Рейс на Майорку был ночной. Публика летела привычная. Не прошло и часа после взлёта в холодной, дождливой ноябрьской Москве, а все пассажиры, накормленные и напоенные вышколенными стюардессами, дремали в комфортных креслах, укутанные пледами.
Всё было чинно и культурно, совсем не так, как на сумасшедших чартерных шоп-турах, когда уже сразу от регистрационных стоек начинается чёрт знает что, и весь рейс самолёт ходит ходуном от скотской разнузданности словно с цепи сорвавшихся пассажиров.
Виктор Лаптев за два года, пока не стал охранником шефа, брался за всякие подработки, в том числе сопровождал знакомых «челноков» в Польшу, Турцию, Китай, и насмотрелся всякого: от беспробудной - со взлёта до посадки- пьянки, до мимолётной, торопливой и неопрятной любви в задних рядах полупустого салона. Драки, стычки, матерная ругань и пьяный угар, хриплый гам, хохот,- всё это смешалось в один кошмар, который и вспоминать не хочется, и не забыть никак.
А здесь, сейчас, в этом самолёте, на этом чинном рейсе можно было расслабиться. Он это понял ещё на регистрации – по дорогой одежде, по сдержанным манерам, по багажу попутчиков.
Громадный лайнер словно замер в ночной вышине. В салоне почти не слышно было шума двигателей, только мягко и ласково шелестел кондиционер.
Виктор задремал. Ему снилась родная деревня. Сон был яркий и свежий.
Виктор дома, мать с сестрёнкой слушают его, как ему хорошо живётся в городе, племянник осторожно трогает пистолет Виктора… Потом снится зимняя охота, заснеженные ели, снег осыпается, блестит и искрится на солнце, ружьё неожиданно даёт осечку, косуля убегает...
От неожиданности Виктор просыпается.
Он сладко зевает, опять закрывает глаза, желая только одного: продолжения сна.
Полудрёму его прерывает в этот раз стюардесса: невзначай она почти коснулась его, когда склонилась, поправляя подушечку у мальчика, сидевшего в кресле рядом с Виктором.
И хотя мальчик этот и его мать, крепко спавшая в кресле у окна, были подопечными Лаптева, и работа его состояла в их охране, но проснулся он не от ставшей привычной бдительности.
Его взволновала нечаянная близость молодой красивой женщины, тонкий запах духов, кокетливый платочек у смелого выреза фирменной блузки. Стюардесса мило и виновато ему улыбнулась, откинула прядь белокурых волос и ушла, покачивая бёдрами.
Сон, понятное дело, улетучился. Виктор потянулся и, прикрыв глаза, размечтался о тёплом море, о девушках, о неге южных ночей.
Самолёт уносил его навстречу всему этому.
Виктор Лаптев был молод, здоров, и вполне всем доволен. Да и чего было ему не радоваться жизни, если он, простой деревенский парень, в двадцать три года имеет хорошую работу в городе, в солидной фирме под названием «Ваш Дом», столько уже узнал и повидал, с крестьянской основательностью копит помаленьку доллары и ничто не кажется ему невозможным, и он знает, что будут со временем у него и хорошая машина, и квартира, и семья.
Он уже не в первый раз летел «за бугор», летел, что называется, на халяву и как бы даже по службе. Год назад Екатерина Ивановна, жена его шефа, вернулась с Кипра напуганная до крайности: целую неделю их с сыном там преследовали какие-то типы, говорившие по-русски с сильным кавказским акцентом. Они вымогали деньги, вежливо угрожая всякими несчастьями, вплоть до похищения сынишки. С тех пор шеф отпускал своих домашних только в сопровождении охранника, которым и был обычно Виктор. Короче, не было бы счастья, да несчастье помогло.
То ли внушительная наружность Лаптева, то ли ещё что, - но больше на «шефиню» за границей никто не наезжал.
Поняв, что в эту ночь ему уже не уснуть, он достал из сумки пачку новосибирских газет, купленных перед отлётом. Собираясь скоротать время, стал искать кроссворды.
Вдруг его словно хлестнул по глазам броский заголовок: «Генеральный директор «Вашего Дома» убит!». Виктор испуганно взглянул на женщину в кресле у иллюминатора. Та безмятежно спала. Спал и мальчуган.
Виктор бегло просмотрел статью, взял другую газету, третью…
Отличались только заголовки: «Ваш ДоМ-М-М» рухнул», «Опасно строить пирамиды», «Снова заказное убийство».
С обычной газетной бесцеремонностью, словно соревнуясь в хамоватом цинизме и ёрничестве, газеты с лихой весёлой разухабистостью сообщали о печальном, о страшном: на глухой лесной дороге у Нового посёлка за Академгородком найден роскошный внедорожник Юрия Лазарева, генерального директора скандально известного «Вашего Дома», найдены три стреляных пистолетных гильзы, в салоне всё залито кровью Лазарева (подтверждено экспертизой). Труп не обнаружен, и, похоже, не будет найден никогда. Версии следствия и журналистов сходятся: очередная криминальная разборка. Юрий Лазарев был известен в Новосибирске и за его пределами как организатор и руководитель одной из крупнейших финансовых пирамид за Уралом. «Ваш Дом» только считался производственно-строительной компанией. Разработанная Лазаревым «схема накопления квадратных метров с возможностью в любой момент вернуть свои деньги» вскоре выродилась и превратилась в примитивную и безотказную финансовую пирамиду с еженедельными бурно растущими котировками, шумной рекламой, показной благотворительностью. По свидетельству экспертов, темпы раскрутки «Вашего Дома» превзошли и «Русский Дом Селенга», и «Хопёр-инвест», и «Даурию», и легендарный «МММ». Правда, несколько домов были заложены, и даже в хороших местах. А по окраинам и пустырям были нарыты с десяток котлованов, ограждённых бетонными заборами с фирменными эмблемами «Вашего Дома».
Смешнее и печальнее всего,- сокрушались газетчики,- было то, что формальных зацепок для привлечения Лазарева у правоохранительных органов так и не нашлось. Толпы разъярённых вкладчиков- акционеров стоят у Мэрии и Администрации области.
«Труп Лазарева не обнаружен, и, похоже, не будет найден. Говорят, что Лазарев знал очень много, и, наверное, теперь наблюдает снизу, как растёт трава».
Виктор тупо перечитал последний абзац особенно бойкой статейки, под ней стояла знакомая фамилия. Лаптев вспомнил шустрого журналиста, который на недавнем пятидесятилетии Лазарева соловьём заливался в банкетном зале ресторана «Сибирь», называл юбиляра финансовым гением, прекрасным человеком, другом искусств и печати.
Ругнув про себя автора козлом, Виктор спрятал газеты в сумку и стал лихорадочно соображать, что ему делать дальше и, главное, как сказать жене шефа и сыну о случившемся.
В голове мельтешились обрывочные мысли.
- Кошмар! – загнанно думал он.
Постепенно он немного успокоился. Что случилось, то случилось.
Было жалко шефа.
- Юрий Владимирович был человек,- думает он.- Жалко его. Стоило ли так гнаться за деньгами, за чужими деньгами, ловчить, хитрить, изворачиваться, чтобы так кончить свою жизнь, став добычей бандитов.
Ему вспомнилось, что Лазарев словно чувствовал свою близкую смерть, когда прощался с ними на днях, уезжая по делам в Кемерово, где разъярённые вкладчики уже начали громить офисы «Вашего Дома» и колотить тамошних его сотрудников.
- Ты вот что, Виктор,- сказал он тогда.- В случае чего - помоги моим. Жена всё знает.
