- Здравствуй!
- И тебе поздорову, добрый молодец! Куда путь держишь?
Женщина стояла посреди поляны, глядя на него в упор насмешливыми бирюзовыми глазами. На руках – годовалый ребенок.
Бадрай растерялся – что ей ответишь? И как он, предводитель племени, не единый раз побывавший в бою, не учуял ее издали? Ведь врагов своих – антов и прочих приспешников Римской империи определял за версту. Здесь же…
- Охотник я, ловушки проверяю. – Он старался врать как можно убедительнее. Не рассказывать же этой бабе про поиски новой стоянки для побратимов-бойников, лесных «оборотней».
Незнакомка качнула головой:
- Охотник, говоришь? А след на щеке – заяц укусил? Или птица, мимо летевшая, крылом зацепила?
Бадрай потянулся рукой к свежей еще, наспех заштопанной ране. Последняя стычка с ромеями навечно оставила память на его лице; та туманная заводь маленькой безымянной речки стала последним приютом для половины его отряда. Там, в мягкой илистой постели вечным сном спал Огник, единственный, кого он считал своим другом…
- Шрамы на лице, шрамы в душе… - женщина все смотрела на него. Так пристально, почти не моргая, лишь ресницы чуть подрагивали в такт дыханию.
Бадрай отвечал ей оценивающим взглядом. Миловидная, с ладной фигурой, угадывавшейся под свободной длинной рубахой. Наверняка – мужняя жена. Вышла в лес, по ягоды, и наткнулась на него. Значит, рядом – селение, где можно разжиться пропитанием и пополнить поредевшую дружину свежими силами. Нет, не так… На незнакомке не было повойника – платка, что укрывает волосы любой замужней бабы. И девичьего венчика тоже не было, лишь льняной шнурок, вплетенный в каштановые волосы, безжалостно скрученные в тугой узел.
«Чертова баба! И откуда она взялась?» Мысли отчего-то путались, не желая выстраиваться в единую линию, приведшую бы к ответу. Бадрай ругнулся – про себя, конечно же, не вслух, чтобы не спугнуть таинственную синеглазку.
Бродяжья жизнь приучила Бадрая относиться к женщине, как к пашне – сеешь семя, уничтожаешь чужие дикоросы, идешь дальше. Лишь однажды… Но воспоминания эти были надежно схоронены под толстым панцирем воинской души, и никто не мог знать причины, по которой словенский витязь носил антское прозвище.
А женщина уже вела его куда-то, легонько держа за рукав и приговаривая:
- Во сыром бору мутна речка, а в моем дому ясна свечка. Через темную воду душа твоя кричит, плачет, свободы просит…
Малыш у нее на руках пел что-то, будто птенчик, волосики на темени белели одуванчиковым пухом. Незнакомка уже отпустила кожух бойника, двумя руками обняв сына. В родстве их не было никакого сомнения – одинаковая улыбка, одна и та же синь в глазах.
Она шла по тропинке, солнце подсвечивало ее спереди, червонным золотом высветляя волосы. Бадрай шел за ней, пытаясь разгадать ее тайну, и невольно любовался босыми ступнями женщины. Взгляд его скользнул выше, на щиколотки… Вождь еще раз обругал себя за непристойные мысли, и стал оглядываться по сторонам, примечая дорогу.
Дорожка заканчивалась у домика, огороженного низеньким плетнем. Неподалеку паслась белая коза.
Хатка была приземистая, с клочкастой соломенной крышей. Женщина за руку завела Бадрая в прохладную горницу. По стенам сушились травяные веники, пахло сеном и топленым молоком.
В углу, в полутьме, светилось серебром зеркало. Круглое око его обрамляли женские тела, увитые виноградной лозой. Перед зеркалом – зеленые свечи и ворох кожаных листков, покрытых меленькими значками.
«Книга, что ли?» - подумал Бадрай. Он видел такое в ромейских городах. Самому учиться грамоте было недосуг, хотя книжников по дорогам бродило хоть отбавляй. Хватай первого попавшегося, и если не захочет за прокорм – нож к горлу и вперед...
Но зеркало, книги – вещи дорогие и редкие, доступные лишь состоятельным людям. Как они оказались в этой затерянной среди дубрав и березняка хатке – еще одна загадка.
Женщина тем временем опустила ребенка на лавку, на пеструю попонку. Туда же она усадила и Бадрая:
- Угощайся!
На столе, рядом с лавкой, стояла крынка с молоком и сковорода с оладьями - теплыми, дымящимися еще, будто специально ждала гостя и вышла его встретить!
