Виктора Эбеля отчего-то все девушки любили, а за что – не знаю. Вроде бы не актёрская внешность ему досталась от родителей, но однако же обожали… Нравился он быстроглазым смазливым юницам и невзрачным на вид девицам, которые в те годы непочтительно отчего-то именовались «чувихами». Ко всем особям женского пола он относился весьма толерантно. В чём секрет такого обаяния, пожалуй, и сам про то не ведал – тайну возгорания женского сердца до конца познать нам вообще не дано.
Это только сейчас я разгрыз разгадку: шрамы и в самом деле лучше всего украшают мужчин. Не ордена на груди, не броская внешность, а именно шрамы.
А ещё у Виктора серые глаза какие-то особенные: взгляд полусонный с поволокой печали и уютной теплоты. Голос добрый, и все движения какие-то совсем неспешные, будто бы ленцой убаюканы.
Свой шрам Виктор Эбель обрёл не в бою и не в хулиганских разборках: однажды решил резво прокатиться на жеребчике молодом, а тот его, пацанчика десятилетнего, промчал по буеракам и скинул на камень ребристый. Череп орехом не раскололся, но косой шрам протянулся через весь лоб, располосовал тёмную густую левую бровь и перепрыгнул на скулу – рваной меткой так и остался на всю жизнь.
Событие это случилось в конце пятидесятых в небольшом уральском селении с красивым названием Ночька, куда была выслана семья поволжских немцев ещё в начале той главной войны. До саратовских земель фашисты не дотопали, но скорым распоряжением усатого вождя весь ненадёжный народ с обжитых земель чекисты сковырнули, загнали в теплушки и спешно вывезли. Под пригляд комендатур распинали по уральским сёлам кого куда. Защищать суровую мамашу-Родину мужиков призывного возраста на фронт не позвали – немцы как-никак. А вдруг на другую сторону встанут!..
Там, в глухом уральском селе, через три года после победы над их неразумными соплеменниками в семье Александра Эбеля и родился герой нашего рассказа. Родители нарекли сына Виктором – значит, «победитель». Выжил, Богу душу не отдал – уже первая и главная «виктория» случилась…
А год его появления на свет Божий, как на зло, выдался голодный, холодный и жутко неурожайный. Карточная система, пустые полки магазинов и – живи, как сможется, а не как захочется. Многие старики и детки не сдюжили – в ту скорбную годину лес крестов на кладбище умножился. Но Витёк назло лихолетью всё же «дуба не дал». Стало быть, жить очень хотелось. Когда у матери от постоянных переживаний молоко пропало, постанывая и порой захлёбываясь от удовольствия, из чекушки через большую соску морковного цвета беззубо и жадно жамкал живительную влагу козьего молока, потому и не испустил дух вопреки холоду в избе и частым коликам в желудке.
Всё это было давно, и в памяти Виктора столь мученическое младенчество не сохранилось. Закалённым вырос, во всех местах крепким мужичком оказался.
А когда парню двадцать лет, что ему нужно? Правильно: ему потребно бабничать себе в удовольствие! В этом случае солдата спасают только самоволки. Без любовных приключений служба остаётся пресным и никчёмным занятием.
В самоволки Виктор срывался тайно и регулярно, ибо шастать по ночам было куда.
Областной центр – город большой и многолюдный, однако все три пассии Эбеля жили поблизости от воинской части. По разным адресам, разумеется, проживали. О существовании друг друга соперницы, конечно же, не подозревали, и каждая пьянилась мечтами о счастливом семейном союзе до глубокой старости в окружении многочисленных отпрысков.
Для безопасных самоволок у Виктора в надёжном месте был заныкан чемоданчик с гражданской одеждой, в котором хранились туфли, брюки, пара рубашек и тёплый синий свитерок на случай прохладной погоды. А вот в морозные зимы за неимением цивильной тёплой верхней одежды приходилось путешествовать по заветным адресам в бушлате. Избирал такие улочки и проулки, где патрули обычно не бродят.
