Как вы думаете, к 2015 году населения на
планете Земля станет больше?..
- Конечно.
Тогда, с чего Вы взяли, что жить станет
легче?..
2015 год. Планета Земля
Двор жил по своим законам. Как единый организм, он впитывал действительность и отражал чужеродные вкрапления. Он находился в своём разрешении и формате, который непостижимым образом коснулся однажды всех обитателей городка. А пока, то был просто двор, где находились жители.
***
Растительность во дворе превратилась в сплошной живой заслон, повальный кошмар и головную боль всякого, кто совершал немыслимую попытку просочиться сквозь неё. Сказать по правде, совать нос в напрочь отвоёванное природой пространство мало кто отваживался. Разве что, подвыпившего мужика занесёт до ветру, или бродячий кот забредёт случайно, чтобы отоспаться всласть, ото всех подальше, с глаз людских долой…
Репей и мать-мачеха привычной канвой обрамляли земельные участки возле подъездов. Они, возможно, не радовали глаз жителей, как, скажем, нарциссы на даче, но обойтись без них никакой возможности не представлялось. Могучая зелень прорывалась с упорной силой и быстротой, взметаясь ввысь по весне, а к лету достигая небывалых размеров. Внезапные дожди, резкие перепады температур, которые происходили то и дело, закаляли корневую систему… Деревья кое-где размашистыми кронами тыкались в стёкла, мешая по ночам спать. А по утрам, идущие на работу пешеходы, норовили сломать себе нижние конечности, нарвавшись случайно на вновь образовавшийся бугорок в асфальте. Ливни, с завидной регулярностью посещавшие заповедный край, действовали столь благотворно, что молодая поросль, год от года крепчала и выдавала ещё более стойкое к условиям ухудшающейся повсеместно экологии, потомство. Оно росло ввысь и крепчало, крепчало и росло ввысь…
Терпеть подобную наглость со стороны флоры не пожелала лишь одна своевольная старушка. Она взяла и испытала на могучих сорняках действие дуста, которое каким-то чудом сохранно лежало у неё с допотопных времён. Однако эффект оказался нулевым. Но для самой старушки, он обошёлся боком. Да ещё как! Её манипуляции увидали соседи и заявили куда следует. Старания вольнонаёмной испытательницы тут же занесла в «чёрный список дел по флоре» местная организация «Гринпис», и с тех пор не давала старушенции спокойно жить. Гринписовцы тщательно и долго расследовали персональное дело старушки, периодически вызывая её на разборки. Вначале, завидев документы, которые ей пихнули вместе с ногой в открытые двери, она ходила к ним. Но, поняв, что эти организации роли особой не играют, самоустранилась вовсе. И гринписовцы, в итоге, сладу дать с ней уже не могли. Все взятки с неё были гладки в силу возраста, а задаваемые вопросы своенравная бабуля игнорировала напрочь, с шумом захлопывая дверь прямо перед носом очередного, внезапно «нарисовавшегося» любителя зелёных насаждений. В конце концов, их посещения задели за живое настолько, что старушка достала из ведомого только ей заветного сундучка, корочки участницы войны и отважной партизанки, защищавшей Родину грудью. Судя по документам, ей тогда было лет восемь, не больше. Но к бумагам прилагались медали, целый комплект из трёх блестящих кругляшей, который не мог не подействовать, как волшебный меч-кладенец на тех, кто упорно повадился к ней шастать. Как-то раз она торжественно повесила на грудь весь набор и, представ в таком виде на пороге своей квартиры, всучила под нос несказанно удивлённому гринписовцу остатки того самого пресловутого дуста, проговорив вдобавок: «На, окаянный, жри, раз мало». На что тот отреагировал моментально, угодив на «скорой» в больницу с подозрением на инфаркт. На поверку, у бедолаги определили самую обыкновенную давнотекущую желчекаменную болезнь. Но пузырь ему на всякий случай вырезали, чтобы на «неотложке» больше не возить туда-назад, так как для бюджета города это всё ж таки накладно. Поскольку на нормальную операцию денег у него не оказалось, сделали полостную, завернув, напоследок, все пять камушков в марлю и отдав лично в руки. С тех незабвенных пор, гринписовец старушку обходил стороной, боясь, что она выкинет, не дай Бог, очередной фортель, а он к нему готов не будет…
По делу бабульки собрали общий совет, на котором осудили её недостойное поведение заочно, так как на очную разборку она, как всегда, явиться не пожелала. После суда, гринписовцы от старушенции напрочь отстали, посчитав её «малость не в себе», а все вокруг упорно сделали вид, что никакой живой растительности и не произрастает возле дома вовсе. А что растёт – так, ничего особенного из себя не представляет. Обыкновенные кусты, каких в округе до чёртовой дурры расплодилось, да и всё тут.
