Моей бабульке.
Прости, что не успела рассказать...
Хлебный дух медленно занимал пространство комнаты, аккомпанируя себе расцветающим светом утреннего солнца.
Слегка кисловатый запах молодого теста медленно уступал место зрелому, плотному, сладковатому и неповторимому аромату горячего, живого хлеба, набирающегося мудрости и жизни в раскаленных недрах русской печи.
В комнате было душно. Белые, вышитые еще прабабкой, занавески на окнах едва колыхались от проникавшего в комнату ветерка, уже опаленного июльским светилом.
Рая перевернулась на спину и, желая продлить миг утренней дремы и лени, зарылась затылком в горячую подушку, широко раскинув руки по белой простыни.
Слух наполнился десятком звуков неповторимой деревенской тишины: деловитым квохтаньем кур, беспокойным криком петуха, натужным скрипом тележки, везущей флягу к колонке; далекой перебранкой дворовых собак. Слышно было, как тетка возится в сарае со скотиной – две коровы, десяток коз и три свиньи постоянно требовали ее заботы, в замен давая неплохой источник дохода.
Хлебом в этом доме занималась только бабушка – престарелая бабулька, которую вся их многочисленная семья называла «бабака». Откуда пошло это загадочное прозвище никто, включая ее саму, вспомнить уже не мог, но только ее шишковатые пальцы и натруженные за длинную и трудную жизнь ладони, знали, как из муки и дрожжей сотворить чудо, вокруг которого соберется вся семья, как у основы жизни. Только она знала, когда пенистая, кисловатая опара вдруг превратится в пушистое, живое тесто, поднимающееся у нее под руками в большой деревянной кадке, которую почти никогда не мыли, но содержали в идеальной чистоте. Бабака говорила, что только старая закваска, которая оставалась на стенках кадки, могла дать жизнь настоящему хлебу.
Рая глубоко вздохнула и рывком села на прогнувшейся кровати. Раннее утро только занималось и щедро плескало умытый солнечный свет в восточные окна времянки.
Этот маленький домик, особняком стоящий в отдалении от основного дома, давно уже называли «раина времянка». Она возвращалась сюда каждый год, привозя и оставляя здесь накопленные за год суету и беспокойство.
Маленький островок родины, покинутой когда-то ради мельтешащей городской жизни, как заботливая и всепрощающая мать, дарил ей отдых и возможность возродить в себе затертое, запыленное в городе состояние уверенности и стабильности.
Она потянулась, крепко растерла заспанное лицо и соскочила с кровати. Несколько упражнений на свежем воздухе вернули голове ясность. Рая выдохнула и побежала по прямой дорожке через огромный огород. Дорожка оканчивалась калиткой в дальнем углу изгороди, длинным помостом и громким плюхом в леденящие недра маленького озерца, вырытого еще ее отцом. Озерцо, не имея свежего притока воды из ключей, постепенно превратилось в любимое всеми детьми мелкое, но чистое болотце.
Рая выбралась обратно на помост и, счастливо выдохнув, растянулась на махровом полотенце, отдавая шоколадную кожу горячим лучам.
В доме кипела жизнь. Ближайшие родственники – человек шесть, заглянувшие на два слова дальние родичи – еще человек семь, весело бранясь, засыпали кухню мукой. Лагерь разделился: половина занималась приготовлением фарша, половина катала тесто.
Пельмени.
Пельмени лепили семьями, морозили тысячами и поедали часами под веселые рассказы, слышанные не один десяток раз. Отряд по лепке пельменей, по заведенной в их многочисленной семье традиции, перебирался каждую субботу из дома в дом, принося смех и похмелье.
Рая пристроилась с кружкой мятного чая на деревянный табурет и с тихой улыбкой слушала байки. Чай закончился быстро и, увидев свободные руки, бабака натянула на нее фартук, снарядила скалкой и записала в ряды катальщиков.
- Ну дак позвони им, подиш-то начальство-то должно знать, куда он делся, - Рая прислушалась к словам, выхватив повествование из середины.