- А вы то сами как, Юрий Владимирович?- брякнул тогда Виктор спроста.
- Я – то? – переспросил шеф и рассмеялся как-то странно.- Я, если успею,- смоюсь. А, если нет, - то есть два варианта: удавят, всё списав на меня, или в тюрьму за мошенничество упекут, опять же всё на меня свалив.
Привыкший к мрачноватому юмору шефа, Виктор тогда не очень поверил ему, и подумал ещё, что при своих связях и обширных знакомствах, при его уме и изворотливости, гендиректор Лазарев неуязвим, и трудности на фирме временные, и шеф что-нибудь придумает, и дела наладятся, и деньги народ понесёт опять.
Шефа он любил и был предан ему как пёс.
Судьба свела их полтора года назад.
Демобилизовавшись из армии, Виктор год прожил в родной деревне, откуда только ленивый ещё не уехал; почти осатанел там от скуки, однообразия, непролазной грязи, отсутствия невест и безденежья.
Работал он трактористом, по доброте своей и от избытка сил помогал всем окрестным старикам, даже не беря за помощь привычную поллитру (он почти не пил - от самогона болела голова).
Спасала охота – единственная его отрада. Да ещё бедовая фельдшерица Настюха, старше его лет на пятнадцать.
Но у Насти был муж, хоть и непутёвый, сильно пьющий, но зато законный. Она его, дурака своего, жалела. И не хотела с ним разводиться, чего требовал Виктор.
В этой их любви украдкой было что-то воровское, постыдное. Пылкость ядрёной бабёнки только отчасти искупала это унизительное чувство.
Их свидания стали более редкими, когда Настин муж переболел туляремией, заразившись от ондатр, которых он заготавливал сотнями в окрестных болотах. От прежних славных времён у него остались три мешка ставших ненужными ржавых капканов, фотография из районной газеты «Огни коммунизма» с заметкой о лучшем охотнике и постоянная странная квёлость и расслабленность. Настя приняла это как возмездие за свои прегрешения и понемногу становилась всё строже с юным своим полюбовником.
Колхоз их реорганизовался в акционерное общество. Кроме непонятных земельных паёв, никому ничего не досталось. Председатель на попрёки баб, что дохозяйничался до того, что и делить нечего, что разворовали всё такие, как он, лениво огрызался:
- Да что у вас воровать-то было: вошь в кармане да блоха на аркане.
Ждать было нечего. Нужно было что-то придумывать.
Однажды, прочитав в газете объявление о работе вахтовым методом на норвежских нефтебуровых платформах в Северном море, он поехал в город заключать контракт.
В Новосибирске, разыскивая офис представительства норвежской фирмы, он случайно повстречал своего армейского друга Сергея Михайлова. Тот, узнав, куда Виктор собрался, стал отговаривать его:
- Там же одни жулики! Наберут вас, простаков, человек с полсотни, соберут деньги якобы на оформление загранпаспортов, виз, билетов,- и слиняют эти фирмачи. С вашими денежками, Витяня! Хорошо, если российские паспорта вернут. Ясное дело!
- Да ну?- искренне удивлялся простоватый Виктор.- Не может этого быть! Ведь вот объявление в газете: и адрес тут есть, всё по-честному, вот и заработки указаны - две тысячи долларов.
- Эх ты, деревня,- от души смеялся над ним Сергей и снисходительно объяснял, что это город, и здесь надо ухо держать востро.
- Давай лучше к нам, Витяня! Фирма – что надо. И шеф – человек.
Так и стал Виктор Лаптев городским жителем.
Фирма, куда он, по протекции Сергея, поступил на службу охранником, имела громкое название «Ваш Дом». Её рекламой были полны газеты, радио, телевидение. Толпы клиентов несли и несли деньги. Три весёлые девчушки, кассирши - операционистки, едва успевали принимать, пересчитывать и упаковывать пачки купюр.
Весь город был заклеен рекламными плакатами «Ваш Дом» - ваш шанс!», «Мы не строим пирамиды – мы строим жильё!», «1 акция = 1квадратный метр», «Накопи себе квартиру», «Станем соседями!».
Жизнь пошла – мечтать не надо!
Квартира, которую они с Сергеем снимали, была оклеена вместо обоев глянцевыми плакатами с рекламой «Вашего Дома» и фотографиями из эротических журналов. Дежурили они с Сергеем, сменяя друг друга, так что комната оставалась в распоряжении незанятого на службе; оба были настоящими красавцами, атлетами спецназовцами; нравы городские не отличались особой строгостью и от девушек не было отбоя. Музыка, девичий смех и счастливые всхлипы разносились из их квартиры днём и ночью.
Городская лёгкость нравов поначалу смущала Виктора, но со временем он привык ко всему.
Дни летели за днями. Виктор был доволен жизнью, пределом мечтаний его было стать «тельником», личным телохранителем шефа (и служба интереснее, и денег больше).
А мать его писала ему из деревни:
- Уж так мне одиноко, Витя, что нет моей мочи. Хоть бы уж ты приехал.
У меня и невеста для тебя растёт. Приняла тут Христа ради из Средней Азии старуху-беженку с внучкой. Русские, настрадались -не приведи господь. Старуху скоро бог прибрал и остались мы с Катей, ей шестнадцатый годок, неиспорченная. Любит слушать про тебя, твои армейские фотографии смотреть. А мне и радость, живая душа рядом. Родная дочка-то как вышла замуж в соседнюю деревню, так словно отрезало, видимся раз в полгода. Дети, хозяйство…Можно понять.
Скоро сбылась мечта стать телохранителем. Счастливый случай помог. Деньги, собранные на фирме, с недавних пор стали возить в Москву. В один из первых таких рейсов пришлось Виктору подменить заболевшего инкассатора.
Всё купе было забито баулами с «наличкой». На нижней полке лежал лицом к стенке глава «Вашего Дома» Юрий Лазарев. Он был не в духе: болела голова после буйной ночи, проведённой в загородном ресторане в компании нужных людей. На полке напротив играли в подкидного дурачка телохранитель шефа Артём, полноватый с залысинами инкассатор Славик Попов и Виктор. Проигрывал всё время Виктор, партнёры над ним добродушно посмеивались. Он не обижался.
Шеф повернулся к игрокам, и, держась рукой за голову, спросил:
- Артём, у тебя как башка, не болит? Лёг бы поспал.
- Да нет, Юрий Владимирович! Я же и не пил почти. Минералки не хотите?
Лазарев взял у него бутылку, немного отхлебнул, потом не отрывая головы от подушки, намочил нарзаном полотенце, приложил к своей головушке, блаженно застонал.
К обеду шеф оклемался. Он велел Артёму накормить парней и с явным удовольствием смотрел, с каким аппетитом ест молодёжь. А сам, выпив стакан сухого вина, только чуть притронулся к еде.
- Молодец, Витяня!- похвалил он Виктора.- Хорошо ешь. С аппетитом. Позавидовать можно.
- А я в командировках всегда голодный, Юрий Владимирович!- простодушно ответил Виктор, беря очередной бутерброд.- А тут такая красота: икра, ветчина, осетрина. Язык проглотишь!
Лазарев, глядел на них, вспоминал себя в пору голодной студенческой юности.
Чувство невольной симпатии к парням было ему необыкновенно приятно и он старался удержать его подольше.
Слово за слово,- разговорились. Шеф был в благодушном настроении, голова перестала болеть. Он слушал Виктора, прикидывал так и эдак, как умудряются эти здоровые молодые парни прожить на свою зарплату, вспоминал, что пил вчера коньяк по тысяче долларов за бутылку, вспоминал, сколько проиграл в казино прошлой ночью.
