В одной школе по казенной надобности работала администратором довольно интересная гражданочка. Хотя, какая она гражданочка, просто милая молодая женщина. Сидит себе за столиком в вестибюле, ключиками ведает, по телефончику вполголоса говорит, всем вполнакала улыбается, а зачем больше, так за весь день на всех не хватит, одним словом, при деле. И все-то, она знает: какой урок у третьего «Б», что лучше взять из второго на обед, в каком кабинете мел кончается, где в коридоре метлахская плитка потеряла сцепку с полом, сколько денег надо сдать на новую форму.
Вопреки досужим вымыслам, нет в ее облике ничего вохровского, напротив, одета она всегда аккуратно и со вкусом, но без вызова. Причесана с шармом, накрашена самую малость, но с автографом. Такое впечатление, что она, проходя мимо из какого-нибудь министерства, любезно согласилась посидеть некоторое время вместо подруги, убежавшей за проездным на трамвай.
И вот что странно, на столе ее всегда, несмотря на время года, стоит немаленькая ваза с наисвежайшими цветами. Более того, она как-то умеет оживлять даже тучные голландские розы на толстых ногах, нераскрывшиеся бутоны которых на следующий день оплывают бульдожьими брылями. Что и говорить насчет водянистых грустящих тюльпанов. После пары пассов они вновь смыкают пружинные лепестки, наливаются ядреным цветом и в одноминутье приобретают свежую галошную скрипучесть.
Еще администраторша умеет надувать резиновые шарики легче воздуха. Они, не плененные наручной ленточкой, могут свободно уплыть в верхние слои атмосферы. Одна классная руководительница даже хотела на этом сделать бизнес, да вовремя одумалась, ибо на демонстрации какой-то оболтус поднес к резиновому изделию тлеющий чебас и чуть не остался без пальцев. По всей видимости, в шарике содержался водород.
И все дети, их родители, учителя, кошки, насекомые и растения любят ее. И не завидуют. Странно. И никто не знает истинного положения вещей. Да и как их знать? Ведь правда кроется за семью печатями. И нам, именно сейчас позволительно это узнать.
Дело в том, что Марианна Вадимовна (так зовут администратора) уже девятьсот семьдесят шесть лет живет в нашей реальности. Раньше она жила в третьем параллельном слое большого луковичного брана, известного, как мир квилатов, вингов и ламиоров. Эти высокоразвитые существа напоминают всем известных эльфов и фей – среда обитания, которых, сумеречный шлейф убегающей стрелы. Вот почему они все реже появляются в людском мире.
Марианна Вадимовна была симбиотом эвристической программы. Ее миссия имеет строго ограниченную временную протяженность и насчитывает тысячу двадцать три земных года. Иными словами, через сорок семь лет и ни минутой больше она, где бы ни находясь, распадется на невесомые корпускулы и возгонится тонким кофейным дымком, выполнив свою неведомую функцию.
Сейчас она меньше всего напоминала субъект системно текущего эксперимента. Она весело смеялась отпущенной шутке одного молодящегося папаши и одновременно летящим почерком заполняла какую-то ведомость.
Вечером, когда отбушуют каждодневные страсти, она придет в свою ухоженную квартирку, вытащит из холодильника застарелую снедь, выбросит ее в мусоропровод, разложит купленные свежие продукты, чтобы через несколько дней снова вынести их. Что поделать, она совершенно не нуждается в этой скоропортящейся, быстросгнивающей еде. Но видимость надо неукоснительно поддерживать. Она даже может за компанию съесть шницель и запить его компотом, тем более протоплазменное тело надо энергетически поддерживать.
Сама же Марианна Вадимовна представляет собой маленькое субтильное существо величиной с месячного бельчонка, очень симпатичное, будто изготовленное умельцами из киностудии Уолта Диснея. Ну, прямо вылитая Белоснежка! Она прячется в закоулках белкового скафандра и виртуозно руководит всеми его функциями и телодвижениями.
Наша ламиора, а попросту – фея очень домовита и чистоплотна. Она никак не успокоится, пока не наведет блеск на кухне, не вытрет скопившуюся за день пыль, не вымоет стерильный пол и не польет комнатные цветы, которые будто постоянно наблюдают за своей хозяйкой. Еще она для житейского шумового фона включает телевизор для регистрации новостной информации. В это время она обычно роется в кухонном шкафчике, извлекает оттуда две склянки с арахисовым маслом и муравьиным спиртом, смешивает все в чайной ложке в пропорциях три к одному и с удовольствием выпивает.
Потом она с чувством выполненного долга, открывает выдвижной пенальчик прикроватной тумбочки, устланный изнутри мягкой шелковой перинкой в комплекте с двумя подушками и симпатичным одеяльцем. Затем раздевается, залезает в ванну с горячей водой, умащенной благовониями. Выскользнув из большого тела, она заныривает на самое дно и зависает там маленьким столбиком, потом всплывает к поверхности и всегда забирается на левую грудь, где отдыхает пару минут. После этого она, снова весело взвизгнув и подняв небольшой фонтанчик, бросается в горячую воду. Вдоволь натешившись, маленькая фея, когда через рот, когда через влагалище, а то и просто особым образом вдавившись в живот, проникает в большое женское тело, которое тотчас же встает под хлесткие душевые струи и начинает мыть волосы и драить атласную кожу жесткой мочалкой. Омовение всегда заканчивается через сорок две минуты.
Ровно в двадцать три тридцать после обязательного опорожнения кишечника, тело выключает свет, укладывается в постель и немедленно замирает во сне, похожем на летаргический. С отточенным годами регламентом, видимо, выполнив какой-то ритуал, в определенное время в районе левой груди появляется невесомая фигурка. Она слабо пульсирует розоватым светом, будто мягкий пупсик с удлиненными конечностями, подсвеченный крохотными светодиодами.
Оставляя после себя хвостик звездной пыли, живая Барби воспаряет в воздух, где весело кружит некоторое время, словно большая бабочка. Затем она проскальзывает в свою выдвижную спаленку и плюхается во взбитую перинку.
Всю ночь из щелки струится теплый свет негаснущей лампадки. Фея тоже спит, но спит она производительно. Она видит сны – отголоски прочувствованной информации, которые анализирует и складывает в подсознание. Само собой возникает предвидение, предчувствие. На этом игры разума заканчиваются, и приходит благословенная пустота. Вот тут-то можно всласть полистать свой сверхтолстый семейный альбом.
Кем только она ни была за эти девятьсот семьдесят шесть лет!
