«Благими намерениями вымощена дорога в ад»
Несчастье
1.
Пятница перевалила за полдень и стала легкомысленной и бесшабашной, как это бывало в молодости. В открытую настежь огромную форточку ветерок приносил лёгкий запах цветущих верб (так для себя окрестил Леонид Васильевич непонятные деревья, каждую весну покрывавшиеся многочисленными жёлтыми цветочками-утятами), ослепительное солнце било в стекло и слепило глаза. Леонид Васильевич просмотрел почту, до которой целый день не доходили руки, отобрал несколько писем и кинул их в дипломат, чтобы прочитать за выходные. Выдвинул ящик письменного стола, достал из него пухлый конверт с довольно внушительной суммой денег, и переложил его во внутренний карман пиджака. Затем взял из шкафа пальто, шарф и шляпу, выключил свет и вышел в темноватый коридор. Он уже закрывал дверь; когда к нему подошёл Михаил Аркадьевич, его коллега и ученик.
- Вы уходите, Леонид Васильевич?
- Да. А что вы хотели, Миша?
- Я хотел посоветоваться с вами по поводу Игоря Самохина, но если вы торопитесь, то вполне можно отложить до понедельника.
Леонид Васильевич не то чтобы торопился. Просто он обещал быть дома пораньше, потому что жена третий день чувствовала себя не очень хорошо, а домработница Наталья, его дальняя родственница, еще с утра уехала к себе во Владимир на Пасху, сын и невестка работали, так что все домашние дела и внучка Маргаритка оставались на её попечении. Он должен был взять внучку на себя, чтобы немного разгрузить жену, но дело было в том, что случай этого пациента интересовал его чрезвычайно, и в равной мере его интересовал диагноз, поставленный Мишей. Сам он уже пришёл к любопытнейшему заключению и был на сто процентов убеждён в своей правоте, и теперь ему очень хотелось, чтобы Миша самостоятельно, без каких-либо намёков и подсказок, пришёл к тому же. Миша был его любимым учеником, и всё то, что когда-то предназначалось сыну, на которого было возложено столько надежд, - все знания, весь опыт, - было передано ему, и иной раз приходила в голову мысль-сожаление, что лучше бы его сыном был не Володя, а этот парень, так фанатично преданный своему делу, так жадно схватывающий всё на лету...
Соблазн был настолько велик, что Леонид Васильевич открыл дверь своего кабинета и пропустил Мишу вперёд.
- Я слушаю вас.
- Леонид Васильевич, - жалобным, умоляющим голосом начал Миша, - как хотите, но Самохин симулирует шизофрению.
- Я знал, Миша, что вы докопаетесь до этого. – В груди у Леонида Васильевича разлилось тепло: его талантливый, самый талантливый ученик пришёл к такому же выводу. – Учебники по психиатрии, да?
- Несомненно! Но вот в чём вопрос: а зачем это ему?
Леонид Васильевич достал бутылку коньяка, две крошечных рюмочки и печенье. Плеснул по чуть-чуть, и передал рюмку Мише.
- Вот и я думаю: зачем это ему? В следующем году он заканчивает институт. С учётом места работы отца, армия ему ни коим образом не грозит. И вообще перспективы у него – дай Бог каждому... Что? Зачем?
- Он готовит преступление, Леонид Васильевич, не иначе. Готовит заранее, унавоживает почву, так сказать... У него наверняка есть какой-то план, созревший, рассчитанный до мелочей, я больше чем уверен в этом.
- Мальчишка – большой подлец, это несомненно. Может быть, вы и правы.
- Но что с этим делать – ума не приложу. Что говорить его отцу? Как быть с официальным диагнозом? Я вам больше скажу: если мы его не признаем шизофреником, он затаится и попробует провернуть умненькую попытку суицида... Аккуратненький такой суицидик, чтобы и нашли вовремя, и спасти успели, и на учёт поставили, но и мы виноватыми оказались...
Они обсуждали это около часа, и решили, что обдумают все за субботу-воскресенье, встретятся с утра в понедельник и тогда уже выработают какое-то решение.
Володя пятницы не любил. Его с детства тяготила обязательность этих пятничных семейных ужинов в гостиной, с непременной белой скатертью, туго накрахмаленными салфетками, неприятно царапающими лицо и ничего не впитывающими, английским помпезным сервизом, назидательными, «душеспасительными», как он их про себя называл, беседами, обязательно переходящими в профессиональные разглагольствования отца, полагавшего, что Володе, да и всем окружающим, все это должно быть безумно интересно, а главное, полезно. Отцу не приходило в голову, что у сына свои интересы, своя сфера деятельности, не менее острая, сложная и ответственная. Володя, будучи уже взрослым человеком, мужем и отцом, успешным адвокатом, всегда болезненно морщился при мысли о пятничном вечере и использовал любую возможность задержаться на работе, а если таковой не подворачивалось, иной раз просто сидел и читал какую-нибудь книгу или журнал, вежливо отвечая на звонок из дома, что, к сожалению, вынужден задержаться.