- Ой, не знаю, - двоюродная тетка – Маня, покачала головой, привычным движением скрепляя края теста. – Куда уже звонить, у кого спрашивать.
- Кто-то потерялся? - Рая тихо шепнула на ухо тете Клаве.
- Дядя Федя, ее муж, уехал на вахту в Сургут. И пропал. Десять дней уже ни слуху, ни духу от него. То хоть раз в три дня отзванивался, а то как в воду канул. Никто ничего не знает.
Рая глянула на тетку, только сейчас заметив, как та осунулась за последнюю неделю. Темные круги под глазами и вечный корвалольный дух стали для нее нормой.
- Дядя Федя – это тот, у которого руки нет?
- У которого руки нет – это дядя Коля, Вероникин сын, а тот - здоровый, как шкаф, кудрявый такой. Щас, подожди…
Тетя Клава поднялась и принесла из соседней комнаты, вход в которую всегда был скрыт васильковыми занавесками, небольшую фотографию. Рая кинула взгляд на снимок, с трудом выудив воспоминания о том, кто был на ней изображен. Свою родню она любила, но, живя уже давно в городе, к своему стыду, периодически кого-то забывала или путала.
Она отложила фотографию и снова взялась за скалку, прислушиваясь к маниным причитаниям. Изредка она кидала взгляд на снимок, пытаясь вспомнить, кто такой дядя Федя и то, что с ним было связано.
Однообразные движения, монотонный говор, жара, стоявшая в доме, затуманивали голову, отключали мысли, притупляли внимание…
Решетка…
Рая тряхнула головой, снова вглядевшись в снимок. Дядя Федя улыбался все той же усатой улыбкой, но его лицо было перечеркнуто металлической решеткой…
Она моргнула, решетка пропала.
По коже колко поползли мурашки.
- Так он в тюрьме!
Рая поняла, что зажимать рот уже бесполезно. Слова необдуманно вырвались на свободу и достигли ушей тети Мани. Она выронила пельмень и уставилась на Раю.
- Чего ты болтаешь-то? – Тетя Настя махнула на нее перепачканной в муке рукой и смачно поплевала через левое плечо.
- Отродясь Федька никуда не попадал, - басисто возразил дядя Женя, перекатив во рту незажженную папиросу. – Ну подерется, бывало, с похмелья, ну так за то ж никого не сажают. А что бы он убил кого – ни в жизнь не поверю.
- Извините, - Рая смутилась, - сама не знаю, как вырвалось.
- Ну так ты почаще на солнышке жарься, тебе и не такое мерещиться будет, - Катерина, сложив руки на выпирающий живот, с улыбкой глянула на двоюродную сестру. Веснушки усеяли улыбчивое лицо с задорными голубыми глазами.
- Да уж, наверно, - Рая с удвоенной силой взялась за работу, жалея, что нельзя вот прямо сейчас, по собственному желанию, провалиться сквозь землю от стыда.
Фотография лежала на своем месте, и никакой решетки на ней не было. Да, июльское солнце требует к себе уважения…
Прохладное мокрое белье полоскалось на жарком ветерке, обдавая лицо прохладной свежестью. Рая отжала платье, как следует встряхнула и развесила на веревке.
За воротами послышался шум. Знакомые скорбные нотки пронзили воздух.
С крыльца дома спустилась тетя Клава, за ней ковыляла бабака.
Улицу заполонили люди, ровными рядами идущие за гробом, обитым дешевой красной материей. Передвигался он на плечах четырех дюжих детин, подрабатывающих на всех похоронах в деревне. Первые ряды истинно скорбящих умывались хмельными слезами, последние же провожающие, пристроившиеся в хвосте длинной вереницы, казалось, не понимали смысла действия, густо посыпая дорогу перед собой подсолнечной шелухой и начисто перемывая кости очередной жертве.
Катя, тяжело потирая живот, пристроилась рядом с Раей, пытаясь высмотреть в толпе знакомых.
- Кого хоронят-то?