Самое забавное, что первую сотню лет она практически не помнит. Иногда кажется, что на заре беспутной юности она вроде даже была папой римским, вернее, папессой Иоанной. Забеременела от нунция и родила прямо в крытом паланкине во время ритуальной процессии. Было жарко, нудотно, одурело зудели залетевшие мухи. Особо мерзко пахло немытыми гениталиями. Поэтому умерла не от родов, а скорее от стыда и омерзения. И плод умер, задавившись пуповиной. Вот стыдовищи-то было на весь свет, а может, и не было, потому, что все это ей привиделось.
Зато после этого она помнила почти все. Сначала весьма смутно Элеонору Аквитанскую, потом более реально Диану де Пуатье, герцогиню Валентинуа. Помнила вкус слюнявого поцелуя короля Генриха II, интеръеры дареного луарского замка Шенансо, свои довольно наглые кадровые рокировки высшей знати, колкие дерзости пока бессильной Екатерины Медичи, тяжелый ларец с возвращенными драгоценностями.
Потом блистательная Нинон де Ланкло. Удивительно нежная кожа, неправдоподобно белые зубы, вечная снедаемая страсть к абстрактному мужчине. Бесконечное перебирание все новых и новых высокопоставленных самцов. Эпикурейство во всем, в еде, мироощущении, телесном обладании, построении замысловатых мыслеформ. Вселенский задор от отказа отдаться за очень тяжелый мешочек золотых пистолей старому развратнику кардиналу Ришелье.
Веселый Мольер, вдумчивый Расин, знатный Гаспар де Колиньи, знаменитый Франсуа де Ларошфуко, благообразный Шарль Перро, Лафонтен с носом, напоминающим большую занозу и блистательный, вечно моложавый Христиан Гюйгенс, который подарил «царице своих грез» первые маятниковые часы и хотел первоначально назвать спутник Сатурна Нинон, правда, потом его переименовал в Титан.
Потом были какие-то не очень знаменитые красавицы, бесконечные балы, мигрени, ноющие зубы, скомканные перчатки, настраиваемые клавесины, несвежие виноградные улитки, расстройство желудка. Одним словом – тяготы постоянно страдающей плоти.
Затем младшая дочка сардинского короля Виктора Эммануила I Мария Кристина Савойская. Матримониальный брак с королем двух карликовых Сицилий. Нудное благочестие в грязноватом Неаполе. Через два года роды, и на тебе – внезапная смерть в возрасте двадцати четырех лет. Ладно, хоть папа Пий своим рескриптом прикрепил ее к лику блаженных.
А потом благословенное колоратурное сопрано, живущее в Аделине Патти. Мадрид, Италия, Америка. Изнурительные гастроли маленького вундеркинда. Конец пубертатного периода, безболезненная ломка голоса, журчащее серебро в верхнем регистре. Лучшие сцены мира, Лондон, Париж, Санкт Петербург. Верди у ног, Чайковский в ступоре. Капризы, лень, отказ от репетиций, испанская спесь, преодоление себя, жидкие волосы, дурной характер, увядание, но Божий дар по-прежнему возносит и окрыляет слушателей.
И под занавес интересная и нелегкая судьба с гигантским отрезком жизни в сто один год. Лени Рифеншталь, вернее, Хелена Берта Амалия Рифеншталь.
Ради этой новой жизни устроители миссии пошли на неслыханный эксперимент. На последние семнадцать лет великой примадонны в ее тело ввели другого суррогатного Леда, а наша ламиорочка вселилась в младенца по имени Хелена.
Уже с детства начались неустанные искания себя в различных отраслях знаний. Живопись, плавание, гимнастика, коньки, травмы, уроки музыки, танцы, теннис, стенография, бухучет, классический балет, разрыв связок, актерство, скалолазание, доломитовые Альпы, высокогорные скрипичные ели, горные лыжи, режиссура, фотография, путешествия, нубийская пустыня, исследования, дайвинг…
Конечно в семье не без урода, нацисты под кожу без скальпеля влезли, как же, у них деньги, страсть к гигантомании, стремление противопоставить себя всему миру. У нее же, отсутствие денег, галактические амбиции, эстетика брутального героического романтизма. Потом каялась болванчиком, не разглядела сразу признаки нечеловеческой тирании, можно было сразу догадаться, поскольку Гитлер, Геббельс, Гиммлер тоже являлись симбиотическими куклами с наглухо вшитыми вставками. А вставками были кунвади – существа с зеркального пылевого эр-брана, крайне агрессивного характера, похожие своим обликом на сурикатов.
Все равно невозможно себе это простить. А вот Арнольд Брекер, большой скульптор, ученик Майоля и Родена, его сотоварищ по резцу Йозеф Торак, придворный архитектор Гитлера Альберт Шпеер, те сразу, обласканные монаршим вниманием, абстрагировались от страшной действительности.
Но какая длинная жизнь! Иногда промелькнет Эрих Мария Ремарк, взбалмошный гениальный шарлатан Дали, калейдоскоп лиц, масок, бесконечная работа, увлечения, поиски, эвристическая копилка творческих знаний и навыков. Увлеклась жизнью, а тут, глядишь, уже начался двадцать первый век. Времени крайне мало, надо торопиться, поэтому последнюю ипостась сразу сделали во взрослом варианте, не стали терять время на младенчество и юность.
В железнодорожной катастрофе эмиссары квилатов, которых много в МЧС и разных административных службах похитили подходящее тело погибшей гражданки Рушниковой Марианны Вадимовны, у которой в живых остался только брат, живущий в заштатном австралийском городке. На базе деструктурированного оригинала изготовили усовершенствованную копию, с улучшенными мыслительными и кинетическими возможностями. Так в мегаполисе с миллионами живущих одиночеств, появилось еще одно существо с секретной начинкой.
Вообще квилаты специализировались на так называемом, бесшовном внедрении. Обычно сразу же после естественных родов, делалась полная копия младенца. Единственным дополнением в нем была специальная емкость для Леда – хозяина белкового скафандра, который незаметно подкладывался вместо настоящего ребенка, в свою очередь увезенного в другую страну для воспитания в специнтернате.
Подмененный младенец благополучно развивался и подрастал, таким образом, получив законную прописку в стране и обществе.
Вот так, в людскую среду для разных целей внедрялись и внедряются десятки разных существ из параллельных миров. Так, что иногда нелишне приглядеться к соседу, попутчику, стояльцу в очереди, кинозрителю.
Но пора вернуться к нашей феечке, поскольку скоро начнет всходить солнце, а ламиоры неукоснительно встречают его каждое утро. Итак, сладкие сны истаивали, начинали формироваться каждодневные схемы продуктивного общения. Матричная память приятно отяжелена разносторонней творчески прорывной информацией, но чего-то ощутимого явно не хватало, а впереди всего одна человеческая жизнь.
