Я зыбкой походкой, время от времени задевая плечом водосточные трубы, возвращался из шашлычной. Повстречал своего друга Гоги. Тот укоризненно покачал головой.
– Хасан, ты двигаишся как ишак, котораго домагаются слепни. Опять нажралься, как паследний сабака?
– Я же писатл, дарагой. Производственный, так сказать, нэабхадимасть.
– Виходит, чито ты увязываиш творчиский поиск с количиством выпитый чача? Чито за вздор!
– Именно так, дарагой. В наше время одно нэ исключаит другого, а скорее всиго, дажы спасобствуит.
- Эх, Хасан… Смотриш на тибэ и панимаиш, чито никем другим, кроме как писатл, этат чиловек быть нэ можыт.
– Правильна, Гоги! Чито мишаит писатилю? Дэнги, выпивка, жэнсчины, – я тяжыло вздохнул. – А такжы отсутствие дэнег, выпивки и жэнсчин.
– Гордишся своей маргинальностью, абизьяна? – в голосе моего друга послышались оскорбительные нотки.
– Нисколька, дарагой. Посли первий стакан чача ты видиш людей такими, какими тибэ хочится, чтобы они были. Посли второй – такими, какими они никогда не были. И наканэц, посли третьиго – такими, каковы они на самом деле. Это и есть балшой литэратур, – я гордо поднимал руку с оттопыренным указательным пальцем. – Теперь толька успивай записывать.
– Но твои герои, Хасан, смешны и дажы нэлепы! Как это объяснить?
– Это жызнь, Гоги, смешной и нелепый, а люди прикрасны и трогательны в этой гротесковий нелепость. То исть, важно принять весь этат абсурдный мир, быть с ним в ладу, изнимагать от любопытства и любавацца им, – я обнял своего друга за плечо. – Поняль, дарагой?
– Кажытся, понял, – неуверенно пробормотал Гоги.
– Ну, тагда пашли в шашличный – сразу паймеш…