Кабанчика своего Виктор Годун, как обычно, к седьмому ноября решил забить. Пускай седьмое число уже и не красный день календаря, да не с руки под старость лет привычки свои менять… «Вот четвертого, в пятницу, в новый этот праздник и заколю, — настраивал себя Виктор. — Или в субботу…. Да хоть в воскресенье, главное чтобы седьмого мясо на столе было!»
И жену, которой хотелось кабанчика, в этом году единственного, до новогодних праздников додержать, уговорил: мол, какой толк кабана в зиму кормить, все равно расти не будет, а тут снежок как раз землю припорошил, да похолодало слегка… Самое время поросят резать, чего потом в стужу с ними возиться!
Пошёл Годун по деревне искать, кто бы из мужиков ему в выходные помог кабана заколоть. К одному заглянул, к другому - все заняты…
Считается, что любой мужик в деревне способен поросенка зарезать. Способен-то он, способен, да вот только не каждый режет. Иной хозяин предпочитает всё-таки проверенного умельца позвать, потому как оплошаешь, промахнешься ножом куда надо или не вовремя ткнёшь - мясо плохое будет, кровяное. Да и вообще, мало ли что… Вот и зовет не уверенный в себе мужик какого-нибудь поднаторевшего «спеца», который и кольнет аккуратно и тушу быстро да чисто разделает...
У каждого такого специалиста свой подход и метод. Кто только ножом да веревкой обходится, но непременно с помощником, кто в одиночку идет в пригон с колуном в руке или с ружьем либо «мелкашкой», - винтовкой малокалиберной, чтобы обухом, выстрелом ли в лоб, сбить животное с ног, обездвижить, а уж потом ножом дело окончить.
Поговаривают, что были когда-то в деревне и такие мастера, что заходили в стайку только с ножиком за голяшкой и никакие помощники и подручные средства им были не нужны. Об одном из них даже легенду пустили, будто бы знал мужик слово особое и стоял перед ним любой кабан не шелохнувшись, а после валился замертво, даже не взвизгнув...
По обыкновению вспоминался этот мифический мастер каждый раз, когда уже шкворчали на сковороде в растопившемся сале куски свежей грудинки вперемешку с ломтиками печени да почек, поскрипывала на зубах квашенная капустка, а глаза у мужиков поблёскивали после первой стопки. Тут-то, какой-нибудь разомлевший кольщик, косясь на сковороду со свежениной, прислушиваясь, довольный, к похвалам за чистую работу, непременно говорил:
- Да я-то уж что… Обычное дело! А вот Архип… Слыхали, небось, о таком? - обводил взглядом хозяев, что с готовностью ждали очередного варианта уже не раз слышанной истории. - Так вот, врать не буду, но, вот те крест, люди рассказывали: заходит он как-то раз в стайку…
Что там происходило, всяк рассказчик по-своему домысливал, только размер кабана оставался неизменным - с хорошего телка.
Годун ни колун не использовал, ни ружьё с «мелкашкой». Он вообще свиней сам никогда не резал ни по молодости лет, ни сейчас уже к пенсионерам приписанный. Опалить, разделать - пожалуйста, но вот что бы самому… Виктор и момент тот неприятный, когда у него поросенка жизни лишали, в доме пережидал, чтобы не видеть и не слышать.
Мужики деревенские Годуна уважали, но над особенностью его такой подсмеивались, подначивали: мол, как же он в лесу-то зверьё стреляет, не жалко ли?
Виктор, слывший в деревне охотником удачливым, в ответ только усмехался. На охоте азарт, там кто кого переиграет, там его еще надо суметь добыть, зверя-то… И сколько раз Виктор из леса возвращался с пустым рюкзаком, сколько раз в своей жизни лишь провожал взглядом добычу, которая казалось, уже была у него в руках…
А какой шанс у поросенка в стайке?
Шансов у кабанчика, что похрюкивал безмятежно в годуновской стайке, не было никаких. Потому как, походив по деревне, Виктор напоследок заглянул к своему соседу, молодому еще мужику Петьке Завьялову, который, выторговав три килограмма мякоти и половину печенки от будущей жертвы, согласился-таки кабанчика в воскресенье забить.
- Четвертого, дядь Витя, грех не кирнуть, раз уж праздник, - тянул, раздумывая, Завьялов. - В субботу оклемаюсь… Ну, а в воскресенье, пожалуй, часам к десяти жди.
Памятуя забор, из-за которого они по осени поругались, к Петьке Годун бы не пошел, будь у него другие варианты, и обратился к соседу лишь потому, что уж очень не хотелось отказываться от своего намерения седьмое число со свежениной встретить. А Завьялов, слегка покочевряжившись, на просьбу Виктора откликнулся, посчитав, что тот, таким образом, решил конфликт сгладить…
Забор, что их огороды разделял, завьяловский бычок еще в начале октября попортил. Картошка к тому времени давно уже была выкопана и скотину из тесных пригонов стали на огородные просторы выпускать. Чем уж так бычка соседская территория привлекла неизвестно, а только сунул он как-то раз свою морду в подгнившие драницы, да и оторвал парочку от нижней, трухлявой прожилины.
На следующий день возле забора шум - завьялиха предъявляет претензии, что в ее еще не срубленной капусте Анькины куры пасутся. Сначала бабы между собой отношения выясняли, затем мужики вышли, стали решать, кто забор поправлять должен.
- Твой бык забор разворотил! - наступал Годун. - Ты и городи!
- Твои куры, мою капусту клюют, вот и ремонтируй, - упирался Завьялов.
