На фото изображение бабушки,матери и автора, виновника тех событий, летом 1950 года.
Уроки выживания
"...Всё люблю без памяти
в деревенском стане я,
Будоражат сердце мне
в сумерках полей
Крики перепелок,
дальних звезд мерцание,
Ржание стреноженных молодых коней..."
"Деревенские ночи" 1953 год. Николай Рубцов- вологодский поэт.
"...Я по жизни заблудился,
Я наверное пропал
То в болота, то в леса
Манят леших голоса...
Нечисть рядом, вот она,
Капает с клыков слюна...
И пошел я напролом
Накидал их бурелом...
Я теперь в своем лесу
Гордо голову несу.
Знаю, если заплутаю,
Сам тогда себя спасу.
Из песни "Загулял" - Олега Газманова
Что же будет с Родиной и с нами? Этот вопрос, когда рушился, казалось бы нерушимый, Советский Союз денно и нощно задавали друг другу и обыватели на деревенской завалинке, неустанно орали оппозиционеры всех мастей на митингах по всей России и депутаты в Государственной Думе.
Вопрос сей, как кровоточащая рана, весь двадцатый век будоражил сердца и души людей.
"Куда катится Россия и что с нами будет" -обсуждали мужики в деревнях и станицах в начале 20 века, когда царский министр Столыпин, разрушая общинный уклад деревни, жестоко подавил восстание в Саратовской области, развешивая российский народ на своих "столыпинских галстуках".Так он начал в России аграрную реформу, расселяя зажиточных крестьян по отрубам и хуторам, а тех, которые победнее, отправлял в "столыпинских вагонах" в Сибирь, на Дальний Восток и Казахстанские степи на вечное поселение. Ведал ли он тогда, что своими реформами приближал кровопролитную Гражданскую бойню по всей Великой империи.
С болью и страхом народ российский перешёптывался между собой: "Что же будет с Родиной и с нами?" во время Октябрьской революции и Гражданской войны, коллективизации и раскулачивания. Вот так второй век уже живем и спрашиваем друг друга: "Что же будет с Родиной и с нами?"
А ответ-то на этот вопрос далеко за морями-океанами искать не надо.
Какими будем мы такой будет наша малая Родина и всё наше Отечество.
Когда живешь постоянно на одном месте, то кажется, что ничего такого особенного вроде бы ни с тобой, ни с твоим городом или деревней не происходит.
А вот стоит приехать туда, где ты давно не был и сразу бросаются в глаза разительные перемены. Города и поселки становятся красивее, наряднее; повсеместно, вместо клоповников и развалюх, как грибы появляются современные дома, ярко светятся манящие всполохи рекламы в ночи.
В людях тоже произошли разительные перемены. Прежняя однообразная одежда горожан и ватные фуфайки сельчан, вместо серых и безликих тонов,обрели модные и яркие краски. Казалось бы,что всё это замечательно.
Но вместе с тем замечаешь, что люди стали не такими отзывчивыми как прежде, какими-то настороженными и даже недоверчивыми. И есть причины этому, если по телевизору любые новости начинаются с сообщений об убийствах, насилии, вероломстве, о похищениях детей, мошеннических кражах денежных сумм из бюджета страны во вселенских масштабах. Есть тут от чего народу насторожиться.
Иногда создается впечатление, что все мы живём в какой-то виртуальной, а не в реальной жизни. Все стали как инопланетяне; в ушах вставлены наушники и соединительные проводки куда-то в карманы тянутся, в руках вертят сотовые телефоны, айфоны, смартфоны и прочие планшеты. Но стоит только уехать за сотню километров от этих благ цивилизации, как мы оказываемся совершенно в ином временном и пространственном измерении. Именно такое состояние я испытываю, когда приезжаю на свою малую родину,затерянную в глухих вологодских лесах.
Там, где была моя деревенька Ступново, давно уже не паханое поле, наполовину заросшее лиственным лесом и кустарниками. А в тех деревнях, которые каким-то чудом сохранились, около домов не бегают дети. Большинство из тех, с кем я вместе вырос, давно уже покоятся на сельском кладбище. И главная причина этому безвременному нашествию смерти: пьянка и приобретённые от неё неизлечимые болезни и смертельные травмы.
