Белеет парус...

Ирина Ракша
 И.Е. Ракша - студентка Всесоюзного Государственного института кинематографии (сценарный факультет)

                Ирина Ракша

                Из цикла «Штрихи к портрету времени"

                БЕЛЕЕТ  ПАРУС...

                новелла

Когда порой мы говорим о русском романсе или русской песне, то стоит лишь произнести их название, или хотя бы одну строку, как в памяти тотчас всплывает знакомый мотив. Вспомните, например, Лермонтовское стихотворение: "Белеет парус одинокий... в тумане моря голубом…" Или народную песню: "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан, не входи, родимая, попусту в изъян…». И мелодия уже рождается и сама невольно звучит в уме. Как говорится, она уже тут как тут, уже на слуху. Именно к таким произведениям  относится почти всё, написанное прекрасным музы¬кантом начала Х1Х  века, композитором Александром Евгеньевичем Варламовым. Его имя, конечно, известно. Оно порой звучит под сводами различных концертных залов России, постоянно - в концертах русской камерной музыки. Однако, что греха таить… с годами  всё реже. Впрочем, как и сами камерные концерты. И  к сожалению далеко не все, особенно молодые, знают о чрезвычайной судьбе этого человека.
Холодным ноябрьским утром 18О1 года в небогатом Московском особнячке на окраине   
в семье отставного офицера Евгения Варламова, молдаванина по крови, родился мальчик. Роды, как и полагалось тогда, происходили дома. В спальной, рядом с роженицей хлопотали повитухи и няни. Потом приглашался священник. И новорожденный сразу же, при крещении, был наречен  Александром, как родители заранее и намечали. Из деревни тут же была вызвана и добрая, опытная крепостная  кормилица. Она с первых же дней просто влюбилась  в прелестного малыша, «Александра свет Евгеньевича». И уже не чаяла в нём души, может даже поболе родной его матушки. Очень скоро именно кормилица заметила, что «дитяти-то этот  необыкновенный», что он – «дар Божий". Оно - и правда. Месячный крошка, выслушав, например, пропетую нянюшкой колыбельную песенку, тут же её «пропискивал», повторяя звуки точь в точь. Потом "гулил" эту мелодию. Да так явственно, что вокруг все домашние только диву давались.  Дальше больше. Мамаша его, например, занимаясь за роялем музицированием, специально и постоянно просила приносить младенца в залу "для прослушиваний". И прослушивания и пение при ребенке стали в доме нормой.
          Ну, а с двух лет малыш Сашенька уже осознанно исполнял под мамин  аккомпанемент любые песенки. И казалось, без музыки не мог буквально и дня прожить. Когда же мальчику минуло шесть лет,  «вундеркинда» Сашу Варламова (как теперь его называли), специально пригласили петь в церковный хор, на клирос. И даже «положили жалованье». И регент был им очень доволен. Крошечный мальчик в бархатном синем костюмчике с большим белым воротником буквально всех умилял, поражал своим  ангельским голосом. А в семь-восемь лет он освоил уже несколько инструментов - прекрасно играл на фортепиано, флейте, гитаре и скрипке. В этот период отнюдь не богатые Варламовы не жалели денег на обучение любимого сына. А педагоги даже затруднялись ориентировать родителей  - к чему  более способен их мальчик – к вокалу, музицированию или... да-да, сочине¬нию собственных композиций. Ибо с годами Саша все  более  увлекался  сочини¬тельством. Легкие вальсы, кадрили, полечки  так и выпархивали с клавиш, словно бабочки, из-под его тренированных пальчиков. Обожал Саша и  литературу. Особенно поэзию. Запоем читал стихи. Много их знал наизусть. Достаточно  сказать, что  его  современниками  были Пуш¬кин, Дельвиг, Жуковский. Их поэзия постоянно печаталась во всех журналах.
Однако, судьба сделала выбор сама. Чистый, до боли чувственный голосок Саши Варламова услышал находившийся тогда проездом в Москве знаменитый петербургский композитор Бортнянский. Пение «гениального», как все  говорили в свете, мальчика настолько потрясло маэст¬ро, что он почти потребовал от семейства Варламовых переехать к нему в северную столицу. "Для выс¬шей миссии". Для будущего не только ребенка, но всей русской музыки. И вот Сашеньку, не полных десяти лет от роду, определили в Санкт-Петербурге в штат самого главного церковного хора России. Он  стал официальным  певчим, солистом Придворной  царской  капеллы. А учителем его стал сам профессор Бортнянский. Порою композитор даже специально писал музыку "под голос" своего маленького, прилежного любимца...Так пришла к Саше Варламову первая серьёзная слава. Да такая, что о "русском соловье" прослышали даже в Европе. Его приглашают петь  в  Голландию, в  Гаагу, в главный Православный храм. И он, и родители,  разумеется, с радостью  соглашаются. Ещё бы! Такая удача! И переезжают в Европу. Растет концертная слава ребенка, а вместе с ней  растут и гонорары - доходы  всей семьи. И очень скоро маленький музыкант становится тем, что в прошлом веке и мы, и Европа называли именем юного итальянца - "Робертино Лоретти". А слава Саши Варламов была, пожалуй, даже поярче и шире, чем Робертино. Только жаль, что два века назад  не существовало еще достойной его соловьиного дара – звукозаписывающей аппаратуры.