За едой Бадрай выяснил, что синеглазка зовется Златой, она местная ведунья, и часто бывает в ближайшем селении, до которого два часа хода. Деревня была большая – двадцать домов, значит, будет пожива и едой, и молодняком.
Женщина уже осматривала рану на щеке, пальцы у нее были мягкие, ласковые. Бадрай почему-то вспомнил маму, родительский дом, откуда убежал еще мальчишкой. Вспомнил брата, белоголового, как этот малыш.
- Как сына-то зовут? - спросил воин. Злата тем временем накладывала на рану густую мазь с запахом болотной тины.
- Да никак пока. Подрастет – сам имя выберет.
- И ты тоже сама себя назвала?
- Нет, мамка Златушкой кликала.
Витязь вернулся к побратимам хмурый, хотя вести были радостные. Вечером на совете, трапезничая вокруг костра, воины решили завтра же становиться на новое место.
Бадраю, как предводителю племени, полагалась отдельная миска, остальные же хлебали из общего котла. Наложив себе каши, вождь отошел в сторону, оглядывая сидевшую кружком дружину. Бойники строили планы на завтра, смеялись, травили байки про спелых деревенских девок.
- Что невесел, голову повесил, князь? – к нему подошел Шаркун, брат погибшего Огника.
Бадрай лишь усмехнулся в ответ, по-волчьи оскалившись. Да он и был наполовину зверем, воинская жизнь давно вытравила из души все человеческое. О жестокости бойников-бродников ходили страшные легенды, ими пугали на ночь детей. А все-таки каждое селение радовалось, когда такое дикое племя селилось возле – все же кровники, словене, а со своими договориться всегда легче, чем с ромеями или антами. Да и дети рождались, как на подбор – крепкие, здоровые…
А после ужина ходила по кругу братина с пенным медом: поминали павших, кляли врагов, выбирали гонцов, что поедут завтра в деревню. Желающих было много, поэтому тянули жребий.
Кто-то, кажется, Хвалько, вытряхнув стрелы из берестяного тула, сложил туда несколько разновеликих палочек. Бойники, уже изрядно захмелевшие, прыгали от нетерпения, словно дети. Счастье улыбнулось Гнедому, Кинру-поморянину, Луколану и Буде.
Вождь плохо спал в эту ночь. Он ворочался под жаркой медвежьей шкурой, сон никак не шел. Мысли Бадрая то и дело перетекали в прошедший день, к синеглазке с ребенком. Он так и не рассказал дружине о встрече, зная нрав своих удальцов, что не преминут навестить одинокую молодую бабу.
Новый день принес новые радости – деревенские охотно согласились встать под воинскую защиту, а староста отрядил четверых отроков в учение к бродникам. Мальчишки слезно прощались с мамками – через два месяца им предстояло стать побратимами этих суровых, жестколицых, изъеденных шрамами мужчин.
По дороге к дому молодежь все допрашивала старших:
- Правда ли, что вы умеете обращаться в волков? А какие испытания будут у нас? И что случиться, если не пройдешь их?
Дружинники улыбались в усы, подогревая интерес новичков. Парни видели сейчас только красивые картинки – битвы, прекрасных девушек, реки золота. То, о чем грезит с детства каждый деревенский пацаненок… А изнанка жизни члена воинского братства была отнюдь не сказочной – отречение от семьи и общины, вечные скитания и жестокая изощренная кара за попытку уйти из племени.
Не все проходили посвящение, настолько страшен был ритуал «обагрения оружия». Иди в любую сторону света и убивай! Убивай первого встречного, даже если это близкий родич – мать, брат, невеста… убивай и неси свою жертву, свою добычу новым братьям, как доказательство мужской, воинской силы.
Не знали всего этого четыре мальчика, беззаботно пылившие сейчас босыми ногами по тракту; те из них, кто не пройдет испытание, станет кормом лесным зверям. Осенняя листва оденет их тела погребальным саваном, и глазастые совы будут им плакальщицами.
Прошла неделя, новички уже вовсю размахивали деревянными палками, изображая бой не на жизнь, а на смерть. Настоящего оружия им пока не доверяли, чтобы избежать преждевременного пролития крови.
Бадрай прохаживался по утоптанному пятачку, служившему местом тренировок его бойцов:
- Почему Гнедого не видно? Ягодки собирает, или в деревню подался – красных девок сманивать?
- Не гневись, предводитель! Гнедой с утра животом мается, - отозвался один из новеньких, Весень, рыжеватый веснушчатый весельчак.
Гнедой, прозванный так за длинный хвост черных с проседью волос, отыскался в своем шалаше. Лежа на ворохе шкур и закатив глаза к небу, он перемежал молитву с ругательствами.
