Тихим летним днем Корнеевы шли с почты после переговоров. Звонила дочь, просила приехать в Новосибирск посторожить квартиру, пока они с мужем и сыном слетают в отпуск на Юг.
- У нас здесь такое творится! На второй день всё из дому вынесут. И сигнализация не поможет. Это город, мои дорогие!
- Езжай, отец, - сказала Алексею Ивановичу жена Ольга Михайловна. – В кои-то веки зятю отпуск летом дали.
- Может, сама поедешь? А я на хозяйстве останусь.
- Я бы – с радостной душой, да, сам знаешь, мне зубы долечивать надо, раз уж начала. Потом ещё протезирование. Долгая песня. А ты совсем засиделся - езжай.
Пришлось ехать.
В утренней электричке было тихо и малолюдно. Алексей Иванович глядел в окно. За мутным стеклом проплывали холмы, поля, березовые колки; проносились деревушки, полустанки; пролетали переезды с опущенными шлагбаумами.
Из мечтательной полудрёмы его вывел тихий женский голос:
- Дедушка, можно мы к вам пересядем?
Он поднял голову. Две румяные краснощёкие молодухи с тяжёлыми сумками и бидонами стояли перед ним.
- Да пожалуйста, девчата. Ради бога! А там что, дует?
- Какое там «дует»! Сейчас насядут евсинские да дорогинские «новосёлы».
Начнётся…
Что «начнётся», Алексей Иванович понял позже.
Народу в вагоне прибавлялось. В основном это были помятые, запитые личности неопределённого возраста. Кто, угрюмо глядя в одну точку, молчал; кто, похмелившись какой-то дрянью, расслабленно-осоловело поглядывал в окно; кто перебрасывался в карты; кто всё ходил в тамбур курить; кто слонялся по вагонам то ли в поисках знакомых, то ли в поисках приключений.
Пьяная ругань, хриплый кашель, шлёпанье засаленных карт слились в какой-то монотонный гул потревоженного осиного гнезда.
Запах давно немытых тел, перекисшего пота, мочи, сивушного перегара, дешёвой колбасы, скверного табака, ещё чего-то, - всё это сгустилось в тошнотворный букет.
- Пока доедем, сами этой псиной провоняемся, - в сердцах ругнулся Корнеев.
- Вот они, обормоты, - злобно шептала ему попутчица постарше. – Понаехали на нашу голову! У себя в городе всё пропили, обменялись сюда. Пьют, гуляют, работать не хотят.
- Те ещё хозяева! До Нового года картошки не хватает, - поддержала ее младшая подруга. – Зато весело живут. И никакой заботушки не знают.
- Куда ж они едут?
- Куда, куда – в Новосибирск.
- Зачем?
- В городе-то легче им прокормиться. Где спопрошайничают, где украдут чего, а то бутылок пустых наберут…
- Что ж, неужели все такие? Например, вон те с детишками едут…
- Такие же!
- А зачем же детей везут в такую рань?
- Как зачем? По расчёту: с детьми выгоднее милостыню просить. Ведь наш народ жалостливый.
Алексей Иванович согласно кивнул головой:
- Это уж точно. Жалостливые мы.
В Бердске в вагон вошла кампания прилично одетых парней.
Привычно поморщившись от вони, они сразу же, по-деловому подняли окна, грозно цыкнув на попытавшихся было протестовать вонючек. Холодный сквозняк загулял по вагону. Зато стало легче дышать.
Попутчицы Корнеева, кутаясь в платки, продолжали:
- Сегодня ещё тихо да спокойно едем. Без драк, без ругани, без происшествий. А то в феврале у меня новую шаль сдернули. Соседа нашего недавно избили, деньги отняли – он мёд в городе продал.
Таких рассказов у женщин хватило до самого Новосибирска.
Огромный недавно отремонтированный великолепный Новосибирский вокзал сверкал полированным гранитом, стеклом, мрамором и металлом. Солнечные блики весело играли в ослепительно вымытых окнах и витражах.
Алексея Ивановича встретила дочь Лена, красивая и нарядная как артистка.
Они шли по привокзальной площади мимо многочисленных бродяг и пьянчужек, брезгливо сторонясь чумазых попрошаек, уклоняясь от привязывающихся цыганок, таксистов, валютных менял.
- Да сколько их тут! – в искреннем удивлении воскликнул Алексей Иванович.
- Про кого это ты, папа? – рассеянно переспросила дочь.
- Вон, людишки эти…
- А, ты про них… Алкашня!
Мы тут все уже к ним привыкли. Не замечаем…
- Милиция-то куда смотрит, а, Лена?
- А что милиция сделает? Не обращай внимания. Это город, папа!
На машине добрались они до места за четверть часа. Всё это время Алексей Иванович искренне любовался тем, как ловко и умело дочь вела машину в жуткой для его провинциального водительского опыта уличной сутолоке.
- Да, повзрослела дочь, - думал старик, вспоминая, какой взбалмошной была Лена в детстве.
- Вот и наш дом.
- Красавец!
- Ты же у нас здесь ещё не был, на новой квартире?
- Не был.
- Мама-то была.
- Она рассказывала…
Лена, отперев мудрёные замки на двух дверях, пропустила отца в просторную прихожую.
Хотя Ольга Михайловна и рассказывала мужу о новой квартире дочери с зятем, Алексей Иванович и не думал, что так крепко и зажиточно живут молодые. Всё дышало достатком, красотой и комфортом.
Лена провела его по квартире, все показала. Огромный дог неотступно следовал за ними.
- Это Джек. Ты его не бойся. Он тебя признал за своего.
Алексей Иванович помылся с дороги, немного вздремнул. Потом пришел из школы внук, стал показывать деду свои коллекции наклеек, учил играть на компьютере. За два года Вадик вырос и окреп.
Пришел с работы зять. Сели ужинать. Засиделись допоздна.
Не мудрено, что после такого дня Алексей Иванович долго не мог заснуть.
Дорожные впечатления, суматоха встреч, плотный ужин, разговоры, воспоминания – всё это выбило его из привычной колеи.
Старик ворочался, кряхтел, вздыхал. В комнату заглянула дочь.