Все равно надо жить, преодолевая вполне естественное чувство командировочного. А что для этого надо делать?
- Срастись с телом, с этой Марианной Вадимовной, в конце концов, полюбить ее. Если посмотреть на нее без предвзятости, то по местным меркам она просто красавица. И еще надо забыть о себе. Нет, это невозможно, скорее надо временно раствориться в биороботе. У человека энергетическая начинка – душа находится внутри телесной оболочки, у нее же между внешней оболочкой и крохотной, но энергоемкой монадой располагается еще и тельце ламиоры.
- Ну и что? Есть же у людей популярные игрушки матрешки! Просто у нее на одну пустотелую куколку больше, и всего-то. Значит надо не принимать во внимание наличие всего одного дополнительного футлярчика! Взять, и абстрагироваться от него.
- Да, нелегкая задача. Это значит, больше никогда не вылезать из скафандра, забыть и запустить свое родное, милое тельце, холя которого была единственной отрадой в этом, мягко говоря, другом мире? А это уже жертва, героизм. Но она миссионер. Значит должны быть и жертвы, и лишения, и героизм. А во имя чего? Чего она добьется своей жертвенностью?
- Ладно, время покажет.
Ранним утром в школе особенно пустынно. Коридорный воздух за ночь посвежел, утратив вчерашние дневные запахи-спутники человеческих метаболизмов и вечерние миазмы хлорированной влажной уборки. Открыты форточки, слышно, как громко чирикают радостные воробьи. Цветы сладостно дрожат в предкушении утренней поливки.
Хочется петь, парить, или улететь, в конце концов, к большому благородному дубу в сквере через две улицы. Он чуткий, он все понимает. Он умеет делать шатер из волновых энергий, в котором так покойно лежать и грезить. Кроме того, в его сакральном нутре зарождаются еще пока стимулы – предтечи потуг, которые в свою очередь тронут струны просыпающегося материального существования и потекут живоносные соки, и откроются склеенные почки, и радость неописуемая разольется вокруг.
Вот и потянулись первые аръергарды – завучи, учительки, лаборанты. Через некоторое время появляется второй эшелон – ученички. И все такие разные. Маленькие, большие, толстые, тонкие, умные, тормозяки, озабоченные, пофигистические, прикоцанные, стремные. У всех своя частная жизнь, конечно, самая большая и самая значительная.
Абсолютно все, встретившись глазами с Марианной Вадимовной, будто, вспоминают что-то очень важное. В это время их души приветствуют монаду ламиоры, и это не может не отразиться на детских лицах. Они непроизвольно улыбаются. Да и как не улыбаться? Ведь перед ними самое доброе, самое бескорыстное существо на свете! Потом следует обязательная легкая амнезийка для блага самих же учеников, ибо инициированное обожание может превратиться в обременительную чувственную липучку.
Утренний звонок подобен первому воплю младенца. Все, жизнь началась.
Так что же ее сегодня так взолновало? Чем она еще должна заниматься? Какую науку еще постичь?
Время до обеда пролетело незаметно. Потом потянулись родительки. Они тоже были маленькими и большими, старыми и молодыми, толстыми и тонкими, красивыми и некрасивыми, богатыми и бедными. Если пренебречь причинно-следственными связями, то можно было чутко уловить, что не дети, а их родители были пожилыми копиями своих чад. Те же ужимки, те же привычки.
Они тоже улыбались. Но немного по-другому. К чистой ангельской чувственности подмешивался пока легкий маскулинный или фемининный гендерный фактор. Они, андрогинно любя, как бы конфузливо примеривались к потенциальному совокуплению, но потом, устыдившись, по-улиточному втягивали свои эмоциональные протуберанцы. Одним словом, если Марианна Вадимовна ослабит оборону, то с ее позволения каждый, как минимум, несмотря на возраст, припадет к ее гладким ногам – преддверьям недосягаемого сердца.
Потом, вероятно по воле объекта обожания сексуальный интерес обволакивался в фестончатую кисею, и все тонуло в мягкой неге, которая, впрочем, тоже была весьма приятна и притягательна. И все оставалось благообразным, в меру целомудренным.
Мелькнул знакомый скрипичный чехольчик, но почему-то рядом с ним был удлиненный фибровый футляр для переноски неведомого музыкального инструмента. Вот и его хозяин, рослый моложавый человек с короткой ухоженой бородкой. Он застенчиво поздоровался и произнес сакраментальную фразу – шестой урок еще не кончился?
- Осталось пять минут.
- Слава Богу. Сегодня в музыкалку надо на полчаса раньше, можем не успеть пообедать.
- Ваш Славик на прошлой перемене съел два джонаголда. Их питательной ценности ему хватит на четыре часа.
- Ой, спасибо!
- А мне-то за что? Это он растет рассудительным и умненьким.
- Еще раз спасибо за добрые слова.
- Всегда, пожалуйста. Кстати, Виктор Геральдович, дозвольте полюбопытствовать, от какого инструмента у Вас футляр?
- Ой, а откуда вы знаете, как меня зовут?
- Я по мере возможностей, сохраняю в памяти имена родителей, полагаю, что это далеко не лишне.
- Наверно Вы правы. А инструмент называется тромбон. Извините, а Вас зовут, по-моему, Марианной Вадимовной?
- Да-а.
Некая недосказанность зависла в воздухе. Впервые женщина из другого измерения захотела еще что-то сказать, поинтересоваться не только для проформы, но и для личного интереса.
- И Вы играете на нем?
- Я уже третий потомок, кто выдувает из него молекулы латуни, а взамен вдувает в кулису килограммы собственной слюны.
- Как интересно Вы излагаете. И что же, какая необходимость заставила Вас взять его? Ранее я видела только скрипочку.
- Удивительная наблюдательность! Дело в том, что я беру тромбон только по вечерам, да и то не каждый день, играю в джазовом клубе, а сегодня школьный директор попросила меня в два часа прочитать лекцию и провести мастер-класс со старшеклассниками для популяризации джаза, как музыкального жанра. Я отведу Славика в музыкалку и вернусь сюда.
- Это должно быть очень занятно, жить в музыкальной семье и играть джаз!
И тут Марианна Вадимовна узнала сначала про семейный развод, про то, что бывшая жена тоже окончила гнесинку по классу композиции, а он эстрадник. Про то, что все его жизненные планы разрушены, поскольку мать Славки из-за вредности отдала сына на скрипку, лишив отца запланированной радости от формирования четвертого родословного колена потомственных тромбонистов.
