Альманах Победа 6-й выпуск

Альманах ПОБЕДА

6-й выпуск.

Вам, выжившие и победившие!

Посвящается 68-летию Великой Победы нашего народа в Великой Отечественной войне.

Альманах «Победа" - частный гуманитарный проект в рамках Сайтов ПрозаРу и СтихиРу.

Произведения, включенные в наш Альманах, отобраны не в результате конкурсов, а своим появлением здесь обязаны лишь доброй воле Авторов.

Прошло 68 лет. Стирается память, утихает боль. Но мы – живы, и это – главное! Несколько лет назад мы создали и продолжаем выпуски Альманаха для того, чтобы нынешние и будущие поколения знали правду о той войне, о том, какой ценой и какой болью досталась нашему народу Великая Победа!

С великим праздником, друзья!

С Днем Победы!

9 мая 2013г.

 
Эпиграф.

С поклоном... Им, шедшим к победе...

Когда б не мой, не наши прапра-...,
крепясь, крестясь исподтишка,
с окопною в обнимку правдой,
твердь не отбили б до вершка,

была ли б жизнь за полем брани,
пролился б нынче ливень на
брусчатку, реющее знамя...
как слёз внучатая вина?

(Арина Грачева)



Наши Авторы:

Акварелли Ирен http://www.stihi.ru/avtor/akvaren
Александр Иванович Бондаренко http://www.proza.ru/avtor/sabond
Алексей Руденко Граф http://www.stihi.ru/avtor/graf35
Алена Васильева-Берг http://www.stihi.ru/avtor/svjatoslavs
Анатолий Сухаржевский
Анна-Мария Кёр http://www.proza.ru/avtor/lenakrokmailr
Антон Сенюта http://www.stihi.ru/avtor/antonsenyuta
Арина Грачева http://www.stihi.ru/avtor/arinagra
Арсений Лайм http://www.proza.ru/avtor/trex1313
Артур Гаврилов http://www.stihi.ru/avtor/arcar
Валентина Софи http://www.proza.ru/avtor/vpp1957
Виктор Смирнов 4 http://www.proza.ru/avtor/sveta20
Владимир Плотников-Самарский http://www.proza.ru/avtor/plotsam1963
Галина Небараковская http://www.proza.ru/avtor/0510
Галина Шахмаева http://www.stihi.ru/avtor/gshahmaeva
Генадзь  ГОВАР
Геннадий Сотников http://www.proza.ru/avtor/sotnikovgf
Григорий Фёдоров http://www.stihi.ru/avtor/bornpoetre27
Дина Иванова 2 http://www.proza.ru/avtor/divanova08
Иван Есаулков http://www.stihi.ru/avtor/esaul1940
Игорь Лебедевъ http://www.proza.ru/avtor/lii2008
Исаак Маньков http://www.proza.ru/avtor/isaakmankov
Краузе Фердинанд Терентьевич  http://www.proza.ru/avtor/wais113
Лидия Седова http://www.proza.ru/avtor/sedova2
Лина Орлова http://www.proza.ru/avtor/melissap
Любовь Ушакова http://www.stihi.ru/avtor/afan1950
Маоника http://www.stihi.ru/avtor/virktoria
Ната Алексеева http://www.proza.ru/avtor/weda13
Наталья Смирнова 5 http://www.stihi.ru/avtor/beatricedior
Николай Шурик http://www.proza.ru/avtor/manograf
Нина Морозова 2 http://www.stihi.ru/avtor/max93
Нинель Эпатова http://www.proza.ru/avtor/fantik2
Олешка Лиса http://www.proza.ru/avtor/lossmailru
Ольга Сафронова Таганрог http://www.stihi.ru/avtor/safoi
Просто Валерия http://www.proza.ru/avtor/pushkareva1
Роза Исеева http://www.proza.ru/avtor/grmroza
Светлана Дурягина http://www.proza.ru/avtor/pusanoff
Светлана Михайлова-Костыгова http://www.proza.ru/avtor/dimsv
Серафим Григорьев http://www.proza.ru/avtor/bor709
Сергей Даниэлс http://www.proza.ru/avtor/daniels4
С П Эмма Жарикова http://www.proza.ru/avtor/mmauck
Юлия Хабарова http://www.proza.ru/avtor/julia17
Юрий Кауфман http://www.proza.ru/avtor/stuttgart



Содержание:

Вступительное слово.

Наши Авторы.

Участнику ВОВ
Маоника

Письмо с фронта
Нина Морозова 2

Фронтовое письмо
Григорий Фёдоров

Хатынь
Лина Орлова

Вернись
Галина Небараковская

лепестки маков
Валентина Софи

Была война
Светлана Дурягина

Фотография
Ната Алексеева

Дети войны
Виктор Смирнов 4

Блокада. Наброски к поэме
Антон Сенюта

Предатель Родины
Александр Иванович Бондаренко

Твоё имя война!
Акварелли Ирен


Это было... эпизод войны
Артур Гаврилов

Мой отец
Роза Исеева

Памяти отца
Иван Есаулков

Эпизод
Исаак Маньков

Семен Заслав и его команда
Исаак Маньков

Просто... была война...
Наталья Смирнова 5

Дикая груша. Перевод с белорусского
Ольга Сафронова Таганрог

Геннадий Говар
Дикая груша

Генадзь  ГОВАР
ДЗІЧКА

Связь поколений
Юлия Хабарова

Война не из окна
Юрий Кауфман*

Солдат Победы
Олешка Лиса

Батальон ГРУ Восток
глава 20 - Еврейский квартал
Серафим Григорьев

На войне как на войне
Краузе Фердинанд Терентьевич

Военное детство. Поиски отца
Эмма Жарикова

Шепчет ковыль через летА
Алексей Руденко Граф

Лики Войны -
Анна-Мария Кёр

Долг
Краузе Фердинанд Терентьевич

9 Мая XXI века
Алена Васильева-Берг

Блокадная зима Константина Ильченко
Просто Валерия

Стрегий
Любовь Ушакова

Девятое мая. Победа. Акростих
Владимир Плотников-Самарский

Прощай, Смуглянка!
Игорь Лебедевъ

Дедовы слёзы
Арсений Лайм

Сквозь бесконечное время
Светлана Михайлова-Костыгова

ПОБЕДА
С П

Доброволец
Анатолий Сухаржевский

Годовщина битвы Сталинградской.
Нинель Эпатова

Странички войны
Лидия Седова

Фронтовой друг
Сергей Даниэлс

Память о погибшем на фронте друге
Галина Шахмаева

Обелиск
Дина Иванова 2

ОТЕЦ
Геннадий Сотников

1945 - 1965 - 2010
Николай Шурик

За помощь в оформлении Альманаха «Победа», 6-й выпуск, наша сердечная благодарность Автору ПрозыРу и СтихиРу - Владимиру Плотникову-Самарскому.

 
Участнику ВОВ
Маоника

       мед. сестре Бочаровой Т.Г.

Беспомощно по ветру разлетались
слов лепестки -
знакомый почерк.
Но я рвала конверты, как бинты.
Ты молод был
и звал меня назад.
Хотелось жить…
Но развела… с тобою
нас Россия навсегда!
До двери ночью провожала мать.
А после поправляя вещмешок,
всё ускоряя шаг,
я задыхалась:
от летней духоты московских улиц,
оставленной вчерашней мирной дачи,
террасы, где пылает абажур
и разговор бессмысленный смолкает.
Прости.
Тебя я не смогла простить!


© Copyright: Маоника, 2008
Свидетельство о публикации №1805073327


Письмо с фронта
Нина Морозова 2
               

Цветут  луга,  желтеет  зверобой   и   розовый  кипрей  -  до  горизонта.
Давно  закончился  последний  бой,  а  мне  вручают  "треугольник"  с  фронта:

     "Сегодня  на  рассвете  снова  в  бой,  -  письмо  отца  читаю,  сердце  раня,  -
мои  надежды,  помыслы  с  тобой,   держись,  не  подведи,  сыночек,   Ваня.
С  фашистами  я  буду  насмерть  биться   и  скорую  победу  приближать.
Пока  мы  гоним  из  Отчизны  "фрица",  побереги  сестрёнку,  брата,  мать.
Как  взрослый,  нашу  маму  успокой,  а  чтоб  повеселели  ребятишки,
погладь,  как  будто  бы  моей  рукой,  и  почитай  им  с  верхней  полки книжки.
Будь  сильным  -  ты  мужчина,  не  скучай  и  верь, что  на  земле  Святой,  любимой
опять  кипрей  -  твой  тёзка,  "ваня-чай"*,  свободой  зацветёт  необозримой.
Сегодня  на  рассвете  смертный  бой.  Мои  родные,  я  навеки  с  вами.
Продолжи  жизнь  мою  своей  судьбой,  не  подведи  меня,  сыночек,    Ваня… "               


*"ваня-чай" - кипрей  или  иван-чай.   
         

© Copyright: Нина Морозова 2, 2011
Свидетельство о публикации №11104190057
http://www.stihi.ru/2011/04/19/57
(Иллюстрация по ссылке)


Фронтовое письмо
Григорий Фёдоров

Здравствуйте, милая мама!
Сын Ваш здоров и живой,
Да и военная слава
Не обошла стороной.
Приняли утром присягу,
Вечером бросили в бой,
Дали медаль за отвагу
Мне за бои под Москвой.
Бьём мы фашистов упрямо,
С гордостью Вам говорю,
Было убито немало
Фрицев в жестоком бою.
Завтра пришлют пополненье
В наш героический взвод
Ваши напрасны волненья
Пуля меня не берёт.
Шумно снаряд разорвался
В миг незаконченных строк
И на ветру заметался
Белый измятый листок.
К снегу спиною прижался
В часе предсмертном солдат
Короток день, оказался,
Кровью, окрасив закат.
В небе снежинки летали
Над подмосковной землёй,
Весточку матери ждали,
Веря, что сын их живой…
 


© Copyright: Григорий Фёдоров, 2012
Свидетельство о публикации №11205092669

Хатынь
Лина Орлова

И сжаты крепко, скорбно губы…
И видит влажный взгляд земля…
И голосят безмолвно трубы
Через тебя…, через меня…

Живём сейчас мы в двадцать первом,
Над нами небо с синевой…
Огонь из чисел жжёт по нервам -
Деревни, сёла… Дым стеной…

Войны лицо нам всем знакомо…
На нём не высохла слеза…
А здесь нет улиц, и нет дома…
Одни лишь списки-образА…

Ты, ПАМЯТЬ, вновь войной изрыта…
Вновь шаль чернущую накинь…
Звук метронома бьёт по плитам:
«Хатынь… Хатынь… Хатынь… Хатынь…»


Апрель 2012 года

Фото автора

© Copyright: Лина Орлова, 2012
Свидетельство о публикации №21205021448
http://www.proza.ru/2012/05/02/1448
(Иллюстрация по ссылке)


Вернись
Галина Небараковская

Как нестерпима боль разлуки!
И как минуты дорогИ,
Когда, мои сжимая руки,*
Шептал ты: «Сына береги!».

«Все – по вагонам!». От перрона
Устало тронулся состав,
Отсчитывая перегоны
К войне, к прифронтовым местам.

Скупые строчки писем редких:
«…Я – у днепровских берегов…»
 –Не плачь, сыночек! Тише, детка,
Наш папа победит врагов.

Искусанные шепчут губы:
Наш сад цветёт. Весна пришла…
Мы ждём тебя, родимый, любим!
Вернись! Я сына сберегла!..


© Copyright: Галина Небараковская, 2011
Свидетельство о публикации №21104231249



лепестки маков
Валентина Софи

 
(хокку)


Лепестки маков
трепетно смотрят в глаза...
нашей памятью

  ***
Горят огоньки
пламенными сердцами...
пронзая... души

   
***
И дарит Земля
все цветущие свечи...
никто не забыт.


Плейкаст-


© Copyright: Валентина Софи, 2012
Свидетельство о публикации №21204300575
http://www.proza.ru/2012/04/30/575
(Иллюстрация по ссылке)

Была война
Светлана Дурягина

СЕГОДНЯ 22 ИЮНЯ


Мальчишек с лейтенантскими погонами
Теплушки развозили по фронтам.
От слёз губами матери солёными
Шептали вслед: “Храни вас Бог от ран!”

Но Бог, наверное, забыл про этих мальчиков:
Уж очень много не вернулось их домой,
И только ветер на заброшенных курганчиках
Увядшей тихо шелестит травой.

А годы мчатся, как экспрессы скорые,
И у живых всё больше седины.
Лишь не стареют мальчики, которые
Не возвратились к матерям с войны.
1975г.

Отпылала пожарами мировая война,
И опять под СтожАрами по ночам тишина,
Тихо бродят влюблённые, да поёт соловей.
Только в наших селениях стало меньше парней.
Только в наших селениях стало больше сирот.
На былых укреплениях всё трава не растёт.
Потому ли, что пОлиты кровью павших парней,
Потому ли, что бомбами выжгло всё до корней.
Много лет уж прошло с тех пор, но у бывших солдат
В непогоду осеннюю сильно раны болят,
А ночами погибшие часто снятся друзья,
Командиры их бывшие – фронтовая семья.


© Copyright: Светлана Дурягина, 2011
Свидетельство о публикации №21106221570



Фотография
Ната Алексеева

       Фото из интернета               

       рассказ



   Было это много лет назад. Нас, детей военнослужащих,  возили в деревенскую  школу на зелёном автобусе, который мы, шутя, называли “букашкой”.  После уроков, издавая радостные вопли и толкаясь, мы захватывали с боем свои любимые места. Все стремились попасть на “камчатку” – заднее сиденье, где укачивало, как на пароходе в штормовую погоду.
   В один из таких дней девчонкам удалось  занять это  длинное сиденье от окна до окна. Мальчишки быстро смирились с потерей плацдарма и, рассевшись по обычным парным местам, стали  смотреть в окна, с надеждой увидеть там что-нибудь необычное. Хотя  кроме гусей и  кур, непременно перебегавших дорогу перед автобусом, ничего примечательного не наблюдалось.

    Девчонки шептались и хихикали. Светка, сидя между мной и Любкой, рассказывала, как сегодня на перемене к ней подошёл Валерка из седьмого “Б” и передал ей листок со стихами. Любка в ответ заявила, что стихи – ерунда! Вот её, между прочим, в кино пригласили… Кто? А вот и не обязательно это знать…
   Девчонки хвалились одна перед другой, а мне сказать было нечего. Меня почему-то записали в “некрасивые”, хотя сама я считала, что очень даже и ничего…

   -  А давайте в сказки поиграем, - вдруг предложила Светка и сразу же начала, - чур, я буду Марья-искусница. А ты кем будешь?
   - Царевна-лебедь, - скороговоркой выпалила Любка. – Ты? – ткнула она в меня пальцем. Смысл игры заключался в быстроте ответов. Иногда они получались очень смешными.
   - Василиса-прекрасная, - брякнула я, второпях оговорившись. Хотела ведь сказать, как положено – “премудрая”…
   Мои подружки прыснули со смеху и переглянулись. А во мне вдруг пробудилось желание убедить их в чём-то таком...
   -  Между прочим, у меня тоже есть парень, - неожиданно для себя похвалилась я.
   Девчонки засмеялись.
   - Мели Емеля, твоя неделя…
   - Да есть! И я с ним давно переписываюсь. У меня целая пачка писем от него  и ещё…недавно фото прислал. Он в лётном училище учится, - выдумывала я на ходу. Но выдумка моя постепенно обрастала вполне реальными деталями.

   Была, точно была, пачка писем, аккуратно перевязанная тоненькой золотой ленточкой. Была фотография молодого лётчика с красивым, но суровым не по возрасту лицом. И лежало  всё это в старомодном лакированном ридикюле, спрятанном в глубине шкафа. Когда никого не было дома, я  иногда доставала его и внимательно разглядывала снимки. Это были фотографии военных лет и некоторые из них даже пожелтели от времени. Там среди однополчан я находила и маму – совсем молоденькую, в гимнастёрке или в тяжелой шинели.
   Вот эти письма и фотографии я  и  вспомнила, когда неожиданно для себя соврала девчонкам.
   - Врёшь ты всё!  Нет у тебя никакого летчика и писем нет, и фотографии нет..
   - Вот и не вру, - заупрямилась я. – Что мне врать? Я и показать могу  фотку…
   - А как его зовут? – ехидно поинтересовалась Любка.
   - Слава, -  с ходу выдала  я своё любимое имя.
   На меня словно вдохновение нашло. Я увидела, что они почти  поверили, и на минуту ощутила себя не какой-то жалкой замарашкой Золушкой, а почти принцессой в сказочном платье. Это было прекрасное, неведомое мне доселе,  ощущение.

   Дома я мучительно соображала, как же мне вытащить из сумки фотографию. Мама крутилась то на кухне, то переходила из комнаты в комнату, наводя порядок. На моё счастье  заглянула соседка:
   - Васильевна,  пойдём ко мне, хочу покупки показать, - позвала она  и мама, накинув плащ, вышла за ней. Как только их оживленные голоса смолкли, я ринулась к шкафу и, достав из сумки заветный пакет, вытащила  нужную мне фотографию. Она была больше  всех остальных по размеру, поэтому всё у меня получилось мгновенно. Молодой красавчик  в лётном шлеме серьезно смотрел на меня с фотографии.

   На следующий день по дороге в школу девчонки бросали на меня вопросительные взгляды, но я,  внутренне торжествуя, делала вид, что не замечаю их любопытства. В классе они окружили меня со всех сторон. Я медленно открыла портфель, покопалась в нём для вида, извлекла драгоценное фото и подала его Светке.
   - Вот это да! – вырвалось у неё и она то близко, то на расстоянии стала любоваться летчиком в шлеме. Другим тоже было интересно, девчонки толпились вокруг, толкались,  выдергивая снимок  друг у друга. И вдруг… Я похолодела от ужаса. На моих глазах фотография распалась на две половинки. Все ахнули. И только прозвеневший звонок заставил всех разойтись по своим местам.

   На уроках я думала только об одном – что делать?  Как мне оправдаться перед мамой? Ведь рано или поздно, но она обнаружит, что я лазила в её сумку. А когда заметит, что фото порвано…  Что будет? Душа моя погрузилась в глубокую печаль. Было ли это постепенным осознанием низости своего поступка или переживаниями того,  что на самом деле нет у меня никакого лётчика, и писем мне никто не писал, и лицо у меня круглое, и косы – одно название…

   Еле-еле плелась я домой. Калитка была приоткрыта, значит, мама уже пришла. Но в доме было тихо. Даже радио почему-то молчало, хотя обыкновенно оно мурлыкало до самого позднего вечера. Я заглянула на кухню. Никого. Прошла в большую комнату – пусто, только кошка вытаращила на меня свои малахитовые глаза. Сердце у меня бешено заколотилось, и я приоткрыла дверь в спальню. Мама сидела на кровати, рядом с ней стоял ее допотопный ридикюль и веером  были разложены письма и фотографии…
   - Оля? Ты  почему пальто не сняла?
   - Я …сейчас. Просто смотрю, никого нет…  А бабушка где?
   -  Она пошла к Валентине Митрофановне на чай… Оля,  – начала  было мама, но я её перебила.
   - А    папа не приходил ещё ?
   - Он на дежурстве сегодня. Оля, я хочу тебя спросить…
   - Я сейчас, только пальто сниму, - выпалила я и выскочила в прихожую. Щёки мои горели огнём.

   Когда я вернулась, мама внимательно на меня посмотрела. Она уже всё поняла, но еще не знала главного.
   - Оля, ты трогала когда-нибудь эту сумку?
   - Нет…то есть один раз… как-то..
   - У меня пропала одна фотография… самая дорогая мне фотография, понимаешь? Это ты её взяла?
    Мама старалась говорить спокойно, но я видела, что она  едва сдерживает волнение.
   - Я хотела показать ее в классе, ведь День Победы скоро…   А девчонки никогда не видели настоящих лётчиков…Только получилось так ужасно, понимаешь…все хотят посмотреть, лезут, толкаются, а эта любопытная Танька…
   Я запнулась, потому что мамино лицо изменялось с каждым моим словом.
   - Верни мне фотографию, - сказала она и в её глазах заблестели слёзы.
    У меня не хватило смелости сказать, что случилось. Я достала из портфеля две половинки и протянула их маме. Она побледнела и стала складывать эти половинки вместе. Пальцы у неё дрожали,  и она никак не могла сложить фотографию по белеющей полоске – месту разрыва.
   - Давай я помогу, - сказала я и сложила  две половинки. – Вот, видишь, её можно склеить…
   
   Мои слова оказались совсем не к месту – я хотела её утешить, а она почему-то расплакалась. Слёзы капали ей на платье и расплывались мокрыми пятнами на тонкой  цветастой ткани. И было в облике мамы  что-то такое горькое и беспомощное, что мне и самой хотелось зареветь во всё горло.
   - Мам, я принесу тебя платок, а? Ну, прости меня,  пожалуйста… я не хотела… - бормотала я слова утешения, - Ну, что ты? Не плачь…  мы же её склеим…
   Мама, к моему удивлению, закрыла лицо руками и зарыдала еще громче.
   - Склеим...- выдохнула она, - Разве это можно склеить? Проклятая война...

   
   Я присела рядом с ней, обняла и стала успокаивать. Что-то говорила ей, говорила, пока она не перестала плакать. Потом она вздохнула, вытерла лицо от слёз и сказала уже спокойным голосом:
   - Ты уже не маленькая и должна всё понять… Я хочу рассказать тебе о нём. Знаешь,  Димка был самый отчаянный лётчик в нашем полку, у него было много успешных вылетов, два раза он сажал уже горевший самолет, был награждён двумя орденами…  Все его очень любили за веселый,  неунывающий характер и  называли между собой “ястребком”. Каждый раз после возвращения он прибегал ко мне и кричал с порога: “Вот я и вернулся!”  Замполит всё время делал ему замечание: “Вы мешаете работать Леоновой!” А он только сиял своей неотразимой улыбкой в ответ: ”Прошу прощения, товарищ замполит…должна же она знать, что я прилетел!  Разрешите лейтенанту Леоновой выйти на пять минут?”
   
   Но однажды он не вернулся. И замполит в этот день был для меня, как родной отец. Он до темноты  бегал на летное поле, смотрел в небо и утешал меня, как мог:”Пока не вернулся… Держись, ты же – солдат…”  А до Победы оставалось меньше полугода… Вот теперь ты всё знаешь…

    Она поднялась  и вышла из комнаты. А я сидела и не могла прийти в себя. В голове звучала последняя мамина  фраза - что-то было в ней такое, что ломало мои привычные  представления, не сходилось, не складывалось… У нас в семье и папа, и мама,  и ближайшие родственники были на фронте и, к счастью, все вернулись живыми.  В День Победы отмечали и мой день рождения, называя меня ласково “дитя Победы”.  За праздничным столом все сидели в орденах - медалях и я любовалась своими близкими. Но я не могла воспринимать войну так, как  наши ребята, у которых  отцы не вернулись. Таких  в школе было немало…   И вот  теперь я вдруг ощутила, что война не миновала и нашу семью, задев своим осколком самое нежное – человеческое сердце…любовь…надежду на счастье.
   
   Разорванная фотография лежала рядом со мной. Здесь же были разложены остальные. Мой взгляд упал на одну из них. Среди друзей-однополчан стояла девушка – стройная, с чёлкой из-под пилотки, с огромным букетом полевых цветов в руках. И вдруг я увидела   знакомое мне лицо. Я и раньше держала в руках этот снимок, но только сейчас поняла, что  это он – тот самый лётчик с разорванной фотографии. Здесь он был без шлема, светлые его волосы растрепал ветер  и он с нежностью  смотрел на девушку с букетом.  А она счастливо улыбалась прямо в объектив аппарата.  Это была моя мама.


  См. видеоклип "От героев былых времён" (фото военных лет) - в списке ссылок на моей странице 5-й по счёту.
 


© Copyright: Ната Алексеева, 2012
Свидетельство о публикации №21205091369
http://www.proza.ru/2012/05/09/1369
(Иллюстрация по ссылке)


Дети войны
Виктор Смирнов 4

...Заканчивалась война. Мы, дети войны, тоже продолжали воевать. Часто убегали с уроков в заброшенный ботанический сад, делились на красных бойцов и немцев. У каждого из пацанов кто-то еще был на фронте или погиб. Поэтому никто не хотел становиться немцем. Но ребята всегда решали свои проблемы, и тут уже не было пощады "врагам". Мы так увлекались, когда занимали окопы  или огневую точку противника, что "враг" потом долго ходил с синяками, а то и с переломами.

Покончив с войной в саду, мы возвращались в класс, но там опять был "враг"-в лице того, кто преподавал немецкий язык. Они всегда проигрывали и уходили.

Попробуй у нас выиграть! На этих уроках учителя, то подскакивали, как ужаленные, от подложенных на стул кнопок, то вдруг, пока он или она выводили на доске буквы ненавистного немецкого алфавита, на столе закипала чернильница от карбида, разнося невыносимую вонь. А иногда вслед летело: "Фашист!" Кто же все это выдержит? Учителя уходили. Потом долго не было немецкого.

Однажды, на перемене, влетает в класс Митька:
-"Ребята, к нам сейчас зайдет новая немка!"
Тут же заработали ребячьи головы. Как ее встретить?...

В те времена каждый ученик приносил с собой кусочек хлеба и немного повидла.
Тут же из этого "материала" были изготовлены "гранаты".

Прозвенел звонок на урок. Мы чинно сели. Такой тишины у нас еще не было!

Зашла милая девушка в новом светлом плаще. Не успела она сделать и несколько шагов, как из разных концов класса полетели в нее "гранаты"!

Молодая учительница замерла, покраснела и ушла.

Мы выиграли очередной бой. Но почему-то в классе стояла тишина. Не было победных криков "Ура!" и радости. То было наше поражение. От нас ушла юная, чистая, дышащая мечтой, почти ровесница, - немка. Может быть, мы сорвали ее первый урок.
Класс замер. Вдруг, не сговариваясь, мы побежали вслед за ней.
Шел урок, а мы, что-то дико вопя, неслись к директору. Он уже и сам, видимо, возмущенный
нашей выходкой, с криком бежал навстречу. В этом гвалте ничего невозможно было разобрать.

И тут директор остолбенел. Он услышал от нас:
-"Верните ее!"

Но, увы, после этого ее не нашли ни в школе, ни в городе...

...Заканчивалась война. Солдаты возвращались домой.
Наш провинциальный городишко говорил о фильме ужасов - "Человек 217". Жаль, что его не повторяют сейчас.

Женщина увезена в Германию. Попадает к богатому фермеру. За малейшую провинность ее наказывали: не так почистила обувь - ее хватали за волосы и тыкали в туфли; попугай произносил русское слово - ее дико избивали...
Кинозрители не выдерживали, со слезами на глазах выскакивали из зала. Не выдержал и я.

Я брел по улице, ничего не соображая. Из этого шока меня вывел шедший навстречу молодой солдат. На его выцветшей гимнастерке, отражая весеннее солнце, блестели медали "За взятие Будапешта", "Вены" и еще какие-то солдатские награды. Что-то очень знакомое было в нем.
Мы прошли мимо друг друга. Я оглянулся. Солдат шел как-то неуверенно. Замедляя шаг. Будто смотрел на меня затылком. Я увидел знакомые уши, косолапую походку, к которым привык с детства!
Солдатик повернулся кругом. Не сговариваясь, мы побежали друг другу навстречу.
- "Юрка! - Витька!" - услышала мальчишеский крик улица.
Это был сбежавший в 13 лет из дома на фронт мой брат. Долго мы еще кричали:
- "Юрка, Витька"...
Мы не стыдились слез и крика. Мимо нас проходили люди и счастливо улыбались - ведь солдат вернулся живым.
Мы продолжали стоять у кинотеатра, задавая друг другу вопросы, не отвечая на них.
Но...
-"Как мама?"
-"Работает."
-Как Валя?"
-Все в порядке."
-Как папа?"
Я замер. Весь сжался, как будто возле меня должна разорваться брошенная граната.
-"Папы нет! Он погиб!"
Брат схватил меня за плечи. Приподнял и закричал:
-"Как нету!? Я хочу поговорить с ним о войне, показать медали и орден. Я его не подвел.
С этим не шутят. Я видел разорванные минами тела товарищей. Знаю, что что такое война.
Отец живой!!!"
-Папа погиб! - сказал я тихо.
Брат медленно стал оседать на землю, слезы потекли по лицу. Он сидел и рыдал.
Закончился страшный фильм. Люди выходили из кинотеатра. Садились рядом с солдатом и тоже рыдали. Прохожие останавливались. Смотрели на эту ужасную плачущую людскую массу, спрашивали, что случилось?
В ответ звучало:
-У солдата погиб отец!
То были слезы по погибшим отцам, братьям, матерям, сестрам...
-Пошли, Витька, домой, ведь маму надо успокоить.
В нашем дворе собака залаяла на незнакомого человека.
-Молчи, Рэкс! Это мой брат пришел домой!
Собака замолчала и виновато побежала в конуру.
Открылась дверь нашего ветхого домика. Видимо, мать хотела посмотреть, на кого лает собака.
Из ее горла вырвался крик. Она упала. Солдат подбежал к матери. Осторожно поднял ее и
сказал:
-Мама, это я! Юра! Живой! Не плачь. Я живой!
Она открыла глаза, схватила сына за руку:
-Не отпущу никуда! Ты уже от меня не убежишь на фронт!
А брат все повторял:
-Мама, война закончилась! Я с тобой!..
Так они долго еще стояли во дворе, поддерживая друг друга.


© Copyright: Виктор Смирнов 4, 2011
Свидетельство о публикации №21103200292

Ссылка:
http://www.proza.ru/2011/03/20/292


Блокада. Наброски к поэме
Антон Сенюта

Блокада. Наброски к поэме.
Глава первая. Вставай стеной, Санкт-Ленинградцы.
1.
Туманы молока белее
На Петроградской по утрам,
Дворы-колодцы, водолеи
Все дворники; июнь к рукам
Прибрал застылость Ленинграда,
Размером вечного парада
Хоронит время метроном,
И кто-то вторит топором
Ему, занявшись вдруг дровами,
И где-то над туманом свист,
Все деньги просвистит артист,
Хлопочут голуби крылами,
И оттого теплей вдвойне
на Петроградской стороне.

2.
Уже проснулись коммуналки
И по дворам пошел гулять
Ребячий смех под стук скакалки,
Рука тянулась отрывать
Лист календарный двадцать первый,
Но ходуном ходили нервы -
Грозы как будто не видать,
А молоко, гляди, опять
Между оконных рам пропало,
Придётся тратить на блины,
Вот горюшко... А со стены
Всё двадцать первое мелькало...
И знать бы.., и не рвать зазря
Фартовый лист календаря.

3.
Еще ничто не предвещало
Большой беды и Ленинград,
Его сады, мосты, причалы,
Проспекты, кружева оград,
Дворцы, особняки, соборы,
Невы великие просторы,
Проулки, задние дворы -
Всё плыло в солнце до поры...
Да только той поры не стало...
........................................
........................................
Был голос, выкован с металла:
"... БЕЗ ОБЪЯВЛЕНИЯ ВОЙНЫ..."
Напали! Сукины сыны!

4.
Война! Направо и налево
Неслось по Питеру волной
Из репродукторного чрева:
"война, войну, войне, войной",
Гремел трамвай на перекрёстке
Вдруг повзрослевшие подростки
Глядели в лица матерям
Заплаканным. И шли к дверям,
И пропадали за порогом
Мужья и братья, и сыны,
В объятьях адовой войны,
В объятьях смерти. По дорогам
Военным сколько их лежать
Осталось... Не пересчитать.

5.
Считать - немецкая причуда,
А русским - разверни простор,
Дай хлеба и немного чуда
И цифрам всем наперекор
Польётся жизнь без всяких счётов,
Как льётся мёд с янтарных сотов;
Великую Россию-мать
Не сосчитать, не просчитать,
Здесь математика другая,
Здесь жизнь даётся только раз,
Всё кто-то высчитал за нас
И потому, чуждаясь края,
Здесь плещут водку через край...
В затворах - ад. В просторах - рай!

6.
Просторы, русские просторы,
Нет в мире крепче крепостей!
Просторы строй бесславной своры
На части рвут, зовут гостей
Непрошенных в такие дали,
Где безвозвратно пропадали
Пришедшие на Русь с мечом;
Простор остался палачом
И русский снег остался снегом,
И хляби русской меж колёс
Врагу достанет, не вопрос,
И встреча с русским человеком
На поле брани не сулит
Хорошего - он победит!

7.
Он победит любой ценою.
Расценок на победу нет.
Простор окончится стеною
Просторных душ, в которых свет
Божественный не угасает,
Стеной, которая спасает
Россию испокон веков.
Довольно здесь своих оков,
Чужие - для иного края.
Непостижимый русский мир...
Здесь обреченность правит пир,
Здесь радуются, умирая,
Намаявшись с конца в конец,
Здесь плачут, идя под венец,

8-9.
Здесь в бой идут, не чуя смерти,
Здесь градус водки фронтовой
Спасает в адской круговерти,
Здесь песни на передовой,
Здесь бабий вой хоронит близких,
Здесь под огнём артиллеристских
Орудий ходят в полный рост,
Здесь что ни поле, то погост,
Здесь в спину бьют заградотряды,
Здесь героизм по всем фронтам,
Здесь кровь рекою по бинтам,
Здесь наплевали на награды,
Здесь русским матом глотки рвут,
Здесь всем смертям назло живут.

10.
Когда войны утихнут грозы,
Колосья к солнцу вскинет рожь
В пространствах, где немецкий "гросен"
Давно истерся в русский "грош";
Тогда уж точно полным ростом
Мы нордом, вестом, зюйдом, остом
Пойдем и поперек и вдоль,
И будет лишь один пароль
Тогда - Великая Победа!
Один пароль на все века:
ПОБЕДА, точка, тэ-че-ка,
Земля победой отогрета!
Тогда - и плуг, и борона,
А нынче, друг, - одна война!

11.
Война - вначале было Слово
И, стало быть, через него
Всё стало быть двадцать второго,
Шестого месяца, сего
Войной оборванного года,
Когда фашист, не зная брода,
Полез сквозь воду и огонь...
Но берега, где топчет конь
Петровский дьявольского гада,
Восстали крепостью и здесь
Фашисты потеряли спесь
И Слово было вновь - Блокада...
В нем смерть была и тьмой объят
Застыл великий Ленинград.

12.
Прощайся с белыми ночами,
Великий город, в темноте
Аэростатными грачами
Качайся в городской черте!
И до войны казался хрупок
Мир ярких газосветных трубок
Рекламных вывесок; теперь
Лишь незаметный свет на дверь
Парадного подъезда льётся
От синей лампы и слегка
Искрит трамвайная дуга,
Троллейбус в темноте крадётся...
Двадцатый век, а всё одно,
Скорей бы снег - не так темно.

13.
Зеркальный блеск витрин стеклянных
С песком мешками, да доской
Скрыт от осколков окаянных.
И серой фронтовой тоской
Война закрашивает шпили
Соборов и в брезент укрыли
Иглу адмиралтейства, и
Уже все корпуса свои
В сетях гигантских спрятал Смольный
...................................
...................................
И невский ветер своевольный
Со стен остервенело рвёт
Плакаты "Родина зовёт!"

14-15.
Шестого сентября впервые
Бомбардировщики врага
Атаковали кучевые
Над Ленинградом облака
Одна из бомб на Старо Невском
В полтонны весом, да с довеском,
Вошла в пятиэтажный дом.
Сто девятнадцатый. Потом
Воскресным днём шли ленинградцы
Глядеть на рухнувший фасад
И понимали, что назад
Дороги нет, теперь сражаться
И бить врага, вгонять скотов
В ряды берёзовых крестов.

16.
Нева угрюмо шла в пролёты
Мостов, суровая река
Встречала авианалёты
Свинцовым отблеском. В брега
Как снегопад без остановки
Вслед бомбам сыпались листовки
И в белые кресты лучей
Прожекторных во тьме ночей
Зенитки бешено палили,
И ночь сменялась новым днём,
Похожим на вчерашний, в нём
Все те, кто до утра дожили,
Молили Бога об одном -
Дать силы совладать с врагом.

17.
И вновь, и вновь над Ленинградом
И ночью, и в ненастный день,
Вставал воздушною преградой,
Армадой, тенью на плетень
Оград чугунных полк солдатов
Небесных - полк аэростатов;
Лебёдки шли в лебяжий крик
И в небо поднимались вмиг
Откормленные водородом
Две сотни призрачных грачей;
В огне прожекторных лучей
Они, казалось, хороводом
Кружили и кручёный трос
На сотни метров в небо рос.

18.
Рвалась струна аэростата,
Играя похоронный марш
По "мессершмиттам" супостата,
Рвалась, когда входили в раж
Пилоты "хейнкелей" ревущих,
Рвалась об крылья вездесущих
Несущих смерть железных птиц
И падал побеждённый фриц
Подобно огненной комете,
А чёрный сторож в облака
Бездумно уходил, пока
Не расстреляют на рассвете,
Пока заплаты на боках
Не обтрепались в облаках.

19-20.
Сентябрь прорвался к Ленинграду
И с первых дней пошел ложить
По улицам снаряд к снаряду,
Пошел тяжелыми крошить
И сверхтяжелыми кромешить,
И город было не утешить,
Когда в скопления людей
На остановках бил злодей,
Когда по проходным воротам
Заводов и по площадям
Не сомневаясь, не щадя
Смерть сеющим круговоротом
Рвалась снаряженная сталь
И жизни обрывалась даль.

21.
Восьмого сентября с боями
Фашист осилил Шлиссельбург,
Замкнув осадными цепями
В проклятый день проклятый круг;
И в этот страшный круг Блокады
Вплелись кровавые закаты,
Рассветы, зарева боёв,
Горящих самолетов рёв,
И рёв сирен и свет пожаров,
Кровавый свет кровавых лет,
Ревущий бесконечный бред
В кольце немыслимых кошмаров,
В кольце лишений и потерь,
Которым счёта нет теперь.

22.
На Деревянные помосты
Скульптуры клодтовских коней
Взошли и к временным погостам,
Скрываясь от суровых дней,
Поплыли медленно-послушно.
Народ глядел неравнодушно,
Как чернота могильных ям
Землёю к вздыбленным коням
Летит... О, бронзовые души,
Не принимавшие узды,
Сбегавшие от борозды, -
Вам борозда - в глаза и в уши...
Сад отдыха листвою кружит;
Прохожий люд идёт суров
От черных четырёх холмов.

23.
Вот так бы, милые лошадки,
Вот так бы - с места, да в карьер,
Проехаться на танцплощадке
С фонтанного моста во сквер
И там зарыться, затаиться,
Забиться в глину и забыться,
Землёй закрыться глубоко...
Но то, что бронзе так легко,
То человеку невозможно,
Пока он жив. Пока - он жив,
Пока всё кажется фальшив
Сиренный вой, пока несложно
Пробраться в тишину квартир
В почти что довоенный мир.

24.
Но с каждым днём и с каждым часом
Всё холодней и голодней;
Холодных дней - теперь с запасом
И столько же голодных дней.
Пасьянс войны, увы, несложен -
На хлебных карточках разложен;
Теперь на них одних гадать,
Теперь и жить, и умирать
По этим карточкам, что стали
Единственным календарём.
И, отрезая день за днём
От этой стороны медали,
Придётся скоро повторять:
"Сто двадцать пять, сто двадцать пять..."

25.
Бумажные кресты на окнах
Перечеркнули прежний свет,
Крахмальный хруст в льняных волокнах -
Его на окнах больше нет,
Прибиты одеяла к рамам
И, привыкая к скудным граммам
Вселенинградского пайка,
По крохам носит хлеб рука
До рта, разбитого цингою...
Коптилки свет тревожит взор
И в коммунальный коридор
Из комнатных пещер рекою
Неслышно льётся чернота
И смертью дышит пустота.

26.
К обстрелам притерпеться можно,
Но не привыкнуть - вот в чём соль...
И внутривенно, и подкожно
Война вливает в жилы боль,
И больно слышать гром блокадный,
Как будто великан громадный
Идёт-ревёт по мостовой
И бьёт железной булавой
По жестяным зелёным крышам,
И сердце замирает так
В минуты бомбовых атак,
Что, кажется, и пульс не слышен;
Грохочет кровельная жесть,
Жестянка-жизнь. Да. Так и есть.

27.
Водопровод разбит. Местами
Вода из люков горлом прёт
И под ведущими мостами
Машин забытых стынет лёд;
Плывёт Большой проспект пустынный
Ослепших зданий лик старинный
Отображается в воде,
В воде, которая в беде
Людей оставила и льётся
Проезжей частью в никуда...
Теперь неведомо когда
Блокадник досыта напьётся
Воды, привычной с детских лет,
Вкусней которой в мире нет.

28.
Теперь - ведро, верёвка, санки
И тыщей муравьиных троп -
На Карповку, к Неве, к Фонтанке,
На Мойку, в темноту, в озноб
Непрекращающейся ночи,
Туда, где прорубь водоточит,
Туда, где в люках есть вода,
Где непрерывно череда
Теней растёт из ниоткуда...
Ведро, верёвка, санки и
Скрипят полозья вдоль реки,
Бренчит нехитрая посуда...
Звучит блокадный вальс в ночи
Везде, где нынче бьют ключи.

29.
Дома надгробиям подобны
Средь бесподобной белизны
Сугробной - кажется съедобной;
И всюду - ждущие весны
Покойники, которых хлебом
Не разбудить, которых небом
Не убедить, которых тут
потом найдут и увезут
И захоронят в жуткой луже
В могиле братской без гробов;
Господь, прими своих рабов
Изголодавшиеся души,
Заледеневшие в стекло,
Прими в свой свет, в своё тепло.

30.
Где врозь, где вместе - штабелями,
Поленницами, как дрова,
Тела лежат под покровами
Метельными, летят слова
Прохожего скороговоркой:
"Трава... дрова...", с усмешкой горькой:
"Трава могла бы нас спасти,
Да где ж теперь её найти..."
Травинкою среди морозов
Не разживёшься, не мечтай,
Покуда силы есть шагай
Тропинкою среди заносов
Пальтишко, валенки, платок...
Шагай, покуда жив, браток.

31.
Спеши домой, где половицы
Покрылись от мороза льдом,
Сжигай ненужные страницы
Ненужных книг, спасай свой дом,
Свою семью, своих соседей
И стой на том - на этом свете,
Жги довоенное добро,
Жди сводок Совинформбюро,
Землей с Бадаевского склада,
Дотла спаленного врагом,
Сласти свой чай, мечтай о том,
Чтобы умолкла канонада
И завтра так же, как вчера,
Чтоб не замёрзнуть до утра.

32.
В кругу квартирном помогали
Друг другу до последних сил;
И поквартирно вымирали,
И поквартирно вывозил
Спецтранспорт умерших-замёрзших;
Чтоб их входило в кузов больше
Грузили стоя. Было так.
В полуторку грузил дурак
Детей, родителей, соседей -
Всех стоя! Мёртвым всё равно,
Работы без того полно,
Груз не велик, поди, доедем...
И ехали! В последний путь!
Груз не велик. Уж как-нибудь.

33.
Какой еще народ на свете
Такое сможет пережить
И жить за тех, кто нынче едет
Вот так, в полуторках; тужить
И жить за тех, чьих ликов белых
Не позабыть заиндевелых,
И жить за тех, чьих скорбных глаз,
Смотрящих в нас в последний раз,
Не позабыть! Каким народом
Ты был и есть, российский люд!
Тебя и бьют, и крови пьют
Без меры, но, из веры родом,
Ты был и есть непостижим,
Ты был и есть непорушим!

34.
Вот, Ленинград, твоя Голгофа!
Тебя расстреливает враг
Из Стрельны и из Дудергофа,
Прицельно бьёт в блокадный мрак,
Бьёт из Урицка, бьёт из Тосно,
Из Пушкина молниеносно
Несётся дальнобойным смерть
И бьётся дально больно в твердь
Сердец великих ленинградцев,
Готовых фронту всё отдать,
Терпеть, сражаться, верить, ждать
И погибать, но не сдаваться.
Разбит-распят - не описать -
Ты продолжаешь воскресать!

35.
Вот, Ленинград, твоя Голгофа,
Когда безумствует война,
Когда бушует катастрофа,
Когда смертельная волна
Хоронит люд на Пискаревском,
На Охтинском, на Богословском,
На Серафимовском, когда
Кругом несчастье да беда,
Да горе горькое, да холод,
Когда разруха, грязь, да вши,
Когда по скверам блиндажи,
Когда продкарточки и голод,
И миллион простых людей
Ждёт миллион простых смертей.

36.
Не городом Петра святого, -
Священным градом ты Петром
Был наречён и нет другого
Значенья в имени твоём!
Святой простор! Святые стены,
Вовек не знавшие измены!
Святые камни в мостовых
И под камнями - прах святых!
Санкт-Петербуржцы, святы братцы,
Санкт-Петроградской стороной
Не торговаться с сатаной,
Вставай стеной, Санкт-Ленинградцы!
Окно в Европу - град Петров
Не станет дверью для врагов!

37.
Блок не дожил, не видел ада,
Не вывел трезвою рукой:
"Аптека, улица, блокада...",
Есенин, дезертир лихой,
Бежал бы прочь из Англетера
В петлю окопного партера,
И Маяковский в полный рост,
Красив, талантлив, смел и прост,
Пуль не страшась, ходил бы прямо,
И как помог бы Гумилёв
В пылу отчаянных боёв,
И стих волшебный Мандельштама
Спасал бы многих, если бы
Не подлости слепой судьбы.

38.
Война осталась без Орфея.
Последним августовским днём
Та, для которой был роднее
"Немецкий-ангельский", на нём
Поставив крест своей могилы,
Ушла, порастерявши силы,
Найдя свой крюк на потолке,
В тылу, в Елабуге, в тоске, -
Цветаева! Та, для которой
"Родней немецкий, всех родней"
Ушла из безысходных дней,
Из дней, где лай немецкой своры
Терзает слух и рвёт простор,
Вторгаясь в русский разговор.