 А занимался Саша вокалом увлеченно и даже, можно сказать, иступлённо. Работал целыми днями без устали. Пел, и в соборах, и в концертах "не умолкая". Однако, шло возрастанье, мужанье подростка и …все более приближался очень опасный период в его жизни  - время неумолимой ломки юношеского голоса. Когда петь вокалисту категорически запреща¬лось, чтобы не сорвать хрупкие, драгоценные голосовые связки! Но теперь уже рядом с Сашей не было любящего учителя  Бортнянского. А семье в Европе все более и более нужны были деньги. И Сашу продолжали даже возить в иные города на гастроли с концертами. Конечно, любящие родители всё успокаивали и сына, и, главное, самих себя – ну ещё немного, ну ещё несколько выступлений – и уж тогда - всё, и достаточно. И Саша послушно пел, пел и пел.
 Пока однажды в соборе на утренней литургии не раз¬разилось страшное. Когда голоса детской хоровой капеллы и ангельский голосок русского  солиста, воспарили к беломраморным сводам, к расписному Божьему Лику Христа, Саша вдруг осекся, поперхнулся и…онемел. При самой высокой ноте его связки не выдержали напряжения. Мальчик попытался было продолжить звук, но лишь захрипел. Беспомощным, испуганным взглядом обводил он стоящих рядом нарядных мальчиков-хористов, и регента напротив, и всех присутствующих в соборе. Господи, неужели это страшное всё же случилось с ним?! Трагедия всё же настигла? Нет, нельзя, нельзя было так искушать Бога! Он стоял ошеломлённый, с поникшей головой. И в глазах застыл недоумённый испуг.
Больше Саша не мог произнести ни звука, ни слова. Речь и даже шепот пропали полностью.
 Все это так пот¬рясло ребенка, что у него случился буквально припадок, нервный шок, и он надолго слег в постель. А вокруг неутешно сокрушались и несчастные родители, и близкие, и вся, как принято говорить, музыкальная общественность, неожиданно потерявшая «русского соловья».
 Не смотря на усилия лучших немецких врачей, дар речи возвращался к Саше очень медленно. А  когда, наконец, первые звуки всё же прореза¬лись, всем стало ясно:  Божий дар -дивный певческий голос ребенка пропал навсегда. И эта утрата подкосила подростка, даже изменила его характер. И впредь всю жизнь Александр Варламов будет говорить с миром уже тихим, чуть сдавленным, "камерным" голосом.
Однако жить было надо, сбережения таяли. И семейство Варламовых возвращается в Россию. Сперва в Москву, уже отстроенную после  страшных пожарищ наполеоновского нашествия. А затем в Петербург. Но Саше надо начинать работать, зарабатывать, У одаренного юноши нет вопроса в выборе профессии,  конечно же - музыка! И в свои восемнадцать  лет он становится  просто педагогом, начинает учить  богатых детей  вокалу. Но одновременно он работает и дирижером взрослого хора. А ещё подрабатывает на концертах, как гитарист-виртуоз. Но как раз в этот психологически сложный  период жизни, начинает все ярче и ярче проявляется  его  композиторский  дар. Прекрасные стихи его блистательных  современников-поэтов, напечатанные  в  газе¬тах, журналах, книгах повсюду громоздятся в его кабинете. На их покупки он никогда не жалеет денег. Не пропускает ни одной стихотворной новинки. Посещает поэтические вечера. И на каждое полюбившееся стихотворение Александр принимается с азартом и даже с жадностью сочинять музыку. Его трепетная, романтичная и ранимая  душа му¬зыканта, угнетенная нездоровьем, стала находить выход в лиричных созвучиях, в прекрасных импровизациях. Одно за другим он создаёт великолепные мелодии на стихи великолепных поэтов, которые ему так хочется спеть самому. «На заре ты её не буди, на заре она сладко так спит…», "Вдоль  по улице метелица метет, за метелицей мой миленький идёт…", "Ты не пой  соловей". Эти  талантливые  романсы, почти всегда  грустные, полные печали и размышлений о жизни и о судьбе, начинают печататься в музыкальных журналах, в нотных сборниках, становиться всё более известными. И вот уже их поют лучшие русские исполнители, и в концертах, и в дворянских салонах.  