В рабстве спасенное
Сердце свободное -
Золото, золото Сердце
народное!
Н.А. Некрасов.
Осенью 1942 года на хлопковый завод начал поступать новый урожай белого золота. Его везли на предприятие на пароконных телегах с наращенными бортами, прикрыв большой мешковиной, чтобы не сыпался по дороге. После взвешивания телегу направляли к скирде, где её разгружали. Скирда была огромных размеров и уже почти готова к завершению. Сбоку соорудили сборную лестницу из длинных деревянных досок в три этажа.
Скирду укладывали десятка два-три женщин и один мужчина узбек. Возница сбрасывал килограммов 25-30 хлопка на большую четырехугольную тряпку. Женщина собирала в кулак четыре её конца и, подняв с земли груз, закидывала его через плечо на спину. С этим грузом она начинала восхождение по трем пролетам лестницы на высоту восьми-девяти метров. Затем, наверху, отдавала груз другой женщине, которая в свою очередь передавала его по цепочке, расставленной на скирде. Ей давали другую тряпку, и она спускалась вниз.
Так целый световой рабочий день разгружались подъезжавшие телеги с хлопком. Эта картина напоминала строительство пирамиды в Египте. Молодые женщины, одна красивее другой, работали, как роботы - без шуток, без смеха, без разговоров, но при этом, стараясь во всем помогать друг другу. Они были истощены и утомлены. Хроническое недосыпание, недоедание оставляли отпечатки на их ещё свежих и красивых лицах, на их стройных, но худеньких фигурах. Ладони рук их были мозолисты и шершавы. Ходили они по доскам и земле босиком. Обуви было очень мало, да и купить ее практически никто не мог. Осенью хоть земля и пыль не такие горячие, как летом.
Громадная территория завода была огорожена высоким забором-дувалом, сооруженным из красной глины. Внизу толщина дувала составляла сантиметров восемьдесят, а вверху, на высоте четырех с половиной метров, сужалась до 35 сантиметров. В самом верху стены во время строительства в еще не высохшую глину вставлялись осколки стекла, и протягивалась колючая проволока. Территория завода была вытянута в форме эллипса, с северной стороны которого, возле забора, протекал арык четырехметровой ширины и глубиной около полутора метров.
В трех-четырех местах, где очень пыльная дорога подходила к арыку, нередко собирались маленькие дети. Те, что постарше, лет 10-12 к забору подходить не осмеливались, поскольку их гоняли глиняными камнями и палками. Маленькие же дети звали своих матерей и кричали, что они хотят кушать. Женщины украдкой подбегали к забору и узнавали, сколько там стоит детишек. А потом на это количество ребят через забор летели комочки хлопкового жмыха величиной почти с кулак. Комочки падали в пыль дороги, разбитой колесами подвод. Пыль была как вода, налитая в углубленную колею. И чтобы достать кусочки жмыха, приходилось долго искать их и вылавливать из жидкой пыли слоем сантиметров тридцать и белее. Но после того, как жмых оказывался в руках, счастливчик стрелой несся к воде. Он мыл руки, мыл жмых и давал возможность ему намокнуть, а потом облизывал и кусал его как кусок сахара.
Милые прекрасные женщины! Они подкармливали своих и чужих детишек всем, чем могли, сами не доедая и не допивая. С потрескавшимися губами и запавшими щеками и глазами, где они только брали силы, чтобы еще и работать весь световой рабочий день в сорокоградусную жару летом и холодные зимние дни? За скирдованием хлопка наблюдал опытный пожилой узбек Юнус. И как он только не усмотрел? Скирда от противоположной от лестницы стороны обвалилась - между торцовой ее частью и серединой. Под хлопком оказались Мотя и Фрося. Более догадливая Мотя набрала в легкие воздуха столько, сколько могла, и набросила на себя большую тряпку, развернув в ней кольцеобразно руки. Когда минут через десять их раскопали. Мотю быстро привели в чувство, а вот Фрося ушла в "долину вечности".