39.
И всё же музы не молчали,
В кромешных адовых кругах
Слова ахматовской печали,
Слова бергольцевской печали
Венчали новый день и страх
Сползал в немецкие окопы.
Пускай исчадия Европы
Страшатся славных слов славян,
Славянский мир словами пьян,
Стихами пьян и жив стихами,
И потому не укротим,
Не сократим, не прекратим -
Хоть душу выньте с потрохами!
Страна непобедимых слов -
Молитвы светлой и стихов!

40.
Вам, человеки слов, пророки,
Ревнители родной души,
Строители прямой дороги
К сердцам, хранители межи
Между бесчестием и честью,
Благую весть с блаженной лестью
Не путающим, вам творцы,
Священной рифмы, вам отцы
И матери любой победы,
Спрягающим родную речь,
Переплавляющим в картечь
Слова, вам, гордые поэты,
Россия предана навек,
Вам предан русский человек!

41-42.
На досках, спрятавших витрины,
Печальных объявлений строй:
"Продам старинные картины
И крест нательный золотой",
Ковёр хороший тёплый прочный
На хлеб меняю очень срочно",
"Продам луженое ведро,
Продам фарфор и серебро"...
И вдруг - листок, приставший к ряду,
Среди бесчисленных "продам",
Перчаткой по кричащим ртам:
"Куплю Гомера "Илиаду""!
Блокада. Снег. Мороз. Стена.
Гомер. Троянская война.

43.
"Куплю Гомера"... Боже, правый!
Забава сшедшего с ума!
Гомера в этот мир кровавый,
В смертельный пир, когда чума
Уже лежит на тротуарах,
Когда вокруг дымят в пожарах
Насквозь промерзшие дома,
Когда в печах горят тома
Прекрасных книг, теперь напрасных,
Когда обстрелов чехарда,
Когда повсюду боль, когда
Своих покойников несчастных
Простывший город в простынях
Везёт на санках и санях!

44.
Какой Гомер, какая Троя?!
Морозы в минус тридцать пять
Шьют простыню такого кроя,
Чтоб правый берег спеленать
И в тот же саван белоснежный
Укутать край левобережный
И праздновать помин души
Среди заснеженной тиши
В проспектах мёртвых Ленинграда,
В проспектах, где под Новый Год
Судьба слепым певцом идёт -
Вот истинная Илиада,
Не знающая тождествА
За все века от Рождества!!!


© Copyright: Антон Сенюта, 2012
Свидетельство о публикации №112012111271
http://www.stihi.ru/2012/01/21/11271
(Иллюстрация по ссылке)


Предатель Родины
Александр Иванович Бондаренко

        До конца века – два десятилетия. Кругом раздор и неопределенность: поганые янки размахивают нейтронной бомбой, дикие племена Афгана дружно маршируют в коммунизм под грозный лязг советских танков. Ураганы, наводнения, землетрясения опоясывают земную твердь. Кризис империализма рвет мир на части, и его обитатели медленно, но верно катятся в пучину сумасшествия.
        Зато в Иртышске, родном поселке моего дядьки Якова Федоровича, – тишь да благодать. Небеса явно благоволят к этому краю, оставляя его самобытно-сказочную обстановку прежней: все так же юркие стрекозы зависают над кустами, скачут радостно по веткам воробьи, пузом кверху  дремлет у порога веранды жирный кот Чапай. Мы сидим за колченогим столом, пьем водку. Закусываем упругой черешенкой из бабкиного сада – ягода сочная, наливная! Захватил жменьку спелых плодов из дуршлага, небрежно швырнул в рот: плюх! – и два глотка сладкого нектара с легкой кислинкой отправляются вслед за градусами. Хорош-шо! Порцию огнедышащего напитка дядька одолевает медленно, процеживая сквозь плотно сжатые зубы. Глаза прикрыты, седые брови на переносице сосредоточенно собраны в кучку. Наконец крякает, передергивая плечами, и просветленным взглядом упирается в засиженное мухами окошко.
        -Фу-х! Гадость какая! За что пили-то? – в ковш проворно ныряет рука, загребает несколько отполированных солнцем кругляшей и отправляет их по назначению. – Можно и за жизнь, – соглашается с  дежурным вариантом  тоста. –  Давай по второй!
        Мой родич – личность в поселке известная и в некотором роде легендарная. Пристроить ржавый металл, тряпье или макулатуру – это к нему. Зарплата не ахти, но вместе с пенсией и шальной копейкой, прилипающей порой к хватким рукам  – и вот уже неплохой капиталец выходит. «Левачок», впрочем, в кармане долго не залеживается – местная кафешка, словно осиный улей, гудит до утра: дармовые угощения старого кладовщика публика ценит. Хотя какой он старый – в свои шестьдесят-то! Цепкий взгляд из-под нависших зарослями бровей, четко очерченный волевой рот, широкая грудь с плечами былинного персонажа. Даже отмороженная на голову поселковая шпана, с ее выкидонами и фирменными ужимками, в его присутствии ведет себя чинно – уважает и побаивается. В лоб Федорыч не даст – солидность не позволяет, – а вот глазами, словно ножичками, легко прищучит да и словом зарвавшегося наглеца хлестанет так, что у того вмиг потроха  к пяткам липнут.
        По жизни Яков Федорович молчалив и местами мрачновато-угрюм, однако после  стаканчика – что,  кстати, нечасто бывает! –  поговорить по душам завсегда не прочь.
        -У старых пердунов из Политбюро совсем крышу перекосило! – он возбужденно промакивает рушником вспотевшую лысину. – Послать наших мальчишек в Афганистан – это ж каким идиотом надо быть! Ничему этих придурков история не учит! – в сердцах швыряет утиральником в Чапая: хитрый котяра, улучив момент, пытается стянуть со стола кружок колбасы, к которой мы так и не притронулись. Вместе с трофеем и полотенцем на спине ворюга шлепается на пол. – Плесни этому бандиту водяры, чтобы не подавился всухомятку, – следует  милостивый вердикт.
        От вонючего напитка Чапай напрочь воротит исцарапанную морду.
        «Ну, и черт с тобой!  Нам больше достанется». – Возвращаюсь на место.
        -Полмира кормим – сами же голым задом светим и дерьмо лаптем хлебаем. А теперь еще и  в войнушку решили поиграть. Идиоты безмозглые!  – басит родственник и заходится от волнения кашлем. – Вот скажи, какого хрена  нам там надо? – спрашивает он меня с таким видом, будто перед ним не студент-второкурсник, аполитичный недотепа, а сам лично Леонид Ильич с «Малой Землей» под мышкой.
        -Лагерь социализма расширяем, – невнятно мямлю я. – Чтоб америкосам жизнь сладкой не казалась…
        Дядька, явно прифигевший от моего ответа, давится, выпучив глаза, черешневой косточкой.
        -Ну, и остолоп же ты, племянник! – его стальные буравчики, ехидно щурясь, казалось, вот-вот высверлят дырку в моем пустом котелке. – Война – будь она малая или большая – это не культпоход в театр. Это всегда драма! Вон, моя война как в сорок первом началась, так по сей день и утюжит катком душу… Ты знаешь, Сашка, что я – предатель Родины? – его вопрос буквально вдавливает меня в спинку стула.
        «Ничего себе заявочка! – мой растерянный мозг истерично мечется в тесной черепушке. – Прикалывается?!  Или  от спиртного мозги набекрень съехали?!».
        -Почти всю войну я в немецких лагерях кантовался. Из окружения выходили –  хорошо, если одна на двоих винтовка, да и то без патронов. Грязные, вшивые, голодные… Повязали нас немцы как цуциков. А что я должен был, горло себе перегрызть? Предлагали Власову присягнуть. Да уж лучше сдохнуть от голода, дизентерии или от пули поддатого конвоира, чем таким способом продлевать свою жизнь. Думал, сбегу. Первый раз неудачно. Отметелили нещадно – еле оклемался. Потом еще два побега – с тем же успехом. Удивительно, что не расстреляли – отправили в Германию в лагерь смертников. Дохли как мухи: от болезней, голода, от каторжной работы в каменоломнях. Знали: из лагеря один путь – на тот свет. До победы оставались считанные дни. Правда, мы об этом еще не ведали, но чуяли, что немцам кранты скоро. Но прежде они нас в расход пустят – ясно, как божий день. Решили бежать – наобум, скопом, расчет на везение! Шансы вырваться – один на миллион: колючка, сторожевые псы, пулеметы на вышках. Как стемнело, сотнями бросились на проволоку! Выжили единицы… Вчетвером пробирались ночами на запад – на шум далекого боя, днем отсиживались в перелеске. В одной немецкой деревушке двух полицаев разоружили, переоделись в гражданскую одежду, продуктами разжились. В ту же ночь удачно перешли линию фронта, оказались  у американцев. Невероятно повезло…
        Дядька неожиданно замолкает: лицо напряженное, взгляд отсутствующий – по всему видно, что Яков Федорович находится где-то на безумной недосягаемой глубине воспоминаний. Я смотрю на него и силюсь понять, что за океаны бушуют у него в душе. После услышанного как-то странно ощущать себя сидящим на веранде, залитой солнцем и утопающей в звуках июльского лета, – какой-то сумасшедший контраст.
        -Да-а, не хотел бы оказаться на вашем месте, – осторожно окликаю  его и едва узнаю свой сиплый голос. – И какой же вы предатель, дядь  Яш? По мне – так герой!
        -Скажешь тоже! – смущается Яков Федорович и, оживляясь, целится бутылочным горлышком в кружок приунывшей рюмки. Жидкость булькает и едва не проливается через край. – Подвиг – когда с гранатой под танк или грудью на амбразуру. А в плен взяли – трус и изменник. Так Родина постановила – вернее, те выродки, что от ее имени честных людей позором клеймили. Мне тогда при проверке у чекистов один капитан с издевкой в лицо бросил: «Не застрелился, не повесился – значит, мразь!» Сразу видно: эта свинья на поле боя и не была – тыл от «врагов народа» зачищала. Так хотелось плюнуть в его жирную лощеную морду, но сдержался – иначе бы лясы с тобой сейчас не точили. В общем, помурыжили  меня и отпустили – не нашли грехов. А осадок-то остался – на всю жизнь… Ладно, будь здоров!
        Лязгает в калитке щеколда, и мы слышим знакомое шарканье по зеленому ковру из шпарыша. На пороге уже стоит баба Маня: пустое ведерко в руках, на дне носовой платочек узелком – с выручкой от продажи черешни и всякой зелени с приусадебного участка. Маленькая, росточком с подростка, щупленькая, с колкими глазками – как у Якова Федоровича, ее сына. К бабке я приезжаю на все лето: пляж, рыбалка, подкидной дурак по вечерам. А главное, помогаю по огороду – с картофельной плантацией, помидорными грядками и большим вишнево-черешневым садом. Мои руки в этом буйном фруктово-овощном царстве – ох, как кстати.
        -Ты мне внука не спаивай! – грозно дрожит у дядькиного носа бабкин кулачок. – Не погляжу, что плешь на тыкве, отхожу хворостиной – чай, мало не покажется. Ты меня, Яшка, знаешь.
        Шестидесятилетний сын втягивает голову в плечи и прикрывает лицо скрещенными ладонями.
        -Знаю, мамо, знаю! – примирительно соглашается он с выговором бабки. – Только вы зря сердитесь. Ну, выпили чуток за встречу, закусили, поболтали…
        -Чтоб через пять минут свернулись! – перебивает баба Маня. – И никаких гулянок! – Шоркает чулками и, бескомпромиссно хлопнув дверью,  исчезает в комнате.
        -У самого внуков – целый выводок, а до сих пор, Сашка, родительницу побаиваюсь, – сам себе удивляется дядька. – Крутого нрава женщина – с ней шутки плохи. – И торопливо машет рукой:
        -Не будем гневить – давай на посошок!
        Вместе с Чапаем провожаем сродственника до калитки. «До скорого! Бывай – не хворай!» – приподнимает он над лысиной фуражку-восьмиклинку, и, лихо подмигнув,  споро шагает по улице, собирая широкой штаниной серую перхоть с жухлых придорожных сорняков…
        Время срывается в бездну и лишь через семнадцать лет притормаживает наконец у ворот дядькиного дома, разметав сонную пыль шинами старенького «Мерседеса». В предутренних сумерках исходит желчью зловредная шавка на длинной цепи, голосисто поют гимн наступающему дню соседские петухи.
        Протирая заспанные глаза, меня встречает Яков Федорович – в семейниках по колено и неизменной, заломленной набок фуражке. Проходим в летнюю кухню. Достаю из пакета литровую бутылку спирта «Роял», минералку, колбасу.
        -Эко утро доброе, а! – потягивается довольный Яков Федорович. Только сейчас замечаю: похудел и осунулся родственник, нет прежней выпуклости в плечах, скукожилась в размерах былинная грудь.
        Смешиваем спирт с водой, чокаемся.
        На шум подтягиваются домочадцы: супруга дядькина, Анна Сергеевна, – для меня просто тетя Нюся, – женщина крепкая, властная, – и средний сын, сорокапятилетний Виктор, после развода с женой удобно устроившийся под родительским крылом.
        -Тебе ж пить нельзя, дуралей старый! – шумит Сергеевна и замахивается на дядьку поварешкой. Тот, смеясь, опрокидывается спиной на тахту и весело сучит ногами в воздухе .
        -Не жена – полицейский! – ерничает он, прытко вскакивает на ноги  – я щас! – и семенит в дом.
        -Мальчишка, ей-богу! Штаны надень, не срамись! – кричит ему вслед тетя Нюся и поворачивается ко мне. – Рак желудка у твоего дядьки. Врачи говорят – и полгода не протянет.
        Дядя  Яша возвращается  с коробочкой в руке. Открывает крышечку:
        -Глянь!
        На бархатном донце какой-то значок.
        -Орден Отечественной войны второй степени! – торжественно поясняет Яков Федорович. – Перед майскими праздниками в военкомате вручили. Извинились за задержку. А и не важно, что только сейчас разобрались… На сердце, Сашк, знаешь, так легко теперь. Давеча в школе выступал перед детишками. Всю правду о своей войне рассказал, все выложил. Хлопали! – его глаза сияют, взятые в плен добродушными морщинками.
        Беру ордешок в руки, рассматриваю: красная звезда в обрамлении разметавшихся серебряных лучей,  золоченые серп и молот посередине – тяжеленький.
        -Смотри, не урони  – эмаль покарябаешь, – беспокоится дядя Яша.
        -Носится с цацкой, как дурень со ступой, – непрошено встревает вдруг Виктор. – Все деньги на книжке – в труху. А ведь машину можно было  купить – предлагал же! И пенсия с гулькин нос. А он от побрякушек тащится.
        -Молчи, лоботряс! – цыкает на сына старый вояка. – Тебе и жизни не хватит понять меня!  Племяш, наливай – шваркнем за Победу!
        Через час поднимаюсь – дела зовут. Водитель заводит движок. Прощаемся. Я понимаю: навсегда.
        Спустя три месяца Якова Федоровича не стало. Он умирал так же, как и жил: молча, стиснув зубы от боли, без стонов и всхлипов. Сиротливо лежал в постели  – маленький, вполовину от прежнего богатыря, обросший седой щетиной, с  посиневшим кулачком на  впалой груди. Когда его разжали – из ладони выскользнул кусочек металла.
        Орден!


© Copyright: Александр Иванович Бондаренко, 2012
Свидетельство о публикации №212093001546



Твоё имя война!
Акварелли Ирен

Твоё имя – война!
Плач юдоли времён,
Где в твоих жерновах
Ни один миллион
Перемолот, и всех
Приняла мать земля,
Сколько чистых сердец
Полегло в ней, любя ...

Тьма раскинула зло
Над моею страной,
Сколько душ вознеслось,
Обагрённых тобой.
Но вернутся они
В свой покинутый край,
Словно лебедей клин,
Путь, их душ, -
         в новый май!


© Copyright: Акварелли Ирен, 2013
Свидетельство о публикации №113010408345
http://www.stihi.ru/2013/01/04/8345
(Иллюстрация по ссылке)




Это было... эпизод войны
Артур Гаврилов


Это было... (эпизод войны)

Это было холодной зимой            
В ноябре сорок первого года,
Где погибла в боях под Москвой
Наша третья стрелковая рота.
=======================               
На полуторках нас привезли,
Отходивших от города Клина,
И еще трое суток мы шли
По проселкам, лесам и ложбинам

Ночевали, где бог приказал:
И под елкой, и в стоге, и в хлеве.
Кто б судьбу мне мою предсказал
По сияющим звездам на небе.

И опять выпадал дальний путь
По «красотам» зимы Подмосковья.
«Как дойдем, дам полдня отдохнуть» -
Оборвал командир сквернословья.

Третий день мы не шли, а брели.
«Шире шаг» - подгоняли приказы.
Вещмешки с провиантом несли
И не хитрые боеприпасы:

По винтовке на брата и цинк,
Две гранаты, бутылки наркома.
«Рота, воздух» - услышали крик
Хриплый голос сержанта-замкома.

Черный ворон пикировал вниз -
Крест и смерть на борту мессершмитта -
Из винтовок стреляли мы ввысь
По железному телу фашиста.

Обошлись без потерь мы тогда,
Что в начале войны было редко,
А в ушах все стоял вой винта,
И дрожала душа, если честно.

Занимали исходный рубеж
На крутом берегу реки Истры -
Затыкали меж флангами брешь,
Был приказ окопаться нам быстро.

Что поделать, приказ есть приказ.
Мы до ночи костры разводили
И солдатской смекалкой не раз
Новобранцев еще удивили.

Те костры, что средь ночи горя,
Обогрели солдатские души.
Ну а тело - лопаткой долбя,
Проклиная  промерзшую сушу.

Хоть окопы не в профиль вполне,
Снежным бруствером их подравняли.
Сколько жизней на этой войне,
Те окопы в бомбежках спасали.

Вот светает, луна вдалеке,
До рассвета все замерло вроде.
Из брикетов сухпай в котелке,
Мы растопленным снегом разводим.

Вот сейчас бы поспать хоть часок
От мороза слипаются веки.
«Ты не спи в охраненье, браток,
А то можешь уснуть так навеки». -

Политрук проверяет посты,
Не кричит, не пугает – жалеет.
С нами он прошагал все верстЫ,
На груди «За отвагу» белеет.

(Не давали тогда ордена -
В отступлении мало геройства.
Да, жестокая штука война -
Не бывает на ней благородства.

Отходили с боями везде,
Не бежали трусливо, без битвы.
И друзей мы теряли в огне,
И могилы для них не отрыты.)

Рассвело. Солнце вышло во мгле.
Только ночь задержалась в окопах.
Не одни мы на этой земле -
Солнца блик засверкал в перископах...

И искрятся на солнце снега
В посветлевших окопных траншеях.
Эти бисеры и жемчуга
Я любимой одел бы на шею...

Вот и утро. Блиндаж опустел,
Все в окопы ушли спозаранку.
Тут и начался минный обстрел,
Появились немецкие танки.

И команду «Огонь», командир
Не успел дать, осколком задетый.
Санинструктор мотает бинты
И в крови он по пояс раздетый.

«Всем огонь» - прокричал политрук -
Принимая над боем команду,
И затворов звучит дружный стук,-
«Отсекайте пехоту от танков»

Слышен лязг тех железных коней -
Штук пятнадцать ползут к переправе.
Не железом, мы духом сильней -
В землю ляжем: не пустим их к дамбе.

Чуть левее от нас был артполк,
Лупит он на прямую наводку.
-Погоди немчура, дай-то срок,
Мы намылим вам шерстку и холку.-

Вот два танка пылают во мгле,
Вон и третий кружится бессильно.
-Это вам не Европа-мамзель,
 Это вам, басурмане, Россия.-

Но настырные эти враги,
Все ползут и ползут к переправе.
Ад в дыму и невидно ни зги.
Можешь ты умереть. Но не вправе.

Справа, слева снаряды летят,
Может, следующий твой. («Наконец-то» -
Прохрипел под Смоленском комбат,
Разрывным получив в область сердца.)

Восемь танков уже на-гора -
Артиллерии залпы с расчетом.
Их пехота не та, что с утра:
Укрывается танком как дотом.

Жалко снайперов нету у нас,
Сколько их мы б еще положили,
Но и так я скажу без прикрас,
«Табачком» хорошо угостили.

Почернели снега за рекой
От воронок и танков коптящих -
Словно русские печи с трубой,
Что остались в деревнях дымящих.

Зимний день тем хорош, что не длин,
Вот уж солнце садится в лощину,
Им не видеть испуганных спин,
Ну а мертвые спины – невинны.

Первый день мы отбились с трудом.
Посчитали потери живые,
И погибших, за ближним холмом,
Без венков и речей схоронили.

И у наших соседей свой счет:
У полка минус три батареи,
И снаряды наперечет -
Подвезти за ночь вряд ли успеют.

Ну а сводку за день Левитан
Прочитает и сухо и страстно:
Что гвардеец танкист - капитан
Сам погиб, протаранив три танка,

И еще про потери врагов
Под Москвой, Ленинградом, Ростовом,
Только вот про успехи фронтов
В сводках тех, как всегда лишь полслова.

Завтра снова мы будем в бою,
Ну а там, как судьба улыбнется,
Может вечером спирта нальют,
Ну а может навеки уснется.
===============================

Как же выстоять в этой войне,
Если лето и осень в окопах...
Мне уже не уснуть в тишине...
Разве все рассказать в этих строках...


© Copyright: Артур Гаврилов, 2012
Свидетельство о публикации №112112410962




Мой отец
Роза Исеева

О боях под Сталинградом я узнала из книг и газет. Отец никогда не рассказывал. Видно, оберегал. Отгораживаясь густым папиросным дымом, он часто уходил в себя. И я понимала, он - в воспоминаниях.
Я представляла себе мысленно большое поле, которое стонало болью ещё живых солдат, представляла ползущего раненого отца.
 
После ранений его комиссовали. Домой вернулся, опираясь на трость. Затем раны «ожили», началась гангрена, и его увезли в столицу, в госпиталь. Ногу ампутировали.
Родилась я после, и никогда не видела отца на двух ногах.
.
Меня он баловал. Может потому что я была младше, и мы с сестрой рано лишились матери. Все тяготы достались ему.
Брал на руки, когда сидел. Подкладывал кусочки повкуснее. Часто позволял сопровождать себя. Покупки нёс сам. До сих пор перед глазами телепающиеся сетки с продуктами вокруг костыля.
 
Не имея возможности заниматься спортом физически, увлекался настольным. Слыл на селе и в округе отличным шахматистом и преферансистом. Сейчас я понимаю, что эти игры отвлекали его от невесёлых дум инвалида.
Не помню отца без дела. Я старалась играть  неподалеку и переносила за ним по двору то стульчик, то инструмент, то забытую пачку Беломора. Сидя, он рубил дрова, топил печь, ремонтировал свой трёхколёсный мотоцикл. Выдаваемая государством мотоколяска была непригодной для дорог в сельской местности. Мотоцикл  заменял ему ногу, потому держал его всегда в исправном состоянии. Ездил с друзьями на охоту, рыбалку и  по командировкам  в глубинки.

Зима для отца была самым тяжёлым временем. Костыли скользили, и ему  часто приходилось делать на их резиновых наконечниках надрезы. Зимние вечера детства вспоминаются непременно  с отцом, сидящим вечерами у тусклого света керосиновой лампы, под тихое потрескивание фитиля. Я наблюдала за ним. Хотелось помочь, на что он только улыбался.

Срывался иногда отец. Пил. В праздники, в день Победы. Изредка это было. Для нас с сестрой тогда  мир рушился. Мы беззвучно плакали. Двор, дом и всё, что окружало, приобретало вдруг унылость и серый цвет, и мы чувствовали себя никому не нужными.

Бывало, увозил он меня с собой на мотоцикле за село. Под степной ветерок и  трепет ковыли мы садились рядком на холмик и всматривались в залитую чистотой даль. Я поглядывала на отца сбоку. Мне хотелось знать, о чём он думает, насколько ему тяжело там, внутри, куда он никого не впускал, ни на кого не перекладывая трудности и ни на кого не рассчитывая.
Сейчас, когда горечь ложится на душу, меня тоже тянет в отзывчивую, всё понимающую степь: отдумать наболевшее, собрать мысли, наполниться силой.

Войдя как-то с улицы во двор, я замерла. Было мне лет шесть. Отец стоял на двух ногах. Я обрадовалась, подбежала к нему и потянула за руку. Мне казалось, что он зашагает рядом со мной, и теперь, идя по улице, я буду держаться за его руку. Как другие дети. Но отец не сдвинулся с места. Принуждённо улыбаясь, попросил подать костыли, которые остались в другом конце двора. Я отказалась, решив, что  раз есть две ноги, значит, костыли не нужны. После второй, настойчивой просьбы, чуя неладное, я принесла их. Он шёл к скамейке, волоча ногу, а за ним по земле тянулись красные капли. Капли были частые. Я никак не могла понять, откуда они появляются. Только потом, когда он присел и поднял штанину,  увидела страшную  ногу. Это был протез. Выемка, куда опускался остаток ноги, была полна крови.

Ещё десятки лет после войны протезы были тяжёлыми, грубыми, неудобными. Каждый раз открывалось кровотечение. Велико было желание ходить без костылей. Сильнее боли. И отец снова и снова ездил в далёкую столицу на завод в надежде на удачный протез: то для заказа, то на примерку, то за готовой «ногой». Он так и не смог привыкнуть к нему, и пятьдесят три года  проходил на костылях.

Тяжело было видеть отца, спускающегося и поднимающегося по лестнице. Шаг за шагом, напряжённо, с большой осторожностью, особенно вниз, выстукивал он нескончаемые ступеньки. С удивительным бездушием ему выделили в городе квартиру в доме без лифта на третьем этаже.
Однажды, он бежал. Бежал, вскидывая и опуская костыли далеко вперёд и с силой подтягивая к ним  тело. Мы опаздывали к поезду. В состоянии ужаса я поглядывала на него, поспевая  рядом. Ручьями текли слёзы, беззвучно сопровождая страх, что вдруг упадёт, обиду за отца, усиливающуюся зеваками, невыносимую жалость.

По мере отдаления Победы, уменьшалась забота о фронтовиках, уменьшалось и уважение. В праздничные дни отец всё реже и реже надевал китель с наградами.

Отец был активным человеком. К нему всегда тянулись люди за советом и помощью, и тогда, когда мы жили на селе и когда переехали в город. И всегда помогал, знакомым и не знакомым.
Таким мне и запомнился мой папа-фронтовик.

Как хотелось мне вернуть отца в его девятнадцать лет, когда он целый и невредимый уходил на войну. Как мне хотелось отменить ту войну и заново отсчитать здоровые полноценные отцовские годы.
А сейчас его нет. Уже двенадцать лет. Я помню его запах. Помню его лицо с осколочными ранами, ладони в затвердевших мозолях от трения костылей, седые волосы с пробором на боку. Помню пустую штанину, заправленную под ремень. Но не помню его походку. Не видела.
2008 год.


© Copyright: Роза Исеева, 2013
Свидетельство о публикации №213010300874




Памяти отца
Иван Есаулков

Снова в строчках стихов
Возвращаюсь к военной я теме,
Снова вижу отца,
Что погиб чуть не в первом бою.

И в бессонной ночи
Отстучало десятки лет время,
Возвратившись назад,
Где отец стоит в пешем строю.

Прямо над головой
Раскричались тревожно вороны
И готовы лететь
Всею стаей куда-то на пир.

Где придётся бойцам,
Стоя насмерть, держать оборону,
Зачитал им приказ
Перед строем, спеша, командир.

Окопались они
На краю небольшой деревушки,
Насладиться успев,
Пусть немного, лесной тишиной.

И на первом «ку-ку»
Поперхнулась и смолкла кукушка,
И атаки врагов
Накатились – волна за волной.

Мало кто уцелел,
Отступив от деревни к болоту.
Все тропинки враги
Перекрыли – прорваться нельзя.

Время замерло вдруг.
Только рявкнут с ленцой минометы,
Да ещё пулемёт
Выдаст очередь, смертью грозя.

Позади только топь,
Впереди, не спеша, ждут фашисты:
Иль сдадутся бойцы,
Иль в атаку на пули пойдут.

Но сказал политрук:
«Не сдаются врагу коммунисты!
Мы пойдём на прорыв,
Даже если все смертью падут!»
И пошли, презрев смерть,
И погибли, – никто не прорвался,
Но не струсил никто,
Бились насмерть в жестоком бою.

И среди тех болот
След отца навсегда затерялся.
Как погиб он тогда,
Я в бессонной ночи узнаю.

Постучался рассвет
Мне в окно дождевою рукою,
И послышался мне
То ли крик, то ли стон, то ли всхлип.

Ты прости мне, отец,
Что я память твою беспокою,
Но я знаю теперь,
Как когда-то в бою ты погиб.


© Copyright: Иван Есаулков, 2012
Свидетельство о публикации №112080201860




Эпизод
Исаак Маньков

Наступая в Пруссии Восточной,
В нашей роте случай был такой:
Оказались мы мишенью точной
Для врага, вступившего в бой.

В звуках взрывов, грохота и свиста
Слышу крик о помощи с мольбой:
«Помогите мне, артиллеристу,
Из расчёта я один живой.

Братцы! Тяжело я ранен,
Двинуться я с места не могу…
Помогите же, славяне!
Больно мне, сейчас умру…

Мы лежим, а он страдает,
Головы с земли нам не поднять:
Ведь над нами смерть витает,
Неохота погибать.

Вдруг, невидимая сила
Подняла с земли меня.
«Не тебе лишь жизнь мила»,-
Мне твердит в ушах она,-
«Выручай ты человека,
Если он в беду попал,
Человек испокон веку
Человеку помогал!»

Сила меня подтолкнула,
Чтоб бежал, хоть не хотел,
Моё сердце екануло:
Видно, я не очень смел…

Мой комзвода, слышу, злится.
 Мне кричит: «Ты ошалел!
Изрешётят тебя фрицы,
Приземляйся, пока цел!»

У врага я весь на мушке,
Но я всё же побежал
К «сорокпятке», этой пушке, -
Там, где раненный лежал.

Пули шепчут мне с присвистом:
«Мы не дуры, не убьём,
Помоги артиллеристу,
А тебя мы обойдём».


Я со смертью рядом мчусь,
Мчимся наперегонки,
Но быстрей я доберусь,
Ей назло, ей вопреки!

Добежал…А у лафета
Раненный без памяти лежал.
 Я его бинтом из медпакета
Туго, как сумел, перевязал.

Вдруг, с рёвом, появились наши танки,
Бой пошел теперь на новый лад,
С «Тиграми» вступили в перебранку,
Начался кромешный ад.

Между ними я и полумёртвый,
Раненый в живот артиллерист,
Устроились мы с ним «комфортно»:
Он – в бреду, а я – дрожу, как лист.

Танки мимо нас промчались,
Наступая «Тиграм» на хвосты,
Пехотинцы с земли поднялись,
Не спеша, без суеты.


Подошёл комвзвода к пушке,
Что, как сирота, стоит,
Думал, что он даст мне нахлобучку,-
Только командир молчит.

Смотрит он печальным взглядом
На тела, что здесь лежат,
Развороченных снарядом,
Молодых совсем ребят..

Подопечный мой в бреду мечется,
То стонет он, то просит пить,
Смерти в руки не даётся…
Верю, что он будет жить!

Тут уж санитары подоспели,
Его с поля боя унесли,
Пехотинцы, те, что уцелели,
Вслед за танками в бой пошли.

Мы шли в бои, огни и воды,
Где по-пластунски, где надо - вброд.
Всякие бывали эпизоды,
Не забылся этот эпизод…


© Copyright: Исаак Маньков, 2012
Свидетельство о публикации №212013001324


Семен Заслав и его команда
Исаак Маньков

Ровесники - Заслав и Заславский

До совершеннолетия у Семёна была фамилия Заславский, но при получении паспорта, начальник паспортного отдела милиции её укоротил: Заслав. Дело в том, что у этого начальника тоже была фамилия Заславский, и вполне вероятно, что не хотелось ему, чтобы юноша-еврей Семён был однофамильцем его сына Долика.
Долик был нашим ровесником. Его отец по происхождению поляк, мать - еврейка. Ранее Заславский - старший был начальником горотдела милиции, но в 1937 году его посадили в тюрьму, где отсидел около года. Из тюрьмы его выпустили, но снизили в должности: назначили начальником паспортного отдела.
У Семёна же тогда были иные обстоятельства. Его отца, портного по профессии, якобы за неуплату налогов посадили.  Никому не хотелось обострять отношения с милицией. Так и остался Семён с урезанной фамилией. Ребят нашей улицы его урезанная фамилия не смущала. Он был нашим верховодом, не взирая ни на что.


Улица родная

Жили мы с Семёном на одной улице, которая тогда и поныне носит имя великого украинского поэта Тараса Шевченко. Этот поэт, как  мне известно, с давних времён на этой улице жили в основном одни евреи. Лишь в конце улицы, возле реки Южный Буг, поселились украинцы.
Семён был старшим во всех уличных мероприятиях. Он стал нашим вожаком, собирал нас, придумав очередную затею.
В нашем городишке, конечно, не было стадиона, а Семён уже организовал из ребят нашей улицы футбольную и волейбольные команды. Он где-то достал футбольный мяч, нашёл поле для игры, обучил нас правилам. Меня  назначил вратарём. Сооружать площадку для игры в волейбол Семёну не пришлось. Подходящая площадка нашлась в саду, который примыкал к зданию милиции. Долик Заславский, хотя был из важной семьи, не чурался проводить время с ребятами нашей улицы. Он жил в доме с родителями, реквизированном у кого-то. Семён тогда сказал Долику, что нам нужно футбольное поле,  и оно нам было предоставлено без промедления.
Большую часть нашего времени мы проводили на улице. Считалось, что улица оказывает на детей дурное влияние. Но ребята с нашей улицы не хулиганили и, не дай Бог, не воровали. Дома не было места для развлечений. Улица была смыслом и центром жизни.
Летом мы ходили к реке загорать, плавать и ловить рыбу. Ходили в лес за ягодами и грибами. Зимой, как только река замерзала, мы катались на речном льду. Коньки чаще были самодельные, так как денег на их покупку у родителей не было. По инициативе Семёна, мы играли в футбол и волейбол. Он же привлёк нас к другим видам спорта.
В школе проводились занятия по физкультуре. Нашим руководителем был Григорий Угриновский. Семён предложил ему, чтобы желающие занимались акробатикой во внеучебное время. Григорий согласился. Семён с энтузиазмом взялся и за это дело. Он подобрал способных ребят, образовал из числа пяти-шестиклассников кружок по  акробатике. Спортивная закалка, полученная в этом кружке, меня не раз выручала в дальнейших жизненных испытаниях.
Помню имена ребят, участвовавших в данном кружке: Кац Изя, Кнелович Лёва, Пустильник Яша, Браверман Вова, Шерман Абраша, Лещинский Яша, Манько Изя (теперь я стал Маньковым Исааком). Конечно, главным акробатом был Семён. Он выглядел крепышом, подростком спортивного телосложения. Он мог делать сальто и другие сложные акробатические номера. Семён придумывал спортивные пирамиды. Самые крепкие ребята стояли внизу. Они удерживать других. Те, что послабее - выше, а на самом верху стоял один. По очереди это были или Абраша Шерман, или я. Абраша делал стойку на руках. Он в быту, до кружка, мог походить на руках по тротуару солидное расстояние. Мы тогда над  Абрашой подтрунивали, что  этим он экономит расходы на обувь, а на  сэкономленные деньги родители купили бы ему велосипед. Отец его тогда работал где-то главным бухгалтером и мог и так купить ему велосипед. Велосипед у Абраши потом появился. Все ребята с нашей улицы пользовались его добротой.
Я считался слабеньким акробатом, но был исключительно хорошим верхолазом. Я мог легко взобраться на верхушку самого высокого дерева, и там нарвать побольше яблок или груш. Обычно, это делалось в милицейском саду. Долик при этом стоял на стреме, чтобы меня предупредить об опасности. В таких случаях я прыгал быстро с дерева. Потом за такие проступки составлялся акт, и родители  платили штраф.
Воровством мы не занимались, но рвать фрукты с деревьев милицейского сада для нас было спортивным интересом. Мы при всём нашем старании не были мастерами - акробатами, но нам громко аплодировали, когда мы выступали в разных школах, на предприятиях или в военном городке, который находился на окраине города. Организовал эти выступления Григорий Угриновский. Сам он был замечательным спортсменом. Он мог на турнике выделывать пируэты, непосильные для опытных спортсменов. После войны он после тяжелых фронтовых ранений вернулся домой инвалидом, прожил недолго и умер. Пусть земля ему будет пухом.
Семён все придумывал новые забавы и развлечения. В школьном музыкальном кружке, он начал играть на разных струнных инструментах. Летними вечерами ребята нашей улицы собирались у какого-то дома и под аккомпанемент Семёна, пели песни революционные, патриотические, романтические, а иногда и хулиганские из кинофильмов того времени.
Среди нас были и девочки Цыва Юрович и Маня Козюшина, также жившие на нашей улице. Семен полюбил Цыву. Влюбился так, что сделал себе наколку «Цыва» на своем бедре. Маня Козюшина хорошо пела, часто выступала на школьных концертах. Я мог бы ещё и о других ребятах, друживших с Семёном Заславом.


Проверки на дорогах войны

Война разбросала нас по стране. Судьба каждого испытала на прочность. Одни пали на поле боя. Другие сделали военную карьеру. Уцелевшие в схватках вернулись с боевыми наградами на груди, нередко израненными, инвалидами войны. Немало наших из родных погибли в своем родном городе от рук нацистов. Не знаю никого из ребят с нашей улицы, кто бы укрывался в тылу. Я твёрдо уверен в том, что каждому наша улица, где мы приобщились к спорту, к преодолению трудностей, где ценили подлинную дружбу, помогла выстоять.
Мы не были пай-мальчиками, но повезло нам в том, что нашим вожаком был Семён. Он вырос в обычной еврейской семье, небогатой, без особого достатка.
Его отец Иосиф был дамским портным. Он шил красивую верхнюю одежду, но заказывали  мало, поэтому его заработки были мизерными. В еврейских местечках всегда было достаточно много портных и других мастеровых, обслуживавших жителей города и окружающих деревень.
Мать Семёна звали Рейзл. Она не работала, так как дома у неё было достаточно забот. Брат Семёна Миша был на два года старше его. Маленькая сестричка Туня  ещё не ходила в школу.
Я часто бывал у них дома и видел, какая это была дружная семья. Жили они в квартире на съеме, но вполне благополучно. В моей семье жилось гораздо хуже. Затеял отец Семёна постройку собственного дома, но денег не хватало, чтобы довести её до конца. Кое-как сделали крышу: частью из жести, частью из старой черепицы. Когда шли дожди, крыша протекала. По полу расставлялись корыта и другая посуда, чтобы вода не разлилась по всему дому. Бедность усугубилась, когда городской финотдел города обложил Иосифа большим налогом, как частного предпринимателя. За неуплату налогов Иосифа осудили на три года тюрьмы. Чтобы помочь семье, Семён вынужден был оставить школу. Окончил он лишь семь классов и поступил в школу фабрично- заводского ученичества (фзу). Когда началась война, Семена и его старшего брата Мишу сразу же мобилизовали. Немцы стремительно наступали. Они были уже недалеко от нашего города. Семёна с группой ребят из школы военкомат эвакуировал в тыл. Злой рок преследовал его семью. Отца Иосифа выпустили из тюрьмы, где он тяжело болел. Не взирая на болезнь, отец пробирался домой к семье, но по дороге, ослабев, умер. Брат Миша сражался в рядах и погиб в бою. О гибели отца и брата Семён узнал уже потом, со слов очевидцев. Мама Рейзл и сестричка Туня оказались в оккупированном Хмельнике. Вначале они находились в гетто, а затем, в январе 1942 года, они были зверски замучены.
Семён воевал мужественно, как подобает лидеру. Он участвовал в многих боях, был ранен, получил боевые награды. Вернулся после демобилизации в Хмельник, узнал о трагической судьбе своих близких и родных, хотел зайти в родной дом, но жильцы, поселившиеся в его доме,  за порог его не пустили…
Они заявили, что дом ему не принадлежит, что он реквизирован Советской властью за неуплату налогов его отцом. Не стал Семён тягаться с властями. Побрел в лес, где в общей могиле покоились его мать и маленькая сестричка… В этой же могиле были зарыты тысячи евреев, зверски убитых немецкими и местными душегубами. Низко поклонился он этой могиле и подался он в областной город Винницу, устроившись на суперфосфатном заводе крановщиком, где проработал ни много, ни мало полвека! Семён был награждён орденом Трудового Красного Знамени. Это его, еврея, наградили таким орденом! Семён, как и в детстве, всегда отдавался полюбившемуся делу. В Виннице он женился, вырастил двух сыновей: старший Михаил стал врачом, а младший Илья - химиком. Жена его ушла из жизни в Виннице.
Женился он вторично на полюбившейся ему сотруднице по работе Нине. Сейчас Семён живёт со своей  семьей в Израиле, с женой поселился в Кирьят-Яме.
Он теперь не только дед, но и прадед. Но, как и в молодости, не теряет интерес к жизни. Инвалид войны со многими недугами, он возглавляет комитет Союза инвалидов.
Долголетия тебе, наш дорогой Семен!


(Автор - председатель Кармиэльского городского комитета Союза воинов и партизан -  инвалидов войны с нацистами)               
            
Материал подготовлен пресс-секретарем Союза инвалидов войны Моше Шпицбургом


© Copyright: Исаак Маньков, 2012
Свидетельство о публикации №212020801631
http://www.proza.ru/2012/02/08/1631
(Фото по ссылке)




Просто... была война...
Наталья Смирнова 5

18 января 1943 года в ходе наступательной операции "Искра"* войска Ленинградского и Волховского фронтов соединились и тем самым прорвали блокаду Ленинграда.
Памяти моих дорогих земляков-Ленинградцев, задушенных кольцом блокады, посвящаю:

(По воспоминаниям ребенка блокадного Ленинграда)

Помню - была война,
     Страшная, словно ад.
Горе познав сполна,
     Выстоял Ленинград.

Памяти календарь
     Перелистну назад:
Хмурый, святой январь
     Искру* зажег в глазах.

Помню - метель в лицо,
     Радостный стук сердец.
Дьявольское кольцо
     Прорвано наконец!

Скорбные те года
     Вижу я в каждом сне.
Мы победили. Да.
     Но...половины нет.

Стон Пискаревских плит
     Гулкий, как метроном.
Пол Ленинграда спит
     Вечным могильным сном.

Им не понять давно-
     День на Земле иль ночь,
Каждый...такой родной,
     Чей-нибудь сын иль дочь,

Каждый хотел любить,
     Петь, восхищаться, жить!
Но...оборвалась нить.
     Боже. За что? Скажи.

Господи! Чья ж вина?
     Их не вернуть назад.
Просто...была война...
     Страшная, словно ад.


© Copyright: Наталья Смирнова 5, 2013
Свидетельство о публикации №113011800132

http://www.stihi.ru/2013/01/18/132
(Иллюстрация по ссылке)




Дикая груша. Перевод с белорусского
Ольга Сафронова Таганрог

Геннадий Говар
Дикая груша

Груша дичка - у самой дороги…
Замерла в одинокой тревоге...
Вспоминает войны лихолетье…
Грохот боя… Дыхание смерти…

Схоронили под грушей солдата…
Был он молод совсем, ребята…
Груша тихо стоит над милым…
Давит боль, как плитой стылой...

Круглый год - и зимой, и  летом,
Ждёт чего-то, печалью одета.
Только снова, зелёной весною
Убирается белой фатою…

Как невеста, стоит в чистом поле…
Замирая от счастья и боли…

Генадзь  ГОВАР
ДЗІЧКА

Дзічка ў полі адна пры дарозе...
Ад відна да відна, бы ў гіпнозе...
Помніць добра яна ліхалецце...
Бой... Грымела вайна... Подых смерці...

Пахавалі пад ёй маладога...
Адыйшоў, як герой, нябога...
Дзічка ціха стаіць на варце...
Цяжка боль загаіць браце...

І ў снягі, і ў дажджы, і ў спёку...
Дзічка тут назаўжды, а ні кроку.
Толькі ў маі штогод ажывае
І бялютку фату апранае…

Бы нявеста стаіць ў чыстым полі...
У жаданні кахаць, як ніколі...

подстрочный перевод:

ДИКАЯ  ГРУША

Дикая груша в поле одна у дороги…
От рассвета до рассвета, будто в гипнозе…
Помнит хорошо она лихолетье…
Бой… Гремела война… Дыхание смерти…

Похоронили под нею молодого…
Пал, как герой, голубок…
Дикая груша тихо стоит на страже…
Тяжело боль заживить брат…

И в снега, и в дожди, и в зной…
Дикая груша здесь навсегда, и ни шага…
Только в мае каждый год оживает
И белую фату одевает…

Будто  невеста стоит в чистом поле…
В желании любить, как никогда…


© Copyright: Ольга Сафронова Таганрог, 2013
Свидетельство о публикации №113011808460





Связь поколений
Юлия Хабарова

- Бабушка! Посмотри, какой у меня телефон! 16-ть чего-то там памяти, СМС, ММС, Интернет есть! Еще игры на нем есть! А еще я могу прямо тут переписываться со своими друзьями!

- Покажи-покажи. Ну, разве это телефон?! Штука какая-то светящаяся! Нет, ну ты глянь: пальцем водишь, как кошка лапой!

- Бабуль, ну ты ничего не понимаешь! Это же технологии! Это новый век! У меня даже дневник в Интернете есть!

- Это ты двойки всем показываешь? Вот насмешил!