И это, пожалуй, могло бы стать последней точкой в вопросе зелёных насаждений обитателей дома и защитников флоры, если бы не одно «но». Деревья во дворе и впрямь росли подозрительно быстро. И подобное их перевоплощение трудно было не видеть. Но… Все упорно делали вид, что так и должно быть. Всюду шныряла туда-сюда вездесущая малышня. Ей, сующей, куда не следует, пальцы с вопросом «А это чё такое?», сердобольные мамаши в качестве порицания давали выволочку, после чего, неспешно объясняли, что это, де, такие деревья, только маленькие. Большие дети, наученные предыдущим опытом, поступали так же, как взрослые: игнорировали. А что ещё оставалось делать? Просто взять и вырубить заросли для жильца было себе дороже, а ЖЭКу не приходило в голову. Зачем? Для этих целей существует ЦЕНТР. Ему виднее. Но так, конечно же, только казалось. На поверку, представители ЖЭКа плохо видели и слышали, поэтому к ним, как к инвалидам, относились снисходительно. То есть, не замечали. Хлам и мусор валялись повсюду живописными бугорками, хотя дворики убирали по расписанию, который чинно-благородно вывешивался то и дело инженером на дверях ЖЭКа. Никому в самом ЖЭКе не было абсолютно никакого дела до того, кто из жильцов, что скажет. ЦЕНТР не проверял дворы. Нет, он выезжал по жалобам, конечно. Время от времени. Но, заходил вначале к администрации ЖЭКа, что-то там шептал на ушко. И ретировался после. Все оставались, в итоге, довольны таким раскладом, а, заодно, друг другом: руководство ЖЭКа ЦЕНТРОМ, а ЦЕНТР – руководством ЖЭКа. Люди не встревали в их междусобойчики. А зачем? Всё равно, правда далеко-далеко затерялась, где-то там… «Ау – не докричишься». И скрылась с глаз людских долой. Она там, где и людей-то нет. Она в словах: расплылась, растерялась и забылась в итоге совсем. Напрочь…
Да и кому она нужна-то – правда. Без неё спокойнее…
Так и жили…
- У меня унитаз потёк, милок, - жаловалась одна, неказистая с виду старушка, сантехнику ЖЭКа.
- Придём, посмотрим, - спокойно заявлял тот.
- Тык, две недели, почитай, идёте. Плачу; справно. А в туалет – не зайдёшь… Бабкины смотрины… Не жись, а мученье настало. Помереть хочу, да Бог не даёт. Рано, видать. Мало пожила.
- Заяв много. Я – один. А очередь… Уууу! – дал паровозный гудок сантехник, поигрывая пультом от старенького телевизора, которого не было в наличии лет пять уже кряду.
- Я ведром нужду смываю. Как же так, а? – добавила на автомате, вошедшая старушенция, очевидно, наивно предполагая, что её слова проберут-таки сантехника.
- А-а… Бывает, - не прекращая сидеть с безучастным видом и раскачиваться на стуле, парировал тот. - Когда, говоришь, началась течка-то? – лениво повернул голову сантехник в сторону вошедшей. Но со стула всё равно не встал. Прирос, как чага к дереву – не оторвать…
Бабуля заметила слабый отклик, но он оказался без продолжения. Сантехник с умным видом смотрел теперь в окно. Старушка покусала губы-ниточки и начала по-новой свой разговор:
- Да то-то и оно, что две недели уже как. И всё сладу дать не могу. Звоню сюды – и ни в какую… Что теперь будет-то, а?
- Ты записалась в журнале у инженера, бабуль?
- А это куда, милай?
- В соседнюю дверь. Крашеную.
- Тык, она закрыта, кажись…
- Точно? Дёргалась?
- Да. Дошла до ручки. И уж дёргалась. Так дёргалась. Сил моих нет боле. Дальше направь тепереча в поход… Куды идти-то? Уж маюсь, маюсь…
И бабуля принялась утирать слёзы, проступившие на глазах. Голос её задрожал. «Сердобольного» сантехника это действо проняло. И он растрогался.