- Не знаю, - Рая пожала плечами.
- Недавно, вроде, у Синицыных дед умер, - проговорила тетя Клава.
- Ты хоть глаза-то прикрой, бесстыжая, ребенка ведь мертвого родишь! - Какая-то сердобольная доброжелательница из толпы провожающих махнула Катерине рукой.
Катя испуганно прижала ладони к крепко зажмуренным глазам и резко отвернулась…
Бабака упорно читала молитвы за Катерину, прося избавить ее от хвори. Знакомая целительница отливала ей страх, выводила в полнолуние на перекресток дорог, читала заговоры, но Катины глаза оставались закрытыми. Небогатый штат деревенских медиков разводили руками, говоря, что глаза закрылись на нервной почве и, возможно, что потрясение от рождения ребенка, вызовет ослабление блокады.
Тем не менее, глаза оставались накрепко закрытыми, хороня под плотно сжатыми веками страх и панику.
Муж Катерины подошел к решению проблемы в духе деревенских мужиков: смачно отматерил доброжелательницу из похоронной толпы и начал пить. Много и старательно.
Рая старалась реже заходить в дом, почувствовав себя лишней и ненужной здесь свидетельницей чужого горя. Мысль о том, что остаток отпуска ей лучше провести дома, все чаще и чаще приходила в голову, пока бабака, ставя как-то утром хлеб в печь, ни с того, ни с сего не выдала, что они одна семья, а это значит, что обязаны быть вместе не только тогда, когда всем хорошо и весело, но и в такие тяжелые моменты.
В роддом Катерину отвезли ночью на старом, дребезжащем, заведшемся с третьего раза дедовом мотоцикле, помахав вслед смоченными слезами платками, наскоро проговоренными молитвами и советами.
Однако, вопреки ожиданиям, ее глазам не суждено было увидеть первый взгляд новорожденного, нежно приласкать пищащий комочек материнской улыбкой.
Катерина молча, со сцепленными зубами и отсутствием жалоб, таяла на глазах. Следующим ударом, обрушившимся на ее плечи, была новость о том, что у нее нет молока, и ребенка посадили на искусственную смесь.
Рая часто просыпалась от натужных детских криков по ночам, когда ослепшая неопытная мать, лишенная молока, старалась успокоить ребенка. Вся семья переживала и не спала, женщины поочередно брали на себя заботу о малыше, понимая, однако, что никакое их старание никогда не заменит ему мать.
Через неделю в дом, как ураган, ворвалась тетя Маня с новостью о том, что дядя Федя нашелся. Рая ошарашено застыла, когда тетка, пробежав через комнату, крепко ее обняла. Сквозь слезы и невнятные причитания, она с трудом разобрала, что дядю Федю действительно отправили на пятнадцать суток в каталажку за пьяный дебош.
- А чего ты удивляешься? – говорила ей спустя два дня тетя Маня. – У тебя прабабка такая же была – всю деревню руками лечила, скольких баб от бесплодия вылечила, скольких стариков на ноги поставила, скольких людей пропавших нашла… Вот тебе, видно, ее дар и передался…
Рациональный склад ума не позволял поверить в чудодейственную силу молитв, заговоров и прабабкиных обрядов. Высшее образование, полученное не за красивые глазки, упрямо требовало научных объяснений.
Но их не было.
Одно Рая знала точно – психосоматическая блокада, возникшая в результате сильного эмоционального потрясения, могла сняться только таким же эмоциональным воздействием. А вот Катерина-то как раз охотно верила во все эти знахарские методы и бабушкины заговоры.
Рая старательно смаковала тему своего видения, промывая длинные Катины волосы в тазу с водой, ей надо было, чтобы та сама поверила в то, что Рая обладает силой лечить людей. Тем более, что дядя Федя на самом деле нашелся и весть о Раином предсказании уже смаковалась всей деревней.
- Может, ты и меня попробуешь полечить? – как-то днем тихо попросила Катя, качая на руках посапывающего ребенка.
