ПАВШИНО. Паниковский
-Ладно, Мишка, твою байку про пасхальные яйца мы слышали. А что у вас был за случай, после которого Сережку прозвали Паниковским? Девчонок тогда с вами не было, и до нас дошли только обрывки слухов.
-О! Это было превосходно! - Мишка закатил глаза и причмокнул губами, чтобы девчонки поняли, что случай был действительно замечательным. - Если не будете перебивать, попытаюсь не пропустить подробности.
Октябрь уже перевалил за середину. Дожди, ночные заморозки, иногда редкий, но колючий снежок, а картофельное поле еще не касалась рука сборщиков урожая. Колхозники — кто на базаре, кто в отключке по пьянке. Кому же совершать славные подвиги в битве за урожай? Конечно студентам!
После того, как мы были расквартированы, председатель колхоза толкнул короткую патриотическую речь и умчался на газике. Его сменил бригадир.
Его речь была короче, но конкретнее. Густо присаливая свое выступление ненормативной лексикой, он объявил, что девчонкам работать на кухне, куда каждое утро будут завозиться разные овощи (картошку — брать с поля), пару поросят и бидон молока. И разумеется — хлеб. А мужики будут собирать, буртить и грузить самосвалы, которые возят картошку в детские сады, детдома, в магазины и на спиртзавод. Бригадир вскочил на лошадь и тоже уехал, передав бразды правления двум колхозницам, которые должны были руководить нами.
Бригадир оставил после себя не только шлейф от перегара, но и сладкую надежду, что шоферня, посещающая спиртзавол, несомненно станет нашими союзниками.
Утром помятую, не бритую и плохо выспавшуюся толпу студентов, тетки-бригадирши матерком и прибаутками пригнали к полю.
К нашему приходу тракторист уже подрыл плугом картофельные гряды.
Колхозницы вооружили нас вилами, лопатами, ведрами, показали, куда ссыпать собранную картошку, расставили нас по рабочим местам и растворились в воздухе.
Мы никак не могли усечь эту способность местных исчезать, как по мановению волшебной палочки.
Нет смысла рассказывать о битве за урожай — вы сами были ее участницами. Так же как и об овощах, что нам привозили, о тех задохликах-поросятах — преждевременных выкидышах породистых свиней, понимающих, что пороситься таким срамом ниже их свинского достоинства. О том молоке, до такой степени разбавленном водой, что обрат после сепарации был больше похож на него, чем то, чем нас поили. Так же, как нет смысла рассказывать о буртах, очень мало похожих на их описание в умных книжкак, с вентиляцией, перекрытием слоев, рытьем траншей на возвышенном месте. Картошку ссыпали прямо в грязь. Куча росла, но и росло количество раздавленных клубней. Детсады и магазины товар не принимали, и самосвалы привозили все обратно. По картошке въезжали повыше и опркидывали кузова, наращивая высоту бурта.
Однажды к нам забрел хорошо принявший на грудь колхозник и объяснил процесс уборки. Дословно уже не помню, но смысл был такой: Вы, студенты, не надрывайтесь. Вам весной снова приезжать: перебирать картошку. Что сохранится, то отберется. Потом по полю пустят свиней. После них ничего не останется. Все перепашем и новую посадим. Это вам в новь, а нам не привыкать. Все равно в отчете по сдаче картошки государству будет перевыполнение.
После такого разъяснения партийной задачи половина студентов стала просто сачковать, другая половина — делать вид, что работает. Девчонки сели на вынужденную диету. Но они как-то ухитрялись приготовить себе какую-то снедь, а мы... Вы уж, девочки, не обижайтесь, но то пойло, что вы готовили, нормальным людям есть было нельзя. Не знаю, какие вы потом стали жены, но поваров полевой бригады из вас не получилось. Мы ходили вечно голодными. Выручала нас только картошка, испеченная в костре, да то, что удавалось умыкнуть у зазевавшихся селянок.
Конечно, воровать в своем колхозе было стремно и мы повадились в соседний, за полтора километров. Однажды мы заметили у крайней избы, у самой речки, паслось небольшое стадо гусей. После, так называемой работы, Сережка уговорил Женьку сходить с ним в эту деревню. Женька должен был отвлечь хозяйку, уговаривая ее продать пару бутылок самогонки, а сам отправился на охоту.
