Пляшущий человечек

Виктор Шель
Пляшущий человечек


Впервые я глубоко почувствовал свою причастность к еврейскому народу в ранней юности благодаря встрече с одним человеком, встреча с которым меня потрясла. Много людей я встречал в моей жизни. Большинство кратких встреч давно улетучилось из моей памяти, а эта осталась в моей душе навсегда.
Шёл сорок девятый год. Одесса почти восстановила свои улицы от следов войны. Остались, правда, пустыри на месте разбомблённых домов, но военнопленных, которых широко использовали для зачистки развалин, но улицах давно не было. О них многие совсем забыли, занятые будничными заботами. Люди жили тяжело. Нам объясняли трудности жизни тем, что страна ещё не оправилась от разрушений, принесённых войной. Война действительно принесла много разрушений и унесла миллионы жизней. Вот и мой отец на войне сложил свою голову.  Хотя после окончания войны прошло четыре года, никого из пленных вражеских солдат ещё не отпустили домой. Различные предприятия пленными заполняли дефицит рабочей силы.
 Я, может быть, не знал бы об их существовании, если бы в мае 1949 года нас, учащихся техникума, не направили на производственную практику на Одесский завод сельскохозяйственного машиностроения. В течение месяца мы должны были в общих чертах познакомиться с заводом. Нам предстояло провести по несколько дней в каждом из цехов завода, знакомясь с производством. Нашу группу разделили на три подгруппы, чтобы мы меньше мешали работе цехов. Я попал в подгруппу, в которой были четыре наши соученицы, младшая из которых была на три года старше меня, фронтовик Федор Сусликов, Яша Цуккерман и я. Нам с Яшей было по пятнадцать лет. Старшим подгруппы назначили Сусликова. Ему поручили строго следить за мной и Яшей, как людьми ненадёжными с точки зрения техники безопасности на производстве. Чего доброго начнут баловаться и попадут под кран.
Мы не любили Сусликова, и это чувство было взаимным. Фёдор прошёл всю войну, был тридцати лет от роду, и был медлителен не только в движениях, но и в соображении. Ему учёба давалась с большим трудом, а нам относительно легко. Его мы часто раздражали своей непоседливостью и весельем, которое приходило к нам без всяких причин, просто оттого, что мы были юны, и на улице была хорошая погода. Сусликов был из Ярославщины. Там он не встречал евреев. Не попадались ему евреи и в той воинской части, где он служил. А в Одессе было много евреев. Евреями были многие наши педагоги в техникуме и многие ученики. Сусликов был удивлен, что в Одессе было так много евреев. Он с охотой поверил в распространяемую антисемитами сплетню о том, что все евреи воевали в Ташкенте. Сусликову в это легко было поверить. Откуда бы взялось столько евреев, если бы они воевали?
Однажды на перемене в техникуме, Сусликов, разозлившийся по какой-то пустяковой причине, послал Яшу Цуккермана в Ташкент. Яша бросился на него с кулаками. Ребята разняли их, а Софа Королькова в резких выражениях объяснила Сусликову, что она не знает, откуда он берёт свои сведения насчёт Ташкента, но она точно знает, что отец Яши погиб на фронте. Сусликов ей не поверил. Он пошёл в канцелярию проверять. Там ему подтвердили анкетные данные Яши, а заодно дали список ребят нашей группы, у которых отцы погибли на фронте. Удивлению Сусликова не было конца: погибли отцы у многих ребят, и в основном у евреев.  Ребята, у которых не было отцов, после седьмого класса поступали в техникум, стремясь поскорее начать зарабатывать на жизнь. Вот они и шли в техникум после седьмого класса. Необходимость начать самостоятельную жизнь пораньше привела в техникумы множество очень талантливых учеников. С ними было тяжело соревноваться фронтовикам, не успевшим получить образование до войны. Фронтовикам было обидно, что сопляки, мальчишки учатся лучше их. Эта обида, да и разница в возрасте, разделяла студенческую группу на два враждующих лагеря. С одной стороны юнцы, с другой солидные мужчины. Один только Иван Люлькин связывал оба лагеря. Ваня был старше меня всего на шесть лет, но этого было достаточно, чтобы он целый месяц побывал на фронте, и не где-нибудь, а под Берлином в самом пекле. Более того, он успел напороться на противопехотную мину и потерял ступни обоих ног. Но ранение не изменило живой, общительный характер Ивана. Он подружился с нами. На своих протезах он ловко играл с нами в футбол и другие подвижные игры. Мы искренне любили его и помогали ему в учёбе. Фронтовики тоже не могли отказаться от Вани. Он ведь не только фронтовик, но ещё и инвалид войны. Вот Ваня и осуществлял роль связи между нами и фронтовиками.