В этот раз, на эту предпасхальную пятницу он заранее специально настоял на том, чтобы встреча с клиентом имела место в пять часов, хотя клиент просил назначить её на четверг или хотя бы на утро пятницы, и с чистой совестью ждал его в своем кабинетике. Случай был сложный, и Владимир рассчитывал, что часа два уйдёт на разбор документов и составление плана действия, плюс дорога обратно – час. Так что домой он вернётся не раньше восьми, а к этому часу официоз уже будет закончен. О том, что его жене Лене придётся страдать в одиночку, без его поддержки, Владимир не задумывался. Он считал, что в их большой семье всё обстоит благополучно, Лена хорошо в неё вписалась и давно адаптировалась к укладу.
Лена хорошо вписалась в семью. Своей немецкой аккуратностью, точностью и тактом она сумела угодить даже домработнице Наталье, которая с первых же дней следила за ней зорким глазом, выжидая, когда сношка допустит промах, чтобы поучить её, поставить на место и не позволить ей хоть в чём-то себя заменить. Но Лена не стала выслуживаться перед новыми родственниками, доказывать, что она хорошая хозяйка и достойна Володи во всех отношениях. Она вела себя тихо, скромно и ненавязчиво, содержала комнату в идеальном порядке, в кухонные дела не вмешивалась, но если была надобность, умела приготовить обед, причём быстро и вполне прилично, толково сходить в магазин или сделать уборку в доме. В целом семья осталась ею довольна, а она, при внешней доброжелательности, так и не смогла принять их, сродниться, и обдумывала варианты касательно отдельной квартиры, но только обдумывала. Во всяком случае, с Володей они это не обсуждали, и он полагал, что жена всем довольна.
Она преподавала в школе математику. В её классе была высокая успеваемость, железная дисциплина, ученики её недолюбливали и между собой называли «Орднунг». Она своё прозвище знала и ничего не имела против него.
В эту пятницу Лена должна была обсудить кое-какие вопросы по поводу грядущего выпускного вечера с родительским комитетом класса. Вопросы были пустячные, но собрание как всегда затянулось, и она не стала торопить выступающих и призывать их к конструктивному обсуждению. Она тоже не любила эти официозные пятничные ужины и рассчитывала появиться дома как можно позже.
Закрыв свой кабинет уже во второй раз, Леонид Васильевич распрощался с Мишей и отправился домой. По дороге к метро он зашёл в сберкассу, чтобы положить на книжку гонорар. Так он называл деньги, которые ему платили в благодарность за оказанную помощь. Взяток Леонид Васильевич никогда не брал, и никогда не ждал оплаты своих трудов, но и никогда не отказывался от конвертика, данного, так сказать, постфактум. Впрочем, не обязательно все его пациенты, или их родственники, расплачивались с ним по окончании курса лечения. Некоторые предлагали в случае необходимости воспользоваться их услугами или связями. Надо сказать, по большей части пациентами его были люди непростые, а алкоголизм и наркомания принадлежали к числу заболеваний деликатного свойства. Так что за неофициальный срочный вывод из запоя какого-нибудь высокопоставленного лица, или его жены, за лечение от того же алкоголизма или наркотической зависимости сына-оболдуя благополучных родителей, Леониду Васильевичу предоставлялись в распоряжение связи. А если учесть строгую конфиденциальность, которой он неукоснительно придерживался, то можно представить, насколько эти связи были мощными и действенными.
В сберкассе была огромная очередь, и у него мелькнула мысль сделать это в другой день, но, вспомнив о том, сколько денег уплыло в никуда только потому, что он поленился их отложить, Леонид Васильевич всё-таки решил довести дело до конца. Сумма вклада на книжке приятно округлилась, и это его порадовало.
Погода баловала. Идя от метро к дому пешком, он мельком ловил своё отражение в вечно немытых витринах, пыль скрадывала приметы возраста, и невольно на ум приходили разные-всяческие не очень честные мысли о том, что Настя, его ровесница, выглядит гораздо старше него, что она после рождения внучки совсем махнула на себя рукой, опустилась и разъелась, и что всё-таки жена должна быть значительно моложе мужа. Нет, не то чтобы бес торкнул в ребро, а так, вообще... И ещё он про себя отметил, что с удовольствием ходит на работу, и с таким же удовольствием возвращается домой, а, значит, он – счастливый человек, что, несмотря на возраст, шагать ему легко, нет ни тяжести в ногах, ни одышки, да и вообще он полон идей, и впереди ещё много лет, интересных и наполненных.