Ребята вышли покурить. Виктор с шефом остались в купе вдвоём. Лазарев прожил достаточно трудную жизнь, считал себя знатоком народа и любил под настроение поговорить с простым людом. Он расспрашивал Лаптева о его родной деревне.
- На черта тебе городская жизнь, Витя? Возвращайся домой. Где родился, там и пригодился.
- Вам легко говорить - возвращайся! А кому я там нужен? Зарплата мизерная, да и ту по году не платят. Невест нет, клуб закрыт, телевизор ловит одну программу. Чем заниматься? Я ведь даже не пью.
Слушая этого хорошего, ещё почти неиспорченного парня, глядя на его большие мужицкие, крестьянские руки, не востребованные на родной земле, Лазарев, неожиданно даже для себя, расчувствовался, вспомнил свою нелёгкую, далёкую и милую молодость, стройотряды, раннюю женитьбу, халупку в Нахаловке на берегу Оби, подработки, безобидную фарцовку, хлопотливое счастье начала семейной жизни.
После той поездки шеф, неожиданно для многих, приблизил Виктора Лаптева, сделав своим вторым телохранителем.
Судьба всё теснее сводила Виктора с семьей Лазаревых. Он водил в школу и встречал их старшую дочь Ирину, ходил с ней на дискотеки, считаясь для посторонних её приезжим братом. Иногда был вынужден слегка вправлять мозги её обидчикам, хотя обычно дело обходилось словесным внушением с демонстрацией огромного кулака. Девчонка она была боевая, беспокойная, часто попадала в молодые переделки, и Виктор вздохнул с облегчением, когда её отправили учиться в Англию в какую-то престижную школу.
Виктор с удовольствием управлялся в загородном доме Лазаревых, играл с их десятилетним сыном. Иногда возил Екатерину Ивановну, жену шефа, по её делам.
Деревенская непосредственность и наивная бесхитростность Лаптева пришлась по душе всем членам семьи Лазаревых. Новые обязанности были ему не в тягость, а даже легки и приятны.
Иногда он подменял Артёма и сопровождал Юрия Владимировича по вечерам. Тогда он становился невольным свидетелем загулов и пьяных похождений хозяина. Менялись компании, но всё было одно и то же: какая-то ожесточённая степень крайнего разврата. Трудно было чем-то удивить Виктора Лаптева,- он вырос в спивающейся глубинной сибирской деревне и видел там то, о чём не хотелось и вспоминать. Но никак не укладывалось у него в голове, откуда столько скотства в этих людях, имеющих, кажется, всё: и деньги, и власть, и связи; и как образованный, вроде бы культурный человек, которого он видел на презентациях, выставках, концертах, мог вытворять такое.
Постоянная близость к сильным мира сего меняла его отношение к ним не в лучшую сторону. Слаб человек и греховна его природа, - осознание этого пришло скоро. Как ни пыжились многие из знакомых Лазарева, как ни старались показать себя элитой и сливками общества, то и дело сквозь это виднелась вполне омерзительная харя разбогатевшего хама.
У богатых свои причуды. Они даже и не сомневались в своём праве жить своей, отдельной от страны жизнью. И, проезжая мимо митингующих у ГПНТБ, даже не меняли темы разговора, спорили, какие часы лучше, «ориент» или «ролекс»; как дети, похвалялись авторучкой от Картье.
Однажды Виктор присутствовал при встрече Лазарева с приехавшим из тура по Таиланду партнёром по бизнесу. Все впечатления от поездки в сказочную экзотическую страну тот свёл к одному:
- Ты знаешь, там можно проститутку снять за пять долларов. Даже самую расчудесную свеженькую дюймовочку. Удивительная страна!
- Да ты что?!- искренне удивился шеф.
Всё это вспомнилось, сумбурно и вразнобой, Виктору Лаптеву, пока горестные его размышления не прервал проснувшийся подопечный мальчуган.
Самолёт уже пошёл на посадку.
В аэропорту Пальма-де-Майорки, столицы Балеарских островов, их встречал Плахов, бывший начальник службы безопасности фирмы «Ваш Дом», без особого шума исчезнувший из Новосибирска два месяца назад, ещё до того, как начались у фирмы большие проблемы.
Плахов вёз гостей на новеньком синем лимузине «Рено», как заправский гид рассказывал о достопримечательностях, говорил, что Юрий Владимирович мудрый человек и правильно они тогда с ним выбрали Майорку, а не Коста-дель-Соль, как хотели сначала. Рассказывал безопасник о мягком климате, редких осадках, островной архитектурной экзотике, всех прелестях современной индустрии туризма, присутствующих здесь.
- И компания здесь во все времена собиралась подходящая: от Жорж Санд с Шопеном до короля Хуана Карлоса. Тут есть и наши – вон вилла Тютькина, вот особняк Помхи, этот, хоть еврей, а поселился здесь, в Израиль не хочет. Известный принц Зураб скупает помаленьку остров, так что скоро просто так здесь не купишь и клочка этой райской земли.
- Сейчас осень,- продолжал он, - Хотя и осень здешняя – сказка. А я приехал сюда весной, в марте, и не мог поверить своим глазам, не мог поверить, что такая красота существует наяву. Миндальные деревья утопают в цвету, луга сплошь усыпаны жёлтыми и белыми маргаритками, воздух пьянит и дурманит.
-Апельсиновые плантации, Сад короля, Собор Света над гаванью в Пальме! Мы с женой словно заново здесь родились, ни страхов, ни забот, ни простуд,- захлёбывался от восторга Плахов.
Он привёз их в закрытый посёлок на берегу уютной бухты в очень тихом и сказочно- красивом месте.
Виктор, улучив момент, отвёл Плахов в сторону и коротко рассказал ему об исчезновении шефа, отдал все газеты со страшным известием, спросил совета, как ему быть теперь.
Плахов, как-то рассеянно листал газеты, слушал Виктора, неопределённо качал головой.
Виктор подивился железной выдержке бывшего чекиста, стал рассказывать, что шеф предчувствовал свою смерть.
- С чего ты это взял?- только и спросил его Плахов хмуро.
- Он просил меня в случае чего помочь жене и сыну.
Вдруг этот скотина Плахов как-то гнусно ухмыльнулся:
- Что, Витяня, сильно жалко Лазарева?
- А вам не жалко? – огрызнулся Виктор.
- Да ладно ты, не кипятись. Иди, располагайся. Комнату тебе покажут.
- А Екатерине Ивановне как сказать?
- Я сам скажу, когда надо будет,- отмахнулся Плахов.- Пусть отдохнёт с дороги.
У Виктора гора свалилась с плеч. Сам он ума не мог приложить, как сказать Екатерине о её вдовстве.
Хоть и жалел он погибшего своего шефа, но мёртвых не вернёшь, и теперь значительно больше тревожился он за эту женщину, её ребёнка, их дальнейшую судьбу.
Ему давно ещё стало ясно, что Екатерина Лазарева была не только значительно лучше мужа, а и намного умнее его. Виктор часто был свидетелем того, как она наставляла супруга и втолковывала ему такие нестандартные решения, что гендиректор Лазарев только руками разводил и ахал, и бросался целовать жену. Неженский аналитический ум, философский склад мышления, способность всё понять и объяснить, даже и подлости чужие.
Она спокойно относилась к мужним «закидонам» и изменам: - У мужчин его возраста это бывает, тянет к молоденьким.