Оторванные драницы дня через два Анна к прожилине проволокой на скорую руку примотала - надоело кур из соседского огорода выманивать. А мужики, что Виктор, что Петька, в тайне каждый про себя решив, что по весне обязательно прогнивший забор сам обновит, но сейчас и пальцем не притронется, неделю никак не здоровались, а затем при встрече лишь кивали издали, не вступая в разговоры…
В воскресенье утром, когда Виктор, проснувшись, зашел, позевывая, в летнюю кухню, на плите уже стояла ванна с водой, в печи потрескивали дрова, у порога блестели чисто вымытыми боками эмалированные тазы. Годун одобрительно взглянул на жену, разбиравшую старые тряпки в углу кухни и, усаживаясь за стол, для порядка спросил:
- Ты, случаем, поросенка-то не накормила?
- Лишь бы к чему прицепиться… — буркнула Анна, разрывая серую, истертую простынь на полосы. - Не слышал разве из ограды, как он в пригоне орет некормленый? Всю душу вымотал.… Где Петька-то твой?
- Так к десяти обещался, - Виктор взглянул на часы. - Должен сейчас подойти…
- Ну, жди… К обеду может быть и дождешься! С Ермаком бы лучше договорился…
- Ермак сам сегодня своего кабана режет, — Годун отложил вилку, которой начал, было ковыряться в картошке, потянулся к чайнику. — И Николай тоже. К седьмому же все…
Анна, положив на старый сундук наготовленные тряпки для мытья поросенка, прошла к столу, опустилась устало на табуретку напротив мужа и, отведя взгляд к окошку, попеняла:
- Невтерпеж ему… Отложил бы, чего спешить-то? Сын с невесткой на Новый год собирается приехать да внука привезти. А то внучка летом и видим только… Вот тогда бы и зарезали кабана. И мяса с собой свеженького детям дали…
- Куда откладывать-то? Седьмое число уже завтра…
- Втемяшится же! - Анна повернулась к мужу и передразнила, припомнив его объяснение: - «По пого-оде, чего в зиму корми-и-ить…» Небось, уже кого из собутыльников на завтра позвал? Благо закусывать теперь будет чем... А что праздновать намерились? Праздничек-то - тю-тю! - Анна пододвинула к себе картошку. - Ну, вот иди тогда и режь кабана сам! У меня вода в ванне уже готова… Остынет, пока твоего Петьку ждем, что, заново ее потом греть? Я и так спозаранку кручусь, позавтракать некогда!
- Чего городишь-то? Я же …
- Ах, ты же не можешь! Знаю я твое «не могу», блажь эту, прихоть… Изучила уже! Ты по всей своей жизни грязную, да неприятную работу на других перекладываешь!
Годун вскинулся, закатал желваками, но сдержался, смолчал. Допил чай, демонстративно шумно втягивая его из кружки, и набросив телогрейку, хлопнул за собой дверью.
«Ну что за баба, - закуривая на дворе сигарету, досадовал Виктор. - Сумеет же в душу плюнуть! И ведь сама все прекрасно знает и понимает, а уколоть надо! Старых друзей собутыльниками окрестила… Да и не звал он в этот раз никого, но самим-то им с Анной праздник все равно надо отметить! Из принципа…»
Здорово обиделся Годун на то, что перестало седьмое ноября считаться праздничным днем. Что придумали новый праздник, в противовес, да еще рядом поставили. Ну, сидели еще в прошлом году все в один день, пусть каждый по своим домам, но воедино, кто за согласие пил и за примирение, а кто за годовщину события, из-за которого надо соглашаться да примиряться… Кому мешало?
И единственное, что мог сделать Годун, это заколоть кабана именно к седьмому числу, как из года в год в деревне делали... А седьмого сесть за стол, где будут свежие свиные котлетки в подливке плавать и соленья–варенья разные стоять, да и выпить за праздник, который отменили. Потому как, его, Годуна-то, кто отменит? Кто из его памяти сотрет транспаранты кумачовые, лица праздничные, торжественные собрания в клубе, где Виктора непременно отмечали то грамотой, то пускай и в десять рублей, но премией, а когда и значком ударника?
Виктор потоптался в ограде, глянул на припорошенные ранним снегом верхушки сопок, что горбились на горизонте, вздохнул… Потрепал привязанную у амбара собаку за загривок, и, отперев амбарную дверь, стал в полутьме шарить по полкам в поисках паяльных ламп…
Петька пришел, когда Годун уже давно лампы заправил, проверил и на второй раз принялся точить ножи. Раздраженный, Виктор начал, было, соседу выговаривать за опоздание, но, присмотревшись к Завьялову, осекся. Лицо у Петьки помятое, глаза мутные изо рта перегаром несет…
- Ты что, с похмела?!
- Ну… Да чего там дядь Витя… Так, слегка.
- Какое «слегка»! Ты на свою рожу смотрел? Руки вон ходуном ходят… Как кабана-то колоть будешь?
- Да ладно тебе… - Завьялов стянул с плеча старенькую «мелкашку», и, положив ее себе на колени, уселся на ступеньку крыльца. - Нальешь мне грамм сто, и все путем будет…
Насупившийся Годун прикрикнул на собаку, что, натянув цепь, лаяла на чужака не умолкая, затем, психанув, заволок пса за ошейник в амбар и запер его там.
— Ну, уж нет! Развезёт на старые дрожжи. Сначала дело, а уж потом… И проси не проси, а наливать я тебе, Петька, сейчас не буду! Давай, иди… Кабан в пригончике, за стайкой, а я в кухне подожду…
…Петька четвертого числа крепко «набрался» со своим тестем. А вчера не удержался да продолжил… Сначала у того же тестя опохмелился, потом к приятелю заглянул; за магазином, на берегу с кем-то пил, а последнее, что помнил — гул электромоторов в деревенской кочегарке…
Сегодня утром Петьке хотелось в первую очередь сдохнуть раз и навсегда, а во вторую немедленно чего-нибудь выпить. Постанывая, держась за стенки, он пробрался на кухню, где к его великому счастью обнаружилась на столе запотевшая, только что из погреба банка с огурцами. Косясь на сидевшую у печки жену, Завьялов слегка привел себя в чувство огуречным рассолом и, вспомнив вдруг об уговоре с Годуном, приободрился - впереди замаячила бутылка, которую Годун непременно выставит за заколотого кабана…
В обвисших трусах, в серой майке, влажной от похмельного пота, Петька полез под кровать за старым чемоданом, в котором хранились его охотничьи припасы.