Третий фронт тоже глотал свои жертвы, и ЭТИ потери никто не подсчитывал. Статистика не справлялась и на первом фронте! Всем нужна была победа, а цена ее - это другое дело. О ней вспоминают изредка, с большим сожалением, но, стесняясь, боясь, с оглядкой, как - будто что-то украли.
Женщины работали на погрузке тяжелейших прессованных кип хлопка в вагоны. Кипы, величиной с кухонные столы, обшивались белым карбосом - материалом грубым, но несколько тоньше и нежнее мешковины. Милые мамы! Они воровали этот карбос, чтобы пошить детям трусы и майки, либо сменять на еду - фрукты, овощи. Обновка, сшитая из жесткого грубого материала, растирала до крови под мышками и в паху. А потому трусы и майки стирались в глине раза два-три, и от этого они становились мягкими.
В один из дней на завод привезли целый вагон маленьких детей из Ленинграда и области. Дети сидели кучкой на земле возле проходной и жалобно смотрели на окруживших их людей. Узбеки, таджики с удовольствием разбирали детей, особенно тех, кто не знал своего родства. Их оформляли на свои азиатские фамилии и давали новые имена.
Мотя к своим троим детям - Ольге, Павлу и Анатолию, взяла еще и маленького голубоглазого блондина Ванечку. Ручки и ножки у него были худенькие, а животик выделялся как большая азиатская дыня, но больше - он напоминал собой лягушачий. Грудь его была похожа на куриную, и он слегка задыхался.
Мотя приказала Павлику отвести Ванечку к доктору. Сама она не могла: порядки на работе очень строгие, почти военная дисциплина. За опоздание на 10-15 минут наказывали, а за необоснованный невыход на работу судили. Павлик привел Ванечку к доктору. Тот его раздел и долго слушал через стетоскоп, мял животик и тут же приговаривал, успокаивая ребенка:
- Печеночка нормальная, животик мягкий. Сразу видно, что ленинградец – они мужики крепкие. За Петром Первым шли самые лучшие мужики России, самые умные и мастеровые!
Доктор сделал небольшую паузу, а потом обратился к Павлику:
- Мальчик, передай маме, что ему нужен рыбий жир, много воздуха и солнца,
побольше фруктов, не помешало бы молока и других продуктов, содержащих кальций.
Павлик немного растерялся:
Молока у нас нет. Но где есть кальций и что это такое? Доктор, получивший образование еще при царе-батюшке, гладил по головкам ребят и объяснял, как надо лечиться подножными средствами.
Павлик, которому было лет 12-13, запомнил каждое слово врача и передал Моте, которая сказала ему - где и в какое время он должен стоять у забора завода и ждать от нее посылки.
В назначенное время Мотя подбежала к забору и перебросила три катушки самых крепких ниток. Павлик уже ждал, и во все глаза смотрел, куда упадет сверток. Подняв его, он направился домой и сразу же стал мастерить самодельные рыболовные крючки. Из ворованных ниток и самодельных крючков сделал несколько закидушек, приготовив их для рыбалки.
Как только первые лучи солнца освещали сверкающие снежные вершины гор, Павлик поднимал своих братьев и вел их к горной реке Каратаг. Шли напрямую через хлопковые поля. По пути ловили и опускали в бутылку черных сверчков для кормежки и ловли рыбы. В местах, где росли кусты черного и красного паслена, срывали его спелые плода и ели как смородину. Находили на пустырях маленькие дикие дыни. Они были сочные, но далеко не сладкие на вкус. Павел ел сам и заставлял эту горечь есть ребятишек. Потом он выкапывал ножом крупные и толстые корни солодки. Корень очищал от шкурки, клал на большой камень. Другим, поменьше, колотил по жесткому корешку, до тех пор, пока он не становился похожим на мочалку, а затем опускал в родниковую воду. Анатолия и Ванюшу заставлял поднимать лицо к небу и открывать рты, а сам скручивал измочаленный корешок, и желтая приторно-сладкая жидкость текла на язык. Когда струя попадала мимо рта - кожа надолго перекрашивалась в желтый цвет.
В реке ловили, в основном, красноперок, вьюнов, изредка попадалась маринка. Пойманная за день рыба - обычно килограмм-полтора - значительно пополняла скудный рацион семьи. Мотя варила детям уху, появлялась на столе и жареная рыба.