- А как начал играть! Вылитый ранний Джей Джей Джонсон! Потом эта скрипичная волына последние жилы вытягивает.
- А кто такой Джей Джей Джонсон?
- О-о, это гуру тромбона!
- Скажите, если это не фраппирует Ваши лучшие чувства, не могли бы рассказать, почему Вы расстались?
Немного смущаясь, Виктор Геральдович поведал, что любой духовик во время игры теряет много жидкости, которую необходимо регулярно пополнять. Иногда вместе с водой музыкант позволяет себе перед концертом, или после него принять какой-нибудь горячительный напиток, что трактовалось его бывшей супругой, как конец света с летальным исходом. Это и стало яблоком раздора.
- По-моему, рюмочка, другая Вам не должна повредить – осторожно предположила Марианна Вадимовна.
- Вы знаете, я даже бросил выпивать, и все равно это не возымело никакого результата. Видимо, причина в другом.
- Она полюбила другого?
- Да что Вы! По-моему, она уже никого и ничего не любит.
- А так бывает?
- Увы, да.
- Несчастный человек.
- Вот-вот, и я о том же.
- Вы знаете, я довольно хорошо знаю классическую музыку, технику бельканто – она чуть не проговорилась, что весь подлунный мир неистово рукоплескал ей в позапрошлом и прошлом веках – а вот джаз как-то прошел мимо меня.
У Виктора Геральдовича левая бровь уползла высоко на лоб, а правая, наоборот, опустилась к самому глазу.
- Вы меня ошарашили, никогда не думал, что администраторы в школе знают что-нибудь больше полонеза Огиньского, или пьесы Бетховена «К Элизе», а тут еще и бельканто.
И тут Марианну Вадимовну прорвало. Слава Богу, вестибюль, будто нарочно опустел. Она вполголоса на легком дыхании запела каватину Нормы Винченцо Беллини.
Время остановилось. У Виктора Геральдовича сначала округлились, затем сузились, а потом и вовсе закрылись глаза. Он словно превратился в медиума с отлетевшей душой.
Они попали в пустоту. Нет, вдали был лес колонн, вверху гигантский кессонированный купол, и разливающийся, как половодье, умножающийся друг на друга хрустальный звук водяных струй.
Но что это? Будто со страшным визгом начал открываться затворный шлюз. Да нет, это всего лишь школьный звонок.
- Я не могу поверить! Это голос небесных сфер! Мой джаз по сравнению с ним сварливая перебранка престарелых негритянок на рыбном рынке французского квартала в Нью-Орлеане.
- Да полно Вам, я твердо знаю, что джаз может выражать все человеческие чувства, кроме этого он может быть одухотворенным, невесомым, летать в запредельных просторах.
- Как Вы правы.
Подбежавший Славик тут же рассказал, что он сыт, потому, что съел два яблока, и для надежности показал пару пальцев.
- Я знаю, Марианна Вадимовна сказала.
- Я бы Вас пригласил на лекцию, да Вам наверно нельзя уходить с места работы.
- Почему? Я предупрежу охранника.
- Замечательно, я буду очень волноваться.
- Да все нормально, я буду сидеть, как мышка.
- Ну, хорошо, тогда мы пошли? Музыкалка тут совсем недалеко. Я туда и обратно.
- Идите…
Невольно ламиора, живущая в теле администратора настроилась на волну папы и сына, выходивших из школы.
- Пап, о чем ты говорил с Марианной Вадимовной? Ты ее любишь?
- Славка!
- А чо, все ее любят.
- И ты?
- Ну да, как все. И она всех любит.
- Тогда я тоже.
- Что тоже?
- Ну, как все.
- Не-е, ты как-то по-другому, и она как-то по-другому.
- Это как?
- Не знаю.
- А все-таки?
- Ну, к ней папашки всякие коцанутые лезут с длинными разговорами, а она только чуток улыбается и говорит пару слов для приличая, а тут с тобой, прямо тронная речь.
- Она мне даже пела.
- У-у, вот это попадос!
- В смысле.
- Ну, такого ни с кем не было.
- Правда?
- Отвечаю.
- Только ты молчок.
- Пф-ф, черная яма с трупом.
- Не понял.
- Могила.
- А-а.
На лекции Виктор Геральдович кратенько пробежал по историческим джазовым вехам. Первые афроамериканцы, апартеид, госпелы, спиричуелзы, Джелли Ролл Мортон, Сэтчмо, Эллочка Фитцджералд, Телониус Монк, великий Чарли Паркер. Рэгтайм, буги-вуги, диксиленд, свинг, бибоп, кул, модальный джаз, джазрок, фьюжн, атональный джаз, вездесущий мейнстрим, многочисленные электронные верификации.
- Собственно, по моему разумению джаз замешан на трех китах. Гармонически – это последовательность септаккордов, начиная с терцовых и квартовых, кончая сложно-альтерированными.
Функционально – это использование принципов квартово-квинтового круга с применением различных секвенций с побочными доминантами вплоть до энгармонического истолкования.
Исполнительски – это свободное владение гармоническим материалом, на базе которого происходит виртуозное импровизационное мелодическое опевание с гармоническими и ладовыми тяготениями.
Таким образом, поверхностно-очевидный замес всего – это ее величество импровизация.
Далее следовали классические примеры. Потом в школьную звуковую аппаратуру были вставлены минусовки, и Виктор Геральдович вдохновенно заиграл джазовые стандарты, как он говорил эвергрины.
Все ученики были в диком восторге. Они то и дело посматривали на притихшую сзади Марианну Вадимовну. Она же, как супермолекула органически влилась в этот самый мэйнстрим и очутилась в родной стихии.
- Просто потрясающе! Я почувствовала, что у меня внутри была записана буквенная информация о джазе, но она была в анабиозном беспросвете, и только Ваш рассказ с музыкальными иллюстрациями разбудил мертвый текст.
- А Вы не будете возражать, если я приглашу Вас сегодня в джазклуб. Там как раз выступает великолепный американский тромбонист и вокалист Фрэнк Лэйси. Он длительное время был музыкальным директором коллектива «Джаз мессенджер» великого Арта Блэйки, играл с Энди Хендерсоном и Рэнди Брекером.
- А почему бы и нет?
- Тогда сделаем так…
Сегодня ламиорочка пораньше ушла из школы. Дома она приняла душ, не вылезая из тела Марианны Вадимовны, отхлебнула добрую порцию своей особо любимой смеси из кедрового масла и анисовых капель, вытащила из шкафа белье и одежду.