Леонид Васильевич открыл дверь ключом, вошёл в огромный холл квартиры и сразу же заметил три странности: было холодно, непривычно тихо и не пахло едой. Он поставил дипломат у вешалки, положил на место шляпу, повесил шарф и пальто, переобулся в тапочки и тихо прошёл в спальню посмотреть, не прилегла ли Анастасия Павловна с Маргариткой поспать. Спальня была пуста. Комната молодых тоже была пуста. Остальные комнаты он осматривать не стал. Предчувствуя недоброе, он бросился на кухню. На полу у распахнутого настежь окна в неестественной позе лежала жена, придавив своим грузным телом Маргаритку. То, что жена его была мертва, он понял сразу. Трясущимися пальцами Леонид Васильевич прикоснулся к тоненькой шейке девочки и нащупал слабый пульс.
Неотложка и милиция приехали одновременно. Тело Анастасии Павловны забрали в морг, Маргаритку, так и не пришедшую в сознание, увезли в больницу. Только подписав какие-то бумаги, Леонид Васильевич позвонил сыну, но тот, видимо, был уже в дороге. Рабочий телефон снохи он не знал.
Не потерявшая присутствия духа Лена позвонила во Владимир соседке Натальи и попросила сообщить ей о несчастье, вызвала такси, и они отправились в больницу, куда увезли девочку. Бестолково потолкавшись там втроём, Леонид Васильевич отправил сына со снохой домой. Утром надо было готовиться к похоронам, бегать по инстанциям, собирать справки, одним словом, всё это было поручено Володе. Лена должна была дождаться Натальи дома, а сам он собирался поднять на ноги всех специалистов и выяснить, что с Маргариткой, и, по мере возможностей, перевезти её в лучшую больницу к лучшим специалистам.
В реанимацию его пустили буквально на минуту, чтобы он мог посмотреть на внучку, но остаться там с ней не разрешили, несмотря на уговоры, требования, потрясания регалиями и обещания отблагодарить. Дежурный врач увёл его к себе и довольно-таки основательно накачал слегка разбавленным спиртом, и в колченогом старом кожаном кресле Леонид Васильевич провалился в забытье до утра. А утром ему сообщили, что Маргаритка ночью пришла в сознание, но сейчас спит. Общее состояние удовлетворительное, но...
- Что – «но»? Что?
- Боюсь, что есть некоторые осложнения. У неё парализованы ноги...
- Что значит, вы боитесь? Вы сюда бояться ходите? Что значит – парализованы? – Леонид Васильевич никак не мог осознать того, что ему осторожно пытался сообщить врач. – От чего парализованы? И сколько это продлится?
- Будем выяснять, устанавливать причины. А пока какие-либо прогнозы я делать не могу. Вы же сами врач, должны понимать...
- Я должен её посмотреть!
- Мы можем, в порядке исключения, пустить вас на несколько минут, но не более того. Вы же всё равно не специалист в этой области, так что...
Он сидел у Маргаритки уже почти час, и никто его не гнал. Девочка спала. Но вот её сон стал беспокойным, она зашевелилась, застонала, а потом стала метаться, всхлипывать всё громче и громче, и с плачем проснулась. Он кинулся к ней успокаивать, а она, рыдая, принялась кричать:
- Я не хочу! Скажи бабушке, чтобы она ушла! Пусть она уйдёт! Зачем она держит меня за ножки!
2.
Похоронили Анастасию Павловну только в среду. В четверг Маргаритку перевезли в другую больницу, где главврачом был хороший знакомый Леонида Васильевича, и начали проводить полное ускоренное обследование, а уже на следующую неделю наметили консилиум.
В доме поселилась бессонница. В каморке у Натальи чуть не до утра горел свет, его предательская полоска выбивалась из-под двери в тёмный коридор, и вместе с ней пробирался туда запах ладана и горящих восковых свечей. Часов до двух-трёх Володя с Леной о чём-то тихо говорили, а Леонид Васильевич ходил и ходил по кругу одних и тех же леденящих душу видений и мыслей. Стоило закрыть глаза, как он снова и снова видел огромное мёртвое тело жены и рассыпанные на полу светлые кудряшки Маргаритки, и над ними витал чей-то чёткий казённый голос: «Смерть наступила примерно в пять-шесть часов... Смерть наступила примерно в пять-шесть часов...» «А ведь я в три уже уходил домой, - думал он. – Если бы не Миша... Если бы не этот проклятый Миша, всего этого могло бы и не случиться... Господи, да причём здесь этот проклятый Миша с его проклятым диагнозом?! Да провались оно всё трижды в тартарары! Почти второй сын... У Володьки виски за неделю побелели... Что же мы за люди такие... Что же я за человек такой... Я ведь, скотина, знал, что Настя плохо себя чувствовала... Случай интересный, видите ли... Для кого-то сейчас наша Маргошка – интересный случай...» Потом он видел просыпающуюся в слезах Маргаритку, в ушах его звенело: «Скажи бабушке, чтобы она ушла! Пусть она уйдёт! Зачем она держит меня за ножки!», и весь сжимался от душевной боли, жалости и страха, что она навсегда останется калекой.