- Да уж дошла, бабка. Куда ещё-то, - ухмыльнулся он. - Ладно, придём с Колянычем сёдня. Готовь два стопаря и поллитру. Уговорила! Посмотрим твою течку-утечку, - миролюбиво произнёс сантехник, продолжая сидеть и раскачиваться.
- Ой, спасибо, родный! Вот счастьем-то одаришь, - принялась кланяться бабуля, чуть не до земли кидая поклоны, расчувствовавшемуся, как ей показалось, по такому случаю сантехнику.
- Ты лоб не расшиби, заранее. Чё уж так в разнос-то пошла. Чай, не перед иконой.
- Тык, а я уж и в церковь сподобилась, - встрепенулась старушка. В глазах её замерли слёзы радости.
- Пошто? - искренне удивился сантехник со смешной кличкой Партия.
- А как иначе-то? Все под Богом ходим. Просила Ангела Небесного, заступника нашего, чтоб помог. Вот, видимо, и помог. Проняло всё же и его.
И бабка вновь перекрестилась и запела осанну{1}, кланяясь до земли. Получилось торжественно, как в церкви. Не хватало разве что паникадила{2}… И эффект был бы исключительно полным. Но Партии, отчего-то, не понравилось. Он сморщился, ища в этот момент в уме план дальнейших действий. Не отыскав, в итоге, ничего путного, всё-таки решил осадить пыл ретивой бабули, которой никак немоглось спокойно переговорить с ним, договориться об оплате за дополнительную услугу. И тихо-мирно разойтись.
- Да ты чего, бабка? Не в себе что ли – мелешь, что ни попадя. Крестишься, как в храме. Поклоны покой-то бьёшь тутова. Хоры устраиваешь. Итак, тошно, после вчерашнего. Ты ещё добавляешь. На кой, чёрт…
- Не поминай окаянного, лиходей. Язык как повернулся, а? Сам – рогатый чёрт. Прости, Господи. Тьфу, на тебя, нехристь. Тьмы Египетской не видал.
- Да видал. Чё не видал-то. Бывал я там.
- Как так? - округлила глаза бабка, став враз похожей на сказочницу.
- По путёвке…
- Ха-ха-ха, - засмеялась старуха. И добавила, грозя крючковатым пальцем: - Ты понял, о чём я, хитрец.
И опять принялась истово молиться, закрыв даже глаза при этом. Неожиданно Партии почудилось, что он пребывает и не в комнатушечке вовсе, а в часовенке, пахнущей восковыми свечами. Сантехник от страха закрыл глаза тоже и стал перебирать в уме молитвенные слова. Не найдя ничего более подходящего, чем слово «Боже», он его и напел сорок раз кряду. Затем открыл глаза снова. Но это не помогло. Старшука по-прежнему стояла напротив с закрытыми глазами и шевелила губами, с которых слетали молитвы.
Единственное, что пришло в голову Партии, это задать вопрос-просьбу:
- Перестань, прошу… Э-э, как тебя?
- Мать Матрона я, - тихо ответила старушка, по-прежнему, не открывая глаз.
Но Партия услышал и отозвался:
- Хорошо хоть не Магдалина святая. Зачем поклоны-то бьёшь всё, а, мать Матрона?
- Но ведь ты откликнулся же, милок? Помочь обещался…
И это были её последние слова. Матрона пошла прочь, осторожно прикрыв за собой дверь. Наверное, чтобы не потревожить невзначай сантехника, который, чего доброго, мог ещё и передумать.
- Эй, бабка, эй! Ты куда! – выкрикнул он через мгновение, выбежав из бытовки. Но старушку митька прял, как говорится.
Партии ничего иного не оставалось, как только посмотреть вслед удаляющейся бабуле изумлёнными глазами и выдохнуть:
- Да-а. Пилотам нынче не работа. Не до полётов им теперь.
Каким-то необъяснимым образом, Матрона оказалась уже возле соседнего дома, до которого было расстояние никак не меньше добрых ста метров.
- Чудеса, да и только! У неё, что, крылья сзади?