Павлик вообще был добытчиком. Нередко он лазил по деревьям и аккуратно, не ломая гнезд, вынимал рябенькие воробьиные яйца. Спускаясь вниз с дерева, сохранял их у себя во рту. Затем яички аккуратно кололись в чистую пиалу. Белок и желток заставляли выпивать Ивана. Ему же предназначалась и яичная скорлупа, которую сушили, толкли и заставляли глотать по частям каждый день.
Качества добытчика у Павлика проявились очень рано. В двенадцатилетнем возрасте он уже самостоятельно ходил в горы собирать боярку, орехи, алычу и другие фрукты, которые созревали осенью. Весной приносил ревень, грибы, съедобные травы. В песке находил черепашьи яйца в тоненьких мягких мешочках, и приносил их домой. Он ходил на вокзал и понемногу воровал уголь, а также снимал кожуру с леса-кругляка, который поступал на распиловку с последующей его продажей на строительство.
Был и такой случай. За вокзалом, в роще, возле складов у большого глубокого хауза, размерами пять на пять метров, узбеки резали корову. По существующему в таких случаях обычаю, сначала они сели и помолились, а зятем, связав корове ноги, аккуратно свалили ее набок. Под шеей коровы вырыли ямку для стока крови. Боец поднял голову к небу, воздал хвалу Господу и... перерезал горло животному, распоров его до самого шейного позвонка.
Когда сняли шкуру и разрезали брюшную полость, наружу вынули многокамерный желудок, состоящий из преджелудков рубца, сетки, книжки, сычуга, а также кишечник. Последний они оставили себе, а вот многокамерный желудок бросили в хауз, наполненный чистой, как хрусталь, водой. Узбеки не едят желудок. Это была добыча Павла. Он оставил караулить Анатолия и Ивана, чтобы (спаси, сохрани и помилуй!) никто не унес многокамерный желудок коровы. Минут через сорок притащил из дома самодельную тачку. Она состояла из одного большого подшипника, в середину которого был вмонтирован деревянный чоп, исполняющий роль оси. К оси с двух сторон прибивались две длинные палки, а на них - поперечные дощечки. Это была в своем роде "боевая колесница", на которой свободно перевозили 50-60 килограммов груза.
На дворе стояла глубокая осень. Хрустальная вода в хаузе была очень холодная. Но Павлик предусмотрел практически всё. Он принёс тряпки, чтобы заворачивать преджелудки, а также острый нож и длинную тонкую веревку с привязанным к ней большим гвоздем, согнутым в виде крюка. Павел разделся, в правую руку взял нож, а в левую - согнутый крючком гвоздь. Другой конец веревки он дал в руки Анатолию, предупредив его, чтобы держал крепко, но не привязывал к руке. Оглядев еще раз, всё ли он сделал правильно, Павел нырнул в холодную воду. Анатолий и Иван наблюдали, как он разрезал рубец, сделал ножом две дырочки и просунул через них гвоздь-крючок. Вынырнув, и отдав Ивану нож, набрал в легкие воздуха и снова ушёл под воду. Было видно, как он через разрез в рубце выбрасывал из него каныгу. После этого Павел как пуля выскочил из воды на берег. Кожа его, напоминала внешность худого ощипанного гуся - она была покрыта узелками, образовавшимися от дикого холода. Павел был худеньким, но от постоянной физической нагрузки тело его выглядело мускулистым. Он быстро снял мокрые трусики и надел сухую одежду, несколько раз оббежал вокруг четырехугольного хауза и, когда согрелся, начал тянуть из воды преджелудки. Дети напряженно держали веревку, а Павлик отрезал куски рубца и преджелудки. Когда всё вынули из воды, уложили на мешковину, постеленную внутри тачки, к которой и привязали свой "улов".
Узбеки наблюдали за детьми. Один из них подошел к ребятам и сказал по-русски:
- Я не знал, что вы это будете брать на еду, поэтому и бросил в хауз.
Он извинился перед ребятами. А другой узбек принес почку и кусок печени весом не менее килограмма.