-  Да нет же! Я туда всякие мысли пишу, фотографии показываю друзьям.

- А-а-а, а я думала двойки. Ну, пиши-пиши.

- Ба, разве он тебе не нравится? Ну, посмотри.

- Ой, внучек, не надо мне этих твоих дорогих штук. Своего добра полно!

- Бабуль, ну какое у тебя добро? Компа нет, Инета нет, фотоаппарат тебе тоже не нужен.

- Е-е-есть у меня добро.

С этими словами прабабушка встала и прихрамывая подошла к комоду. Выдвинула ящик и что-то долго искала… И нашла.

- Вот оно, мое добро!

- Что это?

- Письмо от твоего прадеда с фронта.

- Настоящее???

- Настоящее. На, посмотри. Только не помни.

Паренек принялся разбирать буквы и очень радовался, когда они складывались в слова. Всё-таки, у каждого свой почерк. Письмо было личное, и сообщалось о том, что он жив-здоров. Верь и жди!
Прадед с войны не пришел, поэтому всё, что от него осталось – это письмо и похоронка. Но похоронку прабабушка не решилась пока парню показывать. Она считала, что его детской психике это может навредить.

- Бабушка!

- Что?

- А можно я…сфотографирую и покажу друзьям?

- Только аккуратно! Старое оно! Нет, ну ты невыносим! Технологии там всякие. Не забудь, что в 42-ом оно пришло мне! В июле, по-моему…

- Ба, да всё-всё напишу! Всё-всё расскажу.

- Расскажет он! Ну, трудись.

И старая женщина отвернулась к окну. На её лице была улыбка. И в этот момент лучи солнца ворвались в комнату и сделали ее солнечной.
Она знала, что это ее муж так ответил.


© Copyright: Юлия Хабарова, 2013
Свидетельство о публикации №213012200392





Война не из окна
Юрий Кауфман*
 
*Юрия Кауфмана уже нет с нами, почтим его светлую память и память всех ветеранов той войны…

(Отрывок из моих мемуаров)
 
 В 1939 г. я поступил в Ленинградский политехнический институт. После двух месяцев учебы меня призвали в Красную армию и направили в Ленинградское военно-медицинское училище.
 На втором курсе училища, когда под стенами Ленинграда еще продолжалась финская война, нашу роту подняли по тревоге, выдали боевое снаряжение и отправили на финский фронт, до которого мы всей колонной автомашин, двигаясь очень медленно, добрались за полтора-два часа. Рота получила приказ развернуть полевой госпиталь. Начальником госпиталя был назначен командир роты, все остальные курсанты и младшие командиры должны были разворачивать госпиталь, охранять его, принимать раненых и обрабатывать их.
Я был назначен начальником второго хирургического отделения. Утром на другой день начали поступать раненые. Мы не успели полностью развернуть госпиталь, но приступили к обработке раненых в объёме наших возможностей.
 Через некоторое время стали прибывать штатные должностные лица: врачи, фельдшера, медсёстры, санитары и т. д.
 Каждый из нас - курсантов, сдав свою условную должность, переходил в команду обороны госпиталя. За те несколько дней, что мы были на этом участке фронта, нам пришлось несколько раз отражать налёты финских лыжников-автоматчиков.
 Мы выполнили это задание и убыли к себе в училище, продолжили учебу и подготовку к государственным экзаменам
 Я окончил военное училище в начале июня 1941г. и был направлен фельдшером батальона в стрелковый (пехотный) полк, в город. Талин (Эстония).


 Так выглядел тогда я.

 Подразделения полка находились в летних лагерях в пригороде. Чуть более недели я прожил в полку в мирное время…


 
 «Неожиданное» начало Великой отечественной войны.

 22 июня 1941 г. в 4 часа утра была объявлена боевая тревога. Никто из нас ничуть не сомневался в том, что это не учебная тревога. Мы отлично понимали, что полк не случайно находится в Эстонии вблизи от западной границы Советского Союза. Но именно сейчас, когда война уже началась, наше сознание восприняло начало войны, как неожиданность…
 Очень быстро мы почувствовали на себе весь ужас большой войны…
 Полк вывели в лес. Начали прибывать «приписники» - солдаты и сержанты, числившиеся в запасе нашего полка. Пришло время завтрака. Я, фельдшер батальона, пришел снимать пробу первого завтрака, приготовленного в полевых кухнях. Солдаты и сержанты с котелками в руках собрались около повозки с котлом. Открыли котёл, я сразу заметил голубую кайму по окружности котла. Мне пришлось запретить раздачу гречневой каши с мясной тушенкой. Прибежал командир батальона и набросился на меня со словами: «Как Вы смеете лишать завтрака весь личный состав батальона в такой момент!». Вызвали уполномоченного особого отдела (не враг ли народа этот еврей - фельдшер?). Забрали у меня личное оружие, ездовому приказали дослать патрон в патронник. Ездового с винтовкой на коленях и меня отправили на двуколке с кашей в санитарно-эпидемическую станцию. Я почти не сомневался в правильности своего решения, но волнение не оставляло меня в покое: может быть, я мог предупредить это происшествие, да и как отнесётся ко мне разъяренное начальство даже, если я докажу, что я прав? Специалисты санитарно-эпидемической станции несколько часов изучали котёл с кашей. Я же, под стражей вооруженного солдата - ездового, с волнением ожидал результатов обследования. Оказалось, что на складе хранения неприкосновенного запаса после покраски не написали, что это однослойный кипятильник, в котором кашу варить нельзя. Полуда при варке расплавилась и оказалась в каше. Это - яд, которым были бы отравлены солдаты и офицеры. По прибытии в полк я представил начальству письменное заключение специалистов. Гнев сменили на похвалу. Так для меня начался первый день страшной войны!
Через несколько дней фашисты высадили десант под Балтийском. Наш полк направили для ликвидации десанта. Мы вступили в первый бой с врагом. Для усиления десанта противник направил еще одну дивизию. Наши батальоны отважно воевали, но противник превосходил наши силы количественно и по оснащению техникой. Для помощи нашему полку прислали еще полк, но у противника было больше войск, чем у нас.
 Наши оба полка были кадровыми, их возглавляли грамотные и волевые командиры. Поэтому на нашем участке фронта не было панического отступления, никто не сдавался в плен. Мы вынуждены были под давлением превосходящих сил противника постепенно отступать на восток.
 Каждый день в боях мы имели потери убитыми и ранеными. Однажды меня отправили вместе с ранеными моего батальона на санитарной машине в медсанбат. Часть дороги шла через лес. Когда мы пересекли рощицу, на нас напали вооруженные автоматами люди. Они были одеты в новую форму, не похожую ни на форму советских войск, ни на форму фашистов. Только благодаря исключительному умению шофёра управлять автомобилем, мы сумели удрать без потерь. В медсанбате я сдал раненых и узнал, что нападали на нас «кайцелиты». Это были эстонские фашисты, тайно обмундированные и вооруженные еще до начала войны. Они называли себя партизанами, но действовали, как хорошо подготовленные воинские части. Обратно в полк мы вернулись окружным путём по большой шоссейной дороге. На другой день санитарная машина полка была вынуждена окружным путём доставить раненых, минуя медсанбат, прямо в полевой госпиталь. Эвакуация раненых стала такой же опасной, как сражения в открытом бою.
 В конце июля 1941г. я побежал к раненому, в этот момент разорвалась другая мина. Её осколок ранил меня в правый коленный сустав. Коллеги остановили кровотечение, наложили повязку и шину. Но из-за того, что одновременно с отступлением наших полков отступали и тыловые медучреждения, мы не знали, куда эвакуировать раненых. Посылать машину с ранеными в надежде найти медсанбат или госпиталь было невозможно из-за большого количества кайцелитских банд в тылу. Я остался в полковом медпункте, в котором скопилось значительное количество раненых. Дня через два я вынужден был на костылях помогать перевязывать раненых, т.к. здоровые фельдшера были направлены в батальоны. Позже была налажена эвакуация раненых в медсанбат. Боли в коленном суставе стали меньше. Я получил возможность активнее помогать коллегам в полковом медпункте. Старший врач полка знал, что по закону меня следует эвакуировать. Но работать в медпункте было некому. Мне было предложено самому решать: эвакуироваться или остаться в полковом медпункте работать. Накануне пришло известие, что одну нашу санитарную машину, следовавшую в медсанбат, спалили кайцелиты вместе с шофёром, санитаром и ранеными. Я принял решение остаться в полку.
 С боями полк продолжал отступать. В августе рана зарубцевалась. Я работал почти, как и до ранения, но хромал, т.к. колено болело, особенно при длительной ходьбе.
 В конце августа фашистские войска прижали нашу дивизию к предместьям Талина. Высшее командование приняло решение вывести нашу дивизию из боя по обороне Талина и подключить её к соединениям наших войск южнее Талина.
 Колонна нашего полка обходила Талин с южной стороны. Из-за болей в раненом колене меня назначили старшим санитарной машины, на которой было четыре тяжело раненых и санитар. Мы медленно передвигались в тылу колонны полка. На одном из пригорков противник открыл по нам прицельный огонь из миномётов. Загорелась грузовая машина, следовавшая впереди. Я велел шофёру санитарной машины объехать горящую машину, но после разрыва очередной мины заглох мотор нашей «санитарки». Нужно было немедленно вытаскивать из машины раненых, т. к. она была под прицелом противника. Мы вынесли раненых из машины и потащили их на плащ-палатках в придорожный кювет.
Так как мы были отрезаны от колонны полка миномётным огнём противника, тащить раненых пришлось не за колонной полка, а в обратную сторону, по направлению к Талину.
 Через одну-две минуты вспыхнула наша санитарная машина. Метрах в ста за горящей санитарной машиной показались каски фашистских солдат. Мы успели к этому времени оттащить раненых по кювету на четыре-пять сот метров от пылающей «санитарки».
 Вдруг справа от нас, со стороны Талина на дороге показался «газик» повышенной проходимости, в котором сидели несколько генералов и полковников. Мы закричали из кювета, что дальше нельзя - там противник и попросили забрать раненых. Нам приказали лежать в кювете и ждать. Машина резко развернулась и помчалась в сторону города. Потом машина примчалась, уже без людей. Мы быстро погрузли раненых. Машина с ранеными умчалась. Я вместе с шофёром и санитаром дополз по придорожному кювету до поворота дороги. Далее поспешили в город, но не знали, что нас там ждёт. Все люди, военные и гражданские, шли и бежали в порт. Мы последовали за ними. Пришли в порт, там толпились люди. У причалов не было кораблей. Один корабль шел от порта в залив. А на горизонте, далеко в заливе, была видна большая группа военных и гражданских кораблей. Было понятно, что отступление возможно только на кораблях. Но как туда добраться? У берега не осталось ни лодок, ни плотов.

 В Балтийском море и Финском заливе.

 Справа, на некотором отдалении от причала был забор. Я перелез через него. За мной последовали люди. Вдали, около свай, на берегу лежал баркас, без вёсел, без руля, без мотора.
 Подбежал к баркасу. Осмотрел его. Баркас оказался целым. Подошли люди. Я предложил им помочь мне подтащить баркас к воде.
-«Ребята, отрывайте доски от забора. Этими досками будем грести»,- закричал я.
 Мы все бросились к забору, сорвали доски, затем столкнули баркас в воду. Загребая досками, как вёслами, поплыли по заливу к эскадре. Появилась надежда, поднялось настроение. Усердно гребли, отошли от порта километра на два. Еще через пол часа мы заметили, что эскадра не приближается, а удаляется. Когда все это поняли, начались споры. Мы понимали, что в море на этой посудине далеко мы не уйдём. Некоторые предложили вернуться, но большинство согласилось со мной, что нужно идти за эскадрой. Теперь мы совершенно не знали, что будет с нами. Я был твердо уверен в том, что мне лучше утонуть в море, чем возвращаться и попасть в плен. Гребли, гребли, а корабли эскадры становились всё меньше и меньше. Вдруг мы заметили, что не от эскадры, а откуда-то с севера прямо на нас идёт небольшой военный корабль. Когда корабль совсем приблизился к нашему баркасу, он стал табанить. Корабль подошел вплотную к баркасу, я увидел, что на носовой части его написано латинскими буквами: «Pilkert». «Неужели немцы» - с ужасом подумал я. На борту появилась верёвочная лестница. Это означало, что мы должны были подняться на борт корабля. Я замялся. Что делать? Потом незаметно переложил свой «Наган» в задний карман брюк и тоже полез по верёвочной лестнице. На палубе у нас забрали винтовки и направили к лестнице, ведущей в трюм. Матросы невнятно переговаривались. Но это был не немецкий язык. Когда все из баркаса поднялись на корабль, он набрал скорость и пошел в сторону порта. Я стоял на лестнице, ведущей в трюм, и раздумывал, в какой момент лучше выхватить пистолет, если потребуется застрелиться. Вдруг корабль резко снизил скорость и развернулся напротив порта. Кто-то из команды через мегафон на русском языке с акцентом скомандовал: «Пассажиры, освободите палубу, не мешайте вести огонь из орудия». Затем последовало несколько выстрелов из орудия куда-то за порт по какому-то объекту в городе или за городом. После этого, корабль на большой скорости направился прямо в направлении эскадры. Лишь после того, как корабль причалил к дрейфовавшему очень крупному миноносцу, на борту которого было написано: «Минск», я успокоился.
 Позже, от одного из матросов «Минска» я узнал, что „Pilkert“ - это военная яхта бывшего главы Эстонии, когда она была ещё суверенным государством, до «присоединения» её к СССР. Команда этого корабля перешла на сторону советского военного флота.
 На «Минске», видимо, накопилось слишком много пассажиров. Поэтому ночью нас пересадили на большой торговый корабль «Казахстан».
 Утром появились самолёты фашистов. Зенитная артиллерия боевых кораблей не давала им приблизиться к эскадре. Однако некоторым самолётам противника удалось сбросить бомбы на наши корабли. Одна из бомб попала на носовую часть «Казахстана». Бомба пробила верхнюю палубу и где-то, ниже ватерлинии, разорвалась. Весь огромный корабль задрожал…
 Я находился на одной из палуб ближе к корме корабля. Несколько минут спустя мы заметили, что палуба медленно наклоняется вперед и вправо. По палубе покатились бутылки и пустые банки. Мы забеспокоились. Многие, и я в том числе, стали подниматься на верхнюю палубу. Самолёты противника улетели. Военные корабли нашей эскадры охраняли каждый несколько торговых кораблей. Нас опекал «Минск», который подошел близко к «Казахстану», потерявшему скорость. Начались переговоры через мегафоны. Мы услышали, что « Казахстан» погрузился носом в воду и наклонился вправо. Корма поднялась над поверхностью моря, часть гребных винтов крутилась в воздухе. Командование кораблей приняло решение перегрузить всех пассажиров на «Минск» до прекращения дальнейшего погружения корабля. Погода была тихая, корабли пришвартовали друг к другу, сотни пассажиров переходили по трапам на «Минск». Оба корабля отстали от эскадры. Вечером организовали буксировку «Казахстана». Никто не спал. Ночью стало известно, что «Казахстан» больше погружаться не будет, что жертв от взрыва бомбы не было, она разорвалась в носовой части корабля, в правом грузовом отсеке, который надёжно изолирован от остальных отсеков. В середине ночи мы услышали, как опять корабли начали швартоваться друг к другу. Громкоговорители закричали, что всем пассажирам следует возвратиться на «Казахстан». Опять по трапам переходили пассажиры. Нам объяснили, что нужен балласт на корме слева, чтобы часть гребных винтов погрузилась в воду. Нас распределили по разным палубам и каютам. Потом зашумели двигатели и «Казахстан» медленно пошел своим ходом. Я заснул. Когда я проснулся, то увидел, что палуба наклонена вперёд, корабль плыл очень медленно …
 Утром матросы принесли пассажирам хлеб и воду. Нам запретили покидать те места, где мы находились. Даже в туалет разрешалось ходить по одному.
 В середине дня опять налетела авиация фашистов. Самолёты противника пролетали над нами к основной части эскадры. Там, впереди, в восьми – десяти километрах от нас были слышны выстрелы зениток, свист падающих бомб и их взрывы. Несколько самолётов врага пытались напасть на «Минск», но встреченные мощным зенитным огнём прекрасно вооруженного эскадренного миноносца, нападающие самолёты сбрасывали бомбы в стороне от него. Мы ждали налёта фашистских самолётов на беззащитный « Казахстан», но самолёты противника либо пролетали к эскадре, либо пытались бомбить «Минск ». Вечером к нам на нижнюю палубу зашел помощник капитана корабля, мы спросили его, почему вражеская авиация нас щадила.
-«Очень просто, фашистские лётчики видели наш корабль с почти утонувшим носом, с поднятой кормой корабля и вращающимися в воздухе несколькими гребными винтами. Им корабль представлялся тонущим. Фашистские лётчики, вероятно, решили, что наш корабль скоро сам потонет», - ответил нам помощник капитана.

 Основная часть эскадры пришла в Кронштадт ночью и укрылась в бухтах, в стороне от причалов порта. Мы пришли в порт к утру и нас сразу направили на причал для разгрузки.

 Кронштадт.

 Остров Кронштадт, к которому прибыла эскадра, мощный, хорошо вооруженный военно-морской форпост города Ленинграда.
 Торговые и военные корабли небольшими группами швартовались у причалов Кронштадта, чтобы высадить на берег тысячи людей, воинские части которых были вынуждены под напором превосходящих сил противника отступать к городу Талин и успевших попасть на корабли эскадры до захвата города фашистами. Среди пассажиров было много гражданских лиц, для которых остаться в Талине означало смерть от рук фашистов.
 «Пассажиры» толпой спускались по крутым трапам на причалы. Люди были одеты во всевозможные военные и морские формы, и в гражданскую одежду, а те, которые успели побывать в морской воде, - в любые, попавшие под руку, штаны, кофты и т.д.
 Но первое впечатление от разношерстной толпы это было ложное впечатление. На самом деле все они были смелыми, мужественными людьми, с боями, ушедшими от фашистского пленения. Прижатые противником к берегу моря, эти люди проявили исключительную инициативу и смелость, использовали любые плавательные средства, вплоть до деревянных плотов, и смело отправились в море, где готовилась к боевому походу советская эскадра. Конечно, среди «пассажиров» были и такие, которые успели попасть на корабли по трапам с причалов порта столицы Эстонии. Все эти люди были воинами, получившими богатый боевой опыт первых трагических месяцев Великой Отечественной войны. На их лицах было видно, что они прибыли сюда не спасаться, а готовиться для продолжения борьбы.
 Разместили нас в каких-то казармах. Дали пару дней отдохнуть, затем начали из всех нас создавать новые боевые воинские части и соединения. За три- четыре дня нас обмундировали, выдали «табельное» оружие и снаряжение. Никакой учёбы не было: почти все были назначены на должности, соответствовавшие их прежним боевым должностям. Я опять стал фельдшером батальона стрелкового (пехотного) полка. Познакомился со своими подчинёнными. Санитарный инструктор – старшина медицинской службы, прежде был на той же должности. Из трех санитаров один был стрелком. Пришлось с ним поработать…

 Завершение окружения и оборона блокированного Ленинграда.

 8. сентября 1941 года было завершено окружение Ленинграда. В этот день наш вновь сформированный полк погрузили на большой корабль. Через несколько часов мы разгрузились в Ораниенбауме. Это - посёлок на берегу Финского залива, несколько километров западнее поселка Стрельна.
 Ночью на 9. сентября 1941г. колонна нашего полка пешим порядком следовала на восток к Ленинграду, чтобы занять отведённые нам позиции обороны Ленинграда. Когда мы прошли около 10км. восточнее посёлка Стрельна, над нашими головами возник сплошной гул огромного количества самолётов противника. Вся эта армада летела в сторону Ленинграда. Через несколько минут весь горизонт в районе западного пригорода Ленинграда был объят заревом пожара – горели Бадаевские склады, на которых были сосредоточены основные запасы продовольствия для Ленинграда на несколько лет. Более трех часов подряд фашисты бомбили склады. Все запасы продуктов сгорели. Мы были потрясены, хотя тогда еще не понимали всего ужаса произошедшего…
 Во время марша в середине ночи у меня разболелось правое колено, раненое в июле. Вначале я прихрамывал, а потом боли стали очень сильными. Я вынужден был отставать. Меня подсадили на какую-то повозку. Боли уменьшились.
 Наконец, мы пришли на отведённый нам участок линии обороны Ленинграда. Стали «окапываться». Рыли окопы для пехоты, огневые позиции для противотанковых орудий, землянки для штабов. Рыли и мы, медики, «гнёзда» для раненых, в двадцати - тридцати метрах в тыл за окопами. Выбирали места за бугорками и с кустиками, куда могла бы незаметно для противника подъехать санитарная двуколка за тяжелыми ранеными. Сзади нашей линии обороны, 10-15 километров севернее, были пригородные дачные посёлки, а за ними – Финский залив. Южнее нас фашистские войска, которые готовились продолжать наступление на Ленинград.
 Рассветало. Противник начал мощную артиллерийскую «подготовку». Часть снарядов разорвалась прямо в наших окопах. Появились раненые и убитые. Канонада продолжалась около двадцати минут. Я и мои помощники метались от одного раненого к другому. Накладывали жгуты, перевязывали раны и оттаскивали тяжело раненых в «гнёзда» для раненых. Через пять минут началась первая танковая атака врага. Наши артиллеристы встретили рвущиеся на нас фашистские танки шквальным огнём. Один танк загорелся, несколько танков развернулись и ушли к себе в тыл. Наши солдаты из винтовок и пулемётчики открыли огонь по убегающим из загоревшегося танка фашистам. Потом стало тихо. Фашистская пехота в атаку не поднималась.
 Я отправил «ходячих» раненых в полковой медицинский пункт (ПМП). Вскоре подъехала санитарная двуколка, забрала трёх тяжелораненых.
 Командир полка приказал всем восстанавливать и совершенствовать земляные укрепления, а огневые позиции противотанковых орудий скрытно переместить и тщательно замаскировать. Наш полк не поддерживали ни авиация, ни танки. Вся надежда была на противотанковые батареи.
 Нам приказали готовиться к следующей атаке противника.
 Близилось время обеда. Фашисты «молчали».
 Группу солдат отправили в ближний тыл за обедом. Каждый нёс по пять-шесть котелков. Отправил и я одного санитара. Поели и опять принялись восстанавливать земляные укрепления. Появилась надежда, что сегодня больше не будет атак противника…
 Неожиданно опять началась артиллерийская канонада. Прекратила «работу» артиллерия противника и началась атака самолётов-штурмовиков. Почти весь огонь самолётов был направлен на расчёты наших противотанковых орудий. Большая часть бомб и снарядов попадала на бывшие позиции наших орудий.
 И снова на нас пошли танки. В этот раз за танками перебежками и ползком пошла пехота противника. Наши артиллеристы подбили два танка, эти танки перестали двигаться на нас, но не загорелись и продолжали вести огонь по нашим позициям из пулемётов и орудий. Пять танков противника подошли к нашим окопам. Под прикрытием их огня подползли к нашим окопам фашистские пехотинцы. Для нас создалась критическая ситуация. Командир полка приказал нашим пулемётчикам огнём сдерживать противника, а остальным – отступать в тыл, там сапёры подготовили запасную линию обороны. Ползком и короткими перебежками мы отступали чуть более километра к новым окопам. Стало темнеть. На некоторое время прекратились пулемётные очереди в зоне старых окопов. Не все наши пулемётчики со своими пулемётами смогли добраться на новую позицию обороны… Наступила ночь. На новой «нейтральной» полосе, между нами и новыми позициями противника, стонали тяжело раненые солдаты и офицеры. Для нас началась тяжелейшая и опаснейшая работа – ночной вынос тяжелых раненых из нейтральной полосы. Я, санинструктор и один санитар поползли по «нейтралке» к стонущим раненым. Ползти было очень тяжело, т.к. каждый из нас нёс на себе всё своё «хозяйство»: шинель в скатку, личное оружие, плащ-палатку да к тому ещё и санитарную сумку. Оставлять ничего нельзя, т.к. мы не знали, сможем ли вернуться на прежнее место. Обливаясь потом и задыхаясь, мы подползали к стонущему раненому и в темноте оказывали ему необходимую медицинскую помощь. Затем на плащ-палатке тащили его к нашим окопам. Как только раненый начинал громче стонать, открывалась стрельба на звук со стороны противника и из наших окопов.
 Измученные вконец, мы затаскивали раненого в «гнездо» раненых, оставляли его санитару и снова ползли к другому стонущему «тяжелому». Летняя ночь коротка, нужно до рассвета вытащить еще нескольких тяжело раненых.
 Рассветало. Ползти на «нейтралку» за тяжелыми ранеными уже нельзя – убьют прицельным огнём. За бугорком или под кустиком подремали. Пришла санитарная двуколка, погрузили раненых. Начинался следующий боевой день.
 Опять бои, раненые, отступление на новые позиции…
 Не все боевые дни были одинаковыми. Например, к утру 15.09.1941 мы успели вытащить несколько тяжелых раненых. Измученный вконец, я задремал около раненых. Вдруг сквозь сон услышал: «Trinken, trinken!». Я присмотрелся – при первом утреннем свете увидел двух тяжелых раненых в немецкой форме. Видимо, ночью в темноте мы оказали им первую медицинскую помощь и вытащили их из нейтральной полосы. Я дал пить тому, кто просил. Затем оттащил их немного в сторону от наших раненых. Тяжелораненые немцы были благодарны нам за оказанную помощь. Без запирательства они ответили на все мои вопросы, в том числе и на вопросы о вооружении, названии воинских частей и т.п. Старший из них был подполковником, а младший был сержантом, до войны работал на велосипедной фабрике. Все полученные от них сведения военного характера я записал. Почему-то я не ощущал враждебности к этим военнослужащим противника. Может быть потому, что я - медик и воспринимал их как людей, нуждающихся в моей профессиональной помощи. С точки зрения военно-политической я видел в них тоже жертвы тогдашнего фашистского режима…
 С одним из «ходячих» раненых, направленных в тыл, я передал, что у нас имеется два раненых немца. Вскоре буквально прилетел за ранеными немцами уполномоченный особого отдела и забрал их на ПМП в первую очередь. Ему я передал записи сведений, полученных мной во время беседы с ранеными немцами. Потом мне сообщили, что эти записи содержали очень важные для нашего командования сведения. Раненый подполковник умер во время пути к полковому медпункту.

 Второе ранение.

 Утром 17.09.1941. начался очередной бой. На наших восточных соседей по обороне обрушился мощнейший артиллерийский налёт. Почти сплошная стена поднятой разрывами земли. Несколько минут спустя, на них ринулись танки противника, а следом за ними – фашистская пехота. Соседи сопротивлялись, но враг смял их и ворвался в посёлок Стрельна. За полчаса враги захватили посёлок, вышли на берег Финского залива.
 Противник расширял «коридор», наш полк был вынужден отступать на запад, в сторону Шлиссельбурга, т.е. – в противоположную сторону относительно Ленинграда. Одновременно образовалась окруженная с трёх сторон по суше и отделённая от северной столицы «шлиссельбургская» группировка наших войск.
 Я помню, как уже днём противник стал теснить нас дальше на запад. Помню, как я подбежал к раненому, наклонился, затем…полная темнота, полное на всю оставшуюся жизнь отсутствие памяти о нескольких днях жизни…
 Очнулся я от тошноты и головной боли. Меня укачивало. Я увидел себя лежащим на носилках на палубе военного катера, который шел с большой скоростью, его бросало вниз, вверх и в стороны. Моя голова, левая половина лица и левый глаз были забинтованы. Я отодвинул повязку от глаза. Оказалось – глаз видит. Я стал спрашивать рядом лежащих и сидящих раненых, что происходит с нами. Мне объяснили, что нас привезли из госпиталя в Шлиссельбурге на пристань, погрузили на катер и везут по большой воде залива в госпитали Ленинграда для продолжения лечения.
 Я ничего не помнил, но стал соображать, что меня ранило, я потерял сознание. Что было дальше, какими путями меня везли в тыл, был ли я в полковом медпункте, был ли в медсанбате, я до сих пор не знаю. Через много лет я запросил Центральный военно-медицинский архив Советской армии, но и там никаких документов на этот счёт не оказалось.
 Прибыли на один из причалов Ленинграда. Нас отнесли и перевели в автобус. Через некоторое время привезли в сортировочный госпиталь. Мне предложили самому идти в перевязочную комнату. Я попробовал – получилось. Сняли повязку, оказалось, что я получил осколочное проникающее ранение левой гайморовой полости. Осколок торчал из раны. Позвали врача, тот сначала пинцетом, а потом и хирургическими щипцами стал с большим усилием пытаться вытащить осколок, возникла сильная боль, но осколок даже не шевельнулся. Осколок остался в кости. Сделали наклейку на рану и отправили меня на дальнейшую эвакуацию уже как «ходячего». Днём позже меня в числе еще двух десятков ходячих привезли в Эвакогоспиталь № 991. Этот госпиталь развернули накануне в гостинице «Европейская». На лестницах были ковровые дорожки, кругом люстры, торшеры. Палаты (бывшие номера) обставлены дорогой мебелью, прекрасные кровати застелены красивыми одеялами и белоснежным бельём. Удивительно, но наши смелые и преданные Родине солдаты и сержанты отреагировали на эту роскошь негативно: они подчеркнуто нагло ложились на постель в обуви, всё мяли, разбрасывали и т.д. Пригласили нас на обед в столовую – в ресторан гостиницы. Подавали обед официанты в чёрных смокингах. И тут раненые солдаты бросали в адрес официантов нецензурные реплики, вытирали руки и рот скатертями… Обслуживающий персонал был в шоке. Я почувствовал, что в этой ситуации вмешиваться просто опасно. Я и ещё два офицера пытались объяснить себе, в чём причина такого дикого поведения солдат. Пришли к одному общему мнению: солдатам и нам всю нашу жизнь внушали любовь и верность своей Родине и ненависть ко всему буржуазному и богатому. Очевидно, большинство солдат и сержантов были выходцами из бедных крестьянских и рабочих семей. Вероятнее всего, богатство и роскошь гостиницы были восприняты этими солдатами, как нечто буржуазное и враждебное…
 В течение нескольких часов этого первого дня гостиница преобразилась и приняла «нормальный» для советского военного госпиталя вид. Уже во время ужина нас обслуживали женщины среднего возраста (вероятно из числа посудомоек и уборщиц). Этих ничуть не смущали скабрёзные реплики грубых солдат, они отвечали обидчикам такой площадной бранью, что обидчики с восторгом покачивали головами и замолкали.
 Недели через две лечения в этом госпитале после нескольких «перевязок», когда срывалась наклейка, делалась очень болезненная и всегда безрезультатная попытка вырвать из кости осколок, а затем наклеивалась свежая наклейка, я постепенно был переведён в категорию «выздоравливающих». Когда меня вызвали в ординаторскую и лечащий врач вручил мне справку о прохождении лечения в госпитале с заключением – «выписан в часть», я ничуть не удивился, т.к. сам чувствовал себя созревшим для этого. А то, что из почти зажившей ранки под наклейкой торчал осколок, в то тяжелейшее для Ленинградского фронта время, не имело значения: всё равно через некоторое время опять ранит или убьёт.
 Посадили два десятка выписанных в часть и отвезли в запасной полк, меня, офицера медслужбы, отвезли в отдел кадров Медуправления фронта. Я поднялся в отдел. Начальник отдела спросил, где и кем я воевал, какое у меня медицинское образование, а затем неожиданно встал, перегнулся через стол и со словами – « А наклейка зачем?» - сорвал наклейку. – « Осколок. Почему не удалён?». Я доложил, что было много попыток удалить осколок, но он очень крепко сидит в кости. « В таком виде в часть являться нельзя. Я Вас направляю в челюстно-лицевое отделение ЭГ 1015. После операции будем решать».

 Отвезли меня на Васильевский остров в госпиталь. ЭГ-1015 был размещен в помещениях Центральной клиники акушерства и гинекологии. Я был госпитализирован в 7. отделение челюстно-лицевой хирургии.
Дня через два меня взяли на операцию. Я проснулся уже в палате. Около меня сидела молодая женщина. Оказалось, что она – мой лечащий врач. Я спросил её, как прошла операция.
 --Оперировала Вас профессор, майор медицинской службы Турдакова Мария Алексеевна, я ей ассистировала. Удаление осколков из придаточных полостей профессор не доверяет никому. Технически операция прошла безукоризненно. Мы надеемся, что послеоперационный период пройдет без присоединения инфекции.
 И действительно, болей и повышенной температуры не было. Уже через два дня я сам ходил на перевязки. Несколько дней спустя я почувствовал себя хорошо и был морально готов после снятия швов к выписке в часть. А пока я томился от безделья.
 Меня вызвала старшая медсестра нашего отделения. Она сказала, что начальнику медицинской службы госпиталя требуется медработник из числа выздоравливающих - нужна какая-то помощь, и согласен ли я оказать помощь начмеду. Я согласился, и мы пошли к начмеду. По дороге в кабинет старшая сестра мне сказала: «Профессор Глебов очень нудный старик, Вы уж потерпите ради Марии Алексеевны, а то он её заест ».
Начмед отпустил старшую медсестру отделения. Мне предложил сесть.
 Я представился – «Военфельдшер Кауфман».
- «Как Вас зовут в миру?» - спросил профессор.
- «Юрий Михайлович».
- «Как Вы себя чувствуете? В состоянии ли Вы нам помочь? Что вы заканчивали, как учились?».
Я ответил, что чувствую себя хорошо. Отлично окончил в мае этого года Военно-медицинское училище в Ленинграде.
-«Хорошо, Юрий Михайлович»…
С этого момента все дни нашего общения он никогда не называл ни моей фамилии, ни должности, ни воинского звания. Обращался ко мне только – «Юрий Михайлович», что смущало меня, т.к. я никогда не забывал, что гожусь ему в сыновья. Мало того, видимо по его примеру, все в госпитале, может быть, за исключением начальника госпиталя и проф. Турдаковой, которая всегда говорила мне – «Юрочка», обращались ко мне - «Юрий Михайлович».
Профессор Глебов сообщил мне, что женщины, работающие в медицинской канцелярии госпиталя, не знают ни военно-медицинского учета, ни отчетности. Он предложил мне занять один из столов в медканцелярии, в течение одного-двух дней изучить директивы, поступившие недавно из медуправления фронта, после чего доложить ему, что нужно сделать в первую очередь.
В медканцелярии работали: одна старушка-статистик, одна девушка без специального образования, и машинистка. Я представился и приступил к делу. К концу первого дня работы стало ясно, что в самую первую очередь нужно внедрить новые формы историй болезни, журналов поступления раненых и больных в госпиталь и в отделения. Машинистка отпечатала копии этих документов. На другой день я принёс профессору эти копии и доложил о других первоочередных мерах. Начмед приказал отпечатать на машинке журналы поступления раненых и больных для всех лечебных отделений госпиталя и приёмного отделения и пообещал связаться с медуправлением и типографиями. Постепенно в течение недели мы освоили все новые формы учета и отчетности, пока в машинописном варианте.

 Служба в блокированном Ленинграде.
--Юрий Михайлович, зайдите ко мне.- Сказал по телефону начмед.
--Я Вас слушаю, Дмитрий Александрович.
 --Юрий Михайлович, получен ответ из отдела кадров медуправления фронта на запрос начальника госпиталя. Вас приказано выписать в часть – в ЭГ-1015. Вы зачислены на вакантную должность помощника санитарного врача, но выполнять будете функции начальника медканцелярии. Отдел кадров госпиталя в курсе дела.
 -- Слушаюсь, товарищ подполковник медицинской службы! - ответил я после довольно продолжительной паузы. Такого решения я не ожидал и не представлял себе - хорошо это или плохо.
--Поздравляю, идите работать!
 --Слушаюсь! И я отправился в выписное отделение. Получил документы, обмундирование и поспешил на квартиру родителей, которые не отвечали на мои письма. Когда я пришел в дом, то узнал от соседей, что мать и отец еще в начале августа 1941 года были эвакуированы в город Глазов Удмуртской автономной республики.
 Так началась моя служба в ЭГ-1015. Это была нелёгкая служба. С одной стороны – формально, эвакогоспиталь это - тыловая воинская часть и пули не грозили раненым и сотрудникам госпиталя. С другой стороны это блокада Ленинграда, помещения без отопления, голодный тыловой блокадный паёк, почти ежедневные бомбёжки, вплоть до прямых попаданий в дома госпиталя. Кроме того, из-за высокой требовательности и придирчивости профессора, работать под его руководством было очень трудно.
 Но главное – это постоянное недоедание, постоянное чувство голода.
 Началась холодная зима 1942 года. Все запасы продуктов, заготовленные в мирное время на несколько лет, были уничтожены противником в сентябре 1941 г. Завозить продукты и топливо в блокированный город невозможно. Конечно, госпиталям выделялось топливо в первую очередь, однако завозили так мало топлива, что его едва хватало, чтобы отопить операционные, перевязочные блоки, смотровые, диагностические кабинеты и палаты больных. В остальных помещениях не топилось. Иногда холод заставлял на некоторое время забывать о голоде. Особенно тяжело было в холодной постели засыпать, пока согреешь её своим теплом, уходило много времени, отпущенного для сна…
 Помню, как рентгенолог капитан медицинской службы врач Кац предложил мне прийти спать в помещение рентгеновского отделения. Тогда портативный рентгеновский аппарат был только в приёмном отделении, питался он от небольшого дизельного мотора. Мощные аппараты рентгеновского отделения не работали. Очень толстые стены кабинетов рентгенотделения долго сохраняли тепло лета. Я постелил тюфяк на полу, довольно быстро согрелся, но заснуть не мог: чувство голода пришло на первый план. Я пытался вспомнить, был ли я когда-либо сыт. Так и не мог представить себя сытым. Оказалось утраченным чувство сытости и память о нём. На другой день, засыпая, я представил себе нашу тёмную, большую комнату в моём детстве. Посредине комнаты стоял стол, а на нём – большая тарелка, покрытая салфеткой. Но ведь салфетка лежала горкой. Значит, под салфеткой что-то лежало. Да ведь это была хлебница, а на ней, вероятно, был хлеб, раз салфетка лежала горкой! И я, чисто теоретически, вычислил: видимо, я не был голоден, коль спокойно проходил мимо хлебницы с хлебом. Но понять, как это быть сытым, так и не смог. Я постепенно слабел.
 Однажды Дмитрий Александрович вызвал меня к себе. Его кабинет был на втором этаже, а моё рабочее место – на первом. Я стал подниматься по ступенькам лестницы, быстро устал и, пройдя половину лестницы, решил отдохнуть пару минут, сидя на ступеньках. Мимо проходила профессор Турдакова .
--Что ты здесь делаешь, Юрочка?
--Меня вызывает Дмитрий Александрович. Чуточку отдохну и пойду дальше.
 Мария Александровна ничего не сказала, поднялась на второй этаж. Слышу, как она входит в кабинет начмеда. Из кабинета доносилось:
 --Вы - сухарь, Дмитрий Александрович, неужели Вы не понимаете, что Юрий Михайлович теряет силы! Ведь на нём держится весь учет и отчетность! Что Вы будете делать, если он свалиться?
--Чем я могу ему помочь?
--Как это «чем»! Да у Вас есть полное основание госпитализировать его с диагнозом «алиментарная дистрофия»! Положите его, например, ко мне в отделение. Он будет получать госпитальный паёк, немного окрепнет.
 Через пару минут я захожу в кабинет начмеда.
--Юрий Михайлович! Что Вы ей наговорили?! Эта сумасшедшая набросилась на меня… Вот вам направление. Идите в приёмное отделение и оформляйтесь на койку в 7. отделение.
 --Слушаюсь.
 Питался и спал я в отделении. Разумеется, продолжал свою работу. За три недели на довольно скромном, но всё же госпитальном пайке, я немного пришел в себя.
 Люди старшего возраста, и, особенно женщины, переносили голод легче. Видимо, это связано с уровнем обмена веществ. Но молодые мужчины с хорошо развитой мышечной системой и дети переносили голод и недоедание особенно тяжело.
 После госпитализации в течение двух–трёх месяцев, когда работы было много, я даже забывал на некоторое время о голоде.
Когда меня посылали в различные военные учреждения фронта, я оказывался на улицах блокированного Ленинграда. Каждый раз, как впервые, я приходил в ужас: в каких условиях жили люди! Почти ежедневно многие улицы и площади подвергались артобстрелу, люди умирали при следовании в булочные, где за получением по специальным карточкам 125 граммов хлеба нужно было простоять несколько часов; гибли от разрывов снарядов во время артобстрелов многих районов города. И, если в данный момент снаряды не рвались, забыть о такой опасности было невозможно. Об этом напоминали надписи на стенах домов: «Эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле».
В зимнее время люди, закутанные в тёплые одеяния, шли очень медленно, периодически останавливаясь, чтобы отдохнуть, присаживались на ступеньки парадных входов. Но вставали не всегда. Подходишь к такому человеку, чтобы чем-то ему помочь, а он уже холодный. Пощупаешь пульс на шее, на всякий случай. Да, – он мёртв. Разогнёшься и пойдешь дальше. Умерших людей собирала специальная служба. В госпитале во время авиационных и артиллерийских налётов, приходилось, не прекращая основную работу, выносить и выводить больных в «бомбоубежище» - просто в подвалы. Работа операционных, обычно, не прерывалась. Всегда создавалась команда для дежурства на крышах зданий во время налётов фашистской авиации. Эти люди обезвреживали «зажигалки», попадавшие на крыши зданий во время налётов авиации.
Таковы были госпитальные «будни». Раненые солдаты и офицеры, прибывавшие в то время к нам, рассказывали, что на передовых позициях было спокойнее, чем в госпитале.
Я серьёзно подумывал о том, чтобы просить командование перевести меня в одну из воинских частей на передовую. Меня останавливало то, что это может быть расценено, как попытка уйти от голода и других трудностей «тыла».
Однажды, я заговорил осторожно об этом с Дмитрием Александровичем. Он сказал, что в настоящий момент я больше нужен здесь, в госпитале.
 Весной 1942 года в госпиталь пришел приказ: направить в распоряжение политического отдела фронта с продовольственными аттестатами подполковника Самотокина, лейтенанта Кауфмана и лейтенанта Микулича.
Я убыл, оставив за себя машинистку Милицию Павловну.
 Оказалось, что после подготовки мы, бывшие члены волейбольных команд частей Ленинградского округа, будем участвовать в показательных «соревнованиях». Десять дней нас очень прилично кормили, два раза в день мы тренировались. Нам выдали красивую спортивную форму и привезли на стадион им. Ленина.
 Стадион выглядел ужасно: вместо трибун – голые металлические конструкции, всё деревянное было сорвано на топливо, футбольное поле и беговые дорожки заросли бурьяном…
В одном из углов стадиона к нашему приезду были восстановлены небольшие трибуны и две волейбольные площадки. В трёх местах висели большие красные полотна с надписями: « Город Ленинград живёт нормально, проводятся спортивные соревнования!». На малых трибунах сидели солдаты, офицеры, гражданские лица. А вокруг волейбольных площадок – группа журналистов, фотографов и кинооператоров.
 Нам было приказано показать красивую игру в волейбол.
Мы понимали, что такая политическая акция очень важна…
 Хорошее питание в период подготовки и во время проведения этого мероприятия поддержало меня некоторое время.

 В эвакуации мама и папа поселились в городе Глазов Удмуртской АССР. Жили они в основном на деньги, которые я переводил в виде аттестата. В письмах мамы было что-то тревожное, но она щадила меня и старалась не сообщать мне подробности, которые могли меня огорчить. Но я чувствовал, что что-то неладно в отношении отца к ней.
 Лёва в первые дни войны попросился на фронт, но его направили в военное училище связи. Он окончил училище и был командирован на фронт, на должность начальника связи артиллерийского дивизиона.
 
В конце лета 1943года стало понятно, что началась серьёзная подготовка к боям по снятию блокады Ленинграда. Я посоветовался с начальником отдела кадров госпиталя Соколовым и решился просить Дмитрия Александровича отпустить меня в действующую армию.
--Вероятно, пришло время. А кто будет возглавлять медканцелярию?- ответил на мою просьбу начмед.
--Милиция Павловна. Сейчас она вполне справится. Вы это видели, когда я был в командировке.
-- Пишите рапорт. Я доложу начальнику госпиталя. На другой день меня вызвал начальник госпиталя. Он согласился с моим решением, поблагодарил меня за службу, пожелал удачи, позвонил Соколову и велел подготовить приказ и предписание.
 С большим волнением я прощался со всеми, кто за время службы в госпитале стал мне родным человеком. Дмитрий Александрович обнял меня по-отечески. Я пришел к Соколову за предписанием
--Ты иди прямо в кабинет начальника отдела кадров управления. Начальник сейчас в Москве. За него – его помощник. На передовую просятся многие, поэтому захвати с собой бутылку фирменной.
--Как это?
-Завернешь бутылочку в бумагу. Представишься, а предписание и пакетик - на стол. Помощник – мужик толковый, поймёт всё, как надо.
 Собрал я всё своё имущество в вещевой мешок и пошел в управление... Вошел в кабинет. Представился, положил на стол пакетик, как советовал Соколов, а сам так волновался, что боялся, что помощник заметит моё волнение. А тот спокойно положил пакетик в стол.
 -- ЭГ-1015. От Полоцкого. Что Вы там делали?
- Помогал начмеду профессору Глебову.
-- И Вы с ним ладили?
- Да.
-- Значит, и с Рейсяном поладите. Идите в отдел, я скажу, чтобы Вам выписали предписание в 349. отдельный гвардейский миномётный дивизион на должность фельдшера дивизиона. Удачной Вам службы!


 В отделе мне вручили предписание и объяснили, как пройти в дивизион. Я должен был следовать в штаб дивизиона, который размещался на Международном проспекте, около полукилометра от Пулковских высот, практически, за городом. Разыскал здание, в котором был штаб. Это было в начале октября 1943 года.

