Камушки

Валентин Васильевич Кузнецов
                "А пока, пока по камушкам,
                а пока, пока по камушкам
                по круглым камушкам река бежит"

        Москва Сити – так нелепо теперь называется этот район на берегу Москвы-реки за Краснопресненским парком культуры и отдыха, за сахарным заводом имени Мантулина. И ничто уже в нём не напомнит вам о том, что ещё совсем недавно была здесь местность со странным названием "местечко Камушки".

        Камушки – это, видимо, потому, что аж со средних веков добывали здесь белый камень из местного карьера и по реке вывозили его на баржах на строительство Москвы.

        Перед войной от Белорусской железной дороги, от станции Тестовская, протянули к этому карьеру одноколейку и построили в конце её бетонный завод, а рядом с ним – дом в два с половиной этажа для заводоуправления. Вы, может быть, спросите, почему два с половиной этажа, а не два или, скажем, три? Да потому, что нижний этаж в нём – это на самом деле полуподвал: подоконник единственного окна нашей комнаты – как раз на уровне земли, и получается, что мы – дети подземелья. Совсем, как в повести Короленко "Дети подземелья". Даже имя моё – Валик – и то совпадает с именем героя этой повести. А зато как удобно, что подоконник на уровне земли! Одной ногой в комнате становишься на чугунную батарею, другой – на подоконник, распахиваешь окно – и вот ты уже прямо во дворе, на улице! Удобно, правда?

        Заводоуправление после войны переезжает в новый двухэтажный дом, построенный у заводских ворот, а наш кирпичный двухсполовинойэтажный дом становится жилым. Номер его – пять. Только неизвестно, есть ли где-нибудь дом с номером четыре или три, ну пусть шесть или, может быть, восемь. Такое впечатление, что есть в нашем районе только наш дом, с номером пять, да ещё за прудом "четырнадцатые дома", а других домов вроде бы и нет. Похоже, что так оно и есть. Странное местечко. А оно и в самом деле так и называется – местечко. Местечко Камушки. Странное для Москвы название.

        И ещё одна странность: наша бабушка из Ленинграда иногда, по забывчивости, пишет нам письма на адрес "Москва-100, местечко Камушки, Кузнецовой Марии", то есть моей маме. А это как "на деревню дедушке Константину Макарычу". И что удивительно, так это то, что эти письма до нас всё-таки доходят! То ли моя мама настолько известна в Москве, то ли и в самом деле на Камушках один только дом и есть?

        Позже, рядом строится ещё один дом, двухэтажный из белого кирпича. А в нём – подумать только какая роскошь! – отдельные квартиры. И хотя живут в них, как правило, не одна семья, а две, мы, живущие в комнатах коридорной системы да ещё в полуподвале, белой завистью завидуем тем, которые в новом белом кирпичном и без коридоров.

        А до этого мы сами себе завидовали. Это когда получили в полуподвале, в коридоре комнату. Ура! Отдельную! Сюда летом 1947-го года с Катуаровского шоссе переехала наша семья, то есть мама, бабушка, девятилетний я и младший брат Шурик, а скоро здесь родилась ещё и сестрёнка Таня.

        Помню, как после переезда в этой четырнадцатиметровой комнатке расстелили толстый серо-зелёный ковёр, местами потёртый, развернули на нём картонную шахматную доску, и мы с Шуриком улеглись по обе стороны от доски, а мама села за мной на стул и заплакала. От счастья. Да, это было настоящее счастье. Потому что никто уже не мог запретить мне подходить к окну, а уроки я теперь мог делать не на табуретке, стоя перед ней на коленях, а за столом, за своим столом…

        А через год мы становимся и ещё счастливее. Это когда перебираемся из подвала на третий этаж. Светлая большая шестнадцатиметровая комната. После тёмного подвала она воспринимается мною как хоромы. В коридоре – восемь комнат на восемь семей. И ещё в большой комнате, рядом с нашей, в конце коридора – женское общежитие. Ещё на этаже – кухня с большой плитой, столом и раковиной, да умывальник в отдельной комнате, за которой – туалет с большим окном. Ну, чем не счастье?!

        Но вот что удивительно: хоть и получается в нашем коридоре почти как в известной песне Высоцкого: "тридцать восемь комнат при одной уборной", а только очередей в эту единственную уборную почему-то не наблюдается. Возможно, потому, что во дворе, между нашим домом и заводской столовой, функционирует ещё один деревянный "туалет типа сортир", к которому иногда подъезжает специальная ассенизационная машина, а нас, детей, взрослые пугают: "Вот, если будешь плохо учиться, то будешь работать ассенизатором". Так, может быть, именно поэтому я и учусь-то хорошо – просто боюсь этой работы, не требующей никакой квалификации? А, кстати, куда позже, через несколько лет, подевались в Москве все ассенизаторы? Или учиться хорошо стали абсолютно все дети?

