До чего же хорошо готовят в седьмой столовой! А морально-психологический климат, какой! Рука сама тянется к книге жалоб и предложений, чтобы, не дрогнув ни одной пальцевой фалангой написать что-нибудь хорошее и проникновенное, типа: «спасибо за зразы с обабками, пироги с рыбой, ни единой косточки не нашел, кто на выемке костей сидит, тому особое спасибо, из-за нее, противной, чуть в больницу не попал. В рассольнике есть мясо, в тефтелях подлива хорошая, как готовит бабушка, хлеб свежий, горчица правильная, от нее текут слезы, сроду не пил кисель, а тут прорвало, даже клюква попадается. Тюль на окнах чистая, скатертя свежие, правда, не на всех столах, даже букетики из гортензий стоят».
Действительно, во всем правы восторженные едоки.
Начнем, пожалуй, с пола. В прошлом году заливали террацевый с рисунком в ромбик. На стенах отбита панелька светло-салатовая, поверху идет накат лимонный с веночками розовыми. Красота! Глаза без принуждения не отводятся. На окнах гардины с тюлем и набивными шторами. На белом потолке с гипсовыми виньетками три люстры пятирожковые. Еще есть бра на простенках. Загляденье! Свету, как в большом театре! Оно, конечно, может быть, очень сильно и не нужно, тем более, в основном людской поток кормится в обед, но вечером, тоже до второй смены любят ужинать рабочие, а возьми банкеты, поминки, проводы в армию, мероприятия праздничные. Люди, бывает, за полночь расходятся. И все довольные, практически, без мордобоя.
А вы в меню-то загляните. Одной картошки четыре вида, и пюрешка, и отварная с укропчиком, и припущенная на смальце, и картофельные колобки с грибками. Для аппетита, конечно, имеется сельдь провесная с тремя кольцами лука и столовой ложкой зеленого горошка, редька тонкими ломтиками с подсолнечным маслом, винегретик, огурчики бочковые, капустный салатик.
Первое: и суп министерский с говяжьими ломтиками, и борщ, в котором собрано, кажется, все огородное поголовье, и жгучий кавказский суп-харчо, и пользительный наваристый гороховый супчик, и ушка из голавлей, и диетический куриный бульон.
От вторых блюд глаза туманятся, а под языком начинают бить слюнные источники. Тут и свиные и телячьи поджарки, и куриные ноги, и почки, и печень, и котлетки, и шницеля. Итээровцы особо любят жареную картошечку с рубленым бифштексом, на котором покоится дрожащий архипелаг яичной глазуньи, а в уголочке тарелки скромно полеживает горка продернутого на маслице репчатого лучка. Им потом конечно хочется кофе черного с каплей коньяка, но чего нет, того нет. Есть чай грузинский №3 с жженкой, есть сок сливовый из трехлитровой банки, опять-таки кисель и компотик сухофруктовый.
Ладно, что-то мы топчемся на разблюдовке, пора и о людях вспомнить. На дворе вовсю бушуют шестидесятые. Народ, глядишь, приоделся, дамы красят губы, духами мажутся. А что не мазаться, рудники процветают, руды дают больше половины всей добычи по стране, народу понаехало: техники, инженеры, врачи, учителя, горняки. В магазинах продуктов, промтоваров полно, деноминацию сделали.
Люди бостон покупают, костюмы, пальто шъют. Асфальт везде постелили, пыли не стало. Не, конечно пыль есть, но ее гораздо меньше стало. Раньше в автобусе едешь по лету, лучше фортки не раскрывать, и так дышишь через раз, а то и через носовой платок.
А щас, на третий северный с ветерком, и шторки и сиденья чистые. Хорошо.
Так вот, о людях, значит. В этой седьмой столовой служила старшей поварихой Зинаида Федоровна Расторгуева. Женщина очень даже ничего себе, в соку и сиропе, пыхала здоровьем изрядно. Специалист хороший, работник радивый, и человек душевный. Если кому плохо, она тут, как тут, всплакнет вместе, языком деликатно поцокает, по бедрам с оттяжкой ладонью постучит для полного выражения чувств.
Потерпевший сразу успокаивается, как же, такое внимание и, инцидент сам собой рассасывается.
Заведущей столовой была Тамара Васильевна, значительная женщина, корпусная, образование, опять-таки имела, не подкопаешься. Обычно кричит из своего кабинета – Зинаида Фёддна, зайдите ко мне, пожалуйста!