В дивизионе «Катюш».

 
  Начальник штаба дивизиона майор Фудосеев ввёл меня в курс дела. По штату я теперь - фельдшер 349. отдельного гвардейского миномётного дивизиона («Катюши»). Поскольку в дивизионе по штатному расписанию нет врача, а так же, т.к. дивизион подчинён непосредственно штабу фронта, я обязан самостоятельно, руководствуясь директивами фронта, проводить всю профилактическую и лечебную работу. Консультации узких специалистов и госпитальное лечение обязано обеспечить то соединение, которое в данный момент поддерживает дивизион. Я являюсь главным и самостоятельным медицинским специалистом дивизиона. 0Поэтому меня будут в дивизионе называть – «доктор». Так здесь принято. Мой предшественник заболел более месяца назад. В это время за него работал санитарный инструктор. Естественно, что охватить весь объём работы он не мог.
Подчиняться я буду непосредственно командиру дивизиона гвардии подполковнику Рейсяну Григорию Татевосовичу, человеку очень требовательному и горячему, к этому я должен быть готов. Командир сейчас у пехотинцев. В дивизионе он будет через два дня, тогда я представлюсь ему. В моём подчинении - санитарный инструктор – старшина, человек опытный и серьёзный, и три санитара батарей. Санитарный транспорт не положен по штату. При необходимости в транспорте обращаться к начальнику штаба. Транспортные возможности дивизиона ограничены. До начала наступательных боёв дивизион располагается на двух территориях: здесь и на огневых позициях. Всё остальное мне доложит санинструктор.
Санинструктор показал мне комнату, в которой он живёт, когда находится на территории штаба: 18-20 кв. метров, «буржуйка» с жестяной трубой в окно, кровать санинструктора, еще две кровати для больных, три табуретки, стол, шкаф. Потом он показал мне кухню штаба дивизиона, осмотрели мы территорию штаба, комнаты для офицеров и солдат, туалет. Поужинали. Я лёг спать на койку для больных. Засыпая, я подумал: всё убогое и это – естественно, но вот насчёт санитарного состояния придётся основательно поработать. Завтра пойдём на огневые позиции.
До огневых позиций прошли менее километра. Поднялись по восточным склонам на одну из Пулковских высот. Огневые позиции дивизиона располагались на юго-восточных склонах.
-- Дальше придётся идти пригнувшись. Если фашисты увидят, откроют прицельный огонь, - сказал санинструктор.
 Дивизион занимал около трёхсот метров по фронту. Главные земляные сооружения – «апарели», это - большие ямы с пологими спусками и подъездами к ним. В них стояли «катюши». Располагались они в шахматном порядке. От них вырыты траншеи в тыл к транспортным машинам, на которых подвозились снаряды (ракеты). Всё тщательно замаскировано ветками, кустами, поросло травой. Землянки для личного состава располагались в тылу дивизиона на восточных склонах. Среди них – землянка-медпункт.
 Боевые машины – неуклюжие «ЗИЛ-6» стояли в апарелях со спущенными «спарками», похожими на рельсы, по восемь на каждой машине. Некоторые «Катюши» были заряжены – по две ракеты на каждой спарке – одна сверху спарки, другая – снизу, всего 16 на каждой машине. В кабине или около каждой боевой машины дежурил хорошо вооруженный солдат или сержант.
 Прячась от наблюдателей противника, мы осмотрели всю территорию огневых позиций. Землянку – медпункт придётся переоборудовать, территорию нужно чистить. Вернулись на территорию штаба.
 На следующий день я был вызван к командиру дивизиона.
 Подполковник, выше среднего роста, спортивного телосложения, рыжеватый глаза умные.
- Лейтенант мед. службы Кауфман. Прибил в Ваше распоряжение – представился я.
Осмотрел он меня внимательно, улыбнулся и крепко пожал мне руку.
- Очень приятно. Я познакомился с Вашим личным делом. Вы уже осмотрели обе территории? Вопросы ко мне есть?
- Я еще не все изучил, однако уже сейчас вижу, что кое-что по моей линии придётся исправить и доделать.
- Не будем сейчас обсуждать детали. В течение трех дней завершите изучение медицинского состояния дивизиона и подготовьте проект приказа, мы его обсудим вместе с начальником штаба. Учтите, что главное для нас сейчас – серьёзная подготовка к предстоящим наступательным боям. Удачи Вам, доктор.
 Так началась моя служба в дивизионе «катюш».
Проект приказа я подготовил и передал его начальнику штаба. Вечером меня вызвали к командиру дивизиона. У командира был начальник штаба. Рейсян обратился ко мне:
 -- Доктор, мы тут подкорректировали приказ. Вы должны проверять выполнение приказа командирами подразделений. О каждом случае невыполнения приказа докладывайте мне. О ходе выполнения пунктов приказа, касающихся Вас, докладывайте тоже мне. Пока мы - в обороне, один день Вы должны работать и ночевать в медпункте на огневой позиции, а санитарный инструктор на этой территории. На следующий день вы смените друг друга. Людей для переоборудования медпунктов выделит Вам начальник штаба. Вопросы есть?
 -- Никак нет.
 В течение двух недель мы привели в порядок оба медпункта. Осложнений с выполнением приказа командирами подразделений не было. Я связался с медсанбатом и санэпидстанцией дивизии, которую поддерживал наш дивизион.
 На нашем участке обороны противник пока не проявлял активности. Но миномётный огонь по нашим огневым позициям, не каждый день, вёл. Бывали раненые.
 Из штаба фронта пришел приказ: в артиллерийских частях привлекать всех офицеров-неартиллеристов к занятиям и тренировкам по подготовке и ведению огня из орудий. Я был удивлён: скорее артиллеристам нужна подготовка по оказанию первой медицинской помощи, чем мне, – стрельба из орудий… Однако, приказ нужно выполнять. Топографическую карту я читал хорошо.
 Так как еще в школе я любил и знал математику и физику, мне удалось быстро освоить основы теории и практики подготовки и ведения огня из орудий, стреляющих ракетами, и почти наравне с артиллеристами участвовал в теоретических и практических занятиях. Начальники продовольственной, финансовой служб и начальник связи никак не могли усвоить артиллерийские навыки. Тогда я часто думал: зачем мне всё это? Но фронтовая жизнь полна неожиданностей, в чём я в своё время убедился…
 Я выполнял свои обязанности в условиях обороны.
 А так же приходилось продолжать заниматься вместе с артиллеристами.

 В конце 1943 года на огневые позиции стали привозить дополнительное количество снарядов. Мы поняли, что началась подготовка к активным боевым действиям. Разведка противника тоже что-то узнала: участились миномётные и артиллерийские налёты на огневые позиции и на штаб дивизиона. Увеличилось число раненых в дивизионе.
 Вскоре командир дивизиона и командиры батарей убыли в стрелковые (пехотные) воинские части, которые наш дивизион поддерживал. Поступил приказ - за два дня свернуть всё на территории штаба дивизиона, всем службам перейти на огневые позиции.
 
 Бои за снятие блокады Ленинграда.

 И вот, однажды рано утром откуда-то с севера над нашими головами возникли самолёты. Мы все бросились в укрытия. Самолётов было так много, что всё стало дрожать от их гула. Все самолёты пролетели над нами. Мы увидели, что это наши самолёты. Через несколько секунд впереди наших позиций, в зоне траншей противника, поднялась в воздух черная стена земли. До нас донёсся сильный гул разрывов. Двумя – тремя минутами позже над нашими головами полетели снаряды дальнобойной артиллерии. Снова на переднем крае противника и в его тылу возникли столбы взорванной земли и донёсся сплошной гул разрывов. Началась большая наступательная операция.
 Наш дивизион был уже два дня в полной боевой готовности. Мы с напряжением ждали, когда наступит наш черёд. Наконец раздалась команда старшего на огневой: «Дивизион! К бою!». Весь личный состав дивизиона пришел в движение. Моментально сорвали с боевых машин брезенты, подняли спарки уже заряженных орудий. Далее последовала команда для точного наведения орудий на цель. Засуетились командиры огневых взводов и наводчики. Через несколько секунд я услышал: «Первое готово! Второе готово!.», и так далее. И вот, прозвучала команда, которую все в дивизионе ждали много месяцев: « Дивизион! Залпом, огонь!».
 Мы, казалось бы, были готовы к залпу дивизиона «Катюш». Но тут такое началось! Сзади каждого орудия – столб огня. Со страшным рёвом вырывались ракеты одна за другой одновременно со всех орудий дивизиона! Мы все заранее попрятались в траншеи, но и там были вынуждены присесть, чтобы пламя нас не обожгло, и руками зажали уши, т.к. барабанные перепонки готовы были разорваться от неимоверной силы шума. Я новичок в этом деле. Но так повели себя и все «старожилы» дивизиона: оказывается, весь дивизион одновременно в предыдущих боях не стрелял. Обычно, наши системы вели залповый огонь по одной или по две батареи.
 Трудно себе представить, что произошло в расположении противника. До нас дошел только сплошной гул разрывов. Сколько там осталось живых людей после налётов авиации и дальнобойной артиллерии, а затем - залпа нашего дивизиона?!
 Через пару минут поступила команда: «Зарядить орудия». Все, кто был в это время на огневых позициях, бросились за снарядами. Мы знали, какая это тяжелая работа – сгрузить с транспортных грузовиков, притащить по траншеям
 к боевым машинам и задвинуть на спарки полторы сотни тяжелых ракет. Помогали все, и офицеры не стеснялись этой тяжелой работы. Раздалась команда старшего на огневой: - Дивизион! К бою! На этот раз, командир дивизиона, корректировавший огонь, дал другую цель. Цель находилась где-то левее.
 Опять – страшный залп всего дивизиона…
 Там, впереди и внизу загудели танки. Давно мы не видели наших танков в действии.
За танками ринулась наша пехота. Редкие пулемётные очереди. Противник не выдержал такого мощного наступления… Шум боя удалялся.
 
 Двадцать минут ожидания новой команды показались нам вечностью. И вот, раздалась команда, о которой мы только мечтали: «Подготовиться к маршу!». Это означало, что дивизион последует за отступающим противником.
 Не знаю, как сейчас, но в те тяжелые годы Великой войны, личный состав батарей реактивной артиллерии не имел транспорта для перемещения на марше. Люди и их личные вещи грузились на боевые машины между трубами, на которых смонтированы спарки для ракет. И так ехали на малых и больших маршах и днём и ночью. Причем, когда батарея меняла огневые позиции в пределах нескольких километров, боевые машины бывали заряжены. Зачастую ночью солдаты вынуждены были привязывать себя к трубам, чтобы не упасть с боевой машины при засыпании. В кабине рядом с шофёром сидели старший боевой машины, обычно – офицер и командир орудия – сержант.
 Неуклюжие ЗИЛы-6, на которых были смонтированы орудия, с трудом выезжали из своих ям – апарелей и медленно пробирались к дороге. За каждой боевой машиной следовал грузовик с ракетами. Когда машины выбрались на дорогу, личный состав батарей со своим скромным скарбом забрался на боевые машины между трубами под спарками. Двинулись, но вскоре одна из боевых машин завязла в грязи на разбитой грунтовой дороге. Солдаты соскочили с машин, привязали длинный канат к машине и, как бурлаки, тащили из грязи боевые и транспортные машины. Грустно было от такого транспортного убожества.
 Добрались до новых огневых позиций. Огневые позиции батарей разместили на удалении одна от другой на расстоянии более пятидесяти метров. Немедленно приступили к маскировке и земляным работам. В первую очередь пришлось рыть «щели» - узкие окопчики для укрытия личного состава от миномётного и артиллерийского огня противника и ямы с земляным бруствером для укрытия боевых машин – «апарели». Вблизи от нас стали рваться мины. Видимо нас «засекли» наблюдатели противника.
 Еще до начала наступления я был назначен старшим третьей боевой машины первой батареи, мне была вручена кодированная топографическая карта. Отныне, я во время передислокаций был с первой батареей, которой командовал лейтенант Борис Сысков.
 Командиры батарей, как и командир дивизиона, часто находились в разных частях и подразделениях пехоты для корректировки огня «катюш».
 Не успели закончить земляные работы на огневой позиции, поступила команда: «Первая батарея! К бою!». Сняли всё барахло с боевых машин,
 дозарядили орудия, подняли спарки. Последовала команда для наведения орудий на цель. Затем, - залп батареей. Снова бегом за снарядами, зарядка орудий, корректировка наведения орудий. И опять залп батареей. Работа такая тяжелая, что большинство солдат вынуждено было сбросить с себя не только бушлаты, но и гимнастёрки и, даже, нательные рубахи. Помогали все и я, в том числе.
 В нескольких метрах от второго орудия разорвалась мина противника. Двоих ранило, я бросился к ним. Остановил кровотечение, наложил повязки и одному из них – шину. Помог раненым залезть на грузовик, на котором оставалось еще несколько ракет. Подбежали солдаты, сняли ракеты и отнесли их к боевым машинам. Отправили грузовик с ранеными в медсанбат, а затем - за снарядами.
 Примерно то же происходило на огневых позициях остальных батарей. С третьей батареей был санинструктор, а во второй и четвертой – санитары.
 Теперь огонь вёлся побатарейно. В четвёртой батарее ранило одного сержанта. Я побежал туда. Отправил раненого на другом грузовике, следовавшем за снарядами.
 В этот первый день наступления мы поменяли огневые позиции ещё раз.
 Ночью почти никто не заснул, вероятно, из-за перевозбуждения и непревычки спать, по существу, в ходе боя. На другой день мы не меняли позиции. Огонь велся по различным целям одним орудием. На третий день включилась наша авиация и дальнобойная артиллерия. После двух залпов одной батареей мы опять продвинулись несколько километров вперёд. Ленинградский фронт с большим напряжением гнал фашистов за пределы Ленинградской области.
 Мы стали привыкать к жизни в наступательных боях. Появилось уважение к нашим войскам, к своему дивизиону и уверенность в победе. Это был январь 1944 года.
 Однажды в дивизионе произошло знаменательное событие. Поздно вечером к огневым позициям дивизиона подошла колонна странных автомобилей, на которых были смонтированы спарки для ракет. Очевидно, командование знало об этом, так как у колонны оказались все начальники служб дивизиона. Это прибыли новые боевые машины для замены всех орудий дивизиона. Приём новой техники происходил при свете карманных фонариков, оформление документов – в штабной машине. Представители вышестоящего командования уехали от нас ночью на наших старых боевых машинах вместе с шоферами, пригнавшими новые машины. На рассвете весь личный состав дивизиона собрался у новой боевой техники. Артиллерийская установка почти не отличалась от старой, но автомобили… Это были красавцы «Студебеккеры» с тремя ведущими осями, с высоко расположенными коробками передач и задними мостами, а спереди была смонтирована лебедка для самовытаскивания. Удобные просторные и тёплые кабины для водителя и еще двух человек.
 
 Под сильным натиском наших войск фашисты были вытеснены из Ленинградской области. В одну из ночей нашему дивизиону и некоторым другим воинским частям, поддерживающим пехоту, было приказано тайно убыть далеко на север для усиления войск первого Прибалтийского фронта. На этом марше по просёлочным дорогам мы на практике убедились в замечательных ходовых качествах студебеккеров. Нам больше никогда не приходилось тащить, как бурлаки, на канатах автомобили.
 В составе нового для нас фронта мы в тяжелых наступательных боях медленно теснили фашистов на северо-запад. Противник яростно сопротивлялся ибо, чем дальше он вынужден будет отступать, тем больше будут окружены нашими войсками соединения фашистов, расположенные восточнее… Бои были очень напряженные. Были у нас убитые и раненые. Техника тоже пострадала. В один из дней нам вместе с частями, которые мы поддерживали, приказали наступать резко на Север. Фашисты сопротивлялись отчаянно, однако наши войска заставили их отступать до самого берега Балтийского моря. В итоге мы вышли западнее порта Либава к берегу моря. Так завершилось окружение с трёх сторон большого числа фашистских войск между городом Тукумс на востоке и портом Либава на западе. На севере у противника был небольшой кусок берега моря с портом Либава.

 Как мы держали фашистские войска в «котле».

 Главные силы Советской армии гнали фашистские войска на запад. Наш дивизион оставили поддерживать войска, окружившие группировку противника в районе Тукумса и Либавы. Мы «мотались» с юга на север и обратно вдоль западной линии обороны окруженной группы фашистских войск, поддерживая своим огнём то одну, то другую части пехоты. Боевые дни проходили напряженно, но довольно однообразно. Некоторые из этих дней я запомнил на всю жизнь.
Дело в том, что окруженная группа фашистских войск была крайне необходима противнику на западном фронте. Имея в своём распоряжении порт Либава, фашистское командование стремилось вывезти морем из «котла» свои бездействующие войска. Наша задача была – сорвать погрузку фашистских войск на корабли.
 Никакого выигрыша это не дало бы, если бы для выполнения этой задачи было выделено большее или равное количество войск советской армии. Наших войск вокруг «котла» было почти вдвое меньше, чем окруженных фашистов. В этом и заключался выигрыш. Поэтому мы мотались с одного конца на другой, собираясь в один кулак, и начинали «наступательные» бои против превосходящих сил противника. Фашисты были вынуждены прекратить погрузку на корабли…
 Так повторялось много раз.
Бывали дни, когда мы не участвовали в боях, т.к. «наступали», а практически теребили фашистов, другие наши соединения. А потом снова перемещение дивизиона вдоль границ «котла» и снова наше «наступление».
 Во время одного из таких манёвров колонна нашего дивизиона попала под прицельный артиллерийский и миномётный огонь. Как обычно я ехал в роли старшего третьей боевой машины первой батареи, имея при себе зашифрованную топографическую карту и зная место запланированной огневой позиции. Снаряды и мины противника рвались впереди и сзади нашей группы боевых и транспортных машин. Справа и немного впереди я увидел частично заболоченную дорогу, ведущую в лесок, где предполагалось развернуть огневые позиции. Я принял решение увести боевую машину из под огня в сторону. Надеясь на высокую проходимость студебеккера, который способен не только сам выбраться из грязи, но и помочь выбраться другим машинам, я направил боевую машину на дорогу справа.. За мной из под огня устремились на боковую дорогу ещё две боевых машины и пять транспортных. Мы удачно проскочили заболоченную дорогу и через несколько минут оказались на огневой позиции. С этой частью дивизиона нас было два офицера: я - фельдшер дивизиона и техник-лейтенант Василий Колотов, очень скромный тихий человек. Колотов наотрез отказался взять на себя командование группой:
-- « Ты принял правильное решение, привёл группу на огневые позиции, сохранил людей и технику, тебе и быть сейчас старшим на огневой» - аргументировал он свой отказ.
 Я выбрал позиции для каждой боевой машины и места для транспортных машин, дал приказ копать апарели, готовить ровики для укрытия личного состава и организовал круговую оборону, т.к. в двухстах- трёхстах метрах были слышны автоматные и пулемётные очереди…
 
 Из рощи прямо к нам выбежали пехотный капитан, с ним лейтенант и несколько солдат. «Кто старший?» – спросил потный и запыхавшийся капитан. Наши солдаты указали на меня.
 -- «Вы должны открыть огонь по участку, на который я Вам укажу. В противном случае через несколько минут фашисты окажутся здесь».
 Я дал распоряжение зарядить орудия, а капитану ответил, что из наших миномётов огонь может вестись только по команде нашего корректировщика, который находится на передовой. У нас радист есть, но питание к рации находится в оставшейся в пути части дивизиона (в то время радиостанции и питание к ним были настолько тяжелы, что носить их могли только два человека). Капитан приказал своим солдатам бегом принести из его подразделения к нам на огневую питание для радиостанции. Через пару минут наш радист стал связываться с командиром первой батареи (моим другом Борисом Сысковым), с которой мы здесь были. Связи не было. Мой мозг лихорадочно работал, что-то надо делать. Ведь, если сюда прорвутся фашисты, то нужно уходить, а секретные ракеты? Их нужно взрывать… Я велел связаться с командиром второй батареи. Полетаев узнал мой голос и, вероятно, догадался, что на огневой что-то необычное. Не задумываясь и без кода моей фамилии, прокричал в микрофон:
-- Юра, квадрат (он назвал шифр квадрата), огонь на меня!
Я понял, что Полетаев окружен фашистами. Тут мне пришлось вспомнить все артиллерийские навыки, приобретённые мною во время подготовки к наступательным боям. Я дал команду: « К бою» За несколько секунд высчитал бусоль и угломер, и сообщил их наводчикам. Колотов подбегал к каждому орудию и проверял правильность наводки. Я скомандовал:
 -- Батарея, залпом, огонь!
 За считанные секунды сорок восемь ракет с рёвом вырвались и полетели в сторону противника. Наступила тишина, слышно было, как бьётся сердце. Как там?…Я подозвал радиста, чтобы связаться с Полетаевым, но опоздал, т.к. питание для рации уже «убежало» в пехоту. Оставалось только ждать. Я приказал лучше окопать боевые машины и усилить круговую оборону…
 Первым на огневую примчался на «виллисе» командир части подполковник Рейсян. Он в ужасе посмотрел на голые «спарки» орудий, ни одной ракеты! «Кто приказал стрелять?»- закричал командир. Я доложил ему, что дал команду по заявке командира второй батареи - «Огонь на меня!». Тогда я ещё не знал, сможет ли подтвердить мои слова Полетаев, жив ли он.
--Арестовать его! - скомандовал разъярённый командир.
 Ни один сержант или солдат не шелохнулся, чтобы выполнить приказ, т.к. они все были свидетелями и участниками критической ситуации и были согласны с моими действиям. Разъярённый командир выхватил из кобуры пистолет. В тот же миг выхватил наган и я. Рейсян, вероятно, вспомнил, что из личного оружия «доктор» стреляет точнее и быстрее всех офицеров дивизиона. Он убрал пистолет. Я последовал его примеру. Рейсян застыл на секунду в нерешительности. В этот момент откуда-то справа прискакал на прекрасном вороном коне пехотный капитан, одетый в чистую невыгоревшую военную форму.
 -- Кто стрелял из миномётов? – спросил, вероятно, штабной офицер.
-- Это он - указал на меня Рейсян.- Без моего разрешения.
Колотов – человек честный, не мог допустить, чтобы за всё происшедшее нёс ответственность один я. Он выступил вперёд и признался:
-- И я – тоже.
 Капитан приказал нам обоим следовать за ним. Мы шли за верховым офицером. Я размышлял: неужели нужно было действовать иначе? Возможно, следовало бы подождать и, когда противник окажется около огневой позиции дивизиона, дать команду взорвать боевые машины и ракеты, попытаться убежать? Нет, подумал я, это было бы неразумно и очень похоже на трусость. Так почему же на меня набросился Рейсян? Возможно, как горячий кавказский человек, оказавшись в положении командира дивизиона без единого снаряда, он вспылил? Ну, а что же штабной офицер? И тут мне пришла в голову мысль: ведь можно проверить отношение верхового капитана к нам, он же не разоружил нас, да к тому же мы следовали за его спиной. Я придержал Колотова и мы немного отстали от верхового. Капитан, безусловно, слышал, что мы отстали. Реакции с его стороны - никакой.
 -- Вася, шепнул я Колотову, наши дела совсем не плохи: ведь он не разоружил нас. Мы следуем сзади, он не обращает внимания на то, что мы отстаём.
 На душе стало легче. Вскоре мы прибыли на площадку, на которой были замаскированы входы в землянки. Мы присоединились к группе офицеров и солдат, в затёртых и выгоревших, как и у нас, гимнастёрках. Подошел к нам полковник и приказал всем привести себя в порядок и построиться в одну шеренгу. Вскоре из землянки поднялся и направился к нам генерал. Он подошел к нашей шеренге, оглядел нас и спросил у всех:
-- Кто командовал огнём гвардейских миномётов?
Я молча сделал шаг вперёд из строя. Генерал подошел ко мне и остановил взгляд на моих петлицах с медицинскими эмблемами.
-- Ты?- спросил он снова.
-- Так точно, товарищ генерал!- ответил я.
-- А ты знаешь, что там произошло после твоего залпа? - спросил меня генерал.
Холодок прошел у меня по спине. В двух словах я доложил, как получилось со связью. Генерал молча повернулся к полковнику, взял у него что-то, и начал сам расстёгивать мою гимнастерку.
 -- Товарищ генерал, я расстегну - я весь потный.
--Ты - доктор, и должен знать, что солдатский пот - лучшее лекарство - сказал генерал и сам прикрепил к моей гимнастёрке орден «Красная звезда».
-- Спасибо, доктор, поздравляю. И пожал мне руку.
 Генерал продолжал награждать орденами и медалями остальных. Колотова тоже наградили.
 Невольные слёзы застилали мне глаза. Но это была не только радость, это была еще обида за то, что так мало ценили труд военных медиков переднего края фронта, с колоссальным трудом и риском для жизни, вытаскивавших тяжелейших раненых в тыл. За такой труд в течение всего предыдущего периода войны я был награждён только одной боевой медалью «За боевые заслуги». А тут за один час «артиллерийской работы» я получил боевой орден.
 Боевые дни при удержании фашистских войск в «котле» проходили довольно однообразно. Было тяжело, но мы стали привыкать к постоянному напряжению. Почти каждый день – марши, оборудование новых огневых позиций, огонь «катюш», периодически оказание первой помощи раненым, эвакуация их в тыл, похороны убитых…
Однако, были дни, которые запомнились на всю жизнь.
 Однажды летом дивизион, по решению командира, остался переночевать в лесу, в трёхстах метрах от огневой позиции, чтобы перед рассветом провести земляные работы.
 Я во время марша всегда был с личным составом третьей боевой машины первой батареи. И очень часто вместе с расчетом этого орудия оставался спать. Солдаты сняли брезент с орудия, натянули его на колышки, получилось что-то вроде палатки. Мы все постелили, что у кого было, улеглись спать. Сзади ко мне прижался, как маленький ребёнок, Миша – ординарец Сыскова. Боря Сысков в это время был пехоте, предстояла корректировка огня. Мишу он не взял с собой. Миша был любимцем всей батареи, спокойный, всегда готовый помочь любому в любой работе.
 Вдруг ночью где-то наверху раздался резкий хлопок. Сквозь сон я услышал – «Дзинь!». Все и я, в том числе, вскочили, сбросили брезент. Лежать остался только Миша. Лицо спокойное, как будто он крепко спит. Я бросился проверять пульсацию сонной артерии – пульса нет…
 Похоронили его тут же. Никто не стеснялся слёз.
 Оказывается, артиллерийский снаряд, пролетавший над лесом, зацепил верхушку сосны, под которой мы спали, и разорвался.

 Я регулярно переписывался с мамой и Лёвой. Лёва тоже оформил денежный аттестат на мамино имя. Периодически мне удавалось собрать посылочку для мамы. Лёва оказался в должности начальника связи такого же дивизиона «Катюш», как и мой дивизион. Пришел приказ Верховного главнокомандующего о том, что родственники, воюющие в разных частях или даже на разных фронтах, могут подавать рапорта, чтобы им разрешили воевать в составе одной воинской части. Я написал Лёве письмо и предложил, чтобы мы оба попросились в одну часть, тем более, что мы участвуем в боях в составе одинаковых дивизионов. Лёва отказался писать такой рапорт, он не хотел расставаться с верными ему боевыми друзьями…
 Как я потом жалел об отказе Лёвы, когда он осенью 1944 года во время наступления с форсированием реки пропал без вести. Мне казалось, что я бы уберёг его, а если бы мы объединились в моём дивизионе, ему не пришлось бы участвовать в форсировании большой реки. Я понимал, что в жизни всё могло оказаться иначе, вплоть до наоборот. Но горечь сожаления не прошла у меня и сейчас.
Последнее письмо от мамы, вернее – последняя мамина приписка к папиному письму, датирована 28.08. 1943 года. Мама просила переоформить денежный аттестат на имя папы, т. к. она болеет и не может ходить за получением денег. Видимо, такое же письмо получил и Лёва. Мы оба переоформили аттестаты.
 На этом прекратилось поступление писем от мамы и папы. Я написал письмо военкому города Глазов. Ответили, что мой отец получает деньги регулярно. В конце мая 1944г. я получил от Лёвы письмо, о том, что он написал в больницу Глазова запрос о маме и получил ответ, датированный 22. 05. 1944года от медсестры, знавшей маму. Она сообщила, что наша мама умерла в больнице несколько месяцев назад. «Тут, в Глазове вероятно, живёт муж Вашей мамы. Разве он Вам не сообщил о смерти жены?» - писала медсестра.
 Лёва был возмущён до крайности. Он решил лишить отца денежного аттестата и требовал от меня сделать так же. Меня тоже потрясло это известие. Как это можно: добиться переоформления денежных аттестатов на своё имя и после этого прекратить отвечать на наши письма, даже о смерти матери не сообщить! Я догадывался, что отец обижает маму. Но, что бы такое…! Что могло послужить причиной такого поведения отца? После долгих размышлений у меня сложилось следующее мнение: отец боится что, узнав о смерти мамы я и Лёва, отзовём денежный аттестат. Но сколько времени можно скрывать? Сколько времени можно не отвечать на мои Лёвины письма с фронта?! И всё же я решил не отзывать аттестат. Нужно подождать, разобраться. А деньги, зачем они нам на фронте…? В своём письме Лёве, я очень просил его поступить так же. Он послушался меня.
 Прошло немного времени, и я стал получать письма от друга Лёвы с просьбой сообщить ему, если я получу письмо от Лёвы: Лёва пропал во время переправы. Может быть, он попал в госпиталь? Писем от брата не было…
 А война продолжалась еще почти год.
 Передовые войска Советской армии уже громили фашистов на подступах к Берлину, а наш дивизион вместе с другими частями воевал в Прибалтике, удерживая в «котле» большую группировку вражеских войск.
 Мы выполняли очень трудную боевую задачу.

  КОНЕЦ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ.
 
 Так тяжело, как весной 1945г. было мне, вероятно, только в первые месяцы этой страшной войны.
Уже который раз я должен был пополнять запасы шин, перевязочного материала и жгутов. Я вынужден был эвакуировать раненых на грузовиках, которые направлялись в тыл за снарядами. Это было мучительно для раненых и для меня. Кроме того, мы все были измучены почти непрерывными боями. Нас всё время заставляли «наступать», хотя командование и мы, и противник - все знали, что никакого наступления не может быть, так как вокруг «котла», в котором оказались фашисты в районе между Тукумсом и Либавой, нас в целом было почти вдвое меньше, чем их.. Но фашисты не просто прекращали погрузку на корабли, а прежде всего начинали нас бить. Кроме того, в те дни, когда «наступали» не мы, а наши соседи, фронт перед нами был, как решето, так как пехота бросала на фашистов всё, что у неё было, оставляя на соседних участках иногда одного-двух солдат на 100 метров окопов. Поэтому я и все в дивизионе не смыкали глаз ни днём, ни ночью, ожидая каждую минуту нападения фашистов. Нас становилось всё меньше и меньше, каждый из нас был измучен и обессилен. К тому же боевых и транспортных машин становилось тоже меньше.
 Я ничуть не удивился, когда поступил приказ немедленно отправляться на погрузку в эшелон для следования на доукомплектование.
 Эшелон мчался, как скорый поезд, без остановок. К концу второго дня мы оказались под Москвой. Это было в первые дни мая 1945 года.
 За три дня мы получили людей и технику. Поступил приказ подготовиться к погрузке на эшелон для отправки на фронт. Но через час погрузку отменили. Велели ждать следующего распоряжения. Кончился день. Улеглись спать по землянкам…
Ночью я проснулся от страшной стрельбы. Я не сразу понял, где я нахожусь, что происходит. Я выбежал из землянки наверх с пистолетом в руках…
А там …все обнимаются, плачут, смеются, стреляют в воздух -
 -- Окончилась вторая мировая война!!!
 Трудно передать словами, что тогда происходило со мной…
Слёзы радости заливали слёзы горя. Наконец-то кончилась всемирная бойня! Перед глазами: мама, умершая в эвакуации, и младший брат Лёва, погибший на фронте в конце войны; все четыре года ужасной войны, в том числе, - 900 дней во внутреннем кольце блокированного Ленинграда, сотни тысяч умерших от голода; грязь, пули, осколки, бомбёжки, мои ранения, и раненые вокруг меня; пленные и убитые…
Теперь – всё это позади!
 На войне я не прятался, но и «не лез на рожон». Однако я не верил, в то, что смогу прожить до конца войны, хотя понимал, что кто-то выживёт.
И вот – я оказался среди выживших!!! Совершилось чудо: я остался живым! Сколько моих друзей, однополчан, миллионов сограждан погибло в этой страшной бойне!… Мне же Судьба сохранила жизнь.
 Какое счастье! У меня появилось будущее!

 


© Copyright: Юрий Кауфман, 2007
Свидетельство о публикации №207071700375




Солдат Победы
Олешка Лиса

Интервью опубликовано в газете «Трудовая слава» - органе парткома, обкома профсоюза, комитете ВЛКСМ и коллегии Татарского главного территориального управления Госснаба СССР за №18 от 7-14 мая 1990 года.
Павел Кузьмич Федоров является мне родственником, братом деда по материнской линии.
Родился в 1922 году. Умер в 2003 году.


Рассказывает П.К.Федоров.

    «В середине июля 1942 года для усиления Сталинградского фронта вместе с другими соединениями была направлена и 36 гвардейская стрелковая дивизия, в которой я воевал. Командование нашей дивизии получило срочное распоряжение занять исходное положение на высоте 128,2 и в ходе атаки уничтожить прорвавшегося противника, овладеть населенными пунктами Варваровка, Гавриловка и закрепиться на них.
    Обстановка, между тем, на фронте изменилась: противник продвигался вперед и уже занял несколько важных в тактическом отношении рубежей. Однако, несмотря на это, гвардейцы нашей дивизии после короткой артподготовки дружно поднялись в атаку. Гитлеровцы встретили нас сильным огнем, и наши подразделения вынуждены были залечь. Но безвыходного положения не бывает – это общеизвестно. Поэтому десантники, используя рельеф местности, начали преодолевать оставшееся до вражеских позиций расстояние. А когда сблизились с фашистами, то завязали рукопашный бой. Вот тут-то в полной мере проявились выучка наших гвардейцев, доведенный до автоматизма навык к ведению ближнего боя, сила, ловкость. Гитлеровцы не выдержали штыкового боя, и отступили.
     И все же основные бои были еще впереди. Враг упрямо рвался к Волге.
     На следующий день бои разгорелись с нарастающим ожесточением. Гитлеровское командование, озлобленное упорством защитников Сталинграда бросило против дивизии свежие силы.
      Как и накануне, вражескую пехоту и танки поддерживала авиация. Истошно ревели сирены «Юнкерсов», натужно урчали двигатели танков, с грохотом рвались бомбы, снаряды, мины, свистели пули. Настоящий огненный смерч бушевал на поле боя. Казалось, все живое уже было сметено ураганным огнем. Но стоило только противнику приблизиться к переднему краю, как его тут же встречали дружные залпы советских орудий.
     И на этот раз свой удар враг нанес по высоте 128,2, которая занимала главное положение в обороне наших десантников. С ее вершины окружающая местность просматривалась на многие километры и гитлеровцы стремились, во что бы то ни стало овладеть ею. Но советские воины стояли насмерть, дрались с беспримерным мужеством и самоотверженностью. Против ослабленного в непрерывных боях батальона под командованием ст. лейтенанта Ф.Г.Серых, противник бросил почти полк пехоты, который поддерживали танки. Но наши бойцы не дрогнули и встретили гитлеровских захватчиков огнем из всех видов оружия, потому что знали: Сталинград должен остаться советским. В ходе завязавшегося кровопролитного боя советских стрелков надежно поддерживали артиллеристы.
     Пять дней и пять ночей шли бои в районе высоты 128,2. Попытки противника пробить брешь  в обороне 36 гвардейской дивизии и выйти к Сталинграду провалились. Неся значительный урон, фашисты прекратили атаки на этом участке фронта.
     За время боев части нашей дивизии уничтожили более трех тысяч вражеских солдат и офицеров, 16 танков, 6 минометов, 41 автомашину, 36 орудий, сбили один самолет. Но, конечно, в этой битве были потери и в нашем соединении.
     Смертью храбрых пали командир второго батальона ст. лейтенант Ф.Г.Серых, ст. политрук И.Н.Паринов, лейтенанты Ш.С.Беленко, С.М.Корнеев, С.С.Халитов. По 25 раненых эвакуировали с поля боя санитары П.Невзоров и А.Кауров. А комсомолец М.Титов спас жизни 14 десантникам.
     За период с 11 августа 1042 г. По 2 февраля 1943 г. Воины 36 гвардейской стрелковой дивизии уничтожили около 24 тысяч, взяли в плен 8446 солдат и офицеров противника, сбили 15 самолетов, уничтожили до 200 танков, 318 орудий разных калибров, 102 миномета, 783 пулемета, захватили много боевой техники и вооружения.
      И вот 2 февраля 1943 года на берегах Волги прозвучал долгожданный последний выстрел».


© Copyright: Олешка Лиса, 2012
Свидетельство о публикации №212012601571




Батальон ГРУ Восток
глава 20 - Еврейский квартал
Серафим Григорьев

На фото из Интернета - синагона в Цхинвале, после обстрела

Г Л А В А   20
               
 Земля далёкая!
 Чужая сторона!
 Грузинские кремнистые дороги.
 Вино янтарное
 В глаза струит луна,
 В глаза глубокие,
 Как голубые роги.
          (СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. «Поэтам Грузии»)

     1991 год. Накануне Дня Победы, полковника танковых войск, Героя Советского Союза - Давида Цхинвели приглашают посетить Израиль, где «Союз ветеранов Великой Отечественной войны» на особом положении. Кнессет принял специальный закон об установлении 9-го мая праздником Победы. И каждый год в этот день в Иерусалиме ветераны устраивают Парад Победы, который выглядит очень трогательно.
     Долго еврейская община Цхинвала обсуждает щекотливую, тему. Первый Президент Грузии, доктор филологических наук, задает провокационный тон в одном из своих публичных выступлений: «Грузия – для грузин»!..   
     - Давид, поезжай! – говорят мудрецы квартала. – Останешься в Израиле…
     - Министерство обороны - «ЦАХАЛ», платит фронтовикам шикарную пенсию, – подхватывает старый друг Авраам. – Нам и не снилось!..
     -  Хватает на две бутылки водки! – огорченно вздыхает сосед по лестничной площадке, хромой Исаак.
     Давид Иосифович вспоминает горестный эпизод, когда русский фронтовик, Иван Трубилин, оставшийся один, без родственников, перед смертью написал на стене: «УМИРАЮ ОТ ГОЛОДА!»..
    -  Благоустроенное жильё вам с Рахиль обеспечено! – напутствует Моисей, товарищ по прежней учебе в школе.
     - Ты же – танкист! – поддерживает друзей председатель местного ветеранского комитета Борис Глобус.  – Зацепишься в Израиле, организуешь вызов!..
     - Всем нам! – выдыхает одновременно группа стариков.
     Самый набожный из фронтовиков - Авраам, не поленился и сходил к раввину в синагогу, которая известна своей старинной кладкой и неовторимым убранством. 
     СПРАВКА. Древний Еврейский квартал Цхинвала — это жемчужина и одна из наиболее живописных частей Старого города.  В средние века местные евреи общались на грузинском языке и были торговцами. В конце XVII века они занимались продажей изделий из хлопка.
      В XIX веке еврейское население города значительно выросло. Грузинские евреи Цхинвала установили связи с евреями-ашкенази в европейской части Российской империи, откуда даже приезжали раввины. В 1870-х годах в еврейском квартале города функционировали семь синагог и религиозные школы.
     До 1864-1865 годах евреи Цхинвала и прилегавшего к нему района были крепостными, занимавшиеся ремеслами и торговлей, встречались также и свободные евреи, выкупившие себя из крепостной зависимости.
     К XIX веку, евреи владели кирпичным заводом и другими предприятиями, им принадлежали почти все мануфактурные магазины. В Цхинвале были две пекарни по выпечке мацы, которая считалась лучшей по качеству в Восточной Грузии. Евреями было и большинство сапожников, шапочников, портных, пекарей и мясников в Цхинвали.
     Численность еврейской общины возросла за счёт притока евреев-беженцев, эвакуировавшихся сюда во время Второй мировой войны, многие из которых нашли себя в отраслях торговли. По воспоминаниям местных жителей, евреи были лучшими портными и часовщиками.
     В эпоху развитого социализма евреи совершенно, на первый взгляд, ассимилировались в Цхинвали. И работали всюду, даже в милиции!..
     Местный раввин Ицхак Шинашвили недолюбливал Давида – тот славился своим комсомольским и партийным прошлым. И пользуясь моментом, ребе не преминул  напомнить о святом для иудеев месте – «Котэль Маарави» (Стена плача).
     - Давид ещё не сжег свой партийный билет?! – вкрадчиво начинает раввин.
     - Он же парторг, и у него хранится штампик: «КПСС – УПЛАЧЕНО». Давид -  единственный, кто платит партвзносы, отправляя почтовым переводом деньги в Москву! – насмешливо, но со скрытой гордостью за друга, отвечает Авраам.
     Ицхак Шинашвили знал многие писаные и не писаные законы и традиции Израиля.
     - Несмотря на военные заслуги уважаемого человека из бывшего СССР, принимающая сторона может оказать гостю молчаливое сопротивление в непростом деле репатриации! – витиевато продолжает Ицхак.
     Закон «О возвращении» позволяет Давиду с женой и детьми беспрепятственно пройти все процедуры АЛИИ.
     Но воинствующая, нескрываемая приверженность Цхинвели к идеям советского коммунизма?!.. Всё это  может поставить Давида в соответствующий список людей, «представляющих угрозу общественному порядку и безопасности страны»!..
      – Религиозные евреи всего мира молятся в сторону Израиля, – продолжает степенно раввин. - Евреи в Израиле молятся в сторону Иерусалима!.. А евреи в Иерусалиме молятся в сторону «Стены Плача»!
     - Понимаю вас, уважаемый ребе, - поник головой Авраам. – Однако Давида ещё никто не видел со слезами на глазах!..
     Провожают полковника всем двориком. Накрыт традиционный для Кавказа общий стол, богатый винами,  закусками и фруктами. Тогда это было редкостью – смотаться в Израиль «туда – и обратно». Если и покидали «сионисты» СССР, то безвозвратно!..
     Застолье посещает Интернационал всей улицы. Спеты сакральные песни времен войны: «Катюша», «Три танкиста» и многие другие.
     Вспоминаются комичные эпизоды из окопной жизни.
     - Несем мы с Натаном на передовую за плечами ранцы со спиртом!.. Попадаем под минометный обстрел. Падаем в снег… Вскакиваем и бежим… Я и не заметил, как осколок пропорол мой бидон, в самом, считай, низу… Приносим спирт в землянку, старшина - глядь!.. А спирта больше половины-то и  нет!.. Пока шли, он вытек… Это мы ножом еврейскую дырку проделали, - говорит старшина… По тем временам – трибунал!.. Хорошо, что кровь из-под ватника моя пошла… Раненый я оказался… Упал… Очнулся в медсанбате!..
     - Это что! Вы послушайте, что с командиром батареи случилось, когда он залез в финскую печку париться!..
     Увешанные боевыми наградами, захмелевшие фронтовики вступают в извечный спор о СТАЛИНЕ.
     - Что он сделал с Красной Армией, накануне войны?! – начинает любимую тему хромой сержант Исаак. – Он уничтожил ГЕНИЕВ  передовой военной науки!.. Тухачевского!.. Уборевича!.. Якира!.. Фельдмана!..
     - Корка... Примакова! – раздаются голоса. – Киевские стратегические учения 1935 года – это непревзойденный шедевр предвоенного времени!..
     - Эйдемана...
     - А сколько людей загнал в Магадан?!..
     - Солженицын пишет…
     - До Москвы бежали!..
     Наступает непривычная тишина. И в этой предзакатной тишине звучит хрипловатый голос генерал-майора Степана Скородумова:
     - Иначе, бежали бы мы!.. Ровно, до Магадана!..
     Народ уже привык к этим словесным баталиям. Самые нервные, и националистически настроенные, деды плюют от злости в землю. Другие вяло машут рукой.  Всё бессмысленно!.. Чувствуется, старики подсознательно копируют повадки своих отцов.      
     Звучит грузинская «Сулико»…
     А как же обойтись, в еврейском квартале, без знаковой песни «Семь сорок»?!.. Или «Хава нагила»?!..
     Генерал-майор Скородумов и Давид Иосифович затягивают знаменитый и невозможный для простого восприятия текст - «ДЕНЬ ПОБЕДЫ»!..
     День Победы как он был от нас далек
     Как в костре потухшем таял уголек!.. 
     Все остальные седые певцы невольно замолкают. Вскакивают со своих мест!.. Выпивают по стакану вина, стоя!.. И напевают неформальный гимн Великой Отечественной войны.
     Этот День Победы, порохом пропах,
     Этот праздник, с сединою на висках,
     Эта радость, со слезами на глазах,
     День Победы!..  День Победы!..    
     И вдруг!.. Начинается интенсивный артиллерийский обстрел Цхинвала. Бьют с высоток грузинские пушки. Больше всего достается, именно, старинному Еврейскому кварталу. Начинается паника. Люди в страхе мечутся под огнем. Истошно кричат женщины, и рыдают разбуженные дети.  Ветераны войны падают на землю, переползая в возможные укрытия.
     За пять минут до обстрела, к дому подъезжает на «Волге» таксист. Он должен везти Давида Цхинвели в Тбилиси. Самолет на Израиль уже заправляется авиационным керосином.
     Давид заскакивает в квартиру на втором этаже. Хватает приготовленный чемодан. И бегом спускается вниз.
     Рахиль в слезах виснет на шее любимого мужа. Однако разъяренного танкиста, с Золотой медалью Героя Советского Союза, остановить невозможно!..
     - Рахиль... Я всё устрою, мне не откажут. И мы будем жить в Земле Обетованной... Мне надо быть 9 мая, в Израиле!.. Меня ждут ветераны войны - фронтовики... На берегу Средиземного моря... Дом!..
     В аэропорту Тбилиси Давида Цхинвели, когда он проходил рамку металлоискателя, задерживают пограничники… Рамка звенит и звенит… Давид выворачивает карманы… Звенит!.. Его заставляют  снять с себя полковничий китель, увешанный орденами и медалями, с медалью Золотая Звезда Героя Советского Союза!.. Пищит рамка…
     В конце концов,  ветеран войны раздевается. До трусов!..
     Результат неизменный... Стоит голый человек, а техника показывает – металл!..
     - Какой хитрый еврей! – бормочет пограничник.
     Прибегает молодой красивый майор, начальник смены.
     – Вай, золото проглотил?!.. 
     И ведет полуголого деда в отдельную комнату – рентгеновский снимок покажет всю картину происшествия. Просветила фельдшер старика насквозь, снизу доверху. Смотрит, все тело фронтовика-танкиста В ОСКОЛКАХ – это результат прямого попадания немецкого снаряда в танк.
     Извинились грузины?!.. Сомневаюсь!..
     - Жаль, не попались вы мне под гусеницы, на фронте! – в бессильной злобе сжимает кулаки Давид Цхинвели.
     Да, и что сделаешь?.. Кому жаловаться?!.. Самолет на взлетной полосе.
     В израильском аэропорту, когда местные офицеры-пограничники и представители таможни замечают полковника, Героя Советского Союза, они замирают почтительно по стойке «смирно». А старший офицер-пограничник, вместе с таможенником, подчеркнуто, минуя рамку металлоискателя, без досмотра, проводят фронтовика по «зеленой линии».