Там, где полвека назад текли ручьи с хрустально чистой водой, лениво струились малые речушки с темными омутами - всё заросло тиной и превратилось в болотину.
В полях и поскотинах давно уже не пасутся тучные стада коров, овец и коз.
Не квохчут куры на улице у домов, не слышно петушиного ку-ка-ре-ку.
В деревне и на околице сплошной бурьян, свалки пластиковых бутылок и разного вредоносного мусора, ветер разносит по заулкам целлофановые пакеты.
И вновь я посетил края родные.
В очередной свой приезд в родные края я направился по тем местам, где проходили мои детские годы, где я на собственной шкуре учился выживать.
Самым излюбленным и заветным местом для меня и сегодня остается лес, который находится в километре от моей деревни и далее тянется на десятки вёрст и в глубь, и в ширь. Прогулка в лес моего детства состоялась в солнечный осенний день "бабьего лета".
Я взял с собой корзинку, пару бутербродов, вооружился перочинным ножичком и неспешно углубился в страну своих детских грез и фантазий.
Десять минут и я уже у знакомой речушки Уломы, которая, так же как и река Вологда, берет свое начало в наших местах.
Только Улома впадает в реку Шексну и через Рыбинское водохранилище плавно несёт свои воды в великую русскую реку Волгу.
А Вологда река катит свои воды в Сухону, которая воспета в индийских Ведах как река древних ариев.
Сухона, сливаясь около города известных мореходов и землепроходцев Великого Устюга с рекой Юг, становится полноводной и могучей Северной Двиной, несёт свои воды в Белое море.
В далеком детстве мы купались в уломских омутах. Здесь нас старшие ребята учили плавать самым простым способом: раскачивали за ноги, за руки и бросали на средину омута. Как правило после третьего броска малец уже выплывал самостоятельно.
Теперь этот омут полностью зарос осокой и тростником.
Километра через три, пробравшись через заросли ивняка и осинника я вышел к Левашову хутору.
Когда-то тут была конная торная дорога, а вокруг хутора небольшие поля, на которых в послевоенные годы колосилась рожь. В лесу, окружавшем со всех сторон хутор, было много земляничных полян с сочным цветущим разнотравьем.
Вот поэтому, наверное, деревенские жители моего возраста помнят и называют эти места "Ополок" (около поля ).
В 40-х и начале 50-х годов прошлого века на этом хуторе стоял большое недостроенное домостроение.
Дом был под крышей, покрытой деревянной дранкой-щепой.
В срубе были лишь прорезаны проёмы под окна и дверь, а внутри врезаны потолочные и половые переводы из толстенных бревен, но без полов и потолка.
Хутор этот начал строить местный крестьянин Левашов около 1911 года, как раз во времена столыпинской аграрной реформы, но не успел достроить, началась Первая мировая война, а потом грянула Великая Октябрьская социалистическая революция и кровопролитная Гражданская война.
Куда сгинул Левашов нам в те годы никто не рассказывал, а только в разговорах между собой старики полушепотом намекали, что он ушёл на войну,но так и не вернулся, словно сгинул во времени.
По бездорожью я всё-таки вышел к хутору, но там уже не обнаружил даже останков от дома. Поля заросли кустами и лиственным лесом, а ручеёк с чистой ключевой водой, из которого мы пили без какой-либо опаски через дудку или пригоршнями, пропал бесследно.
Больше всего меня в увиденном до глубины души сразило то, что, раскинув свои могучие ветви с пожухлой листвой, на поляне умирала, спиленная кем-то в похмельном бреду или по скудоумию, столетняя береза.
Я вспомнил, что в детские годы мои под её тенистой кроной и ласковый шелест шелковых листьев в сенокосную страдную пору отдыхали колхозники в обеденное время.
Мне тут же ещё вспомнилось как парни на стволе этой самой березы вырезали свои инициалы. Присмотревшись, я увидел эти письмена далекого прошлого. Шесть минувших десятилетий не успело полностью зарубцевать эти шрамы на стволе березы и они наплывами угадывались в огрубевшей от времени бересте.
Присев на могучее тело этой березы,я задумался о былом- минувшем.