- Лечу, токо в поджарку водички капну, а то пригорит Тамара Васильна!
Были еще грузчики и разнорабочие: крепкий старик Мамонтов и жилистый мужик Васька Копылов, две поварихи: Люся и Капа, ну, там костелянша, кладовщик, ночной сторож, прачка, даже свой художник был.
А как же, столовая, считай, на центральной площади стоит, демонстрации два раза в году проходят, выборы там, праздники различные. Наглядная агитация нужна про съезды, семилетки, интернациональную дружбу с компартиями развивающихся стран. Вот и висят на злобу дня не выгорающие на солнце масляные строители коммунизма, их братья с разным цветом кожи на фоне толстых конституционных книг, строительных кранов и бесконечных призывов что-то выполнить и перевыполнить.
Вот и длиннющая зима начала терять свою скрипучую силу. На дорожных грейдерных отвалах, глядящих на юг, снег пожелтел и стал вваливаться вовнутрь, как щеки у беззубых старух. Тротуары под ногами многочисленных прохожих даже подтаивали, но ночной холод жестоко мстил, смораживая кашу в плохо проходимые, скользкие микроторосы. Полуденное солнце и резиновые подметки делали свое дело и уже кое-где стали видны доски и асфальт.
В обеденном зале тепло, шум стоит производительный, как в пчелином улье, звякают вилки, ложки, тарелки, добрый говор, радио тихонечко в уголке живет, сразу сон морит после морозца, но нет, надо не зевать, а то селедочка закончится. Лица у всех после еды красные, сальные и глупые. Правильно говорят: сытое брюхо к ученью глухо.
А что делать, надо ехать снова на работу. Люди выходят на улицу, пыхтят на морозе горячими ртами, садятся в слегка выстуженные автобусы и немедленно начинают клевать носами неизвестную крупу, урывая дополнительные пятнадцать минут.
И так каждый день кроме воскресенья.
Наша повариха была из местных, жила с матерью в аккуратном домике на четыре окна рядом с небольшой незамерзающей, ржавой речкой, вытекающей из подземных шахт. Зимой все ее окрестности покрывались тончайшими кристаллами изморози, а в воздухе парила таинственная белесая завеса. Было, как в сказке и хотелось верить в самые невероятные чудеса.
В этой сказке в серебряных от зазевавшейся луны предутренних сумерках, а ближе к весне в сопровождении узкой свекольной полоски пробуждающегося неба, она короночным скрежетом распугивая судорожную зевоту, открывала поющую калитку и выходила на неясную, скрипучую дорогу, чтобы первой прийти к своему рабочему месту.
Сторож уже не спал. Он в залосненном тулупе на исподнюю рубаху растапливал плиту для готовки мелких блюд. При виде Зинаиды он всегда плотоядно улыбался, как старый кот при виде скользкого гальяна.
- Эх, какой товар пропадает, баба духовитая, да румяная, как шаньга налевная, съел бы, да зубов немае…
- Прокопьич, тебе на печи с поспевающей брагой лежать, а не щелкать зубом на луну. Кобелек еще тот.
- Эх, мне бы годков нес-ско скостить, я бы пластинку с патефона с «брызгами шампанского» не снимал, в туре вальса тебя окрутил.
- Дед, брызги шампанского-то танго.
- А все равно бы окрутил.
Щелкали переключатели на мармитах, духовке. Наливалась вода в большие и средние кастрюли. Доставалось меню, ведомости, калькуляции с потребным количеством исходных продуктов. Потихоньку в жизнь вливались новые персонажи.
Копылов на отполированном руками металлическом крюке притягивал тяжелый свиной бок с подкожным салом в полкирпича. Они с Мамонтовым заволакивали его на чудовищную листвяную чурку и раздавались хрякающие звуки разрубаемого костяка.
Потом Капа вытапливала смалец из шкварок. Приходиось открывать окна, вентиляция плохо справлялась с чадом, да и нашинкованный лучок резал глаза. Работа кипела. К хозяйственному входу столовой потянулась вышколенная окрестная живность. Если кошки были разнообразного окраса, то над собаками явно постарались единые доминирующие родители. Они все были, как на подбор чепрачного оттенка, цветом и повадками, напоминая африканских гиен.
Отчаянно виляя облезлыми хвостами, собаки и кошки обступали свою богиню, а ей, как правило, была повариха Люся, и с раболепием принимали, хвосты, мослы, хрящи и прочие вкусноты. Правда, после этого раболепие сразу заканчивалось и наступали серъезные будни, когда на кулинарный изыск претендовало сразу несколько алкающих ртов. Могли последовать визги, обиженный лай и полузадушенное хрипение.