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ) 
    
 
© Copyright: Серафим Григорьев, 2012
Свидетельство о публикации №212091900260
http://www.proza.ru/2012/09/19/260
(Иллюстрация по ссылке)




На войне как на войне
Краузе Фердинанд Терентьевич

Помнится в средней школе, классе в 10-м, появилась новая учебная тема, которая называлась "Гражданская оборона".
Понятное дело что мы, тогдашние школьники, тут же сократили название темы до короткого и емкого слова - ГРОБ.
Параллельно с занятиями по ГРОБу с нами, мальчишками, велась работа - допризывная  подготовка.
Занимался с нами физрук. Это был бег по кругу на школьной спортплощадке, занятия на турнике, лазание по канату, прыжки через "козла" и "коня", и даже какие-то приемы строевой подготовки.
Кроме того нас готовили идеологически.
В частности в объем идеологической подготовки входил просмотр фильмов военно-патриотического содержания.
Рядом со школой находился клуб ВИЛСа.
Вот в кинозал этого клуба и собирали допризывников окрестных школ. Зал был всегда набит до отказа.
Там я в последний раз видел своего друга детства, с которым мы учились со второго до шестого класса еще в школе в Хамовниках.
Потом наш заводской дом-коммуналку начали расселять и оказались мы с ним на одной окраине города, но в разных её районах и более не общались.
Через много лет моя мама рассказала мне, что мой друг при каких-то неясных обстоятельствах ушел из жизни.
Был он молодой, красивый, спортивный, очень умный парень.
В тот теплый солнечный день  [...примечательно что все дни последнего года учебы в школе помнятся теплыми и солнечными... ] нас собрали в клубе для просмотра  нового тогда художественного фильма  "На войне как на войне".
Я с одноклассниками уже сидел где-то в середине одного из рядов, а мой друг со своими приятелями шёл по центральному проходу зала.
Я подумал, что надо будет разыскать его после фильма, подойти и поговорить.
Но после киносеанса я его не нашел в толпе спешащих на выход парней.
В тот год мне казалось, что жизнь не имеет конца, что мы еще всегда успеем встретиться.
Но это мне только казалось.
На вопрос, почему я еще здесь, а он давно уже там, ответа по-прежнему нет. И только в памяти моей он все еще идет по проходу в кинозале. Всегда молодой и красивый.

А в тот день в зале погас свет и начался показ фильма о войне.
Помню, что фильм мне понравился. Собственно, тогда все фильмы мне нравились.
Превосходная оценка ЭТОГО фильма появилась у меня десятки лет спустя, в сравнении с современным отечественным кинематографом.
А тогда...

Тогда на черно-белом экране разворачивались события нескольких дней войны, которые были показаны с точки зрения экипажа самоходного артиллерийского орудия СУ-100 – мехвода  старшины Григория Щербака, наводчика орудия -сержанта Мишки Домешека, заряжающего - ефрейтора Осипа Бянкина, и их командира,  младшего лейтенанта Сани Малешкина.
… Лето. Вероятно 1944-го года (потому что на гимнастерках у солдат и офицеров погоны, и передвижение происходит по местности похожей на Украину, да и говор встречных жителей выдает в них малороссов.
Полк самоходок, стоящий во втором эшелоне получает  приказ поддержать наступление танкистов полковника Дея и выступает для марш-броска в сторону передовой.
До приказа о выступлении и во время марша мы наблюдаем несколько ситуаций, в которые попадает младший лейтенант Малешкин и его экипаж.
По ходу действия становится понятно, что Саня Малешкин совсем неопытный молодой офицер-командир, который оказался на фронте сразу же после офицерского училища военного времени – то есть готовили его по очень ускоренной и укороченной программе.
Боевого опыта у него никакого нет. Танковый шлем у Малешкина на голове сидит боком. Комбез на щуплой фигурке Малешкина  грязноват и висит мешком. С экипажем у Малешкина отношения довольно свободные. Осип Бянкин ему, случается, “тыкает”, Домешек к нему относится снисходительно, Щербак выполняет его приказания через раз. И даже мотор самоходки может завестись, а может и не завестись. Комбат Сергачев крайне недоволен Малешкиным, считает его плохим командиром и обещает снять с машины.
Офицеры-сослуживцы относятся к нему соответственно. При его появлении они встречают его шутливым докладом, обращаясь к нему в шутку: -Товарищ генерал, Малешкин!
Но вот на экране эпизод – Домешек обнаруживает, что у одной из гранат, которые лежат в укладке внутри самоходки вывалилась чека.
Понятное дело, что граната может взорваться в любой момент, что приведет к детонации остальных гранат и боезапаса самоходки. В любое время – это чрезвычайное происшествие. Случись взрыв и командира самоходки ждет трибунал.
Сначала Малешкин посылает Домешека внутрь самоходки, приказав ему достать эту гранату без чеки. Но в последний момент младший лейтенант Малешкин передумывает, и лезет за гранатой сам.
И тут мы понимаем, что этот недавний деревенский парнишка, не очень уверенно чувствующий себя командиром экипажа, настоящий герой.
Потому что на вопрос, заданный самому себе: -А как поступил бы ты в такой ситуации?, ответ не получался однозначным.
Может потому что ты думал, что в случае смерти тебе из 1970-го года придётся потерять больше, чем твоему сверстнику из 1944-го года, Саньке Малешкину?
А пока ты размышляешь над этим вопросом, на экране разворачиваются картины марша самоходок к линии фронта по разбитым военным дорогам, с остановками в нескольких населенных пунктах, недавно освобожденных от немцев.
В фильме есть справедливость. Плохого комбата капитана Сергачева снимают с должности, а вместо него назначают справедливого гвардии-лейтенанта Беззубцева.
В фильме есть хороший юмор. И ты смеешься вместе со всем залом над тем как ловко самоходчики буквально “выкурили” какого-то майора-интенданта из хаты, куда их определили на ночевку.
В фильме есть грустная песня. Её поют самоходчики, выпив наркомовские сто граммов и добавив самогонки из бутылки выставленной хозяйкой хаты...

На поле танки грохотали,
Солдаты шли в последний бой,
А молодого командира
Несли с пробитой головой.

По танку вдарила болванка.
Прощай родимый экипаж.
Четыре трупа возле танка
Дополнят утренний пейзаж.

Машина пламенем объята,
Вот-вот рванет боекомплект.
А жить так хочется ребята.
И вылезать уж мочи нет.

Нас извлекут из-под обломков,
Поднимут на руки каркас,
И залпы башенных орудий
В последний путь проводят нас.

И полетят тут телеграммы
Родных и близких известить,
Что сын ваш больше не вернется.
И не приедет погостить.

В углу заплачет мать-старушка,
Смахнет слезу старик-отец.
И молодая не узнает,
Какой у парня был конец.

И будет карточка пылиться
На полке пожелтевших книг.
В военной форме, при погонах,
И ей он больше не жених.

В фильме есть намек на неуставные чувства. Это когда Мишка Домешек “клеит" хозяйку хаты, а Саня Малешкин ревнует её к нему.
А потом начинается настоящая война. Самоходчики прибывают в танковую дивизию полковника Дея. Перед боем самоходке младшего лейтенанта Малешкина придают пехотное отделение.
И опять в кинозале смех. На экране сержант Домешек тренирует пехотинцев перед посадкой на броню в качестве десанта. Так появляется еще один запоминающийся персонаж фильма – рядовой Громыхало из деревни Подмышки.
Но смех в зале звучит в последний раз, потому что самоходки вслед за танками пошли в бой против немецких “тигров”, превративших село которые заняли в оборонительный пункт.
Мехвод Щербак боится что их подобъют, а когда бой начинается и загораются первые наши “тридцатьчетверки”, подбитые немцами, он и вовсе останавливает самоходку. Немцы за дымом пока не замечают такую великолепную мишень, но мы понимаем что это только до поры.
Понимает это и младший лейтенант Малешкин, командир самоходки, Саня Малешкин.
А еще он очень хочет выполнить боевой приказ.
Малешкин выбирается из самоходки и бежит впереди нее к окраине села.
Щербак приходит в себя и направляет самоходку вслед за командиром машины. Так, под прикрытием дыма, незамеченными, они достигают окраины занятого немцами села.
Из всего отделения, до начала боя сидящего на броне, до села добирается только рядовой Громыхало. Его-то Малешкин и посылает на разведку - узнать где в селе находятся немецкие танки.
Малешкин связывается по рации с командирской самоходкой. На связь выходит сам полковник Дей.
Оказывается наши танки и самоходки отступили на исходные позиции. За исключением тех, кого подбили "тигры".
Полковник спрашивает о том где находится самоходка и что собирается делать Малешкин. Узнав, что Малешкин выслал разведку, полковник Дей одобряет действия младшего лейтенанта и приказывает ему поддержать новую атаку наших танков и самоходок на село.
Возвращается разведчик Громыхало и сообщает что он видел несколько больших танков с крестами на башнях, которые маскируются за хатами и сараями. Малешкин сам отправляется на разведку и видит все, о чем ему говорил Громыхало.
Когда начинается атака наших самоходка Малешкина подбивает два "тигра", после чего в ее гусеницу  попадает вражеский снаряд. Малешкин подает команду покинуть машину. Взяв автоматы самоходчики выбираются из машины и участвуют в перестрелке с немецкими танкистами. Во время рукопашной схватки убивают Домешека.
Наши танки врываются в село. Немцы бегут. Полковник Дей хвалит Малешкина. Экипаж самоходки хоронит убитого Мишку Домешека, натягивает гусеницу и отправляется вслед за ушедшими вперед танкистами и однополчанами.
Конец фильма.

Младшего лейтенанта Саню Малешкина играл молодой тогда Михаил Кононов. Молодой Олег Борисов играл наводчика сержанта Мишку Домешека. Молодой бесподобный Виктор Павлов сыграл мехвода старшину Щербака. Абсолютно убедительный в своей роли немолодой Фёдор Одиноков - заряжающий ефрейтор Бянкин.
Полковник Дей - Михаил Глузский.

Не раз потом вечерами на Точке кто-нибудь из нас да затягивал: ... Нас извлекут из-под обломков..., наверное под впечатлением убежищ от осколков, которые мы сами копали на ИПах нашей Линейки.

...Прошли годы. Никого из актеров, играющих главные роли в фильме в живых уже не осталось. Как не осталось в живых и прототипов героев фильма. Как не осталось почти ничего из  того, за что и во имя чего умирали солдаты Великой Отечественной Войны....
И мы, мальчишки семидесятых, стали старше тех актеров и тех солдат...

И, вдруг, я увидел в книжном магазине небольшую по размеру книгу Виктора Курочкина "На войне как на войне". Конечно, купил, и прочитал на одном дыхании. А потом перечитал, мысленно сравнивая с сюжетом одноименного фильма из далекой юности. И вновь ожили передо мной актеры и солдаты. Хотя в книге все оказалось немного иначе, чем в фильме. Заодно я понял, почему так произошло...

В книге события нескольких дней войны разворачиваются морозной зимой. Экипаж Малешкина в армейском тылу на стоянке топит танковую печку, установленную в яме под самоходкой так, чтобы днище моторного отсека было всегда теплым.
Таков приказ командования - самоходки должны быть готовы к маршу в любой момент. По этому поводу экипаж ночует в той же яме под печкой. Все чумазые от копоти, но всех чумазей младший лейтенант Малешкин. И шапка-ушанка у него на голове надета криво, и звезда на той ушанке у него на затылке.
По ходу неторопливого повествования выясняется, что Малешкин, хоть и назначен командиром самоходки, но на самом деле матчасть не знает, самоходку водить не умеет и даже побаивается её.
С экипажем у него сложные отношения, потому что члены экипажа старше своего командира по возрасту и уже успели повоевать с немцами.
Уважать Саню Малешкина им не за что... Ну разве что за одинокую младше-лейтенантскую звездочку на погоне...
Но младший лейтенант рвется в бой. Его однокашник по училищу Пашка Теленков, тоже командир самоходного орудия, имеет орден за подбитые "тигры", а Малешкину пока здорово не везет.
Шутливое звание "корпусного генерала" он получил от офицеров-однополчан.
А дело было так. Самоходка Малешкина должна была первой переправляться через Днепр, но шальной осколок  разорвавшегося одиночного немецкого снаряда обрубил кончик пушки у самоходки, и Малешкин просидел насколько недель у корпуса своей самоходки, пока пушку не заменили.
А в это время полк форсировал Днепр, дрался с немцами, терял экипажи и получал ордена и пополнения.
Комбат Сергачев невзлюбил Малешкина, и вообще, неприятности следовали за неприятностями... Вот хотя бы с той же гранатой, чеку которой вытащил из укладки Мишка Домешек.
В книге Малешкин хочет поскорее подбить немецкие танки.
В книге Домешек по национальности - еврей, бывший студент филфака Одесского университета. Он успел повоевать, попасть на оккупированную территорию. После войны он хочет стать сапожником. Этому ремеслу он обучился, будучи в оккупации.
В книге Щербак мечтает, чтобы снаряд попал в моторное отделение - самоходке конец, а экипаж останется живым.
В книге Бянкин собирается после войны жениться на деревенской соседке-вдове потому что у нее убили мужа.
В книге Пашка Теленков говорит своему другу Васе Зимину о том, что устал, и что лучше бы лежать сейчас в госпитале, на чистых простынях, а не воевать.
Марш самоходок в сторону фронта в книге сопровождается короткими, но яркими картинами-описаниями.
Сгоревшие "тридцатьчетверки", попавшие в танково-артиллерийскую немецкую засаду... Наши танкисты, обгорелые до черноты, висящие из люков подбитых танков... Запах жареного мяса и горелого металла витающий в морозном воздухе... Раскатанный траками танков и самоходок расплющенный труп немца, вмерзший в грязь и лед посереди дороги... Искалеченный снарядами и бомбами лес... Словом - окопная правда жизни.
Совсем не героический полковник Дей, который имеет приказ наступать и отобрать село у немцев, но чем это все кончится, полковник не знает...
В книге об этом не говорится, но мы, пережившие более достойных права на жизнь, знаем, что средний танк Т-34-85 против  T-IV "Tiger" с 88-ти миллиметровой пушкой "не тянет", особенно когда ты наступаешь на него в лоб, а он расстреливает тебя из засады. Потому-то полковник Дей и приказывает комбату гвардии лейтенанту Беззубцеву держать его СУ-100 в неуставных ста метрах позади танков....
После боя за село, в котором самоходка младшего лейтенанта Малешкина подбила два "тигра", полковник Дей приказал: “Комбат, доложите в свой штаб, чтобы Малешкина представили к Герою, а экипаж – к орденам, - и уловив в глазах комбата удивление, еще жестче проскрипел: -Да, именно к Герою. Если б не Малешкин, бог знает, чем бы всё это кончилось.”
 А вот так заканчивается повесть “На войне как на войне”:

<<<...Часа два спустя взяли Кодню. Танковый полк в ожидании отставшей артиллерии с пехотой занял оборону.
Противник не пытался контратаковать. И только наугад постреливал из минометов.
Экипаж Малешкина сидел в машине и ужинал. Мина разорвалась под пушкой самоходки. Осколок влетел в приоткрытый люк механика-водителя, обжег Щербаку ухо и как бритвой раскроил Малешкину горло. Саня часто-часто замигал и  уронил на грудь голову.
-Лейтенант! – не своим голосом закричал ефрейтор Бянкин и поднял командиру голову. Саня задергался, захрипел и открыл глаза. А закрыть их уже не хватило жизни.
Саню схоронили там же, где стояла его самоходка. Когда экипаж опустил своего командира на сырой глиняный пол могилы, подошел комбат, снял шапку и долго смотрел на маленького, пухлогубого, притихшего навеки младшего лейтенанта Саню Малешкина.
-Что же вы ему глаза не закрыли? – сказал Беззубцев и, видимо поняв несправедливость упрека и бессмысленность вопроса, осердился и надрывно, хриплым голосом закричал:
-За смерть товарища! По фашисткой сволочи! Батарея, огонь!
Залп всполошил немцев. Они открыли по Кодне суматошную стрельбу.>>>


© Copyright: Краузе Фердинанд Терентьевич, 2012
Свидетельство о публикации №212100800952
http://www.proza.ru/2012/10/08/952
(Иллюстрация по ссылке)






Военное детство. Поиски отца
Эмма Жарикова

Это произведение опубликовано в томе 14 "Писатель года 2012"               

Архивные документы из Рязани о большущем семействе  Жариковых сильно и надолго потрясли меня, выросшую после войны в почти полном одиночестве среди чужих людей.

Я сердечно благодарю начальника архива Нину Васильевну Пономаренко за предоставленную мне информацию. То был праздник со слезами на глазах.

В год столетия моего отца (2009) я узнала его день рождения –  29 августа.

Из справки военкомата мне был известен год его рождения, но этого было недостаточно для поиска его, пропавшего без вести в сентябре 1941 года во время разгрома пяти Красных армий в Киевском военном округе, в Полтавской области.
 
В 1993 году, ещё до подключения интернета в моем городе , ещё до создания ОБД Мемориал и других документальных центров, я узнала из «Саксонской газеты" в Дрездене
об открытии архивов бывших фашистских концлагерей, в которых мучились и погибали советские военнопленные.
В Киевском окружении были взяты в плен 665 000 красноармейцев.
Всего же на разных фронтах попали в плен более четырех миллионов солдат, офицеров и генералов Красной Армии.
Первоначально была поставлена задача уничтожить всех физически, искоренить советских людей до последнего.
Но в 1942 г. фашистам пришла идея использования военнопленных как бесплатных рабов в тяжелой промышленности Германии.
Боссы военных концернов выкупали советских военнопленных у вермахта. Да! Они платили за пленных! Фашисты наживались на всём!
Войны и революции устраиваются для обогащения определенной группы людей после оболванивания народных масс лживыми обещаниями.
В первую военную осень военнопленных бросали под открытым небом.
Так было в Хоролской и Уманской "ямах" на Украине. Пленные стояли вплотную друг к другу в котлованах. Туда попал харьковчанин Вознесенский (Харьков, ул. Кирова, 18).Он умер там от колита.
Стоять днями и ночами на морозе, снегу и льду без теплой одежды, почти босиком, без еды и питья...Пленные умирали от кровавого поноса. Точно так же было это в саксонском лагере Цайтхайн, в Германии. В ноябре 1941 г. туда привезли первых пленных на открытых платформах и выгрузили их, полуживых, на поляну. Они ели замерзшую траву вместе с кусками земли, на которой лежали, и погибали от кровавого поноса. 
...Я написала запросы в несколько архивов. (Посещать их запрещено).
И вот эти - то германские архивы требовали от меня полную дату рождения моего отца, а я её не знала.
Архивы утверждали, что в концлагерях было много Жариковых. В это мне было трудно поверить, потому что за всю мою жизнь до 1993 года я не встретила лично ни одного человека с такой фамилией ни в России, ни на Украине. 
И вот завеса открылась: в первой трети 19-го века появился на свет Филипп Кириллович Жариков (1832 г.), пришедший неизвестно откуда в молодом возрасте в деревню Дмитриево. Видимо, он прибыл уже женатым, так как и о его жене, Татьяне нет записей в метрических книгах Дмитриевской церкви села Ермолово.
Тут я хочу низко поклониться бывшим служителям этой церкви, ведшим почти на протяжении столетия точную хронику четырёх поколений семейства Жариковых, до их полного исчезновения из Дмитриево в начале 20–го века.
Село Дмитриево расположено на высоком берегу реки Верды, в семи верстах от г.Скопин, Рязанской области. Точное время основания этого села неизвестно. Но его история тесно связана с событиями 12-13 веков.  В настоящее время в селе 130 дворов и 851 житель. Село Дмитриево образовалось на многострадальной древнерусской земле вокруг Свято-Дмитриевского монастыря, построенного в конце 14 века. В 1380 г., накануне битвы
на Куликовом поле, на Дмитриеву гору взошел великий князь Дмитрий  Донской, собиравший в этих местах войско на борьбу против татаро-монголов. Вернувшись после кровопролитной битвы и победы, он посадил    сосну и велел построить часовенку в память о славном  богатыре Пересвете.
В 16 веке в восточно-русских землях начали сооружать защитный рубеж - Большую засечную черту для обороны всей России и Западной Европы  от набегов татаро-монгольских полчищ.
В течение трёхсот лет РОССИЯ  заслоняла собой Западную Европу от татаро-монголов.
...Филипп Кириллович скончался в возрасте 85 лет в 1917 году, когда моему папе было 8 лет. То есть мой будущий отец знал жизнь в окружении бабушек, дедушек, дядей, тётей, двоюродных братьев и сестер. Но не суждено мне было услышать его рассказы о них.

Это были дети Федора Матвеевича : Анастасия (род. 20.12.1904 г.),
Дмитрий (род. 22.10.1911) и Пётр (род. 17.12.1913 г.)
О детях Вассы Матвеевны мне ничего неизвестно.
Об этом в справке из архива данных нет.
Может быть, произойдет чудо, и кто–нибудь из читателей откликнется и скажет, что он связан родственными узами с этими людьми. 
Поиски данных о прапрадеде Кирилле Жарикове результатов не дали.
Есть предположение, что он мог быть потомком француза, дезертировавшего  в 1812 году из наполеоновской армии  и скрывавшегося некоторое время в  Мещёрских лесах.
Мещёрская сторона и накормит, и напоит, и спрячет, и обогреет.
Там водилась рыба, росли грибы и ягоды, можно было подстрелить  и  пожарить на костре дичь...
Французская фамилия Жарри была переделана в Жариков.
Знатокам литературы известен французский писатель Альфред Жарри.
Однажды я столкнулась с его творчеством: на Международном конгрессе и фестивале артистов-кукольников и их коллективов в 1984 году в Дрездене (ГДР) показывали драму Альфреда Жарри «Король Убю». На фамилию автора я не обратила никакого внимания, а вот странное имя  короля вызвало в моей душе этимологическую и фонетическую  дисгармонию. Она сохранялось долго, до тех пор, пока я в 2007 году, изучая происхождение своей фамилии, ни заглянула во французский словарь. Оказалось, что «Убю» сродни слову «повсюду». Тот король был прототипом злобного, умственно отсталого тирана, которого можно найти почти всюду, во многих странах мира. А выдумщик этой фамилии – Альфред Жарри , не только выдумщик, но и сквернослов, дебошир, забулдыга , - дал своим творчеством идею Бертольту Брехту для написания
пьесы «Артуро Уи» о карьере гангстера, под которым подразумевался главарь фашистской диктатуры в Германии.
Альфред Жарри (1873 – 1907) приехал в Париж изучать филологию и окунулся в общество литераторов и театралов. Он писал стихи, очерки и пьесы. Впервые  «Короля  Убю»  сыграли 10 декабря 1896 г. в парижском театре марионеток.
Это были большие плоские деревянные куклы, за которыми скрывались артисты,
произнося речи своих персонажей. Фигуры кукол являлись сами по себе значительным произведением искусства, и таковыми вошли они в историю первой постановки
пьесы «Король Убю». Однако спектакль с треском провалился. Автор Альфред
Жарри «перебрал» в количестве и в мерзости нецензурных слов и ругательств, из которых только и состоял словарный запас Убю. Французская публика освистала Убю и закидала  помидорами его и автора. Парижское общество отвернулось от него. Он влачил бедное существование асоциального элемента и умер в возрасте 34 лет. Тем не менее, литературное наследие Жарри составляет 11 томов. Жарри был одним из основоположников абсурдизма и предшественником дадаизма и сюрреализма.
В 1984 г. его пьесу исполняли в Дрездене французы. На спектакле я не была. Я сидела
круглые сутки за кулисами и печатала Журнал кукольного фестиваля по следам
событий, на двух языках, чтобы выложить его рано утром в фойе Дворца культуры для всех участников. Печатала я тогда на двух механических пишущих машинках фирмы «Эрика» (ГДР, Дрезден). Это был тяжелейший физический труд. Что когда-то компьютеры заменят пишущие машинки, я даже и не подозревала, хотя уже существовали ЭВМ. Статьи для журнала мне приносили вездесущие журналисты, посещавшие все мероприятия на различных театральных площадках в центре Дрездене. Сцены из «Убю», описанные журналистами, вызывали у меня отвращение.
А вот плоские деревянные куклы в человеческий рост произвели большое впечатление.
Этот противоречивый, но гениальный автор – Жарри, предвосхитил в своём первом, юношеском произведении фигуру фашистского главаря, который появится на мировой арене 26 лет спустя после его ранней смерти.
...Мягкотелый, бесхарактерный, жалкий человечишко, подобострастно что-то
лепетавший или дико оравший, станет королем Убю – убийцей народных масс.
 
 ...Транслитерация моей фамилии в российских ОВИРах  тоже вызывала во мне
фонетическое неудовлетворение.
Я чувствовала, что Жарикова – это Jarikowa, а не  Zharikowa  , Sharikowa, etc.

Так что же произошло с моими Жариковыми  в начале 20 века?
Почему исчезли они из своей родной деревни?

Я предполагала, что в 1917 году, после Октябрьской революции,
они получили паспорта и  разъехались в поисках работы.
Все они были очень бедны.

Мой дед, Тимофей Матвеевич, переехал в Донбасс с женой,
Надеждой Афанасьевной, и, предположительно, девятилетним сыном Семеном , моим будущим отцом.
Вероятно, дед работал на шахте.
Однако история рязанских крестьян была не так проста. На сайте области читаем: «В том же 1918 году почти во всех районах Рязанской губернии вспыхнуло восстание крестьян, измученных чекистскими расстрелами и бесконечными поборами. Советская власть начала настоящую войну против крестьян.
На территории губернии особой жестокостью отличился чекистский отряд «латышских стрелков». В селе Маково, Михайловского района они расстреляли с колокольни сходку трёх деревень. В  одном   монастыре чекисты установили пулемет на звоннице и полностью уничтожили крестный ход...
Репрессии продолжались и в тридцатые годы. «(см. Сайт «село Дмитриево, Скопинский район»).
Было ли это причиной бегства выживших Жариковых?
...Мой дедушка по матери, Петр Михайлович Солоный(Солёный),   был потомственным шахтером в селе Бугаевка, Луганской области.
Оба деда отдали своих детей в возрасте 13 лет на работу в шахту. Там они и познакомились, и подружились.
Мой будущий отец работал механиком, а будущая матушка – ламповщицей.
Дед Петр Михайлович  имел в Бугаевке двухэтажный дом и хорошее подсобное хозяйство. На семейной фотографии Солоных видно, что все они упитанные и хорошо одетые люди. Но в 1927 году на шахте произошла авария. Дедушку засыпало углем, он был спасён и вынесен на поверхность, но после этого долго  болел и умер.  В то время моей будущей маме было 17 лет, а её жениху Сенечке – 18. Через два или три года он уехал на учебу в Харьков. Харьков был в то время столицей Украины.
Овдовевшая бабушка  Мария Алексеевна (девичью фамилию не знаю) вырастила пятерых детей. Из них – четыре дочери, одна другой краше.
Её сына Андрея я никогда не видела. Он прожил всю жизнь в Бугаевке, где  я никогда не бывала.
Все дочери вышли замуж за мужчин с высшим образованием. Но два зятя погибли на войне (1941- 1945).
Третий зять, отец троих сыновей, не вернулся в семью, женившись на своей фронтовой подруге.
Четвертый зять, инженер, муж  моей тёти, военврача Нины Петровны, окончившей
до войны  Харьковский медицинский институт немного позже моего отца, вернулся в семью и жил припеваючи в г. Горловке. У него был девиз:
«Лучше быть большим человеком в маленьком городе, чем наоборот».
Его отец, врач Михаил Аврамович Богомаз, был в Горловке большим, заслуженным  человеком.
... У меня сохранились две очень старые фотографии бабушки и дедушки Жариковых, на которых видно, какие они худые и как  бедно они одеты.
Но дедушка, Тимофей Жариков, был явно гренадерского роста, более двух метров.
Чтобы сфотографироваться рядом со своей маленькой  женой, он стал на колени, да ещё и присел.
Суровой зимой 1944 года я жила у бабушки Маши в селе Михайловка, Алчевского района, Луганской области. Лишь полгода назад была освобождена Украина, и я вернулась из эвакуации, из Сталинабада.
Однажды мы скользили во дворе по льду на корыте  с моим двоюродным братом Виталием Лысенко, сыном тёти Ульяны Петровны.
Во двор вошел очень высокий, худой человек  и спросил, где наша бабушка.
Мы указали на дом. Через некоторое время человек ушел.
- Бабушка, кто это был?,- спросила я.
- Как – кто? Это был твой дед,- ответила она.
Больше никогда в жизни я дедушку не видела. Предполагаю, что в тот день он узнал о судьбе своего сына - доктора.
Таким же высоким был и мой отец. А его брата Михаила, родившегося уже, вероятно, в Донбассе, я совсем не помню. Мне был один год, когда Миша погиб на советско-финской войне в 1939 году.   
Его призвали со школьной скамьи.
Получив похоронку, бабушка Надежда скончалась от разрыва сердца.
Дедушка Тимофей никогда больше не женился.
Не прошло и двух лет, как и  его старший сын, военврач и командир 341-го ОМСБ, мой отец Семен Тимофеевич, ушел из жизни навсегда в кровавых событиях  осени 1941 года.
Мне неизвестно, что стало с отцом бабушки Надежды – Афанасием Кармановым, который, в отличие от Жариковых, был крестьянином–собственником. Значит, у него были дом, земля, а, может быть, и лесная делянка в деревне Горюшка... ( Но какое название горькое...)
17 сентября 1882 года там родилась его дочь, Надежда Афанасьевна,
будущая мать моего отца, Семена Тимофеевича. А бабушку моего отца звали Фёкла Леонтьевна...
В  1932  году мой отец окончил дневной рабфак  (рабоче-крестьянский факультет) 1-го  Харьковского медицинского института, на улице Карла Либкнехта. Несколько архивных
справок, которым уже около 80 лет, мне прислала директор Музея ХМИ Жаннета Николаевна Перцева, за что я  ей очень признательна.
После рабфака мой отец  окончил военно-медицинский факультет во  2-м ХМИ на улице Тринклера, 6, и был назначен заместителем начальника по  учебной части этого факультета.  В доме военврачей, на улице Красных стадионов, дом № 3, квартира 7, этаж четвертый, мы получили трехкомнатную квартиру, в которой и началась моя жизнь.
Я держу в руках записочку, которую написал мой отец моей маме
19 апреля 1938 года:
                "Добрый день, МАМОЧКА!
Пришли с Ниной, но нас не пустили. Приду завтра к тебе в палату. Очень рады, что ты родила "гиганта". Передаем лимоны, булочки и цветы. Целуем тебя и дочь. Сеня-Нина "
Ниже - типичная врачебная приписочка тёти Нины:
"Поздравляю тебя с замечательной дочкой! Главное, что хорошо
прошёл родовой период. Будь здорова! Нина"
 У моего отца очень красивый почерк. Жаль, что я не знаю, как он говорил. Мне приятно думать, что у него могло быть чисто русское рязанское произношение, которое он слышал вокруг себя с раннего детства...
Я очень люблю мой первый в жизни дом.
Никогда больше я не жила так хорошо, как там. Рядом с домом  были парк и лесопарк, а неподалеку – сад имени Шевченко. Папа очень часто ходил гулять со мной и с моей старшей сестрой.
Она - то и рассказала мне в 1998 г., что 22 июня 1941 года  мы были с папой у памятника Тарасу Шевченко, когда по громкоговорителю передали сообщение о нападении фашистской Германии на Советский Союз.
Мало кто задумывается о том, что первыми, одновременно с солдатами, на войну  призываются  врачи.
Я знаю, как начиналась война для моего отца.
Он был назначен командиром 341–го отдельного медико-санитарного
батальона (ОМСБ), для организации которого  он выехал в военный лагерь Ереськи, находившийся неподалеку от города Миргорода.
Там же формировалась 301 стрелковая дивизия (сд), входившая в состав  26-ой армии.

Это было в августе 1941 года.
Постепенно началось похолодание. В 341-й ОМСБ прибывали новобранцы из Западной Украины, которая незадолго до того была присоединена к Советскому Союзу. Этих людей мобилизовали в летние месяцы. Это были необученные, необмундированные и невооруженные солдаты.
Когда мой отец в сумерках обходил сторожевые посты, он сначала не мог обнаружить часовых: стуча зубами от страха и холода, они прижимались к деревьям в своих промокших летних крестьянских рубахах, в лаптях(онучах) и с палками в руках. Услышав шаги, они спрашивали:
- Цэ вы, товарышу комбат? - и успокаивались, узнав его голос.
Это рассказал мой отец, приехав в конце августа 1941 года в Харьков на грузовике, в сопровождении солдат, за получением медицинских материалов для своего ОМСБ.
Фашистские самолеты уже совершали налёты на Харьков.
31 августа, в воскресенье, был второй НОЧНОЙ налет. Я помню этот налет, а дату – 31 августа – я узнала в 2010 году из хроники города Харькова.
Я помню, как мы спускались по лестнице с четвертого этажа, в темноте,
в бомбоубежище, находящееся и сегодня рядом с соседним подъездом.
В бомбоубежище пахло сухой пылью, и тускло светилась лампочка под потолком. Мальчишки хвастались осколками, найденными ими после предыдущих бомбардировок.
Это врезалось в мою детскую память, потому что прежде я не знала ни  слова «осколок», ни запаха сухой пыли.
...А мой папа дежурил на крыше дома, чтобы  защитить её от фугасок.
Утром мы проводили его на Холодную гору, где проходила дорога на Миргород .

ЭТО БЫЛО НАШЕ ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ.

...Вспоминаю, как я, кроха, стояла в кухне, а отец вышел из ванной с большим полотенцем в руках  и вытирал себе спину диагональными движениями. То одна рука взлетала вверх, то другая. А я глядела на него, великана, снизу вверх. Потом он поднял меня  до потолка, там была бельевая веревочка.
Эта веревочка в воспоминаниях – вот всё, что осталось мне от моего родительского дома. Да ещё запах жженого сахара, из которого моя сестра делала в тот день леденцы... 
...Мы покинули Харьков в поезде 2-го Харьковского медицинского института, направлявшегося в эвакуацию в г. Фрунзе (теперь Бишкек).


Было это примерно 22 октября, а 24 – 26 октября  фашисты  оккупировали
город и пригороды.
 Поезда с промышленным оборудованием, библиотеками, лабораториями
и людьми едва успели выйти их зоны опасности, направляясь на восток.
Получить место в поездах было очень трудно. Я не знаю, как наша мама
добилась этого.
Я не помню, как мы добрались до вокзала, и как проходила посадка.
Помню, что ночью поезд остановился без огней где-то в степи, чтобы
переждать налет фашистской авиации. Вдалеке слышны были взрывы,
но наш поезд не пострадал. Вероятно, мы были уже довольно далеко
на востоке.
Мы приближались к Сталинграду.
Никогда не забуду мост через Волгу. Мы ехали в «пульмановском» вагоне.
Именно такой вагон можно увидеть в кинофильме «Анна Каренина» с Татьяной Самойловой в главной роли. Там каждое купе имело входную двустворчатую дверь.
Мы ехали через Волгу.
Я стояла на подножках вагона, когда дверь внезапно распахнулась. От неожиданности я выронила коробку с цветными карандашами и видела,  как она стремительно падала в глубину, к мощной реке под мостом.    
Колеса поезда страшно грохотали по металлическому виадуку.
Кто-то схватил меня сзади и посадил на место. Дверь закрыли.
В Кустанае нас высадили из поезда. Ведь наш отец уже не был сотрудником  ХМИ. Мы остались на вокзале без денег и без продуктов. Я не знаю, сколько дней  до этого мы были
в пути. От голода я  очень ослабела. Я лежала в обмороке на вокзальной скамейке и умирала.
Как и кто меня спас, я не знаю. У матери были документы жены командира медсанбата, и она многие годы обращалась с ними за помощью в военкомат. Вспоминаю, что  нам дали ночлег в каком–то деревянном одноэтажном домишке, а затем матушка стала искать адрес эвакогоспиталя, в котором служила её сестра , военный врач Нина Петровна Богомаз.
В студенческие годы в Харькове тётя Нина вышла замуж за Аркадия Михайловича Богомаза, сына известного врача.
Отдав новорожденного сына дедушке и бабушке Богомаз, она ушла на фронт. Это её имя упоминается в книге Камова «Партизанской тропой Гайдара». Выйдя из окружения в районе Канева, она получила назначение в эвакогоспиталь.
Госпиталь находился в Сталинабаде (теперь – Душанбе). По вызову  начальника госпиталя мы выехали в Таджикистан на товарном поезде, лёжа на дощатом полу.
Вероятно,  эвакуация длилась много недель, так как по прибытии в Сталинабад обнаружилось, что я разучилась ходить. Жизнь едва теплилась во мне. Город был
переполнен эвакуированными. Я уверена, что  Украина и Россия потеряли  бы ещё несколько миллионов населения, если бы нас не приютили худо-бедно союзные республики Казахстан, Узбекистан, Киргизия, Таджикистан...
Нас разместили в глиняной кибитке на краю хлопкового поля. Ни воды, ни электричества там не было. Зато по стенам ползали скорпионы, и огромные крысы забегали на разведку. Но есть было нечего. Мы голодали страшно. В мусорной куче я нашла хребет селедки и обсасывала его. Все мы заразились малярией, и  в очередной раз мне угрожала смерть. Нас кидало из жара в холод и назад. Мы стучали зубами. Всё тело ломило. Длилось это мучение очень долго. Помню вкус невыносимо горького хинина. Не каждый взрослый может проглотить его спокойно, а маленький, стучащий зубами ребенок в ознобе, – тем более...
Там же я заразилась туберкулёзом в закрытой форме.
То есть, вся экзотика Азии от меня не ускользнула: я не только подхватила местную инфекцию, но и узнала много новых слов, повидала разных зверей, животных и растения, каковых на Украине не было: апа, ака, урюк, арык, хлопок, верблюд, чечевица, тюбетейка, бешбармак, скорпион, тарантул, кишмиш, шелковица, червь-шелкопряд, тутовник...
Помню, как я то ли пела, то ли читала стихи в госпитальной палате перед лежачими, сильно забинтованными ранеными. Справа от меня было два окна, я ощущала себя выше кроватей, выше лиц раненых, глядевших приветливо на меня. А было мне всего четыре года.
И сейчас вижу всё это перед моим внутренним взором.
В  страшно морозном январе пришла газета «Правда» с сообщением о том, что под Москвой, в Петрищево, фашисты казнили девушку-партизанку. Она назвалась Таней.
...и всю жизнь я печалюсь о ней – дорогой, незабываемой Зое Космодемьянской.
К моему несчастью, мне довелось увидеть фото Зои, вынутой из петли, лежащей на снегу... на фотовыставке, в Музее капитуляции Германии, в Берлине - Карлсхорсте, в 2005 году.
Шея девушки была сломана, голова откинута назад, глубокий кратер открыл сломанные шейные позвонки и сгустки крови...
Это фото представил на выставку бывший фашистский офицер.
Слов нет. Его не раздирали стыд и раскаяние.
Я сразу ушла, не желая смотреть ТАКУЮ фотовыставку.
...Почти 2 года длилась оккупация Харькова. То ли осенью 1943 , то ли весной 1944 года мы вернулись в эшелоне эвакогоспиталя на Украину, в город Горловку, а оттуда – в Харьков.
Сначала мы ночевали в каком – то бараке на Холодной горе.
Там мне бросился в глаза необычный металлический кувшин, в котором надо было приносить воду со двора в дом. Стенки кувшина были очень толстыми, цвета цинка или потемневшего алюминия.
А может быть, то был свинец.
Кто - то сказал, что это переделанный снаряд. Этого «добра» много валялось повсюду. Мальчишки – подростки играли в войну, лазали внутрь руин, калечились и подрывались. Ходили слухи, что  их шайка, играя в «наших» и «немцев», назначила одного мальчика Гитлером и повесила его ...Когда снег засЫпал руины бывшей гостиницы на пл. Дзержинского, я увидела там мальчика, катившегося вниз с многоэтажной высоты и ржавшего, как конь, от восторга, хотя его левый глаз был выбит, чуть зажившая кроваво-красная глазница зияла пустотой.
...Помню, как наш эшелон остановился в Приволжской степи.
Я была боязливой. Поезд мог уйти, а я осталась бы в степи – так  думала я.
Мы стояли много часов. Подростки, дети госпитального персонала и моя сестра, повыскакивали на свободу, а я  смотрела  через раздвинутые двери товарного вагона и видела  блиндажи, доты, груды покорёженного железа, каски, гранаты, воронки и яркое солнце над степью.
В товарном вагоне мы сидели на дощатом полу. Там в мою жизнь вошли песни военных лет. Я запомнила их навсегда.  Женщины пели  «Вьётся в тесной печурке огонь...»  и «Жди меня, и я вернусь» - песни на слова Константина Симонова. У этих песен были прекрасные мелодии.
Наша квартира в Харькове оказалась занятой. Наши вещи, оставленные там, мы тоже никогда не получили назад. У моего отца была до войны библиотека  на всю стену.
Начальник КЭЧ (квартирно-эксплуатационной части)  был очень неприветлив,
увидев возвращенцев.
 
- И как это вы сюда попали?! - негодовал он.
Мы получили две комнаты на улице Данилевского, и я начала ждать моего папу. Меня беспокоило, что он не знает нашего адреса.
Центральная площадь Харькова, называвшаяся «площадь Дзержинского», была страшно разрушена с одной стороны, а именно  там, где раньше была гостиница и одно из зданий ХМИ. На этом углу, между площадью и Сумской улицей, находились свежие могилки красноармейцев.
Спустя примерно два года я обнаружила могилки бойцов и на окраине парка, на границе с лесопарком, где я часто бродила в одиночестве.
Я выходила со двора улицы Данилевского 19/2 ( теперь это номер 20) на улицу Культуры и шла по ней к задней части парка (забора там не было), мимо Чёртова колеса, в самую даль и чащобу. Там и увидела я несколько могилок погибших красноармейцев. Помню, что один из них был пулеметчиком.
Это было написано химическим карандашом на фанерной дощечке.
На всех могилках были такие дощечки с фамилиями погибших. Тогда я и подумать не могла, что прах моего отца может покоиться вот так же где-то, в каком-то лесу...
Меня привлекали большущие жуки - рогачи с оленьими рогами. Они размножились в трухлявых упавших деревьях за годы войны, так как лес никто не очищал от бурелома.
Я взяла себе одного жука и спрятала в коробочку вместе с зеленым листком в качестве корма.
Ни куклы, ни игрушек, ни лоскутиков у меня не было. Вместо них был жук.
Мы с сестрой сильно голодали. Особенно запомнился мне один из тех тяжелых дней, когда мы лежали дома на полу, монотонно тихо выли и качались налево-направо. Мать пошла за пенсией, мы ждали, что она принесет какую- то еду, но так и не дождались, и уснули, обессиленные.
В моём классе была шикарно одетая девочка, Софа Кальтвассер. Она приносила в школу хлеб с маслом. Выев серединку, она оставляла корочки на парте и уходила на переменку. Однажды я спряталась под её партой, столкнула корочки на пол и съела их.
В школе мне давали по талонам обед: суп из лебеды. Он состоял только из воды и лебеды.
За хлебом надо было стоять несколько часов в очереди, из-за этого я пропускала уроки в школе. У меня была хлебная карточка на 100 граммов хлеба в сутки – и больше никаких продуктов!
В конце 1947г. отменили карточки на хлеб. Я услышала об этом по радио вечером. На следующее утро я встала рано и свободно купила 100 граммов хлеба в магазине. Это была радость! Ведь я не знала ни пирогов, ни тортов, ни печенья. Кусочек черного хлеба с жареным луком был мечтой моего детства.

