Аккордеон. Рассказ отца.
Папа, а как в наш дом попал немецкий аккордеон?
Летом сорок четвёртого, в Карелии... Включил фотокамеру, чтобы фиксировать результаты атаки. Первая атака штурмовиков на железнодорожную станцию проходит на предельно низкой высоте. Сначала всей эскадрильей набросились на готовый к отправке эшелон с военной техникой – вместе, почти синхронно, сбросили весь боезапас бомб равномерно по длине всего состава, и сразу же ушли в сторону – готовиться ко второму заходу. Вражеского эшелона фактически уже не существует, остались только обломки вагонов, окутанные чёрным дымом, щедро разбавленным яркими вспышками разрывов боеприпасов. Командир Карпенко передал по радио:
- Молодцы, ребята! Во второй атаке полностью сосредоточиться на живой силе противника! Нужно обязательно, кровь из носу, подавить все зенитные расчёты!
Заходим снова в крутом пике сверху вниз. Опять включаю фотокамеру. Немцы ведут интенсивный зенитный огонь навстречу горбатым. Передаю приказ командира своему бортовому стрелку Сергею – он отлично владеет крупнокалиберным пулемётом. Мой юный партнёр незаменим в атаках по живой силе противника или в воздушном бою, когда требуется защитить хвостовую часть самолёта от немецких истребителей. Виртуоз своего дела, он ещё ни разу меня не подводил. Концентрирую огонь скорострельной пушки на зенитных орудиях врага, расположенных с левой стороны привокзальной площади. С малой высоты хорошо просматриваются разрывы наших снарядов и мечущиеся, под пулеметным огнём Серёги, скрюченные фигурки немецких зенитчиков. Несколько десятков серых фигурок уже навсегда застыли среди разбитых орудий. Внезапно, я замечаю, что стрелка указателя горючего на табло управления застыла на самом крайнем минимуме, необходимом для возвращения на аэродром. Сообщаю о проблеме майору Карпенко, а в ответ получаю его наказ:
- Не дрейфь, Петя. Ты свободен, ложись на бреющий и постарайся дотянуть до дома. Лететь в бреющем полёте - дело простое и привычное, но беда в том, что с этого момента твой самолёт становится отличной тренировочной мишенью для немецких наземных зениток или любого, самого завалящего вражеского истребителя. Почти одновременно со мной всё наше звено – восьмёрка «ИЛ-2» тоже поворачивает на базовый аэродром. Видимо, у всех ребят топливо на исходе.
Внезапно в мою машину врезаются несколько случайных осколков снарядов – два глухих удара по плоскости фюзеляжа справа и один точно по центру, прямо в мотор. Это стреляет пушка из бетонного бункера, замаскировавшегося в леске неподалёку от станции. Чёрт! Как же я не заметил огневую точку противника раньше? Показал бы я вам, твари, где русские раки зимуют! Поздно! Сегодня уже ничего показать не смогу. Передаю командиру: «Самолёт подбит, постараюсь сесть на нейтральной полосе. Прикройте, сообщите на базу координаты – возможно, понадобится помощь на земле...». Сразу потяжелел и замедлился винт, струйки масла из мотора забрызгивают ветровое стекло. Высота полёта всего двадцать – тридцать метров. Впопыхах высматриваю подходящую полосу для посадки – пока ничего хорошего, нужно бы ещё хоть немного протянуть в воздухе.
– Серёга, соберись! Нам придётся садиться на пузо, в лесок.
– Я готов, командир!
В последнюю секунду замечаю небольшую полянку среди молодого ельника, резко поворачиваю штурвал в сторону – лужайка сможет хоть немного помочь – смягчить вынужденную посадку. Тяжёлый удар, страшный грохот и противный скрежет – это упал на землю и брюхом пропахал поляну мой «ИЛ-2». Сильная боль разливается по всему телу, болит всё сразу, но ничего определённого. Меня наглухо заклинило в кабине пилота, совсем нет сил, чтобы двигаться и искать выход из положения. Ничего больше не хочется, только, хотя бы на одну секунду, остановить жуткую боль во всём теле...
– Серёга..., ты живой?
– Я жив, командир! Я даже могу передвигаться, но только ползком.
– Мою кабину заклинило. Посмотри, что там можно сделать?
– Здесь нужен инструмент, но я попытаюсь что-нибудь предпринять. Командир, у тебя вся голова в крови. Чёрт, нас заметили! Петя, слева, в расстоянии около полкилометра к нам бегут фрицы, человек с десяток наберётся. Мой пулемёт перекосило, а пистолетами мы от них не отобьёмся...
- Серёга, будем отстреливаться до последнего патрона. Когда они берут в плен, то сразу штаны велят спустить. Обрезанных евреев расстреливают прямо на месте. Я им скажу, что я – татарин. Ты меня только не выдай, стрелок...
- Бог с тобой, командир. Как же ты можешь допускать мысли о моём предательстве?
Фигуры мышиного цвета постепенно приближаются – вот им осталось метров двести, а теперь, наверное, уже каких-нибудь сто... Какая нелепая смерть – расстрел на месте неподвижного пилота штурмовика, зажатого в обломках своей боевой машины. Внезапно звуки – дыр, дыр, дыр, дыр... Это – шум родных моторов! Два советских танка – «тридцать четвёрки» уверенно, по-хозяйски, вкатываются на лесную поляну, на ходу щедро одаривая фрицев пулемётным огнём. Солдаты соседнего танкового полка тоже вовремя заметили самолёт, сбитый огнём противника. Они тут же организовали срочную операцию по спасению лётчиков. Заметив русские танки, резвые бегунцы длинной дистанции в мышастой униформе мигом поменяли свои намерения и разом повернули назад. Поздно, твари, не тут то было. Уйти от огня танков удаётся лишь двоим или троим фрицам. Остальные спортсмены навсегда успокоились на радующей взгляд, залитой ярким солнечным светом, густо усыпанной жёлтыми одуванчиками зелёной полянке соснового леса Карелии. Врагам, в этот раз, выпала не самая страшная смерть на войне...
Я очнулся и пришёл в себя лишь на третий день в прифронтовом, военном госпитале, в тот самый момент, когда молоденькая сестричка Настенька своими ловкими ручками меняла повязку на моей голове. На тумбочке, рядом с кроватью раненого лётчика «летающего танка», устроился красивый и блестящий, трофейный аккордеон.
- Откуда у меня аккордеон, сестричка?
- Так это твой инструмент, вчера танкисты заезжали проведать своего крестника. Очень ребята расстроились из-за того, что ты в сознание на тот момент так и не пришёл. Они оставили этот инструмент тебе в подарок, чтобы твоё возвращение к жизни было радостным.
- Прекрасный подарок! Вот только я совершенно играть на нём не умею, как впрочем, не умею играть ни на одном другом музыкальном инструменте...