- Как ты, папа?
- Да вот, смех сказать, уснуть не могу. Уж на что - на что, а на бессонницу я отродясь не жаловался. Мы люди простые.
- Только-то и делов: заснуть не можешь? – участливо улыбнулась Лена. – Сейчас принесу чего-нибудь успокоительного.
Вернувшись через минуту, она дала отцу две маленькие таблетки.
- Ты их не глотай сразу, а рассасывай.
Он послушно стал рассасывать сладковатые таблетки.
Дочь положила ему руку на лоб.
- Температуры нет. Это ты с непривычки переволновался: дорога, встречи, то да сё. А тут еще Вадик сопит под боком. Надо было тебе в Генином кабинете постелить. Правда, там диван короткий. Да и Геннадий не любит этого.
- Строгий он у тебя! – с уважительным одобрением сказал Алексей Иванович.
- Будешь строгим. Должность-то вон какая…
Она взглянула на кровать, где разметался во сне Вадик.
- Надо было Вадьку туда положить!
- Да что ты, доча! Мне и здесь хорошо, с внуком. Не беспокойся.
- Ну, ладно. Мы уедем – отоспишься, - она поцеловала отца, поправила у сына сбившееся одеяло и вышла из комнаты.
- В мать пошла: красивая, ласковая, хозяйственная, - любовно подумал старик. Он вспомнил о жене, стал думать, как она там управляется дома одна.
Так думал он, думал, и не заметил, как уснул.
Утром его разбудил стук собачьих лап по паркету. Алексей Иванович открыл глаза. Огромный дог, мельком взглянул на старика, подошёл к кровати внука и стал тянуть с него одеяло. Тот, спросонку не открывая глаз, изо всех сил вцепился в свой край.
- Джек, уйди! Пош-шёл ты, гад! – Вадик яростно отбивался, пытался ударить пса ногой, но тот уворачивался, рычал с притворной свирепостью и таки стянул одеяло с юного своего хозяина.
- Дедуля! Будь другом, выгуляй Джека, - жалостливо взмолился внук. – Спать охота!
- Ладно, чего уж там, - с готовностью согласился старик. – Всё равно мне больше не заснуть. А где ж его выгуливать-то?
- Да он сам покажет, - пробормотал внук, уже засыпая.
В прихожую, когда он осторожно бренчал цепочками, ключами и задвижками, выглянула дочь. Всё сразу поняв, она искренне возмутилась:
- Вот Вадька – жулик! Тебя уговорил.
- Да ничего, Лена. Не ругай его. Пусть ребенок поспит. Пёс-то ваш смирный? На людей не кидается? А то, может быть, намордник на него надеть?
- Не надо. Он у нас смирный!
С трудом поспевая за Джеком, вышел Алексей Иванович во двор, залитый утренним солнцем и свежестью.
- Славный будет денёк, - отметил он про себя. Пёс нетерпеливо прыгал рядом, дурашливо хватал зубами поводок.
- Да подожди ты! Не дёргай! Уморил, идол.
Алексей Иванович отцепил его, и тот унёсся в бурьянные заросли пустыря.
Старик сел на скамейку у спортплощадки, перевёл дух и стал разглядывать огромный дом, где теперь живёт дочка с семьей.
Десятиэтажная громадина в семь подъездов подавляла и восхищала.
- Это сколько же народу здесь живет! И всем есть-пить надо. Каждому работу давай. Одно слово: город.
Мысли его приобрели мечтательный, лирический настрой. Он думал, что вот он, Алексей Корнеев давно живёт на белом свете, помнит послевоенный голод и разруху, бараки и землянки. Он искренне рад за всех этих живущих в городском комфорте и культуре людей. Жаль только, что старикам, сполна хлебнувшим горя, тягот и печалей, уже недолго доведётся в этом чистом обиходе жить, нянчить внуков, радоваться достатку. Их время ушло. Ну да ничего. У каждого своя планида, своя юдоль и своё счастье.
Всем хорошо не будет, счастья на всех не достанет.
Он вспоминал, как трудно, потихоньку, не так скоро, как хотелось всегда, но жизнь улучшалась.
Жаль, что веку отмерено каждому из нас немного. И не дождаться, видно, порядка и справедливости на родной земле. А последние годы? Что, разве добавили они лада в стране? Как бы не так!
Если, разве что, как дочка учила, не обращать внимания на пьяниц, бомжей, бродяг и прочий непорядок, то, вроде бы, вот идёт же улучшение, сытее люди становятся. Побогаче живём год от года, чего уж там спорить. Кто работает, тому и достаток. Кто шевелится, тот и живёт. Это справедливо. Дай бог всем здоровья.
Размышления старика прервали какие-то крики и шум. Алексей Иванович повернул голову и увидел, как у мусорных контейнеров рослый сухощавый мужик в потёртых джинсах и рабочей куртке поверх тельняшки отгонял – кого палкой, кого пинками - бомжей, до того тихо-мирно копошившихся в мусоре.
- Ишь ты! – удивился Алексей Иванович, - И здесь конкуренция. Ну, дела…
Прогнав «конкурентов», мужик направился к нему и с улыбкой объяснил невольному свидетелю:
- Вот, воюю третью неделю с этой публикой. Гоняю их, гоняю, ан нет! Опять лезут!
Он присел на краешек скамьи рядом с Алексеем Ивановичем.
- Я ваш новый мусоропроводчик. Здравствуй, батя.
- Здравствуй, уважаемый. Трудная у тебя, однако, работа!
- И не говори, отец.
- А и пусть бы они копались. Помойки тебе жалко, что-ли? Поди, не от хорошей жизни они. Жрать-то им надо. Хоть и пропащий, видно, народец. Пусть копошатся. Не гоняй ты их, добрый человек.
- Ещё чего! Дай им волю – всё разворошат, раскидают. А мне потом за ними прибираться. Вот ещё парочка идёт, глянь,- он показал на двух чумазых пропивушек, направлявшихся к контейнерам.
- Эй, вы! Ну-ка, пошли прочь! – громко закричал он им, грозя палкой. Те послушно и безропотно отправились восвояси.