Под теплыми лучами осеннего солнышка меня незаметно сморило и я впал в полудрему с мыслями-воспоминаниями о минувшем так реально нахлынувшими на
меня ....
Колхозные сенокосы и суп горовый.
Мне примерещилось жаркое грозовое лето 1950 года.
Тогда ещё были живы и Сталин И.В., и моя бабушка Анна, даже моей матери Елизавете Ивановне только 35 лет минуло, а мне всего-то от роду шёл шестой годок.
Я в ту пору, как и большинство ребятишек, с весны и до осени бегал только босиком, в штанишках на лямках, но с карманами, в одном из которых у меня всегда лежал самодельный ножичек из обломка старой косы.
В сенокосную пору на несколько дней Левашов хутор становился центром нашей бригады колхоза " Прогресс" и самым веселым местом по вечерам.
Так случилось и в этот год. Сюда на сенокос по наряду бригадира съехались все от мала до велика.
Здесь, в шалашах и в срубе этого недостроя, звездными ночами на просушенном и душистом сене после изнурительного трудового дня отдыхали колхозники.
Только некоторым женщинам и мужикам позволялось перед самым заходом солнца возвратиться в свои деревни по неотложным хозяйским нуждам.
А на хуторе от заката и до утренней зари не смолкали веселый гомон, пляски и песни под гармошку:
"Я ходил, ходил к сударушке,
ходил на хуторок.
пролетали ночи тёмные,
холодный ветерок",
- пели молодые парни-допризывники.
"Собирайся милый мой,
На сено - кошение!
Вот накосим сеновал,
Будет угощение!",
-в ответ им распевали хором девчата.
"Не одна на сенокосе,
Не одна на полосе,
Не одной о милом плакать —
Заревели девки все.",
- а такого фасона частушку пели самые задиристые женщины.
Костер полыхал и разбрызгивал искры в темень ночного неба.
Казалось, что искры этого костра улетают в самое поднебесье и там превращаются в яркие звезды.
Кое-кто из парней призывного возраста ближе к полуночи садились верхом на коней и через лес уезжали по известным им тропам на Роденские или другие покосы к своим подругам.
Но к утру ночные гуляния заканчивались и начинался очередной долгий сенокосный день под зудящий и жалящий хоровод злобного кровососущего комарья, паутов и слепней.
Молодые парни, недоспав, недолюбив, поднявшись ни свет, ни заря -"до солнышка", на спор, кто больше выкосит, по доброй воле устраивали между собой соревнования по косьбе, чтобы вечером похвалиться силушкой и выносливостью перед своими подругами.
Однажды Коля Иванов с утра и до вечера, с перерывом на двухчасовой сон во время обеда, выкосил целый гектар травы.
Это был настоящий рекорд, но его ладони от такой косьбы были в сплошных лопнувших кровавых мозолях. Правда, за такие "социалистические подвиги", кроме морального удовлетворения победителям, колхоз ничего, кроме 4 копеек за трудодень, не предлагал. О том, что в конце года за свои труды колхозники сполна получат "большой шиш" (в пределах 50- 100 рублей сталинскими деньгами), клок сена и горсть зерна на эти трудодни, прекрасно знали. Однако, сенокос, как и старопрежние времена, оставался сенокосом, страдной порой по заготовке кормов для скота на долгую северную зиму. К нему готовились все, от мала до велика, с надеждами на хорошую погоду.
Женщины и молодые девицы, по-праздничному одетые в летние пестрые сарафаныи платья с рукавами и в белых платках на голове ( как защита от палящего летнего солнца и проклятущего комарья), до обеда ворошили скошенное сено,потом сгребали его в копны, поминутно взглядывая на небо чтобы не проглядеть приближение грозовых туч. И вся эта работа часто сопровождалась пением колхозниц.
Подростки лет 11-12 работали на конных граблях, возили к стогам сено на приспособленных решетчатых телегах, называемых в нашей округе одрами, а в малороссии-драбинами.
Им же доверяли ночью пасти коней, водить их на водопой и купать в омутах.