О многом за эти ночи переговорили Володя с Леной, однако ни он, ни она так и не сказали друг другу, что всё могло бы быть иначе, если бы не их маленькие хитрости. Но каждый знал за собой вину и винил себя, и казнил себя.
А Наталья молила Бога простить им всем грехи их вольные и невольные и даровать здравия рабе Божьей Маргарите, молила Богородицу, и святого угодника Пантелеймона, и Матрону Московскую защитить дитё малое, безвинное...
Перед лицом несчастья прошлое с его планами, замыслами, недовольством, обидами, достижениями, интригами казалось мелким, ничтожным, до отвращения пошлым. Можно было сколько угодно сожалеть о чём-то, но это ничего не меняло. Эта новая страшная точка отсчёта заставляла переосмыслить жизнь и начать действовать, бороться за Маргаритку, и в этой борьбе все средства были хороши.
Через два месяца девочку из больницы забрали. Никаких видимых нарушений в её организме не было выявлено, но ножки так и оставались безжизненными. Лена с работы уволилась и теперь педантично занималась ребёнком. Массажи, обливания, прогулки, специально сбалансированная пища, досуг девочки требовали времени, внимания, сил и терпения. А ещё надо было ездить на разного рода консультации, процедуры, которые невозможно было проводить дома... Леонид Васильевич использовал все свои связи, сверху донизу, от Кремлёвки до тибетских травников, в дом постоянно приходили какие-то люди, смотрели девочку, читали её пухнущее «дело», Наталья тайно таскала в дом каких-то бабок-знахарок, но всё было тщетно, а время шло, не меняя чудовищной невыносимости ситуации.
Однажды Леонид Васильевич, прихватив толстую папку с выписками, анализами, снимками, отправился в гости к Николаю Николаевичу, педиатру, наблюдающему теперь частным образом Маргаритку. Они разложили бумаги и оба долго и внимательно их изучали.
- Я понимаю, Коля, что ты всё это видел неоднократно, и ничего нового для тебя здесь нет. Единственное, что я хочу, это чтобы ты честно сказал мне своё мнение.
- Честно?
- Да, Коля, честно, всё как есть.
- Я, Лёня, не знаю. Я не знаю, почему она не может ходить. И, полагаю, никто не знает. Одно я могу сказать: не опускайте руки. Выполняйте все назначения. Режим, положительные эмоции, ни малейшего уныния со стороны взрослых.
- Но шанс...
- Шанс есть. Она, конечно, не встанет в один прекрасный день и не пойдёт, однако и такое, хоть и маловероятно, но возможно. Может быть, в переходном возрасте, когда организм начинает перестраиваться... Но, Лёня, моё мнение таково, что вам надо готовиться к тому, что она будет жить в инвалидной коляске. И надо готовить к этому себя и её. Главным образом, её. Да, вы переживаете, вы страдаете, но все ваши страдания носят, так сказать, ментальный характер, они не ограничивают вашу свободу. А ей придётся каждый день, ежечасно, ежеминутно сталкиваться с проблемами, маленькими и большими. И вы не вечны. Когда-нибудь она останется в этом мире одна, и к этому надо её подготовить. И думать об этом надо начинать уже сейчас. Ну а если произойдёт чудо...
- Ну да... Чудо. А чудес, как известно, не бывает. Господи, у меня в голове не укладывается, как же так, вот ребенок бегал, прыгал, падал, вставал. Никакого сладу с ней не было, а теперь вот... Как ей объяснить, что этого больше не будет, как себе объяснить, как смириться с этим...
- Леонид …
- Да что там, сам все знаю. Только вот работать привык через определенного рода дистанцию. На некоем расстоянии от проблемы все и видится лучше, а тут, когда эта проблема ножом в самом твоем сердце... Не представляю себе, как сказать об этом остальным, понимаешь, не представляю… Все как-то продолжают считать, что это кратковременная дисфункция, никто еще ни разу всерьез не задумался о том, что это может не пройти. Ладно, спасибо еще раз.
- Леня, это ещё не всё.
Леонид Васильевич дёрнулся. Он вдруг понял, что сейчас скажет его друг, что тайно скрывалось где-то в глубине сознания, замурованное, задавленное по причине непереносимости.
- Я знаю, Коля, я знаю, что ты хочешь сказать. И я даже знаю, что делать, если её парализует полностью. Вот так-то...
Вечером Леонид Васильевич шепнул сыну, что им надо поговорить. Дождавшись, когда женщины разойдутся по комнатам, мужчины уединились в кабинете, и Леонид Васильевич пересказал Володе разговор с Николаем Николаевичем, кроме последнего прогноза. Об этом никто не должен был знать. Это был его кошмар, его крест.