Имя Варламова, как композитора,  всё крепнет и ширится. Но надо сказать, желание петь самому никогда не оставляло Александра. И действительно, с годами он сам пытается петь, старается как-то «наладить горло». Только поёт он теперь очень камерно, тихо. И только дома, только друзьям. Как раз к этому времени относится и его несбывшаяся мечта о любви, о своей семье. Знаменитый  романс "Отойди", на слова А. Бешенцева,  он посвятил предмету своей горячей, но безответной любви  - Машеньке -Марии Александровне Рамбелинской. Страстные и горькие слова, через песню, он адресовывает именно ей: "Отойди, не  гляди... /Денег нет у меня. Один крест на груди./ Для меня ли твоя красота, посуди?../ Мне блаженства  с тобой не дадут, не дадут. /А тебя с красотой - продадут, продадут..."  И, правда – блаженства не дали. И «продали, продали»…
 Только в Храме, только у Бога он теперь находил отраду. Да ещё, разумеется, в музыке, в чувственном сочинительстве, которым он занимался всё больше и больше. И писал, писал - и романсы, и песни. Всего композитором было за жизнь написано около двухсот музыкальных  произведений. Одно другого мелодичней и ярче, ибо щедрая Божья Длань над ним, православным, не смотря ни на что, была простёрта всегда, с рожденья до самой смерти.
 …Между тем,  повседневная жизнь Александра Евгеньевича неуклонно приходила в упадок. И он этому не очень сопротивлялся. Стал пить, потерял интерес к преподаванью, стал даже нищать. Поскольку душой трепетной, чувственной,  всё никак не мог смириться с судьбой неудачника, "певца без голоса", с долей автора романсов, которые сам не мог исполнять. А мысль о том, что певцы-исполнители приходят и уходят, а бессмертная музыка остаётся навечно – его нисколько не утешала. И хотя его мелодии  звучали уже повсюду, и в бедных домах, и в светских салонах - денег это почти не приносило. Платили лишь за первую нотную публикацию.
В 18З2 году Александр  Евгеньевич Варламов, уже влача на съёмной квартире скудное существование, испытывая одиночество и душевную пустоту, однажды наткнулся в каком-то журнале на публикацию стихотворения малоизвестного тогда поэта Михаила Лермонтова. Оно называлось - «Парус». Стал читать его со всё нарастающим интересом. Раз и другой, и третий. «Белеет парус одинокий/ В тумане моря голубом._/Что ищет он в стране далёкой?/ Что кинул он в краю родном?»  Поэтические строки  были написаны словно о нём. Ведь и он был словно мятущийся парус. Россия, Европа, и снова - Москва, Петербург... Парус, не нашедший ни личного счастья, ни мирной гавани. Лермонтовские стихотворные образы показались ему столь свежими, столь чистыми, и так созвучными его собственному настроению, что Александр, растопив камин в холодной комнате и сев к роялю, вдохновенно и очень скоро написал к ним прозрачно-светлую, и упругую мелодию. Чиркая гусиным пером по линованной нотной бумаге, нанося  ноты и музыкальные знаки, он порой замирал в раздумье, слушал треск огня в камине, потом быстро-быстро брал на клавиатуре аккорд за аккордом, и комната наполнялась не только звуками, а словно вольным и синим простором, свежестью моря. И себя он уже ощущал свободным, уверенным парусом, полным ветра, и смело летящим под небом сквозь бурю.
Играют волны, ветер свищет,
И мачта гнется и скрипит,
Увы, он счастия не ищет,
И не от счастия бежит!
 Под ним струя светлей лазури.
 Над ним луч солнца золотой,
 А он, мятежный, просит бури,
 Как будто в бурях есть покой!

…Несмотря на популярность его мелодий, умер Александр Евгеньевич в сорок семь лет  очень тихо и незаметно для света. Даже для полусвета,  в которые, впрочем, он особенно и не был вхож. В то время как его бессмертные романсы и песни, то и дело теряя имя автора, с годами  становились классикой, даже порой объявлялись в печати, как бы "народными", о самом композиторе забывали всё больше и больше. В скромном некрологе 1848 года было лишь сказано, что «композитор умер от чахотки горла". Не лёгких, как это обычно бывает, а именно горла, - дивного "музыкального инструмента", который когда-то маленький вундеркинд Саша так легкомысленно погубил. И который потом известный композитор Варламов всю жизнь безуспешно старался реанимировать, оживить.
Однако до нас даже сквозь море десятилетий дошёл-таки, по волнам времени, его Небесный музыкальный дар. Он и сегодня с нами, как белоснежный лермонтовский парус, полный ветра и сил. Парус, который так искал счастья!
 
Ирина РАКША