Потом все куда-то расходились. Оставался только большой старый пес по кличке Егерь и рыжий котяра Базилио с одним утопленным в глазнице оком, полыхающим недобрым огнем.
Начинало пахнуть уварившимся мясом, жареной навагой, умиротворенным ароматом разваренных сухофруктов и свежей выпечкой.
К полдвенадцати все плавно перемещались к раздаче. Ночной сторож, так и не уйдя домой, дрых в складе сыпучки в обнимку с банкой зеленого горошка. От него подозрительно попахивало тяжелым чесночно-пивным духом.
Между тем, разглаживались складки на скатертях, расставлялись солонки, перечницы и баночки с горчицей. Заодно поливалась отстоянной водой китайская роза и большой фикус.
С этого момента за СССР не было обидно. Если бы в столовую вошли одновременно Патрис Лумумба, Янаш Кадар, Владислав Гомулка, Вальтер Ульбрихт в сопровождении Никиты Сергеевича Хрущева и сели бы за один стол, то отобедав, они вышли из предприятия общественного питания совершенно счастливыми. На улице, они, дымя сигаретами, единодушно признали бы наглядную агитацию политически выверенной, идеологически верной и художественно правдивой, затем погрузились в правительственный дредноут марки «Чайка» и убыли в государственном направлении.
Все, наваждение рассеялось. За работу товарищи. Пора кормить трудящихся.
Прав все-таки Прокопьич. Зина была точно, как свежеиспеченная шанежка, но на сегодняшний день, ее вкусноты некому пробовать. В прошлом году был Николай Морозов - бригадир забойщиков, крепкий мужчина с соломенными волосами, зачесанными наверх. Подарил радиолу, пластинки Трошина, носил сладкое вино, фрукты и обещал жениться. Потом выяснилось, что он скрытый запойный пьяница, скандалист.
Однажды даже поднял руку на Зину, но не на ту напал, получил достойный отпор и с синяком и расколотыми пластинками убыл восвояси. Родиолу Зина оставила себе в качестве компенсации за моральный ущерб, а пластинок было не жалко, Трошин ей не нравился.
Потом нарисовался тоже Николай, но только Мурнаев - старый приятель еще по школе и техникуму. Хороший парень, говорливый, общительный, свой не только в доску, но и в брус, похожий на тезку Николая Рыбникова. Он тоже ходил в пиджаке, наброшенном на плечи, со смаком курил, играл на гитаре и пел небольшим, но уверенным голосом. Хорошо зарабатывал механиком в ЦэРМэМэ. Ухаживал красиво, подарил сережки золотые, перестелил шифер на крыше. Мать в нем души не чаяла. Но потом Николай второй, похожий на третьего почему-то охладел, как говорится, поматросил и свалил в Липецк к тетке.
Прекрасная повариха сильно переживала. Ее реноме был нанесен чувствительный удар, правда она слова такого не знала. Если быть поближе к простой истине, то в душу ее будто стошнили чем-то зловонным, после недельного перепоя и пропавшей пищи.
- Чем она заслужила такое пренебрежение?
Целую неделю ходила сама не своя, все из рук валилось, чуть себе палец не отрезала, а бедную Капу обварила рассольником. Ничего, снова втянулась в работу, кулебяки и расстегаи навострилась делать, а тут еще случай такой приключился.
Что-то перестала работать большая мясорубка на толстой станине и колесиках. Вызвали электрика. Тот разобрал ее, отвинтил верхнюю панель станины и чуть не упал в обморок от увиденного. Всю внутреннюю полость заполняли активно шевелящиеся белые черви, очевидно питающиеся проливающимся мясным соком, проникающим вовнутрь через щели в обшивке.
Гневу заведующей не было предела. Надо было кого-то увольнять, но кого? Виноватыми были все по совокупности. Конфликт разрядил старик Мамонтов – заядлый рыболов. Он попросту сгреб опарышей совковой лопатой в мешок из-под сахара и унес это непотребство в неизвестном направлении. Ему за это даже дали два отгула, которые он провел на Троицком озере и наловил килограмм тридцать отличных карасей, которыми несколько дней кормили столовских едоков.
Как говорится, все довольны, все смеются.
