Поморье оказалось таким, каким и должно было оказаться. С севера, с Белого моря, пришёл шторм. Серо-пёстрое взъерошенное море. Бесятся волны на мелководье, ловно подплясывают прибрежные островки. Хмуро, зябко. Август как-то резко перемахнул на осень. Мокрая архаика деревянной архитектуры – заколоченная пятиглавая церковь без колокольни, в которой ещё крестились двумя перстами; дедовские избы с поветями, амбары, баньки, сетницы. Всё какое-то кряжистое покосившееся.
Село как архетип всей русской жизни.
Пусто, будто все уехали на привёзшем меня рейсовом «ПАЗике». Полоска реки, тугая осочная трава у берега, мостки забегающие далеко в воду, у каждого на якоре покачиваются карбасы.
Наваливается вечер. Чавкаю сапогами от избы к избе.Старик молча рассматривает меня с крыльца, слушает.
-Ну да ладно,- наконец махнул рукой,- не через порог же разговаривать, заходи, давай в дом …
В печке жиденько догорает огонь. На сковороде мелкие, как оладушки, вчерашние камбалёшки.
-Скусная рыбёшка, попробуй ка, вчера насобирал.
Потом электрический самовар, чай из эмалированных кружек. Старик со впалыми щеками и какими-то белыми губами. В окостеневшем теле вся скопленная годами усталость. На ногах толстые шерстяные носки с надвязанными пятками.
Со стены строгий лобастый чудотворец благословляет изящным изгибом пальцев.
-Нельзя помирать раньше смерти,- каким-то мозжащим голосом говорит старик.
Он грустно улыбается своим мыслям.
В прямоугольнике окошка, живая картина - мокрая рябина с обвисшими гроздьями ягод и сруб Петропавловской церкви, за ней кусок пейзажа. Ощущение присутствия Бога.
-Чаю подгорячить?
Старик ставит кружку под самоварный кран.
-Тебе бы, паря, годов тридцать назад поприехать фотографировать.
Уже тогда пошагал народ, кто на лесопункт, кто в город.
Вишь, как прибрежный лов, сказывают, государству стал не выгоден, так и побёг народ с деревни. Проще стало траулер в Архангельске снарядить. Вот и обезлюдел берег. Теперь одни старики да дачники.
Через два дня, утром, по убылой воде хожу по ребристому морскому дну в километре от берега. Пучки водорослей, гладкие камни, лужицы солёной воды, разлапистые морские звёзды. Ветер подметает песок, холодит лицо и уши. Хорошо старик дал заношенный ватник. Ещё дальше неспешно бродят люди в подвёрнутых ниже колен сапогах и с корзинами. Они собирают мелких камбалок, оставшихся в неглубоких ямках с морской водой.
Пейзаж с пятнами дальних островов, словно вылепленных из пластилина, и густой лазурью далёкого моря. Вразброд тянутся по васильковому небу облака. А ещё дальше за островами, лежат Соловки.
Оставив в деревне старика, и бросив всё прошлое на берегу,хожу с фотоаппаратом, с упоением снимаю пейзажи. Попутно рассовываю по карманам мелкие ракушки и обломки кораллов, больше похожих на осевшую пивную пену.
Спускается вечер, край неба забит белыми облаками,
над лесом неторопливо варится малиновый закат.
Мы с помором Сашкой утянулись на вёслах на островок в паре километров от берега.
Сашка уверенно гребёт. У меня в ногах лежит грубо обструганная мачта, а на носу топорщится свёрнутый грубый парус. Бак пустой уже вторую неделю. Бензина нет. Денег на бензин тоже.
Русский семнадцатый век, не хватает только протяжной поморской песни, похожей на молитву. Сашка будет ставить сети на ночь, а утром, вытряхнув улов, вернётся в Вирму. Меня взял с собой за бутылку водки и из любопытства.
-Перестройка, мать их! Перестроились! Опять на вёслах да под парусом! Как при царе! Был бы бензин, уже давно чай пили бы на острове,- смеётся помор осипшим голосом и мусолит губами потухшую папиросу.
Через пару часов темнота обступила костёр, мы придвинулись ближе к огню, щекам и коленям было жарко, лакировано блестела резина сапог.Спина зябла. Глаза слезились от дыма. Тихо потрескивали сучья. Подсвеченные снизу костром, несколько высоченных елей уходили макушками в ночное небо и там терялись. Они казались бесконечными, как и сама эта ночь. Выпили, душа расправилась, Сашка запел деревенские частушки...про Горбачёва с Райкой. Море тихо торопилось ленивым накатом к берегу, где постно доживала рубленная топором Вирма.
Откуда-то из Заполярья уже брела осень.
Таганка, май 2013
фотография автора