- А ты, как думал, Партия? – вдруг раздался голос инженера. Только он был глухой, голос этот, как из бочки, что стояла себе, бесхозная, в бытовке. Бочка были никому не нужны, а выкинуть – себе дороже. Лет десять назад в ней хранилась краска, которую списать списали, но бочку в отчётности не указали, а посему, она до сих пор висела на балансе. И потому, выбросить железяку было крайне затруднительно, если вообще возможно. Поэтому, все делали вид, что её нет, хотя, подчас и кое-кто с непривычки или забывшись, разбивал ноги или утыкался в неё носом.
В итоге, к ней привыкли. И относились, как к чему-то живому, что стоит себе неприкаянно в углу, занимая своё место…
Партия повернулся, но никакого инженера рядом не увидел вовсе. «Странно», - пронеслось в голове.
- А где инженер? – но сантехнику никто не ответил. Только эхо прозвучало в бытовке, где стояла в углу пустая бочка.
Партия подошёл к ней, посмотрел внутрь, словно проверяя, нет ли там, не дай, Бог, кого. И, глядя в бочку снова, ухнул, как сыч:
- А где хоть она живёт-то? Не понял… Не сказала, ведь! …Во, жизнь! Покоя ваще нигде нету. Ни на работе, ни дома. Это что ж за хрень-то такая? А? Нервы-то надо какие иметь? И канаты не выдержат. Если только тросы стальные… Матрона… Имечко-то, какое. Стоп. Стоп, - зачесал он в голове, запустив в свою нечёсаную гриву всю пятерню, - что-то такое слыхал я про Матрону… Однако, имечко…
- Партия! Эй! Просыпайся! - в самое ухо прокричал инженер, приложив для боль-шего прояснения сознания своего подчинённого свёрнутый в трубочку журнал посещений.
- Я? Что такое?
- Да, ничего… Ещё такое повторится – уволю к чёртовой матери. Понял?
Партия молча кивнул, осознавая свою оплошность.
- А сейчас к бабке пойдешь в шестнадцатую. Заказ на неё, - и многозначительно ткнул указательным пальцем в журнал.
- Это Матрона, что ли?
- Чего?! Совсем очумел от пьянства, да? Какая ещё Матрона? Светлана Максимовна её звать. Вот, почитай, чёрным по белому. У меня в журнале. Да задницу от стула оторви, наконец. Прирос, что ли?
И инженер начал тыкать в лицо Партии засаленным журналом. Заглядывать туда Партии ужасно не хотелось. И он оттолкнул ненавистную руку, столь некрасиво обошедшуюся с его физией.
Инженер, после такого нелюбезного жеста, совсем взъерепенился и, почти что, вошёл в раж:
- Вот что я тебе скажу, разлюбезный Партия. Ещё один такой раз, и ты можешь смело проститься с этим местом. Ставить на этой работе крест.
И начальник, что есть силы, пнул по стулу, на котором сидел Партия. В пинок он вложил обиду на горьких пьяниц, которых люто ненавидел. А затем журналом помахал в воздухе так, что получился крест.
Партия тут же вскочил с места, выпучив глаза и прошептав: «Матрона», а затем, развернулся и, ни слова не говоря, метнулся в шестнадцатую. Как обещал Матроне, которую увидел во сне. По пути, он думал, а к чему бы ему привиделся такой сон?
На пороге его и впрямь встретила старушка из видения. Удивившись больше прежнего, Партия уставился на неё во все глаза, перекрестился, сделал все работы «на ура» а, перед уходом, ещё и поклонился в пояс…
- Чудны дела твои, Господи, - только и промолвила, сбитая с панталыку Максимовна. Она в ответ перекрестила спину странному сантехнику. А тот быстро ретировался, так и не произнеся ни слова за всё то время, пока был у неё.
Выйдя на улицу, Партия снова прошептал едва слышно: «Матрона». И мысленно дал зарок не пить никогда…
Но вечер был томительно длинным. Выпить хотелось со страшной силой. Ещё даже больше, чем обычно. Из-за тех событий, что произошли. Да и Ленин, брат его, так настойчиво звал. Партия плюнул на зарок, и вновь поддался соблазну…
Больше уже остановиться он не смог.
Вот ведь какая штука, жизнь… Желаем одно, а происходит зачастую совсем иное. И как слаб бывает человек, так падкий на соблазн.
Осанна{1} – торжественное или молитвенное восклицание, означает «помоги» или «дай счастье».
Паникадило{2} – церковная люстра.
2010 – 2013
Фото из инета.