Вождь опустился на корточки рядом с больным:
- Что, брат, наказали тебя боги за грехи твои?
- Да какие грехи могут быть у простого воина, князь? Я чист, как новорожденный младенец. – Гнедой попытался улыбнуться, но лишь скривился от боли. – Вчера молодому, Весеню, мамка передачку пыталась пронести, а мы с ребятами перехватили. Бабы ведь закона не понимают, им только волю дай – так дитя забалуют… Так вот, поделили мы все честно, я забрал туес с квашеной капустой. Тебе не сказали, чтоб мальчонку не обидел – вот за то и кара мне пришла. А вкусная была, собака… - тут воина вновь скрутила судорога, цвет его лица стал подобен нежной весенней травке.
Все снадобья, что были в запасе отряда, остались лежать на дне безымянной речки вместе с Ковтуном – он, учившийся некогда целительству у колдуна, заведовал походной зельницей. Так что помочь побратиму вождь не мог ничем, разве что…
Злата сидела на крылечке и резала яблоки, малыш играл рядышком.
- Пришел! – выдохнула она, поднимаясь навстречу гостю.
- Мне нужна помощь! – Бадрай старался не встречаться взглядом с ведьмой. Та, по всегдашней своей привычке, смотрела на него, не отводя бирюзовых глаз.
- Долго же храбрый витязь причину искал, - не сказала – пропела молодая женщина. Медленно, плавно встала. В одну руку – мисочка с резаными яблоками, в другую – детские пальчики. Приоткрыла дверь, оглянулась на бойника и зашла в комнату.
- Один из моих людей болен, - буркнул вождь. – Просто дай мне нужную траву, и я уйду.
- Сам себя обманываешь! Слова твои – броня на сердце, да только проржавела она.
Кольнуло внутри, вспомнилось забытое - лицо в окантовке темных кудрей, бледные губы, шепчущие слова на чужом языке…
- Нет тебе дела до моего сердца, ведьма! – Воин начал злиться, чуть ли не крича на нее. – Какого рожна тебе от меня надо?
А самому бы – в синий омут нырять, и губами утыкаться в мягкие кудри, разгадывая ее тайну…
- Разные у нас пути, понимаешь, и не сойтись им никогда. – Он говорил что-то, говорил много, строя словами невидимую стену между ними.
Только оборона эта вдруг рухнула от ее прикосновения. И не было больше воина и ведьмы, были лишь мужчина и женщина, соединившие руки…
Хорошего бога придумали римляне. Их Янус имел две личины, две души. Простым смертным этого не дано! Вот и Бадраю приходилось изворачиваться, скрывая от дружины существование маленькой лесной хижины.
- Князь наш ровно цепной пес сделался. Злится, кричит ни с чего, - перешептывались воины за спиной вождя.
А он, одуревший от безвыходности своего положения, не то что псом – волком кидался на молодых. До кровавого пота гонял он отроков по площадке. Деревянные палки уже сменились боевыми копьями, приближался день испытания. Гнедой, быстро вставший на ноги после целебного зелья Златы, тоже старался вовсю, уча молодых метать дротики-сулицы.
Обмануть часовых не составляло труда, и вечерами Бадрай ускользал из лагеря. Он шел по тропинке, зная, что в затянутом рядниной окне мерцает свеча, что ждут его накрытый стол и ласковые объятия.
Вождь брал малыша на руки, подкидывал к потолку, и тот улыбался во весь рот. Так улыбались бы Бадраю его собственные дети! Сеешь семя, идешь дальше… Он не знал, что стало с той темноглазой антской девушкой, он сделал свой выбор, окончательный и бесповоротный, как казалось тогда. Теперь же боги решили все за него, связав две жизни хитрым, одним им ведомым узлом. Найти бы кончик нити, распрямить, развести пути-дорожки в разные стороны!
Лето сменилось хмурой, тоскливой осенью. Настал день, которого дружина ждала два месяца – день посвящения. Отроки, выстроившись в рядок, слушали последние наставления.
- Спорим на мою заячью шапку, что Весень не справится, - слышалось среди воинов. Они бились об заклад, срывая голоса до хрипоты, ставя на кон последнюю рубаху.
Шаркун с Будой притащили из лесу здоровенного кабана и теперь свежевали его, весело орудуя ножичками. Посреди стоянки уже высилась куча дров – будущий священный костер, что примет в себя вечерние подношения новых членов братства. И будет праздник, будет лететь к небу пламя, и боги возрадуются дарам...
