Из романа. Цена одной ошибки юности...

Ирина Дыгас
                ЦЕНА ОДНОЙ ОШИБКИ ЮНОСТИ.

    …Не скоро я пришла в себя окончательно.

    Во рту была кровь – прикусила щеку от боли. Её вкус кое-что напомнил, и мысли отвлеклись от сегодняшней трагедии, вспомнив другую, произошедшую совсем недавно, в прошлом году. Целый ряд трагедий последнего отпуска дома.

    Зажмурилась сильнее: «Кровь и облепиха. Нурка!»

    Странное видение поплыло под закрытыми веками, пугая своей отчётливостью и реалистичностью. Оно и отвлекло от страданий нынешних.


     …Нурлан стоял на кухне дома на Речной улице, прислонясь правым плечом к стене возле окна, и смотрел в него невидящим взглядом. Был пьян, но ещё не настолько, чтобы не владеть языком. Слегка покачиваясь, старался не смотреть на мать Нариму, сидящую неподалёку на полу на корпе и смотрящую на него со слезами на глазах.

    Видимо, у них происходил тяжёлый разговор и оба не могли смириться с доводами собеседника.

    Ощущение безысходности на лице матери и упрямое выражение на хмуром лице сына только подтверждали это.

    – …Сынок, – дрожащим голосом попыталась снова его в чём-то убедить, – ну, сам подумай: как это выглядит со стороны? Твоя жена должна жить в твоём доме, а не ты в её! Так положено. Так было всегда, – пыталась сдерживать слёзы, зная, что только раздражают сына. – Да и мне она будет помогать вести хозяйство и поднимать твоих младших сестёр и братьев. Мне одной не справиться!

    – Я всё сказал! – был непреклонен. – Она здесь не будет жить. Точка, – всхлипнув, задрожавшим голосом продолжал. – Это дом Маринки, моей первой и любимой жены.

    – С ума сошёл! – не выдержала, вскинулась, вскочила на колени, сжала кулачки, потрясая над головой. – Она никогда не была тебе женой, сын! Опомнись!..

    – Была бы давным-давно, если б я не струсил, – тихо заплакал, прислонившись головой к стене над низким окном. – Она тогда у трибуны прошептала: «Бери меня, Нурка, на руки и скорее неси к себе домой. Я готова стать твоею немедленно», – рыдал, трясясь всем телом, качая в отчаянии головой, – а я струсил! Я жалкий, презренный трус! Она, гордая и неприступная моя девочка, сама мне такое сказала! Ещё тогда подумал, что нам лишь по шестнадцать, а не надо было думать!..

    Истошно закричал, сильно ударил кулаком в саманную мягкую стену, оставив на ней отпечаток костяшек.

    – Надо было принести её в мою комнату, закрыть дом на ключ и стать, наконец, счастливым! И сделать её, мою вечную мечту, навсегда своею… Женою… Матерью… Судьбой…

    Рыдая, оседал на пол, обхватив черноволосую лохматую голову руками.

    Нарима, тяжело рухнув на коврик со сдавленным «Аллах…», горько заплакала, смотря на потерянного и убитого, истерзанного душой и телом старшего сына, сочувствуя всем сердцем и понимая лучше любой матери.

    Сын не сделал то, чего не побоялся сделать в своё время его отец! Полюбив, просто привёл в дом тринадцатилетнюю девочку и твёрдо сказал:

    – Это моя жена. Отказа не приму. Запретите – уйдём навсегда.

    Теперь, пытаясь выправить ситуацию, опять принялась уговаривать.

    – Ты ни в чём не виноват, мой любимый сын, – тихо плакала, прикрывая губы натруженными, вдовьими руками. – Поступил очень мудро и ответственно. Вы ещё были детьми. Вас бы выгнали из школы. Время было такое – 80-й год. Наши семьи опозорились бы на весь район! – старалась найти все доводы в желании сдвинуть дело с мёртвой точки. – Её отец не смирился бы с таким положением дел. Он посадил бы тебя в тюрьму за то, что ты обесчестил его девочку!

    – Плевать!

    Вскинулся, с яростью сжав кулаки, вскочил на ноги, забегал-заметался по кухне, как по клетке.

    – Зато Маришка стала б моей женой и родила детей, так похожих на неё…

    Вновь сник, слёзы полились из глаз, голос осип и сорвался на жалобный крик:

    – Я сумел бы сделать её самой счастливой женой на свете! Она меня любила по-настоящему! Всегда, всю жизнь! И больше меня никто в обратном не убедит! Сам видел! Я держал её в своих руках, – посмотрел на ладони и глухо стенал, – и смотрел в чудесные глаза здесь, на этом самом месте.

    Рухнул на корпе, гладя его поверхность, роняя горючие слёзы дикого раскаяния и невыносимой безысходности на коричневую вельветовую ткань самодельного коврика.