Жена с Петькой принципиально не разговаривала и, сложив на груди руки, молчком наблюдала, как Завьялов непослушными руками шарил в чемодане, выковыривал из новой пачки "тозовочные" патрончики, одевался, вытаскивал из шкафчика свою «мелкашку», искал самодельный из автомобильного клапана выкованный нож... Но когда Петька уже ухватился за дверную ручку, не выдержала:
- Гляди-ка, намылился! Весь день вчера неизвестно где шатался, а за полночь неизвестно откуда приполз! Он гуляет, а я тут пластаюсь одна и по дому и по двору… За рассолом для него в погреб лазаю… Бери вон ведро да иди поросенка накорми! И бычку сена задай… И поросенка-то из стайки в пригон выпусти, пускай погуляет!
Матерясь в полголоса, Петька взял приготовленное у двери ведро с вареными картофельными очистками, приправленными комбикормом, вышел во двор и потащился огородом, вдоль ветхого забора к стайке.
Что у Годуна, что у Завьялова стайки с животиной располагались в конце огородов и стояли впритык друг к другу. Пока Петька кормил своего поросенка и бычка, со стороны соседа его преследовало повизгивание голодного кабана. «Ну, ничего, - думал Петька. - Подожди… Сейчас хозяин твой нальет мне с полстакана для опохмелки, и я уж тебя успокою!»…
…Петька с досадой проводил взглядом кряжистого Годуна, легко подхватившего по пути в летнюю кухню и отставившего в сторону здоровую чурку, на которой подготавливал до прихода соседа паяльные лампы. «Крепкий гад, даром, что уже пенсионер, — сплюнул Завьялов. - По лесу как молодой бегает! И упертый… Если упрется, то шиш своротишь…»
Осознав, что пока с поросенком не разделается опохмелки ему не видать, Петька, вздохнув, поднялся с крыльца и начал действовать. У калитки небольшого, метра в четыре, пригона, Завьялов оттянул затвор своей однозарядной «ТОЗ-8», сунул патрончик, посмотрел на упитанного кабана отбежавшего в дальний угол пригона, положил на столбик калитки еще пару патрончиков - на случай осечки и, отворив калитку, но не заходя в пригон, прицелился.
«Тще-п-лыг» - раздался под навесом негромкий выстрел «мелкашки». Пулька скользем ударилась о лоб кабана, вздернувшего в момент выстрела голову, и щелкнула, отрикошетив, по дранице загородки. Передние ноги у кабана подкосились и тот, сунувшись вперед, начал заваливаться на бок. Завьялов на какое-то мгновение замер, чувствуя, что выстрелил неудачно, но затем, приткнув по быстрому «тозовку» к углу стайки, выхватил нож из болтавшихся на поясе ножен и, спотыкаясь на подмерзшем свином помете, заспешил к сучащему задними ногами поросенку.
Когда Петька, захватив переднюю ногу кабана, нацелился ножом пальца на два левее грудной кости, животное, приходя в себя, дернулось, делая попытку вскочить. Петька придавил поросенка коленом и, паникуя, второпях ткнул ему ножом в область сердца, уже не целясь… Кабан завизжал и забился. Завьялов, едва успев выдернуть нож, отпрянул к калитке.
Кабан надсадно визжал и крутился в углу пригона. «Блин… Неужели в сердце не попал? - утирал Петька рукавом телогрейки льющийся со лба пот. - Пойди сейчас, подойди снова к нему!» Завьялов покосился на "мелкашку", на окровавленный нож в руке, осторожно сделал пару шагов к кабану. Кабан, между тем, завалившись в когда-то сделанную им самим же глубокую рытвину у загородки, уже не визжал, а хрипло стонал, делая бесплодные попытки подняться. Петька ещё с четверть минуты потоптался на месте, наблюдая за кабаном, подобрал валявшуюся в навозе шапку, отряхнул ее об колено, нахлобучил на голову и, подхватив «мелкашку», подался вон из пригона: «Сам сдохнет…»
На тропинке вдоль забора, в самом начале огорода, Петьку поджидала Анна с поросячьим кормом в небольшом пластиковом ведерке.
- Чего он у тебя орал-то так?
- А что ему не орать, - нервно хохотнул Завьялов. - Я же ему там не за ушами чесал… А ты, теть Аня, куда это с ведром? Кормить-то уже некого!
- Для тебя приготовила, охламона, да угостить не успела, - съехидничала Анна, поставив ведро к забору возле обмотанных проволокой драниц. - Надо ж было сначала плеснуть немного корма кабану в корыто - приманить, успокоить… Но куда там! Я только за тобой в пригон, слышу - пальнул уже… — Анна взглянула подозрительно на Петьку: - Все нормально?
- Да чего там… Иваныч-то где?
- В кухне… Где же ему еще быть!
Годун сидел на корточках возле полуоткрытой печной дверцы, попыхивая сигаретой. Увидев входящих в летнюю кухню Завьялова и Анну, неспешно поднялся и деланно равнодушно спросил:
— Готов?