Впрочем, первую зиму, пока числился в салагах, о гуляночках мечтать не позволялось – борзеть новобранцу не положено. «Деды» особо не лютовали, хотя молодым непонятливым ухарям для порядка суровость свою могли показать. Это были те годы, когда в армии завершался переход с трёхлетнего срока службы на двухлетний.
Время тянулось хотя и медленно, но в обморок не падало. В ноябре или в декабре маячил долгожданный дембель. Коль на «губу» не загремишь, можно надеяться на первую очередь и поспеть к домашнему столу на главный революционный государственный праздник.
В конце мая вечера случаются волшебные. Жары ещё нет, но природа уже торжествует: в белые вуали наряжена черёмуха, полыхают пушистыми гроздьями соцветий кусты душистой сирени, а пташки в парках и скверах ни на миг не могут угомониться – всё поют и поют, любовными ариями пернатых подруг очаровывают. Воздух полон тонких ароматов, и женщины в лёгких платьях в такую пору становятся восхитительно красивы. Перестуки каблучков, летящие походки, обещающие взгляды, словно воздушные поцелуи, – всё это приводит мужчин в состояние восторга, будоражит пылкое воображение…
В один из таких воскресных вечеров после обычной вечерней проверки и положенного в назначенный час отбоя наш половой разбойник замыслил ринуться в самоволку. Выглянул в растворённое окно, дождался, когда дежурный офицер после обхода территории воинской части свернул за угол здания казармы, тут же спрыгнул на землю и, сгибаясь за кустами, обогнул плац для занятий строевой подготовкой, осторожно пробрался к домику, в котором находилась столярка. В ней последние полгода и протекала неспешно его служба – выполнял разные хозяйственные поручения. В этом небольшом помещении, притулившемся к высокой дощатой ограде воинской части, был надёжно припрятан заветный чемоданчик с барахлишком. Минут через пять дверь тихо скрипнула, и уже переодетый в чёрные брюки и белую рубаху Эбель водрузил навесной замок на место и заученным движением ловко перемахнул через забор. До утра – воля вольная. Тут главное не утонуть в жарких любовных утехах, не проспать рассвет, вернуться в часть до побудки да незаметно в казарму мышью прошмыгнуть.
С хорошим настроением, радуясь удачному побегу и предстоящей встрече со своей зазнобушкой, Эбель вышел на одну из главных улиц города. Среди неспешно прогуливающихся в это время людей, мимо сияющих витрин магазинов, он направился к своей подруге, к той, что жила в стороне от главной улицы в частном секторе. Предстояло по переходу пройти на другую сторону улицы и затем свернуть в ближайший проулок. У перекрёстка светофор засветил зелёный глаз, и с противоположных сторон улицы по зебре двинулись два встречных потока пешеходов.
– Эбель, стоять! Ко мне!.. Это куда же ты, голубчик, лыжи навострил? – перед ним вдруг вырос командир батальона подполковник Онищенко. Эбель его потому и не различил в толпе, что тот непривычно был одет в светлый холщовый летний костюмчик с накладными карманами. Под руку его держала красивая блондинка лет сорока.
«Разъедрит твою тудыт! – мысленно выплюнул ругательство Эбель. – Попался!.. Завтра утром на построении раком поставит».
И тут из него вдруг совершенно непроизвольно выскочила реплика, которой от себя вообще не ожидал:
– Извините, товарищ подполковник, но мы, кажется, незнакомы. Вас я вижу впервые!
– Что-о-о?.. – протяжно взревел Онищенко, и его глаза от возмущения округлились. – Да я… Да я тебя… Ты посмотри на него: экий наглец! Такой сынок и Отечество, и отца родного предаст ради собственных удовольствий. Им Родина оружие доверила, а они слепнут от наглости, уже командиров своих не признают.
– Толик, миленький, ну зачем же ты так кричишь-то на мальчика! – вдруг вклинилась в разговор блондинка. – Ну, погуляет немного и вернётся… Куда же он денется, твой Эбель!