    – Когда увидел там, среди её фотографий… Когда обернулась прекрасным лицом… – хрипел-задыхался сквозь спазм горла от рыданий, – и взглянула на меня, я всё понял: она была и останется навсегда моей! Её любовь никуда не ушла из чистой и благодарной души, мама… Пойми ты это, наконец… Она всё ещё любит меня… И будет любить… И страдать… Из-за меня… Моей трусости… Из-за той ошибки юности… Разорвал её нежное сердечко… Я убийца моей Мариши… Презренный преступник…


    Долго-долго в комнате были слышны рыдания Нурлана и тихие всхлипывания матери Наримы, так и не сумевшей убедить сына в том, что его законная жена имеет право жить под одной крышей с мужем в его отчем доме.

    Смотря в никуда и теребя густые «конские» волосы на голове, вздрагивал красивым крупным рослым телом, презрительно улыбался и ненавидел себя за минутную юношескую слабость, случившуюся долгие двенадцать лет назад.

    «Будь проклята та глупая заминка, что впустила в мою неокрепшую душу взрослое трезвомыслие! Оно и победило, но ранило хрупкий цветок чувств Мари. Мой невысказанный отказ опалил стылым огнём её надежду на счастье. Не подала вида, моя храбрая и сильная девочка, как же ей больно!.. И не простила. Лишь улыбнулась странной улыбкой и… замяла инцидент шуткой. А потом просто бросила школу и уехала в Москву. Навсегда. Потерял её… Потерял…»

    Посуровев лицом, поднял на мать красные, мрачные, решительные и упрямые глаза.

    – Больше не заводи со мной этих разговоров. Это дом Маринки. Точка. Для второй жены я уже строю дом в Вознесеновке. Там наши работы, садик, школа, больница и магазины. Закончим на этом! Баста! – сердито рявкнув, встал.

    Твёрдыми шагами прошёл в свою комнату-музей, резко закрыл дверь на шпингалет.

    Постоял на пороге, прошёл, сел на кровать, обвёл фотографии глазами, полными слёз. Помедлил, взял с прикроватной тумбочки портрет в рамке, где Мари была снята в костюме восточной танцовщицы, прикоснулся дрожащими губами, закрыв на миг веки, роняя на стекло крупные слёзы запоздалого раскаяния, неизбывного горя и невыносимой, бесконечной тоски.

    – Я не могу без тебя жить!

    Поспешно стёр носовым платком солёные капли со стекла. Вновь посмотрел с безграничной любовью.

    – Обещаю: она сюда не войдёт, любимая, – прошептал девочке-одалиске. – Это только наша с тобой спальня. Клянусь, единственная моя… Только ты, моя жизнь, здесь хозяйка. Моя вечная сладкая дрожь. Ты – истинная родная кровь. Грустная и такая горькая облепиха… Настоящая жена и судьба… Моя Машук… Я твой… Только ты…

    На кухне, услышав его тихие слова чутким ухом, мать горестно заплакала и стала раскачиваться из стороны в сторону, шепча:

    – О, Аллах! За что ты его наказал, послав такую сильную, большую любовь? Любовь, которая убьёт в конце концов! Просвети помутившийся разум моего дитя, прошу! Смилостивись над старшим сыном, Всевышний! Привнеси в мятежную растерянную душу покой! Пошли мир ему и этому дому! Вразуми раба твоего, о, Аллах! Ведь у него уже растёт сын, его первенец, законный наследник!

    Нарима всё причитала и шептала молитвы, прижимая тонкие руки к губам, прося и плача…

    А в маленькой комнате в глубине дома проходила своя молитва – литургия любви, совершаемая её преданным сыном, бесконечно любящим неистовую русскую девочку с изумрудными глазами.

    Комната та была храмом, в ней и служил парень среди многочисленных фотографий и моментов юной жизни Мари, с которых она, тонкая и трепетная, смотрит волшебными колдовскими глазами, улыбается и грустит, шалит и соблазняет, и опять прижимается дрожащим гибким и дурманящим разум телом, тает под его жаркими, сильными, смуглыми руками и снова страстно шепчет дрожащим, хриплым, будоражащим и возбуждающим голосом:

    – Бери меня, Нурка, на руки…


    …Придя в себя через несколько минут, я стиснула зубы, сдерживая крик от дикой боли: по каждой мышце, по каждому сосуду, по каждой клетке истерзанного тела били миллионы острых тончайших игл!

    «Потеряла сознание и перестала дышать!..» – охолонула душой, едва опомнилась.

    Всё когда-нибудь заканчивается, и время тоже.

    Через пятнадцать минут была прежней, и чувства вернулись. Отряхнула сон-наваждение, привела себя в порядок и занялась делами.

                Сентябрь, 2012 г.                Роман «История одной свадьбы».

                http://www.proza.ru/2013/05/23/2148