Между нашими двумя лагерями была ещё одна связь, способствующая предотвращению перехода холодной войны в открытое противостояние. Это были наши женщины. Из семи женщин нашей группы только две были сразу после седьмого класса. Остальные имели длительный перерыв в учёбе. Даже красавица Софа Королькова была старше нас на целых пять лет. Женщины занимали нейтральное положение между нами и фронтовиками. Милостиво позволяя фронтовикам ухаживать за собой, женщины по-дружески относились к нам. Особенно Софа. Она была в приятельских отношениях со всеми ребятами. Мы тоже относились к ней с большим уважением. Мы как мы, а Ваня Люлькин был в Софу влюблён.  На его ухаживания Софа отвечала дружбой и не более. В её планы, мы считали, не входило думать о любви. Ваня явно страдал от этого, и мы ему сочувствовали. Зато мы твёрдо знали, что между Валей Ковальчук и Фёдором Сусликовым расцветает любовь. Это знали все в группе. Мы даже предполагали, что нам предстоит веселиться на их свадьбе. Почему-то свадьба откладывалась, хотя Валя ходила за Фёдором по пятам, соблазняя его то пирожком, то какими-то домашними угощениями. Ваня даже шутил по этому поводу: «Путь к сердцу мужа лежит через его желудок».

Наша практика на заводе началась с того, что с нами провёл беседу инженер Щебань, назначенный нашим руководителем от завода. Темой беседы была техника безопасности. Инженер Щебань объяснил нам, что завод использует множество станков и механизмов, которые при неправильном и неосторожном обращении могут быть опасны для жизни. Особое внимание нужно уделять движущимся механизмам: кранам, автомобилям, погрузчикам. Опасность увеличена тем, что завод реконструируется.
После беседы об опасности механизмов Щебань обратил наше внимание на то, что на строительстве и в некоторых цехах работают военнопленные. Нам не рекомендуется с ними разговаривать. Военнопленные настроены враждебно к советскому государству, и мы по возможности должны  их избегать. Руководство хотело бы полностью изолировать нас от пленных, но это невозможно. В некоторых цехах нам придётся работать бок о бок с пленными. Это относится к литейному цеху и кузне. В случае возникновения конфликтной ситуации инженер просил немедленно обратиться к нему. 
Мы не очень прислушивались к наставлениям  инженера Щебаня, думая совсем не о практике, а о начале лета и предстоящих каникулах. Сразу после лекции Щебань повёл нас по территории завода, показывая, где нам предстоит практиковаться. Обходя завод, инженер рассказал нам, что заводская территория примыкает к морю. Наша экскурсия закончилась у заводской столовой. Щебань разрешил нам сделать часовой перерыв на обед. Ваня Люлькин предложил провести этот час на берегу моря. Он считал, что нужно найти участок моря, который мы сможем использовать как пляж. Предложение нам понравилось. Всё равно мы все принесли с собой бутерброды и на услуги столовой не рассчитывали.
У берега моря прямо под открытым небом завод складировал металл. Там были штабеля различных профилей проката от рельс до мотков стальных проводов. Обойдя этот склад, мы оказались у широкой полосы производственного мусора, сваленного прями на песок. И только у самой кромки воды была узкая полоска песка чистая от мусора. Песком его назвать можно было только с большой натяжкой. Чёрного цвета мелкие твёрдые частицы устилали всю прибрежную зону. Мы устроились у самой воды, усевшись прямо на этот песок, и принялись за еду.  Софа сняла туфли и вошла в воду по щиколотку. Вода оказалась холодной. Пришлось ей вернуться к нам.
- Ребята, смотрите -  Яша указал на фигуру у штабеля металла. Там стоял солдат с ружьём в руках.
- Охраняет пленных, - равнодушно сказал Иван.
Мы ещё пленных не видели. Мне было любопытно на них поглядеть. Раз есть охрана, то недалеко должны быть и охраняемые. Мы с Яшей пошли в направлении солдата. Действительно на кране работал человек в зелёной форме. Мы не стали близко подходить. Вспомнили наставление инженера Щебаня и остановились метрах в пятидесяти от солдата. Понаблюдали минут десять, стало скучно. Вернулись к ребятам.  Там шёл спор. В споре участвовали Софа, Иван и Фёдор.