Петька, прошел к столу, искоса глянул через окошко на стайку, на открытую калитку пригона…
- Как с куста! Сейчас смолить пойдем, дядя Витя. Ты только мне…
- Да ты сядь покуда, покури, а там и пойдем, - перебил Годун Петьку, украдкой кивая ему на Анну. - Погрейся вон у печки…
- Вы тут особо-то не рассиживайтесь, - Анна сбросила замызганную телогрейку и, одевая перешитую со снохи потертую козью шубку, повернулась к Виктору: - Я в магазин, за хлебом. Пока смолить будете, вернусь… Если задержусь вдруг, вон, тряпки на сундуке, а вода подогревается… И смотри у меня!
Когда за женой хлопнула калитка ограды, Годун вытащил из холодильника бутылку водки, тарелку с квашеной капустой, снял крышку со сковороды с недоеденной картошкой... Петька кинул шапку на сундук и пристроился к столу, потирая руки:
- А я уж думал ты меня «прокатить» собрался…
- Да при Анне бутылку доставать не хотелось… Я тебе сейчас плесну немного для поправки здоровья, а остальное уже под свеженину вместе выпьем… Петька ты руки-то вымой! Куда такими руками к хлебу тянешься!
Пока Завьялов споласкивал руки, бренча носиком умывальника, пристроенного за печкой, Виктор достал из старого серванта граненый стакан, налил до половины, посмотрел задумчивым взглядом на бутылку и медленно, как бы сомневаясь, убрал ее в холодильник…
Присутствовала у Годуна и такая особенность: ежели не было водки, то она ему и на дух не нужна была; и никогда Виктор специально, как иные мужики, не бегал по селу в поисках этого удовольствия, но если перед ним на столе стояла бутылка… Виктор крякнул, пододвинул стакан к Завьялову, и отвернулся к окну.
- Дядь Вить, что-то не могу я, - Петька, взяв в руку стакан, покачал его, глядя на колышущуюся жидкость. - Не могу один-то… Давай и себе наливай за компанию!
- Вот те раз! - оживился Годун. - А давеча, как пришел, в одиночку бы всю бутылку высосал, если бы я тебе дал… И без всякой компании!
- Да, будет тебе, - сжимая стакан, протянул Петька. - Я что, алкаш, один пить? Давай уж, по-соседски, вместе!
Годун заскучал. Затем, всем своим видом показывая, что делает Петьке великое одолжение, не торопясь, достал бутылку обратно из холодильника, взял из серванта второй стакан и, медленно наполнив до половины, стукнул им по Петькиному стакану:
- Ну, за удачную «охоту»!
- Давай! — Завьялов морщась, давясь, выцедил водку и, удерживая ее попытку выйти назад, прохрипел: - Вот зараза!
Сначала Петька побледнел так, что на его лице проступили все веснушки, затем раскраснелся в цвет своей красно-рыжей шевелюре… Переведя дух, стал торопливо закусывать квашеной капустой. Виктор, утром лишь «поклевавший» картошки, выпив водки, тоже принялся за еду.
- А я, дядь Вить, одного-то своего кабана уже того… В прошлые еще выходные заделал! - поплывший от водки Завьялов махнул вилкой. - К празднику… Как его? Единения, что ли? Все говорили, мол, рано, тепло еще, а тут и снег посыпал… А другого, - Петька икнул. - Да я их обоих враз хотел, да Светка моя не дала. Говорит до весны… А ты, дядь Вить, что, к седьмому? А я, - хихикнул Петька. - С тестем четвертое число так отметил…
- Надуманный он, этот ваш новый праздник, - буркнул Годун. - Давай, собирайся, там поросенок уже остыл совсем.
- А может, повторим? Куда он денется… В две лампы-то быстро осмолим!
Годун качнулся на табуретке, потянулся, сцепив руки на затылке. Была бы у него одна бутылка… Но вчера Годун купил две «Путинки», одну, при Анне, поставил в холодильник, а другую припрятал в своем шкафчике с инструментами, прикрыв мазутными верхонками. Купил, предполагая, что, одну-то Завьялову на угощение пустит, а вторую придержит. Анна, конечно, бутылочку в праздник выставит, но мало ли что, вдруг кто из мужиков заглянет…
- Ладно, наливай… Чего губы мочить! - после некоторых раздумий махнул, наконец, рукой слегка захмелевший Виктор. - Под свеженину у меня еще есть… Пустую выкинем, а взамен в холодильник целую бутылку поставим. Анна и не заметит ничего.
- Ну, дядь Витя, ну ты… Уважаю! - Завьялов стал шустро разливать по стаканам водку. - Это ты правильно. Чего кота за хвост тянуть… Ну вот, - выдохнул, выпив: - Вторая соколом пошла… Да ты, дядь Вить, не сомневайся, сейчас мы кабана твоего лампами так разогреем, что он снова ногами задергает!
Петька повернулся к окну и, кивнув в сторону стайки, осекся. Годун, увидев застывшего с открытым ртом Завьялова, оперся руками о стол и, нависая над ним, глянул в окно. Вдоль забора медленно брёл кабан. Переступив, кабан тыкался мордой в забор, опять делал вялый шаг, опять тыкался…
- Твою мать! Ты как его колол-то, что он по огороду бегает!?
Завьялов неуверенно приподнялся, пошатнулся, хватаясь за стоящий позади него ручной насос. Насос качнулся, расплескивая воду из висевшего на его носике оцинкованного ведра, и Петька, обернувшись, испугано замер…
- Какого лешего застыл? Иди, делай что-нибудь! Или я тебя сейчас самого как того кабана…
- Не может быть… — обескуражено пробормотал Петька. - Он же хрипел уже там, в пригоне… Сдохнуть должен был…
Петька шагнул к двери, запнулся о круглый домотканый половичок, повернулся и закрутил головой, пытаясь сообразить, где его «мелкашка».
Ухватив обнаруженную за сундуком «тозовку», Завьялов направился, было к двери, но вновь остановился. Водка брала свое и Петька, поначалу растерявшийся от столь неожиданной напасти, стал наполняться хмельной бравадой:
- Ну, щас мы его уделаем! Слушай, дядь Вить, кабан-то раненый, слабый… Чего еще раз стрелять? Повалим его, ты придержишь, а я кольну!