Вот, в таком шатком положении Зинаида прожила всю зиму, только работа спасала. По весне новая напасть свалилась. Каждую ночь ей стали сниться удивительные сны.
Конечно, снился Коля Мурнаев. Но почему-то он был постоянно одет в демикотоновую рубаху с вислыми брыжами перечного цвета с красными огурцами, длинную шевиотовую юбку, резиновые ботики, плисовую, порыжевшую от длительного ношения жакетку и светлый платок в мушку, обычно надеваемый бабами в пору летнего сенокоса. У него всегда был в левой руке подойник с парным молоком. Другую руку он протягивал вперед и немного вниз, явно приглашая отведать молочка.
Снился Николай Морозов. Обычно он был абсолютно гол и перепачкан до глаз терракотовой рудничной пылью. Как ни странно, лоб и соломенные волосы его были всегда чисты. Он скалил редковатые зубы, как пианинные клавиши в приветственной улыбке. В одной руке он держал полбутылки восемнадцатого портвейна, в другой дрыгающийся отбойный молоток.
А еще были сны очень странные.
Снилось ей, будто она варит щи, наваристые, вкусные, с мясом конечно. Кастрюля большая, алюминиевая, полная. Весь город можно накормить. Мешает она половником, со дна гущу поднимает, и тут что-то тяжелое зацепилось. Тянет она вверх разливательную ложку, а в ней в капустных водорослях голова лежит человеческая, совершенно не вареная, будто живая, и глазами смотрит. Что-то знакомое лицо показалось, глядь, дак это ее голова полеживает в половнике! Губы шевелятся, силится что-то сказать, но не получается, воздух из легких не поступает.
Ужас!
А тут еще повадился приходить перед самым пробуждением супостат какой-то с головой столовской собаки по кличке Егерь. Рожа нечесаная, нос большой, фиолетовый в порах, а сам глядит куда-то все в сторону, подкашливает и постоянно сглатывает что-то недопережеванное. Стоит на ногах кривых и шерсть рыжая из-под брючин высовывается с лямками кальсонными. Руки ухожены, на пальцах маникюр. В руках держит колбочки, пробирочки разные, смешивает жидкости разноцветные, торопится. Из кармана торчит трубка телефонная, которую он постоянно достает и говорит туда коротким лающим голосом. Еще он подносит палец к губам, делает значительные глаза, мол, ТИШ-ШЕ, соблюдайте товарищи государственную тайну.
От увиденной картины веет такой неописуемой мерзостью, что холодеют руки, а во рту собирается железистый комок.
Обычно после сна Зинаида минут пять сидит на кровати, стремясь побороть дурноту. Даже когда она идет привычной дорогой на работу меж цветущих черемуховых кустов и пробных петушиных самоутверждающихся вскриков, бесовское наваждение еще полыхает полузадушенным огнем где-то глубоко внутри. Потом, когда только встречаются люди, их приветствия и неспешные разговоры о том, о сём, тушат зловещие уголья.
Время-то как быстро бежит. Вот уж и первомай наступил. Теплота проникновенная в воздухе разлита, пионеры в одних рубашках с красными галстуками. Мужчины и женщины разодеты изо всех сил. Пахнет «Ландышем» и «Красной Москвой». У всех в руках воздушные шарики флажки, искусственные цветы, портреты политических лидеров. Колонны соревнуются, кто лучше. Из площадных громкоговорителей звучит бравурная музыка. В основном это марши и песни про Ленина и коммунистическую партию.
Столовский персонал пришел на работу в пять утра. Уже сделаны все приготовления. Зал украшен транспарантами, цветными гирляндами, веточками цветущей яблони. По случаю праздника работает буфет, где застенчиво торгуют пивом, вином и водкой. Нарезаны бутерброды с колбасой, вареным мясом, копченой рыбой. Пирожки, булочки радуют глаз румяными бочками. Островком стоят бутылки со сладкой газированной водой.
Все прильнули к окнам.
- Смотрите, директор идет, а вон начальник ПТО с женой, красивая и пальто реглан на ней новое, модное. А вон Рахматулиха, разоделась в пух и прах. О-о, наша классная Наталья Владимировна! А из машиносчетного-то девки ладные какие. Ой, а вон зубной врач Вебер, красавец-мужчина! И Коротовский, с ним работает, в сером костюме тоже статный, и жена с ним, химичка из первой школы, хорошая женщина.
- Все, бабоньки, пора двери открывать, к нам уже стучатся посетители!
- Ясненько, Тамара Васильна!