Такого сердобольного добродушия, проявленного совсем некстати, подполковник от жены совсем не ожидал. Брови упрямо сомкнулись у переносицы, он резко рванул руку, за которую его придерживала супруга, и выпалил в упор:
– Молчать! Не смей вмешиваться в мои служебные дела. Тоже мне, добрая мамочка нашлась!..
«Мамочка» мигом скумекала, что с её природной добротой всё же не следует соваться в дела мужа. Не тот случай – хуже будет. Её Толик, такой мягкий и ласковый в семье, как сейчас впервые убедилась, мягкотелым оставаться на службе не может. Поняла сию истину и сразу прикусила язык.
Уже загорелся жёлтый свет светофора на переходе, а они всё ещё стояли посреди улицы у разделительной линии. Пока комбат разбирался с женой, Эбель хотел было ринуться к тротуару, но за спиной опять услышал грозное:
– Стоять!.. Я тебя не отпускал.
Привыкший подчиняться окрику командиров, Эбель послушно вернулся к разделительной линии, а в это время с двух сторон машины уже стали осторожно объезжать застрявшую на зебре перехода непонятную компанию. Продолжать комедию, мол, я – это вовсе не я, смысл утрачен. В любом случае завтра утром разразится трагедия и её финал нетрудно предугадать. Уже сейчас по лицу и шее комбата пошли красные пятна и вены на висках взбугрились. Он цепко глядел в глаза Эбеля и угрожающе тряс указательным пальцем перед самым кончиком носа нарушителя воинской дисциплины. Полусонный взгляд солдата необъяснимо раздражал комбата.
– Сейчас я с тебя, голубчик, шкуру не спущу – пожалею. Вихрем лети, но чтоб под одеялом ты был ровно через десять минут. Тебе понятно?
– Так точно, понятно!
Вновь на переходе загорелся зелёный свет.
– Эбель, я приду домой и сразу позвоню дежурному по роте. Ты меня знаешь: коль что не так, потроха выну и на твой шнобель намотаю. А сейчас – сгинь с моих глаз! Бегом марш!..
Наутро, после завтрака, объявили построение. Первая и вторая рота в две шеренги повзводно выстроились в широком проходе казармы. Мимо вытянувшегося дневального, туго перетянутый офицерским ремнём с портупеей, скорым шагом в казарму ворвался комбат.
– Смирно! – громко скомандовал дежурный по роте и строевым шагом направился навстречу комбату. – Товарищ подполковник, за время вашего отсутствия никаких…
– Отставить! Сейчас ты мне будешь лапшу вешать про тишь, и гладь, и про божью благодать…
Все сразу догадались: Онищенко опять готов перед чьим-то носом трясти указующим перстом. Заложив руки за спину, он упругой походкой прошёлся вдоль строя, потом круто развернулся на каблуках и замер. Оглядел строй горящим оком и вдруг рявкнул:
– Р-рядовой Эбель!
– Я!
– Выйти из строя!
Три шага, разворот, и наш герой-любовник к экзекуции готов.
– А скажи-ка, голубчик, ты меня, своего командира, хорошо видишь? Ты меня узнаёшь? – спросил вкрадчивым, почти ласково-тихим голосом.
– Так точно, товарищ подполковник!
«Неожиданное начало… С чего бы вдруг такой вопрос?» – зашелестело недоумение в двух сотнях солдатских голов.
– Значит, с памятью у тебя всё в порядке и со зрением нет никаких проблем? – допытывался комбат.
– Так точно, товарищ подполковник!
– А ну-ка, голубчик, докажи всем, что ты помнишь свою фамилию.
«Голубчик» недоумённо уставился на комбата.
– Да-к, рядовой Эбель.
– Кто тебе сказал, что ты – Эбель? Ты Ё*ель. Причём, самый настоящий и ненасытный.