- Вот дал же бог… Надо же было связаться! - Годун отошел к печи, потянулся к оставленной на припечке сигаретной пачке. - Конечно, чего из твоей «пукалки» стрелять… Люди, вон, из ружья долбанут и не бегают потом за поросенком по огороду! Ермак у меня в прошлом году… - Виктор вдруг быстро прошел во вторую, узенькую, половину кухни, отгороженную дощатой переборкой и служившую кладовкой для хранения инструмента, да разного рыбацкого и охотничьего барахла. - Подожди-ка…
Годун вспомнил, что в прошлом году, когда Ермак резал поросенка, они специально снарядили два патрона с ослабленным зарядом… Один патрон должен был остаться. Виктор выдвинул ящик небольшого самодельного столика и, покопавшись там, извлек латунный патрон. Покрутил его в руке, щурясь… Вроде бы тот, другим в этом ящичке делать нечего, все патроны, к охоте приготовленные, в патронташе, что на стене висит…
- Давай уж из ружья, наверняка чтобы… - Виктор, вынырнув из-за перегородки, сунул Завьялову в руки найденный патрон и свою двустволку двенадцатого калибра. - Патрон вставишь, замок защелкнешь - само взведется. Предохранитель вот, вверх сдвигается… Шагов с пяти, не больше, стреляй… Иди! Я здесь побуду…
«Дернул же черт его напоить!» - ругнул себя Годун увидев, как Петька вперился плечом в косяк, не вписавшись в дверной проем. Присев возле печки, Виктор закурил и нервно затягиваясь, отвернувшись от окна, стал выжидать…
В огороде раскатисто, удивительно громко для ослабленного заряда громыхнул выстрел. Немного погодя, Годун встал и, подойдя к столу, посмотрел в окно. Кабан валялся возле забора, тут же, у забора, было прислонено ружье, а Петьки нигде не было видно…
Когда Годун подходил к поросенку, из пригона, в конце огорода, вышел Завьялов. Пошатываясь, бурча себе под нос, он, не задерживаясь, миновал Виктора и скрылся в кухне. Годун, недоумевая, осмотрел кабана, пихнул его в бок ногой, присвистнул, увидев большую с белыми сгустками кровяную дыру во лбу и, выругавшись, понес в кухню оставленное Петькой ружье.
Завьялов, уже успевший разлить остатки водки по стаканам встретил Виктора какой-то странной ухмылкой:
- Ну, дядя Витя… За второго! — выпил стоя в один глоток водку и, садясь на табурет, стукнул стаканом об стол.
- Ты чего мелешь? Какого второго?
- А такого… Жахнул я порося в лоб, ножиком тычу и соображаю что первого-то следа от ножа нет! Я к тебе в пригон… Лежит кабан. А к себе из твоего пригона заглянул - нет моего кабана-то… - Петька хохотнул: - Во, дела!
- Постой, - замотал головой Виктор. - Что-то не пойму, ты что, хочешь сказать…
- Мой это кабан… Понял? Сквозь забор этот твой долбанный пролез! - начал злиться Завьялов, который сам только что начал полностью осознавать, что натворил. - Убьет меня Светка!
- Как пролез? Кошка что ли?
- А ты что, дыру не видел? Да баба твоя, чтоб ей… Я, блин, калитку, однако забыл в своем пригоне закрыть, когда кабана кормил. А Анна ведро с кормом у забора бросила… Учуял гад! А что там драницы на проволоке… Сдвинулись, когда он ведро чухал, вот и полез! Бок еще, сволочь, до крови разодрал…
- Ну, ты даешь! Глаза-то у тебя где были когда стрелял?
- Да это же ты всё! - вскинулся Петька. - Поднял панику… Иди, мол, беги… Ружье сунул… Я же видел, как твой-то хрипел в пригоне, подыхая… Сбил меня с толку!
- Сам хорош, - возмутился Годун, - Собственного кабана не узнал…
- Да как узнаешь!? Они же с виду одинаковые… И размера, считай, одного и без пятен оба! Да и бок у кабана в крови был, я и подумать не мог… - Завьялов почесал затылок, - От своего голову мне отдашь!
- С чего это?
- Ты мне ружье сунул… И патрон «ослабленный»! Там голова вся размозжена!
- В упор стрелять не надо было, - смутился Виктор. - Нет, но ты-то, куда смотрел? Ладно, я лишь через окно поросенка видел, а ты-то вблизи… Блин! Работы из-за тебя еще прибавилось!
- Да пошел ты знаешь куда!? Я же еще и виноват, оказался! Сам слепой уже со старости… И вообще, нечего было в кухне отсиживаться!
Злясь друг на друга, мужики двинули в огород - хочешь, не хочешь, а дело делать надо… Повалили железную бочку, что Годун использовал летом для поливки, бросили на нее концы двух широких двухметровых плах, волоком, за уши и передние ноги приперли поросенка из пригона, уложили на плахи и, приподняв лежавшие на земле концы досок, подсунули под них вторую бочку. Запустив паяльные лампы, начали смолить кабана, крутясь вокруг сооруженного помоста.
Работали, поторапливаясь… Сжигали лампами щетину, соскабливали ножами вздувающийся верхний слой шкуры, ворочали кабана с бока на бок. Затем «зажаривали» поросенка до черноты, до белесых звездочек, проступающих под огнем ламп на обугливающейся шкуре. Плескали, черпая из ведра ковшом горячую воду, отскабливали отмокший угольно-черный слой до нежной желтизны. Потрошили кабана, вываливая кишки в подставленную ванну, срезали сало, разделывали тушу на части… Возились сначала с одним поросенком, потом со вторым.