- Моё мнение твёрдое, - важно изрёк Фёдор. – Нечего кормить дармоедов. Нам самим не хватает продуктов.  Всех немцев надо было ещё в сорок пятом расстрелять, а не брать в плен.
- Вы очень жестоки, Федя – возразила ему Софа. – Пленных давно надо было отпустить по домам. Война-то ведь окончилась четыре года назад. Воевать они против нас не станут, а там, в Германии, их, наверное, матери ждут.
- Расстреливать их надо. Я ни одного в плен бы не брал. Стрелял бы на месте.
- А я за то, чтобы они поработали на нас, – Ваня считал, что раз их держат, то так и надо.
- Тебя в армию мобилизовали, или ты пошёл добровольно? – спросила Софа.
- Ну, мобилизовали, - ответил Ваня.
- Вот и их мобилизовали. Думаешь, все хотели завоёвывать нас? Большинство служили по принуждению. У них в Германии матери, жены, дети. Сколько лет прошло с войны, а они всё в неволе.
- Немцев пожалела? Давить их всех надо как клопов, - зло сказал Фёдор.
- Вы бы, Федя, всех давили. Своих тоже. Вы случайно не в заградотряде служили? – ехидно спросила Софа.
- Ну и служил! Я служил там, куда меня партия поставила.
- Скажите, вам в своих стрелять приходилось? – не унималась девушка.
- В трусов и предателей, покидавших свои окопы, приходилось. А что, нянькаться с ними, что ли?
- С вами всё ясно, - зло сказала Софа. - То-то вы наших мальчиков ненавидите. Небось, всё думаете: жаль, что не на войне, тогда бы в спину им из автомата.
- У нас на вооружении не автоматы были, а пулемёты.
- Федя, ты вправду в своих стрелял? – выпучил глаза наивный Ваня.
- Ну, как тебе сказать. Там в окопах штрафные батальоны были. Уголовники и предатели. Им доверия никакого. Вот нас и ставили за ними наблюдать. Приказ был стрелять из пулемётов, если побегут.
- В окопах не только штрафники были. Большинство было из мобилизованных, таких как Ваня! – сказала Софа.
- Не всё ли равно кто там был, - сказал важно Фёдор. – Если побегут, то они трусы и предатели!
- И часто стрелять приходилось? – спросила Софа.
- Почти каждый день.
- Ты стрелял в своих каждый день? – Ваня был потрясён.
- Каждый выполняет свой долг. Я выполнял свой.
- Что вы пристали к моему Феде? Он был солдат и делал то, что приказывают, - бросилась на защиту Фёдора Валя Ковальчук.
-  Нашим в спину стрелял! – не мог успокоиться Ваня.
- Они преступники. Я делал только то, что приказывали.
- Вот и эти пленные были мобилизованные  солдаты, – Софа отстаивала свою точку зрения. - Они тоже выполняли только то, что им приказывали. Не пора ли их отпустить?
- Я бы отпустил тех, кто из восточной Германии, - примирительно сказал Иван. – Там строят социализм.
- Начальству виднее, - жёстко вставил Фёдор. – Будет указание отпускать, их отпустят, будет указание расстрелять, их расстреляют. Приказано работать, вот они работают на наших заводах.
Я слушал их спор и не понимал, в чём Софа обвинила Фёдора. В каких наших стрелял Фёдор? И как это вообще можно стрелять в своих? Решил спросить об этом Ивана. Но в этот день спросить не удалось. Перерыв окончился, и все разошлись по своим подгруппам. Нашу подгруппу направили в первый механический цех. До конца дня мы наблюдали, как рабочие обрабатывали детали на различных станках. Наблюдать было скучно и неудобно. В пять часов вечера мы покинули завод, договорившись взять с собою плавки и в обед встретиться на «пляже».
На следующий день нас направили в литейный цех. Там работало много пленных. Мастер приставил нас помогать формовщикам. Работа формовщика простая – из песка сделать форму для литья. В формовочном отделении работало много пленных и женщин. Меня и Яшу поставили наполнять форму песком и трамбовать песок. К нам подошёл один пленный и показал, как надо трамбовать песок. Яша набрался смелости и, улучшив момент, когда Фёдор куда-то вышел, задал пленному мучавший его вопрос:
- Вы немец?