До несчастья Володя полагал, что любит свою дочь, но только теперь он понял, что такое любовь к своему ребёнку. Если бы ему предложили отдать жизнь в обмен на её здоровье, или стать инвалидом вместо неё, он согласился бы, не задумываясь, и был бы счастлив. Обхватив голову руками и раскачиваясь, Володя молчал.
- Не раскисать, сын! Мы должны всё обдумать, составить план-максимум и план-минимум и расшибиться в лепёшку, но выполнить. Кто, если не мы? Женщинам и так достаётся. Послушай меня. Во-первых, нам понадобятся деньги. Много денег. Кое-что у нас с матерью отложено. Но этого, боюсь, надолго не хватит. Значит, нужно их заработать. И меня не интересует, каким образом, лишь бы за это не посадили. Моральные принципы меня больше не интересуют. Главное – это Маргарита. В квартире потребуются значительные переделки, чтобы ей было удобно, чтобы она могла обходиться без посторонней помощи хотя бы в каких-то бытовых вещах.
- Что ты имеешь в виду?
- Туалет, ванная. Расширить двери. Убрать пороги. Это на ближайшее время. В дальнейшем надо будет купить ей квартиру на первом этаже и оборудовать выезд на улицу, что в нашем доме сделать нереально. Впрочем, это можно начинать делать сейчас, пока я ещё в силе и со связями. Думаю, трёхкомнатная подойдёт. Первый взнос небольшой, тысячи две-три, я думаю. Озаботься этим, узнай стоимость. А я пробью.
- Хорошо, я узнаю.
- Дача. Там тоже надо будет всё переделать и подготовить. Но это не срочно, хотя и затягивать не стоит. Знаешь, о чём я со страхом думаю?
- О чём?
- Как у Булгакова: все мы внезапно смертны. Я всегда думал, что мы состаримся вместе с мамой и вместе тихо уйдём, а вот её нет. А что, если завтра не станет меня?
- Не говори так, папа...
- Я не боюсь смерти, я боюсь за вас. Вот поэтому надо постараться сделать всё сейчас. Время летит быстро.
- А школа? Школа-то не за горами...
- Да, и школа – тоже проблема. Теперь у нас всё – проблема, Володя. Наша с тобой. И её образование, и работа...
- Послушай, пап, наверное, надо как-то подготовить к этому Елену.
- Не уверен, стоит ли делать это сейчас. Пусть ещё пройдёт какое-то время. Пусть у неё всё-таки остаётся надежда. То есть, я хотел сказать, что надежда всё равно есть, но... Я даже не представляю, какой это будет для неё удар и как она с этим справится... Давай с этим подождём.
- Не знаю. Ладно, тебе видней. Но ведь если мы начнём ремонт, она всё равно догадается.
3.
Однажды Леонид Васильевич проснулся среди ночи с чётким пониманием непоправимости произошедшего, и его окатило ледяной волной ужаса. Разумеется, всё было выполнимо: и образование, и работа. Все эти трудности преодолимы. Но как бы ни подготовили они её к жизни, в какой-то момент она останется одна. Маргаритке, его цветочку, предстоит тихо увядать в своём инвалидном кресле, так и не познав любви, материнства... У неё не будет ни семьи, ни детей, в лучшем случае одиночество ей скрасит какая-нибудь кошка или птичка... И тут его осенило: у Маргаритки должны быть браться и сёстры, или хотя бы кто-нибудь один. Это был бы выход. И уже следующим вечером он опять вызвал сына на разговор.
Володя идею поддержал и пообещал, в свою очередь, поговорить с Еленой, что означало сказать ей правду.
Лена выслушала мужа молча.
- Я это уже давно поняла, - сказала она ему. – А детей я больше иметь не хочу. Ты не понимаешь... Я буду жить в ожидании несчастья, бояться ежечасно и ежеминутно, что опять случится что-нибудь ужасное. Это теперь во мне навсегда. Ладно, на меня наплевать. Допустим, мы родим ребёнка. Маргоше скоро четыре. В лучшем случае через год он родится. Разница у них будет в пять лет. А если сразу не получится? А если шесть или семь? Ни общих друзей, ни общих интересов. Эта разница нивелируется только, когда одной будет за тридцать, а другой – к тридцати. Ну а если у второго ребенка появится семья? Какой-то муж, которому может не понравиться наличие родственницы-инвалидки, и он начнёт какие-нибудь действия против неё? А будут дети? Ими тоже надо заниматься, и тогда Маргоша будет в тягость... А если будет сын? Он вообще – оторванный ломоть. Женится и уйдёт. И уж его жена точно не захочет ухаживать за ней. И я уже не говорю о том, что я сама на три года выпаду из её жизни.
- Почему? – недоумённо спросил Володя. – Как это?
- Как? Да вот так: беременность, роды, младенец, который потребует не меньшего ухода. Или ты думаешь, что нам всё дается просто так? На раз выносили, на два родили, на три вырастили? Ты ушёл на работу утром и вечером пришёл, а всё на моих руках...