Сигнал к началу дикой охоты всегда подавал вождь. Его копье стукнуло о щит, загодя подвешенный на Перуново дерево – дуб. Круглый, сделанный из деревянных дощечек, он был расписан знаками воинского бога – колесами о шести спицах.
Отмашка была дана, отроки рассыпались по лесу в поисках двуногой дичи. К середине дня небо затянуло тучами, пошел мелкий дождик. Дружинники от нечего делать разложили костерок и расселись вокруг, развлекаясь принесенной из деревни брагой.
Солнце уже клонилось к закату, просвечивая багровым сквозь серую кисельную хмарь, когда издали послышался клич:
- Братья воины! Примите меня к себе – вот моя дань!
Первой ласточкой оказался Весень – тот, кого все в один голос называли маменькиным сынком и тюхой. С треском вывалился он из зарослей, подбежал к дровянику посреди поляны и сложил туда свою ношу.
- Ведьмино отродье… сопленыш! Пусть же умрет у всех на глазах, - и рука с мечом нависла над тоненькой детской шейкой. Было видно, как бьется жилка на горле малыша. Он не плакал, лишь смотрел недоуменно на больших бородатых дядек, что сходились к центру поляны.
Шли медленно, кто-то кривился, молча осуждая придурковатого парня, у которого дома остался такой же малолетний братишка. Но сказать – значит нарушить волю богов, навлечь на себя и отряд их гнев.
Бадрай выхватил мальчика из трясущихся рук новобранца, ребенок обнял вождя за шею. Доверчиво - в самом деле, под такой защитой с ним ничего плохого не случится.
Дружинники кричали ему вслед… Он шагал быстро, открыто, уже не таясь, уже понимая, что назад не вернется…
Коза ходила по клумбе, упоенно поедая цветы. «Глупое животное, как отвязалась-то?»
В открытую нараспашку дверь было видно, что Злата лежит ничком на полу, слышен только тихий причет: «Ехал Ярила на коне, конь его бел, вернешься цел!»
Молодая женщина приподняла голову, повернула мокрое лицо к воину.
- Маленький мой! – прижала сына к себе. Тут уже оба разревелись в голос.
Бадрай вышел на крылечко, присел на порог, пережидая бабьи слезы.
Через некоторое время вой прекратился. Злата, уже с совершенно сухими глазами, открыла дверь, проскользнула мимо Бадрая в густые синие сумерки, вернулась с двумя корзинками, полными лука, орехов и прочей снеди.
Стала перед ним, согнулась в поясе до земли:
- Поклон храброму витязю! Сын мой тебе теперь жизнью обязан!
Бойник потянулся обнять, она отстранилась:
- Некогда теперь, уходить нам надо, небезопасно здесь.
Вынесла малыша, закутала в теплый платок. Бадрай вдруг опомнился:
- Куда же? Знаю одно место, где мы можем спокойно переночевать, а там двинемся к деревне, откуда я родом. Меня там уж и не помнят, да и звали тогда другим именем.
- Нет, разные у нас с тобой дороги, бродник. Мы с маленьким пойдем в лес, он укроет надежнее всего. А тебе… Ты вернул мне моего сына, а я верну тебе твоего. Пятый год мальцу, без отца растет, нехорошо это. Смотри внимательно, - и принялась чертить карту прямо на земле, подсвечивая себе той самой зеленой свечой, что стояла под зеркалом.
- Пятый год ждет тебя зазноба, темноокая, темнокудрая… Сына твоим именем нарекла. А дочку уж Златой назови, в мою память!
Бадрай стоял, ошарашенный, не в силах слово молвить.
- Запомнил? – она одним движением взрыхлила землю, стерла рисунок. – А теперь прощай, храбрый мой витязь, прощай навсегда! – ведьма поднялась с колен, поцеловала его в губы, подхватила ребенка и пошла к опушке. Тьма поглотила ее без следа, как не было никого.
Бадрай тихонько, бесшумно, как ходят лесные звери, чтоб веточка не хрустнула, подкрался к лагерю, глянул через куст – все его бравые воины расползлись на ночлег. Дежурный дремал возле костра, обняв чашу с брагой. Все как всегда…
Прошел в свой шалаш. Ощупью отыскал узел с самым необходимым – оружие, съестной припас.
И дальше, по тропинке, не оглядываясь, не прощаясь… Сзади кто-то мягко толкнулся под колено.
- Ме-е, - белая коза проказливо смотрела на него.
- Что, подруга, присматривать за мной оставили, чтоб с пути не сбился? Как там было – вниз по реке до третьего брода, а дальше налево к большому тракту…
Коза утвердительно махнула рогами и поскакала вперед, взбивая жухлую осеннюю листву.