Грохнул дружный хохот. Солдатский строй закачался, как трава под ветром. Сонливое выражение вмиг сползло с лица нарушителя дисциплины.
– А я всё же думаю, что амнезия у тебя, сердешного. Ты, голубчик, хотя бы помнишь про нашу с тобой вчерашнюю встречу? Напоминаю: после отбоя ты ринулся по бабам-с, а я с женой из кинотеатра возвращался. И вот тут-то наши пути-дороги неожиданно и перекрестились…
И, уже не глядя на Эбеля, подполковник продолжил рассказ про случайную встречу:
– Иду с женой. Погода хорошая, настроение великолепное, а этот угодник дамский его взял и испортил. Вдребезги разбил. Гляжу, а он, голубчик, прётся мне навстречу. В мозгах сперма булькает, из ушей в два ручья вытекает. В гражданской одежде прогуливается. Ограбил кого-то и раздел… А может, грохнул?
В строю опять – хохот в две сотни глоток. Солдаты хоть и побаиваются своего комбата, но любят за острое и неожиданное словцо. Воспитывал он своих пацанов не всегда литературно, но зато удивительно вдохновенно – завитушки матерные частенько проскакивали, но не абы какие, а только высокохудожественные и точно к месту вставленные.
– Я ему: Эбель, ко мне! – продолжает комбат. – И знаете, что мне отвечает этот доблестный воин? Охренеть можно!!! Я, говорит, вас, товарищ подполковник, вообще впервые вижу. Вот так мне всю правду в глаза и вылепил. Не узнал, видите ли… Меня, своего командира, якобы впервые в жизни видит. Но звание моё ему отчего-то хорошо известно, хотя я в гражданском костюме прогуливался. Провидец!.. Ох, и наглючий!..
А голос уже накалился, появилась характерная в этих случаях хрипотца. Онищенко вплотную приблизился к Эбелю и, чуть склонив голову в бок, указательным пальцем затряс на уровне носа несчастного самовольщика.
– Слушай меня внимательно! Сейчас я сам стану гениальным провидцем, предскажу твоё будущее аж на полгода вперёд. Запомни: ты у меня до конца службы будешь на хозяйственном дворе ухаживать за свиньями, хвосты им завитушками крутить. За девками ухаживать будешь потом, после дембеля. Я не хочу, чтоб ко мне в слезах и соплях приходили юные глупышки и приносили в свёртках малышей: «На, комбат, воспитывай! Чей – не знаю. Кажется, от Эбеля». Домой ты поедешь тридцать второго мартобря да и то после отбоя. Вот такой расклад по судьбе выпадает. Уразумел, болезный?
– Так точно! – без энтузиазма подтвердил Эбель.
– Батальон, смирно! – подал команду подполковник Онищенко. – За грубое нарушение воинской дисциплины, за самовольную отлучку с территории части объявляю рядовому Эбелю пять суток ареста с отбыванием на гарнизонной гауптвахте. Не слышу горячей благодарности.
– Есть пять суток ареста, – хмуро промямлил Эбель.
– О чём ты там бормочешь – не чую. Варакни, голубчик, громко и радостно, чтоб даже в комендатуре услышали.
– Есть пять суток ареста! – гаркнул Эбель.
– Вот так-то. Встать в строй!
– Есть встать в строй.
Позорная для солдата доля – быть свинарём. Но каждодневное общение со свиноматками и хряком бегемотистого вида не убило в Эбеле гомона плоти: почти регулярно раз в неделю он выскакивал бабничать на волюшку.
Комбат всех разгильдяев стращал одинаково, но злобы ни на кого не таил, потому и демобилизовался наш герой-любовник в середине ноября. А в марте у него родилась дочь. Вот только командиру батальона молодая мать ребёночка не принесла, воспитывала девочку сама. Где сейчас обитает её голубчик, пожалуй, она и не ведает. Затерялся то ли на просторах СНГ, то ли гражданином Германии стал - кто знает. Слишком много лет утекло с той поры.