С ней можно было поговорить хоть о чём, пооткровенничать на любую тему. То ли образование – философский факультет Ленинградского ещё университета-, то ли природная склонность к духовной углублённости, а, может быть, просто возможности обеспеченного досуга, - но впечатление какой-то просветлённой мудрости было явным.
- Вам бы, Екатерина Ивановна, в службе доверия работать, отговаривать самоубийц. Утешать обманутых девчонок. Обнадёживать безработных и ослабших духом.
- Спасибо, Виктор, тебе на добром слове. Ты милый мальчик.
Шёл дождь. Она стояла у окна, задумчиво водила пальцем по запотевшему стеклу, о чём-то думала. Потом повернулась к нему.
- А мне самой ведь и душу некому излить. Теперь вокруг нас такие фальшивые и лицемерные люди. Один ты у меня. Поговорю с тобой – словно чистой водой умоюсь или из родника напьюсь.
Он смущался и краснел, как девушка.
- Да я тоже хорош, Екатерина Ивановна! Как все.
- Нет, ты не такой, как все. И старайся сохранить в себе это.
Немного помолчав, она как-то некстати продолжала:
- Мне очень часто хочется плакать. Но я не плачу.
Шли дни. Плахов, похоже, не торопился сообщать роковую весть Екатерине, и она с удовольствием дважды в день ходила с сыном на пляж. Виктор сопровождал их повсюду, хотя особой необходимости в этом не было, посёлок был охраняемый, закрытый.
- Что с тобой, Витя? – удивлялась шефиня.- Уже заскучал по России? И начинала с сыном тормошить его.
А у Виктора сердце обливалось кровью. – Знала бы она, - думал он и с недоумением глядел на Плахова, который в такие моменты обычно вставал и уходил к себе на соседнюю виллу, перед уходом успев обычно шепнуть Лаптеву:
- Расслабься, Витяня…
Расслабиться Виктору помогала Марианна, смазливая красотка горничная, которая уже в первый день их знакомства, без лишних разговоров, вечером пришла в его комнату знакомиться и осталась до утра.
Бурный роман с пылкой испанкой немного отвлёк его. Она умудрялась и в полуденную сиесту пробраться к нему.
Успокаивая себя, он решил в итоге:
- В конце концов, Плаховы были дружны семьями с Лазаревыми, поэтому ему, Плахову то есть, и карты в руки. Ему видней, когда сказать. Полковник всё - же как-никак.
Жизнь брала своё. Тревоги не то чтобы забывались, но отходили на второй план. Сам воздух, кажется, пьянил и дурманил. Завораживали сказочной красотой уютные бухточки, где они купались, загорали, учились кататься на виндсерфере.
Только ветряные мельницы оживляли разлитую благостную и сонную красоту, которая млела в безоблачном покое.
Вечерами сидели на террасе под чёрным небом с яркими звёздами. Играли в нарды. Лёгкий ветерок доносил аромат апельсиновых деревьев. Слышалась далёкая томная музыка.
Вдруг случилось совсем невообразимое.
Утром они, как всегда, купались в ласковом море. От рощицы на горке раздался торжествующий рёв клаксона. Через минуту к пляжу лихо подрулил синий плаховский лимузин. Открылась дверца, из машины выскочил шеф и, на ходу срывая рубашку и шорты, с прытью, необыкновенной для его комплекции, побежал к своим.
Виктор обмер, не веря своим глазам. Алёшка завизжал от восторга и помчался навстречу отцу. Екатерина Ивановна, улыбаясь, поспешила за сыном.
Плахов с невозмутимым видом стоял у машины.
Супруги Лазаревы обнялись, расцеловались. Шеф пожал руку Виктору и побежал с сынишкой в воду. Они барахтались на мелководье, брызгались, хохотали.
Виктор понял, что Плахов всё это время дурачил его. Но не очень обиделся на скрытного полковника.
Всё хорошо, что хорошо кончается.
C приездом шефа изменился ставший уже было привычным курортный уклад их жизни, полусонный, блаженно-дремотный. Лазарев тормошил всех, то увозил на экскурсии по окрестностям, то летали на футбол в Барселону, то спешили на корриду в Мадрид.
Частенько шеф с Плаховым организовывали набеги в ночную Пальму. Отправлялись на завоевание маленькой столицы сказочной Майорки каждый раз как впервые.
Жёны их участвовали в этих загулах без особой охоты, только для того, чтобы их беспокойные, шебутные мужья лишний раз не вляпались в какую-нибудь историю.
Если удавалось сплавить жён под каким-то благим предлогом, то пускались мужики во все тяжкие, всю ночь таскаясь из кабака в кабак. Даже у сопровождавшего их Виктора, который почти не пил, к утру в памяти оставалась пёстрая мешанина вывесок, нарядов, огней, лиц, коктейлей, улыбок, визгов, драк, фейерверков, гологрудых девиц, ночных купаний нагишом.
Утром, проспавшись, хмуро подводили итоги ночной попойки.
- Да, хорошо провели время! – говорил один.
- Славно погудели,- соглашался другой.
Удивлялись себе: - Что ж такое? Как с цепи срываемся. Уже головы лысые, яйца седые, а туда же. Всё озоруем.
Тяжко вздохнув, Плахов отправлялся домой. Вскоре оттуда доносилась звонкая ругань. Это его грозная, дородная жена-хохлушка воспитывала мужа.
- Идол, парткома на тебя нет, ещё полковник КеГеБе(она специально пообиднее выговаривала название бывшего мужниного ведомства), тьфу, срамец!
Провинившийся лениво огрызался, пробовал успокоить свою кохану Галю, но, когда терпение кончалось, грохал кулаком по столу и шёл обратно к Лазаревым, где Екатерина Ивановна, исповедуя другой стиль воспитания супруга, ограничивалась мягкими укоризнами.
Как бы ни казнились великовозрастные гуляки, но хватало их благих покаянных намерений дня на три-четыре. Потом снова составлялись планы то поехать в пятизвёздный отель «Форментор» выпить винца и погонять минигольф, то посетить какой-то чудо-ресторанчик в Ильетас-Кальвин, где подают необыкновенное «пескадито-фрито», андалузское жаркое из рыбы; шумно спорили, что лучше для мужской силы – черепаховый суп или холодный суп гаспачо.
Заказывали и то, и другое, а потом, с криком «ну, девчонки, берегитесь»,- ещё и устриц. Собирались на сафари в Пиренейских горах, дважды ездили в дом- музей Сальвадора Дали.
Жизнь кипела вовсю.
Из немногочисленных обязанностей Виктора самыми приятными были обязанности по воспитанию младшего Лазарева. Обделённый вниманием взрослых, лишённый общения со сверстниками мальчуган привязался к нему. Ежедневным их ритуалом была пробежка босиком по чистому песочку пустынного в утренние часы пляжа, настоящая «морпеховская» зарядка, плавание в море в любую погоду. Грубоватое, фельдфебельское обращение приводило Алёшку в восторг. Они возвращались, едва волоча ноги, принимали душ и, свежие и бодрые, приходили на завтрак.
- Молодец Виктор! Как надо Алёху гоняешь. И я удивляюсь – никаких психов у пацана, никаких истерик,- хвалил его Юрий Владимирович.
- Мало спишь, Витяня,- ехидничал Плахов,- Вечерами с нами по кабакам, утром с Алёшкой плаваешь, ночью – девка эта подкатывается.
Виктор смущался тому, что для всех не секрет его связь с красоткой горничной. Говорил, что спать долго не любит, что он деревенский, а, значит, привычный к недосыпу. Но днём он с удовольствием, если была возможность, по мудрому испанскому обычаю любил поспать часок после обеда.
