Они обеспечивали связь с Гагариным во время первого полёта, отслеживали падения наших баллистических ракет, следили за спутниками.
Набрав опыт и обобщив недостатки первых кораблей, отец составил технические задания, которые очень скоро легли в основу проектов новых, специализированных кораблей науки, каких тогда не было ни у одной страны.
Скоро ему пришлось оставить флотилию: ему поручили создать в Ленинграде НИИ, занимающийся вопросами ориентирования и определения местоположения с помощью спутников. Сейчас этот институт известен как "Девятка". Посмотрите ещё раз на его фотографию. Выражение лица... ну... не такого ожидаешь от решительного морского волка. А он думает: "Институт? Ладно. Вещь хорошая, сделаю. Но как вы все здесь ходите по этой твёрдой корявой земле и ноги не ломаете?!"
Тут хотелось бы вспомнить о ещё одном случае из жизни отца. Сразу после войны некоторым особо отличившимся офицерам присваивали не очередное воинское звание, а "через одно". И вот в должное время отца вызвал командующий Черноморским Флотом Ф.Октябрьский и сказал примерно следующее: "Ну что, Максюта, хорошо повоевал, ничего не скажешь. Можно теперь и через звание..." Ожидаемым ответом на это было "Служу Советскому Союзу!", но отец возьми да и брякни: "А я воевал не ради званий." А надо сказать, что между этими офицерами давно существовали своеобразные "настороженно-взаимоуважительные" отношения. Октябрьский тоже был мужик с юмором, и он сказал: "Ах вот как... Но очередное-то звание всё-таки получи".
Много лет спустя, когда отец, уже контр-адмиралом, занимался созданием института, я спросил его, не жалеет ли он о том случае. Ведь он был бы уже давно вице-адмиралом. "Если бы я был вице-адмиралом, я бы уже давно протирал штаны в каком-нибудь штабе. А так..." И его взгляд скользнул куда-то к горизонту. Его всё время тянуло обратно в океан.
Умер в 1990. На его памятнике - созвездие Южного Креста и надпись - слова из матросской песни А.Грина: "Бог, храня корабли, да помилует нас!" Те, кто служили с ним, сейчас создали Союз ветеранов ТОГЭ им. адмирала Максюты.
tvzvezda.ru › 201509181301-qpj0.htm › 201803281034-wlrf