Что с ней? Раньше она никогда так придирчиво не отбирала свою одежду, а сейчас прямо вертится у зеркала, как заправская кокетка. В ней всколыхнулось внутреннее чувство цирцеи-обольстительницы, когда она была Дианой де Пуатье и Нинон де Ланкло.
Платье, или джинсы? Хип, или женственность?
Женственность и обольстительность – твердо решила она. Обтягивающие брючки, ботфорты «Гуччи» из нубука на умеренном каблучке с серебряными молниями, разваливающими тесные голенища на две половинки, изящная толстовка из трикотажного материала с меховыми вставками, зипперами, пуговками и ремешками. Аксессуарами были авторизованные браслет, кольцо и дивная фенечная висюля из мятого серебра и золота с лунно-солнечными мотивами самого Серджо Бустаманте. В качестве верхнего платья пойдет короткая шубка из стриженой норки цвета коры платана, вернее ее отсутствия, а если точнее, цвета разбеленной охры с легкой прозеленью.
Безукоризненный макияж, располагающий бледно-розовый маникюр, длинная челка, имеджевые очки. Уповая на их защиту, она впервые сняла глазные линзы оттенка молодых сосновых побегов и явила миру свой природный, пронзительный, разбеленно-фиолетовый колор распустившегося розмарина.
Все сущее немедленно содрогнулось. Это в первую очередь коснулось комнатных цветов, затем засопела кофемашина, запел водопровод, в вечереющем воздухе стали не ко времени, сухо и как-то хлопотливо разрываться цветные фейерверки и откуда-то начали просачиваться бравурные маршевые мелодии.
Это очень порадовало маленькое, но чрезвычайно могучее существо из третьего слоя большого луковичного брана.
Все, вроде своя с Земли, и вроде фифа из системы Альдебарана.
Осталась довольной. Возвратились забытые стимулы, мотивации и прошибающая крепостные стены уверенность в себе. Несколько раз между руками и массивными предметами проскальзывали голубые неторопливые молнии. Сначала она пугалась, потом привыкла.
Вот она ламиорная экзальтация, из которой феи черпают свое видимое волшебство.
До клуба по московским меркам было довольно далеко, но она преодолела расстояние в особом полусне, когда ее практически никто не видит, торопливо мелькают дома, деревья, застывшие люди, а ноги только иногда чуть касаются поверхности земли. И зачем ее касаться, когда все заполнено грязной снежной кашей с агрессивными реагентами.
Он уже стоял у дверей. При виде нее вытянул лицо и чуть не уронил футляр с тромбоном.
- Неужели я заставила Вас ждать?
- Да нет. Я специально пораньше, думал, вдруг Вы придете, и будете здесь терять время, ожидая меня.
- Как мило с Вашей стороны.
- Всегда готов доставлять вам только приятности.
А он очень даже ничего, длинный шелковый шарф с мондриановскими мотивами, узкие сатиновые брючки, неистово блестящие концертные туфли с кобальтовым отливом, особо взъерошенные волосы, обильно сдобренные воском, расстегнутое мягкое длиннополое черное пальто.
В фойе запах трубочного табака, приглушенные цвета, обилие зеркал. Почтительные кивки, дружественные похлопывания, никто не скупится на поцелуи, его знают абсолютно все.
При виде нее с людьми случается легкое онемение, переходящее в недомогание, а затем в беспричинную эйфорию.
- Кто это? Старик, она с тобой? Как ты ее умыкнул с Бродвея? Она настоящая?
Распорядитель, принимающий шубку, лоснится и оплывает шоколадным истуканчиком, словно премьер-министр банановой республики, заключающий договор на безвозмездный денежный транш в два миллиарда долларов.
- Как хорошо, что пришли пораньше, займем столик на оптимальном расстоянии от эстрады. Возьмем жульены? Мясную закуску, оливок. Честно говоря, я изрядно голоден.
- Тогда спросите что-нибудь посущественней, вон, хотя бы отбивную со сложным гарниром.
- Не знаю, есть ли они еще в это время?
- Хотите, я попрошу, мне не откажут.
- А сами-то Вы что будете?
- Я не голодна, возьму, пожалуй, маленький чайник зеленого чая и буше.
- А что пить будем?
- Я чай.
- Вы не поняли, может быть, вино, или какие-нибудь коктейли?
- Хорошо, пусть будет ликер молинари с водой и льдом.
- Не знаю, есть ли он здесь.
- Тогда вместо молинари пусть будет самбука.
- Хорошо.
Отбивную, несмотря на поздний час все же принесли. Она еще пузырилась и шкворчала. Оливки и сыр были очень хороши. Марианна Вадимовна с удовольствием пригубила анисовый напиток и отведала закуску.
- Как хорошо.
- Ну и славно.
Себе он взял большой стакан сока из красных сицилийских апельсинов.
- Скажите, а какая Ваша любимая мелодия?
- Трудно сказать, по-видимому, это все-таки «Девушка из Ипанемы» Антонио Карлоса Жобима. В 62-м году она с легкой руки Стэна Гетса пришла в Америку в пластинке «Босса-Нова». Она напоминает крупную раритетную жемчужину. Особо меня завораживает рефрен с дивными секвенциями. Вот, опять секвенции, кстати, Легран с сотоварищами в своем Париже ну просто никак не могли обойтись без этих самых тоновых, квартовых секвенций.
- Скажите, а кто еще из музыкантов прославил тромбон?
- Ну, не так много, как саксофонистов и трубачей, но можно вспомнить Томми Дорси, Бенни Грина, Роя Уилкинса и, конечно же, Глена Миллера с его знаменитой «Серенадой солнечной долины».
С лица Виктора Геральдовича все время не сходило восторженное выражение, сначала он его хотел как-то скрыть, но потом, видимо махнул рукой и просто предавался безотчетному счастью.
Между тем, зал стал наполняться жизнью. Возникло движение на эстрадке, расчехлилась ударная установка, расставились стойки с «шуровскими» микрофонами, замигали зелененькими диодами «пивэевские» усилки, кто-то потрогал бас-гитару с безладовым грифом, на сценке в специальном держателе появился желтый «Гибсон» аля Джордж Бенсон, зажглись боковые софиты, чуть слышно запел Нэт Кинг Кол. Осталось совсем немного до музыкального шаманства.
Через пять минут для обязательного разогрева заиграла команда прихиппованых разнокалиберных молодцов. У одного даже на голове имелась африканская тюбетейка, в которой с большей долей вероятности абориген экваториального Габона в городке Чибанга торгует местными сувенирами. Но почему-то, несмотря на прикид, аппаратуру, апломб, их джаз носил безоговорочное российское тавро. Может быть потом, когда они разыграются и немного согреют коммуникативные каналы, музыка их приобретет интернациональные черты.