Запомнилось Виктору, как однажды, возвращаясь с очередного «выезда в свет», на маленькой ферме в предгорьях Пиренеев увидел он старенький тракторишко–«белорусик». Почти такой-же зачуханный, как и тот, его родной МТЗ-80, на котором работал в своей сибирской деревеньке, глухой и захолустной, но теперь, издалека, такой милой и желанной. Небритый и чумазый мужик- испанец копошился над прицепным культиватором. Попутчики, заметив тоску во взгляде Виктора, стали было подшучивать над ним, но осеклись.
Впрочем, шеф не забывал и о делах. Наутро он, похмельно обхватив голову, поминутно охая, садился за работу, просматривал биржевые сводки, финансовые газеты, отправлял по факсу распоряжения, участвовал в Интернет-торгах, играл на ФОРЕКС-бирже. Куда-то звонил, ругался то по-русски, то по-английски.
Всё это, особенно курсы акций, котировки и фьючерсы, были для Виктора китайской грамотой. Он часто думал по своей наивной простоватости: - Вот бы способности и деловые таланты таких людей – да на пользу бы всем, всему народу, всей стране, всей России.
О далёкой снежной Родине говорить было не принято.
Но, так или иначе, тема эта возникала снова и снова.
То, рассматривая каталоги туристических фирм, удивлялись, как эффектно на рекламных фотографиях выглядят места, где они бывали, и где глянуть не на что: одни камни да песок. И то люди заманить умеют со всего света нас, дураков - туристов, ни на чём деньги делают. А у нас в России сколько чудесных мест! Кавказ, Алтай, Карелия, Байкал, Саяны, Тофалария, Ленские столбы.
-Ведь мы были заядлые туристы, где только не побывали. Какие богатства в России. Не всё ещё испоганили. Когда мы, русаки, спохватимся?
То соседи по посёлку вернулись из сафари в Пиренейских горах, позвали на ужин, «на свеженину». Слушая их рассказы об охоте на диких кабанов, запивая рубиново-красным вином жаркое, смотрели привезённую видеокассету.
- Ха! Тоже мне охота! Егери на тебя выгнали кабана, ты пульнул. Вот и всё сафари. А три тысячи долларов – изволь да выложи. Ещё предлагали устроить охоту на пиренейскую рысь, да мы отказались, поглядев на предъявленное чучело. У нас в России иной кот крупнее, чем эта рысь.
Просили Виктора рассказать о настоящей охоте в его диких родных местах в васюганских глухоманях.
После одного такого вечера воспоминаний он долго не мог заснуть. Уже неутомимая Марианна сладко спала у него под боком, а он вспоминал храмную тишину осеннего леса, великолепие зимних перелесков, ночёвки в глухом ельнике, весеннюю охоту на озёрах, когда всё кипит, звенит, бурлит.
Не слишком-то наряден был родной его уголок земли; не очень броской, неяркой красоты был этот уголок. Но милее его – теперь Виктору было яснее ясного – никогда не будет.
Тоска наваливалась всё чаще и всё нестерпимее.
Дни летели один за другим. Похожие друг на друга своей калейдоскопической круговертью. Редкостью были тихие вечера без суеты и происшествий.
В один из таких вечеров сидели на террасе, любовались роскошной панорамой моря и темнеюших гор; чарующими огнями городских кварталов. Море шумело ласково и вкрадчиво. После дневной жары было отрадно-прохладно.
- Ты словно не рад, Витя, что Юрий Владимирович приехал?
- Что вы, Екатерина Ивановна! – искренне возмутился Виктор.
- Смотри, Витяня! – шутливо погрозил шеф кулаком.
Все засмеялись.
Однако «шефиня» была права. От её женского проницательного взгляда не укрылось то, в чём Виктор и себе не признавался. Боялся признаться.
Словно что-то надломилось в нём. Не радовала уже и «красивая» жизнь, хорошенькая щебетунья Марианна отвлекала от смутных мыслей ненадолго. Образ покинутой, далёкой родины всё чаще вставал перед мысленным взором. Мечталось о простом счастье на родной земле. Возможно ли оно для него? Наверное. Ждёт ли его она? Ждёт, верилось ему.
В прежнем мире его было хоть что-то устойчивое, твёрдое, постоянное.
А здесь окружало всё чужое: чужие песни, чужая речь, чужая музыка, чужое море, чужие звёзды.
Верить было некому. Даже те, кому он был предан почти по-собачьи, обманули.
Всё ложь, всюду обман, фальшь. История с «воскрешением» шефа окончательно добила его. Словно что-то надломилось во внутреннем мире простоватого парня; сбивались, сдвигались его природные духовные ориентиры, как-то стирались грани дозволенного и запретного.
Время, когда всё было в новинку, миновало. Вся эта романтика, идиллия и экзотика как-то быстро прискучили. Словно переел сладкого. Не радовали любимые прежде велосипедные и пешие прогулки по окрестностям. Даже великолепная бухта Кола Миньор опостылела своей глянцевой липкой красотой. Не развлекали походы на рынок по субботам.
- Отпустите меня, пожалуйста, Екатерина Ивановна!- вдруг брякнул он, обращаясь почему-то не к шефу, а к его жене. – Поеду я домой.
- Ты что, серьёзно, Витя?
- Зачем я вам здесь? Лишний рот.
- Опять двадцать пять! А мы как? А Лёшка как?
- Ему скоро на учёбу. Да и вообще. Дома я нужнее. Здесь тоска.
- Пил бы ты, Витька, было бы тебе легче,- икнув, сказал с пьяной рассудительностью Плахов.
- Тебе что, плохо с нами? – участливо спрашивала его Екатерина Ивановна. – Оставайся. Женишься здесь. Вон девки на тебе и тут виснут. Что краснеешь? Ровно девица невинная.
- Ну, что ж, если решил, возвращайся. Тебе бояться нечего,- говорил рассудительно Лазарев.
- А вы-то как?
Тягостное неловкое молчание повисло в сгущающемся сумраке южного вечера. Лёгкий ветерок колыхал шёлковые занавески.
Плахов с Екатериной Ивановной заговорили о скором объявлении долгожданной финансовой амнистии.
Шеф неожиданно яростно напустился на них: - Вы сами-то верите в то, о чём говорите?
Потом, поостынув, продолжал рассудительно: - Я думаю другое: возвращаться, конечно, придётся. Но резоны должны быть другие, а не сопли и слёзы по родине. Здесь мы быстро проживёмся. Денег хватит лет на пять, много на десять. Надо начинать бизнес в России. Пока хотя бы через подставных своих доверенных. Начинать откуда-нибудь из глубинки, скупать по дешёвке всё, что можно: дома, участки, магазины, химчистки, реммастерские, земельные паи.
-Бизнес надо делать в России. А здесь мы никому не нужны.
Долго потом вспоминал Виктор тот вечер, когда семейство шефа прощалось с ним.
Подвыпивший Юрий Владимирович долго и красиво говорил о том, что как бы жалко ни было расставаться с Виктором, но это хорошо, что он возвращается, и эти вот его большие рабочие руки, крепкие плечи, конечно, нужнее на Родине.
- Может быть, и эти мозги, - он хлопнул себя и Плахова по лысинам,- должны работать там.
И он стал, всё распаляясь, говорить о том роковом стечении обстоятельств, что сделало их жуликами поневоле и вытолкало из страны.
Его никто не прерывал.