- Нет, я румын. Здесь работают только румыны.
Я был несколько удивлён. Я не думал, что имеются пленные румынские солдаты. Я думал, что все пленные немцы.
В обед мы обсудили эту новость с Иваном. Растянувшись на песке у самой воды, мы рассказали Ване, жуя бутерброды, что в литейном цехе работают румынские пленные. Ваню это нисколько не удивило.
- Румыны воевали против нас.
- И за нас, - вставила Софа. – В самом конце войны Румыния объявила войну Германии.
- Почему же мы не передали Румынии их солдат, чтобы они воевали против немцев?
- Эти попали в плен до объявления войны Германии.
Такое объяснение удовлетворило меня. Я решил спросить о вчерашнем споре.
- А что такое заградотряд, в  котором служил Фёдор?
- Это специальные соединения органов безопасности, - пояснила Софа. - Они располагались позади передовых частей и стреляли в тех, кто от страха начнёт отступать. Впереди стреляли немцы, а с тыла заградители. Людям в окопах ничего не оставалось, как погибнуть под огнём. Солдаты в окопах зверели. Шли напролом. Ни мины, ни снаряды не останавливали наступавших. Немцы очень боялись такие атаки. Из солдат на передовой мало кто остался в живых. Все они были герои, и тот, кто погиб, и тот кто выжил. Может и твой отец так погиб. Погиб как герой. Может и не так. На войне ведь нет безопасных мест.
- Значит, наш Фёдор стрелял в советских солдат? Почему? Зачем?
- Начальство не доверяло солдатам. Боялись, что побегут.
- Но ведь не побежали! Победили!
- Вот и думаю, что победили бы и без заградотрядов, - сказала Софа.
- Это подло стрелять в своих! – разволновался я.
- Я тоже так думаю, - убеждённо сказал Ваня.

До вечера мы работали в литейном цеху. Устали ужасно, а пользы принесли мало. На каждую утрамбованную нами форму, румын успевал подготовить три формы. И все его формы были утрамбованы очень хорошо. А наши формы почти все забраковал контролёр ОТК.
Мы проработали в литейном цеху три дня. К концу третьего дня мы уже научились изготовлять вполне пригодную для литья форму. Но догнать по производительности пленного румына мы не смогли.
На четвёртый день нас перевели в кузнечный цех. Мастер позволил нам полдня наблюдать за работой различных кузнечных прессов, не разрешая работать на них. Потом он велел нам перейти в маленькую кузню, где работали вручную, и позволил помогать рабочим.
В  углу тёмной задымленной кузни находился горн, в котором сверкали огнём  угли.  Воздух с шумом продувал угли, вырывая искры. Искры устремлялись в черное пространство вытяжного колпака, который нависал над горном. Зрелище было неповторимое. Я давно обратил внимание на то, что мне нравится наблюдать вечно меняющееся пламя, а тут было просто захватывающее зрелище: из раскалённых углей, словно волшебным фейерверком, вырывались разноцветные искры. Недалеко от горна огромный черноволосый пленный ловко орудовал ручным молотом. Лицо его было сосредоточено на работе. Отблески огня из горна освещали его фигуру в темноте кузни. Одетый в холщёвый костюм с грубым передником кузнец яростно бил молотком по раскалённому металлу. Мне он представился зловещим греческим богом Гермесом.
Мои наблюдения оборвал Фёдор. Он подошёл и сказал, что эта кузня очень мала для всей подгруппы. Нас с Яшей Цуккерманом оставляют здесь помогать пленному кузнецу, а все остальные переходят в соседнюю мастерскую. Нам дали перчатки из толстого холста, передники и длинные металлические клещи. Пленный велел мне доставать клещами из огня раскалённые прутья и подавать ему. Он ловко перехватывал прут, клал его на наковальню и ударом молотка загибал конец, превращая прямой прут в крючок. Крючок он окунал в воду и передавал Яше, велев воткнуть прямой конец в раскалённые угли. Мы втроём быстро разделались с парой дюжин крючков. Когда все загнутые крючки оказались в горне, пленный расслабился и вышел на воздух. Мы последовали за ним. Он внимательно посмотрел на меня и неожиданно для меня задал вопрос:
- Вы аид?