- Как мухи на мёд! Помойка-то наша богатая, дом вон какой, сам видишь. Тут до меня они с утра до вечера толкались. Пока я гонять не стал эту публику.
Они поговорили о том - о сём. Звали нового знакомого Леонидом, называл он себя беженцем, приехал откуда-то из средней Азии.
- Судьба у меня, отец, трудная. Не приведи господь! Как-нибудь расскажу. А работу эту выбрать пришлось поневоле: служебное жилье дали, комнату в деревянной двухэтажке.
К ним подбежал Джек. Он тяжело дышал, вывалив язык.
- Что, набегался? Ну, пойдём домой. Наши там, наверное, потеряли нас, - сказал Алексей Иванович, поднимаясь со скамейки.
Перед отъездом дочка долго инструктировала Алексея Ивановича, как закрывать дверь на все замки, посторонним не доверяться, никого не пускать, как сдавать на сигнализацию квартиру.
- Это город, папа! – всё повторяла она.
Потом показала, где взять деньги, если понадобятся.
- Да мне что надо-то, - замахал руками Алексей Иванович, - Холодильники полные, диван, телевизор. А барбосу корма хватит?
- Хватит.
- Езжайте, не волнуйтесь, отдыхайте. Набирайтесь сил и здоровья.
Алексей Иванович остался на хозяйстве караульщиком. Полетели дни один за другим. Утром по холодку выводил он Джека на прогулку. Здоровался с другими собачниками. Перекидывался несколькими фразами с Леонидом, с его другом простоватым дворником Уткиным. Шёл, если надо было чего, в магазин.
И спешил, пока не жарко, вернуться домой. Как все грузные люди, он плохо переносил жару. Вернувшись с прогулки, кормил пса, завтракал сам и шёл на северную лоджию, где, лёжа на кушетке, дремал в холодке, читал или просто думал.
Рядом на прохладном линолеуме спал, вытянув длинные мосластые лапы и вывалив язык, Джек. Пёс часто поднимался, шёл на кухню, жадно лакал воду.
Непривыкший к безделью, Алексей Иванович тяготился вынужденным отдыхом.
- Скорей бы жара спала, хоть съезжу в центр; или на старую дочкину квартиру смотаюсь, попроведаю тех славных стариков-соседей Чубаровых. Живы-ли? Выпьем с дедом Семеном по рюмке-другой, сыграем в шашки.
Раньше они с женой часто ездили в гости к молодым. Хотя и квартира у тех была тогда меньше, и жили они победнее да попроще. Зять и тогда работал за двоих, пропадал на службе допоздна. Дочь с матерью, словно век не виделись, всё на кухне шушукались о своих женских делах.
Алексей Иванович целыми днями возился с Вадиком. Внуку тогда было годика четыре – самый забавный возраст. Старый да малый с утра до вечера играли, боролись, читали детские книжки.
Как-то пошли они с внуком гулять. Через час возвращались из парка. Вадик, переполненный впечатлениями, бежал вприпрыжку рядом с дедом. Алексей Иванович с умилением любовался краснощеким бутузом. Была ранняя весна, светило солнце, на припеке таяло.
Вдруг кто-то сильно толкнул старика в спину. Он неловко упал, ободрав о шершавый неровный лёд руки и колени. Пока грузный Алексей Иванович поднимался, только и заметил он, как толкнувший его худощавый парень быстро схватил слетевшую с головы старика шапку и бегом скрылся за углом деревянной двухэтажки.
Случай тот вспоминался потом часто. Не то, чтобы шапку так уж было жалко. Хотя и жалко-таки было: новая, ондатровая, по тогдашним временам - дефицит.
Но осталось в памяти омерзительно-гадкое чувство беспомощности и унижения, когда он стоял на карачках в грязной весенней луже, пытаясь подняться, скользил, опять падал.
Внук плакал, помогая дедушке подняться.
Пришли домой, отмылись от крови и грязи. Успокоились. Ходили в милицию.
Дежурный принял заявление вежливо, но безнадёжно. Ни примет, ни свидетелей.
- Вы не первый и не последний! – сказал он потерпевшему. – Этот район «деревяшек» - всегдашнее наше беспокойство.
Случай тот вспоминался Корнееву часто. С тех пор в город ездил Алексей Иванович неохотно и редко. Только по необходимости. Как в этот раз.
Шли дни. Старик с интересом наблюдал малознакомую и непонятную городскую жизнь.
Вечером, когда жара спадала, он опять выводил гулять собаку, встречал своих новых знакомцев – они обычно к этому времени были навеселе, узнавал от них новости двора. Что в третьем подъезде жильцы купили импортный холодильник последней марки, а он всё не пролезал в двери, пришлось краном подавать в оконный проем, предварительно выставив рамы. Что из шестого подъезда совсем нестарый диван вынесли, вот гляди: мы его быстренько сюда затащили.
- С жиру бесятся люди, - сказал Алексей Иванович. – Хороший ещё диван!
- Их, богатых, не поймешь.
- А у тебя, Леонид, я гляжу, помощники объявились. Родня, что ли, помогает?
- Эти-то? Бабуины. Нет, не родня. Бомжи! Борька и Нинка. Квартиру пропили. Теперь живут здесь у меня, в «моечной». Пустил я их ради бога. Тут им и стол, и дом, и работа. Я документы ведь не спрашиваю. Пусть кормятся. Не убудет. Дом-то вон какой и помойка наша богатая, слава богу. Всем на зависть.
- Молодцы они, я гляжу, стараются.
- А мне что – пусть работают. Может, поумнеют. Они же форменные дураки. Это ж надо: квартиру пропить!
- Жалко. Люди всё ж таки…А ты их бабуинами дразнишь.
- Чего их жалеть, Иваныч. Сами во всём виноваты.
- Не скажи! Попробуй тут удержаться, если кругом соблазны; и днём, и ночью выпивку найти – не проблема. А ведь слаб человек.
- Ну-ну, жалей их…
- Не искушать бы их, слабых-то. За таким народом пригляд нужен. Может, не совсем пропащие, вон у тебя пашут ведь.