Удивительное дело, Марианна Вадимовна на каком-то подкожном уровне почувствовала, как в воздухе, подобно флюидам из открытого одеколонного флакона стала разливаться общая мировая музыкальная информация. И странное дело, она в основном была джазового направления.
Она вдруг поняла, что именно сейчас ребята исполняют «Karabali» Хэрби Хэнкока. А следующей зазвучала легендарная «Tutu» Майлса Дэвиса, о чем она тут же сказала Виктору Геральдовичу. Тот поперхнулся соком и на протяжении всей пьесы не сводил ошеломленного взора со своей визави.
- А что они сейчас играют?
- «Sophisticatet lady» Дюка Эллингтона – не моргнув глазом, ответила она.
- Ну и дела.
- Я даже знаю, что они сыграют под завязку.
- Да, ну?
- Ну да, «It don't mean a thing», тоже Дюка Эллингтона.
Когда зазвучала последняя пьеса, на бедного джазмена было больно смотреть. Он погнул вилку и чуть не выжег взглядом в идеальном лице школьного администратора большую дырку.
Спасло ситуацию явление самого Фрэнка Лэйси. Был он в вязаной шапочке со свисающими дрэдами, с черно-седой бородой и сверкающими глазными белками. И все закрутилось в неистовом хороводе. Полтора часа музыкального экшена, двенадцать композиций, три органично вплетенных инструмента: тромбон, флюгельгорн и вокал. Публика опомнилась ближе к полуночи. Все захотели джэм-сэшн. И снова началась вакханалия. Все сошли с ума.
Нет, конечно, никто не хлопался в обморок, не бил друг друга по лицу, но всеобщий градус дошел до критического. Экспрессия музыкантов умножалась на зрительскую, что порождало коллективный экстаз. Любое даже маленькое соло тут же награждалось бешеными аплодисментами. Виктор Геральдович и Фрэнк Лэйси уже несколько минут, будто, бадминтонным воланом, перекидывались музыкальными фразами. Народ ревел от восторга.
Вдруг что-то сверху властно подняло из-за стола Марианну Вадимовну. Она сомнамбулически прошла к центру действия, сверлом ввинтилась в толпу, пробилась на сцену и похлопала по плечу беснующегося клавишника, который тут же безропотно уступил ей место.
Так, перед ней Kurzweil SP4-8. Достаточно простое сценическое фортепиано, полновзвешенная клавиатура, нормальные рояльные сэмплы. Играть очень даже можно.
Чувствуя космический кураж, дрожь в пальцах, нервическое подрагивание коленок, она бросилась со скалы в далекое море.
Глиссандо снизу вверх до первой октавы и сразу сначала спотыкающийся пассаж, потом все более уверенное голосоведение в правой руке по целотонной гамме.
- Что? Получайте Телониуса Монка!
Сразу за ним зазвучал Эррол Гарнер.
- Так, еще больше экспрессии и динамики. И о, чудо, начала выкристаллизовываться фортепианная манера, которую даже немного просвещенный слушатель не спутает ни с чем. Это же сам Оскар Питерсон!!!
Грамотный народ сразу уловил цимус, затих, стремясь не пропустить ни единого звука, а она, воодушевленная заслуженным вниманием, ушла в одухотворенный поливон. Наконец, как Питерсон, она стала помогать себе голосом, потом вошла во вкус и разродилась отборным скэтом. Публика заревела от восторга. Пианистка бросила клавиатуру, вскочила на ноги, явив народу все свои прелести, подскочила к центральному микрофону и с удвоенной энергией запела, демонстрируя вокальную буффонаду.
Сначала был маленький теплый голос Стэйси Кент, потом средний холодный Дайяны Кролл, затем появился надрыв Ди Ди Бриджуотер.
Внезапно в джазовую фактуру стали проникать элементы бельканто. Это было крайне необычно. Совершенным оперным голосом вокалистка опевала сложные альтерированные аккорды, не забывая о простых, запоминающихся мелодических мостиках, затем в моноткань стали проникать аккомпанирующие звуки: басы, пощелкивания, шум ветра, плавающие трезвучия в среднем диапазоне. В процесс включилась сама ламиора с ее традиционной музыкой.
Время снова остановилось. Никто из землян дотоле не слышал пения существ из третьего слоя большого луковичного брана, а тут еще сама ламиора впервые экспериментировала с музыкальным симбиозом, включив туда удивительный джазовый язык.
И тут ее озарило.
- Вот зачем она прибыла и провела тысячу лет в этой реальности! Собственно, девятьсот семьдесят шесть лет она, по сути, бездельничала, а только сегодня ухватила судьбу за хвост!
- Нет, конечно, все пережитое было несомненной подготовкой, взять, хотя бы Аделину Патти.
Пение, несмотря на искрометные размышления, не прерывалось ни на секунду, наоборот, оно наполнилось небывалым драматизмом. Там постоянно что-то происходило, то кто-то рождался, то падало большое дерево, то прорывалась невидимая дамба, то грохотал летний гром. Наконец шумы стали абстрагироваться, переходя в чистый музыкальный поток. Все в природе замерло, внимая этим волшебным мелодическим извивам.
Вдруг вокалистка снова подошла к инструменту и заиграла что-то земное, умиротворенное, балладное. Последовала череда сложных аккордов. Она опять запела, раскачиваясь перед микрофоном. Люди поняли через несколько секунд, что это было неспроста, ибо качание породило своеобразный эффект лесли.
Началось все издалека, постепенно приближаясь к слушателю. Цикличная форма, что же это напоминает?
Да это болеро! Оно закрутилось с Равеля, потом великий Шостакович обессмертил эту музыкальную форму, сочинив в первой части Allegretto своей седьмой симфонии тему наступления захватчиков в мышиной полевой форме, затем великолепный Эмерсон в «Abaddon's bolero» создал гармонически прорывный шедевр прогрессив рока. И теперь ее частное болеро. В апофеозном пике от немыслимо высоких звуков сначала разорвались почти все бутылки в баре, потрескались зеркала, потом сгорели софиты, и наконец, лопнули очковые линзы самой певицы.
На темной сцене разлилось бледно-фиолетовое сияние. Всех слушателей объял восторженный ужас. Вопреки традициям болеро, музыка не закончилась на кульминационной точке, а стала постепенно затихать. Гармоническая палитра свернулась до четырех функциональных аккордов и истаяла вдали невесомым призраком.
Все.