- Но Наталья же помогает, - слабо попытался возразить Володя.
- А ты считаешь, что я тут на диване с книжечкой валяюсь целый день? – Лена распалялась всё больше и больше. – Я вчера забыла причесаться, так и пошла в поликлинику нечесаная. Только там и спохватилась. Всё думала: сейчас Маргаритку ополосну, сейчас одену, сейчас покормлю... Так и забыла про себя.
- Лен, ну прости. Я же не хотел сказать, что ты ничего не делаешь...
- Ещё бы ты хотел! Но знаешь, что самое страшное? Чего я боюсь больше всего?
- Чего?
- Того, что я умру родами.
- Нууу, Лен... Не говори глупостей. Все как-то рожают и ничего...
- Каждая рожающая женщина проходит через смерть! Каждая рискует своей жизнью! Ты ещё мне скажи, что раньше бабы в поле рожали и ничего! Откуда только взялось это проклятое поле с рожающими бабами?! Что-то никто не говорит о том, сколько баб раньше умирало от родов! И какова статистика сейчас! А статистика-то плохая, Вова! Ты думаешь, я боюсь самой смерти? Я боюсь, что тогда Маргаритка останется совсем одна! Кто сможет дать ей то, что даю я? Нянька с улицы? А если я умру, а ребёнок выживет, и вы останетесь с двумя на руках? Можешь считать меня дурой, неврастеничкой, истеричкой, кем угодно, но на второго ребёнка я никогда не соглашусь!
При первом же удобном случае Володя пересказал разговор с женой отцу.
- Мда... Ты знаешь, а она, в сущности, права. – Леонид Васильевич тяжело вздохнул. - Даже если дети подружатся, мы же не можем запретить младшим иметь свои семьи.
Володя дико посмотрел на отца: другие аргументы Лены в расчёт не брались, а между тем, как казалось ему, они были гораздо важнее, весомее.
- Володя, - продолжал Леонид Васильевич, - у меня есть одна мысль. Возможно, она покажется тебе странной, я, честно говоря, и сам её ещё до конца не додумал, но считаю, это тоже вариант. Вот смотри: ведь что у нас получается? Мы дадим Маргаритке образование, устроим на работу, какую-нибудь надомную, но достаточно оплачиваемую. Она сможет как-то жить самостоятельно. Но рано или поздно она останется в одиночестве, потому что у неё не будет семьи. Если трезво смотреть на вещи, то вряд ли найдётся молодой человек, который захочет на ней жениться. Даже если у него и возникнет такая геройская мысль, то вся его родня встанет на дыбы и приложит максимум усилий, чтобы этого не допустить. Не буду лукавить, я бы на их месте поступил так же, доведись тебе в своё время собраться жениться на инвалидке. Предположим, что он всё это преодолеет и женится на Маргоше. Житья им не дадут. И это будет ещё хуже, чем, если она просто осталась бы старой девой. Бабские козни, шёпоток, гримасы за спиной... Его будут настраивать против неё... А потом подвернётся какая-нибудь молодая здоровая бойкая бабёнка…
- Ты к чему всё это говоришь? – спросил Володя, в груди у которого разрастался комок боли.
- Я вот к чему: мы берём из детского дома мальчика и воспитываем его так, чтобы он со временем полюбил Маргаритку и женился на ней. Мы внушим ему, что он должен на ней жениться. У него не будет родни, которая смогла бы противодействовать им, он будет благодарен за то, что ему дали семью и вырастили из него человека...
- Пап, ты это серьёзно?
- Вполне. А что ты имеешь против этого? Разве мы не в состоянии вырастить ещё одного ребёнка?
- Хорошо, допустим эту дикую мысль: мы возьмём мальчика. Предположим, что он женится на Маргоше, но где гарантии, что он не бросит её в один прекрасный момент ради какой-нибудь, как ты сам говорил, бойкой дамочки?
- Не забывай, что я всё-таки психиатр, а не пьянчужка из подворотни.
- То есть, ты хочешь сказать, что на мальчика будет оказываться психическое давление, или как ещё там у вас это называется...
- Да ну тебя, Володя! Я же с тобой серьёзно разговариваю, а ты мне какой-то лепет несёшь. Ты что, полагаешь, на него в детском доме не оказывается никакого давления? Думаешь, там носятся с его детской психикой как с писаной торбой? В лучшем случае его не насилуют где-нибудь в подсобке старшие товарищи или какой-нибудь взрослый местный педофил, и не бьют смертным боем. Этот мальчик, скорее всего, проведёт свою жизнь в тюрьмах, если быстро не сопьётся, не снаркоманится. Так что...
- Может, ты и прав. Но где гарантия, что он не сопьётся, не снаркоманится, как ты говоришь, и не пойдёт по тюрьмам в силу причин, обусловленных наследственностью? Вряд ли ребёнок-сирота из нормальной хорошей семьи попадёт в детдом.