Для таких как я, в возрасте от 5 до 8 лет, особых обязанностей не существовало: мы сами старались подсуетиться во всех делах; помогать повару Ермолаеву Алексею носить из леса сухой валёжник для костра, воду из ручья для супа и чая; семидесятилетнему участнику русско-японской войны 1905 года и Цусимского сражения Иванову Николаю - мастеру стогометания, помогали таскать ивовые и березовые ветки для остожья.
А ещё нам разрешали топтаться на сене, которое закладывали в хуторской сруб и в два сеновала. Утрамбовывать сено для нас было самым увлекательным и веселеньким занятием.
В нетерпеливом предвкушении вкуснейшего обеда, мы мешали всем и совали свои любопытные носы во все дела этой сенокосной общины.
Но как только из большого котла, в котором дядя Алёша обычно варил нажористый гороховый суп с мясом, по всей округе начинал распространяться мясогороховый аромат, вся пацанва без команды кучковалась вокруг костра.
А "кашевар Ермолай" ( так все его на сенокосе называли) время от времени большой поварёшкой зачерпывал бульон из котла и, причмокивая от удовольствия, пробовал его, тем самым ещё больше разыгрывал в нас голодное обоняние.
Потом видя, что "инстинкт Павлова" заработал и у каждого из нас началось непроизвольное слюноглотание, Ермолай, зачерпнув очередную порцию бульона с горохом и картошкой, предлагал нам отведать, спрашивая каждого при этом:
- "Спробуй-ка, а не маловато ли соли?
Мы пробовали, но дать ответ Ермолаю не могли так как от жадности обжигали языки.
Он добродушно хохотал над нами. Потом пробовал сам и за нас отвечал:
- "Ну уж не знаю, куды ишо лучше,больно добер супец получился. Шурка беги звони на обед всех"
Мы гурьбой бежали к железному лемеху от старого плуга, подвешенному к большому сучку развесистой березы, и кто обрезком какого-то железного прутка, кто молотком, дружно и из всех сил,били по лемеху.
Железная какофония звуков разлеталась по лесу и над всеми полянами в округе, извещая народ о готовом обеде.
Думается, что от этого рукотворного звона вся лесная живность пряталась по дальше в дремучий леса, а вот люди через две-три минуты торопливо появлялись с разных сторон леса.
Каждый выбирал себе место где-нибудь в тенёчке, кто сидя на пеньках или чурбаках, кто полулёжа.
А Алексей Ермолаев с поварешкой в руках покрикивал:
- Так, мужики, ну-ко походовее руки мыть, бабы это вас тоже касается.Подавайте быстро свои калабашки, а то суп простынет.
Этот общественный колхозный обед в лесу под открытым мирным солнечным небом был настоящим праздником для живота, носа и языка. У всех, все человеческие чувства сливались в одно сплошное удовольствие.
Супа хватило всем и ещё с добавками. А в это время над углями костра в большом ведре настаивался ароматнейший настоящий грузинский чай со смородиновыми листьями. К чаю Ермолай всем выдал по большому ломтю белого ноздреватого хлеба и по два куска сахару. В то время сахар ещё оставался самой настоящей послевоенной роскошью вкуса.
От работы и сытного обеда уставших людей сморила дрёма. Одни разбрелись по шалашам и сеновалам, другие устроились в срубе на свежем сене. Хутор охватил послеобеденный сон.
Около сруба дома, на копне сена под разлапистой ёлкой, как запорожец с чувством исполненного перед народом долга, лежал на спине кашевар Ермолай и храпел на весь лес.
В воздухе начинало парить,запахло еловой смолой,аромат скошенного разнотравья, как морфей витал над всем хутором и над людьми, выбившимся из сил от трудов сенокосных.
Я тоже прилег на сено в срубе, где угнездились парни и девчата.
Они договаривались вечером устроить костер в лесу и готовились встречать на омутах ночь Ивана Купала, а потом пойти в лес поискать цветущий папоротник.
Затем речь между ними зашла о том, как много в этом году земляники на лесных полянах и вырубках.
И тут Генка Михайлов, который пас коров в поскотине, собираясь бежать к стаду вдруг сказал, что на родинских канавах красно от земляники...
Гроза
...И тут Генка Михайлов, который пас коров в поскотине, собираясь бежать к стаду вдруг сказал, что на родинских канавах красно от земляники.