        Иногда в водопроводном кране воды нет. Тогда к санкам привязываются два бидона, и мы с Шуриком отправляемся с ними за водой в душ заводского гаража. Дорога знакомая, потому что в этом же душе мы моемся раз в неделю, вместе с рабочими, которые только что закончили свою смену. В раздевалке тесно, душно, парно: ведь между раздевалкой и душевой двери нет. Вы не подумайте, что её нет, потому что сломали – просто её никогда не было. Да и зачем она? Не господа же: господ, как известно, ещё в семнадцатом году отменили. А мы и без претензий. Народу в душе много, ну так мы подождём, в гараже. Потому как ближайшие бани  – Рочдельские, это вона где, на Дружинниковской, аж около Зоопарка – туда нешто наездишься? Я и был-то там всего раз или два, не больше.

        Днём в доме тихо: все взрослые  обитатели нашего третьего этажа на работе, в разных цехах завода. Леонид Михайлович Филиппов – в бетонном, он – сварщик. Его жена, тётя Аня – на складе готовой продукции, она – крановщица. Дядя Вася Жемчужников – электрик. Будкин – бетонщик. Моя мама сначала была счетоводом в бухгалтерии, а теперь вот финансист по материалам. Обедать они все приходят домой.

        А после работы, вечером, почти все – в коридоре. Там около каждой из дверей, ведущих из коридора в комнаты, на керосинках и электроплитках готовят одновременно семь разных ужинов. Амбре – то ещё! Хозяйки обмениваются специями, меняют чёрный хлеб на белый или наоборот, следят не только за своей сковородой, но и за соседской и ещё за тем, чтобы у соседской керосинки фитиль не погас. Обстановка самая что ни на есть доброжелательная и дружелюбная. И, конечно же, никаких споров или конфликтов. В этой даже не коммунальной квартире, а в коридорной системе. И это несмотря на то, что тут же по коридору носимся ещё и мы – двенадцать голодных детей.

        Праздники тоже часто отмечают вместе, коридором, "в складчину" – это когда каждая семья приносит к общему столу по договорённости то, что у неё есть: кто-то солёные огурцы, кто-то селёдку, кто-то квашеную капусту. Обязательно готовится винегрет. На столе колбаса, сыр, сливочное масло и непременно – а как же без неё? – горячая варёная картошка с укропом. Едят много, а вот пьют мало, причём запивают водку холодной водой. И никто своей нормы не перебирает, до безобразия не напивается. Правда, есть один такой – это Мишка Квасов, со второго этажа – добрейшей души парень! (когда трезвый) – так вот он может себе позволить напиться до того, что, бывает, валяется пьяным на земле. Так ведь он на весь завод один такой только и есть, и все эту его слабость знают. А так чтобы пьянство, да ещё массовое – такого ни-ни. И никакого мата – для заводского люда не удивительно ли? Ну, уж что было, то было.

        И никаких конфликтов. Зато за общим столом поют обязательно. В постоянный репертуар "хора" непременно входят громкие, протяжные, распевные "Степь да степь кругом", "Катюша", "Миленький ты мой, возьми меня с собой", "Живёт моя отрада в высоком терему" или "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?". А ещё про то, как шумел камыш, и деревья гнулись и как из-за острова на стрежень да на простор речной волны  эх! да выплывали расписные а Стеньки Разина челны. И тут чем громче, тем лучше.

        А в дни праздничные, летние, после ужина, народ высыпает на улицу, во двор, то есть – на танцы … Но танцы – это особая статья, это отдельный разговор, об этом как-нибудь позже …

        А когда танцев почему-либо нет, народ занимает лавки вокруг двух длинных столов, и начинается игра или в карты – в девятку – или в лото. Игра идёт на деньги, но не по крупному, а так, для азарта, "для интересу". И до наступления темноты, а затем и во тьме, слышится во дворе:

        – Дед!

        – Сколько лет?

        – Осьмьнадцать годков.

        – Ну и дед!

        – Бабка!

        – Барабанные палочки!

        – Это сколько же?

        – Не знаешь что ли? Одиннадцать.

        – А тогда таскай по одной. А не горстями из мешка.

        – Хорошо …Туда-сюда!

        – А это сколько же будет? Шестьдесят девять что ли? Ну, тогда – я кончил!

        И только когда в темноте воскресной ночи – а двор ночью, естественно, не освещается – уже нельзя различать цифры на картах, игроки расходятся ночевать – кто домой, а кто в свой сарай. А завтра с утра им снова на работу, на завод.

        И так шесть дней в неделю, до единственного выходного, до следующего воскресенья.