Я был ошарашен этим вопросом, зная, что слово «аид» означает «еврей» и так называют себя только сами евреи. Все другие используют другие слова: еврей, маланец, жид и т.д. Я посмотрел на кузнеца и, смущаясь, кивком головы подтвердил его догадку.
- Их бин аид. – сказал пленный на идиш.
Я опешил. Я не мог поверить своим ушам. Решил, что пленный меня обманывает. Я впился глазами в его глаза. Пленный не отвёл взгляд. В разговор вступил Яша, который с бабушкой говорил дома на идиш. Он задал пленному какой-то вопрос, используя этот язык. Я плохо понимал, о чём они говорят, но одно мне было ясно: пленный свободно говорил на языке моих предков. Яша успел перекинуться только парой фраз, как вдали замаячила фигура охранника. Пленный повернулся и пошел в кузню к своей наковальне. В кузне он сказал, что им не разрешают беседовать с советскими гражданами. Он не хотел неприятностей ни себе, ни нам.
Яша объяснил, что кузнец был румынским евреем. Больше он пока ничего о нем не узнал. Я не поверил. В моей голове не укладывалось, как это может быть, чтобы на стороне немцев в рядах румынской армии воевал еврей. Было очень интересно узнать о нём больше. Любопытство превысило страх. Продолжая работать, мы с Яшей  с большим трудом слово за словом вытянули из кузнеца его историю.
Оказалось, что кузнец родом из небольшого еврейского местечка около Плоешти. С ранней юности он работал кузнецом. В 1939 году его мобилизовали в румынскую армию. В 1943 году их часть отправили на фронт. Он оказался на Дону. Воевать за немцев он не хотел и при первой же возможности сдался в плен. Он в плену вот уже шесть лет с 1943 года.
Кузнец скупо отвечал на наши вопросы, да и мы боялись вступить с ним в откровенную беседу, о чём сейчас я сильно жалею. Нам не верилось, что он говорит правду. Он говорил искренне, но мы не могли ему поверить. То, что он успел нам сказать, никак не укладывалось в доктрину врага, которую в наше сознание прочно внедрила советская пропаганда. Неужели Софа права и большинство пленных попало на войну не по своей воле? С другой стороны рассуждая, если у нас мобилизовали солдат на войну, то почему и у наших врагов могло быть иначе?

У нас хватило благоразумия не обсуждать то, что мы узнали, с товарищами по группе. Времена были такие, что вещи, не укладывающиеся в рамки принятых представлений, опасно было обсуждать. Даже мы желторотые это знали. Вместе с тем мы горели желанием каким-то образом проверить кузнеца.
Возвращались с практики в переполненном трамвае. Мы с Яшей оказались отрезанными от остальной группы и прижатыми к заднему окну вагона. В шуме толпы мы чувствовали себя вполне изолированными, и позволили себе обсудить ситуацию. Яша сказал, что надо проверить нашего нового знакомого. Я понятия не имел, как это сделать. У Яши возникла идея. Он знал, что его бабушка  сварила фаршированную рыбу. Яша был готов отказаться от своей порции рыбы и угостить ею кузнеца. Если он сказал нам правду, это будет для него очень приятное угощение. Яша сказал, что его бабушка родом из местечка Бельцы, а там готовят это блюдо по бессарабским рецептам. Хотя я не знал в чём отличие бессарабского рецепта от Одесского, я с Яшей согласился. Я знал, что фаршированная рыба это специфически еврейское блюдо. Не все гои это любят.
Меня распирало с кем-то поделиться. Единственный человек, которому я мог довериться, была моя мама. После ужина я напросился помочь ей с мытьём посуды. Мама посмотрела на меня с удивлением:
- Ну, говори, что ты там натворил?
- Я ничего не натворил. Сегодня мы работали в маленькой кузнице. Там работает кузнецом пленный румын. Нас поставили ему помогать.
- Кого это нас?
- Меня и Яшу Цуккермана.  Так этот румын оказался евреем.
- Не может быть! – теперь моя мама была потрясена.
- Он так сказал. Он с Яшей говорил по-еврейски. Он сказал, что его мобилизовали в армию в 1939 году. Он сам сдался в плен. Он уже шесть лет в плену.
- Он говорил по-еврейски? – мама посмотрела на меня и, не ожидая ответа, продолжила. – Бедный наш народ! В какие только ситуации не попадают евреи?! Немцы нас убивают и заставляют воевать на их стороне!
- Мама, почему ты говоришь нас? Он же не советский человек, он из Румынии!