- Я готов на всё, кроме покаяния. Горько, что из лучших побуждений, из прекрасных планов получился обман. Я мог бы всё вернуть людям.
Плахов, хмыкнув, улыбнулся и поднял бокал.
Екатерина Ивановна, зная, что надо дать мужу выговориться, тоже молчала.
Потом, позже, в спальне он говорил ей другое:
- Жаль, конечно, что приходится расстаться с Виктором. Ты ведь знаешь, я не верю во все эти сказки: в нравственное перерождение, в моральное обновление. Но с тех пор, как мы ехали с ним в одном купе, с тех пор, как поговорил с ним, послушал, как он оказался в городе, как живёт, как голоден обычно, что-то так жалко стало. И его жалко, и свою вспомнил юность, студенчество голодное. Как был то сторожем в столовой, то в пожарке бойцом, то надрывался на разгрузке вагонов.
И здесь нам не жить, и домой не вернуться. Хотя возвращаться придётся. Перспективы не вызывают большого энтузиазма. Но всё ж это было бы лучше, - рассуждал он вслух.
- Ты сам не знаешь, чего ты хочешь.
- Может быть, это и так. Я не знаю, чего хочу. Но я точно знаю, чего не хочу.
Тоска берёт… Как говорят в народе, умирать будем – взыщется.
Прощания было недолгими.
Алёша, обиженный предательством старшего друга, перекладывал книги у себя в комнате. Виктор взял одну наугад.
- Вот ты, Алексей, молодец. Третий язык одолел. Русский, английский, а теперь вон и испанский. А мне никак языки не даются. Да и вообще ученье туго шло.
- Хотя бы английский надо знать, Виктор,- строго, по-взрослому, сказал мальчуган. – По теперешней жизни без него никуда. А я и французский хочу выучить. Нравится: звонкий и звучный.
- Смотри, парень, русский не забудь.
Марианна попрощалась с Виктором по-деловому, всплакнула немного, приняв подарки.
С недавних пор отношения их утратили романтический пыл. Пройдоха Плахов как-то отозвал Виктора в сторону и, нимало не смущаясь, спросил его:
- Витёк, ты сколько ей платишь?
- Кому?
-Ну девке этой, Марианне.
- Нисколько не плачу.
- Вот бикса! А с меня каждый раз требует по полсотне баксов.
Принесли почту из России. Виктор читал письмо от матери. Лазарев с Плаховым, перебирая новосибирские газеты, потешались над списками баллотирующихся в депутаты. Почти всех они знали, вспоминали их прегрешения, называли, кто стоит за кем.
- Да, надо возвращаться. У нас грехов не больше, чем у этих прохвостов! Мы – не самые виноватые.
Лазарев позвал Виктора для разговора в свой кабинет.
- Это даже хорошо, что ты едешь. Денег немного я тебе дам. Отработаешь. Езжай, обживайся, жди распоряжений. Мой человек тебя найдёт.
- Артём?
- Нет, не Артём. Хотя и к Артёму будет тебе поручение. Со временем.
Лазарев набрал какой-то длинный номер. Поздоровался. Виктор, услышав редкое отчество Капитонович, понял, что шеф звонит своему нотариусу.
Поговорили о жизни, о том - о сём, о погоде. Между делом Юрий Владимирович словно вспомнил:
- Да, слушай, мой племянник, да, мой племянник, возвращается в Новосибирск. Он скоро будет. Загрузи там его. Попробуй приспособить куда. Чтобы не в нахлебниках был. Ну, пока. Что, спрашиваешь, когда я буду? Когда – когда… Скоро буду. Буду ещё. Артём что-то мудрит. Надо разобраться. Не того я на хозяйстве оставил, похоже.
Возвращался Виктор экономклассом. Деньги надо экономить. Кормят скромнее, но ничего, не барин. Главное неудобство – колени упираются в передние сиденья. Но ничто не может его прекрасного настроения испортить.
Он летит домой. Душа поёт. Дёшево отделался. Не нужен ему никакой лазаревский нотариус. Никакие поручения выполнять не будет. Поедет домой. Не пугает его ни грязь полгода, ни отсутствие работы, ни один телеканал. Он знает яснее ясного, что всё устроится, всё образуется. Надо жить дома, работать на родной земле, наводить порядок дома. Чужим богат не будешь.
------
- Что, Виктор, чужая сторона добавила ума?- встретил его в новосибирском аэропорту Толмачёво Артём.
Они, переговариваясь о том - о сём, домчались до знакомого Виктору коттеджа.
- Приглядываешь за шефовским домом?
- Это мой дом, Витяня. Он и был мой. Потом объясню. Устраивайся, отдыхай с дороги.
Утром после плотного завтрака пили кофе. За высокими витражными стёклами бушевала вьюга.
- С чем приехал, Витяня?
- В каком смысле? – переспросил Виктор.
- Как Лазарев тебя инструктировал, что поручил?
- Обживаться, устраиваться, к нотариусу обратиться, ждать указаний.
- Ну-ну…
И Артем рассказал, как ему представляется дело. Шеф послал по-собачьи преданного Лаптева в качестве торпеды, своей карающей руки для расправы над ставшим неуправляемым Артёмом.
- По хорошему мы с ребятами должны были тебя ещё вчера, сразу по прилёту, прикончить. Чтоб не рисковать. Да хотелось мне дать тебе шанс. Поговорить, посмотреть в глаза, объяснить.
Виктор стал искренне возмущаться. Артём остановил его.
- Они оставили нас «на хозяйстве». Сами там жизни радуются. Нашими руками пытались жар загребать из своего прекрасного далёка. Но за дураков держать нас не надо. Присмотрелись мы, покумекали. Зачем им там так много. В тёплом и благодатном климате, в уютной стране. Как пришло, так и уйдёт. А ты решай, с кем ты.
- А как же шеф?
- Если хочет, пусть приезжает сам и разбирается, если сможет. Узнает, чего нам стоило сохранить активы. Да не приедет. Побоится. А будет выступать, денег больше не получит. Худая трава из поля вон. Их времена прошли. Будем наводить порядок, Виктор.
То, что Виктору показалось диким, несправедливым, надуманным, имело под собой веские основания. Лазарев в бессильной ярости чувствовал, как нажитое богатство уплывает из его рук. Сначала был тихий саботаж, проволочки, затяжки. Потом открытое неповиновение. Общение по телефону сводилось обычно к шефовским упрёкам в неблагодарности и шутейным оправданиям Артёма, что так складываются обстоятельства.
- Вот, вы сами, Юрий Владимирович, приезжайте, увидите, что у нас тут творится.
- Знает, что не приедем,- скрежетал зубами Лазарев.- Недооценили мы этих ребяток. С твоей подачи, полковник Плахов. Прозорливый ты мой.
Плахов с виноватым видом разводил руками: чужая душа - потёмки, да и на старуху бывает проруха.
- С одной стороны: как пришло, так и ушло. Но с другой стороны – жалко ведь денег. Да и как жить дальше, на что жить? В Россию возвращаться боязно (а ну как возобновят следствие, начнут искать, на кого всех дохлых собак повесить). Что скажешь, чекист, что будем делать, друг по несчастью?
Плахов хотя и не комплексовал особо, но и конкретностью рассуждений не отличался. Он то предлагал примерно наказать «козлов», то в последний раз предложить компромисс. С одной стороны наказать надо. С другой стороны жалко тратить из остающихся - и неумолимо тающих - доступных капиталов сотню тысяч долларов на то, чтобы в далёкой России убрать ушлого, обошедшего их на кривой, Артёма, и, тем более, деревенского дурня Лаптева, не исполнившего волю пославшего хозяина.