В мертвой тишине сувозь вакуумные стеклопакеты донеслось только далекое завывание разгоняющегося троллейбуса. Слушатели уподобились покойникам. Каждый из них закуклился в своей наспех сотканной оболочке и боялся потревожить обретенную тишину. Наконец какой-то смельчак робко хлопнул в ладоши, за ним потянулись остальные и вот, наконец, реагируя на произошедшее, все немедленно сошли с ума.
Зажегся свет. Люди не веря своим глазам, разглядывали музыкальную колдунью. Она скромно поклонилась, сошла со сцены, подошла к своему столику и села. Затем полезла в сумочку, вытащила что-то оттуда и передала это Виктору Геральдовичу.
- Я думаю, этих денег хватит на ремонт бара, замену зеркал и покупку элитного алкоголя, тем более, судя по запаху, в разбитых бутылках содержалось много несертифицированной продукции. А флакончик «Молинари» все-таки выдержал частотный удар. Будет нелишним взять его с собой.
В этом светоче культуры еще никто не видел такую гениальную и щедрую исполнительницу. Ее долго обнимали, целовали, она весело ворковала с заморским гостем на его родном языке и принимала восторженные поздравления от столпов отечественного джаза, сразу заняв положенную верхнюю строчку в иерархии джазовых небожителей.
Было уже далеко за полночь, когда пара взрослых людей, передвигающихся в особом медиумическом режиме, остановилась около подъезда дома, в котором снимал квартиру Виктор Геральдович.
- Правильно? Мы пришли по адресу?
- А как Вы узнали? И, вообще каким образом мы так быстро добрались до места моей временной лежки?
- Ну, это совсем несложно. Освоение такой техники – азы прикладного трансгрессивного ориентирования и передвижения. Еще я хочу сказать, что завтра Вы со всем своим холостяцким скарбом переедете в нормальную двухкомнатную квартиру, за которую Вам не придется платить неоправданно сумасшедшие деньги. Это жилье моих уехавших родственников.
Тут, конечно ламиорочка пошла на небольшой обман, ибо никаких родственников у нее не было. Она загодя приобрела две квартиры на всякий случай, тем более в деньгах она никогда не была ограничена.
- Вот это сюрприз! Вы удивляете меня все больше и больше. Простите, но я чувствую себя приживальцем, паразитирующим на вашем великодушии.
- Все, больше я не хочу слышать от Вас всякую сюсюкательную бредятину. Будем по-хорошему прагматичны. Вы меня научили джазу, я немного улучшила Ваши условия жизни.
- Я Вас научил?! Каким это образом? Рассказал несколько незначительных исторических фактов? Поумничал насчет секвенций, энгармонизмов, синкоп? А ну-ка вспомните, как Вы играли и пели? Как я Вас этому мог научить? Да на всем белом свете не найдется учителя, который бы Вам преподал сотую долю того, что Вы сегодня выдавали!
- Дело в том, что Вы ввели меня в ту эрию, где разлито искомое знание. Я его пыталась обрести на протяжении - тут ламиорочка чуть не проговорилась насчет неполной тысячи лет – довольно длительного времени. Я Вам действительно очень благодарна!
- В таком случае, может быть, Вы зайдете погреться и пригубить свой экзотический напиток.
- Молинари? А что, смелое предложение. Пожалуй, я откликнусь на Ваше хлебосольство.
В квартирке, несмотря на видимую пустоту, было довольно уютно, исключительно из-за чистоты и аккуратности. Ламиорочка, как проповедница этих качеств была приятно удивлена.
- Не снимайте обувь, по-моему, мы даже ни разу не прикоснулись к грязным мостовым. Как это у Вас получается?
- Хотите, научу?
- Конечно.
Ликер он разлил в пузатые бокалы и бросил туда по нескольку кубиков льда.
- Весьма, весьма, хотя напоминает ушные капли, которые мне закапывали в далеком детстве.
- Такое уж оно и далекое?
- У-у, целая вечность прошла…
Они сидели, не зажигая света на широком подоконнике. За окном спали тополя, неясно светился темный лежалый снег.
- Давно пора весне прийти, или хотя бы выпать свежему снегу.
- Осталось совсем немного, потерпи.
- Ух-х, я уже потихоньку перехожу на «ты» - мысленно подумала ламиора.
- Вот-вот, Марианна Вадимовна, хоть у меня не поворачивается язык, но может быть, мы уже перейдем на «ты»?
- Может быть.
- Ура.
Наступила тишина, слышно было, как вздыхают обои и релюшно потрескивает горячая вода в батареях отопления.
- После клубного послевкусья мне никогда не было так хорошо.
- И мне, хотя бы потому, что я не испытывала подобных чувств.
- А бельканто? Не может быть, чтобы Вы, простите, ты никогда не пела на оперной сцене.
- А-а, это все детский сад для старцев. Гербарийная музыка, от которой валит вековая пыль. Да пусть простят меня предки, эта музыка – заря человечества. Конечно, яркая, трепетная, наполненная чувствами, но гармонически примитивная. Разве ее сравнишь с высоколобым джазом. Гаэтано Доницетти и Эл Жеро, Пьетро Масканьи и Джино Ваннелли.
- Какие рельефные сравнения!
- Да, уж так получилось, не взыщите, вернее, не взыщи.
- Вот-вот.
- Можно я тебе задам вопрос?
- Конечно.
- У тебя есть загранпаспорт?
- Да.
- Сколько он еще будет валидным?
- Да он абсолютно свежий. В прошлом году менял, ездил в Италию на парад диксилендов, а что?
- Ты знаешь, только не перебивай меня, в ближайшее время я оформлю американские визы, и мы поедем в Нью-Йорк в гости к тамошним джазменам. Нас встретит и обласкает своим вниманием сам Фрэнк Лэйси. О чем, думаешь, я с ним шепталась целых пятнадцать минут?
- Ну, ты даешь!
- А как ты думаешь? Фрэнк Лэйси – это Брэнфорд и Уинтон Марсалисы, Хэрби Хэнкок, Рон Картер. Это, прежде всего, джазовое отделение Линкольн центра, где мы с тобой наповал убъем просвещенную публику.
- Ой, убийца! А на какие деньги мы поедем?
- Не извольте беспокоиться. Все под контролем.
- После сегодняшних событий я не могу тебе не верить.
- Правильно. Я только неделю доработаю до каникул. Детей так просто бросать нельзя. Я подготовлю все на ментальном уровне, и спокойно уйду.
- Ты знаешь, я тоже начинаю себя чувствовать твоим подопечным ребенком.
- Это не страшно. Пройдет немного времени и все изменится.
- Дело в том, что я не хочу ничего менять.
- Ну и не меняй.