- А вот это уже дело техники, как говорится. Мы найдём именно такого мальчика. Обстоятельства-то разные бывают. Туда попадают разные дети. В любом случае я смогу узнать о нём всё. И никто нас не обяжет взять ребёнка, который нам не подходит по каким-то параметрам. Мы будем искать и найдём того, кто нас устроит.
- Папа, а если Маргаритка всё же когда-нибудь пойдёт, и всё у неё будет хорошо? Тогда что делать с мальчиком?
- А ничего. Тогда мы просто сделаем доброе дело, вырастим парня в нормальных условиях, дадим ему образование, обеспечим работой, жильём, и, поверь мне, он будет нам благодарен до конца жизни. Это шанс для нашей девочки, а раз так, то мы просто не имеем права сбрасывать его со счетов. Всё остальное не имеет никакого значения.
- Папа, да ты представляешь себе, что ты предлагаешь?! Вот так взять на себя ответственность за чужую судьбу?
- А тебе не кажется, что на тебе уже и так лежит ответственность за судьбу дочери? И что кроме тебя никто не сможет сделать ее счастливой? Построить ей её собственное будущее? А мы, таким образом, убьем двух зайцев. Повторюсь: любому ребенку лучше воспитываться в семье, а не в детском доме – это раз, у него будет блестящее будущее – это два, уж об этом мы позаботимся.
- Я, я не знаю – голос Володи дрогнул – это как-то слишком грандиозно…
- А жизнь вообще штука такая, грандиозная, понимаешь ли. – Леонид Васильевич воодушевлялся все больше и больше. - Между прочим, решение надо принимать как можно быстрее, потому что они должны вырасти вместе…
- Папа, а если он не захочет на ней жениться, если они не полюбят друг друга?
- Ты меня удивляешь. Причем тут полюбят – не полюбят? На протяжении всей истории человечества детей сватали друг за друга сразу после их рождения, и дети знали, что так должно быть. Потому что это правильно.
- Средневековье какое-то…
- Пусть средневековье. Но это вопрос Маргаритиного выживания. И потом, они вырастут вместе, будут родными людьми, а это куда важнее, чем любовь. Кроме того, не мне тебе объяснять, что при наличии определенных навыков, даже взрослого человека, а уж тем более ребенка, вполне можно настроить на определенное поведение. Так пусть лучше этим займемся мы с тобой, а не те, к кому этот ребенок рано или поздно попадет, чтобы стать криминальным элементом.
Сначала все это показалось Владимиру кощунством, и он не стал спорить с отцом только потому, что было уже поздно. К тому же он был уверен, что все это - химерическое порождение вечерних разговоров, от которого утром будет неловко смотреть в глаза друг другу, если вообще кому-то придет в голову поднимать эту тему снова. Однако, на удивление, мысль не давала ему покоя всю ночь и к утру доросла до звания «выхода из ситуации».
Обменявшись за завтраком понимающими взглядами, отец с сыном ничего не стали обсуждать при Наталье, и весь день каждый со своей позиции прокручивал идею и так, и эдак. По любому выходило, что надо действовать, причем как можно быстрее. Оставалось только сформулировать требования к кандидатуре мальчика. Наталья же, давно имевшая привычку быть в курсе всего, что происходит в семье, с непроницаемым лицом подавала мужчинам завтрак. Как ни странно, саму идею она одобряла, но подход к ней был, по ее разумению, каким-то нехристианским.
После продолжительных дискуссий Леонид Васильевич и Владимир сошлись на том, что мальчик должен быть либо ровесником Маргариты, либо старше нее максимум на год, должен иметь европейский фенотип, но не должен иметь особых задатков по внешности и уму, так как это может создать в будущем дополнительные затруднения. Он должен иметь нормальное происхождение, но быть круглым сиротой. Происхождение кандидатов по своим каналам должен быть проверить Владимир, а Леонид Васильевич через свои связи должен был организовать проверку психического и физического состояния ребенка. Техническая сторона вопроса была проработана в мельчайших деталях, оставалось разобраться с тем, как именно воплощать в жизнь идею, имея в распоряжении две детские судьбы.
Постановив для себя раз и навсегда, что так будет лучше для обоих детей, к моральной стороне вопроса отец и сын не возвращались. Основная проблема заключалась в том, чтобы дети не стали относиться друг к другу как брат и сестра, поэтому необходимо было продумать, как и какую дистанцию между ними надо сохранять, как ненавязчиво, но твердо культивировать в мальчике чувство ответственности и благодарности, как организовывать досуг детей, делить его на совместный и раздельный. Стоит или не стоит вовлекать в их отношения других детей, и если да, то до какой степени разрешать детям углубляться в эту дружбу...