Позвонили ещё раз, опять привычно поругались.
Артём в ответ на новые упрёки и угрозы вдруг сменил тактику.
- Зачем вам это надо, господа начальники? Худой мир лучше доброй войны. Давайте-ка лучше мы вас возьмём на содержание. И будем, как дела у нас здесь наладятся, понемногу посылать вам.
- Что- что- что?- задыхаясь от возмущения вскричал Лазарев.
- Как на содержание, сколько это понемногу?- заорал Плахов.
- Тысяч по пятьдесят, пожалуй, для начала.
- Ты смеёшься, Артём! Это даже обидно.
- Если вам так обидно, то мы можем и не посылать. Будем беречь ваши такие ранимые души и деликатные сердца.
Он вроде бы отшучивался, но тон его шутливых отговорок уже не оставлял сомнений в том, что всё всерьёз, всё надолго, если не навсегда. У их наворованного богатства новый хозяин и им себе дороже выйдет пытаться вернуть.
- Всем не может быть хорошо, - вы ведь так нас всегда учили, Юрий Владимирович.- На всех не хватит! Своё надо взять! Вот мы и берём.
- Имей совесть, Артём!- пробовал увещевать Плахов.
- О чём вы говорите, товарищ полковник?! Отцы родные! Я даже не могу понять, кто мне трактует о совести. Это забавно, в конце концов. Приезжайте, спросите у тысяч обманутых вами «соинвесторов».
Плахов чертыхался вполголоса: шла запись их телефонного разговора и они с Лазаревым пытались как-нибудь заставить Артёма признать открытым текстом «да, я взял ваше», но молодой и ушлый узурпатор, видно, учёл эту возможность и ни одного слова не сказал во признание своих действий «не по понятиям».
- Принимая во внимание ваше нынешнее бедственное положение и прошлые заслуги, мы предлагаем вам компромиссный вариант.
Плахов и Лазарев оживились и обнадёженно переглянулись.
- Вы будете получать определённое содержание, ну, например, в размере полковничьей пенсии господину Плахову, а вам, Юрий Владимирович, оклад действительного члена Российской Академии наук. Екатерине Александровне, пожалуй, - оклад член-корреспондента. Естественно, с ростом этих окладов в России, ваше содержание тоже будет индексироваться.
- Да что ж это за деньги!? Гроши! Тем более здесь, на Майорке,- вскричал, застонав, Плахов.
- Я не навязываюсь. Вы можете не соглашаться. А можете, согласившись, желать нам тут, в беспокойной России, вести дела как следует. А пойдут у нас тут дела лучше, так и ваш «пенсион» будет расти.
Так что у вас прямой интерес желать нам успехов. Морозными сибирскими ночами нас будет греть дума о том, что в далёкой солнечной Майорке есть радетели за наше общее дело. Ведь вы такие же патриоты, что и мы.
Он говорил манерно, с язвительной юморцой, словно наслаждался своей победой.
- Если на всех не хватает, то пусть хоть кто-то будет счастлив.
Лаптев слушал, слушал, как ловко напускал туману Артём. Да и как смело он говорил с недавними своими начальниками,- тоже было удивительным. Потом он высказал Артёму это своё мнение. Ответом ему было всё то же: Это всё наше. Деньги должны оставаться и работать в России. Нечего жалеть прохвостов. Они не пропадут.
Понемногу, не форсируя событий, делая скидки на крестьянскую медлительность в думах на отвлечённые темы, убеждал Артём своего друга.
На слабые попытки Лаптева «посовеститься», что нехорошо так поступать с тем, кто подобрал их и наставил на путь, Артём отрезал:
- Забудь. Ты всё отработал. Ничего ты им не должен. И не надо их жалеть, они сами выбрали свой жребий. Так что не комплексуй, Витёк. Живи дальше. Не хочешь здесь, в городе,- езжай к себе. Раскручивай дела там. Поможем. Жаль, грамотёшки у тебя маловато.
Эпилог
Навстречу потянулись группы празднично-одетых стариков, нарядных бабулек с флагами, портретами вождей, цветами.
Поняв, что не успел проскочить до начала гуляний, Виктор чертыхнулся.
Он был уже и не рад, что поехал на машине. Дела заставили.
А лучше бы вообще никуда сегодня не ездить. Лежал бы в гостиничном номере на диване, потягивал бы пивко, да смотрел бы праздничные передачи по телевизору.
До предела снизив скорость, деликатно сигналя, поминутно притормаживая. Он осторожно объезжал расходившихся престарелых гуляк, которые словно вспомнили былые времена, когда они были хозяевами своей страны.
Прекрасный день был в полном разгаре. Погода словно расщедрилась после недельного ненастья. По-летнему сверкало солнце. Ласковый ветерок развевал флаги, ленты, седые волосы стариков.
Виктор уже и не досадовал. Он поневоле залюбовался этим горделивым зрелищем. По тротуару и проезжей части шли седые, нарядные, с орденскими планками и медалями; пели, плясали под гармошку.
- Хорошо, что поняли наконец-то все, кому следует: не надо отнимать у людей праздник. Не их вина, что времена переменились. У них была своя жизнь. Принять нынешние порядки им тяжело. Так что ж, их за это – дубинками?
Он был в Москве в мае девяносто третьего. И видел, как озверевшие лужковские омоновцы гонялись за демонстрантами по всему Александровскому парку. И хотя его совесть была почти чиста (он стоял в оцеплении), он не мог забыть того позорного кошмара.
И вот сегодня так хотелось быть не чужим на этом их празднике.
Но словно исчужа воспринимал он теперь это не своё веселье. Он чувствовал это как чувствуют тлеющую в своём теле немочь, хворь, болезнь, тяготу.
А теперь он с умилением смотрел на двух старушек, которые – «шерочка с машерочкой»- танцевали под звуки гармошки, что крепко пьяненький гармонист лихо раздёргивал нараспашку, а потом с показной яростью сжимал. На кургузом, ношенном его пиджачке отчаянно - задорно бились три медальки. Смехом и шутками поддерживали танцующих бабулек окружающие.
Вдруг забежавший откуда-то сбоку беспризорного вида мальчишка выхватил у грузной старухи-зрительницы сумку с замотанными синей изолентой ручками и кинулся в сторону через дорогу – прямо перед машиной Виктора. Тот, как ни осторожно и медленно ехал,- едва успел затормозить. Кинувшаяся за «мазуриком» бабка, потеряв равновесие, чуть не распласталась на капоте внедорожника, потом осела на колени.
Раздался пронзительный визг тормозов, испуганные крики пострадавшей и её товарок. Ахнув, замолкла гармонь.
Собиралась толпа.
Виктор вышел из машины. Помог подняться старухе.
- Господи, да там же ничего не было, в сумке-то! Пустые бутылки, и всё,- потирая ушибленное колено, ворчала старая.
- А ключи, ключи-то, Петровна, в сумке, что-ль, были?- сочувственно спрашивали её.
- Не-а!- с хитрой и довольной улыбкой отвечала та.- Я учёная, не впервой, поди, меня грабют!
- Ключи – вот они где, она похлопала себя по боку.- В кофте, в нутряном кармане. Вместе с пенсионным удостоверением.
- Смотри-ка!- одобрительно загудели все вокруг. – Молодец, Петровна! Знай наших!
Опять заиграла гармошка. Весёлая компания двинулась дальше.
На Лаптева никто и внимания не обращал.