- Не-ет, так не пойдет. Должны ведь быть отношения между мужчиной и женщиной. Или этого не будет?
- Все будет. Рожу тебе сначала девочку, которая эквилибристически заиграет шестьдесят четвертыми «Чардаш» Монти на валторне.
- Кошмар.
- Это еще не все. Вторым будет мальчик. Он закончит престижный джазовый колледж Беркли в Бостоне. Он будет играть на твоем любимом тромбоне, саксофоне и трубе.
- Ты богиня!
- Может быть ты отчасти прав.
И тут по комнате забегали бледно-фиолетовые сполохи.
- Боже, как красиво. Это ты?
- Я…
- Все, мне надо идти. До первых поцелуев еще несколько дней. Вот отпущу детей и буду свободна. Увидимся завтра.
- Я убийственно счастлив!
- Во-от, ты тоже убийца.
- Да-а, регламент трещит по швам. Ну и пусть! Это же прелестно, жить, освободившись от оков.
Ламиорочка свежая и помытая кутается в свое мягкое одеяльце.
- А как же Виктор? Я не смогу показаться ему в своем настоящем обличье!
- Сможешь. Он полюбит тебя еще сильней. Он будет трепетным хранителем самой большой тайны.
- Это не страшно?
- Наоборот, это дико завораживающе! С ним живет две женщины. Одна маленькая, другая большая. Одну любишь, как фею, другую, как любовницу и мать своих детей. При этом осознаешь, что в большой женщине находится волшебная начинка. По-моему, это его должно заводить до предобморочного состояния.
- Впереди еще сорок семь лет. По людским меркам это много. Будем жить. Так, надо еще слетать в доломитовые Альпы. Там под фундаментом одного шале в небольшой каверночке покоится трехсоткаратный изумруд чистой воды, который с применением легкой одури она выманила у Адольфа Шикльгрубера, когда он поздравлял ее, как Лени Рифеншталь за «Триумф воли». Этот камешек на хорошем буржуйском аукционе будет стоить несколько сотен миллионов долларов.
А еще есть заначка в замке Анэ в долине Луары. Еще до адюльтера с королем Генрихом II умерший первый муж нанимал хорошего архитектора Фелибера Делорма для реконструкции потомственного замка. Там в подвалах по ее просьбе был оборудован тайник. Так вот, она, будучи опальной Дианой де Пуатье вернула Марии Ромоле ди Лоренцо всем известной, как Екатерина Медичи – законной вдове не все драгоценности и золотые монеты. Они до сих пор лежат в том тайнике. Но это потом, а может и вовсе не понадобится.
- Самое главное, преглавное, преглавное сейчас жить самой простой, самой обыкновенной, счастливой человеческой жизнью, погрузиться в его естество и дать утонуть ему без надежды на всплытие в моих глазных водоворотах цвета распустившегося розмарина.
Но судьба, вернее, устроители эксперимента думали иначе. Нельзя было допускать, чтобы овеществленные сведения о ламиорах, квилатах и вингах всплыли в земной реальности, тем более миссия была выполнена.
На излете ночи наспех одетая Марианна Вадимовна выпорхнула в дверь. Ее не было сорок минут.
Потом заплаканная ламиорочка сидела на ветке орхидеи и неотрывно смотрела на крышу соседнего дома. Еще мгновение, и из-за нее ударил первый луч восходящего солнца. Тут все и случилось.
Крохотное существо, будто, вспыхнуло изнутри. По комнате разлилось густое фиолетовое свечение. Это был ее последний подарок миру, в котором она прожила неполную тысячу лет. К сожалению, его оценили только комнатные цветы.
Через десять минут осторожно провернулся ригель замка. В квартиру вошли двое. Были они безлики, в темно-серых куртках, вязаных шапочках и просторных ботинках на мягкой подошве.
Первым делом они расстелили на полу толстую пленку, перетащили туда обездвиженное тело и обильно побрызгали его из спреевых баллончиков. Затем один выгреб из шкафчика прикроватной тумбочки крохотную перинку, одеяло и подушки, другой вытащил из кухонного пенала многочисленные пузырьки и скляночки. Все это они побросали на оплывающее тело и еще побрызгали из баллончиков. Через десять минут на пленке лежала объемная клякса из коллоидной субстанции, которую тотчас вылили в унитаз и хорошенько смыли водой. Пленку протерли, сложили в несколько раз и взяли с собой.
Вроде все. В прихожей один засунул по локоть руку прямо в стенку и вытащил оттуда простую хозяйственную сумку. Открыл ее, небрежно пошуршал банковскими упаковками и снова застегнул ее.
Провернулся замок и все стихло.
Администраторшу хватились на следующий день. Подали заявление в милицию. Через полагающиеся три дня квартиру вскрыли, но не нашли никого и ничего. Насилу отыскали родственника из Австралии, который, не веря своему счастью, через полгода вошел в наследство, продал дорогое жилье и уехал на свою вторую родину с приятно утяжеленным карманом.
В школе воцарился траур на неделю. Дети ничего не ели в столовой, ходили с опущенными глазами, все школьные цветы повесили головки и вскоре засохли.
Виктор Геральдович очень сильно убивался. Месяц не мог играть на тромбоне. Говорят, даже начал выпивать.
Когда потеплело, все-таки переехал в новую квартиру. Она оказалась не двухкомнатной, а четырехкомнатной. На столе лежал нотариально заверенный бланк дарственной на его имя. Под ним он обнаружил записку, где стрекозиным почерком было написано:
Милый Виктор!
Прошу покорно простить меня за внезапное исчезновение. Все произошло не по моей воле, но это отнюдь не носит криминальный характер.
Умоляю, никуда не обращайся в поисках меня. Этим ты только навредишь себе и мне.
Смею надеяться, что воспоминания обо мне не нанесут тебе глубокой душевной раны.
В шкафу прихожей ты обнаружишь простую хозяйственную сумку. В ней деньги, которые тебе понадобятся для поездки в Америку и на повседневную жизнь. А еще там лежит что-то особенное. Открой поскорее сумку!
Нежно прощаюсь, твоя Марианна.
Виктор Геральдович на негнущихся ногах прошел в прихожую. Сумку он обнаружил действительно в платяном шкафу. Она была полна пачек долларов. На дне он нащупал небольшой сверток, развернул его и обомлел.
На его ладони лежала крохотная статуэтка девушки дивной красоты. Так и есть, черты ее, и пропорции удивительно напоминают Марианну. Поднеся точеную фигурку к свету, он заметил, как неправдоподобно живо сверкнули глаза заповедного цвета, цвета распустившегося розмарина