Отныне не надо было растягивать хлеб на сутки, а можно было сразу съесть его перед школой!
Другой проблемой было отсутствие одежды. Мать работала в военном госпитале №384, на улице Данилевского, 4.
Там был уютный парк. Часовые пропускали детей беспрепятственно.
Там я встречалась с хорошими девочками, которые были старше меня.
Я старалась брать с них пример. Мне было 9 лет. Помню тот миг, когда я сказала себе,
что никогда в жизни не буду употреблять нецензурных слов. Это мне удалось.
Я видела, что все пациенты в госпитале ходили в полосатых пижамах из  плотного материала  в сине- белую полоску. Кладовщица нашла  пижаму очень маленького размера и дала её мне. Мы покрасили её в чёрный цвет, но одно место на левой стороне груди полностью не прокрасилось.
Из этого пижамного жакета мама сшила мне пальто на ватине.
50 лет спустя я впервые увидела документальный фильм о концентрационном
лагере Освенцим  и узнала на заключенных те же самые пижамообразные костюмы, которые носили пациенты в харьковском госпитале. И моё «пальто» было одним из них!
Я ходила в нем в школу.
Я, любимая дочь советского военного врача, носила жакет «Drillich“ 
( «Дриллих») и голодала, как собака!
Эти полосатые костюмы были «импортированы» из Германии. Но и не только они. В госпитальном буфете стоял шкаф с табличкой: «Посуда для больных сифилисом».
Однажды я была на проспекте Ленина, напротив дома №4, где сейчас  находится музей ХМИ, и увидела идущую мимо того здания колонну фашистских военнопленных. Они шли в сторону площади Дзержинского, громко стуча деревянными подошвами своих самодельных сандалий (сабо).
Одеты они были всё ещё в те же шинели, в которых воевали против нас, а сапог уже не было. Пленные работали на расчистке руин.
Люди говорили, что им дают белый хлеб и масло, а наши дети пухнут с голоду...
В это время подошла моя мама со своей довоенной знакомой. Знакомая спрашивала, есть ли известия о моём отце.
-Нет никаких известий и никакой надежды,- ответила мама. Я очень удивилась, что она называет своё имя - Надежда. Я не знала, что это слово имеет ещё и нарицательное значение.
-Вот,- сказала знакомая, - самые лучшие погибли, а теперь нами будут править дураки.
Моя тётя Галина приехала из Алчевска, выпросила в соседнем военном училище
очистки картофеля и пожарила их на рыбьем жире. В другой раз ей предложили
в училище почистить картофель, и она снова получила очистки. Моя красавица-
тётя была нищей вдовой погибшего в 1945 году кадрового офицера.         
В конце1949 года у меня определили костный туберкулёз тазобедренного сустава и положили  на два с половиной года в гипс до пояса, в детском костно-туберкулезном санатории, на улице Пушкинской, 100.
Так проблема одежды была надолго снята с повестки дня. Не знаю, что стало с жакетом из концлагеря.
В санатории я впервые увидела настоящую пищу. Готовили там замечательные блюда из мяса, рыбы и птицы. Помню, как впервые дали на обед кусочек говядины с тонкой полоской жира по краю.
Я, конечно, не знала, что это такое. Никогда не забуду божественный вкус того жира, когда он стал таять во рту... Хлеба было вдоволь. Больных детей кормили четыре раза в день, чтобы ускорить их выздоровление. Мне повезло: мне рано поставили диагноз в диспансере на Сумской улице. Там работала доктор Вера Семеновна Чернявская. Она же направила меня в стационар на Пушкинскую, 100. Конечно, никто не сказал мне правды, что я проведу там годы...
Некоторое время спустя они начали утешать меня: "Потерпи... Всё пройдёт. И даже хромать не будешь."
Если забыть мучительные первые дни и ночи в гипсе до пояса, с острыми болями,
в непривычной обстановке, когда уже не можешь ни сесть, ни встать, ни повернуться на бок, а загипсованное тело дико чешется, то следует признать, что этот санаторий спас мне жизнь своим уютом, теплом, заботой и отличным питанием.
Те годы дали мне энергетический заряд на несколько лет вперед, когда снова начались бедность и голод.
Я и до заболевания много читала, а в санатории дополнительным средством
просвещения стали радионаушники, вилку которых я просто прижимала к моей металлической кровати и слушала прекрасные передачи московского радио.
Поздним вечером передавали "Театр у микрофона", и я узнавала голоса знаменитых актеров.
Я познакомилась с операми и опереттами. Многие арии я знала наизусть.
Я знала многие песни тех лет. Я любила их. В большой палате девочек стоял рояль. К нам приходила учительница музыки Клеопатра
Григорьевна. Я пела любимые песни под её аккомпанемент.
Достижением советской власти была не только «лампочка Ильича», но и
подключение радиосети к каждому дому, и великолепные радиопрограммы. Они воспитали меня.
Когда – то до войны мой отец был послан в командировку в Москву, и перед
отъездом он сказал нам: « В шесть часов утра, когда пробьют  кремлевские
куранты, я буду стоять на Красной площади и крикну вам: «Я люблю вас!»
Тогда радио самостоятельно включалось в шесть часов утра и отключалось
в 24 часа. Это была круглая, черная толевая тарелка без всяких переключателей. Мы просыпались и ложились спать под звуки радио.
...Теперь я очень сожалею, что понятия не имела о том, что тогда вокруг меня были врачи, возможно, знавшие моего отца, учившиеся вместе с ним в ХМИ или встречавшие его на фронтовых дорогах, а я никого не расспросила...
Работали в санатории и медсестры, вернувшиеся с войны. Об одной маленькой сестричке, Софье, говорили, что она была «фронтовой женой» и вернулась с фронта с сыном. Но почему об этом надо было сплетничать, я не понимала.
Единственное, что я чувствовала, - дети были обузой. Молодые вдовы  с детьми не могли выйти замуж. Был такой слух, что одна женщина-врач убила своих троих детей уколом в темечко. Ещё был слух о «Черной кошке» и о человеческом мизинчике в пирожке с мясом у частной торговки.
Маленьким детям говорили: «Не открывай дверь, если будет мяукать кошка.
За дверью - бандитская шайка "Черная кошка".
Об ужасах войны и людских потерях никто не говорил.
Когда, через два с лишним года, мне сняли гипс и разрешили  встать, я почувствовала  ступнями округлость земного шара, как будто  стояла на мячике. Такое же ощущение я испытала в возрасте 40 лет после трех с половиной месяцев лежания в больнице. Что – то в этом есть.
Возможно, что и годовалые дети, впервые начинающие ходить, ощущают круглость земного шара, но быстро забывают об этом. Начинается преодоление  сопротивления почвы с такими последствиями, как плоскостопие и боли в суставах.
На одном немецком кладбище я видела старинную эпитафию: «Ich  habe
die Welt  ueberwunden» - «Я преодолел этот мир».
Так вот для чего мы приходим на Землю...

После выписки из костно-туберкулезного санатория меня отвезли в Краснодар. От санатория до вокзала мы ехали по Харькову на телеге с бурой лошадкой.
Шел 1952-ой год.
Так было прервано продолжение знакомства с моим родным Харьковом, и  начались новые преодоления.
Мысли о погибшем отце как будто отошли немного на задний план.
Но это только казалось ...
Один тоненький фитилёк надежды ещё тлел в подсознании, и имя ему было – военврач Любиев.
В 1946 году мать встретила его случайно в Харькове на улице, и он  рассказал ей, что расстался с командиром Жариковым в деревне Ново – Сергеевка (?) в сентябре 1941 года
с целью выхода из окружения. Якобы они разделили медсанбат на части и пошли в разные стороны...
Он вышел из окружения, а мой отец пропал без вести, как, впрочем, и ВЕСЬ 341- ый медсанбат... и ВСЯ  301 стрелковая дивизия 1-го формирования, 26-ой армии.
В 1960 году я закончила университет и помчалась из Краснодара в Харьков!
В моём распоряжении была моя последняя повышенная стипендия отличницы – 27 рублей 50 копеек.
В справочном бюро на Сумской улице я получила адрес Любиева Георгия Дмитриевича, 1905 года рождения.
Он проживал в Кагановичском(теперь Киевском) районе вместе с женой, Цецилией Львовной Рубинсон, в хорошем доме, который уцелел в войне.
Я пришла к ним в квартиру и представилась. Услышав мою фамилию, они сели – прямо, как упали,- на ковровую тахту. На лице Любиева отразился ИСПУГ. Я удивилась, что они испугались моей фамилии. 
Любиев сказал торопливо, что он расстался с моим отцом в деревне Ново ... как? Второй частью названия было простое мужское имя, но я его в восьмидесятых годах забыла.
Я не спросила ни района, ни области. Я очень растерялась. В глазах стояли слезы. Вид Любиева был страшноват. У него были  черные волосы, темное лицо и жестокие глаза.
...Итак,  они  разошлись в разные стороны с целью выхода из окружения.
Он, Любиев, вышел из окружения, а мой отец пропал без вести.
Это всё. Я ушла и расплакалась в подъезде.
 Поделиться мне было не с кем.
Родственников в Харькове не было.
Моя сестра жила тогда в Пскове.
Я готова была лететь, бежать в ту деревню, искать по лесам...
Но ни денег, ни сил у меня не было.
Опять прошли годы. Появились сообщения о поисковиках, находивших останки непохороненных красноармейцев  на местах былых боёв.
В конце 2009 года я случайно увидела анкету Киевского Музея ВОВ в интернете, заполнила её и послала по почте в Киев. Так я заново начала поиск отца. До того момента я презирала интернет, считая его скоплением мошенников.
Вторым бесценным адресом стала для меня "Книга памяти Украины".
Я сообщила туда скудные данные о моём отце. Ещё неизвестный мне сотрудник "Книги памяти" "пробил" имя отца в ОБД Мемориал – и увидел там аналогичные данные.
До той ночи я никогда ещё не имела дела с ОБД и не смогла туда войти, но чуткий НЕИЗВЕСТНЫЙ опытной рукой зарегистрировал меня, и я внезапно, одним "кликом", попала ...в склеп.
Да! Склепом показалась мне та сине-серая в ночи страница ОБД, на которой стояло имя моего отца! Он стоял там один. Это был ЕГО пантеон. Не было других погибших с таким именем. Меня бросило в дрожь. Как же мне привыкнуть к этому, как жить, когда мой отец - мёртвый тут, в моей комнате, как на кладбище?!!
Но я была не одна. "Кто вы? Где вы?", - спросила я моего собеседника.
- Я в Киеве. Я - Дмитрий Заборин, - ответил мне дорогой мой человек.

Пришло письмо из Мемориального комплекса:
   
                «  МЕМОРИАЛЬНЫЙ КОМПЛЕКС
НАЦИОНАЛЬНЫЙ МУЗЕЙ ИСТОРИИ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
1941-1945 годов

01015 Киев, ул. Ивана Мазепы,44

7.12.2009 г.

                Уважаемая Эмма Семеновна!

На ваш запрос сообщаем следующую информацию: 341 медико-санитарный
батальон входил в состав 301 стрелковой дивизии. Формирование дивизии осуществлялось в Харьковском военном округе, а точнее, в г.Миргороде
Полтавской области, и закончилось 24.7.1941 г.Начиная с 05.08.1941 г. она упоминается в боевых донесениях и сводках командования Юго-Западного фронта. Сначала в составе 38 армии, а с 08.08.1941 г.- 26 армии. Из них прослеживается следующий путь дивизии: 06.08.41 она выступила из Богодуховки в район сосредоточения: Гелмязев, Пищанэ, Коврай (ныне
Черкасская область).С 08.08.41 дивизия держала оборону на восточном берегу Днепра на рубеже Ячники, Леплява (Черкасская обл.). И ещё в одном донесении, датированном уже 11.09.41, 301 сд занимает оборону на фронте Процив, Рудяки, Андруши (Бориспольский и Переяслав-Хмельницкий районы Киевской обл.) Более поздними документами мы не располагаем. Но можем предположить, что, если во второй половине сентября 1941 части, оборонявшие Киев, с целью выйти из окружения, продолжали отход через Барышевский, Яготинский районы Киевской области, Лохвицкий район Полтавской области, то где-то там прошел и путь воинов 301 дивизии. Судьбы их трагичны.Были и попавшие в плен, и погибшие. Их память приходят почтить к мемориалам в г. Лохвица Полтавской области и с. Борщи Барышевского района Киевской области. Об их подвиге и героизме рассказывает раздел экспозиции нашего музея. Если Вы примите решение передать нам фотографию

отца, а может быть, и его документы, то общими усилиями мы сохраним память о нем.

С уважением

Зам. Генерального директора                Л.В.Легасова"            

Вместе с ответом пришли географические карты Украины.
Названия населенных пунктов, таких, как Канев, Окуниново, Леплява, Богодуховка, Прохоровка и некоторые другие, уже много десятилетий были мне знакомы из книг «Партизанской тропой Гайдара» Камова и «Так начиналась война» Баграмяна. И.Х.Баграмян описал трагедию 5-ой армии и гибель штаба Юго-Западного фронта во главе с генералом Кирпоносом. Так как я прежде не знала, в какой армии искать 341-ый медсанбат, и, так как в колонне за генералом Кирпоносом по пыльной дороге, под палящим солнцем и на виду у фашистского самолета-разведчика, шел цвет Юго-Западного фронта – 800 кадровых офицеров, то я предположила, что там мог бы быть и мой отец, командир медсанбата. Все они погибли в урочище Шумейково, расстрелянные в упор подоспевшими фашистскими минометчиками и танкистами.
Эта трагическая гибель в самом начале войны показала, как губительно сказались эгоистические амбиции генералов на судьбах  тысяч бойцов. Генерал Кирпонос воевал
еще в Первую мировую и в гражданскую войну. Но он давно демобилизовался
и жил тихо – спокойно, как старосветский помещик, когда началась Великая
Отечественная война и его призвали в строй. Никогда ещё генералу Кирпоносу
не приходилось решать оперативные задачи в столь тяжелой обстановке. По карте выходило, что в Киевском ВО стоят  армии с корпусами, дивизиями... А на самом деле от них оставались только номера...
Остатки медсанбатов, армий, дивизий перебрасывались с одного участка на другой, были раздроблены, разбиты вооруженным до зубов противником. В кино нам показывали единые армейские коллективы с шутниками и баянистами. На самом же деле, в первые месяцы войны люди не успевали даже познакомиться друг с другом, как уже костлявая лапа смерти покрывала их телами украинские поля в два слоя...
Сначала начальник Генштаба Б.М. Шапошников сопротивлялся отходу ЮЗФ за Днепр, на восток, считая опасность окружения - МИРАЖОМ штаба ЮЗФ.По этой причине генерал Кирпонос хотел бы вернуться в укрепрайон Киев, где были полные склады и арсеналы, и обороняться там.
Когда же Генштаб дал разрешение на отступление на восток, генерал Кирпонос совершил большую ошибку, задержав исполнение приказа об отступлении на два с половиной дня, то есть с 17 до до 20 сентября 1941 г.
Вот как описывает И.Х. Баграмян поступок генерала М.П. Кирпоноса ВОПРЕКИ
сообщениям разведки и подчиненных ему офицеров о том, что нельзя планировать переправу через Лохвицкий мост, так как Лохвица занята фашистами:
«Товарищ Баграмян, - проговорил он с несвойственной ему поспешностью. -
Из Мелехи выступил крупный отряд мотоциклистов. Форсировав реку Многа, он сбил наши подразделения, занимавшие вот те высоты,- командующий показал на резко выделявшуюся в километре к востоку холмистую гряду, - и вот-вот может прорваться сюда. Немедленно разверните свой отряд и атакуйте противника. Ваша задача: овладеть грядой этих высот, захватить мост через реку и двигаться на Сенчу. Выполняйте!»
Я говорю (командующему), что, если атака моего отряда увенчается успехом, главным силам лучше держаться поближе к нам...
...В кустарнике развернулись в цепь. Завидя нас, с земли поднимаются люди. Это бойцы подразделений, вытесненных с холмов противником. Отряд растет, как снежный ком. Вот мы и на вершине холма. Гитлеровцев полегло много. Мы захватили 40 пленных, несколько минометов и мотоциклов.

Всё это отправляем в Городищи, а сами спешим к реке. Мост в наших руках. Темно уже, но кругом пылают стога сена. Это прекрасный ориентир
для наших главных сил. Но колонны штаба всё нет.
...Возвратился один из командиров оперативного отдела, посланный для связи со штабом фронта. Он принес неожиданную новость: никто за нами не следует. Ничего не могу понять. Но нам приказано двигаться на Сенчу. Возможно, штаб фронта следует туда другой дорогой.
Миновать Сенчу он не может: там мост через Сулу. На этой каверзной речке с заболоченной поймой мосты только в Сенче и в Лохвице. Но соваться в Лохвицу – безумие, этот крупный населенный пункт наверняка забит вражескими войсками...»    
Генерал Баграмян вышел со своим отрядом в  г. Гадяч, гарнизон которого оказывал большую помощь выходившим из окружения.
«Сколько людей, оборванных, голодных, израненных, одели, обули и накормили
хозяйственники гарнизона.
...Позднее ...я встретился с моим заместителем подполковником И.С. Глебовым, вышедшим из окружения, ... и спросил, почему колонна штаба фронта замешкалась в Городищах и не последовала за моим отрядом.
Глебов удивленно посмотрел на меня:
- А разве генерал Кирпонос не предупредил вас? Ведь он же рассчитывал демонстративной атакой вашего отряда в направлении Сенчи отвлечь внимание противника. Колонна тем временем должна была двинуться на север и форсировать Многу у деревни Вороньки...
(- Так вот, в чем дело... Нет, я не мог обижаться на Кирпоноса.., - написал в своей книге И.Х. Баграмян... На самом же деле он был потрясен тем, что  Кирпонос подставил под удар его отряд, чтобы самому уйти незамеченным...)
Далее И.С.Глебов рассказал, что ... они скрытно прошли вдоль правого берега Многи, захватили Вороньки и переправились через реку. На рассвете 20 сентября оказались у хутора Дрюковщина – километрах в 15-ти юго-западнее Лохвицы. Здесь, в урочище Шумейково, остановились на дневку.
Прошло несколько часов, - и враг внезапно атаковал рощу с трех сторон. В контратаке Кирпонос был ранен в ногу. ...тяжело контужен командарм Потапов. Противник начал интенсивный миномётный обстрел. Генерал Кирпонос был ранен в грудь и в голову и скончался. После освобождения Украины в 1943 г. жители рассказали, что в роще ещё более суток длилась перестрелка.24 сентября, когда все стихло и гитлеровцы уехали, колхозники пробрались к месту боя. Они увидели бездыханные тела советских бойцов и командиров, которые погибли, не выпустив из рук оружия.
В магазинах пистолетов и винтовок не оставалось ни одного патрона.»
В своей книге  маршал Баграмян упомянул о подвиге военных медиков.
Из военных мемуаров я узнала, что люди, выходившие из окружения, подвергались опросу «особистов» - сотрудников НКВД. Они составляли картотеку окруженцев. Оттуда можно было узнать, в каком населенном пункте военнослужащий начал выход из окружения.
Видя, что в воспоминаниях участников войны не упоминаются номера медсанбатов и очень редко упоминаются фамилии медиков, я поняла, что так мне отца не найти.
Я вышла на Харьковский форум с просьбой дать мне за хороший
гонорар помощника, который обратился бы в Харьковский военкомат за
информацией, ЧТО написано в карточке Г.Д. Любиева, вышедшего из
окружения? Кто-нибудь из Форума мог бы перейти через дорогу (от Госпрома
до проспекта Правды в г. Харькове), чтобы узнать также адрес Любиева,
по которому теперь могли проживать его родственники.
(Харьковчане меня поняли: в Госпроме располагается харьковский поисковой
Форум, а напротив него - Адресный стол).
На эти просьбы никто не откликнулся, хотя форумы всегда просят (и некоторые получают от меня) финансовую поддержку... Правда, кто-то из сотрудников Форума спросил меня: «А где работает Г.Д. Любиев?», как будто в возрасте 106 лет ещё кто-то где-то работает ...
Я перешла на Московский Форум.
Опять прошел год безрезультатных поисков и ожидания ответов.
За это время я углубилась в историю борьбы 26-ой армии, так как теоретически 301 стрелковая дивизия и 341-ый отдельный медсанбат входили в её состав. Об этом говорится в письме из Киевского Мемориала и Музея ВОВ от 9.12.2009 г.
И тут я тоже должна сказать, что я уже была знакома с историей 26-ой
армии по книге И.Х. Баграмяна «Так начиналась война», но не сосредотачивала на ней внимания, так как не знала, что медсанбат моего отца якобы входил в её состав.
«Якобы» потому, что в первые же недели войны началась настоящая бойня,
в которой от  дивизий и корпусов оставались только номера, а единичные
выжившие красноармейцы примыкали к первому встречному командиру, не
спрашивая номера части.
То же самое произошло и с медсанбатами. Медики помогали, где и как
могли, независимо от номера армии, к которой когда-то были причислены.
«СМЕШАЛИСЬ В КУЧУ КОНИ, ЛЮДИ...» (М.Ю.Лермонтов)
Да, действительно. В состав 26-ой армии входил кавалерийский корпус –
любимое детище С.М. Буденного. В мемуарах немецких военачальников можно
прочитать, как поразились они, увидев атаку конников с саблями наперевес против гитлеровских танков.
...Видимо, мой отец упоминал кавалерию 26-ой армии в конце августа 1941г.,
потому что в 1946 г. на Шатиловке (в Харькове) я шла мимо здания с вывеской «Бойня тут» и сказала: «А мой папа лечил на войне лошадей».
Вот каковы детские выдумки. Мне было в 1941 г. три года. 5 лет сохраняла память нечто о кавалерии и выдала на-гора: "лечил лошадей".
До того, как мой отец последний раз приехал в Харьков, он ещё не участвовал  в боевых действиях. И у него, конечно, не было никакой информации о том, что уже 1 сентября, когда он отправился в обратный путь, немцам удалась первая переправа через Днепр в районе Кременчуга, в тыл наших армий, то есть и в тыл его медсанбата.
К моему поиску подключилась семья младшего лейтенанта 301 стрелковой дивизии, харьковчанина Глазунова Андрея Гавриловича, г.р. 1914, пропавшего без вести 5 сентября 1941 г. на восточном берегу Днепра. По данным из писем Андрея Гавриловича его родителям видно, что он тоже, как и мой отец, весь август ещё не участвовал в боевых действиях:
18-7-1941 вечером выехал из Харькова в Полтаву
19-7-1941 был в Полтаве, а именно в летнем театре(находясь на сцене, писал письма родным)
19-7-1941 прибыл вечером в Ереськи, где формировалась 301 сд
30-7-1941 некоторые товарищи едут обратно в Харьков, передал письмо
31-7-1941 вечером выехали из Ереськи
02-8-1941 были в Хороле
11-8-1941 новый адрес:Действующая армия, п/п № 9776337,противо-
танковый дивизион, 2-ая батарея
15-8-1941 в бою ещё не были, приехал на почту за 7 км от батареи
20-8-1941 находимся на берегу Днепра, до немцев 1,5 км (Чапаевка?- Э.Ж.)
Последнее письмо датировано 05.09.1941 г.
Далее я цитирую из книги А.В. Исаева «Котлы 41 года»:
«Против левого крыла ЮЗФ намечалось провести наступление главных сил 1-ой танковой группы немцев с юга на север в основном направлении 1)через Кременчуг-
Миргород на Ромны, с развитием наступления 2)от Кременчуга на Пирятин и 3)от Кременчуга вдоль северного (левого) берега Днепра на Киев." (Конец цитаты).
То есть воюющие с фашистами советские войска должны были быть
взяты в клещи с тыла.
КАК СТАЛО ВОЗМОЖНЫМ ЭТО ОКРУЖЕНИЕ?
В августе 1941г. немцы высадили крупный десант на днепровском острове Кролевиц, вблизи Черкасс. Создавалось впечатление, что именно здесь они собираются форсировать Днепр. Поэтому три дивизии РККА (из семи) были стянуты в этот район.
Среди них была и вновь сформированная в Ереськах из новобранцев 301 стрелковая дивизия, уже однажды разбитая в пограничных боях в самом начале войны.
Знакомый нам теперь младший лейтенант А.Г. Глазунов и его часть были переброшены на берег Днепра для отражения ошибочно предполагаемого там наступления немцев.
Демонстративно и театрально немцы наращивали свою мощь на острове Кролевиц на виду у трёх дивизий Красной Армии, занявших оборону на восточном берегу Днепра. В то время у немцев были созданы маневренные сверхскоростные моторизованные соединения, не задействованные в боях. Их задачей было мгновенное выступление в заданном направлении. Первое такое соединение проскочило без передышки в течение ночи в Кременчуг 1 сентября 1941 года. Обман удался.
Незаметная быстрая переброска следующих двух соединений под покровом ночи в Кременчуг, на уже подготовленный плацдарм на восточном берегу Днепра, создала трёхпалую клешню в ТЫЛУ Юго-Западного фронта, послужившую трамплином для окружения пяти советских армий (их остатков)в Киевском военном округе.
Относительно далеко от этого немецкого плацдарма стояла плохо оснащенная 38 армия под командованием генерала Н.В. Фекленко.
Это было крупнейшее окружение в истории всех войн.
Изможденные остатки войск РККА, уходившие от врага с запада на восток, стали жертвой вооруженного до зубов агрессора, неожиданно напавшего на них с востока.
- Справедливости ради надо сказать,- написал в своей книге
маршал И.Х.Баграмян, - что, если бы штабы и узнали об истинных намерениях гитлеровцев, им было бы всё равно нечего противопоставить надвигавшейся армаде.

Одна треть клешни двинулась из Кременчуга через Миргород на Ромны, уничтожая всё на своём пути. На этом пути оржицкий поисковик Р.Р. указал мне на деревню НОВО-АВРАМОВКА. Это название совпадает с моим воспоминанием.
НОВО-АВРАМОВКА расположена на середине пути между Миргородом и Хоролом. Недалеко оттуда находился лагерь Ереськи.
Куда бы ни направлялся мой отец в сентябре 1941 года,он проходил или проезжал мимо этой деревни!
Там есть краеведческий музей, хранящий память о тех трагических событиях. Но конкретных данных нет.
Продолжение цитаты из книги А.В.Исаева "Котлы 41 года":
" Остатки пяти армий ЮЗФ сохраняли организованность недолгое время, устойчивое сопротивление противнику оказать не могли, и потому их действия заключались в попытках выйти из окружения разрозненными группами. Часть личного состава штаба ЮЗФ, штабов 21 и 5 армий, выходила отдельными группами, состоящими из офицеров и солдат. Громоздкий аппарат штаба ЮЗФ, оказавшись в районе Пирятина; штабы двух армий, сгрудившиеся в том же районе; самые различные тыловые учреждения, бесчисленные автоколонны, закупорившие дорогу, - вся эта масса людей и техники, не прикрытая от противника, стала метаться в районе Пирятина в поисках переправы через реку Удай.»
Вся эта масса людей и транспорта двигалась в ПЯТЬ РЯДОВ по дороге в полном смятении, то вперёд, то назад. Фашистские летчики расстреливали
их на бреющем полёте, высовываясь из кабин с лыбящимися мордами.
После этого не говорите мне, что солдаты на войне просто исполняют приказы.
«26 армия получила приказ, постепенно отводя силы с рубежа Днепра, создать
ударную силу до двух стрелковых дивизий и действиями с рубежа реки Оржица в направлении Лубны прорвать кольцо окружения  на Лубнянском направлении.
Приказ не был осуществлён, так как на Пирятин с востока уже подошли головные части немцев и открыли огонь. Штаб фронта оказался на линии огня.
Когда сражение завершилось, немцам открылась страшная картина смерти и разрушения:
на местах прорыва противник оставил полнейший хаос : сотни грузовиков и
автомобилей были разбросаны на местности. Нередко люди в машинах были застигнуты огнем при попытке их покинуть, и теперь высовывались из дверей сожженные, словно черные мумии.
Вокруг автомашин лежали ТЫСЯЧИ МЕРТВЫХ, в полях – части женских тел, раздавленных танками, обрывки формы русского генерала, который, очевидно, скрылся в цивильном платье. Хотя ночи были уже холодные, теперь, днем, теплое солнце сияло над полем, усеянном трупами, и последние дни казались кошмарным сном. Бои по очистке (т.е. по уничтожению всего живого – Э.Ж. ) Киевского котла длились ещё до 4 октября» - воспоминания немецкого офицера(95) .(Конец цитаты из книги А.В. Исаева «Котлы 41-го»).
Командующий 26-ой армией генерал Ф.Я. Костенко  бросил в районе Оржицы   
тысячи тяжелораненых красноармейцев и боевых солдат и переправился
на противоположный берег реки с помощью командира 5-го кавалерийского
корпуса, ждавшего его ночью в условленном месте с конями у брода.
Бойцы, пытавшиеся спастись с этого плацдарма, тонули в реках и болотах.
Но не только их, а и погибших на полях Украины, никто не записывал, не
помнил. Полтавская область была оккупирована на много месяцев.
Погибшие защитники Родины были сброшены в «санитарные ямы» и засыпаны
землей.
Весной  по ним прошли трактора.
Лишь два отголоска этих событий удалось найти поисковикам Форума.
Внук погибшего участника ВОВ, Николай Д., прислал мне письмо бывшей медсестры 341 отдельного медсанбата, Веры Трофимовны Олейник.
Из этого письма видно, что медики 341-го ОМСБ находились вблизи от
Березани, в Борщевских лесах и болотах.
Это письмо медсестра Вера написала семье майора Добышева,начальника 
2 отдела штаба 301 стрелковой дивизии:
«Из письма медсестры
341 ОМСБ, 301 сд
Олейник Веры Трофимовны
258631 Черкасская обл., Звенигородский р.н, с. Шевченково
...Может быть, вы знаете про бои в Борщевских болотах...Там было сильное
окружение и страшные жестокие бои. Немцы вытащили на церковь пулеметы
и стреляли по нам, а самолеты на бреющем полете нас добивали. Между
болотами была дорога и мост через речку (Трубеж-Э.Ж.), про которую никто из нас не знал.  По обе стороны залегли фашисты, и только кто становился на дорогу, того сразу убивали. Они всех живых загоняли в болото, и мы брели по нему. Когда вода стала до подбородка, то мы увидели, что, кто двигался вперед ещё на 1-2 шага, того засасывало...
У нас был шофер Федя, который участвовал в боях в Финляндии. Он взял с собой из машины моток проволоки, часть проволоки размотал и поплыл на другую сторону, а на правой стороне разматывали эту проволоку. С её помощью переправился наш медсанбатовский хирург Ананьев...потом я и Лёня, потом наш терапевт, потом другие солдаты. Мы снова шли болотом до леска. Ночью неожиданно грянул сильный мороз. Позамерзало на нас всё   до единого рубчика. Зажечь огонь было невозможно. Мы грелись, кто как мог.
...Всё, что я описала, осталось в моей памяти. Я как бы и сейчас вижу тот молодой сосновый лесок...Всё это происходило во второй половине сентября. Стояли небольшие морозы, и мы сильно голодали, хотя нам сбрасывали из самолетов сухари в мешках, но они разбивались, а мы питались подножным кормом – буряками и кочанами капусты...»
Жаль, что Вера не написала, в какую деревню вышли они к бурякам и капусте.
А другой поисковик нашел в ОБД Мемориал бывшего военфельдшера 341-го медсанбата, Кобрина Ивана Емельяновича, попавшего в плен. Но самое главное – место взятия в плен и место освобождения из плена  -  нам не удалось установить...
Освобожденный из плена своими же солдатами, Кобрин И.Е. попал в штрафбат и погиб в 1944 г. в Прибалтике. А было ему всего 26 лет.
Привожу цитату с Форума: «...о судьбе Жарикова С.Т. можно хоть что-то узнать, если найти в архивах фильтрационное дело Кобрина Ивана Емельяновича,1918 года, военфельдшера 341 ОМСБ 301 сд 26 армии, попал в плен осенью 1941, освобожден в начале 1944,восстановлен в прежнем звании, погиб в августе 1944 в Латвии, воевал в 150 ОШСБ (штрафник).
В деле должны быть его допросы СМЕРШем, как, когда, где попал в плен и история. Других зацепок в ОБД не нашел, кроме пропажи без вести в АВГУСТЕ 1941 военврача 3-его ранга, ком. мед. роты 341 ОМСБ Любиев Георгий МИХАЙЛОВИЧ. Нет никаких донесений по 1941 году от этого МСБ, вроде и не умирали там бойцы от ран. По всей видимости, ОМСБ взяли немцы, командиров и раненых расстреляли, Кобрин попал в плен. Это единственная ниточка.
Прочитал я всю тему по вашей ссылке. Ещё раз убедился, что, кроме возможно имеющегося где-то допроса СМЕРШем  Кобрина И.Е., у Эммы нет вариантов найти что-то о своём отце, и то, если в момент гибели или пленения Жарикова, он был рядом. ...я постараюсь понять, где ей можно поискать фильтрационное дело Кобрина.
А по Любиеву Г.М. (не Дм.) есть только: пропал без вести и всё. С КЕМ ЭММА
ОБЩАЛАСЬ в ХАРЬКОВЕ? Поисковик Р., 29 июня 2011 года».

Прочитав это, Я  НЕ ПОВЕРИЛА СВОИМ ГЛАЗАМ  и обратилась сразу к ОБД
МЕМОРИАЛ. Раньше я не искала там Любиева Георгия, так как он вернулся с войны живым. А живых там не записывали.
Номер записи 73494831
Фамилия Любиев
Имя Георгий
Отчество Михайлович
Последнее место службы 341 МСБ
Воинское звание военврач 3 ранга
Причина выбытия пропал без вести
Дата выбытия _ 08.1941
Название источника информации ЦАМО
Вот так штука! Какое странное дело! Я знала на сто процентов, что «наш» Любиев был Дмитриевичем и что по национальности он был татарином, а жену его звали Цецилия Львовна Рубинсон.
В ОБД нет ни места рождения, ни национальности, ни места призыва на фронт.
А поскольку Георгия МИХАЙЛОВИЧА Любиева не существовало в природе, то и
никому, никогда не удалось бы  выяснить, какую тень наводит он на  плетень.
 «Да, товарищи, - написала я на Форум, - с Любиевым – это просто какой-то
детектив! Предположим, что отчество «Михайлович» могли в 1943 году перепутать, но что жена его была по национальности еврейка и что звали её Цецилия Львовна Рубинсон – это совершенно точно. Другой личности с таким редким именем быть не может! Она была замужем именно за Дмитриевичем.
Любиев Г.Д. не мог пропасть без вести в августе 1941 г., так как 341 ОМСБ ещё только создавался в это время, и он ещё » не расстался с моим отцом с целью выхода из окружения» (слова Любиева). Окружение произойдет намного позже.
Невероятно, но факт: 51 год я думала: «И что это они так испугались меня? Нет, не может быть, это мне показалось», - так  уговаривала я себя.
НО...НЕ ПОКАЗАЛОСЬ.
30 июня 2011. Предполагаю сейчас, что с Любиевым произошла трагическая история, лучше или хуже той, что и с Кобриным, и что после войны его откуда-то отпустили и реабилитировали, как Кобрина в 1944 г., но что он эту правду моей маме, конечно, не сказал, когда она встретила его в Харькове после войны. Вот только не знаю, в каком году он вернулся. И спросить некого.
Остаётся военкомат. Обратите внимание на то, что в его деле нет справок о выплате пенсии семье, а у моего отца их несколько в ОБД Мемориал.
Ну и события...»
«31 июня 2011. Загадка с Любиевым Георгием Дмитр. или Мих. заслуживает обращения в ЦАМО. Я могу присягнуть, что Любиев Георгий Дмитриевич был женат на Рубинсон Цецилии Львовне и что я видела их обоих в их квартире в августе 1960 года в Харькове.
Кроме того, в ОБД Мемориал под номером 74540453 находится список пропавших без вести, в котором Любиев записан под номером 37, а ниже, под номером 40, записан пропавший без вести в 09.1941 лейтенант Ерихов Алексей Петрович.Там же от руки приписано: «ОТМЕНА. ГУК 02910/106, 16.11.45» То есть можно предположить, что Ерихов А.П. не пропал без вести и даже вернулся домой. Стоят они в общем списке с Любиевым потому, что их родственники жили в эвакуации в Семипалатинской области. ОДНАКО, набрав его фамилию в Расширенном поиске в ОБД, мы находим Ерихова А.П.под №49 в списке среди без вести пропавших других Ериховых.То есть отмена от 16.11.45 осталась неучтенной и в списки выживших А.П.Ерихова не перевели. Видимо, нечто подобное случилось и с Любиевым. Свидетельствую: он не пропал без вести! Очень странно...Но это сообщение поступило в ЦАМО от семипалатинского военкома лишь в 1943 г., в то время как мать и жена Любиева должны были отметиться у него уже в конце 1941 г., чтобы получить жильё и денежный аттестат до возвращения на Украину. Смею утверждать: за выражением испуга в его (и в её) лице что-то скрывалось.»
Ещё один взгляд в ОБД Мемориал:
Фамилия Любиев
Имя         Трифон
Отчество Дмитриевич
Дата рожд. 1910
Место рожд. Украинская ССР, Сталинская обл., Марьинский (он же Царичанский) район, село Мангуш
Дата и место призыва Мариупольский ГВК, Укр. ССР, Сталинская область,
г.Мариуполь
Последнее место службы ЧФ, СКА 091 бр. траления и заграждения
Воинское звание  краснофлотец Черноморский флот
Причина убытия   убит
Дата убытия         04.02.1943
К этой анкете приложен документ:национальность грек, член ВКПб,  сообщить матери Любиевой Е.Ф.,
Казахская ССР, Семипалатинская обл.,Маканчинский р-н, с.Хакотоми,
ул. Базарная,12.
Трифон Дмитриевич- младший брат Георгия Дмитриевича.
И там же следующая справка:
«От военно–санитарного управления Центрального (?) фронта (№ 183 от 18.3.43 г.) получено извещение о том, что военврач 3 ранга Любиев Георгий
Михайлович, командир медроты 341 МСБ пропал без вести в начале августа 1941 г.
Прошу выслать выписку из приказа ГУК об исключении его из списков КА.
Семья его:  жена Рубинсон Цецилия Львовна проживает на терр. Семипалатинской обл., Маканчинский р-н, с. Хакотоми, ул. Базарная, 12.
Семипалатинский облвоенком
Майор  БОГОМОЛОВ – красивая, четкая подпись  ( в скобках подчищена бритвочкой его напечатанная фамилия и написано чернилами:Гриценко)
                Нач.фин.отделения - подпись неразборчивая (в скобках, на подчищенном месте написано чернилами: Думин)               
26.07.1943
«Нет никаких оснований сомневаться в том, что тут речь идет о семье
Георгия Дмитриевича Любиева, которая с какой-то целью дала ему отчество «Михайлович». Однако справка Семипалатинского военкомата, на основе которой была сделана запись "Георгий Михайлович" в регистре "без вести пропавших",  вызывает сомнения в её правдивости и по содержанию, и по форме.
...В 2011- 2012 г.г. поисковики «Книги памяти Украины» во главе с координатором
Д.С. Забориным провели поиск в Березани.
У них были данные о том, что погибшие бойцы лежат уже 71 год в огородах местных жителей, где ежегодно производятся посадка и сбор урожая.
Домохозяйки знают об этом и препятствуют перезахоронению: «Та хай лэжать.
Воны там гарно лэжать», - говорят они.
А тем временем эти бойцы считаются без вести пропавшими.
Посмотрите на сайт города Березань, Киевской области, 65–й км по железной дороге между Харьковом и Киевом: история города кончается  ХIХ веком, как будто там не полегли в боях за освобождение города тысячи граждан Советского Союза в 1941-45 годах. Вероятно, там нет ни одного памятника, а на останках неопознанных солдат растёт картошка...
Никто не забыт и ничто не забыто ?! 
И я всё ещё не знаю, где, на каком клочке украинской земли я могу
прильнуть к травинкам и горько оплакать гибель моего незабвенного отца.
И чтобы он услышал и узнал: я нашла его...
Летом  2011 года на Форуме выступила молодая девушка со следующими сообщениями:
« ...я полагаю, что военврач Любиев – мой дальний родственник ( не ближе,
чем троюродный дед), так как эту фамилию я встречала только среди своих
родственников – азовских греков, уроженцев с. Мангуш Донецкой обл.
Любиев – не татарин, он – грек, но по языку азовские греки различались на
эллинофонов и тюркофонов. Мангуш как раз тюркоязычен. Никаких сведений о Любиеве Г.Д. не имею, но так как составляю своё древо, то интересуюсь всеми своими родными. Что касается испуга... Видите ли, была такая малоизвестная операция НКВД – «греческая операция», 1937- 1938 годы, когда практически были одновременно расстреляны тысячи азовских греков – мужчин, только уроженцев Мангуша – около 600, в том числе, например, родные братья моей бабушки – Иван и Григорий Любиевы.
ИСПУГ, я думаю, У ВЫЖИВШИХ ОСТАЛСЯ НА ВСЮ ЖИЗНЬ.»
Я ответила на это сообщение:
«Спасибо за Ваш отклик. Вы заметили, что мой поиск остановился на мертвой
точке как раз из-за господина Любиева? Запросы разосланы во все концы. А
пока что 1:0 в Вашу пользу, потому что уже имеющиеся у меня сведения о Любиеве могут составить целую главу в истории Ваших родственников, а в Харькове есть целый ряд адресов, связанных с его жизнью, к примеру:
несколько зданий мединститута, жилой дом, военкомат, где Вы могли бы узнать место его рождения с целью подтверждения Вашего предположения. Всё же мне интересно было бы узнать, прослеживаются ли у него в начале ХХ  века (он родился в 1905 г.)  братья или сестры, то есть Ваши, тоже троюродные, деды – бабушки? Сходится ли отчество «Дмитриевич»?
А что касается ...ИСПУГА ... его на фотокарточках не видно! (Я выложила на
Форум два групповых фото врачей, среди которых – мой отец и Г.Д. Любиев).
Кстати, похож ли он лицом на известных Вам Любиевых ? И его кладбище я поискала бы на Вашем месте. В кладбищенских архивах хранятся и метрики, а в них – имена родителей ... Я  уже никогда больше не смогу приехать в Харьков.»
Девушка ответила:
« Не могу судить по фото, насколько похож, но удлиненное лицо, в принципе,
похоже на моего прадеда. К сожалению, линию Любиевых я знаю только по
родительской семье моей бабушки, но то, что у неё с мужем, который приходился ей троюродным братом, на двоих было около ста только двоюродных братьев, - это точно.»
В это время из архива ХМИ пришло сообщение, что Георгий Дмитриевич Любиев никогда не был сотрудником Харьковского медицинского института!
Как же так?! Он же всё время отирался на военно-медицинском факультете и якобы был направлен в 341-ый медсанбат?!
Тучи сгущались, развязка близилась:
пришло письмо из Военно-медицинского музея и архива из Петербурга:
"В карточке учета военврача 3 ранга Жарикова Семена Тимофеевича
значится:"341 ОМСБ,командир.Включен в списки потерь в УСВ ГУК НКО (Управление кадров Народного комиссариата обороны, примечание наше) 13.11.42 г.Приказ ГУК НКО 0384 ст.76 от 31.01.1944 г."
В карточке учета Любиева Георгия Дмитриевича сведений о прохождении службы в 341 медсанбате и ПРЕБЫВАНИИ В ОКРУЖЕНИИ НЕ ИМЕЕТСЯ.
Уволен в запас по возрасту в Кагановичский РВК г. Харькова в 1946 г.
ИМЕЕТСЯ ЗАПИСЬ О ПРОХОЖДЕНИИ СЛУЖБЫ В ХАРЬКОВСКОМ
МВД по Харьковской области со ссылкой на документ от 14 сентября 1951 года. 
Документов по учету личного состава 341 ОМСБ в архиве Военно-медицинского музея не имеется, поэтому навести более подробные справки о его дислокации и судьбе Жарикова Семена Тимофеевича не представляется возможным.
8.8.2011 г.     Зам.директора А.Смекалов".               
Вот так "испуганный" грек!!! "На всю жизнь" испуганный ?! Служил в заградительном отряде?? Стрелял в спину БЕЗ испуга?!!
Конец.
Начало:
http://www.proza.ru/2012/09/01/1010

© Copyright: Эмма Жарикова, 2012
Свидетельство о публикации №212092700195
http://www.proza.ru/2012/09/27/195
(Иллюстрация по ссылке)




Шепчет ковыль через летА
Алексей Руденко Граф

          К 70-й годовщине Курской битвы.
          Памяти отца Руденко Фёдора Митрофановича,
          пропавшего без вести в 1943 году.
          Фронтовой адрес: почтовая полевая станция №715
          Стрелковый батальон, 3-я рота.

Как она стонала,
Курская земля,
Когда смертельной пахотой хоронила,
Солдат горячие тела.

Косил поднявших на взлёте,
Жаждущий крови свинец.
В грохочущей чёрной рвоте,
Затерялся ада конец.

Резали степную темень,
Прожекторов ножи.
Жевали гусеницы тела, зелень,
Выплёвывая на танковые ежи.

Трещали лбы стальные,
Под гусеничный лязг.
Плакали окна-глазницы,
Кровью пенных брызг.

Держал солдат удар смертельный,
Боя страх поправ.
И как  лунатик полусонный,
Волю к победе, приказу отдав.

Больно ровнялась,
Фронта Курская дуга,
Пока не прокатилось
Пехоты-царицы,-Ура а!

************************

Шепчет ковыль через летА
Героев Битвы имена.
На мой вопрос, головой качает,
Где и как погиб отец, скорбно умолкает.
   


© Copyright: Алексей Руденко Граф, 2013
Свидетельство о публикации №113032908539
http://www.stihi.ru/2013/03/29/8539
(Иллюстрация по ссылке)




Лики Войны -
Анна-Мария Кёр
                =========

                Начало мая…

                Белые розы, как слезы... 

                Кратко мною

                Их история рассказана…




   Май слезится во мне воспоминаниями  о моей бабушке.

    Бабушка моя, подделав документы,  сбежала воевать в 1941 году…

Сейчас смотрю на ее послевоенные фотографии – невысокого роста,

тоненькая, с густыми вьющимися волосами.

