Святая ночь 2132
В такси можно быть не собой. в такие ночи это особо остро чувствуешь. можно. Cмотреть на качающиеся пыльные игрушки. на нелепый отсыревший коврик, которым застелено сидение. Слушать чудовищные перепетые песни зарубежных исполнителей на русском и позволить голове быть чистой. Можно горевать. Прямо откровенно празднуя день всех святых, напропалую жалуясь водителю. и себе. Прелесть же. А в голове еще Гришковец . И голова- тыква.
если посмотреть сквозь запотевающее стекло на нарядную улицу, с деревьями еще вполне в листве, то можно увидеть на дверях переполненных алко жрачевень ангелов.
Она похожа на крысу, а у меня горячие руки. закрываю глаза, откидываясь на продавленное сидение слишком мягкой Волги. никогда не любил эти машины и людей, ими обладающих. они всегда прямо охуеть какие фанаты этого неудобного корыта. в нем укачивает. я вспоминаю как ездил на Азов с крестным сестры, как раз на Волге. крестный решил спустится прямо к дикому пляжу, по горкам на своей колымаге. тогда я раз и навсегда влюбился в ремни безопасности.
и еще отчетливо понимаю что так никого и не отучил курить. и по голове что то бьет.
Что то не то под музыку на мысли Челинтано.
Что то гладит по спине, берет за позвоночник и ребра, обнимает почти ласково придушивая соскучившееся по прикосновениям горло, ослабляя, и, когда перед глазами пелена и слышны пустынные помехи эфиров тебя резко рвет назад, через сиденье и багажник, через гильгамешевы весла на границе реальностей и плоскость стекла. Вырывает и швыряет спиной сквозь ветки вымыслов об кладбищенский снег молотых в пух костей.
тут тихо и звенит от крови во рту.
Веки вздрагивают от твоего голоса и открываются. Изо рта сыпется под ноги. Постелится черное и завьется обморочно синими царскими лилиями. Над вспаханными землями взовьются стаи жар птиц, ослепляя спущенных собак, матерых, жилистых, голодных. и кричащих цыганским табором унесшим последнее чистое сердце в кровожадных клювах.
Жилка на шее дергается, под тяжелыми жемчужными бусами с коралловыми каплями красного, потому что пахнуло холодом из сеней. Я отряхну кафтан в девичьей росе, и, поднявшись посреди екатерининского холла, только отстроенного таджиками в 1Q12, покрытого пеплом и среди кружащихся детей с мертвыми головами.
Ночь всех святых. Чем больше человек верит в этот день- тем реальнее он, не важно где. и вздрогнувшая под образами девушка, в цветастой шали, видит за окнами ряженных в советскую форму школьниц в драных колготках и бутафорской крови вместе с парнями в вывернутых на изнанку овечьих тулупах. их улыбки как серпы режут молодые глаза, вламываясь в светлицу и скручивая кричащую девушку. твоя очередь. и кошмаром смеются покупные тыквы из витрин, завезенных на фурах для того самого груза из Крымска.
Черная кошка задевает упругим хвостом крынку, и, опрокинув, ударяется об пол, обращаясь в барскую дочку с разными глазами, нагую, снежно белую, бесстыдную и ледяную, и поет:
Вдоль по улице смертушка метёт,
А за смертушкой мой миленький идёт.
Ты постой, постой, красавица моя,
Дозволь наглядеться, радость, на тебя.
мелодия меняется, сливаясь с шумом праздника, меня оглушает девчачьим криком, возбужденным от боли раздираемой плоти, и звоном бубнов, тревожным ударом по инструментам в оркестровой яме под дворцовым полом. я поднимаю меховой воротник с запахом зверя, от летящего в лицо колючего, волчьего снега. мертвецы вскрикивают, ударяясь в пляс, и зовут за собой, уходя сквозь разбомбленные, гипсокортоновые стены в сторону Карпатских гор.
там накрыты столы прямо на римских могилах, вышитыми скатертями с пятнами первой брачной, и ночь всех святых щедро возвращает к жизни. может быт там есть шанс увидеться и нам. я почти различаю твою усталую фигуру и как всегда мучительно долго пытаюсь принять решение, сжимая замерзшие до неприятной грубости и неповоротливости пальцы в кулаки. кровь снова ударяет в рот, сводит зубы и я, забыв что тут нельзя говорить, что один звук - и все поймут что ты человек, без клыков и когтей, без защитной чешуи, крыльев и хвоста. ты просто мясо для этого охотничьего праздника кричу тебе. чувствуя как вмиг на меня оборачиваются и бросаются в мою сторону.