Через распахнутые двери вошла большая жизнь. Все в основном стояли в буфет, это потом к обеду народ захочет кушать, но все равно и первое и второе было готово и ждало своих едоков.
Люди торопливо опрокидывали граненые стопочки, запивали духовитым колючим «Ситро», жевали бутерброды, повторяли. Дамы жеманно пригубливали сладкий «Кокур», оставляя на кромках стаканов губную помаду.
Ближе к пяти в обеденном зале был накрыт праздничный банкет. Были все первые, вторые и третьи лица с женами. Произносились тосты, здравницы. Принесли родиолу, зазвучала музыка. Народ, изголодавшийся по нехитрым развлечениям, повалил танцевать. За столом остался только начальник отдела труда и заработной платы со скрипучим ножным протезом и очень пьяненький инженер по технике безопасности. Они сидели на разных концах стола, но все равно как-то пытались говорить, стремясь пререкричать радиолу.
Ура! Впереди еще два выходных. Даже столовая не будет работать. За это время надо матери помочь вскопать огород, посадить картошку, морковку, свеклу, горох и всякую пищевую траву. Еще надо обкопать малину, смородину, посадить кое-какие цветы.
За день, умаявшись, Зинаида, привычно потосковав о своей одинокой доле, немного всплакнув, погружалась в спасительный сон, но опять приходил супостат на кривых собачьих ногах, сгибающихся не как у людей вперед, а назад. От него пахло сырой осокой, кислой осиновой корой и жидкими рыбными кишками. А потом, когда он доставал из кармана черный пистолет и махал им перед собой, пахло намокшим листовым железом.
Все время он спесиво морщил нос, ожесточенно ковырялся в ушах и издавал тонкие ноющие звуки. Ну, просто гадость тошнотворная! Мерзота ползучая!
Помогала только валерьянка. Тогда она надолго проваливалась в трясину безмолвного сна без вскрика и чувства.
Прошло еще несколько дней. Страна готовилась встретить день Победы. Столовая работала в авральном режиме. Говорили, что из области понаедут большие шишки чествовать местного Героя Советского Союза, о котором вспоминали только накануне больших праздников. А тут еще на голову свалился проверяющий из областного треста ресторанов и столовых. Позвонили, мол, едет.
Как раз прибыл в праздник, ни дна ему, ни покрышки. Говорит, проверять финансовые документы не буду, не дрожите, а проверю токо качество приготовленной пищи.
Сам скалится, как свежезабитый гвоздь в сосновую доску. При ем чемоданишко с пробирками и лакмусовыми бумажками, ведомости какие-то, пипетки, перчатки резиновые. Похихикивает, подкашливает, подсасывает что-то под языком. Ходит цаплей в туфлях на каблуках. Костюмишко вислый какой-то, карманы топорщатся, но рубаха белая и галстук в разнокалиберную полоску. Сам в очках роговых, тонких усиках и волосы, как у Коли Морозова наверх зачесаны.
Стали показывать ему еду праздничную: ушку из стерлядки, рулеты куриные с черносливом в сметанно-чесночном соусе, ромштексы под легкой томатной заливкой, даже мороженое показали на льду. Он везде сует пипетку свою, берет пробы, потом полощет ее в колбе с синей водой.
Тут как раз начали заходить почетные люди. Заведующая, поварихи и все лица, приписанные к столовой ломанулись в зал. Осталась только старшая повариха Зинаида Федоровна.
Тип этот удвоил темп, повторяя, как заведенный – щас, щас, щас.
При этом он морщил нос и тонко сопел.
- Где она видела и слышала все это?
- Да, конечно же во сне! Там этот бесяра вытворял похожие пассы.
Нехорошее предчувствие овладело ей.
- Ну, точно гад из сна! Там тоже он орудовал с какими-то пробирочками и лаял в телефон. Не хватало только черного пистолета.
И вдруг она отчетливо поняла, что не брал он пробы, а наоборот заносил в пищу что-то инороднее, а возможно, ядовитое.
- А что? Сейчас все начальство кушать будет еду, которую опоганил этот супостат.
Сомнений больше не оставалось.
Страшным голосом она произнесла – а ну, вражина, руки свои гнилые подыми-ка вверх, кончай поганить мою еду!