К его приходу там, где поле граничило с опушкой леса, на оборудованном кострище, нужно было выкопать не очень глубокую яму, на дне которой разжечь костер из толстых веток.
Через какое-то время появился Серега. Он бежал, прижимая руки к груди. Приблизившись, вытащил из-за пазухи огромного гуся, который почувствовал относительную свободу, стал хлестать Серегу крыльями по лицу. Серега крепко держал его за шею, тщетно стараясь защититься от ударов крыльев.
-Ну, точно Паниковский, - сказал Колька. - Не мог свернуть ему шею, чтобы он не трепыхался?
Неуловимое движение Колькиных рук успокоило гуся. Предложили ощипать птицу и зажарить на костре. Но тут Серега предложил приготовить ужин по его рецепту, и все сразу же согласились — никому не хотелось возиться самому. Он выпотрошил гуся, вытащил из кармана стакан с солью, перемешанную с перцем, потом еще один стакан с куском масла, который спер у Солохи. Поперчил-солил тушку изнутри и положил туда кусок масла. Потом сорвал на опушке несколько больших листьев лопуха, укутал в них гуся, обмазал все это глинистой землей, которой под ногами было сколько угодно, ( колхозное поле не могло похвастаться черноземом) разгреб жаркие угли костра, навалил на гуся еще веток и, когда увидел, что огонь перекинулся на верхние ветки, пошел мыть руки.
А тут с двумя бутылками самогонки появился Женька. Царствие ему небесное! Он сказал, что хозяйка пересчитывала гусей. Мы тут же положили в костер картошку, почистили лук, нарезали хлебя. Вроде бы сидим тут тихо мирно и готовы закусить добытый самогон.
В показавшейся женской фигуре Женька сразу же узнал хозяйку самогонки. Все изобразили на рожах полное равнодушие. Зазвучала гитара. Потекла «а я еду за туманом...» Группа романтиков отдыхает после трудового дня.
Женщина накинулась на нас с руганьем. Мы стали убеждать ее, что гусей не видели, но вон там на опушке бегала лиса. И нужно ее изловить и заставить, если не вернуть гуся, то хотя бы раскошелиться. Хозяйка несколько умерила пыл, а когда мы пригласили её присоединиться к нам и проопустить по рюмочке, не кочевряжилась и приняла рюмочку в виде граненого двухсотграммового изделия великого скульптора Мухиной.
Скоро оказалось, что наша гостья очень милая молодая женщина. После возлияния и жара костра она разгорячилась малость, расстегнула телогрейку, сдвинула платок с головы на шею и стало ясно, чтобы определить, что она красавица даже не нужно много водки. Водки не нужно было вообще. Молодые жеребцы взыграли, посыпались комплименты. И тут оказалось, что для мужского красноречия маловато самогонки. Отпускать Клаву, так звали молодуху, побоялись:вдруг она передумает и не вернется. Да ей и самой не хотелось уходить из такой веселой компании, и она предложила сходить к ней домой и взять у ее дочери три бутылки. И Женька отправился знакомой дорогой.
Но нужно было как-то выходить из положения. Запах жареного мяса уже пробивался из костра. Серега решил больше не таиться и предложил Клаве деньги за гуся и заодно научить ее отличному рецепту приготовления дичи. Конечно, если дичь ей понравится.
Клава, похоже, вовсе не сердилась. Появился Женька с отдувающимися карманами. Серега разгреб костер. Расколол глинистый панцирь и, натянув на руки рукава телогрейки, чтобы не обжечься, разломил пополам запекшееся сооружение. Вместе с запечнной глиной отделились перья и кожа, и на двух половинках глиняного сосуда лежало жареное мясо с потрясающим запахом.
Когда все было съедено и выпито, умиротворенные ребята у разомлевшего костра, из которого время от времени выскакивыли отдельные искры, пугавшиеся собственной смелости и гасшие, едва взлетев в темное небо, запели свои привычные песни. Некоторые из них знала и Клава, которая оказалась чудесной певуньей.
Наконец Клава засобиралась домой.
-Мне ваших денег не надо, - сказала она, - А ты, - обратилась она к Сережке,- проводишь меня домой. Гуся придется отработать. А вообще-то, ребята, скажу вам по секрету, мои гуси все дома. Чей этот не знаю, просто видела, как Серега запихивал его за пазуху.
Вот с тех пор к Сереге и прилипло это прозвище Паниковский.