но ты меня будишь. обнимаешь, накрывая своим теплым телом. исчезаешь, снова оставляя меня одного, выброшенного где то совсем в другой реальности.
***
Меня просто тянет на воспоминания. Я даже представляю себе в собеседники твоего лучшего друга Влада, какого то альбионного по строгости блондина, с его вечной неприязнью ко мне. Интересно, вы с ним правда спали? ****ский аристократ и юрист, он меня даже не бесил никогда, только удивлял своим чопорным существованием. А ты смеялся и говорил, что я его не знаю. Когда мы сцепились в драке, мне кажется, я его узнал немного лучше. И когда ходили тута, к тебе на ту сторону, пересекая каинов мост. Но нас это так и не сплотило.
Меня тянет и прет, я думаю позвонить Миранде, наверное, моей любимой женщине здесь, с которой у меня что то было, и довольно долго. Я вспоминаю ее полную грудь, и то, как мы любили валятся в ванной, и понимаю что ну не эротично как то звать ее что бы на таких прекрасных мягких ладонях пустить горючую мужскую слезу. Все таки мне сложно с женщинами.
Или написать Айхалову? Пока не нажрется он вполне ничего, с его прожженным цинизмом и самоиронией. Хот когда нажрется – мне точно придется его останавливать, держать под контролем не только себя, но и его.
Или Нателю.
Какая охуенная фигня, когда вроде есть кому звонить, но не кому.
У меня, кажется, нет лучшего друга. Вот это ****ец. Приехали. Моим лучшим и самым близким во всем всегда был ты. А тебя теперь нет нихуя и мне не с кем об этом перетереть. А хочется. Какие то слова лезут из меня, они в слюне во рту и от этого она тяжелая и ядовитая, с привкусом твоего снега. Я знаю, как плохо о тебе думать, ты же ртуть, ты разъедаешь кожу синими язвами от поцелуев и гасишь, давишь, ликвидируешь собой. Я отключаюсь и деградирую с мыслями о твоем светлом и прекрасном образе, который по сути то еще дерьмо.
Поэтому напиваюсь.
Никто не представляет как могут напиваться гос служащие моего ранга. Наверное, никто не представляет, что я вообще могу напиваться до состояния, когда вырубает прямо там, где пил. Только будильник заранее сразу ставлю. Напиваюсь тихо. Времена, когда я ползал на четвереньках по синьке и орал что то, пока на мне верхом кто то ездил, прошли. Сейчас сложно с приобретением алкоголя, все так прилично, только в определенных местах и по определенным правилам вихляет в рамках закона вся эта культурность. Поэтому я сижу дома, на ковре возле камина, смотрю на свои колени в форменных брюках, в которых обычно олицетворяю закон и порядок, и набираюсь. Галстук давно пошел к чертям а от пиджака пахнет теперь пылью и подземельем - за бутылкой пришлось спускаться в подвал. Там было жутко, гулко и одиноко. Почти что как в моей голове сейчас. Господи, как это чудовищно уныло… Я упираюсь лбом в колени и роняю тяжелый бокал, пытаясь нормально дышать.
Плеча что то касается, мне почему то кажется что это червяк, или змея, или еще что от чего я отшатываюсь к креслу, пьяно глядя на предполагаемую опасность.
- ****ь, это ты? – я усмехаюсь, глядя на фигуру подошедшего Павла. – глупый мальчишка, у нас не принято трогать кого ни попадя.
- мальчишка? – освобожденный мной когда то от казни парень из такого сладкого и простого прошлого сел рядом и взялся рассматривать мою бутылку. – мне казалось что ты едва ли не младше меня.
- мне сорок четыре – серьезно заявляю я, потом, оставшись довольным произведенным эффектом поясняю - ну, это если считать от даты рождения. Но минус двадцать лет в заморозке.
- я тогда полюбому старше – смотря на меня из за плеча добавляет мой собеседник. – ты один из аристократизма пьешь?
Я забираю у него бутылку и наполняю бокал, но понюхав так и держу его в руке.
- я разве похож на аристократа? Мне казалось мое босяцкое происхождение всегда на лицо и никуда от этого не деться. Так обидно от этого было. Ты бы знал. – я все таки отпиваю огненную жидкость и смотрю на пламя.
- а как же фамилия, и это поместье? Я думал ты наследник, или что то вроде того.
- усыновили. – отвечаю я, чувствуя как высох вмиг голос от этого слова. – мой любовник меня усыновил, что бы по документам я носил его фамилию и наследовал имущество в случае.. Если что то случиться.