Где находилось это место я примерно знал.
За лесом, километрах в четырех к югу от хутора, стояла деревня Родино. Вот там на опушке леса и были эти роденские канавы.
Все деревни в нашей местности: Шелухино, Дупельнево, Астралиха, Березуги и другие, построенные после польско-литовского разграбления, располагались среди глухих лесов.
Там, где начинались истоки реки Вологда и Масляной, располагась "казна"- государственный лес, а со стороны Кущубы большой военный полигон, на котором каждое лето постоянно шли стрельбы из артиллерийских орудий. О посещении этих мест нам даже думать запрещалось.
Как только Генка Михайлов вышел из сруба и направился по тропе в сторону роденских канав, я тоже, не долго думая, устремился за ним.
Очень скоро я Генку потерял из виду, но назад возвращаться намерения не имел, так как очень уж мне захотелось набрать для бабушки и матери земляники.
Через какое-то время я заметил, что сбился с тропинки, а канавы с земляникой так ещё и не нашёл.
Тогда я начал пробираться наугад в сторону какого-то просвета и вскоре вышел на солнечную вырубку. Вокруг каждого пенька краснели крупные ягоды земляники.
Кругом пеньки, а вокруг везде море земляники.
Для сбора ягод, кроме как в рот, у меня другой емкости не имелось. Осознав это упущение я быстро решил эту проблему.
Ножичком срезал с березы несколько больших пластин бересты,уложил их крестом одну на другую и на сгибах сделал дырки и сквозь их продернул тонкие берестовые полоски.
В результате моего " народного творчества", замеченного ещё зимой у стариков, которые делали из бересты корзинки и разные туесочки, получилась вполне пригодная маленькая коробочка.
Дело начало быстро спориться, мой импровизированный туесок наполнялся от минуты к минуте.
Теперь уже казалось можно бы и домой идти, но вот опять беда.
Увлечённый сбором земляники, я не заметил как во всю ширь неба начала наползать огромная свинцово-чёрная туча, из которой уже были видны вспышки молний.
Решение бежать ориентируясь на солнце, которое ещё туча не закрыла, а лишь медленно подбиралась к нему с глухим урчанием и грозным рокотом, пришло само собой.
Я бежал в этом направлении какое-то время, но просвета в лесу не видел. Лес всё больше сгущался и становился дремучим и непролазным.
Меня начало охватывать тревожное беспокойство,по телу пробегала дрожь. Я почувствовал,что стало очень прохладно. Начался резкий ветер, вершины деревьев угрожающе шумели.
Не прошло и пять минут солнце скрылось, стало совсем темно как ночью.
И вдруг... по всему лесу, в начале раздался сухой треск, а потом оглушительный грохот,такой, что у меня уши как ватой заложило.
Началась страшная гроза, такой я в жизни больше никогда не видел.
Мне казалось, что непрекращающиеся разряды молнии сжигают весь лес. Раскаты грома гремели канонадой со всех сторон все громче и громче, повторяясь вновь и вновь.
Мне одолевал страх и ужас, я не знал куда спрятаться от этой вселенской грозы. Я помнил слова бабушки,что если не буду слушаться её и мать свою, то боженька мне камнем засветит с небес.
Это наверное подвигло меня вспомнить и начать повторять часть молитвы, которую моя бабушка каждое утро творила на коленях перед иконкой Николая чудотворца:
"Иже еси на небеси, да святится имя твоё, да будет воля твоя...Спаси и помилуй меня".
Как я понял гораздо позже, что молитвы мы действительно начинаем вспоминать только тогда, когда над нами грянет гром небесный, но вряд ли кому помогают запоздалые мольбы к Всевышнему.
Вот мне на лицо сначала упала первая крупная капля дождя, потом вторая, третья и вдруг прорвало; на меня обрушился ливень, водопад дождя.
Молнии бесновались вокруг меня, деревья гудели, скрипели, трещали, цепляясь одно за другое. Со всех еловых веток лились потоки воды и этому казалось не было конца. Моя рубашонка и штанишки прилипли к телу как кожа.
Я весь был в иголках, березовых листьях, в каких-то ошметках прошлогодней прели.