- Если его местечко оказалось с другой стороны границы, это не значит, что он не еврей. Бог раскидал нас по всей земле, но мы всё равно представители одного народа.
- Партия учит, что евреи не нация, а национальность.
- Знаю, что партия учит, но моё сердце с этим евреем, хотя он из Румынии. Нам не повезло. Другие народы устанавливают границы и разделяют нас на советских евреев, польских евреев, румынских евреев. Хуже того, мы принимаем их язык, и вот уже румынский еврей не может договориться с польским евреем. Я жалею, что не учила тебя еврейскому языку. Думала, что если мы ассимилируемся, то не станет причин для антисемитизма. Но теперь я вижу, что я ошибалась. Антисемитизм у них в крови.
- Мама, что ты говоришь? Партия учит, что все народы равны.
- Но, народы «коренной национальности» равнее. Я не хочу, чтобы ты рос наивным. Я хочу, чтобы ты знал, что на евреев смотрят подозрительно. Что-то мне не нравится борьба с безродными космополитами. Это плохо пахнет.
- Я думаю, это нас не касается, мама.
- Хочу предупредить тебя, чтобы ты ни с кем об этих вещах не говорил, даже с Яшей.
- Мама, я не дурак. Может быть, я знаю о евреях мало, но я знаю, что надо держать язык за зубами.
- И лучше бы ты с этим пленным не говорил больше. Хорошо?
- Постараюсь.
Я не собирался выполнить своё обещание не разговаривать с пленным. Меня жгло любопытство. Мне хотелось узнать больше о нём. То, что он еврей теперь мне казалось более вероятным. Мама сразу поверила в это.

Наутро мы встретились с Яшей ещё на улице недалеко от проходной завода. Яша выполнил своё обещание и принёс кусок фаршированной рыбы. Теперь он хотел, чтобы я взял баночку с рыбой. Он стеснялся. Он хотел, чтобы я набрался смелости и вручил баночку кузнецу. Я колебался, но не долго. Кто-то же должен быть смелее. Я понимал, что нужно дать банку, когда никто не видит, чтобы не было неприятностей.
Нам повезло. В этот день в маленькой кузне работал только наш новый знакомый. Второй горн, на котором день до этого работала другая бригада, был погашен. На верстаке лежала гора заготовок для крючков. Первые заготовки уже разогревались в горне. Я оглядел кузню. Убедившись, что никого нет, я сказал:
- Мы принесли вам угощенье. Надеемся, оно вам понравится, - я протянул банку кузнецу.
 Кузнец взял банку. Приподнял крышку и понюхал. Приятный запах рыбы смешался с запахами кузни. Кузнец улыбнулся, свободной рукой погладил меня по голове, как будто я был маленьким, и, с трудом сдерживая волнение, сказал:
- Гефилте фиш! Я ел гефилте фиш на Пейсах в 1938 последний раз.
Он аккуратно закрыл баночку и спрятал её в котомку. Потом он указал на клещи и велел приступить к работе. Я надел перчатки, взял клещи в руки и вытянул из огня первую заготовку. Какое-то время мы работали молча. Яша не выдержал и спросил:
- Кто готовил фаршированную рыбу в 1938 году? Ваша мама?
- Нет, Ривка, моя жена, – ответил кузнец. – Она была отличной поварихой.
- Почему была? – спросил я.
Кузнец молчал, его лицо приняло каменное выражение. Брови нахмурились.
- Освенцим, - скупо он выдавил из себя. По его мужественным щекам текли слёзы. Я понял, что мы затронули самое больное место его души, и нам с Яшей следует молчать. Но теперь кузнецу было тяжело молчать.
- Я писал, узнавал. Мне помогли в комендатуре лагеря. Я получил официальное письмо из Румынии. Немцы отправили всю мою семью в Освенцим.
Он с ожесточением бил молотком по раскаленной заготовке, как будто это был тот фашист, который отправил его жену в лагерь смерти. Мы с Яшей, потрясённые услышанным, молча помогали ему из прямых заготовок делать крючки.

В обеденный перерыв мы, как и всегда, пошли к морю. Теперь мы не сомневались в том, что наш пленный действительно еврей. Улёгшись вдали от остальных ребят группы, мы хотели обменяться мнением. Но слова не шли в голову. Видно молчаливость кузнеца, его настроение передалось нам, и мы не могли начать разговор. К нам подошёл Ваня Люлькин.