Павел ошалело смотрит на меня, я прямо чувствую его внимательный взгляд и поворачиваюсь, отвечая на него глазами, проводя языком по соленым от алкоголя губам. Это мгновение, кажется так долго длиться, у меня даже возникает ощущение что я нашел себе собеседника, пускай мы просто будем говорить глазами но он вдруг совсем е кстати разлепляет губы и говорит
- дико это
Ртуть выплескивается на меня, из меня и застилает яростью глаза. Я вскакиваю и схватив Павла за ворот смотрю на него в упор
- ты ****ь что несешь? Ты кто вообще? Ты знаешь сколько он сделал для меня? – я встряхиваю его, пока он, схватившись так же за ворот моей рубашки с вызовом смотрит мне в глаза
- вижу что он сделал тебя несчастным.
Я отпускаю Павла, он как будто провел стеклом по разъеденной уже до мясо коже. Кулаки сжимаются сами собой но слова так опалили. Мне что то мешает. Я опускаю взгляд и начинаю вынимать запонки неумелыми отчего то руками, расстегиваю и вытаскиваю ремень.
- с жиру бесишься. У тебя же все есть – зачем то добавляет он и я зверею просто. Швыряю его к камину и схватив за горло и волосы толкаю почти к самому огню.
- ты видишь? Видишь? У меня внутри все так же горит. Все что у меня есть – дрова. Это сжигает изнутри но ****ь никакого тепла от этого нет. мне холодно.
Мне так холодно.
Я не замечаю как отпускаю Павла, упирающегося в стену у пасти камина и обнимаю его, отчаянно выдыхая в его шею. Мне так больно, так жрет изнутри, а он вдруг как то подается спиной ко мне, так, что я крепче его обнимаю и шепчу, шепчу, касаясь губами уха. Я знаю что ничего не будет. Когда спас его от уничтожения то привел домой, выкармливал и выхаживал, восстанавливал после принудительной холодной спячки. Потом, когда он пришел в себя, перестал шарахаться от незнакомого и волком на все смотреть то попытался его уложить. Не помню что было, врятли я вел себя как дикий из открытого города, дорвавшийся до чистой плоти, но он так кривился что я оставил эту идею и с тех пор мы почти не общались. Мне было паскудно из за того что я так противен человеку, которого спас. Можно же было просто нормально отказать, а не лежа уже голыми в постели отворачиваться от моих губ и равнодушно смотреть в окно. Я в недоумении смотрел на его возбужденное тело и отстраненный взгляд, а потом просто забил. Дикий, какой то неласковый Павел оказался еще и неприветливым. Мы только ужинали иногда вместе, не особо стремясь к обществу друг друга, так что и друзьями не становились. Я просто ждал, когда он придет в себя и можно будет его отпустить.
Бывает же такое, не случившийся роман даже дружбой не становится.
- убей меня – я слышу его голос как издалека. – мне все чужое здесь. И ты чужой, я из другого времени, системы, мира. Я не могу подчинится тебе, и не пытайся.
Я вздыхаю, водя ладонью по его щеке, приоткрытым губам, соскучившимся по ласке, и от этого таким податливым что можно надавить пальцем, раскрывая их сильней и провести по зубам, коснуться языка и целуя в шею шептать что ты не знал. И никто не знает. Я из твоего времени. Я тут тоже чужой. Просто привык. Мне было едва 14 когда попал сюда. Можно так говорить, говорить, блуждая руками по податливому телу и представлять, как можно еще шире заставить открыть рот и повставлять туда пару пальцев, осторожно, не глубоко, гладя по языку и смотря как они, влажные от слюны, входят в губы и шептать, имея в рот вот так, что плохо помню что было, был он, сразу взявший под опеку. А потом я учился, работал там же. Жил здесь. Учился даже разговаривать по – другому. По другому есть и ходить. Всему не с нуля а переучиватся, что сложней. Что мной не занимались дома, и выросшего как дикий сорняк мальчика ломали что бы сделать если не комнатное, то хотя бы но просто культурное растение. Меня понесет, захочется сказать все то, что так немногие знают, но иногда нужно что бы послушали.
Но опомнившийся Павел оттолкнет, испугавшись то ли меня, то ли своего тела, и мы будем молча сидеть, допивая бутылку. Так ни к чему и не придя. Это остудит мою захмелевшую голову, напомнит что не стоит позволять себе слишком много. И иногда по ходу неплохо иметь вот такого молчаливого собеседника, которому ты нелюб, так оказывается проще, что бы потом не жалеть.