Земляника в коробочке плавала в дождевой воде. Глядя на пропавшие ягоды и осознавая, что вечером ни бабушка, ни мать уже не полакомятся этой душистой ягодой, я заплакал от обиды.
Пробираясь по дремучему лесу, наткнулся на огромную ель только что вывороченную этим ураганом. Со стороны вырванного из земли корня яма уже успела наполниться грязью и водой, поэтому я попытался укрыться от дождя с другой стороны, между комлем и стволом дерева.
Но это укрытие мне ничем не помогло. Я уже и так промок до костей.
К счастью ливень стал стихать, гроза полыхала уже где-то в стороне, раскаты грома становились глуше.
Не желая терять времени, я вылез из этого укрытия и продолжил дальше упорно искать выход из леса.
Сколько продолжались мои скитания по лесу я не знаю. Мне казалось, что этот ураган с грозой длился вечность.
"Как же мне найти выход из этой лесной глухомани?" - думал я.
Продираясь сквозь бурелом, я неожиданно набрел на березу, которую гроза повалила на высоченную ель. Спасительное решение возникло само собой. Надо залезть на елку и посмотреть, где моя деревня.
Я аккуратно поставил коробушку с земляничным месивом на землю, а сам по сваленной березе начал карабкаться к елке, но кора березы оказалась такая скользкая, что я раза два упал с неё, но тем не менее настырно и упрямо повторял попытку влезть на ель. Наконец-то мне удалось ухватиться за первый сучок и дело начало спориться.
Во мне росла уверенность, что я доберусь до самой вершины и увижу направление выходы из этого леса. Всё выше и выше, но пока ничего не видно.
Вот я дотянулся до следующего сучка, вот ещё повыше, ухватился за другой.
И наконец с высоты своего положения я увидел под собой почти весь лес.
До вершины ещё было далековато, но я, исцарапанный сучьями в кровь, упорно лезу, карабкаюсь как могу, выбиваясь из последних сил. Картина безбрежного леса, которую я обозревал с елки меня не радовала. Деревень не было видно, но вдалеке мне показалось, что из-за леса видны развесистые кроны больших берез, какие обычно растут у деревенских домов. Не без труда я спустился на землю и опять продолжились мои скитания по лесу через кусты, чепарыжник и топкую болотистую местность.
Через какое-то время небо стало светлеть, а потом выглянуло солнце. Гроза рокотала уже где-то далеко. Тут на своём пути я увидел толстую ель, её разлапистые ветки почти касались земли. Вскарабкавшись на половину высоты ели, я увидел примерно в километре крыши домов и высокие деревенские березы. Радости моей не было предела. Наверное не более чем через полчаса я вышел к незнакомой деревне. Деревенские собаки встретили меня первыми дружным, разноголосым лаем.
Из ближайшего дома ко мне навстречу вышла молодая девушка. Увидев меня, босого, в изодранной рубашке, со следами крови на грязном лице, она с испугом в глазах, сбивчиво начала спрашивать меня, кто я и откуда пришёл к ним в деревню со стороны леса, где на десятки километров нет никакого жилья.
А я, не отвечая на её расспросы, сам начал спрашивать как называется их деревня и как мне вернуться на Ступново. Она мне сказала, что их деревня называется Дупельнево, а где находится моё Ступново она не знает. Тут из дома вышла старушка. Она мне и сказала, что до Ступнова километров 6 или 7, если идти по дороге через Родино.
Женщины сначала меня заставили умыться, а потом провели в дом, дали кусок ржаного хлеба и стакан молока.
Старушка расспросила меня и потом сказала, что знает мою бабушку.
Пока старушка разговаривала со мной, девушка куда-то сходила и быстро вернувшись сказала, что в конторе их колхоза проводил собрание уполномоченный из района, а сейчас он поедет домой и согласен меня довезти до поворота в мою деревню. Через несколько минут я уже стоял перед районным уполномоченным, прижимая к груди свою ягодную коробушку. Уполномоченный был в военной форме, но без погон. Его гимнастерку опоясывал широкий офицерский ремень со сверкающей звездой на пряжке. Он уже восседал в своей таратайке и, приветливо улыбаясь мне, сказал:
- Ну, садись партизан, сейчас отвезу тебя к матке и скажу ей, чтобы пока не вырастешь не отпускала тебя в лес.