Частенько устраивали перекуры, но надолго прерывались всего два раза. Сначала Петька дожидался окончания взбучки, которую Анна устроила Годуну, обнаружив забытую им на столе, пустую бутылку… Затем Виктор успел погреться в летней кухне, в то время как Завьялов получал по полной программе от прибежавшей в огород Светки и за пьянку, и за кабана, и за все свои прошлые и будущие грехи…
Петька, пока смолили да разделывали первого кабана, ещё более менее шевелился, а на втором совсем сдал… Бледный, вялый он не столько помогал Годуну, сколько мешал, обессилено топчась возле помоста. Паяльная лампа у него часто тухла, нож в руке не держался…
- Работничек… - цедил сквозь зубы Виктор. - Чего тормозишь, «горючка» закончилась?
У Годуна тоже весь хмель уже давно вылетел, зато в висках появилась сверлящая боль, объяснение которой он видел только в одном: недопил…
Когда, воспользовавшись дырой в заборе, кое-как стаскали мясо Петькиного кабана в завьяловские сени, соседи, расслабив натруженные спины, присели на завалинку стайки, возле которой разделывали поросят.
- Что делать-то будем? - спросил, закуривая, Годун. - Анна сказала, что раз уж мы пузырь раздавили, то и свеженину ей не подо что жарить… И так злая, а представь, я сейчас спрятанную бутылку достану? Да и Светка у нас в летней кухне торчит…
- Блин! А этой чего там надо?
- Чует, видно, баба заначку…
Завьялов матюгнулся, стал подниматься с завалинки, да охнув вновь плюхнулся рядом с Виктором:
- Чёрт! Башка трещит…
- Слышь, - немного погодя буркнул он, поворачиваясь к Годуну. - Эта стерва мне точно спокойно выпить не даст… Давай, иди за бутылкой! За стайкой вон оприходуем, да разбежимся…
Годун покосился на Петьку:
- Тоже мне, мудрец нашелся… Это что, под забором, да рукавом закусывая? Темнеет вон уже да примораживает… Пошли в кухню, что, с бабами не разберемся? Свеженина дело святое…
- Ты Светку мою плохо знаешь. Она этого кабана ни мне, ни тебе не простит. Бутылку увидит такой скандал устроит… Чтоб её в душу мать! - выругался Завьялов. - Тащи, дядь Витя, водку сюда. Ну, её, эту свеженину, раз такое дело… Я здесь отхлебну немного, чтобы совсем не помереть, а ты потом делай что хочешь…
- Ладно, - подумав, согласился Годун. - Иди вон, скройся за стайкой там, где калитка на зады. Через неё потом и уйдешь…
Виктор уже на сто рядов себя обкостерил за то, что связался с Завьяловым, и такое решение проблемы его вполне устраивало: «Сейчас отолью ему немного водки, - думал Годун, направляясь в летнюю кухню, - И пускай шурует, пока еще чего-нибудь не начудил».
Анна со Светкой Завьяловой смотрели какой-то сериал, уставившись в экран маленького китайского телевизора, пристроенного на холодильнике.
- Закончили? - не отрывая взгляда от экрана, спросила Анна.
- Надо еще бочки на место поставить, да доски под навес убрать. - Виктор прошел за переборку загремел там лампами: - Это я лампы зашел поставить, а так еще повожусь немного…
- Совсем ум потерял… - Анна заглянула за переборку. - Куда лампы-то припер? Бензином здесь вонять?!
Виктор отдернул руку от шкафчика.
- А мой ирод где? - подала голос, сидевшая за столом Светка.
- Петька-то? - Годун под пристальным взглядом Анны вышел из кладовки. - А ушел уже Петька…
- Как ушёл? Когда? Собака же во дворе не лаяла…
- А он через дыру в заборе… Так что иди, дома его карауль.
- Нет, ну ты посмотри тёть Ань, - Светка вскочила из-за стола, ухватила с сундука свою стеганую куртку. - Третий день пьет подлец… Не иначе как опять по деревне собрался идти выпивку искать! Постой, - обернулась она в дверях. - А разве у тебя, дядь Витя, водки нет? Чего алкаш этот на свеженину не остался?
- Откуда? Бутылка вон пустая стоит…
- Ну-ну… - Светка переглянулась с Анной. - Теть Ань, если этот гад мой вдруг здесь объявиться, гони его в шею… А тебе сосед я еще попомню! Зачем Петра поил?! Господи, специально же поросенка оставляла… Рос бы еще и рос до весны! Зачем тогда картошки столько садили?! Пластались все лето…
Дождавшись когда за разъяренной, пышнотелой Светкой захлопнется дверь, Виктор вновь сунулся за переборку:
- Лампы в амбар приберу…
Добравшись до шкафчика, быстро зашарил рукой по полкам... Бутылки не было. Годун на несколько раз проверил и нижнюю полку, на которой прятал водку и верхнюю, на которой бутылки быть никак не могло…
- Твою мать…
Виктор некоторое время растеряно озирался, затем, выскочив из кладовки, стал буравить Анну тяжелым взглядом:
- Где бутылка?
- Бутылка? Вон, на столе стоит, - Анна равнодушно кивнула на пустую бутылку из-под водки, так и не убранную со стола.
- Анна!
- Ну, чего тебе ещё?
- Анна! Ты мне дурой-то здесь не прикидывайся… Бутылка где?!
- Дурой?! Да я дурочкой вчера была когда ты мне сдачу отдавал и про хреновину какую-то для мотоцикла плёл, которую якобы купил… А сегодня пустую бутылку увидела, так сразу сообразила: стали бы вы все до конца выпивать, если бы не знали что под свеженину у вас еще есть!