Еды было много, хватило на целую неделю. Кое-что поменяли на масло, да и со своими подругами Мотя поделилась.
Ваня прожил у Моти год с лишним. А потом чернявая и очень красивая Женя, соседка и подруга, уговорила Мотю отдать ей Ванечку. У неё не было своих детей. Через некоторое время после того, как она забрала Ивана, ее сосватал комиссованный фронтовик. И они стали жить втроём.
Впоследствии Ванюша женился, стал профсоюзным головой на этом же хлопковом заводе, создал духовой оркестр. Сам играл на альтушке и других инструментах, как Эдди Рознер.
Долго еще, встречаясь в городе Регар с Павлом или Анатолием. Ванюша спрашивал:
-Брат, скажи, мать отдала меня Жене только потому, что нас в семье было четверо и ей приходилось с нами очень тяжело? Но ведь она моя мама, а вы мои братья! Скажи правду, я не буду обижаться.
И только когда он женился, родственники его жены Марии рассказали, что он ленинградец. Но всё равно, встречаясь с Мотей и её детьми, он всех их считал своими.
21 февраля 1943 года Мотя украла на заводе три метра карбоса. На проходной была новая охрана. Заболевшего узбека Очила сменил русский - крепкий, сильный, наглый, красномордый и безжалостный мужик Никанор Кремневский. Во время его дежурства женщины старались ничего не брать с собой, поскольку Никанор многих сдал под арест. Сначала он предлагал им любовь, и если женщина отказывала, её сажали за воровство. Так женщине, пойманной с двумя катушками ниток, дали срок. Приговор был сделан от руки. Ей "пришили" 200 метров пошивочного материала, Мотя не знала, что на воротах в той смене стоял Никанор. Её посадили в камеру предварительного заключения. Но 23 февраля 1943 года в газете "Коммунист Таджикистана" появилась статья о том, что регарец Андрей, супруг Моти Григорьевой, в бою за высоту у колхоза К. первым бросился в атаку на врага, увлекая за собой остальных красноармейцев. И, несмотря на численное превосходство противника, отбросил и обратил его в бегство, заняв высоту. За проявленное мужество он представлен к награде.
На хлопковом заводе к концу рабочего дня директор Вассербляй назначил собрание. Он спросил: "Мотя Григорьева, супруга нашего земляка-орденоносца, на работе, или выйдет во вторую смену?". Ему сообщили, что она сидит в тюрьме за воровство трёх метров карбоса. Директор сам сел на лошадь и поехал в милицию освобождать жену, героически сражавшегося на полях войны, земляка-регарца. Господин случай спас женщину от тюрьмы и позора, сохранил семью.
В конце 1944-го и начале 1945 годов с фронта стало приходить много мужчин - раненых, покалеченных, но живых. В ресторане и буфетах города собирались фронтовики отметить своё счастливое возвращение - после такой мясорубки, из которой смогли выбраться с малыми потерями - без руки, ноги или с тяжелыми ранениями. Скупо рассказывали о своих подвигах, больше - о погибших и живых товарищах из других районов Таджикистана. Ведь дивизии формировались на месте, в столице республики Сталинабаде. Но в конце разговор, как правило, заканчивался работой и семейной жизнью. Ведь славные кавалеристы из "диких азиатских дивизий" слегка отвыкли от своих семей. Да и кое-какие изменения произошли в отношениях с женами. Сердобольные вдовушки кое-что выложили приехавшим солдатам, чтоб на чужом горьком похмелье поправить своё наболевшее здоровье
Все говорили про Соловьёва. Его поистине красавица-жена схлестнулась с комиссованным офицером. Он прибыл после тяжелого ранения и квартировался у Соловьевых в доме. Когда поправился и начал ходить, устроился на работу бухгалтером. У хозяйки было трое детей, но она забеременела четвертым. И родила. Но тут нашелся и вернулся домой Василий Соловьев. Они собрались в доме втроём. Соловьиха накрыла стол, поставила бутылочку водки и все остальное, что только было из съестного в доме.