    И понятно, что были бы люди  внимательными в военкомате,

училась  бы она в школе...  После распределения ее родители

получили телеграмму: «Ушла на войну. Люблю Анна.»

    Она прошла всю войну,  разведчица, орденоносец …

Не ранена, но любима.

Познакомилась она с Войцехом в 1942 году…Он был большой и

мускулистый. «Анна, ангел мой», - называл мою бабушку,… обхватит, 

закружит и расцелует. Прошли войну, спали вместе в одном окопе,

чтобы не замерзнуть, держались за руки и думали о победе...

    Войцех и моя бабушка стали близки только после войны. Три года

чистоты, недопустимости сближения телом, спасение духом.

    Любовь их была светла и невинна, как и в начале встречи в

окопах 1942 года, и в тюльпанах 1945 года, и в коротких встречах

1995 года. В 1996 году не стало Войцеха, моя бабушка умерла через

пол года…

               
                (Песни войны…)


          

© Copyright: Анна-Мария Кёр, 2012
Свидетельство о публикации №212042900745
http://www.proza.ru/2012/04/29/745
(Иллюстрация по ссылке)




Долг
Краузе Фердинанд Терентьевич

22 ИЮНЯ.

Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили,
Нам объявили,
Что началась война…

Песенку эту доныне
Память тоскливо хранит:
Запах горящей полыни;
Чёрным крестом в дымном небе
“Штука” над нами летит.

Помнишь, приятель,
Как клятву,
Дали друг другу во ржи,
Что не уйдём мы сегодня
С этой сожженной межи?

Тусклой латунью патронов
Заплатим по нашим счетам.
За пленных бредущих в колоннах, 
За землю родную,
Что отдали нашим врагам.

Нам нет на Востоке земли,
Наша земля – там, где мы
Долг свой солдатский
Стране отдавая,
От вражеской пули легли.

Годы пройдут, и о жизни нашей
Будет немало придумано лжи,
Но, мы-то приятель знаем,
Что не за награду с тобой остались,
В тот день, среди спаленной ржи.


ДОЛГ.

Долг тяжел как гора.
Смерть легка как перо.
Нас в атаку “Ура!”
За собой повело.

За стеною огня
Цепь бежит по стерне.
Здесь застрелят меня.
Кто заплачет по мне?

Почему я бегу,
Смерти глядя в глаза?
Почему не могу
Повернуть я назад?

Потому что за мной
Те леса и поля,
Что еще пращур мой
Сохранил для меня.

Если я поверну,
Смерти взгляд не сдержав,
Штык я в землю воткну,
И пойму, что сбежал…

От бойцов что легли
Без вестей под траву,
От врагов что сожгли
Нашу с вами страну.

Но собакой залаял
На холме пулемет.
Там позицию занял
Целый станковый взвод.

Я упал на бегу,
Ты упал через шаг.
На сырую траву
Уронили мы флаг.

Нас скосило свинцом,
Закатились глаза…
И терновым венцом
Впилась в кожу трава…

Смерть сказала: “Пора!”
И полроты легло…
Долг тяжел как гора.
Смерть легка как перо.


Т-34-85,
1941 – 45 …
Тэ тридцать четыре – восемьдесят пять,
Тысяча девятьсот сорок один – сорок пять …

Дымом забит овраг -
Там за холмами враг.
Красный горит закат,
Выстрелов пушек набат.

Сегодня мною две “четверки” спалено,
Но у меня дыра под надписью: “За …….!”

На склоне обратном холма
Мы всё получили сполна -
Танково-артиллерийская засада …
Горим, браток, такая вот досада.

Над башней литою жаркое марево,
И копоть на надписи: “За …….!”.

С восьмисот пятидесяти метров,
Восемьдесят восемь миллиметров,
“Тигр” в  борт мне всадил снаряд!
Его наводчик, должно быть, был рад ….

Не жалко стране уральской стали,
Для танков с надписью: “За …….!”

Осколки мехводу бок разорвали,
Пока остальные в огне сгорали.
Увидеть сержант не успел,
Как их лейтенант к броне прикипел.

Но за ночь пробоина в броне заварена,
Нет уж дыры под надписью: “За …….!”

Сменили мне оптику и боезапас,
Хоть я никого из своих и не спас.
И мой новый экипаж готов
В жестоком бою громить врагов.

По обочинам бронетехника горелая свалена,
На запад ползу я с надписью: “За …….!”

Кровью залита земля,
Но по-другому нельзя.
Нужно забыть страх,
В горящих ладонях на рычагах.

Вновь на броне остывает окалина,
И надпись белеет: “За …….!”

Красный горит восход,
Знаю я свой исход.
Двадцать минут в бою -
И мой экипаж в раю.

Их лица во тьме под броней в испарине,
Свежая надпись на башне: “За …….!”

Будет закончен поход,
Может быть через год?
Танк навсегда замрет,
Но память о нём не умрет!

Ведь делали мы всё правильно,
Под надписью на броне: “За …….!”

И переплавят в мартенах нас,
И спрячут в лесах про запас,
И встанем на постаментах мы
Стальными символами той войны.

Предателями дело наших творцов провалено,
И грязью заляпана надпись: “За …….!”


ПОСЛЕДНИЙ ПАТРОН.

Последний патрон – это хорошая, в сущности, штука.
Последний патрон – это утраченной надежде порука.
Последний патрон на ладони тяжестью свинца проверен.
Последний патрон скользнул в затвор, и ты во всём уверен.
Последний патрон для солдата в окопе – это такая малость.
Последний патрон для врага приберечь, не испытав жалость.
Последний патрон как скупой салют перед уходом в вечность.
Последний патрон в канале ствола - это большая беспечность.
Последний патрон хранить для себя – это большая мудрость.
Последний патрон в траве потерять – это большая глупость.
Последний патрон воле твоей должен служить послушно.         
Последний патрон только на настоящее дело потратить нужно.


© Copyright: Краузе Фердинанд Терентьевич, 2012
Свидетельство о публикации №212091700842
http://www.proza.ru/2012/09/17/842
(Иллюстрация по ссылке)




9 Мая XXI века
Алена Васильева-Берг

О, как хороша была Майская песня!
Победная песня Девятого Мая...
Кровавая драма закончилась честно,
небесная воля - что воля земная!
А время бесчестно: уходит, уводит
от прошлых страданий, от Памяти светлой...
И вот уже люди не верят сегодня,
что Родине можно служить беззаветно.
Листая страницы, находят "подтексты",
в ранах копаясь, не видят осколков,
не верят, что ждали солдатов невесты,
а "все Победители - серые волки"...
Откроем глаза и посмотрим на Вечность,
она нам расскажет, что есть Благодать:
за право на жизнь убиенных, калечных,
за все наши муки, за Родину-мать -
молиться не надо, но важно понять.
p.s. Написано после посещения Музея оккупации Латвии.
(1-й вариант).

© Copyright: Алена Васильева-Берг, 2013
Свидетельство о публикации №113042609196





Блокадная зима Константина Ильченко
Просто Валерия

                Памяти Константина Фёдоровича Ильченко, инженера военного завода в блокадном Ленинграде, доцента Ленинградского вуза, художника и просто хорошего человека.
 
             О блокаде Ленинграда написано много, и всё же, когда узнаёшь что-то от того, кто сам находился тогда в осаждённом городе, начинаешь видеть в известных событиях новые грани, да и на самого человека смотришь уже другими глазами.

             С Константином Фёдоровичем Ильченко я познакомилась, когда мне было лет 16 или 17. Вместе со своей тётей, к которой я приехала погостить, мы зашли к её подруге Александре Алексеевне, и первое, что меня поразило, были акварели её мужа, развешанные на стенах вверху, по всему периметру комнат. Эти солнечные пейзажи сразу  располагали к хозяевам квартиры, создавая  неповторимый уют и настрой на беседу. Заметив мой интерес, Константин Фёдорович  начал увлечённо рассказывать, где и когда была написана та или иная картина, какие навевает воспоминания.
           - Костенька, ты совсем  заговорил девочку, - прервала его Александра Алексеевна, - пойдёмте лучше чай пить. Ей же не очень интересно слушать твои воспоминания.
             Но мне было интересно. После чая разговор продолжился, Константин Фёдорович показал мне и карандашные наброски, и  небольшие картины, выполненные маслом. Я подумала, что он художник. Оказалось, инженер-конструктор, доцент Ленинградского военно-механического института.

              Каждый раз, бывая в Ленинграде, я встречалась с супругами Ильченко, и каждый раз находились интересные темы для разговора:  о технике,  о педагогике, и, конечно, о живописи. Только о войне не было сказано ни слова. Поэтому для меня стало полной неожиданностью, когда  в один из моих приездов в 2004 году Константин Фёдорович вручил мне свою недавно изданную книгу. Книгу, совершенно необычную, в которой описание трудовых блокадных  дней, выписки из документов и  расчёты переплетаются с иллюстрациями. Это репродукции его картин, написанных за последние годы: циклы «Памяти 4-го цеха ЛМЗ» и «Тысячи блокадных километров». Выяснилось, что некоторые из них экспонировались  в доме учёных ещё в 1987 году, и вот теперь, к 60-летию снятия блокады, вышла книга, а в университетском музее организована выставка. Почему не рассказывал и не показывал раньше? Тяжело. За каждой картиной – трагедии, потери, боль. И всё же образы прошлого появлялись именно в виде картин, переносились на холст, а потом  стало ясно, что к ним необходимы  пояснения, включая и узкоспециальные вопросы: о переводе серийного производства тяжёлых танков КВ-1 с Кировского завода на Ленинградский металлический завод, об истории создания этого танка, его модернизации и технических характеристиках. Попутно изучал архивные материалы, данные статистики. Так возникло единство точных цифр и фактов с эмоциональными изобразительными средствами, что отражено и в названии книги: «Это было на ЛМЗ. Картины и факты пережитого».
 
              «Прочитай мои картины о блокаде, - обращается автор к читателю. – Эта задача сложнее, так как требует больше знаний, навыков и душевных сил, чем чтение произведения литературного». Да, эти картины нельзя просматривать наспех, над каждой надо думать, всматриваясь в детали. Некоторые можно «прочитать» без комментариев автора: «Замёрз водопровод, и пожары уже не тушат», «А вдруг живой? Возможно, с ЛМЗ?» Но многие без пояснений не поймёшь. «Таран цеховых ворот» - почему, зачем? Оказывается, таким образом, головной танк пробил дорогу остальным готовым машинам, которые пришлось экстренно выводить из разрушенного при бомбёжке цеха. Есть и такие сюжеты, которые только на первый взгляд кажутся понятными: «Хорошая маскировка на всём пути» (а на картине – едва заметные силуэты идущих в темноте людей). Однако текст заставляет ещё раз вернуться к изображению и увидеть в нём больше. Городской транспорт выведен из строя, люди идут на завод пешком, по 30-ти градусному морозу, преодолевая большие расстояния. Для автора, например, эта дистанция составляла  18 километров. И постоянная смертельная опасность – по пути и в самом цехе, который много раз подвергался  прицельной бомбёжке, горел, рушился и снова восстанавливался.

                Летом 1942 года разрушение оказалось настолько тяжёлым, что танковое производство в цехе №4 прекратилось. В июне Константина Фёдоровича  направили на формирование запасного пехотного полка. При выполнении боевого задания он был контужен,  эвакуирован с госпиталем по Дороге жизни, а после выздоровления  работал на другом военном заводе до окончания войны.


© Copyright: Просто Валерия, 2013
Свидетельство о публикации №213012700162
http://www.proza.ru/2013/01/27/162
(Иллюстрация по ссылке)




Стрегий
Любовь Ушакова

Стихотворение написано совместно с автором http://www.stihi.ru/avtor/dobrev Сергей Добрев

Задует ветер в чистом поле,
Разделит тех, где двое-трое
Война, взрастив себе героев,
Тебя отдаст печальной доле...

Пилотка на плече и взгляд из-под руки
Прищуренных очей, он вопрошает:
«Где, дембель мой?» И целые полки
цветов у ног солдатских полыхают...

И первый бой, и кровь.И слёзы,
Где отчий дом, как сон забытый.
И ветер в спину: "быть убиту"
Завоет траурною прозой...

Она ждала его, как утро ждет рассвет,
И почтальонку каждый день встречала.
К груди прижав очередной конверт,
последний, с этой фоткой, ликовала...

А пуля, подлая, негромко
Вгрызаясь в спину ставит точку...
Ни сына не родит, ни дочку,
прибавит к письмам похоронку...

Он молодой, задорный, в сопках спит,
Она одна — верна любви — уже седая...
Алеют маки, слышишь, голос не убит —
Звучит во вскриках журавлиной стаи...

*****************************

И ветер тот, что раньше в спину
Предав тебя на откуп пуле.
Один, в почетном карауле
Не "всуе бде"* твою могилу...

*Псалом 126. Молитослов.

Здесь можно посмотреть, послушать, читаю я:

Здесь ролик созданный на это

© Copyright: Любовь Ушакова, 2013
Свидетельство о публикации №113011309425
http://www.stihi.ru/2013/01/13/9425
(Иллюстрация по ссылке)





Девятое мая. Победа. Акростих
Владимир Плотников-Самарский

Девятое мая. Победа!

 АКРОСТИХ

Да будет Победа, да будет Россия!
Ей жизнью обязан весь мир.
В день мая девятый Вы, Вечно Живые,
Являетесь, как Божий Клир…
Творите Вы чудо Суда и Парада.
О каждом Вам ведомо ВСЁ:
Его вес, цена… По цене и награда.

Мы ж Ваше наследство несём.
А выпало то нам, что вам не досталось, -
Ярмо всем, кто совестью жив,

Поскольку чужое транжирим, как данность,
О тех, кто подал, позабыв.
Боюсь я Суда Их и жду Их Парада,
Его не избегнуть живым.
Да будет Победа, да будет награда…
А что и кому, - поглядим…


на фото мой папа... ему 20 лет... он командир разведчиков... они "привязывали местность"... взяли более дюжины пленных фрицев с генералом... всем сохранили жизнь... об этом есть рассказ...


© Copyright: Владимир Плотников-Самарский, 2013
Свидетельство о публикации №213050801945
http://www.proza.ru/2013/05/08/1945
(Иллюстрация по ссылке)





Прощай, Смуглянка!
Игорь Лебедевъ

19 июля 2011 года умер знаменитый Смуглянка, актер Сергей Подгорный.

Украина. Реанимация Ирпенской центральной городской больницы (город Буча Киевской области). Здесь в ночь на 19 июля на 58-м году жизни умер киноартист Сергей Подгорный.

В 1973 году 19-летним студентом Киевского театрального института имени Карпенко-Карого Сережа Подгорный прославился на весь Союз исполнением одной из главных ролей в знаменитом фильме Леонида Быкова «В бой идут одни «старики»»* — роли молодого летчика Смуглянки.

После… После - долгие годы беспокойной и порой нелёгкой актёрской жизни, 55 фильмов, но это уже были в основном роли второго, эпизодического, плана. Тяжелым ударом для Сергея Подгорного стала трагическая гибель весной 1979 года любимого режиссера и учителя Леонида Федоровича Быкова. Эта потеря серьезно отразилась на творческой биографии любимца кинозрителей. В тяжелые 90-е годы украинский кинематограф переживал жесточайший кризис. Сергей Подгорный вынужден был зарабатывать на жизнь ремонтом домов, столярничал. Порой приходилось  делать даже гробы. С возрастом у Сергея начались проблемы со здоровьем — результат падения с лошади и со скалы на съемках.

В 2009 году Сергей Подгорный сыграл в своем последнем фильме (режиссер Оксана Байрак) «Золушка с острова Джерба».
В нем Сергей сыграл небольшую, свою последнюю роль…

18 июля около пяти часов вечера Сергей пошел получить пенсию. На обратном пути ему стало плохо. Прохожие вызвали «скорую»...

«В бой идут одни «старики»»*  - киностудия им. Довженко. 1973 г.

В ролях:

    Леонид Быков — Алексей Титаренко («Маэстро»)
    Сергей Подгорный — Виктор Щедронов («Смуглянка»)
    Сергей Иванов — Александров («Кузнечик»)
    Евгения Симонова — Маша
    Ольга Матешко — Зоя
    Алексей Смирнов — Макарыч
    Рустам Сагдуллаев — «Ромео»
    Владимир Талашко — Сергей Скворцов
    Виктор Мирошниченко — командир полка
    Григорий Гладий — техник Александрова («Кузнечика»)
    Владимир Волков — замполит
    Юрий Саранцев — Василий Васильевич, командир дивизии
    Дмитрий Миргородский — комбат пехоты
    Александр Милютин — лётчик «Его испугаешь!»
    Алексей Крыченков — молодой лётчик
    Иван Бондарь
    Валентин Грудинин — начальник разведки армии
    Вилорий Пащенко — Воробьёв
    Валентин Макаров
    Вано Янтбелидзе — Вано
    Борис Болдыревский — начальник штаба полка
    Александр Немченко — Иван Федорович
    Алим Федоринский — Алябьев
    Владимир Бродский — Колосов

Прощай, Смуглянка!..


(По материалам из открытых источников)
 

© Copyright: Игорь Лебедевъ, 2011
Свидетельство о публикации №211092501448
http://www.proza.ru/2011/09/25/1448
(Кадр из к/ф «В бой идут одни «старики» по ссылке)





Дедовы слёзы
Арсений Лайм

Пирожки скворчали на сковороде, иногда постреливал раскалившийся жир, и из кухни по всему дому расползался аромат уюта и благополучия. Казалось, что на свете приятнее запаха и быть не может. 

Бабушка, ловко орудуя чапельником и вилкой, выхватывала из сковороды подрумянившиеся пирожки с печенью и сбрасывала их в большую чашку. Лоснившаяся от жира и масла горка быстро увеличивалась. И ничего вкуснее в жизни я отродясь не ел.

Хватаешь горячий пирожок под строгим взглядом бабушки, губы которой тронула улыбка, и перебрасываешь его с ладошки на ладошку, чтобы немного остудить. Но не выдерживаешь и, обжигаясь, откусываешь с одной стороны, а потом смотришь, как в маленькую дырочку, словно из вулкана, вырывается пар. Он наполнен ароматом горячего теста и печени с луком…

Сроду ко мне больше не приходили такие сны, в которых я чувствовал запахи и вкусы, наполнявшие слюною рот. Лишь осенью 42-го, когда немцы рвались к Волге, а весь советский тыл рвал жилы, чтобы помочь фронту.

- Миколка, вставай, - бабушка Поля, шаркая стоптанными тапочками, вторгается в мой сладкий сон, в котором я пытаюсь попробовать свои любимые пирожки. – Просыпайся, внучек. Завтракать пора.

Мать уже ушла на работу в госпиталь. Ей 28 лет, но она напоминает иву у пруда, что неожиданно засохла в августе. Ещё месяц назад чёрные, словно сажа, волосы матери припорошила седина. Как первый снег, упавший на недавно вспаханную землю.

- Сейчас, ба, - отзываюсь я. В доме прохладно, и совсем не хочется покидать уютный мир под стёганым одеялом, согретый теплом моего тела. В этом мире ещё витает запах пирогов, выдернутый каким-то таинственным образом из сна, нет страха и печалей.

Никогда больше у меня не было такого аппетита, как в ту осень. Я постоянно хотел есть. Даже пробовал жевать траву и листья, но, кроме тошноты и горечи во рту, ничего не получал.

Выскочив из-под одеяла, быстро натянул домотканые серые штаны с помочью и рубаху с тремя пуговичками у ворота. На кухню я отправился вприпрыжку. Холодный деревянный пол хватал меня за пятки, словно пытаясь отобрать остатки тепла.

- Ба, а когда мы немца побьём? – с традиционным утренним вопросом я взгромоздился за большой обеденный стол.

- Скоро, внучек, скоро, - всегда отвечала бабушка и ставила передо мной металлическую кружку с разбавленным водой молоком и накрытую горбушкой хлеба. Муки в нём постепенно становилось меньше. Зато отчетливее проступала горечь крапивы. Но я молчал.

Мой отец бил немцев под Москвой, и я должен делиться с ним хлебом. Так объясняла баба Поля. Я всё понимал, хотя мне только шесть лет с небольшим. Я никогда не был глупым, а капризным стать не успел. В те годы мы взрослели быстрее, чем старели наши родители.

Батьку своего я почти не помнил. Он ушёл на фронт летом 41-го. Чёрные усы, слегка пожелтевшие от махорки, да терпкий запах свежескошенной луговой травы – всё, что осталось в памяти от отца. На старых поблекших фотографиях он был совсем не таким, как мне представлялось. Лицо знакомое, но вот кто это, вспомнить не получалось.

- Вот язви тебя в душу, - раздался из сенцев скрипучий, как у колодезного журавля, голос. Что-то громыхнуло, я прыснул в кулак. Дед Прохор опять сослепу едва не споткнулся о Тимофея. – Пришибу тебя, чертяка рыжий. – Дед, тяжело ступая и опираясь на клюку, вошел в кухню, но продолжал грозить пальцем себе за спину. – Чуть не убил, злыдень ты окаянный.

Бабушка поставила на стол ещё одну кружку. У деда молоко было разбавлено больше моего, но он всегда выпивал его с удовольствием. Покряхтывал и вытирал ладонью бороду и усы, на которых, как роса на траве, висели мутно-белые капельки.

Дед, взглянув на меня из-под кустистых сероватого цвета бровей бледно-голубыми глазами, спросил:

- Опять сегодня с Федькой пойдёте к пруду германцев топить? - Я кивнул. – Ну, тодысь нарвите камыша, если ещё остался. Надо бы в сарае крышу подлатать, прохудилась малость.

- Нарвём.

- Только осторожнее, ноги не замочи и ручонки не порань, - наставляет бабушка, когда я спрыгиваю с табурета и выбегаю из кухни.

На улице тепло, но в ночь бывают заморозки, белёсые следы которых видны по утрам на деревьях и кустах. Осень успела выдуть летний зной из Чуйской долины и плеснуть золотом на листья тополей и карагачей. Ветер с гор несёт прохладу и, закрадываясь под одежду, холодит тело.

Я только успел выскочить за калитку, как увидел белобрысого Федьку, который размахивал палкой, словно Буденный саблей, и трусил в мою сторону.

- Пойдем фрицев топить? – щурит глаза конопатый дружок.

- Пойдём. Только камыша нарвать надо.

- Нарвём, - машет рукой Федька и устремляется вприпрыжку к околице.

У сельского пруда было тихо. Лишь изредка доносилось приглушённое тявканье собак. Ещё недавно здесь резвились колхозные утки. Они подобно белым пароходам рассекали зеленоватую, затянутую ряской воду, или терпеливо ныряли, смешно задирая розовые лапы. Иногда устраивали драки на берегу, широко расставляли крылья, шипели и разбрасывали вокруг перья. Совсем как подушки, которые бабушка развешивала на заборе и поколачивала деревянной палкой.

Уток забрал фронт. Вслед за мужиками и сопливыми выпускниками сельской школы, пшеничным хлебом и парным молоком.

Мы с Федькой любили проводить время на пруду – это наш театр военных действий. Такое выражение я не раз слышал от деда и запомнил, как прилипчивый стишок.

Мы бросали в воду травинки и листочки, которые превращались во вражеские корабли. Они подбирались к берегам нашей Родины. Ни я, ни Федька никогда не были на море, но мы не сомневались, что всё происходило именно так.

После появления вражеской эскадры я торжественным голосом, пытаясь скопировать радио, объявлял:

- Внимание! Внимание! Фрицы наступают.

- Огонь по гадам! – подхватывал Федька, и на плавающие травинки обрушивался град глиняных комьев или камней. Шансов выжить в такой переделке у врага не было. Корабли противника ни разу не достигли нашего берега и не смогли высадить десант.

- А тётке Вальке вчера письмо принесли про Пашку, - сообщил Федька, вытирая грязные руки о штаны и шмыгая носом.

- Откуда знаешь?

- Мамка с бабкой вечером говорили. Думали, я сплю, но я всё слышал. Сказали, что где-то возле моря его убили.

Я теребил зубами травинку и вспоминал Пашку. Он был самым хулиганистым школьником в селе. Курил самосад и гонял всех пацанов, даже нас с Федькой. Я боялся этого нескладного и угловатого детину, который воровал у своей матери самогон и распивал с дружками возле пруда.

Но теперь во мне проснулось что-то похожее на жалость, как два месяца назад, когда издох наш старый пёс Тузик. Один раз он меня хватанул за пальцы, и я обходил его стороной, но обязательно дразнил. А когда собаки не стало, я плакал.

Уже тогда я понимал, что умереть – это не улететь на небо ангелом, как говорила бабушка, а лечь в яму, в которую будут сыпать землю. А позже воткнут в холмик крест, словно ключ, что запрёт дверь за спиной покидающего дом.

- А ты боишься умереть? – спрашиваю я отрешённо, словно роняю камешек в воду.

- А как это?

- Ну, как Пашка?

- Это когда мамка и соседки плачут?

- Угу.

- Я не люблю, когда мамка плачет.

Играть больше не хотелось, и мы пошли ломать камыш. Его почти не осталось, но, побродив по берегу пруда, мы смогли собрать целый сноп.

Федька взял половину, прижал колючие стебли к груди и, смешно, как гусак, расставляя ноги, пошёл к селу. Я смотрел ему вслед, и мне вдруг стало жалко своего единственного друга. Я и предположить не мог, что накануне нового года Федька умрёт. Лихорадка за три дня сожрёт его, а женщины будут жечь костры, чтобы размягчить землю и похоронить иссохшее тело.

На его могилке вырастет берёза, которую не сажали. Через три недели после смерти Федьки убьют его батьку, а мамку соседи вытащат из петли и свезут в город Фрунзе*. Больше я её никогда не увижу.

Дед опирался на клюку и подслеповато щурился на нас с Федькой. Старый и сгорбленный, ежеминутно срывающийся в кашель, – мне всегда казалось, что так должен выглядеть Кощей Бессмертный. Только дед не был страшным и даже изредка баловал меня, покупая на рынке леденцы. Или, усадив на колени, начинал рассказывать, как сражался в Сибири с войсками Колчака, а потом откомандирован в Среднюю Азию для борьбы с басмачами.

- Вот молодцы, внучки, - откашлявшись, похвалил нас дед. – Замесим глины и подлатаем крышу.

- Я домой, - сказал Федька и, попрощавшись, поскакал по улице, как красноармеец на невидимом коне.

Дед потыкал клюкой в кучу сваленного у забора камыша и посмотрел на небо, по бездонной голубой поверхности которого плыли редкие облака-кораблики. Подумал, пошамкал губами и сказал:

- Снеси камыш в хлев. Негоже ему здесь валяться. Народ нонче охоч до воровства стал. Тянет и то, что раньше не замечал и за добро не признавал.

Пока я носил колючий камыш в хлев, дед с кряхтением устроился на крылечке и ловко свернул «козью ножку». Курил он самосад, от одного запаха которого наворачивались слёзы, а в горле першило, будто туда проскользнул муравей.

Из-за угла дома показался кот Тимофей. Мягко ступая, он приблизился к деду, с наслаждением потянулся и сел рядом. Обернулся хвостом вокруг передних лап. «Кот в унтах», - смеялась мать, если видела Тимофея в такой позе.

Крупный котяра цвета осеннего листа в темную коричневатую полоску был диковатым и агрессивным. Бабушка рассказывала, что в предках у Тимофея прописался камышовый кот. От домашних сородичей он унаследовал только одно – любил, когда ему чесали за ушами. Но позволял делать это лишь деду. С остальными домочадцами вёл себя подчеркнуто независимо и в руки не давался.

Если Тимофея подкармливали на кухне, он принимал еду с таким видом, словно делал одолжение, уплетая сметану или творог. Когда кота сняли с довольствия, он спокойно переключился на мышей и крыс, которых раньше ловил для развлечения. Казалось, что война обошла его стороной, он был таким же упитанным, как и год назад, шерсть лоснилась, а характер оставался скверным.

Дед опустил ладонь со скрюченными пальцами Тимофею на голову и стал почёсывать его за ухом. Кот прикрыл большие янтарного цвета глаза, перечеркнутые чёрным, как уголь, миндалевидным зрачком. Но я чувствовал, что это показное равнодушие. Наверняка Тимофей не выпускал меня из виду, четко отмечая все мои перемещения по двору.

- Что, чертяка рыжая, поохотился? Есть ещё кого ловить? – дед попыхивал «козьей ножкой» и прищуривал глаза от едкого дыма. – Оно, видишь, как дела у нас паскудно идут. Опять голодно стало. Самим скоро жрать нечего будет.

- Деда, а он разве тебя понимает? – спросил я, мелкими шажками приближаясь к крыльцу. Мне тоже хотелось погладить Тимофея, но пока ни разу не удавалось этого сделать. Если я подкрадывался к нему со спины, кот подпускал меня близко, но в самый последний момент отскакивал в сторону и удирал, задрав хвост.

- Стал бы я беседу заводить, если бы Тимофей ничего не понимал. Это люди, внучек, меж собой договориться не могут, а умный человек с тварью Божией всегда общий язык найдёт. Если ты к Тимофею с открытой душой да без злого умысла подойдёшь, то и он к тебе потянется.

***

Мать уходила на смену в госпиталь, который располагался в трех верстах от нашего села, на окраине Фрунзе, затемно. Возвращалась обычно поздно, чаще за полночь. Только изредка ей удавалось добраться туда или обратно на попутной телеге.

От матери пахло лекарствами, карболкой и чужими страданиями. Эти запахи настолько впитались в неё, что я ощущал их и спустя годы после окончания войны, когда госпиталь закрыли. Он исчез, оставив большое солдатское кладбище.

Сколько я ни просил мать взять меня с собой на работу, она лишь отнёкивалась:

- Нечего, Миколка, тебе там делать. Мешать только будешь. Да и не зачем  смотреть на горе людское. Жизнь вся впереди – успеешь лиха хлебнуть.

Я слышал, как она плакала по ночам, пряча голову по одеяло. Или когда сидела с бабушкой по вечерам на кухне:

- Такие молодые, а уже покалеченные. Их ещё девки не целовали, а они старики стариками. Ох, мама, как мне душу от этого разрывает. Но я терплю, вона все губы в кровь искусаю, чтобы не разреветься.

Бабушка обычно молчала, лишь изредка тяжело вздыхая. Если мамке хотелось порыдать, то бабуля прижимала её голову к своей груди и гладила по седеющим волосам. Но не всегда скопившуюся боль можно выплакать. Порой она засядет крепче любой занозы и беспрестанно бередит душу.

***

Однажды поздно вечером, дело к зиме шло, мать вернулась  домой совсем расстроенная. Меня быстро отправила спать. Но я, как и раньше, выскользнул из ещё не успевшей согреться постели и прокрался к кухне. За столом в полумраке, который едва разгоняла свечка, сидели мать, дед и бабушка. Молча, что заставило меня насторожиться.

Я стоял и дрожал от холода, только зубами не клацал. Хату топили так, чтобы было чуть теплее, чем на улице. Зиму обещали суровую, вот дрова и берегли.

- Нормы опять урезают, - проговорила мать. Её голос подрагивал, она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

- Ох, как же в зиму-то без запасов? – бабушка всплеснула руками и покачала головой.

- Не знаю, мама. У нас и менять на базаре уже нечего. Коленьке сейчас хорошо питаться надо, растёт ведь. Да и заболеть может, если ослабнет от голода.

- Может, обойдётся всё? Малец он крепкий, а ты беду не накликивай понапрасну. Глядишь, Господь и смилостивится, - бабушка перекрестилась на угол кухни, где висела старая почерневшая от гари и чада икона.

Тут дед кашлянул и вступил в разговор:

- Тимофея… это, если что - забьём. Вон чертяка как к зиме отъелся, крупнее кроля стал. Хоть и кот, но мясо всё ж таки.

Я испугался и не мог поверить в услышанное. Дед, который души не чаял в Тимофее, предлагал его убить! В глазах защипало, я едва не разревелся от такой несправедливости. Мне хотелось выскочить из укрытия и закричать, защитить кота. Но в то же миг в тёмном углу, с другой стороны кухни, что-то сверкнуло и послышался шорох.

Сколько я не всматривался, так ничего и не увидел. И тогда страх, словно оторвавшись от холодного пола, взобрался по ногам, царапнул по животу и сжал сердце. Я метнулся к кровати, залез с головой под одеяло, но долго не мог заснуть. Мне представлялся Тимофей, которого дед забьёт, как до этого кроликов, когда они у нас ещё были.

Сон оказался сильнее моих страхов и постепенно сморил меня. А на следующее утро выяснилось, что Тимофей пропал.

- Никак, чертяка рыжий, что-то учуял, вот и сбёг, - говорил дед, качая головой. Но в голосе совсем не слышалось печали. Мне даже показалось, что в его белой бороде прячется довольная ухмылка. – А может, кто до нас словить кота заприметил. Вот и сгинул Тимофей в чьём-то котле.

Но в это не верил ни сам дед, ни я. Слишком умён был Тимофей, чтобы так глупо расстаться с жизнью. Зато теперь каждое утро, только проснувшись, я спрашивал у бабушки не про немцев, а про кота. Но она лишь отрицательно качала головой. 

Казалось, что с пропажей Тимофея в дом пришла беда. Все старались говорить тише, даже пол и двери скрипели глуше. У взрослых совсем исчезли улыбки, словно их забрал злой колдун.

***

Тимофей объявился через неделю. Я проснулся сам, с удивлением отметив, что бабушка не пришла мне пожелать доброго утра. Я лежал в тишине и рассматривал вязь из трещинок на потолке, когда услышал, что на кухне разговаривают. Голоса были приглушёнными, и любопытство живо вытянуло меня из постели.

Когда я вошёл на кухню, бабушка и дед внезапно замолчали. На столе лежал комок чего-то розовато-белого с жёлтыми прожилками и густо облепленного грязью.

- Ба, что это?

- Нога это, баранья, - сказала бабуля. И в её глазах я увидел страх, словно она смотрела не на мясо, а на ядовитую змею.

- Тимофей притащил и на крыльце оставил, - продолжил дед.

- Он вернулся! – обрадовался я.

- Вернулся. Только ты, внучек, никому об этом не сказывай. За это нас по головке не погладят, - дед произнёс это так, что я всё понял. В его голосе впервые за многие годы вновь лязгнул металл, который, как мне казалось, уже давно съела ржавчина старости.

- Что ж делать-то с этим? – бабушка присела на табурет и безвольно опустила на колени натруженные руки.

- Что-что. Спрятать надо в подпол, а Тимофею спасибо сказать, - ответил дед.

Он отвернулся от стола, глаза его блеснули. Так в первый и последний раз в жизни я видел слёзы деда Прохора. Даже когда в 43-м пришла похоронка на его сына, моёго батьку, он не проронил слезы, только ещё сильнее постарел и сгорбился. 


Бишкек, 4-16 декабря 2009 года.


--------------------------------------------------------
* Фрунзе – название города Пишпека в советское время, столицы Киргизской ССР. После развала Советского Союза, в 1992 году он переименован в Бишкек.


© Copyright: Арсений Лайм, 2009
Свидетельство о публикации №209122500703






Сквозь бесконечное время
Светлана Михайлова-Костыгова


                Кто мы? Откуда идем? Что ищем? Какие следы оставляем? – кто ответит на эти вопросы.

В моей памяти очень хорошо запомнился 1980 год.

Жаркое лето, бабушка выпроваживает меня с дедушкой на прогулку, чтобы мы не мешались под ногами, и она спокойно могла бы делать генеральную уборку.

Мы идем через лесопарк к пушкам. Каждый Пушкинец знает это место, а читателю поясню. Если идти от улицы Железнодорожной в сторону небольшого леска, то по правую руку будет железная дорога (с бабушкой и дедушкой мы туда ходили записывать на магнитофон соловьиные трели и считать поезда, и вагоны. Но об этом я расскажу как-нибудь потом.) и если идти прямо по песчаной дорожке, то выйдешь к памятнику, наверное, какого-то события военных лет. Памятник состоял из двух пушек и дедушка говорил, что они настоящие.

По дороге к пушкам мы с дедушкой всегда пели в основном военные песни. Но, я отлично помню любимую дедушкину частушку, которую дедушка часто пел только со мной: «Ой, сирота я сирота. Без отца и матери. А еще я сирота гуляю без симпатии».

Дедушка вообще часто тихонько что-нибудь напевал из военных песен. Работает или просто газету читает, но обязательно негромко мурлыкает себе под нос.

Эта любовь к песне передалась и его старшей дочке, моей маме. В радости или в горе мама всегда пела. У мамы был удивительно красивый голос.

А вот когда мы возвращались от пушек обратно, то проходили мимо цветущей поляны, над которой порхало много бабочек. Это зрелище приводило меня в полный восторг! Мне так и хотелось сигануть с коляски и начать ловить бабочек. Но, понимая, что этого я сделать не могу, я упрашивала дедушку, чтобы он половил бабочек за меня. Дедушка делал вид, что ловит, я хохотала до упаду в коляске и все это было счастье.

Дедушка был удивительно порядочным человеком. Замечательным мужем, отцом… Одновременно тихим, незаметным и сильным, волевым. Очень чутким, с чувством юмора, терпеливым и бескорыстным. Он был настоящим мужчиной.

Иногда мне кажется, что такие мужчины, как мой дедушка вымерли словно динозавры.

Глядя на эту случайно попавшуюся мне фотографию, я вспоминаю слова мамы: «Как же наш Ванечка похож на дедушку…»

Наверное, поэтому венчальное кольцо, которое когда-то навсегда соединило бабушку и дедушку, мама подарила Ванюше…

Но мои детские воспоминания неуловимые словно сон. Поэтому я написала папе и попросила, чтобы он поделился своими воспоминаниями о дедушке.

Я не помнила многого из истории жизни дедушки, а, значит, и моей истории. Письмо папы во многом помогло. Привожу письмо полностью.

«Василий родился в 1914 году на Урале в Екатеринбурге (потом большевики переименовали в Свердловск).

В 1918 году весь Урал поднялся против красных. Именно там создавались Белые армии против красных. И похоже его родители то ли погибли от красного террора, то ли были захвачены в лагеря и там погибли. И 4-х летний мальчик Вася попал в детдом. Где он и вырос.

В 30-х годах его призвали в армию в сапёрные войска, где он в звании старшины в 1938 г. остался на сверхсрочную службу и служил старшиной роты в сапёрном батальоне в районе, где река Нева начинается из Ладожского озера. В тех районах были их тренировочные лагеря. Тренировались, как через реки для войск наводить переправы.

В 1939 году он был участником Финской войны, где финны, правда, победили и отогнали советских почти опять до Невы. Максимыч не унывал, он был у солдат своей роты, как отец родной, хотя и было-то ему всего 24 года.

Там у Невы есть и сейчас город Киров, а рядом посёлочек Жихарево, куда после растениеводческого техникума для выращивания капусты и огурцов прислали 20-летнюю девушку Олю Богданову. Там они и познакомились и поженились, живя в военных лагерях в Приозерье. Там в Жихарево (около города Кирова) у них родилась 4 февраля 1941 года дочка, дали они ей редкое красивое имя Муза, чтобы видно звучало красиво – Муза Васильевна, когда девочка вырастет и будет взрослой.

Как гром среди ясного неба через полгода грянула война и Василий со своей ротой пошёл навстречу наступающим немцам в сторону Эстонии. Ольга с дочкой Музой и подругой Тоськой Воейковой пошли поближе к Петербургу, немцы уже в сентябре подошли и сюда. Они прятались с полугодовалой Музой в окопах и перебрались в Колпино. Войска наши тоже были заперты и окружены немцами в Петербурге (Ленинград тогда назывался). В Колпино Ольга даже с маленькой дочкой Музой на руках работала и их там нашёл Василий во время блокады. Почти 3 года прошли в голодной блокаде. Изредка Василию удавалось самому или с посыльным переслать хлебца и консервов каких.

Рота старшины Дмитрюкова Василия Максимовича все дни блокады поддерживала переправу на знаменитом пятачке - маленькую такую полоску земли по эту южную сторону Невы, куда припёрлись немцы. Уже в 1974 году Василий Максимович возил туда своих внучек - Светочку (ей было 4 годика) и Олечку (ей было 10 лет) и показывал всё, как было - ночью переправят 100-200 человек, наследующую ночь назад 10-20 раненых, остальные просто погибали, там вся земля пропитана металлом и кровью.

Даже глупенькая Олечка зацепилсь тогда за ржавый какой-то снаряд там тогда и папа её Виктор, боясь заражения крови, повёз её быстро в скорую вот в этот-то посёлок Жихарево.

Фронт, в составе которого был гвардейский сапёрный батальон старшины Дмитрюкова, назывался Ленинградский фронт.. Затем немцев погнали и Василий Максимович своей ротой, гоня немцев наводил переправы далее на Запад - через реку Лугу, реку Нарву, реки под Таллинном. Пошёл далее с ротой под Кенигсберг уже в составе 1-го Прибалтийского фронта.

Вот и ответил я на твой вопрос о его фронтах. Добавлю ещё, что солдаты и офицеры очень любили своего старшину Василия Максимовича Дмитрюкова. Дружили они до самых последних дней. К одному из них даже Максимыч сбежал от сына своего Василия в 1993 году. А у командира этого гвардейского сапёрного батальона ты сама была в гостях в Крыму в Евпатории, в июле 1973 года вместе с бабушкой Олей, папой, мамой, и сестрой Олей.»


---
На фотографии мой дедушка - Дмитрюков Василий Максимович, г. Пушкин


© Copyright: Светлана Михайлова-Костыгова, 2013
Свидетельство о публикации №213012701738
http://www.proza.ru/2013/01/27/1738
(Иллюстрация по ссылке)





ПОБЕДА
С П

Гуляет самокрутка.
Весенний - Божий день!
Сто грамм и злая шутка -
О смерти думать лень.

А старшина - зараза!..
Да мать сыра-земля
(От пули, чёрта, сглаза)
На фляжке у ремня.

Вдоль сердца - три награды,
Звенящий холодок...
Не так страшны снаряды,
Как тонкий стебелёк.

И пытка - изученье,
И чем она длинней,
Тем злее исступленье
И зелень - зеленей...

Вставай, не спи, пехота!
Судьба не далека...
А жить всегда охота,
Спроси хоть у сверчка.




Доброволец
Анатолий Сухаржевский

Дядьке моему Виктору Степановичу(Стефановичу) Сухаржевскому

Незавидная участь штрафных батальонов:
Скот как будто чумной или злейших врагов,
Их под Курск в сорок третьем в телячьих вагонах
Увозили из тюрем и лагерных ков.

Паровозы лобастые смрадно дышали,
Пробираясь в безлунную хмурую тьму.
Где-то там, вдалеке, небеса полыхали,
Но зачем к чёрту в пекло ему-то, ему?

Хоть безвинно посажен, сейчас ли об этом,
Хоть, косясь, вертухаи под дулом везут,
Дядька мой посреди сорок третьего лета
Записался в штрафбат. (Ведь война, что уж тут!)

Заклевали проклятые "юнкерсы" с неба,
Танки тупо вгоняли снаряды в откос.
Безоружные к лесу бежали, но где бы
Хоть какую винтовку, иной тогда спрос...

Догорали разбитых вагонов скелеты,
Заутюжены траками трупы в песок.
А мечтал, что за родину горькую эту
Повоюет, но так ей помочь и не смог...





Годовщина битвы Сталинградской.
Нинель Эпатова

Жучкина на торжествах, посвященных  годовщине  Сталинградской битве.

Годовщина битвы, битвы Сталинградской,
Встреча ветеранов в школе городской.
Бойцы и командиры, отважные как прежде,
Школьникам вещали про молодость свою.
И казалось снова, бой гремел ужасный,
Вся земля дрожала, город весь в огне
Танки самолёты, пушки и снаряды,
Снова шло сраженье на сцене, как в бою!
Много каждый вспомнил, в юность заглянувши,
Старость отступала, взгляд огнём горел.
Школьники внимали иногда с восторгом,
Иногда с насмешкой,
Но, стояла в зале огромном тишина.
Лишь звенели часто ордена, медали,
Что горой теснились на груди бойцов.
Да опять терзала душу всем война.
Жучкина сидела затаив дыханье,
Рядом с воевавшими на ряду на первом,
Она в войну училась, о ней стихи писала,
Воспевши ветеранов, сестрой родной им стала
Так не  воевавши, в герои вдруг попала.
И здесь в высоком духе, в пылу воображенья,
Забыв про свой  про возраст, цвела она весной,
Казалась себе прежней, стройной и красивой .
Стихи она читала с восторгом и с подъемом,
И гром аплодисментов ей наградой был!
А в завершенье встречи к столу всех пригласили,
На кашу фронтовую, на 100 грамм фронтовых.
Последней, вслед за всеми Жучкина шагала,
В школьную столовую, где стол для всех накрыт.
Там стену закрывало зеркало большое
И Жучкина увидела в нём за своей спиной,
Жалкую согбенную старушку незнакомую
И обернулась к ней вдруг, узнать, чтоб кто она?
О, ужас! За спиною была лишь пустота!
« Так значит это я! – подумала бедняга,
Во что я  превратилась, чтоб не узнать себя»!
Вздохнув, она решила, что «не вернёшь былое,
А жаль, что плоть с душою не ладят никогда».
Герои ж Сталинграда так рады были встрече,
И старость и болезни забыты в этот час!
Широкою рекою лились  здесь ТОСТЫ,  РЕЧИ,
Три века человечьих здесь встретились сейчас!
16. 02. 98 года


© Copyright: Нинель Эпатова, 2013
Свидетельство о публикации №213012500081




Странички войны
Лидия Седова

Мои родные дедушка и бабушка до войны проживали в дер. Кривосельцы Витебской обл. Деревня находится всего в полутора километрах от латвийской границы.
20 февраля 1943года их деревню полностью сожгли каратели,  полицейские латыши.