        Воскресенье – день, когда можно отоспаться, постирать и даже отдохнуть. Если на дворе лето, то можно искупаться в МосквАреке.  Да, мы здесь на Камушках так и говорим в одно слово – "в МосквАреке" и "за МосквАрекой", а не по вашему: "в Москве-реке" или "за Москвой-рекой", как вам, может быть, кажется правильнее. Мы живём на этой реке, и лучше вас знаем, как её правильно называть. Вот…

        А после купания, вечером можно пойти в парк или на танцы во дворе. В остальное время года основное развлечение  – это кино. Для молодёжи – ещё и каток в парке. Кинофильмы привозят в заводской Красный уголок или в клуб Мостоотряда. Перед началом киносеанса сидишь на лавке и читаешь слева от занавеса плакат, написанный белыми буквами на красном фоне:

                "Из всех искусств самым массовым является кино. Ленин".

А справа от занавеса – другой плакат:

                "Искусство принадлежит народу. Сталин".

        Случается, что ходим в кино во Дворец культуры имени Ленина фабрики "Трёхгорная мануфактура" – это в конце Шмитовского проезда.

        А вот однажды, помнится, стояли в очереди за билетами в кинотеатр "Баррикады"– это который напротив входа в зоопарк. Три с половиной часа стояли. И не напрасно: фильм-то какой – "Тарзан"! Трофейный фильм. А потом вышла ещё вторая серия, за ней – третья. Четвёртая серия – "Приключения Тарзана в Нью-Йорке", – правда, была послабее первых трёх, но и этих трёх хватило, чтобы после них несколько лет ещё мальчишки кричали по-Тарзаньи и играли в "Чита-Джен-Тарзан". А длинные канаты, закреплённые на высоких деревьях, и до сих пор ещё называют тарзанками. Так что фильм тот ещё!

        Но кино – не только развлечение, не только зрелище. Это ещё и источник информации, потому что перед началом фильма обязательно демонстрируется киновыпуск "Новости дня". Он выходит раз в неделю, и за десять-пятнадцать минут из него можно узнать, что происходит в стране, и даже немного из того, что происходит в мире.

        Радиоприёмники-то есть не у всех: их в войну народ добровольно-принудительно посдавал в Фонд обороны, а новые купить не на что. Зарплаты и без того маленькие, а тут ещё удумали "Государственные займы у населения на восстановление и развитие народного хозяйства". Это значит, что раз, а то и два, в год каждый работающий получает лист бумаги размером с тетрадную страницу, на котором нарисованы трактор, линия электропередач и домна и напечатано: "Облигация трёхпроцентного государственного займа восстановления и развития народного хозяйства. Выпуск 1949 года".  Это вместо зарплаты. И каждый работник обязан отказаться от своей зарплаты за месяц работы, а руководители – за два месяца: они должны подавать пример своим подчинённым.

        Вот так однажды и Леонид Михайлович Филиппов в день получки, которого ждут с нетерпением, входит в коридор на нашем этаже и, улыбаясь, сообщает:

        – Я подписался на полтора оклада.

        – Как же так? – всплёскивает руками его жена, тётя Аня. – Да чем же я тебя кормить-то теперь буду? А? Целых полтора месяца! Ты об этом подумал?

        – А чем-нибудь да накормишь, – говорит дядя Лёня, продолжая улыбаться.

        Да и что ему остаётся делать? Разве может он отказаться от этих облигаций? Он же – пленный! Понимаете? Пленный! А значит, и бесправный. Человек второго сорта.

        Дядя Вася Жемчужников – тоже вернулся из немецкого плена. К бывшим военнопленным камушкОвцы относятся как-то насторожённо. Нет, конечно, они – не враги, но всё-таки они почему-то оказались за линией фронта, у немцев, а это нехорошо: там их вполне могли завербовать в шпионы или в диверсанты.

        Такое отношение к побывавшим в немецком плену изменится не скоро – к году, может быть, пятьдесят пятому, когда писатель-фронтовик Сергей Сергеевич Смирнов выступит со своей серией радиопередач о героических защитниках Брестской крепости, о лётчике Девятаеве, о генерале Карбышеве и многих других героях, оказавшихся за линией фронта. И только тогда мы впервые узнаем правду об их подвигах, а потом и ещё о многочисленных подобных событиях Отечественной войны.

        Пока же, о многом не ведая, мы всех их, вольно или невольно оказавшихся на территории, оккупированной врагом, не желаем принимать за своих.

                "Про войну будут детские игры с названьями старыми,
                и людей будем долго делить на своих и врагов".

        Такая уж она официальная установка советской пропаганды военного и первого послевоенного времени. Что было, то было или, как сказал Александр Твардовский,

                "тут не убавить, не прибавить:
                так это было на Земле".

        Эх, кабы можно было хоть теперь, по прошествии более полувека, свидеться с Леонидом Михайловичем Филипповым, дядей Васей Жемчужниковым и другими бывшими военнопленными да попросить бы у них прощения! Но слишком поздно. Видать, всё нужно делать вовремя.