Женщина, родившая четверых детей, была прекрасна, как графиня Мария Ивановна Лопухина на портрете, висевшем в комнате на стене. У нее была красивая грудь, ровная спина, пышные бедра, точеные ровные ножки, лебединая шея, большие голубые глаза и длинные загнутые ресницы, маленькие красивые уши и сочные нежные губы, как цветок граната. Когда она улыбалась, от ее улыбки шла магнетическая энергия, которая заставляла улыбаться других, даже не разговаривая с собеседниками. Ее улыбка - это просто редкостный дар природы и ее Создателя.
Она налила, всем троим по полному стограммовому стаканчику, и они выпили за возвращение Василия. После первой выпитой чарки хозяин дома прямо спросил жену:
- Ну, с кем ты будешь жить теперь, ромашка моя ненаглядная?
Соловьиха тут же сказала всю правду:
- Вася, я люблю только тебя! У нас трое детей. Жизнь была не сладкая, дети болели, а он помогал нам. Одел и обул детей, смотрел за ними, как за своими, кормил, поил, не обижал. От тебя же не было весточки почти год. Ни похоронного листа не получила, ни сообщения, что пропал без вести. Решай сам - как скажешь, так и будет.
Василий Соловьев поправил ордена на своей груди, повернул голову к сидевшему рядом мужчине и сказал:
- Ты знаешь, комбат, зла я на тебя не держу, ты кормил троих моих детей, присматривал за ними, не обижал. Но я вернулся. Жена меня любит больше, чем тебя. Воспитаю и твоего ребенка за то, что ты подошел к женщине без принуждения, а с помощью. Ну, а теперь, комбат, давай выпьем на посошок, и пусть светлым будет твой путь. Я - хороший механик, тракторист, прокормлю четверых. Мальца твоего запишу на себя, а имя пусть остается то, которое ты дал.
Весь город Регар говорил про Соловья. Всем он преподнес урок. Урок мужества, порядочности, благородства. Ни у кого не повернулся язык сказать что-то плохое и, тем более, плюнуть в сторону Соловьевых.
Кое-какие мужики говорили: "А ведь наши-то использовались по принуждению Никанором Кремнёвским". Другие же женщины, не захотевшие ложиться в постель с плоскостопым красномордым охранником, попали в тюрьму. Их маленьких детей разобрали свои, регарские, а старших увезли в детские дома.
Отцы воевали, а семьи распадались из-за принудителей, развратников. Обиженные мужики говорили: "Если женщина изменила по любви - это один разговор, но если по принуждению - совсем другое дело. По второму вопросу надо разобраться, ведь обидчик обижал не только женщин, но нас в первую очередь. Мы же в это время кровь проливали, попадали буквально в мясорубку, моля Господа, чтобы вырваться из нее живыми".
Крепкий Никанор стал резко сдавать, похудел, бросил работу, редко стал выходить в городок, на рынок и в другие людные места. Месяцев через шесть после окончания войны он помер. Умирал тяжело: кричал, визжал, плакал.
Чья молитва дошла до Господа быстрее - женская или мужская? Люди были духовно выше всяких паскудств, которые творились над ними насильно. Хоронить мерзопакостника никто не пошел. Хоронила его своя семья, да некоторые сердобольные, почитающие Господа, узбеки. Даже не русский батюшка, а узбекский мулла прочитал заупокойную молитву.
Прежде чем насильно взять чужое, подумай, кого и за что обижаешь? А женщинам, которые пахали на себе землю, растили детей, кормили и одевали, да что там говорить - полностью обслуживали первый фронт, наверное, ни в первой, ни во второй столице нормального памятника так и не удосужились воздвигнуть. Но пока мы живы, будем помнить вас, самые красивые, самые добрые, самые ласковые, самые лучшие в мире женщины!
Анатолий Искаков-Дервиш
г.Керчь
Добірка оповідань досвідченого автора, чиї молоді роки пройшли в екзотичних куточках Середньої Азії. Знання колориту, історії краю, не підробна приязнь до місцевих мешканців у поєднанні з літературним хистом напевне приверне увагу читачів.
Дервиш, привет из Крыма.
Ай-Петри Крымский.
Ю.Я.И.