Проверяющий сильно вздрогнул и медленно обернулся. На его лице блуждала разведенная улыбка, но глаза за большими очками были подобны изюминам в играющем квасе. Они ни на минуту не оставались на месте. Он что-то проскрипел в ответ и вытащил из пиджачного кармана, так и есть, большой черный пистолет. Затем он приложил указательный палец левой руки к кривящимся губам и по котовьи зашипел. ТИШ-ШЕ…
- Ух, ты гниль подколодная! Опарыш гноевой! Ты кого успокаиваешь?! Меня, обозленную бабу, брошенную такими же сволочами как ты? А ты еще и вражина, шпиён, шпиён, шпиён!
Загипнотизированный повторами, лжепроверяющий ослабил внимание, пугливо отступая от разъяренной поварихи. Она же тем временем схватила с мармита за длинную ручку немаленькую сковородку с приготовленными голубцами. Чугунный диск, утяжеленный капустно-мясным содержимым, описал короткую подъемную дугу и врезался снизу в скулу незадачливого визитера. Встревоженное инерцией сковородное нутро селевым потоком устремилось вверх и горячей массой облепило все лицо диверсанта, а что это был диверсант, Зинаида уже не сомневалась.
Раздался крик, исполненный невыразимого ужаса, одновременно с ним прозвучало два выстрела.
Вбежавшие люди обнаружили страшную картину. На полу лежал маленький человечек, из которого, будто выпустили весь воздух. С ног до головы он был залит томатным соусом вперемежку с мясным фаршем и размотавшимися капустными листьями. Над ним склонилась окровавленная повариха и подобно патефону с заезженной пластинкой повторяла – ух, шпиён, вражина, шпиён, вражина.
Раны у поварихи оказались не очень серъезными. Две пули попали в мягкие ткани, которых у героической работницы столовой №7 было хоть отбавляй.
Происшествие в маленьком уральском городке стало достоянием самой широкой общественности. За этим была политическая подоплека. Складывалась хорошая коллекция: американский отравитель и летчик Пауэрс. Выяснилось, что в колбе с синей водой кишели бациллы сибирской язвы.
Диверсант пришел в себя только через два дня. Сначала он молчал и запирался, а когда увидел специально привезенную Зинаиду Федоровну, то забился в крупном ознобе и сразу стал давать интересующие следствие показания.
А молва-то, она что? Третью ногу приделает, глаз в затылке просверлит.
Народ судачил, что в каблуке у шпика была упрятана особо сильная взрывчатка, способная поднять на воздух все шахты рудника. В чемодане, дескать, радиостанция была, можно до Марса дозвониться, не то, что до Америки. А яда было столько, что можно уморить все население Российской Федерации с Украиной и Таджикистаном впридачу.
- А как ухайдокала наша Зинаида этого вооруженного диверсанта, и пистолет, и ручка с отравленной стрелкой не помогла! Насилу отходили, говорят, пришлось применить специальные кремлевские тонизаторы.
А если вправду, то заметка о подвиге поварихи была напечатана во всех газетах страны. Зинаиду наградили орденом Красной звезды и медалью За отвагу. Также выдали премию от рудника в сумме пяти тысяч рублей.
Вот так начальство оценило свою жизнь. Конечно, многие радовались, но некоторые завидовали. А самая большая радость ждала Зину дней через десять. Появился Кольша Мурнаев.
Оказывается, он не хотел ей говорить о том, что уехал в Липецк, входить в наследство. От тетки ему, как единственному наследнику перепал домик с десятью сотками. Хозяйство, скотинка, пчелы, теплица. Хотел проверить свои чувства. Понял, что полюбил накрепко и навеки. Все добро, дескать, ложит к ее ногам.
А что, очень даже хорошо. Мужик он домовитый. За ним, как за каменной стеной.
Продали домик в четыре окошка на берегу незамерзающей речки. Мать взяли с собой, по хозяйству будет помогать, радоваться за молодых, может, если детки пойдут, пестовать их будет. Втроем уехали в хороший город Липецк. Говорят, сразу купили «Москвича».
Сны-то все Зинаидины в руку. Выродок собачий оказался на самом деле. Колька Мурнаев с ней стал мягким, как женщина, угощающая парным молоком. Другой Колька, только Морозов через пьянку, да работу угарную в забое получил виброболезнь, когда мясо от костей отваливается, долго лечился. И щас никто не знает где он. С вареной головой токо закавыка, разве, что прировнять ее к пулевым ранениям, мало ли што ум-то может во сне выкинуть.
Хорошо сказала теща Николая Мурнаева перед отъездом – чо сопли-то морозить на севере, когда есть, места потеплей.