- Да как я тебя полечу? – Рая отмахнулась, но скрестила пальцы, широко улыбнувшись.
- Ну как это делают, я не знаю. Руками, что ли там, водят, молитвы читают, потом воду на перекрестке выливают.
- Ну,… - Рая выдержала паузу, - давай попробуем.
На следующий день Катя ощупью тихо вошла во времянку. Рая воткнула три церковных свечки в банку с солью, приготовила молитвенник и таз со святой водой. Дабы подкрепить собственную уверенность, прочитала молитвы, чтобы в случае чего не сбиться, переоделась, как положено, в чистую одежду и надела на шею крест.
Катя молча разделась и встала в таз с водой, распустив по плечам длинные волосы.
Рая зажгла свечи, вооружилась молитвенником и резко выдохнула, чувствуя себя неуверенно и глупо, будто шарлатанка, пытающаяся выбить лишнюю копейку из доверчивых обывателей.
Но отступать было поздно.
Рая перекрестилась, и начала читать, обходя Катерину со свечками в руках.
Рассветная тишина и монотонное чтение родили в душе совершенно новое чувство, которому Рая пока не могла дать объяснения, но в руках появилась теплая уверенность, потоками стекающая на Катину голову и руки. Девушка вздрагивала он потоков прохладной воды, стекающей с макушки на покрытое мурашками тело.
Свечи трещали, раскидывая в воздухе колючие искры, воск плавился и горячими слезами покрывал соль, вырисовывая горючие узоры. Рая отложила молитвенник, уверенно в последний раз обошла Катерину кругом, положив раскаленную ладонь ей на лоб и заканчивая читать молитву.
Катя впервые за последние две недели по-настоящему заснула, свернувшись на постели. Рая тихо собрала воду из тазика и выскользнула из дома.
За их огородом начиналось поле, исхоженное десятком тропинок, так что недостатка в перекрестках быть не должно. Рая быстрым шагом достигла первой тропинки, огляделась по сторонам, поставила банку на землю и со словами:
- Кто дал, тот и взял, откуда пришло, туда и ушло, - ногой подтолкнула склянку.
Никто в доме не знал о том, куда пропадает Катерина уже третье утро подряд. Рая молчала, зная, что завтра все решится. Завтра третий, последний раз Катиного очищения. И если ей это не поможет, придется забрать ее с собой в город и показать неврологам в областной больнице.
…Знакомое чувство плавающего тепла образовалось в ладони и потекло сквозь уверенные руки в Катину голову. Рая старательно заканчивала молитву, впервые с того момента, как они все это затеяли, по-настоящему проникшись смыслом того, что она делала. Свечи сегодня молчали, спокойно взирая на женщин своими горящими глазами, вода смывала последние надежды на помощь.
Рая замолчала, вглядываясь в Катино лицо. Катерина мелко дрожала, стуча зубами. Впервые за все это время она позволила слезам выкатиться из-под плотно сомкнутых век. Никто, кроме Раи, не услышал больше ее рыданий.
Несмотря на неудачу, Рая собрала воду и отправилась знакомой дорожкой к перекрестку.
В голове упорно стучало «Я же говорила! Я же говорила!...», горячий стыд за то, что дала истерзанной душе пустую надежду, жег горло. Надо было собраться и уехать домой! Ведь знала же, что все это – обман, что надо было позвонить знакомым, договориться и давно уже увезти Катерину в город!
Рая со злостью толкнула склянку с водой и разревелась, как маленькая девочка, утирая нос.
Дом взорвался оглушительным хлопком дверей. Рая вздрогнула во сне, одурев от резких звуков и толпы, проявившейся перед глазами. От резкого пробуждения заколотилось сердце, вызвав дурноту.
Она с трудом разлепила веки и задохнулась в чьих-то объятиях.
Ясные голубые глаза глядели на нее из рамки покрасневших век и склеившихся от слез ресниц. Катя, не стесняясь, распахнула ворот ночной сорочки и бухнула горячую, полную молока, грудь в раину ладонь.