- Анна…
- Всё! Выпили сегодня уже своё! Это же надо было так глаза залить, чтобы еще и завяловского кабана по ошибке грохнуть! - Анна отвернулась к плите, где на сковороде зашипело мясо. - Готова, считай, твоя свеженина… Чего тебе ещё надо? Раздевайся, давай, - ешь!
- Анна! Говори куда спрятала! - разозлившийся в конец Годун пнул рыжего кота, который, увлекаемый запахом жареного мяса лениво спрыгнул с дощатого топчана и направился, было мимо Виктора к хозяйке. Кот мявкнув, шмыгнул под стол, а Годун, приблизившись к Анне, погрозил: - Ты меня знаешь…
- Знаю… Губы помазал, так не остановишься! В холодильнике твоя бутылка стоит… И пускай там стоит до завтра! У нас что, денег воз, каждый день водку покупать?
Годун хмыкнул, достал из холодильника бутылку, сунул её за пазуху и, ухватив со стола кусок хлеба и стакан, двинулся к двери.
- Куда это ты?!
- Да Петька там за стайкой… Помирает. Пускай грамм сто отхлебнет…
- Петька? - встрепенулась Анна, - Ты же сказал он домой ушел… Опять наврал! И что за человек, врет и врет… Самому-то не стыдно? А ну, дай сюда бутылку! Еще алкаша этого поить…
- Да говорю же, грамм сто только… Человек дело сделал, как не угостить? Раскудахталась тут…
- Сделал?! Мясо кровяное, шкура полопалась… Ну, я устрою тебе завтра праздник! - Анна сдернула с плиты сковороду и грохнула ею по деревянной подставке на столе. - Вот что, или ставь бутылку обратно в холодильник или вали отсюда хоть совсем… Пей там со своим Петькой или ещё с кем хочешь! Надоел уже… Замучил меня со своим поросенком, да с седьмым ноября!
- Даже так?!
- Давай, беги… Не набегался по молодости? Может, опять старое решил вспомнить на седую голову-то? А не забыл, как тебя с врачихой этой драной тогда пацаны в ее избе прищучили? Дверь ночью колом подперли?! Стыдобища! Помнишь как утром у всей деревни на глазах из окошка полюбовницы вылазил? Позорник! Тогда еще выгнать тебя надо было…
Годун аж задохнулся:
- Ну… Ах ты …! - швырнул жене под ноги стакан и выскакивая на крыльцо со всего маху - в гневе - шматанул за собой дверь так, что она ударившись о пазы косяков вновь распахнулась настежь! - И чёрт с тобой!
Продрогший Завьялов, сидевший на корточках привалясь спиной к забору, завидев Виктора обрадовано подхватился:
- Принес?
Годун не глядя на соседа, распахнул калитку и шагнул к припорошенному снегом мостику через небольшой ручей:
- Пошли отсюда… Этим бабам что ни сделаешь - всё не так!
В наступающих сумерках Годун с Завьловым продрались сквозь густой черемушник, что рос за ручьем и, выбравшись к соседней улице, не долго думая, направились в сторону кочегарки.
«Вот ведь как всё покатилось, - размышлял Виктор, поглядывая на ковылявшего рядом с ним Петьку. - Чего, казалось, проще - найти забойщика, опалить, разделать поросенка, да расслабиться слегка под свеженинку… Так нет же, всё кувырком. По-хорошему, сидел бы уже давно дома перед телевизором новости вечерние смотрел… Праздник завтра, а я из-за этого недоноска с Анной так некстати разругался… А-а-а, да идет оно всё! Напьюсь сейчас, и будь что будет».
В кочегарке, когда распили бутылку водки и принялись за самогонку, которую взяли в долг у жившей неподалеку бабки Карабутихи, Годун, с каждым глотком все больше мрачнея, в конце концов, окончательно с Петькой рассорился. Виктор, в пылу пререканий, припомнил Завьялову и злосчастный забор, и дрова, которыми в прошлую зиму Петька перекрыл подход к годуновскому двору, и березовый сок, который Петька ещё пацаном когда-то таскал из-под подрубленных Виктором берез…
Завьялов уже еле сидел на стуле, но хорохорился и всё пытался дотянуться до Годуна через грязный, засаленный стол, с извалянными в сигаретном пепле огрызками хлеба и лука. Дежуривший в эту смену кочегар, Вадик Евдокимов, хмурившийся на незваных гостей, однако, и не отказывавшийся от наливаемой ему самогонки, каждый раз усаживал Петьку на место, а когда того уж совсем развезло, уложил спать за печами.
Лишившись объекта для вымещения своей досады, уже изрядно пьяный Годун переключился на Вадика.
- Вот ты, - с трудом ворочая языком, пристал Виктор к молодому, недавно пришедшему из армии и пристроившемуся временно в кочегарку парню. - Вот ты знаешь, какой завтра день?
Евдокимов, служивший по контракту на Кавказе, многого навидался и, будучи парнем крупным, «накаченным», резким на ответ, поначалу просто едко отшучивался от нападок Годуна, а потом не выдержал:
- Слушай, дед, катись-ка ты домой! - обойдя Годуна, ухватил того сзади под мышки и рывком поднял со стула. - Или вон, к дружку своему под бок, ежели чего ещё можешь… Я вам там мешать не буду - развлекайтесь!
- Это ты что… Молокосос! Да я сейчас…
Вадик, которого казалось, никакой хмель не брал, подтащил упирающего Годуна к дверям и стал выталкивать на улицу:
- Напился, так нечего выступать… Повадились в кочегарку ходить… Алкаши!
В дверях Годун извернулся, цепляясь сильными руками за косяки, но ноги уже не слушались, подвели, и после толчка в грудь от крутолобого парня он полетел с невысокого крылечка, крепко приложившись широкой спиной об устланную щепками заледенелую землю.
