Сразу оговорюсь, что нисколько не умаляю значение творчества Михаила Юрьевича для русской литературы. Просто, есть большие сомнения в индульгенции безгрешности, выданной ему еще советским литературоведением.
***
Владимир Соловьев в своей статье «Лермонтов» справедливо писал:
«Все эти описания лермонтовского демона можно бы принять за пустые фантазии талантливого мальчика, если бы не было известно из биографии поэта, что уже с детства, рядом с самыми симпатичными проявлениями души чувствительной и нежной, обнаруживались у него резкие черты злобы, прямо демонической. Один из панегиристов Лермонтова, более всех, кажется, им занимавшийся, сообщает, что «склонность к разрушению развивалась в нем необыкновенно. В саду он то и дело ломал кусты и срывал лучшие цветы, усыпая ими дорожки. Он с истинным удовольствием давил несчастную муху и радовался, когда брошенный камень сбивал с ног бедную курицу». Было бы, конечно, нелепо ставить все это в вину балованному мальчику. Я бы и не упомянул даже об этой черте, если бы мы не знали из собственного интимного письма поэта, что взрослый Лермонтов совершенно так же вел себя относительно человеческого существования, особенно женского, как Лермонтов-ребенок – относительно цветов, мух и куриц. И тут опять значительно не то, что Лермонтов разрушал спокойствие и честь светских барынь,- это может происходить и нечаянно,- а то, что он находил особенное наслаждение и радость в этом совершенно негодном деле, так же как он ребенком с истинным удовольствием давил мух и радовался зашибленной камнем курице».
Михаил Юрьевич в жизни был малопереносим. Возможно, сказались изъяны внешности и ущемленное в детстве самолюбие. В записках Е. Сушковой он рисуется «невзрачным, неуклюжим, косолапым мальчиком, с красными, но умными выразительными глазами, со вздернутым носом и язвительно-насмешливой улыбой». За то, что эта «черноокая» красавица, в которую он был в детстве влюблен, издевалась над ним, предлагая в ответ на его чувства булочки с начинкой из опилок, он достаточно жестко отомстит ей впоследствии. Будучи уже корнетом лейб-гвардии гусарского полка он притворяется влюбленным в Сушкову, и, добившись взаимности, обращается с нею публично, «как если бы она была ему близка». Весьма «подмочив» репутацию барышни, он, не задумываясь, бросает ее. Если бы у нее в это время был поклонник, вероятно, жизнь Лермонтова оборвалась бы раньше.
После написания «На смерть поэта» М.Ю. отправляют в первый раз на Кавказ. Но пробыл там он недолго. Благодаря стараниям и хлопотам бабушки, через полгода Лермонтов возвращается в Петербург. Воспоминания одной светской дамы того периода – Смирновой А.Ф.: «Какой он взбалмошный, вспыльчивый человек, наверно кончит катастрофой... Он отличается невозможной дерзостью. Он погибает от скуки, возмущается собственным легкомыслием, но в то же время не обладает достаточно характером, чтобы вырваться из этой среды. Это - странная натура».
Другой пример – посещение М.Ю. новогоднего бала 1840 года, о чем нам оставил воспоминания Тургенев. «На бале Дворянского собрания ему не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки, одна маска сменялась другою, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочерёдно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества».
Теперь посмотрим на ту же сцену глазами Лермонтова – стихотворение «1840. Первое января».
Как часто, пестрою толпою окружен,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,
При шуме музыки и пляски,
При диком шепоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски,
Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
Давно бестрепетные руки, -
Наружно погружась в их блеск и суету,
Ласкаю я в душе старинную мечту,
Погибших лет святые звуки…
Среди шумного бала поэта преследуют воспоминания детства:
И вижу я себя ребенком; и кругом
Родные все места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей...
За отвлечение от этих воспоминаний у поэта появляется страстное желание жестко отомстить:
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю,
И шум толпы людской спугнет мечту мою,
На праздник нЕзванную гостью,
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!..
***
Белинский, встретившись с поэтом в Пятигорске в 1837 году оставил воспоминания об этой встрече, где охарактеризовал Лермонтова, как человека крайне пустого и пошлого. (Хотя впоследствии он изменил свое мнение).
Да и сама смерть М.Ю. была явно спровоцирована его несносным характером. Секунданты несколько раз пытались примирить противников, но наталкивались на язвительный отказ. При том, что Лермонтов был опытным дуэлянтом, а Мартынов совершенно не умел стрелять.
***
Не случайно многие считали Лермонтова предшественником имморалиста Ницше.
Владимир Соловьев в самом начале упомянутой в начале статьи пишет:
«Произведения Лермонтова, так тесно связанные с его личной судьбой, кажутся мне особенно замечательными в одном отношении. Я вижу в Лермонтове прямого родоначальника того духовного настроения и того направления чувств и мыслей, а отчасти и действий, которые для краткости можно назвать «ницшеанством» ; по имени писателя, всех отчётливее и громче выразившего это настроение, всех ярче обозначившего это направление».
А в воспоминаниях Александра Кривомазова об Арсении Тарковском есть такой эпизод: «Как-то мимоходом сказал ему, что подумал о возможном влиянии на его стихи, мировоззрение и мироощущение идей Ницше о сверхчеловеке, возможном влиянии романа Гамсуна «Пан».
Он был в гневе (кажется, единственный раз видел его в таком состоянии):
— Какой Ницше? Какой Гамсун? Зачем мне нужно всё их многословие и посредничество переводчиков? За сто лет до них — с недосягаемой для них краткостью, художественностью и силой мысли — всё это сказал на чистейшем русском языке наш бедный юный Миша Лермонтов! Как вы можете этого не знать? Стыдитесь! Читайте!!!»