- Что утомил вас кузнец? Я видел, как он заставлял вас поворачиваться.
- Да утомил. Работает без передышки.
- Я пригляделся – сказал Ваня, - все пленные вкалывают по чёрному. Как будто на себя работают. Софа говорит, что у себя дома они привыкли работать добросовестно, вот они и вкалывают по старой привычке.
- Может быть.
- А у нас новость, - добавил Ваня. – Валя с Фёдором поругались. Забавно смотреть на них. Валя на Фёдора рассчитывала, уступила ему, а он не собирается на ней жениться. Валя сказала, что в партком пойдёт жаловаться. Фёдор испугался парткома и сказал, что подумает. Сегодня он ей объявил, что она может идти в партком, он всё равно на ней не женится. У него доказательства, что он у Вали был не один. Может, она и не от него понесла. А Софа обозвала его подлецом. Она уверена, что у Вали никого не было, кроме Фёдора. Он же говорит, что у него есть доказательства. Я думаю, что он подговорил своих дружков подтвердить на парткоме, что Валя была и с ними. Я ещё вчера в общежитии видел, как он обхаживал Колю Филонова. Этому негодяю ничего не стоит оговорить девушку.
- Сдался он ей! – я считал, что Валя красивая девушка и ей не трудно будет найти другого парня.
- Ты, что не понял? Она понесла! У неё от Фёдора будет ребёнок!
- Не может быть! – только теперь я понял, в чём проблема.
- В том то и дело, что если он отказывается, то Вале придётся стать матерью-одиночкой.
- Это омерзительно! – сказал Яша. – Как можно отказываться от своего ребёнка?
- А чего ты ожидал от паразита, который стрелял в спину нашим солдатам? – зло сказал Иван.
- Чего же ты сказал, что забавно наблюдать, как они ссорятся.
- Вы правы ребята, - сказал Иван. – Это серьёзно. Конечно, Валька может сделать аборт и избавится от байстрюка. Но это не просто.
- А что такое аборт? – спросил я.
- Это, когда врач прерывает беременность.
- Это больно? – спросил Яша.
- Кто его знает! – Ваня улыбнулся. – Я не пробовал. Я думаю, что очень больно и неприятно.
- Бедная Валя!
- Бедная то бедная, но разве она не видела, с кем связывается? И что она в нём нашла? Брала бы пример с Софы. Софа в такую историю не влипнет. Умная баба.
- Софа тебе нравится? – я спросил у Вани.
- Даже близко к себе не подпускает. Кому такая девушка не понравится?
- Жаль Валю, - сказал Яша. - Она красивая, только не умная. Я её не виню. Фёдор такой солидный, серьёзный. Вот он ей понравился.
- Вот и беда, что неумная. Была бы умнее углядела бы, какой он подонок.
Нас взволновала история Вали и Фёдора, но по молодости лет мы не очень глубоко прочувствовали трагедию Вали. Нам казалось, что у неё была надежда помириться с Фёдором. К тому же мы верили в помощь парткома, куда собиралась обратиться Валя.
Нас значительно больше волновала история еврея-пленного. Невероятность ситуации и её правдивость нас затронули до глубины души. Нам хотелось поделиться с Ваней историей румынского еврея. Но мы не стали рассказывать Ване о кузнеце. Не потому, что мы Ване не доверяли. Ваня не стал бы на нас доносить. Мы не верили, что Ваня поймёт этого человека. Надо быть евреем, чтобы понять весь ужас той ситуации, в которую попал кузнец, проникнуть в глубину его трагедии. Кроме того, Ваня пострадал на войне и все пленные в его глазах были врагами, с которыми он воевал. А врагам он не мог сочувствовать. Мы и сами были очень смущены тем, что пленный вызвал в нас, советских ребятах, глубокое чувство причастности к его беде, вроде он был одним из нас, а не солдатом враждебной армии.

Мы вернулись в кузню. Несколько часов работали молча, без вопросов. В кузне никого кроме нас с кузнецом не было. Желание узнать всё о кузнеце превысило в конечном итоге нашу застенчивость и боязнь, что кто-то услышит.
- Как вы жили до армии? - спросил я.
- Лучше скажи, сколько тебе лет, - ответил типично по-еврейски вопросом на вопрос кузнец.
- Скоро пятнадцать, - с гордостью сказал я.
- Моему Хаиму было бы тринадцать.
- Кому?