Сходив за годуновской телогрейкой и шапкой, Евдокимов одно за другим швырнул ими в Виктора, нелепо ворочавшегося на земле:
- Забери рванье… Что ты там мне про праздник плакался? Дурак старый! Да вы сами всё и развалили… Теперь твои начальнички-партийцы в бизнесменах да чиновниках ходят, а ты вон как хряк полудохлый в грязи валяешься… Да знаю я ваше «счастливое» время! Комбат наш, - скрипнув зубами, мотнул головой Вадик. - Там, в горах, нам все доходчиво объяснял… Пока жив был! Вы страну в задницу загнали, а нам сейчас расхлебывай…
Униженный Виктор, наконец, поднялся на ноги и, сделав пару неверных шагов, уткнулся в уже запертую изнутри дверь. Сколько прожил Годун в деревне, а такого обращения с собой не помнил… Чтобы вот так вытолкали взашей… Его, Годуна?! И кто?! И от нанесенного оскорбления, от абсурдной, несправедливой ситуации, и так опьяненный разум у Виктора вконец помутился... Схватив колун, что валялся возле лиственичных чурок, набросанных у крыльца, Годун стал долбить им по двери, вбивая, итожа, все свои сегодняшние неприятности и обиды:
- А-а-а, сопляк… - хрипел за всю жизнь никого пальцем не тронувший Виктор. - Выходи! Что, спрятался? Шкодник… Боишься?
Вадик и не такое встречал… Побелев лицом, он решительно распахнул дверь, ловким движением вышиб у Годуна колун и, заломив руку, считай волоком, потащил пьяного мужика через дорогу. В узком проулке, между двумя избами с уже потухшими окнами, с силой толкнул Виктора в спину, а когда тот завалился, не удержался и, озлобившись, несколько раз пнул, норовя грубым, тупоносым валенком угодить по лицу…
- Это тебе за сопляка… Старый козёл!
Понедельник, седьмого ноября, Годун весь день пролежал в постели. За плотной занавеской, что отделяла его кровать, стоял тяжелый запах - Виктор использовал старый, проверенный метод лечения, прикладывая к ссадинам на скулах и к рассеченным бровям марлю, смоченную в собственной моче…
Когда за занавеску заглядывала Анна, то на все ее реплики и вопросы Годун только скрипел зубами и отворачивался к стенке. Оставаясь один, он то откидывался на спину, тяжко вздыхая, то утыкался в подушку, то привставал, отпивая из трехлитровой банки брусничный морс, тихо матерясь при этом сквозь разбитые губы. Боль, обида, стыд, злость терзали Виктора, заставляя беспокойно ворочаться…
Часов в семь вечера к нему на кровать присела Анна:
- Я приготовила там, в летней кухне… Иди, поешь, - положила руку на плечо Виктора, уткнувшегося лбом в ковер с оленями. - Из конторы днем звонили… Сказала что приболел, - Анна вздохнула. - Или тебе сюда принести поесть?
Годун молча дернул плечом.
- Ну и черт с тобой! - Анна встала и, уходя, в сердцах дернула, задвигая занавеску: - Лежит морду воротит! Что, в глаза смотреть мне не в моготу?! Или это я виновата? Ну и лежи…
Часа через два, вздыхая, бормоча что-то себе под нос, жена погасила свет и улеглась в спальне за перегородкой. Виктор, немного выждав, встал, нашарил у порога валенки, осторожно, держась за стенки, вышел из дома и, хватаясь за бока, проковылял через ограду в летнюю кухню.
В кухне на столе стояла бутылка водки. Рядом, в кастрюльке, остывшая толченая картошка, на сковороде увязали в застывшем свином жире котлетки… В мисках лежали соленые огурцы, грузди, квашеная капуста, на противне, прикрытом чистым полотенцем покоились пирожки…
Виктор долго стоял у стола, низко опустив голову, будто высматривал что-то на широких, с вытертой краской половицах, затем, сняв с вешалки и набросив на плечи телогрейку, вышел во двор.
Раскурив сигарету, Годун повернулся лицом к огороду. Холодный ноябрьский вечер был наполнен обычной деревенской тишиной. Тишина несла в себе шум леса за огородом, побрехивание соседских собак, стрекотание трактора в конце деревни, приглушенные людские голоса, что изредка доносились со стороны улицы, позвякивание цепи, когда собакам отвечал от амбара Угнай…
Годун смотрел на освещенные луной верхушки раздвоенного листвяка и высокой сосны, что возвышались над темной полосой леса. Когда Виктору, как молодожену, дали от лесопункта этот дом, он, помниться, также стоял в первый вечер, наблюдая, как покачиваются верхушки вот этих самых деревьев… Сколько лет прошло, а что двуглавый листвяк, что густая, разлапистая сосна, похоже, нисколько не изменились…
Дом, ограда с амбаром и летней кухней, огород с ветхим забором, россыпь ярких звезд над головой, спокойное дыхание готовящейся ко сну деревни, всё, что сейчас окружало Виктора, казалось таким привычным и неизменным… И от этой, кажущейся неизменности, у него сжималось сердце.
Морщась, кривя саднящие губы, Годун докурил сигарету и тихо, аккуратно прикрывая за собой двери, вошёл в дом. Лампочку в летней кухне он выключить забыл, и всю ночь в огород светило одинокое окно, за которым на столе, покрытом цветастой клеёнкой, застыл праздничный ужин...
На следующий год Виктор Годун кабанчика своего, как обычно, к седьмому ноября забил. Вставил в новую гильзу капсюль, всыпал половину мерки пороха, запыжевал, скатил с ладони в патрон картечь — три штуки в один ряд, придавил картонным пыжом и, прихватив ружье, отправился в пригон. Шарахнул выстрелом в лоб с трех метров и вонзил свалившемуся кабану в сердце охотничий нож. Делов-то…
г. Омск, 2010 г.