- А куда им теперь деваться! Ни документов, ни жилья, ни работы, ни денег. Плюнь ты, Алексей Иванович, на них. А то больше их самих ты за их судьбу переживаешь. Человек сам выбирает. Расскажу как-нибудь я тебе свою жизнь. Не приведи, господь! Никому не пожелаю такой доли. Однако же не сломался, не ослаб, не спился.
- Что ты равняешь, Леонид! Слава богу, ты сильный человек, имеешь внутри себя стержень. А с тех – какой спрос… - проговорил в задумчивости Алексей Иванович и, расстроенный, пошёл домой.
- Как же так, - всё думал он, - пили и прежде. Но чтобы так запиваться, забывая дело, дом, семью, обязанности! Нет, нужна человеку острастка. Ой, как нужна! Иной раз и по рукам надо ударить, что невовремя к бутылке тянутся.
Не всё же её, проклятую, хлестать! Но, с другой стороны, зачем в соблазн вводить этих слабых людей поминутно и повсеместно? Грех, грех это. Зачем такая-то свобода? Зачем им, слабым, свобода? На их же погибель? Удерживать надо, а не подталкивать к пропасти. Укорот нужен, острастка. Пригляд.
«Это город, папа!» - эти дочкины слова часто вспоминались Алексею Иванович.
За месяц невольных наблюдений он уже знал наизусть распорядок городской жизни. С утра выходили из подъездов нормальные люди, с озабоченными лицами; вели сонных, капризничающих детей в садик; торопились на работу. Потом к дому подъезжали солидные машины с торчащими на крыше антеннами; в эти машины загружались важные люди в костюмах и галстуках. «Начальники» - уважительно отмечал про себя Корнеев.
Затем появлялись неведомо откуда личности с опухшими от перепоя рожами. Они никуда не торопились, скидывались на выпивку, потом часами сидели на скамейках вокруг детской площадки, пили, лениво огрызались на упреки и проклятия бабушек, выведших внучат погулять.
Когда к старухам на помощь прибывали молодые мамы и грозили вызвать милицию, алкаши, вполголоса матеря проклятых баб, шли прочь со двора. То ли за новой выпивкой, то ли на заработки (банки да бутылки собирать), то ли спать.
До вечера пьяная брань во дворе стихала.
- Это ещё хорошо, что в соседнем доме ларёк по приёму посуды закрыли. А то они здесь с утра до вечера толкались, - говорил Алексею Ивановичу дворник Уткин.
На попытки Корнеева найти хоть какое-нибудь объяснение почти всеобщему пьянству и безответственности в том смысле, что, может быть, люди от отчаяния пьют, в семье нелады, работу найти не могут, он слышал ответ:
- Работу найти не проблема! Не хотят они работать. Разбаловался народ.
Как-то вечером пришлось Корнееву идти за хлебом. Взятая утром буханка оказалась непропечённой, с какой-то подозрительной клейко-зеленоватой сердцевиной.
Выйдя из магазина, Алексей Иванович подошел к газетному киоску.
В глазах зарябило от пестрых обложек, разноцветных коробок, сигаретных пачек, ручек, конвертов, флакончиков, тюбиков.
Он вглядывался в досадное витринное многообразие, искал то, что ему надо. Но полуобнаженные девицы с глянцевых обложек журналов назойливо лезли в глаза.
- Чего, дед, засмотрелся? Голых девок не видал? - окликнула его разбитная киоскёрша.
Алексей Иванович смутился.
- Да я газету свою смотрю, нет – ли.
- А что за газета?
- Наша районная. «Черепановские вести». Привык я к ней. Хотел почитать, что там у нас в районе нового.
- Тю! Еще «районок» я не продавала! Ты приезжий, что ли?
- Ну да, в гостях у дочки… Квартиру караулю, они всей семьей в отпуск махнули на Юг.
- Простота! Ты что ж сразу всё выкладываешь незнакомому человеку? Я тебе кто? Посторонняя!
Алексей Иванович пожал плечами и пошёл было своей дорогой.
Она взглянула на часы, и, открыв дверь киоска, окликнула его:
- Ты, вот что, милый человек. Мне пора закрывать киоск, так ты помоги мне: я с этими болтами на ставнях замучалась. Ты же не торопишься?
- Не тороплюсь… - послушно отозвался Алексей Иванович.
Им оказалось по пути.
Вера Константиновна (так звали киоскёршу) рассказывала о своей жизни. При социализме работала в строительном тресте сметчицей. Зарабатывала хорошо, больше мужа (были подработки, сторонние заказы). Вышла на пенсию. Трест развалился. Несколько лет жили скудно. Муж болел. Лекарства дорогие. В прошлом году овдовела. Устроилась в этот киоск. С деньгами стало полегче. Не самый приятный приработок (всякие дураки среди покупателей попадаются). Конечно, лучше бы по сметному делу подрабатывать, опыт и знания есть, и в строительстве вроде оживление наметилось.
- Но компьютер освоить так и не смогла. Устарела, - горько усмехнулась она.
Алексей Иванович с пониманием поддакивал ей. А Вера Константиновна, словно радуясь возможности выговориться, продолжала делиться своими печалями.
- Всё б ничего, да у сына плохи дела. Он геофизик. Мотался по экспедициям. Всегда был спирт казенный. Пристрастился к выпивке. Разошёлся с женой. Живет у меня. На работу зовут – он большой спец в своем деле. Но ставят условие: не пить. А он не может уже не пить…
- Да…- вздохнул сочувственно Алексей Иванович, - Пьянка – та же болезнь!
- Кормлю вот сыночка-оболтуса. Сорок лет ему исполнилось. Иждивенцу моему. На сколько меня хватит?
- Он что – не работает?
- Не работает. По специальности не берут из-за пьянки, а на простую работу то ли стыдится, то ли не хочет идти. Ругаю его, горькими слезами плачу. А всё ж сердце материнское – не камень. Разве выгоню я родного сына, или куском попрекать буду. Жалко.
- Как не жалко, Вера Константиновна.
- Так-то он хороший, смирный. И обед приготовит, и постирает на машине. Если б не пьянка!