        А тогда, в то время радиоприёмник есть только у Филипповых – немецкий "Телефункен"–  дядя Лёня привёз его из Германии, возвращаясь из плена, да ещё в нашей семье – отечественный СВД-9 довоенного выпуска. Затем радиоприёмники приобретают и остальные соседи.

        Но много по радио не услышишь: вращаешь ручку настройки, переходя с волны на волну, а в ответ на большинстве станций только неприятный для слуха шум. Это – шумовые организованные помехи от "глушилки" – радиопередатчика, установленного на высокой башне за прудом, чтобы советские граждане не могли слушать "вражескую пропаганду" западных радиостанций, всяких там "Би-би-си", "Свободная Европа", "Голос Америки" и прочих. Так при Сталине, а затем и при Никите Сергеевиче Хрущёве, который довольно занятно объяснил нам, почему нужно глушить передачи западных радиостанций на Советский Союз:

        – Советские люди, – заявил он, – не желают слушать фальшивый "Голос Америки".

        Вот так, не больше и не меньше. А мы и не знали, что не желаем слушать, и поэтому крутили ручку настройки приёмника. Правда, позже, в начале шестидесятых, вещание на Советский Союз всё-таки глушить перестали, причём без комментариев этого решения правительства в средствах массовой информации.

        Всё чаще говорят о том, что скоро можно будет не только услышать человека по радио, а ещё и увидеть его в радиоприёмнике. Для этого нужно только в передней панели сделать окно и вставить в него электронно-лучевую трубку. А я смотрю на наш СВД-9 и всё равно не понимаю, как это там, в радиоприёмнике, появятся люди, маленькие человечки.

        Первыми, кто купили телевизор, были Афанасий Васильевич и Мария Семёновна Прокоповичи – родители моего друга и одноклассника. Однажды наша учительница Ирина Георгиевна рассказала нам в классе, что такое телевидение, и сказала, что скоро мы всем классом, то есть все сорок два человека, пойдём к Прокоповичам смотреть большой телевизор "Т-2 Ленинград". Но время шло, шло, шло, а обещанный визит всё почему-то откладывался и  откладывался, а потом и вообще не состоялся. А жаль.

        За это время маленький телевизор купили наши соседи Будкины. Будкин работал бетонщиком, зарабатывал много, а детей у них не было, поэтому они могли позволить себе такую роскошь как приобретение телевизора. Телевизор назывался "КВН-49" – это по первым буквам фамилий изобретателей: Кенигсон, Варшавский, Николаев. Но этот смысл названия очень скоро забыли – а многие даже и не знали – и расшифровывали его так: "Купил-Включил-Не работает". А потому что примерно так он и работал.

        Ну и раз Будкины купили этот телевизор, то, конечно, весь наш коридор к ним и повалил. Бывает так, что приходим мы ещё до начала трансляции телевизионных программ, то есть до шести часов вечера. Тогда сидим и смотрим на испытательную таблицу-заставку на экране. А случается и так, что по вечерам в их небольшую комнатку набивается человек десять гостей, званных и незваных. Все мы в таком случае рассаживаемся вокруг стола, на котором стоит ящик с небольшим чёрно-белым экраном размером с почтовую открытку девять на двенадцать. Позже для увеличения изображения стали ставить перед экраном полую пластиковую линзу. В линзу заливают дистиллированную воду, которая, кстати, со временем мутнеет и её приходится менять. Линза заметно увеличивает размер изображения, но при этом она, к сожалению, ограничивает ракурс наблюдения, поэтому сидящие не напротив экрана, а поодаль видят хуже, чем сидящие в центре стола.

        Мы смотрим всё подряд: исторический фильм, балет, репортаж, китайскую пьесу, концерт симфонического оркестра – и нам всё равно что смотреть, лишь бы была картинка, лишь бы на ней что-то мелькало, двигалось. Уже и хозяева Будкины, ничего не говоря гостям, разобрали постель и давно спят, а мы в их тёмной комнате всё сидим за столом и смотрим трансляцию какой-то венгерской оперы, до самого конца, пока часов в одиннадцать диктор телевидения Валентина Леонтьева или Анна Шилова не прочтёт нам программу телевизионных передач на завтра и не скажет:

        – До свиданья. Спокойной ночи.

        Ситуация эта со стороны, наверняка, выглядела странно и дико. Вспоминая об этом, я и сейчас испытываю чувство неловкости и стыда. Но что делать? Что было, то было. Эх, кабы можно было хоть теперь, по прошествии более полувека, свидеться с соседями Будкиными да попросить бы у них прощения! Но слишком поздно. Видать, всё нужно делать вовремя.

        Да и нет уже Камушек. Нет и завода железобетонных изделий номер пять – "и по камушкам, по кирпичикам растащили весь этот завод".