Из рассказов дедушки:
днем в деревню наведывались полицаи. Ночью приходили партизаны. В один из таких приходов, партизаны увели в лес шестнадцатилетнего сына бабушки, младшенького, единственного оставшегося Болеслава (Болюську), как ласково называла его бабушка.
 Бабушка хватала его за ноги, волочилась за ним по полу, но его все равно увели в лес. Больше они его никогда не видели.

20 февраля 1943 года
всех жителей деревни согнали в одну хату, подперли дверь колом и подожгли.
Среди жителей была Маня (блаженная). Дымом уже заволокло всю хату и, вдруг, Маня запела...
Мимо проезжал немецкий офицер из группы СД.
Услышав, что в огне люди поют, он приказал отпереть двери. Кто не задохнулся в дыму, высыпали на улицу.
Их всех построили и стали сортировать - кого налево, кого направо. Кто оказался налево - всех уничтожили,
Направо латыши-полицейские отбирали выходцев из Латвии и своих родственников. Ходатайствовали за них перед  немецким офицером. Там оказались и дедушка с бабушкой. Моя бабушка (Анна Трибис) была родом из Краславы - латышка. Всех их отправили на станцию Индра в Латвию., для проверки и дальнейшей сортировки. Так дедушка оказался в латвийском лагере Саласпилс, а бабушка в концлагере в Гатчине Ленинградской обл.
Они выжили и вернулись в свою деревню после освобождения. Бабушка вернулась очень больной и недолго прожила. Но мне посчастливилось увидеть бабушку живой. Мама отправляла нас с сестрой на летние каникулы в Белоруссию. Бабушка учила нас польским молитвам. Я помню этот молитвенник, небольшую книжицу в черном переплете. Еще там были четки, которые бабушка постоянно перебирала при чтении молитвы. Дедушки не стало в 1957 году.
Время притупляет боль утрат, но остается память.
"Восемь(!) латышских карательных батальонов зимой 1943 года участвовали в карательной акции "Зимнее волшебство" на территории Белоруссии. Уничтожили 158 (!) белорусских деревень и г. Освея. Мирное население истребляли поголовно, мужчин расстреливали, детей  отправляли  в Саласпилсский концентрационный лагерь на опыты, женщин и молодежь сортировали по канцлагерям, старых и больных сжигали.
Карателей присылали специально зимой, чтобы люди не могли укрыться в лесах.
Каратели "трудились" целый месяц, оставив после себя сорока километровый шлейф выжженной земли."

В одной только деревне Росица, что в 5км от дер. Кривосельцы, за 5 дней были сожжены свыше 1,5 тысяч мирных жителей.

Привожу отчет карателей "о проделанной работе"
"№40
Дневные сообщения командования боевых групп Берта и Илтиса об участии 276-го, 277-го, 278-го и 279-го латышских полицейских батальонов в карательной операции "Зимнее волшебство" за период с 16 февраля по 25 марта 1943 года


Группа Берта Телеграмма Руно, 16.00

20.2.1943 г.

На участке Аффенброта очищены от жителей деревни Бандели,Кривосельцы и Межелево и сожжены СД. Сопротивление не имело места, 2 чел. при попытке к бегству расстреляны. Было захвачено и доставлено СД 169 чел., 50 голов крупного рогатого скота, 12 лошадей и 75 голов мелкого скота.

Среди этих 169 человек находится примерно 80 чел., по всей вероятности, выходцев из Латвии, которые имеют близких родственников в Латвии и латышских полицейских батальонах и как доверенные лица оказывали ценную услугу гостям. Эти лица по договоренности с СД должны быть отделены от остальных и для проверки доставлены в Индру."


" Зимнее волшебство" всегда заканчивалось костром или Росицким костелом.
И всегда надо помнить, какую цену заплатил белорусский народ за свободу будущих поколений.


© Copyright: Лидия Седова, 2013
Свидетельство о публикации №213030401474




Фронтовой друг
Сергей Даниэлс

                ФРОНТОВОЙ ДРУГ


В детстве,  как и многие мальчишки, я любил играть в войну, смотреть фильмы и читать книги о её героях, а в праздник 9 Мая,  с любопытством разглядывал медали ветеранов войны, сравнивая их с отцовскими.
В кухне на столе, в большой эмалированной  чашке лежали дорогие фрукты.   В    многодетных семьях позволить этого не могли. Я   спросил у матери:

-Мама! Откуда такие фрукты?

-Дядя Дима принес! Возьми себе,только сначала помой,-ответила она.

-А кто он такой?- не отставал я.

- Папин друг. Они вместе воевали. Спроси у него сам, - ответила мама.

Я обратил внимание, что в нашей семье,  часто стал  появляться человек, которого я раньше  не видел. Он хорошо относился к нам.

На следующий день во дворе, на большом деревянном топчане сидел мой отец и не смотря на жаркую погоду, пил горячий  зеленый чай.

Он был в хорошем расположении духа и я решил спросить:

-Папа!  А дядя Дима воевал с Вами*?

Отец глубоко вздохнул и начал свой рассказ:

- Давно это было - в 44 году, в Белоруссии. С Дмитрием Завьяловым я воевал на одном танке Т-34. Тогда я был, механиком-водителем танка, а он стрелком-радистом. С одной стороны немцы сильно обстреливали нас артиллерией, где голову невозможно было поднять, а с другой непроходимые болота. Тяжело тогда нам пришлось. Три  наших  танка  попали  в окружение, а один увяз в болоте. Мы получили приказ, укрыться в лесу.  Через сутки почувствовали голод. Двое ребят принесли из  деревни  мешок картошки, после которой у нас сильно болели животы. Через несколько суток, мы уже не могли узнать друг друга. Мы долго смеялись, разглядывая опухшие лица.  Я даже не думал, что так быстро можно  измениться.

Слушая отца, я не выдержал и задал вопрос:

-А костёр нельзя было разжечь?

-Какой костер!? Курить нельзя. Опасно... Уничтожат. Наш командир Герой Советского Союза Горлин с одним танкистом ушли в разведку и не вернулись.
 Помню, как мы сидели в танке. Потом  не помню. Вижу,  что танк горит, а я уже лежал на земле. Контузило меня. Ничего не слышал, и говорить не мог. Губа и подбородок были  разбиты, и в правую ногу попало два осколка. Одежда в крови.

У  отца под губой был глубокий шрам, на который, я раньше не обращал внимание.

Он продолжал рассказывать:
 
- Немного прополз и увидел что с другой стороны  танка, лежал Завьялов и  махал рукой. Живот у него был  распорот, и кишки торчали  наружу... Я перевязал его и положил  на шинель. Так и тащил его несколько километров. Мы постепенно  вышли из окружения... Завьялов попал  в один госпиталь, а я в другой.  Это было в городе Энгельсе Саратовской области, где три месяца меня кормили манной кашей, потому что  я не мог жевать. И вот через столько лет,  он нашел меня и приехал с женой в Андижан. Он родом из Украины. Мне очень приятно, что он приехал.

***

Забегая вперед хочу рассказать,-  что Завьялову понравилось у нас и он с женой остались жить в нашем городе. Прошло много лет, но раны полученные на фронте, давали о себе знать. Он часто болел и лечился в больнице. Ранним летним утром,  я  спал во дворе и сквозь сон, услышал разговор отца с матерью, где он с грустью и волнением произнес:
-  Завьялов умер...

Нью Джерси  Апрель 2013г.

На фото мой отец Исхаков Данил Юхананович  1976год

© Copyright: Сергей Даниэлс, 2013
Свидетельство о публикации №213042600292
http://www.proza.ru/2013/04/26/292
(Фотография по ссылке)




Память о погибшем на фронте друге
Галина Шахмаева

На снимке мой отец Ведминский С.И.

Мой папа часто вспоминал историю, как погиб его друг.
Солдаты сидели после боя, в тесном кругу, обедали.
Было очень тихо. После обеда, (у папы был замечательный голос)
Запели песню: " Степь да степь кругом..."
И вдруг, сражённый неизвестно откуда прилетевшей пулей,упал его друг.

Мой дядя, Осипов Александр Николаевич, который прожил с нами всю жизнь (Своей семьи у него не было. Он на фронте получил контузию) написал на папин рассказ это стихотворение.

Стихотворение моего дяди Осипова Александра Николаевича.(1914 - 1986г)

          Память о друге.
В саду, на скамейке  окрашенной,
В цвет яркий,  травы молодой.
«Садись, и скорее рассказывай,
Что  случилось   же  милый с тобой?
Смеялся, весёлый  был  вечером,
А когда фейерверк  заблестел,
Ракеты рассыпались веером,
Ты нахмурился и побледнел…
Словно смерть пред тобой пробежала…
Но, не мучай меня, говори!»
« Да, красавица, ты угадала
Верно, тайные мысли мои.
Я смерть увидал и товарища,
Вот слушай, тебе расскажу!
Горит лес.  И пламя пожарища,
К нам гиеной ползёт к рубежу.
Осколки, как град стальной, падают,
Пули, что пчёлы  жужжат.
Кого смерть костлявая радует?
Ей не рад так же храбрый солдат.
Что  таить – то?  Мы смерти не рады,
Но её не боялись, и вновь,
Разбивала стальные преграды
Наша храбрость, отвага, любовь!
Окончился бой.  Ночка тёмная.
Вдали даже лес не видать.
Весна была ранняя, тёплая,
И легко, как – то, было дышать.
И ночь, как вот эта чудесная,
Ракеты светили огнём.
И песню, порой не известную,
Кто – то пел нам  о близком, родном.
И не думалось как -  то о смерти.
Где – то даже запел соловей.
И казалось, смеялись  дети
На просторе зелёных полей.
Шутя, дожидались мы ужина.
Заветный стоит котелок.
Но, степь  вдруг внезапно разбужена.
Мой товарищ  на веки умолк.
 Он пулей   подкошенный, замертво.
Ко мне на колени упал.
Ракета  и    жёлтое зарево…
Я смерть  друга в глазах прочитал.
Который  год  в день девятого мая,
Когда ракетой разрежется тьма,
Я о друге всегда вспоминаю,
Что  заснул на руках у меня!»

     1948 год  Осипов Александр Николаевич.


© Copyright: Галина Шахмаева, 2013
Свидетельство о публикации №113050308117
http://www.stihi.ru/2013/05/03/8117
(Фотография по ссылке)





Обелиск
Дина Иванова 2

        Перед лицом пожизненного долга
        Растут  мои просчёты и долги…
                /Михаил Дудин/.


Май  выдался в этом году на удивление тёплым.
И уже третьего мая мы открыли купальный сезон. На берегу водохранилища бодрой компанией беспечно валялись, играли в волейбол, травили анекдоты, ржали и кадрили девчонок. Полная благодать.
Девчонки гурьбой побежали к воде. И вдруг раздался дикий визг. Сорвались, и бегом к ним. Подбежали и замерли. В метрах пяти плыл протез человеческой ноги. Все растерялись.
Прикрыв девчонок, побежали прочь.
Сергей, старший из нас, вплавь догнал «ногу» и вышел с ней на берег. Молча, подошел к нам, взял полотенце, завернул «добычу» и пошел вдоль берега.
Что-то заныло внутри, я догнал и пошёл за ним.
Он шёл, внимательно всматриваясь в лежащих на берегу людей. Нервничал, курил сигарету за сигаретой.

   - Ты хочешь найти хозяина?

   - Найдём, - уверено ответил он. – Это дорогой протез, скорее всего, его смыло с берега, когда парень плавал.

   - А почему ты думаешь, что это парень? А если девушка? Или старик?

   - Девушка – исключено. Одна она не пойдёт в воду. И не старик. Такие протезы изготавливают в Германии, они нехило стоят. Думаю это «подарок» после Чеченских событий. У меня отец прошёл Афган, застал и  зачистки в Чечне. Тоже без ноги вернулся домой. Я хорошо знаю, что сейчас испытывает тот, на берегу.

Мы сделали большой круг и заметили на дамбе, это добрых сто-двести метров от берега,  человека. Какая-то странная поза: он лежал на спине, обхватив руками одну ногу…
Сергей оставил меня за охранника, сам быстро поплыл к дамбе.
Человек резко присел и опустил ногу в воду, прикрывая руками культю. Я не видел его лица, перед ним, не вылезая из воды, маячил Сергей. Мне показалось, что разговор у них не получается. Сергей резко повернулся и махнул рукой в мою сторону. Я поднял над головой свёрток. Они оба мгновенно нырнули, и почти на равных красивым кролем направились к берегу.
Хозяином протеза оказался  мужчина лет  под пятьдесят, с хорошо развитым торсом. Как бы в укор этому телу его голова бала абсолютно седой, суровое лицо, пронизывающий  взгляд.

   - Вот вышел прогуляться, соблазнился теплом, малолюдностью, припрятал в кустиках, что ближе к воде, своё добро и поплыл. Легко вода держала.  Потерял счёт времени. Вернулся – ни «обувки», ни джинсов. Поплыл к дамбе, думал, что там могут появиться слесаря. Пару дней тому назад видел, что они тут что-то монтировали. Вот такая история. Спасибо, спасли. Теперь и раздетым доберусь, прикрываясь вашим полотенцем. - Он неожиданно легко рассмеялся, ловко пристегнул протез, протянул Сергею руку, приподнялся и так задорно: – Пошли!

Шел почти не хромая, так, слегка переваливаясь. Присели на скамейке, Сергей отправил меня к ребятам за телефоном и брюками. Приодели пострадавшего, вызвали такси. Сергей  поехал его провожать.
Девчонки приуныли, засобирались домой, нам тоже стало как-то  непосебе.  Но я остался без брюк, надо было ждать.
Праздничное настроение улетучилось. Покоя не давал вопрос, кто же эти мерзавцы, которые украли вещи, и как протез оказался в воде? Личность самого Аркадия, так назвал себя наш новый знакомый, тоже порождала массу догадок.
Лежали молча, каждый пережёвывал свои предположения.
Первым заговорил Пашка.

   - Ребята, по-моему, надо вызвать милицию. Ты им покажешь место, где лежали вещи. Думаю, Сергей о нём что-либо узнает и появится конкретная информация. А ты что-нибудь узнал, о чём вы там говорили?

   - Говорили очень мало. Мне показалось, что он из тех, кто воевал в Афганистане.

   - Брось, он молодой ещё. Скорее несчастный случай. – Почти хором откликнулись все.
Совершенно неожиданно появился милицейский уазик. Сергей выбросил мне брюки и  машина, не останавливаясь, поехала к известному месту. Нам оставалось ждать.

Время от нетерпения уплотнилось и сильно давило на психику. Сидим, как на иголках. Гул машины даже не услышали. Неожиданно перед нами появились четыре фигуры: майор милиции, один в штатском с чемоданчиком и Серёга с Аркадием.
Вскочили, как по команде.

   - Ребята, - обратился к нам Аркадий, - прочитайте внимательно протокол, согласны - подпишите. Похоже, что там пацаны похозяйничали, окурки нашли, следы от велосипедов. Участковый из с/х посёлка этим делом займётся.

   - А как протез в воде оказался? – вырвалось у меня.

   - Думаю, меня у дамбы разглядели. Сжалились вот и бросили в воду……доплывёт.  - Аркадий круто выругался, на лице заходили скулы. – Времени прошло немного, моя сбруя не раскисла в воде. – Вам всем спасибо, что правильное решение приняли. – Мы с Сергеем договорились днями встретиться. Жду всех.

   - Давай, батя, поедем, – поторопил его  майор. - Покупался и буде. – Оба улыбнулись. –Спасибо, студенты. Правильные мужики, в разведку возьмём. – Отдал честь, и они укатили.

Сергей молчит.
 
   - Потом всё расскажу. Чуяло моё сердце, серьёзному человеку помогли.
Очень скупо по дороге поведал.

Аркадий – Герой России, разведчик, ногу потерял под Гудермесом.- Приехал к нам ко Дню Победы. Под Логойском живут деды погибшего друга, а майор - солдат его бывшей роты. Он, будучи  командиром, двадцать человек вывел из ущелья. А этого майора, он тогда в роте был младшим, заметив снайпера, прикрыл  собой. Там его и задело. Пока пробирались упущено было время. Много крови потерял.  Ногу спасти не смогли.

   - По домам, – Сергей закурил. - Как хочется, чтобы этих уродов нашли. Да, Аркадий предложил поехать с ними на праздники в Логойск. У них там у безымянного обелиска традиционная встреча. Едем?

   - Во, даёт, - возмутился Пашка. – За машиной побежим.

Восьмого мая в назначенном месте ждали Аркадия. Подъехала зелёная «Ауди». Майор, теперь уже  в гражданском, сидел за рулём. Настроение у всех было приподнятое.

   - Какой же у вас красивый край! – без устали повторял Аркадий. - Холмы, ухоженный лес. Молодцы белорусы.

   - Лагойский район многие называют маленькой Швейцарией. – Вставил свой пятак Паша. – Но у него и история богатая. Вряд ли кто не знает про Хатынь.

   - Мы сейчас заедим туда, - откликнулся майор, – начнём долги отдавать.

После Хатыни незаметно подъехали к красивому дому на берегу озера, почти на окраине Логойска.
У дома нас ждали. Молодая женщина в руках держала каравай и, не пряча своих слёз, подошла к Аркадию.

   - Здравствуй, дорогой. Ждём тебя, спасибо, что не забываешь. Знаешь, дед совсем плох, но говорит, пока «вахту» Аркадию не передам, не помру.
 
Сын хозяйки взял у неё из рук  блюдо, а те оба, обнявшись, вошли в дом. Майор всех нас остановил рукой.
Парень, наш ровесник, предложил всем отщипнуть булку, мокнуть в солонку.

   - Добро пожаловать, мы гостям всегда рады.

Сели на ступеньки крыльца, а майор с Иваном, так звали парня, «бодались», как старые друзья.

   - Можно считать это мой приёмный сын, - обратился он к нам. - Сколько тебе лет было, когда отца хоронили, лет пять?

   - Примерно так, «папашка». Тебе-то самому двадцати не было.

   - Как время бежит. Твоему тёзке уже скоро десять. Как сейчас помню твоё лицо, когда ты отца в гробу рассматривал.

Мы, как мышки в норушке боялись шелохнуться.
Слово - за слово, и, наконец, мы узнали к кому приехали.
Отец Ивана, тоже Иван, лучший друг Аркадия, был ранен в том же ущелье, что и он. Его раны оказались несовместимыми с жизнью. Аркадий поручил солдатам из своёй роты сопровождать цинковый гроб, объяснить семье ситуацию и передать его клятву, что он никогда не оставит их, не предаст дружбы.

   - Вот так ваш дом стал нашим домом, – вновь заговорил майор. – Он обнял парня. – Знаешь, потрясло меня в тот день даже не стоны и крики женщин. Потряс меня ты. В цинковом гробу, на уровне головы было стеклянное окошко, чтобы могли видеть лицо усопшего. Ты подтянул табуретку, залез и прижался щекой к окошку. – Майор замолк, шумно  проглотил ком в горле.

Вышли Аркадий и Таисия, мать Ивана. Она пригласила всех к столу.

   - Давайте перекусим и сходим на могилку к Ивану. К обеду дед разойдётся, и уже тогда пойдём к обелиску.

На кладбище было многолюдно. Чувствовалась подготовка ко Дню Победы. На могилках много цветов, памятники и плиты почищены.
Аркадий первый подошёл к большому валуну, встал на колено и прильнул к памятнику. Майор позже помог ему подняться. Мы держали в руках венок, протянули им и тоже низко поклонились.

   - Знай, друг, мы слово своё держим. – Почти шепотом проговорил Аркадий, положив руку на камень. - Вечная вам всем память!  Спасибо, Таисия, порядок у тебя здесь. А я вот молодое деревце  привёз, давай посадим.
 
Уступил место вдове и сыну. Те молча постояли, бережно поддерживая друг друга.
Майор протянул нам лопату. Сергей и Паша в указанном месте вырыли ямку, а я сбегал за водой. Посадили молоденькую иву. Она так печально склонила свои ветки…
Трудно передать наши ощущения в кругу этих людей. Но, пожалуй, самое сильное, что волновало - это чувство сопричастности к светлой памяти, к чистой, ничем не замутненной человеческой искренности.
Иван предложил нам прогуляться и зайти в школу. Ему хотелось показать свой кабинет, который был и школьным музеем. Оказывается, он в прошлом году окончил пединститут и преподаёт историю. Музей – это его детище.

   - Осенью иду в армию. Дядя Аркадий обещает похлопотать, чтобы я попал в ту часть, где они с отцом служили.  Свято место не должно пустовать. Займу его место. - В эти слова он вложил всю свою сыновью любовь.

Мы переглянулись пристыженные, понимая, как беспечно мы-то коротаем время. «Студент бывает весел от сессии до сессии…» - это про нас.
К обеду вышел дед. Слаб, но глаза сияли. На поношенном пиджаке орденская колодка.

   - Спасибо, мальцы, что уважили деда. Про Аркашку не говорю, это родная кровинушка. Пойдёмте к обелиску, там по чарочке и позволим себе.

Путь был не короток. Все, как могли, поддерживали деда. Да и он держался молодцом. Так гуськом, через поле, по узкой тропинке подошли к обелиску.

   - Ах, молодца, Ванятка. Как прибрали-то. Покрасили. Звезда сияет. Твои небось и венок принесли? – Дед обнял внука.
Скромный обелиск и, правда, смотрелся величественно.  Возложили и мы свои цветы и венок. Разместились рядом на пригорке. Таисия разложила скатерть-самобранку, дед из видевшей виды фляги  плеснул в стаканы по глотку.

   - За ПОБЕДУ, братцы! – он поставил стакан у памятника, накрыл её куском хлеба. Поклонился.

Таисия рассказала, как был поставлен этот обелиск в 1949 году.
Дед  демобилизовался и  работал здесь бульдозеристом. На окраине расширяли трассу. Вот и капнул однажды  полный ковш останков. Время сделало своё дело, но видно было, что это захоронение советских солдат.
Представители военкомата обещал разобраться, но не спешили.
А руководство требовало продолжить работы. Вот дед собрал мужиков, и они за ночь перезахоронили останки.  Всё ждали решения властей, но безрезультатно. Чуть позже сами и соорудили этот обелиск. Здесь с тех пор и  отмечают День Победы.

   - А что-нибудь узнать о погибших удалось? – спросил я.
 
 Ответил дед.

   - Ваня с ребятами собрали кое-какую информацию. Имен не узнали. Давайте за НЕИЗВЕСТНОГО солдата, за память  всех павших за Отчизну. Он помолчал, откашлялся  и с болью продолжил. - Аркаша, теперь вся надежда на тебя. Земли стали вокруг продавать. Покушались и наш обелиск. В прошлую осень, поверь, ночами его охраняли. Вроде бы тише стало. Сходил бы ты к начальству, надавил бы своим авторитетом. Надо, мы этот клочок выкупим. Да, Вань? – Внук поддержал деда.

   - Клянусь, дед, разобраться и не допустить издевательства над памятью. – Твёрдо прозвучал ответ Аркадия. – Давайте, за вечную память и благодарность нашим дедам, отцам, братьям, всем, кто пал, защищая свою Родину. За День Победы!

Все встали и подняли стаканы.
Тишина, тепло, а нас пробирала какая-то дрожь.
У майора зазвонил мобильник.
И хотя он отошёл в сторону, мы стали свидетелями разговора.

    - Да, слушаю. Когда? Вот это да. А возраст? Малолетки. Ну, ну рассказывай. А дед? Ветеран? Поздравь. Поблагодари. Их предупреди, приеду серьёзно разберёмся. Дело не закрывай, надо разобраться, кто до мальчишек похозяйничал. На связи. Привет всем.
Выдержав паузу, он бодро доложил.

   - Товарищ полковник, враг обезврежен, - обратился он к Аркадию. - Участковый звонил. Нашли ребят с твоими джинсами. Парняги двенадцати лет, заметая следы, затащили в дом велосипеды. Дед почуял неладное, вытряхнул из них душу. Раскололись. Клялись, что джинсы валялись на берегу, обуви никакой не было. Видели какую-то штуковину у кромки воды, похожую на человеческую ступню. Близко не подходили. Рядом никого. Вот и прихватили ничейные брюки. Ладно, дома узнаем подробности, как-то надо хорошо с ними пообщаться. – Грустно усмехнулся. - Район весь неблагополучный. Мужики все пьянь, вот и безотцовщина. Просто беда. Да и хорошо надо поискать тех, кого с протезом, видимо, спугнули.

   - Дай им школу закончить, и я их к себе в лагерь летом заберу. - Аркадий внимательно посмотрел на нас. – Безотцовщина, - тяжело вздохнул. - Войны вроде нет, а дети сироты. Не зря, ребята, нас судьба свела. Пусть, может быть чуточку пафосно, но хочется вам сказать: помните, это наш мужской долг Отчизну защищать и сыновей растить. Растить их такими, чтобы дедов, отцов не подводили, память свято хранили. Да, смутные нынче времена. Надо выстоять, - помолчал. - За тебя, дед! Не волнуйся, этот клочок земли будет за нами. Ванька сюда ещё своих внуков приведёт.
С ДНЁМ ПОБЕДЫ!


Вот такой у нас получился праздник у скромного обелиска Безымянному Солдату…


© Copyright: Дина Иванова 2, 2013
Свидетельство о публикации №213050300667
http://www.proza.ru/2013/05/03/667
(Иллюстрация по ссылке)



ОТЕЦ
Геннадий Сотников


Федька вышел на балкон к деду. Тот сидел за своим верстаком и что-то вырезал стамесками  из липового чурбака. Дед мельком взглянул на него и продолжил свое занятие. Оба молчали. Федька некоторое время  с интересом наблюдал за его работой, а потом неожиданно спросил:
- Деда, а почему меня назвали Федором?
- А что тебе не нравится в своем имени? По-моему очень даже хорошее имя.
- Да нет, ничего. Только оно какое-то старинное, - с некоторым разочарованием сказал Федька.
- Эх, дружок! Это самое настоящее русское имя, - ответил дед. – Не то что там всякие Роберты, Никосы….  А назвали тебя так в честь твоего прапрадеда, моего отца. Я же по отчеству Федорович, как ты знаешь.
- Ну да. А расскажи про него, какой он был?
Дед отложил стамески в сторону, сгреб рукой стружки в картонную коробку и внимательно, с любопытством взглянул на своего правнука. Ему понравилось, что Федька заинтересовался своими корнями, пусть даже, может быть, и неосознанно.
- Это же замечательно, Федя, что тебя это интересует. Просто здорово! Ай, молодца! – похвалил он своего любимца. – Конечно, расскажу. Ты знаешь, Федюня, я вот сейчас локти грызу, что в свое время совсем мало интересовался своими предками, ядрен корень. Да и как-то не принято это было в те времена. А жаль! Очень жаль! Поэтому о своих дедушках и бабушках почти ничего не знаю. К большому сожалению. Да…. А вот о своем отце – твоем прапрадедушке, с удовольствием тебе поведаю. Молодец! – еще раз похвалил он Федьку. Видно было, что вопрос правнука взволновал его и обрадовал. Та система, в которой он родился и прожил большую часть своей жизни, взращивала и воспитывала «Иванов, родства не помнящих». Вот и он оказался в их числе. И теперь он с радостью приветствовал заинтересованность Федьки.
- Ишь ты, ядрен корень, с чего же начать-то? – он, не торопясь, набил свою трубку душистым табаком. – А начну-ка я, пожалуй, со знакомства со своим отцом, - дед помолчал некоторое время, раскуривая трубку. – Да, да. Именно со знакомства, - видя недоумение во взгляде Федьки, продолжил. – Не  удивляйся. Родился-то я в апреле сорок второго года, а отец с августа сорок первого сражался на фронтах Отечественной войны с фашистами. А знакомство наше состоялось….
Жили мы с мамой в Бобровском Затоне, в Барнауле. Мама работала в Ремонтно-эксплуатационной базе. Мне было три с небольшим года, когда в июле тысяча девятьсот сорок пятого года мама оформила отпуск, и мы с ней и бабушкой приехали в село Аллак, что не далеко от города Камень-на-Оби, в бабушкин дом. Из писем отца мама знала, что он вот-вот должен вернуться с фронта, и мы каждый день выходили встречать его за околицу. В один из таких дней видим, идет по пыльной дороге солдат, в выгоревшей на солнце гимнастерке. За плечами скатка и вещмешок. На груди в два ряда блестят медали и ордена. Это шел мой отец, усталый, пропыленный. Мама радостно, с плачем бросилась ему навстречу и повисла на его плечах. Я босиком топал за ней по пыльной дороге. Они обнялись, расцеловались. Потом очередь дошла и до меня. Отец поднял меня вверх над собой и, глядя снизу на меня, почему-то смеялся. Он  знал о моем существовании из писем мамы и вот теперь увидел воочию и от этого и от того, что кончились эти тяжкие, долгие четыре года, и он снова дома, с семьей, радость переполняла его. Так на руках и донес меня до самого дома.
Дома, приведя себя в порядок после долгого пути, помывшись в бане и побрившись, развязал свой вещмешок и стал раздавать подарки. Не помню, чем он одарил маму и бабушку, но мне подарил красивую, блестящую губную гармошку. Я тут же залез на печь и стал с большим интересом, внимательно исследовать, как же и кто издает эти звуки. Первым делом, ядрен корень, конечно же, разобрал ее. Снял с обеих сторон блестящие крышки и увидел много каких-то маленьких, тоненьких, разного размера, железных пластинок. Подул в дырки – играет. «Ага, - думаю, - значит, кто-то внутри сидит». И стал по очереди отгибать эти пластинки. Но внутри опять ничего и никого не обнаружил, а гармошка оказалась безнадежно испорченной. От обиды и огорчения, что гармошка уже не играет, я разревелся. Узнав в чем дело, мама, естественно, стала меня ругать, что я такой-сякой испортил папин подарок. Я еще больше в рев. Тогда отец посадил меня к себе на колени и обращаясь к маме: «Ну что ты, мать, ругаешь его? Все правильно он сделал. Гармошка-то фашистская, а всем фашистам, как известно, каюк. – И ко мне, - не реви, сынок, не стоит она твоих слез, Мы тебе другую, новую гармошку купим». И хоть мне было всего-то три года, но я  очень четко запомнил встречу отца и его подарок на всю жизнь. Таково, дружок, было наше первое знакомство: отца с сыном, сына с отцом.
Вечером, по  обыкновению, собрали на стол что могли. А что в то время могли? Картошка, соленая капуста, огурцы, лук, домашний каравай хлеба. Вот и все. Пришли земляки-фронтовики и потекли воспоминания: о боях, товарищах – оставшихся навеки на полях сражений, о командирах, о ранениях – в общем, обо всем, о чем говорят в таких случаях.
Мой отец прошел,  считай, всю войну в составе различных частей Южного, Степного, Воронежского, второго Украинского фронтов под командованием Р.Я.Малиновского. С августа сорок первого по июль сорок пятого года. Начал рядовым, закончил гвардии старшим сержантом, в должностях: сначала командиром отделения, а впоследствии, помощником командира взвода 2-ой саперной роты 55-го отдельного гвардейского саперного батальона 2-го гвардейского механизированного Николаевского корпуса в составе 2-ой гвардейской армии, а впоследствии, 2-го Украинского фронта под командованием маршала Р.Я.Малиновского. В 1944-ом году вступил в ряды ВКП(б). Награжден орденами: «Красной Звезды», «Отечественной войны 2-й степени» и медалями: «За боевые заслуги», «За отвагу», «За оборону Сталинграда», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены», «За освобождение Праги», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945г.г.», нагрудным знаком «Гвардия» и еще десять благодарностей от Верховного Главнокомандующего. В более зрелом возрасте я не раз пересматривал эти награды и с горечью сожалел о том, что не расспрашивал в свое время о его военных годах. Да и то подумать, мне было одиннадцать лет, когда он погиб, мальчишкой еще был и интересы были другие. А он сам о войне не любил рассказывать, о своих подвигах тем более. На расспросы мужиков всегда отделывался шуткой или двумя-тремя общими фразами. Вернулся он с фронта дважды раненый, в 1943 году при обороне Сталинграда получил контузию. Оставшийся осколок в ноге, постоянно напоминал о себе, особенно в ненастную погоду. Донимали частые головные боли – последствия контузии. Но он никогда не унывал и не жаловался. До войны они с мамой жили и работали в Бобровском Затоне. Он работал сначала грузчиком в речном порту, потом матросом и рулевым на пассажирском пароходе, мама там же матросом. После возвращения с фронта отец снова работал грузчиком до сорок восьмого года. Потом год проработал матросом на буксире. За этот год окончил курсы вождения судов и был назначен шкипером на лихтер.
Внешне был он невысокого роста, коренастый, крепкого телосложения. Казалось, весь был соткан из одних только мышц. Природа одарила его недюжинной силой – печную кочергу в палец толщиной он запросто завязывал в узел, а потом так же развязывал. По натуре был крут. Нетерпимо относился к несправедливости, унижениям и оскорблениям. И, как всякий сильный человек, был добр к другим и отзывчивым, если с кем-либо случалась беда. Более слабых старался защитить, помогал им как мог. Отца многие знали и уважали.
Помню, как у одного товарища случилась беда: очень сильно заболела дочь, надо было срочно везти ее в больницу, в Томск. Дело было зимой. Жили мы тогда уже в Моряковском Затоне. Единственную дорогу, что вела в город, перемело, никакие машины не могли пробиться. Машину то ему выделили, а что толку? Тогда отец пошел в поссовет и с руганью, но добился, чтобы выделили трактор для сопровождения. Девочку спасли. Вовремя сделали операцию. Они потом с тем мужиком на радостях два дня «обмывали» это дело.
В нашу квартиру по вечерам и в выходные дни постоянно приходили люди. Женщины судачили промеж себя, а мужики играли в лото. Дым коромыслом от самокруток с махоркой. Шутки, смех. Мама беззлобно, скорее, для порядка, ворчит, а папа тихонько посмеивается: «Это хорошо, мать, что к нам люди ходят. Значит, им у нас нравится». В те послевоенные годы, как-то принято было все праздники и значимые события отмечать сообща, всей улицей. В Моряковке мы проживали тогда на улице Октябрьской, в доме №6. И, вот, помню как 7-го Ноября или в Новый год у нас собирались человек тридцать, а то и больше. Приносили, кто что мог: квашеную капусту, огурцы соленые, грибы маринованные, картошку, пироги и другую разную стряпню. Называлось это – «вскладчину». Мама к тому моменту изготавливала бражку в бочонке. И начиналось общее веселье. Непременно с гармошкой, песнями и плясками. Жили тогда очень дружно, нараспашку, не то, что сейчас. Народ был добрее и проще. В воспитании детей принимали участие, как правило, все соседи и знакомые. И не дай бог, как говорится, если кто-нибудь пожалуется, что ты там что-то натворил или не поздоровался – получишь крепкую взбучку.
С окончания навигации и до начала следующей работал в РЭБ, сначала в Бобровке, а с 1952-го года в Моряковке, ремонтируя и подготавливая к очередной навигации свой лихтер. Работал плотником на строительстве двухэтажных домов для плавсостава. Некоторые из них до сих пор стоят, почерневшие от времени, но, тем не менее, жилые. Для дома смастерил всю домашнюю мебель: стол, стулья, шкафы, комод. Он любил работать с деревом. Сколько я помню, постоянно что-то пилил, строгал, резал. А я очень любил валяться в ворохе стружек, вдыхать ее ароматные, смолистые запахи. Как умел, старался помогать ему. А уж когда он доверял мне строгать рубанком доски – был на седьмом небе от счастья и очень гордился. Любовь к дереву, видимо, передалась и мне. Любо-дорого было смотреть на него во время работы, раздетого до пояса. Бугры мышц волнами перекатывались по спине, груди, животу. Я любил своего отца, восхищался его силой и безмерно гордился им, хотя и старался не показывать это внешне. «Сынок, - говаривал он мне иногда, как бы в назидание. – Самое главное в человеке – честность, порядочность, не причинения зла кому-либо. Будь таким и неси нашу фамилию с честью». И этот его наказ я старался выполнять всю жизнь. Вот так-то, Федор. И этот его наказ передаю тебе. Помни об этом. Теперь понял в честь кого тебе дали это имя? Ты двойной его тезка – Федор Сотников.
- Да, деда, – кивнул Федька. – А когда он родился, прапрадед мой?
- А разве я не сказал? Ах, ты, боже мой, забыл! Родился то он в 1915-ом году в станице Грязи, Воронежской области, в семье Платона Сотникова – крепкого хозяйственного мужика-крестьянина. Был вторым ребенком. Старшим был Иван, а младшей – дочь, Анна. Позже переехали в село Аллак, Алтайского края.  В годы коллективизации сдал свое хозяйство в колхоз, дабы не быть сосланным, поскольку считался «середняком», а таких раскулачивали и ссылали. Хозяйство после этого пришло в упадок, и в тридцать пятом году он умер от сердечного приступа. В этот же год отец с мамой и уехали из села.
- Деда, а как погиб прапрадедушка Федор? – спросил Федька.
- Это была трагическая случайность, друг мой. Была поздняя осень, холодно, палуба заледенела, а леера не поставлены. Он поскользнулся и упал за борт и попал в шалман между баржами. Искали его почти сутки, но так и не нашли – утонул.
- Да, жалко его. Деда, а его награды сохранились? Вот бы посмотреть!
- Нет, к большому сожалению, не сохранились. Маму обманули какие-то мошенники. Сказали, что открывается музей боевой славы, и они хотели бы, чтобы его награды хранились в этом музее. Мама доверилась им и отдала. И с концом – ни музея, ни наград. Рассказала мне об этом моя сестра. Знал бы такое дело, забрал бы себе. А вот недавно племянница нашей бабушки,  которая живет в Красноярске, разыскала в архивах описание его подвигов и документы на награждение его орденом «Красная Звезда» и медалью «За боевые заслуги». И сообщила мне, за что я ей очень благодарен. Я их записал в тетрадочку дословно. Хочешь, зачитаю?
- Ой, деда, конечно, почитай! – с радостью согласился Федька.
- Сейчас, сейчас…. Найду только ее, эту тетрадь, - дед покопался в своем хозяйстве и вытащил тоненькую тетрадочку. – Вот она. Сейчас я тебе прочту, слушай.
«Гвардии сержант Сотников за время летних боев отлично выполнял все боевые задачи. Будучи в обороне в разъезде Квашино, где прорвались немецкие танки и автоматчики, дерзко и смело держался до конца, пока часть не была сменена пехотой, при этом проявил себя хладнокровным и стойким бойцом. Достоин правительственной награды – медали «За боевые заслуги».
Приказ от 10 октября 1943 года. Подпись
Гвардии генерал- лейтенант  СВИРИДОВ»
«ПРИКАЗ ПО 2-МУ ГВАРДЕЙСКОМУ МЕХАНИЗИРОВАННОМУ КОРПУСУ
От «31» декабря 1944 года                №65/н              Действующая Амия
От имени президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество НАГРАЖДАЮ:
Орденом «Красная Звезда»
9. Гвардии старшего сержанта Сотникова Федора Платоновича – Помощник командира взвода, 2-ой саперной роты 55-го отдельного гвардейского саперного батальона 2-го гвардейского механизированного Николаевского корпуса.
Гвардии генерал-лейтенант СВИРИДОВ»
Выдержка из представления к награде: ордена «Красная Звезда»
«В ночь с 30 на 31.10.44г. в районе гор. Кечкемет противник перешел в контратаку, открыл ураганный огонь с целью прикрытия наступающих танков: рискнул жизнью гвардии старший сержант Сотников, с группой сапер в весьма короткий срок заминировал участок, расстоянием в 500 метров, где при попытке преодоления минного поля подорвался один танк. Сотников автоматным огнем и гранатами уничтожил четырех гитлеровцев, пытавшихся обезвредить поставленные мины. 4.11.44г. лично заминировал дорогу Сельшепокон – Лиал – Черле по которой двигались немецкие танки, и несмотря на ураганный артиллерийский и минометный огонь противника, минное поле было установлено в установленный командованием срок. 5.11.44г. участвовал в отражении атаки пехоты и танков противника в районе Лиал – Черле. За образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленную при этом отвагу и мужество достоин правительственной награды – ордена «Красная Звезда».
- Ух, здорово! – Федька не мог скрыть своего восхищения. – Да он просто герой! Да, деда?
- Да, мужик он был героический. Это точно! Так что гордись своим прапрадедом и своим именем, - заключил дед.
Г.Ф.Сотников, г. Миасс, июль 2012г. .


© Copyright: Геннадий Сотников, 2012
Свидетельство о публикации №212121001098



1945 - 1965 - 2010
Николай Шурик

   Вот и закончился парад Победы.  Торжественность, волнение и гордость.  Единый порыв, одно дыхание тех, кто был на Красной площади и на площадях городов – героев, где также проходили парады, и тех, кто следил по телевизору за главным праздником  нашей страны, посвященным важнейшему событию прошлого века. 
                65 лет Победы!
  Слава Героям! Всем, и тем, кто побеждал или отдавал свои жизни на полях сражений, и тем, кто в тылу помогал им , обеспечивал возможность воевать и побеждать.
    И среди музыки торжественных маршей, четких линий марширующих воинских подразделений всплывало воспоминание, - погожий день начала октября 1965 года, плац отдельного радиотехнического батальона недалеко от Цесиса, районного городка в Латвии.  Все мы по приказу одеты в парадную форму. Наш солдатский духовой оркестр играет «Прощание славянки», «Вставай, стана огромная…» и «Марш связистов». Четко проходим по плацу, печатая шаг, держа равнение, выстраиваемся поротно.  Отличие сегодняшнего дня – на плацу - знамя части и столик с красным сукном.  Комбат, замполит, начштаба, командиры рот и взводов, старшины-сверхсрочники, - также в парадных костюмах, на груди – ордена и медали, а не орденские планки. После «Равняйсь! Смирно!» исполняется «Гимн Советского Союза». Никто не шелохнется. Комбат зачитывает Указ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР от 7 мая 1965 о награждении всех военнослужащих юбилейной медалью «ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ПОБЕДЫ В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ 1941 – 1945 гг.»  Затем каждый вызываемый строевым шагом подходит к столику, слышит «Рядовой (ефрейтрр, сержант) …..,…., Указом…….. Вы награждены……..»
  Отдается честь, громко «Служу Советскому Союзу!», поворот - и на свое место в строю.
От волнения у кого-то срывается голос, кто-то поворачивается через правое плечо…
У всех напряженные и торжественные лица.
Это ощущение, эта память сохранилась до сих пор, хотя прошло 45 лет.
Пожалуй, так едины, как в тот день, мы не были никогда.
   Кто-то спросит, а почему мы получили медали?  Это - символ, это передача поколений, теперь нам защищать страну, нам добывать победу, если будет необходимость. И через три дня в ротной стенгазете в репортаже об этом дне было написано и о передаче поколений, и о том, что «отныне на нашей груди сияет отблеск славы наших отцов».
    Хорошо, что в батальоне было не более 150 человек, так что торжественность вручения медалей не была потеряна, как если бы в части было 500 или 1000 человек.   И гордость была в каждом из нас, и не было различия, командир ли ты радиолокационной станции,  водитель тягача или солдат хозвзвода, в ведении которого было подсобное хозяйство (огород, и не только), так что, наше солдатское меню было более разнообразно и питательно, нежели в других частях. И еще, несмотря на малочисленность личного состава,  были представлены едва ли не все союзные республики. Перечисляю по памяти – Латвия, Литва, Эстония, Белоруссия, Украина, Молдавия, Грузия, Армения, Азербайджан, Узбекистан и Таджикистан – и это только в нашей роте, где было около тридцати человек.
Конечно, россияне тоже были, с Вологодчины, Москвы и Подмосковья, Ижевска и Урала.
   
     А вскоре я оказался в Риге на офицерских курсах. Штаб Прибалтийского военного округа  находился в Риге, поэтому 7 ноября там проводился военный парад. И мы, пока еще рядовые, ефрейторы, сержанты, прикомандированные к воинской части штаба округа, также принимаем участие в параде.  Холодно, ветер, ледяная крупка сыплет сверху, а мы на открытых автомобилях сидим вдоль бортов с автоматами наизготовку.  Машины идут мимо трибун, а наши лица повернуты вперед и непроницаемы… И воспоминание о том, что 24 (всего 24!) года назад  после такого же морозного ноябрьского парада войска сразу уходили на фронт, в тяжелые бои. А немцы стояли уже под Москвой… Не знаю, все ли об этом думали, но по окончанию парада все были молчаливы.  И  снова, и снова это ощущение единения, причастности к истории Государства ощущалось, как и тогда, на гарнизонном плацу… 
    Вот так,  дважды за 1965 год  испытал я это чувство ПАРАДА – военного праздника страны, которое  никогда доселе, и никогда на гражданке уже не испытывал. Разве,  что  сегодня, в 65-летие Победы.

    А время идет. Все меньше ветеранов видим мы в день Победы и в повседневной жизни.
Даже нас,  тех, кто тогда, в 1965 году служил и получил эти юбилейные медали, осталось уже меньше половины (что Вы хотите, получали двадцатилетние, сейчас им – по 65, столько же, сколько и Победе, а средний возраст мужчин в России – 59,4 года…)
 Да, время неумолимо. И любое событие, сколь бы оно значимо не было, постепенно становится историей.  Это нужно понять и принять. Важно другое. Чтобы слова «история» и «истина» всегда оставались синонимами.  Чтобы «историки» не переписывали историю, ориентируясь на коньюнктуру и обстоятельства, как уже бывало в нашей стране, и как имеет место быть сейчас в некоторых других странах.  Чтобы эта Победа,  это  событие навсегда оставалось Великим Подвигом Нашей Страны!

                9 мая 2010 года.   Андреевка


© Copyright: Николай Шурик, 2010
Свидетельство о публикации №210051100196
http://www.proza.ru/2010/05/11/196.
(Иллюстрация по ссылке)



Вам, выжившие и победившие!

С великим праздником, друзья!

С Днем Победы!