- Чем же он занимается целыми днями?
- Лежит, скучает. Пришибленный, как вся нынешняя молодежь. 40 лет, а безвольный, словно сломанный. Что с ним будет, как я умру?
Они долго шли в невесёлом молчании.
- Выговорилась, так полегчало немного. Сменим пластинку!
Встретившаяся им парочка бомжей вежливо поздоровалась с Верой Константиновной.
- Знакомые?
- Борька с Нинкой, покупатели мои постоянные… Да меня вся пьянь окрестная знает, все бомжи да шаромыги.
- Что так?
- Они у меня в киоске «Тройной одеколон» берут. Иногда в долг даю, если какого полтинника не хватает. За то и уважают… Я ведь как исхитрилась: кроме хозяйского, ещё и сама беру коробку «Тройного», за день флаконов двадцать расходится. На каждом флаконе имею два рубля (беру на оптовом рынке по девять, продаю по одиннадцать). Вот мне и вторая зарплата.
- Зачем же вы это делаете, Вера Константиновна? – в недоумении спросил Алексей Иванович.
- Зачем-зачем?! Жить-то надо, своего сыночка-обалдуя кормить.
- Грех это…
- Не больший, поди, это грех, чем … - она запнулась, взглянув ему в глаза.
– Не мой, так хозяйский одеколон будут они пить.
- Лучше уж не ваш пусть пьют! Грех не на вас тогда.
- Кто его разберёт, Алексей Иванович, на ком грех…
- Вы же только что рассказывали о сыне, о том, какое горе от пьянки.
- Ты что сравниваешь! Он ещё до одеколона не дошёл. Упаси Бог! А эти – мои клиенты – всё равно пропащие…
- Да не надо бы вам делать этого, - почти взмолился Алексей Иванович.
- Не надо – не надо, - передразнила она его. – А как надо?
- Не знаю…
- То-то и оно. Ну, вот я и пришла.
Они попрощались.
- Ты женат? – напоследок спросила она.
- Да, конечно.
- Жаль. Хороший ты, добрый. Ну, пока!
Оставшись один, Алексей Иванович думал о том, что зря обидел женщину своими рассуждениями и назиданиями. Тоже, нашёлся святоша. Давно ли сам рюмку мимо рта не проносил. Чужую беду рукой отведу… Кабы научить молодёжь умом заёмным жить, чтобы на чужих ошибках люди учились.
Кабы знать, как с этой бедой сладить.
Кабы знать, как помочь людям.
Кабы знать…
Нарастала растерянность. Попытки понять то, что видел и слышал он здесь, казались бесполезными.
Уже не чаял он, когда вырвется домой, займется привычными делами.
Старик скучал по немудреному ладному уюту, по открытым просторным далям за околицей. Он и не ожидал в себе такой чувствительности. Почти до слёз растрогала случайно увиденная сорока на помойке среди взъерошенных и неопрятных городских голубей. Щеголиха скакала сторожко, бочком; торопливо клевала щедрые объедки. Чёрные с зеленоватым отливом перья нарядно контрастировали с ослепительно белыми боками.
- Чего ты, дурочка, с простора сюда прилетела? Лети ты на волю! – мысленно упрекнул он её, и вдруг слезы навернулись ему на глаза…
Вечер был душный, пыльные вихри вздымали тополиный пух, пластиковые мешки летали в воздухе. Наглядевшись на мрачную картину в сполохах мелькавших вдалеке зарниц, Алексей Иванович стал укладываться. Тяжело давила духота. Он едва забылся вязким сном. Снилось что-то непотребное, мрачное, непонятно- гнетущее.
Выспаться ему в ту ночь было не суждено. Один особенно сильный удар молнии расколол небо, оглушительный раскат грома слился с воем, свистом, гудками сработавшей сигнализации десятков машин во дворе. Старик вскочил со своего ложа, ничего спросонья не понимая. Холодный пот заливал глаза, сердце билось с замираниями. Пошатываясь, он вышел на балкон. Огромные первые капли ночного ливня ударили. Налетел сильный ветер, его порывы яростно трепали кроны тополей и кусты сирени. При свете беспрерывного полыхания молний листья деревьев блестели жестяным блеском.
Поняв, что это всего лишь буря, только летняя ночная гроза, старик облегчённо вздохнул мокрую ночную прохладу. Потирая грудину, он глядел и глядел в беснующееся небо. Теперь он знал, что надо делать, знал, что надо ехать домой, надо жить своей жизнью.
Надо только дождаться детей.
Обязанности караульщика не слишком обременяли Алексея Ивановича.Тяготило другое. Без повседневных дел по хозяйству, без привычного круга забот он измаялся и всерьёз заскучал. Он бодрился, искал себе дела. Но в квартире и так всё блистало порядком.
Поэтому он с радостной готовностью согласился, когда Леонид попросил помочь своему дядьке.
- У него в гараже электрический щиток вышел из строя. А сам я, как на грех, не могу отлучиться: начальство лютует, опять грозилось с обходом быть.
- Какой разговор, Лёня! С удовольствием помогу. Совсем затосковал я в вашем городе без дела...
Они подошли к стоящему у соседнего подъезда старенькому «Запорожцу». Седой как лунь, но крепкий ещё, старик подкачивал ножным насосом колесо.
- Дядя Вася, вот я тебе вместо себя помощника нашел. Большой спец по электрике: тридцать лет по этой части. Ну, а я побежал: дела…
Старики, оставшись вдвоём, познакомились. Поговорили о погоде.
- Когда тебе удобно, Алексей Иванович?
- Да хоть сейчас.
- Ну, тогда едем.
Они забрались в «Запорожец». Поехали. Корнеев попытался открыть окно.
- Не открывается оно, Иваныч. Ты уж извини. Здесь недалеко. Потерпи.
- Да ничего…
- Машина у меня заслуженная. От тестя осталась. Свою-то «Ниву» я сыну отдал.
- Новую брать не думаешь?
- Смеёшься? С чего брать-то?! Живём с копейки.