Услышав такое обещание,я взмолился:
- Дяденька начальник, только маме не говори. Это я сам заблудился из-за грозы. Она думает, что я на сенокосе, на Левашовом хуторе.
- Я чего тебя чёрт дернул в лес перед таким ураганом уйти?
Вон погляди крыши с домов по срывало, деревья с корнем вырвало в деревне, - спросил он меня участливо.
- Да я же, дяденька, за земляникой пошел, вот и попал в грозу. Вот видишь, насобирал целый коробок, но размочило все ягоды дождем.
Он заглянул в коробочку, одобрительно погладил меня по голове и сказал:
- Молодец. Всё равно отдай вечером бабушке с матерью, рады будут.
Я взобрался в его повозку и мы поехали по проселочной дороге размытой ливнем.
На развилке дороги от деревни Родино на Назарово он высадил меня и спросил:
- Теперь-то не заблудишься, найдёшь дорогу к дому?
- Найду, дяденька, спаси тебя Господи, - и побежал знакомым перелеском.
Когда, придя домой, я отдал бабушке свою ягодную кашу, она сказала мне:
-Не тужи Шурка, я завтра с этими ягодами напеку рогулек. Сей год земляники в лесу много наберешь ещё ужо.
Вечером, когда мать пришла с работы,она, увидев на столе мою коробочку с ягодной мешаниной, спросила, что это за самоделку я сварганил. Бабушка рассказала ей как я ходил за земляникой и попал в грозу.
Мать испугалась и заругалась, что вечно меня какой-то леший в лес уведет и при этом сказала, что в родинском поле сегодня в эту грозу молнией убило молодую женщину.
Обсуждая эту трагедию с бабушкой, матери стало уже не до меня и поэтому она не стала допытываться, где и как я попал под грозу.
Пришел домой, значит не далеко в лес уходил.
Я же своим детским умишком осознавал на каком волоске висела моя жизнь и в душе радовался, что всё для меня сегодня закончилось благополучно и даже счастливо.
Ходишь прямо-кривой тени не бойся.
Хвастаться же своим приключением я ни перед кем не собирался. Но радость была не долгой. "И тайно грешившая, да явно рожает",- гласит русская пословица. Так и вышло. На следующий день я проснулся бодрый и, как ни в чём не бывало, опять увязался за матерью на сенокос.
Во время обеда, когда все наворачивали наваристый гороховый суп, на дороге к хутору появилась таратайка и в ней я увидел вчерашнего уполномоченного.
Сердечко моё ёкнуло.
- Ну, вот тебе, "едрит твою за ногу", сейчас этот "упалнамоченный" точно маме расскажет про меня.
Видать не зря он вчера угрожал мне, что нажалуется матери, - молнией пронзили меня насквозь эти размышления.
Я не знал куда притаиться чтобы он меня не заметил.
Но тут бригадирша-тётя Зоя, подошла к уполномоченному о чём-то заговорила с ним. Потом всех колхозников собрали около сруба под березами и началось собрание.
Уполномоченный рассказывал народу о том, что сенокос идет тяжело, из-за гроз сено часто убирают плохое, не досушенное.
Дополнительно он установил нашей бригаде повышенный план сенозаготовки.
Народ сразу загалдел и начал возмущаться, но тогда уполномоченный поднялся с пенька, на котором сидел, и громко так заявил:
- Вот вы тут галдите, о себе больше думаете,чем о стране, которая от войны ещё не оправилась, раны залечивает.
А вот наше Советское Правительство, ЦК ВКП (б) и лично товарищ Сталин думают о вас. При этом он напомнил колхозникам, что этой весной вышло Постановление о большом снижении цен на продукты и другие товары.
Эту новость люди, конечно, встретили с одобрением, даже поаплодировали "упалнамоченному из района", а кто-то из партийных активистов заверили его, что
бригада выполнит план по заготовке сена, особенно для нужд Красной Армии.
Прощаясь с людьми, уполномоченный всё-таки заметил меня, когда я опрометчиво высунулся из-за материнской спины.