- Моему сыну. Он тоже пропал с Ривкой в этом проклятом Освенциме. Они увезли всех. Моих сестёр, брата с семьёй, даже моих старых родителей. Всех. Всё местечко.
- Как же вы вернётесь в Румынию?
- Вернусь ли? Не видно конца этому плену.
- Отпустят, - уверенно сказал я. - Не может быть, чтобы не отпустили.
- Я смотрю на тебя, и думаю. Приеду в Румынию и усыновлю сироту. Много детей осталось без родителей. Только на это надежда. Не смогу я жить без этого. Хочу мальчика, чтобы на тебя был похож. Твой отец должен быть счастлив, имея такого сына.
- Моего отца на войне убили.
Кузнец остановился, посмотрел с недоверием. Видно моё лицо показалось ему правдивым. Он  крепко обнял меня, лаская мою голову своей шершавой ладонью.
- У Яши тоже отец на войне погиб, - сказал я.
- Убили? – спросил кузнец.
- Да, - подтвердил Яша.
- Проклятая война!
Я видел, что кузнец сильно переживает. Он взял одну заготовку из горна и с остервенением начал бить по ней молотом. Я подумал, что он на железном пруте хочет выместить всё своё и наше горе. Я ошибся. Он положил прут назад в горн, чтобы он весь раскалился, потом он взял другую заготовку и погрузил её в горящие угли. Мы с Яшей наблюдали, не понимая, что делает кузнец. А кузнец опять принялся бить по первому пруту. Вот один конец сплющен в подобие диска. Потом он положил второй прут на центр первого и быстрыми точными ударами приварил их вместе. На наших глазах рождалось что-то интересное. Когда кузнец окончил работу и вложил своё произведение в воду, стало ясно, что он выковал из двух прутьев стали небольшого человечка, вроде тех, которых сэр Конан Дойль назвал «пляшущими человечками» в своём знаменитом рассказе.  Кузнец вынул из воды человечка и сказал:
- Это тебе на память.
Мне было неудобно принять подарок. Яша подтолкнул меня:
- Дурак. Скажи спасибо.
- Спасибо. Мне нечего вам подарить.
- Мне брать нельзя. Нас проверяют в зоне. Я хотел, чтобы ты меня запомнил.
Я взял фигурку. Обтер её тряпкой от воды и внимательно рассмотрел. Хотя эта фигурка была выполнена из прута, она напоминала человека, крутящегося в радостном плясе. Я не мог понять, почему кузнец захотел изобразить весёлого, пляшущего человека.
Тем временем кузнец полез за горн и оттуда достал ещё одну фигурку, которую он, видимо, отковал ранее. Эту фигурку он протянул Яше. Теперь настала очередь Яши, смущаясь взять подарок. Я посмотрел на Яшину фигурку. Человечек не плясал, он важно шёл, опираясь на длинный посох.
- Это Моисей, - сказал кузнец, указывая на Яшину фигурку. – Он идёт в Египет освобождать наш народ. Это праздник Пейсах.
- А кто изображен  на моей фигурке?
- Твоя фигурка это весёлый праздник Торы.
Я не знал, ни праздник Пейсах, ни праздник Торы, но спрашивать не стал. Решил, что мама мне это объяснит.
Нам не работалось. К тому же рабочий день был на исходе. Фигурка человека мне понравилась. Когда вечером я решил спросить у мамы, что означает её название, то оказалось, что я не запомнил, как назвал свои работы кузнец. Мне было очень обидно. Мама же, посмотрев на фигурку, сказала, что кузнец очень сильный духом человек, если, несмотря на постигшую его судьбу, сделал фигурку такой жизнеутверждающей. Потом она подумала и добавила:
- В этой фигурке воплощено бессмертие еврейского народа. Сколько нас не уничтожали, мы всегда смотрели в будущее с оптимизмом и, словно птица феникс, возрождались из пепла. Еврейский народ бессмертен.
На следующий день нас направили в сборочный цех, и мы не смогли увидеться с кузнецом. В перерыве мы подошли к кузне. Дверь была закрыта. Много раз в течение нескольких недель, которые мы провели на заводе, мы возвращались к кузне, но там нашего кузнеца не было. Так мы его больше не увидели и не узнали даже его имя.


Этот рассказ написан в 2000 году. История встречи с пленным евреем не выдумана. Она произошла в 1949 году в Одессе на заводе им. Октябрьской Революции.