- Пенсию вон опять обещают повысить…
- Надейся на эти повышения! Буду уже, наверное, до конца на этой машине ездить. Сколько мне осталось-то…
- Что-то, Василий Прохорович, ты рановато на тот свет снаряжаешься. Ты же младше меня.
- Я, Иваныч, на металлургическом заводе тридцать семь лет в цехе горячего проката отпахал. Все мои друзья-ровесники перемёрли. «Вредность» есть вредность. Неспроста в пятьдесят на пенсию отпускают нашего брата.
- Тем более: считай, что ты за них за всех дожить должен.
Так, за разговорами, добрались они до гаражного кооператива, целого города на месте бывшего глиняного карьера кирпичного завода.
Осмотрев гараж, Алексей Иванович похвалил хозяина. Просторный, чистый и сухой гаражный бокс состоял из трех этажей: собственно гараж, под ним техническая комната с уголком для отдыха, а ещё ниже – погреб для овощей, картофеля и домашних заготовок.
- А у меня мотоцикл в дощатой сарайке стоит, - виновато сказал Алексей Иванович, снимая крышку электрощитка.
- Какой у тебя мотоцикл, Иваныч?
- «Урал».
- «Урал» - это машина! – уважительно сказал Василий Прохорович.
- Грех жаловаться. Скоро уже тридцать лет будет, как езжу на нём. Бегает ещё…
Алексей Иванович в пять минут сменил перегоревшие автоматические выключатели, подтянул винты и почистил контакты
- Всё, хозяин, принимай работу.
- Ну ты мастер, Иваныч!
- Тут делов – то -с гулькин нос.
- Не скажи. Я б и сам заменил, да боялся под напряжением работать. А обесточивать надо весь кооператив – хлопотно.Заявку в Правление писать.
Они распили бутылку «Старки», закусили, поговорили. Василий Прохорович, смеясь, рассказывал, сколько здесь, «в трюме» было выпито с мужиками в период безуспешной борьбы с пьянством.
- У нас тоже была эта Кампания, - подтвердил Алексей Иванович.
Через полчаса пошли домой.
- Может, автобусом, Иваныч?
- Да ну, - запротестовал Корнеев. – Давай прогуляемся. Вечер-то вон какой славный.
Они шли себе потихоньку вдоль трассы, по которой изредка проносились машины.
Говорили о том, о сём.
Солнце уже село, но было ещё светло.
Их с трудом обогнал едва ползущий на подъёме КАМАЗ. Он натужно ревел. Тент над огромным полуприцепом был обляпан грязью и запылён в дальней дороге.
- Тяжеленько машину нагрузили, однако, - сочувственно заметил Алексей Иванович.
- Из Казахстана мужики. Фрукты-овощи везут, - со знанием дела пояснил Василий Прохорович и хотел-было продолжить рассказ о своём прокатном стане, о друзьях-металлургах, перемерших почти сразу по выходу на пенсию. Но тут их внимание поневоле переключилось на происходящее на вечерней трассе.
Старая, какая-то неухоженная иномарка обогнала КАМАЗ и, требовательно помигав фарами, подрезала его. Грузовик с трудом вывернул и попытался продолжить свой путь. Иномарка снова обогнала его и ещё круче подрезала. Раздался резкий стонущий визг тормозов.
КАМАЗ обречённо замер в облаке солярного дыма рядом с огромным рекламным щитом.
- Вот козёл! – ругнулся Василий Прохорович. – Как мужиков прижал. Наверное, это рэкетиры.
Из легковушки вышли два парня, из кабины КАМАЗа спрыгнул долговязый водитель. У них там, на обочине начался оживленный разговор.
- Да ну, скажешь тоже: рэкетиры… Не ночь ведь ещё, да и город же… Это, наверное, просто знакомые встретились. А что так по-хамски подрезал, это у теперешней молодежи шуточки такие, - сказал Алексей Иванович.
Старики пошли дальше своей дорогой, поневоле наблюдая за событиями на той стороне.
А там «знакомые» вдруг начали уже ссориться, кричать друг на друга. Один из парней сноровисто-резко ударил кулаком в бок долговязому дальнобойшику. Тот, отскочив на полшага, вдруг наотмашь влепил оплеуху своему обидчику, схватил за грудки второго.
Из кабины КАМАЗа быстро, словно черти из коробки, выскочили еще два мужика.
Водитель иномарки, толстопузый верзила, неторопливо, словно нехотя, выбрался из-за руля…
Началась жестокая, страшная драка. Крики, матерная ругань, хряск ударов доносились до ошарашенных стариков обрывками из-за шума проносившихся по трассе машин.
Никто из проезжающих не тормозил, не останавливался.
Через несколько минут ожесточенной схватки дальнобойщики вроде стали одерживать верх. У бандитов крепко держался только толстопузый. Его подельники явно были не готовы к такому яростному отпору. Один из них вдруг вырвался из схватки, подбежал к легковушке, открыл багажник, стал доставать оттуда то ли клюшку, то ли дубину.
Но долговязый камазист успел прыгнуть на крышку багажника, придавил бандиту кисть левой руки. Бедолага взвыл от боли, упав на колени. Долговязый, выхватив у него орудие (это оказалась бейсбольная бита), начал методично охаживать всех троих рэкетиров.
Особенно досталось пузатому здоровяку, который уже было прижал одного из дальнобойщиков к асфальту и колотил несчастного головой о гранитный поребрик.
Но под градом пинков и ударов битой и он скатился куда-то в кусты придорожной канавы следом за своими дружками.
Долговязый дальнобойщик в сердцах принялся хлёстко бить окна и фары иномарки. Его товарищ выдрал из-под капота легковушки пучок проводов и яростно зашвырнул в кювет.
Хрустя разбитым стеклом, победители пошли к своей машине, сплёвывая кровь и весело ругаясь.
Особо не мешкая, они забрались в кабину, «КАМАЗ» взревел натруженным дизелем и, пуская чёрные клубы несгоревшей солярки, тяжело тронулся на подъем.
- Обломились бандиты, не на тех напали, не на тех нарвались, - подвёл итог Василий Прохорович.
Старики в молчании продолжили свой путь.