Он подошел к матери и спросил:
- Это ваш "герой"?
Мать удивленно и испуганно взглянула на уполномоченного и стыдливо ответила:
- Мой, конечно, мой "безотцовщина". А он, что? Набезобразничал чего-нибудь?
- Да, нет. Это я вчера с ним в Дупельневе познакомился. Он отчаянный сорванец у тебя.
Мать схватила меня за ухо и, видимо сразу поняв, что я, вчера заблудившись в лесу, мог совсем пропасть, охрипшим от испуга голосом почти шепотом спросила:
- Ты, как, бес, чего туда ушел без спросу?
Уполномоченный сурово взглянул на мать и сказал, как приказал:
- Полно! Ты его не ругай и не наказывай, Елизавета Ивановна. Отчаянный пацан растёт, добытчик. Угостил вчера небось вас с бабушкой земляникой?
- Принес, принёс, а то как же, заулыбалась мать сквозь слёзы. Вот сегодня бабушка с этой земляничной кашей рогулек напекла.
Суетливо достав из мешочка половинку рогульки, протянула уполномоченному.
Он поблагодарил, но не взял угощение.
Потом подошел поближе ко мне, погладил отечески по моей стриженой голове и, дернув на чёлку, улыбнулся и сказал:
- Ну, ты, партизан, больше не блудись в лесу, - и протянул мне кусок сахара.
В этот момент, от такой доброты уполномоченного ко мне на виду у всех любопытствующих колхозников, по всему моему телу пробежала горячая волна, я покраснел и наполнился необъяснимой гордостью за себя и за то, что я ЖИВОЙ.
А ещё я подумал: - "Жаль, что этот уполномоченный не мой отец".
Когда уполномоченный уже сел в таратайку, я подбежал к его коню и, от избытка чувств, протянул ему этот кусочек сахару, только что полученный мною из рук уполномоченного.
Конь теплыми губами принял угощение и, как мне показалось, с благодарностью поглядел на меня своими большими умными глазами.
Уполномоченный уехал, а меня потом целую неделю колхозники расспрашивали как я блудился в такой глухомани в грозу, от которой даже мыши в норках попрятались.
Все искренне удивлялись как мне повезло, что я всё-таки углядел Дупельнево, а не забрался в чащобу казенного леса, откуда вряд ли бы удалось выбраться...
Возвращение из леса детства своего.
...Где-то, совсем рядом, в густом ельнике ухнула какая-то птица, а затем,может быть тетерев или глухарь, тяжело взлетая, захлопал крыльями.
Эти звуки вернули меня в реальность дня.
Солнце уже клонилось к закату, когда я возвращался в деревню.
Яркие солнечные стрелы лучей пробивались сквозь багрянец и золото листвы осин и берез. Они слепили меня так, что иногда солнечный диск на голубом небе казался мне чёрным.
На моём пути всюду, от куста к кусту, тянулись серебряные нити паутины. Запах грибов и прелых листьев разносился по всему осеннему лесу и щекотал моё обоняние.
Однако, всё это очарование леса и буйная мозаика красок "бабьего лета" не погасили мои воспоминания о тех событиях более шестидесятилетней давности, а напротив разбередили душу и сердце.
В этот момент я как никогда ощутил,что не будь того дня в моей жизни, может быть вся моя судьба пошла бы иным путем.
Вместо послесловия.
Уполномоченным по заготовкам сена в отдельно взятом колхозе Пришекснинского района Вологодской области в 1950 году, оказался Молоканов Михаил Матвеевич, который долго был первым секретарем Пришекснинского РК КПСС.
В стране, с 1950 года, и потом в течение ряда лет, действительно ежегодно Советом Министров СССР и ЦК ВКП(б) принимались Постановления "О новом снижении государственных цен на продовольственные и промышленные товары".
А вот после принятия новой Конституции СССР в 1977 году, а затем и в период перестройки, как-то у нас совсем не заладилось с аграрной и продовольственной программой, наверное, потому, что, вслед за своими предшественниками, ещё активнее продолжил развал сельского хозяйства ставропольский орденоносец тракторист-комбайнер, а потом и разрушитель СССР, Михаил Сергеевич Горбачев.