- Обошлось, - подумал он с облегчением. Проблемы с гаишниками были ему сегодня ни к чему. Он подошёл к киоску, купил бутылку минеральной воды. Отвернул пробку, жадно сделал несколько глотков. Перевёл дух. Огляделся.
Вдруг внимание его приковала такая неожиданная жуть, что впору было протереть глаза.
Невдалеке, у газетного ларька сидел в инвалидной коляске Сергей Михайлов, давний знакомец Виктора. Ещё недавно они были соседями, друзьями по молодым похождениям. Сергей был гренадёрского роста красавцем и успех его у подружек был неописуем.
И вот этот красавец сидел безногий в потёрханной инвалидной коляске, выставив напоказ культи.
Поределые, но ещё вьющиеся белокурые кудри рвались из-под голубого берета. Тельняшка обтягивала всё ещё могучие плечи и грудь атлета. На расстёгнутом кителе гвардейский знак десантника, две медали, орден Красной Звезды.
На шее висела увеличенная ксерокопия удостоверения участника чеченской войны. В руках Сергей держал картонную коробку, в которую сыпались монеты подаяния.
С трудом сдерживаясь, чтоб не подбежать сразу, Виктор выждал, пока возле Сергея не стало никого из сердобольных прохожих, и подошёл к другу.
- Cерый, здорово!
- Витяня! Братушка!- закричал Сергей обрадовано; он неловко попытался привстать, опираясь о подлокотники своими ручищами. Хлипкая расшатанная конструкция коляски жалобно застонала под ним.
- Сиди ты,- сдержал его Виктор, склонившись над ним.
Они обнялись как-то неловко.
Виктор показал на культи: - Как это ты, Серый? Где угораздило?
-А, не обращай внимания,- отмахнулся тот.- Братка, я так рад тебя видеть!
Недолго они проговорили, перебивая один другого: - А помнишь? А помнишь?
И будто не было трёх лет разлуки.
- Но всё-таки, Сергей, что с тобой случилось? Расскажи,- мягко настоял Виктор.
- Ну, что ты всё об этой ерунде! Когда на фирме дела разладились, помнишь, когда шефа грохнули, вкладчики взбеленились. Милиция с наших офисов охрану сняла. Ужас, что творилось тогда. Вот и я в ту пору попал в переделку. Было нападение на нашу инкассаторскую группу. Как на войне: стрельба, гранаты. Я кассирку собой закрыл. Александр Матросов нашёлся… Да вот самому- то ноги – того… тю-тю…
- Что за кассирка?
- Да ты её знаешь – Ниночка. Теперь она моя жена. Живём, слава богу, не пожалуюсь. Душа в душу, как говорится. Она и выпьет со мной всегда. На этот счёт мне обижаться нельзя… Да, не приходится обижаться…
- В общем, братка, я исключительно доволен. Всё у меня хорошо!- он достал из сумки большую бутылку вермута, уже полупустую, отхлебнул, и, протянул Виктору:
-Выпей, если хочешь.
- Да я за рулём,- кивнув головой в сторону джипа, отказался тот.
Сергей глянул на машину, восхищённо воскликнул:- Ого!
Потом узнал её и спросил, посерьёзнев:
- Шефовская, что-ли?
- Шефовская… Была…
- Да, жалко Юрия Владимировича. Человек был! Я вот, как подумаю о нём, так и моя беда,- он похлопал по своим обрубкам,- и моя беда не так страшна. Я-то живой, а вот он…
Он пьяно растёр искренние слёзы.
Виктор поглядел на друга, помолчал, думая о том, говорить или не говорить правду. И с угрюмой суровостью резанул:
- Живой он! Не волнуйся ты за него, Серый!
- Иди ты!- изумился Сергей.
- Отвечаю! Живой. В Испании он теперь. На Майорке обитает. И семья его там. И безопасник наш там. Помнишь Плахова?
- Помню, как же,- растерянно размышлял Сергей. - А в газетах писали: - Убит Лазарев. С особой жестокостью. Лужа крови. Тело не найдено.
Виктор махнул рукой: туфта всё.
- Ну, орлы-орёлики! Слиняли, значит… С денежками, поди. А вкладчики нас громили!- Сергей вытер взопревший лоб.- Ну, да хрен с ними. Ты вот что, Витяня, подтягивайся сюда к вечеру, часам к семи, поедем к нам. Побалакаем. А сейчас езжай по своим делам. Ты мне клиентов отпугиваешь. Я ещё посижу, попобираюсь маленько. А то и за прокат этой «колесницы» не набрал пока.
И на недоумённый взгляд Виктора пояснил: - Я ведь коляску у соседа заимствую, вообще-то у меня хорошие протезы. Заграничные. Выправил через госпиталь ветеранов. Дорогущие, но классные! Хоть вальс танцевать.
Лаптев поехал. Весь день невесёлые мысли не выходили из головы: - Вот человек, побывавший в чеченской мясорубке, там уцелевший, уже здесь, на защите чужих, хозяйских денег,- чуть не погиб. Да что там «чуть не погиб», если прямо и откровенно говорить, то погиб уже в этой, мирной вроде бы, жизни.
Управившись с делами, ближе к вечеру, Виктор подъехал к месту утренней встречи .
Сергей, совсем уже пьяный, сидел как-то боком в своей взятой напрокат коляске, прижимал к себе коробку с подаяниями и кричал:
- Нинка, паскуда, уйди! Зараза!
Рядом громко скандалила тоже очень пьяная женщина, в которой Виктор не без труда узнал бывшую красотку кассирку Ниночку. Теперь это была точно Нинка- зараза, разъярённая мегера, готовая на всё.
Под пьяный хохот собравшихся бомжей- собутыльников она хрипло материла Сергея, пытаясь отнять у него коробку с милостыней.
- Да отдай же ты, дурак! Я же в семью! А ты этим уродам- пропойцам раздашь.
- Уйди, ****ища!- буянил Серёга.- Сучара!
Бомжи гоготали над бесплатным спектаклем. Виктор разогнал их, перенёс Сергея на руках в машину, помог виновато притихшей Нине сложить коляску, погрузил в багажник.
В просторном салоне автомобиля Сергей угомонился, затих, и на плече у жены забылся пьяным сном.
По дороге Виктор слушал, как Нина сквозь слёзы рассказывала об их житье-бытье, что она тоже стала пить, но пока меру знает; плохо, что сынишку забрала к себе бабушка, Нинина мать. Теперь тормозов и вовсе нет. Рядом с этим алкашом – она толкнула в бок мужа - и она пьёт. А что делать?
-Кодируйтесь, Нина!- с поспешной убеждённостью сказал Виктор.
- Надо бы,- согласилась Нина.- Не насмелимся только никак.
Он довёз их до дома, выгрузил большую сумку с гостинцами, купленными днём, отдал Нине сколько было с собой денег, разобрал коляску, помог добраться до лифта.
-Извините, ребята, спешу: дела. Надо ехать.
- Братка!- встрепенулся Сергей.- Я исключительно рад был тебя видеть. Заезжай к нам. Без обиды!
- Всё путём, брат,- ответил Виктор, поцеловал Нину, виновато улыбнувшуюся растерянной пьяной улыбкой.- Кодируйтесь, Нина, а то пропадёте.
Он почти выбежал из подъезда, чувствуя, что вот-вот слёзы брызнут из его глаз.
- Всё путём, всё путём, брат,- словно уговаривая себя, словно заклиная кого-то, повторял Виктор, закрывая багажник.- Всё путём. Бог даст, всё образуется.
Впрочем, ему и самому не очень-то верилось, что что-то образуется.