Алексей Иванович всё никак не мог успокоиться, сокрушённо качал головой.
- Как же так, - начал он приходить в себя, - Ведь город, трасса, ещё светло! А никто даже не остановился. Василий, что это?
- А зачем, Иваныч, останавливаться?
- Как зачем?! Разобраться, помочь правому.
- Ха! Ты что, с Луны свалился? Времена-то какие нынче: каждый сам за себя.
- Жалко. Так и до смертоубийства дойти можно…
- Кого тебе жалко? Этих паразитов жалко? Да их смертным боем бить надо. По всей земле. Нашёл, кого жалеть. Сами не работают, да ещё у других отобрать норовят.
- Калечить бы не надо, - стоял на своём Корнеев.
- Эту публику иначе не вразумить, Иваныч! – терпеливо, как маленькому, внушал Василий Прохорович.
- По молодости они это… По неразумности… Со всех сторон соблазны.
- Ты вспомни свою молодость. Тебе легко было? У тебя, что ли, не было соблазнов легкой жизни?
- Ну, не скажи, Василий. Сравнил тоже. Тогда трудящемуся человеку почёт и уважение, а сейчас недотёпе горемычному – клеймо неудачника да насмешки. Раньше у молодых была возможность выбрать достойный, честный трудовой путь. А теперь – поди честно заработай на достойную жизнь.
- Они видят развесёлую жизнь вокруг, шальную жизнь, полную соблазнов: шикарные машины, казино, бары, дорогие вещи в витринах. И понимают, что честным быть не выгодно. Вот и пытаются словчить, а то и украсть, или отнять, как эти.
- Да, трудом праведным не заиметь палат каменных.
- И вот подумай: целое поколение испорчено, испоганено такой жизнью; развращено бездельем, неверием, безнаказанностью.
- Что ж, всё так безнадежно?
- Рад бы ошибиться, но похоже так. Может, и есть надежда на возрождение, но средства тут нужны сильные. Лечить надо больно и учить строго.
- Не до смерти же, Василий! А то опять перебьём друг друга, как не раз на Руси бывало. Всему миру на злорадную потеху. Терпимее бы нам надо быть друг к другу.
- А если нет уже сил терпеть? Если паразиты одолели? Раньше хоть воры да мазурики таились, какая-никакая острастка была. А теперь – вот они: все на виду. И не боятся ничего. Я всё думаю, неужели властям такой порядок подходит? Почему не объявят войну преступности? Народ бы поддержал.
- Хватит нам войн, друг ты мой! Нельзя так… Ты дай понять человеку, что ему самому спокойнее и выгоднее жить честным порядком. Дай ему возможность жить честно и достойно. И, я уверен, в бандиты подались бы единицы, выродки. И вот уж этих-то действительно: бей до смерти.
- Идеалист ты, Алексей Иванович, мечтатель! Рабочий человек, а рассуждаешь, как малохольный какой-нибудь. Тебя, наверное, они ещё не достали, как нас тут, в городе. Не касалось тебя. А по мне – так смертным боем бить и по всей стране бить. Бить и плакать не давать! Или ты, паразит и захребетник, начинаешь жить по-другому, или тебе каюк.
- Круто берёшь!
- А что делать? Надо наводить порядок!
- Самосудом, как эти дальнобойщики?
- А что ж, если у государства руки не доходят… Самим приходится. Как эти мужики. Они неделями из машины не вылазят, от мазуты да от солярки почернели, вдали от семей потом и кровью зарабатывают свои трудовые. И вдруг – изволь делиться с какой-то поганью. Нет! Бить, бить и плакать не давать! – с яростным ожесточением закончил старый металлург.
Алексей Иванович молчал.
Между тем они дошли до своего дома. Попрощались.
Остаток вечера у Алексея Ивановича прошёл как обычно: ужин, новости по телевизору, прогулка с собакой.
Но мысли об увиденном на вечерней трассе происшествии никак не оставляли его.
- Тебя не касалось, - всё слышался ему упрёк Василия Прохоровича.
- Как бы не так, дружище! Касалось, - думал старик, вспоминая всю свою долгую, непростую жизнь.
Неожиданно ярко опять всплыло в памяти, тот случай, когда с него средь бела дня, когда он гулял с внуком, сдёрнули новую ондатровую шапку. Вспомнилась та особенная, жгучая, едкая обида, чувство беспомощности, растерянности, когда он, неловко упав в полузамерзшую грязную лужу, пытался подняться, скользил и падал опять, а перед глазами его маячила спина налётчика, не слишком даже торопившегося убегать. И как плакал напуганный трёхлетний внук, помогая дедушке подняться.
Вспомнил Алексей Иванович, как в соседнем селе у стариков, живших на окраине, ночью, не таясь, внаглую, мазурики подпёрли хозяевам дверь, и, погрозив в окно ружьём, загрузили всю стариковскую живность: и тёлку, и кабанчика, и шесть овец. И как старики потом были убиты горем, долго хворали.
Вспомнил он рассказы своих попутчиц в электричке о том, какую публику им переселяют из Новосибирска и какую жизнь они, эти «новоселы» ведут.
- Бить паразитов смертным боем! Бить и плакать не давать. Иначе пропадём, Иваныч! – вспомнились опять ему яростные требования старого металлурга.
- Кто из нас прав? – взволнованно думал, ворочаясь в душной постели, Алексей Иванович. - Не он ли? Это ведь страшно, люди добрые!
В начале августа приехали с Юга молодые. Они загорели как папуасы, были веселы и полны впечатлений.
Кончилась вахта Алексея Ивановича.
Напоследок выгуливая собаку, он подошёл попрощаться к своим новым городским знакомым. Заговорил было с Леонидом о своём завтрашнем отъезде, но внимание его отвлёк шум: чуть поодаль громко спорили меж собой подвыпившие Борька, Нинка и незнакомый Корнееву мужик.
- А что, Леня, твоя бригада опять увеличилась? Вон, я вижу, еще один помощник-«бабуин» появился. Растёшь, начальник!
- Нет, Иваныч, это не из моей бригады. Но тоже дурак порядочный. Сдал китайцам комнату, а сам кантуется в зачуханном своем «Москвичонке» во дворе.
- Серёжка! Иди-ка сюда, - позвал он мужика, - расскажи, каково тебе в «Москвиче» живется. Иваныч, он ведь там и баб умудряется принимать!
Подошедший Сергей, обиженно шмыгнув носом, отозвался с сердитой обидой:
- Леонид Иванович, ты что, не знаешь, почему я в машине ночую? От хорошей, что-ли, жизни? Народец-то у вас здесь какой – средь бела дня по винтику разберут машину без пригляду хозяйского. А китайцев пустил я на квартиру оттого, что деньги нужны на ремонт двигателя.
- Ну-ну… Как же… Дойдут у тебя руки до ремонта машины! Всё на водку спустишь. Попомни мое слово.
- Типун тебе на язык, Леонид Иванович, хоть я тебя и уважаю. Злой ты.
- Уж какой есть. Терпи правду – матку, не обижайся. Вот ты гараж на старой квартире продал?
- Ну, продал.
- А деньги пропил! Вместо того, чтоб здесь, на новом месте жительства, купить.
- Да ладно ты… Вспомнил тоже… Одно название было, что «гараж»: всё железо насквозь проржавело и место неплановое. Сколько я за него взял-то? Гроши! Чего вспоминать-то…
- Гроши – не гроши, а тебе после развода надо умнее быть. А то всё прахом пойдет.
- Скажи лучше, сбегать, что-ли, еще за бутылочкой? Я угощаю.
- Ну, если только за твой авторемонт,- развёл руками Леонид, и, обращаясь к Корнееву, спросил:
- Ты как, Алексей Иванович, не против?
- А я что? Конечно, не против. Вот возьми, дорогой человек, и от меня, - он протянул Сергею сторублёвку.
Тот мигом убежал.
- Я ведь, Лёня, попрощаться пришёл. Завтра уезжаю домой. Хватит, насмотрелся я тут вас, городских. Жена целый месяц одна на хозяйстве…
- А, вот оно что. Уезжаешь. А то я думаю, чего это ты деньги даёшь. Не брезгуешь с нами-то выпить?
- Нет. Чего там…
Леонид коротко свистнул. Из подъезда высунулись Борька с Нинкой. Леонид повелительным взмахом руки поманил их.
- Шабаш, бригада! Быстро приберитесь там у нас, в моечной, да закусить сообразите по-быстрому.
Причудлива жизнь городская.
Если бы дочка узнала, где Алексей Иванович прощался с новыми знакомыми!
«Моечная» - служебное вспомогательное помещение для мытья и санитарной обработки мусорных емкостей, хранения инвентаря и спецодежды мусоропроводчиков.
Обычно это невзрачная, маленькая, два на три метра, комната с краном и раковиной в углу, почти всегда захламлённая донельзя.
Но в хозяйстве Леонида она была превращена в жилую комнату, где стояли две табуретки, стол, диван; у входа приколочена вешалка, в углу на старенькой фанерной тумбочке стояла закопчённая электроплитка.
На единственном, высоко – почти под потолком – расположенном окошке висели весёленькой расцветки занавески.
По внешнему виду вещей понятно было, что собиралось всё с миру по нитке, да с бору по сосенке. Но – было чисто, опрятно, с претензией на домашний уют.
Алексею Ивановичу показалось даже как-то мило и по-домашнему просто. Не то, что в пугающе - роскошной обстановке дочкиной квартиры, где он за месяц своего пребывания так и не обвыкся и робел лишний раз что-нибудь тронуть.
Скоро застолье было в полном разгаре. Пили за благополучный ремонт машины Сергея, за завтрашний отъезд Алексея Ивановича, за кормильца и работодателя Леонида.
Быстро захмелевшие Борька с Нинкой стали цепляться к Сергею, ругать его за непутёвость и непрактичность.
- Серёжка! Смотри, зима не за горами! Ты давай определяйся. Пора! Не маленький, поди, - строжился Борька.
- Да! Ты не дури, Сергей! Зима шутить не будет, - поддакивала Нинка.
Хмыкнув, Леонид ехидно шепнул Корнееву: «Глянь-ка, Иваныч: бомжи бомжа правильной жизни учат да домовитости. Смешно, правда?»
- Смех, Леня, плохой!
- А ведь вот они ещё гордятся, что не совсем конченные, не совсем пропащие. Пьём, дескать, зато не наркоманы. Не самый предел, вроде как…
Алексей Иванович вспомнил про дочь, тяжело поднялся из-за стола.
- Ну, я пойду, люди добрые.
- Счастливо тебе, Иваныч! Не поминай нас лихом, дураков городских.
Он шёл домой через двор. Играли в песочнице дети, сидели на лавочке старушки, подростки с мячом толкались у баскетбольного щита. Шла нормальная жизнь нормальных людей.
За его спиной из моечной грянула песня «Бежал бродяга с Сахалина». Её грозно-тоскливый, надрывный мотив стоял в ушах старика весь оставшийся вечер, пока прощался с детьми, и весь следующий день, пока ехал в электричке домой, рассказывал жене о городской жизни, о своих новых знакомых.
Потом, в привычном круге повседневных забот, всё забылось, вернее, отодвинулось на второй, неблизкий и необязательный план.
В конце сентября Алексей Иванович приехал на обследование в областную больницу. Всё чаще стала беспокоить желчекаменная болезнь.
Старого своего знакомца Леонида встретил в первый же день. Тот сам ворочал тяжеленные ванны с мусором, раскорячивая обтянутые старыми джинсами кривые мосластые ноги.
- Лёня! Здравствуй. А где ж твои помощники-то?
- А чёрт их знает! Вроде, на свалку подались. Здесь-то работать надо. А там им воля… иногда передают мне привет с водителями мусоровозок. Землянка там у них, печка. С голоду не сдохнут. Просроченных продуктов уйма, целыми грузовиками привозят из супермаркетов.
- А Сергей как?
- Тоже пропал где-то. Про него и не слышал я ничего. Так что врать не буду.
- Быстро человек свихнулся. За одно лето.
- Если нет тормозов, это дело скорое.