Выслушав свекра, Елена поняла, что решение уже принято, и повлиять на него она никак не может. И хотя внутренне она уже приготовилась к тому, чтобы родить второго ребенка, план, несмотря на свою химеричность, показался ей разумным, и к тому же освобождал ее от всего невыносимо тяжелого, что связано с беременностью, родами и уходом.
Оставалось рассказать все Наталье, и с ней все прошло на удивление гладко. Она решение одобрила, сказала, что это хорошо, что сиротка будет воспитываться в семье, у Маргаритки появится братик, а то, что не родной – так какая разница, все мы – дети Господа. Леонид Васильевич решил сейчас не вдаваться в тонкости употребления слова «брат» в этом контексте и взял с нее честное слово, что она не проболтается Маргарите.
4.
Леонид Васильевич начал наводить справки о том, кто может поспособствовать ему в этом деле. Довольно быстро нашелся человек, некто Лапин, занимавший нужный пост и к тому же задолжавший услугу знакомым Леонида Васильевича, которые, в свою очередь, считали себя обязанными ему. Таким образом, по рекомендации этого Лапина Леонид Васильевич быстро был введен в комиссию, курировавшую детские дома. Это давало ему возможность не только познакомиться с детьми, но и посмотреть их личные дела.
Процесс оказался трудоемким, потому что список требований был длинным и достаточно жестким, и поступиться одним из пунктов означало бы поставить под угрозу весь план. Много было детей с неустойчивой психикой, с отставаниями в развитии, либо гиперактивных, либо, наоборот, заторможенных. В какой-то момент ему показалось, что вся эта идея обречена на провал, так как они придумали себе идеального ребенка, какового в природе нет и быть не может. Но по прошествии какого-то времени он нашел вроде бы подходящий вариант, и буквально сразу же еще два, а потом и еще два. Данные на мальчиков Леонид Васильевич передал Володе, который должен был по своим каналам выяснить всю подноготную, выявить все рифы и подводные течения. Каждый вечер Леонид Васильевич с сыном, а иногда и с Еленой обсуждали кандидатуры, их достоинства и недостатки, спорили, а подслушивающая Наташа плевалась под дверью: «Как щенка выбирают... Лучше бы на Господа Бога нашего положились... Он бы им и ниспослал кого нужно...».
Найти нужных людей в пяти небольших подмосковных городках оказалось не так-то просто. И там, где связей не оказалось, Володя пустил в ход деньги. Хотя, надо сказать, что в тех случаях, где связи сработали, он на премии не поскупился, и вскоре в его распоряжении оказалось несколько тоненьких папок, содержащих в себе сведения о погибших матерях. Были опрошены соседи, подруги, сослуживцы, случайные и не случайные любовные партнёры, выявлены отцы детей, как реальные, так и предполагаемые, и о них тоже были собраны материалы, хотя уже и не такие подробные.
Три мальчика были вычеркнуты из списка сразу же. Мать одного из них, как оказалось, умерла от передозировки наркотика. Не было никакой гарантии, что она не употребляла его во время беременности, и, стало быть, в будущем могли возникнуть сложности.
Мать второго вроде бы была убита, но не исключался и суицид. Автоматически этот вариант тоже отпадал.
Мать третьего погибла в автокатастрофе. Однако, как выяснил местный опер, ребенок был рожден от вполне нормального, но женатого мужчины. Детей этот мужчина в браке не имел, так что была вероятность, пусть ничтожная, что он когда-нибудь заявит на мальчика права.
Оставалось два варианта, Федя и Рома, сведения по которым задерживались. Все оказалось гораздо сложнее, чем предполагалось в самом начале, но теперь уже какого-то другого варианта они не видели. Володя нервничал, раздражался по пустякам, его нервозность невольно передавалась Елене, и она вообразила, что муж уже ничего не хочет и жалеет, что втянулся в эту авантюру, и что он может опять ухватиться за идею рождения второго ребенка. А между тем заданный ритм жизни был таков, что она даже не могла себе представить, что будет, если вдруг она забеременеет и выйдет из строя. Тогда придется нанимать какую-нибудь няню для Маргаритки, то есть, доверить девочку непонятно каким посторонним рукам. При мысли о том, что ее дочки будет касаться толстая жизнерадостная грубая тетка (а именно таковой она видела гипотетическую няньку), у нее начинало колотиться сердце, и она уже заранее ненавидела ее.
Промучившись некоторое время, Елена решилась на разговор со свекром. Выбрав момент, когда Володи не было дома, она постучала к Леониду Васильевичу в кабинет.
- Леонид Васильевич, мне необходимо с вами поговорить.
- Проходи, Лена. Давай поговорим с тобой. Присаживайся.
- Мне кажется, что Володя уже не хочет брать мальчика, но боится в этом признаваться. Возможно, что даже самому себе. Он стал злым, раздражительным, постоянно срывается то на меня, то на Наташу, хотя должен понимать, как нам с ней тяжело.
Леонид Васильевич слушал ее, не перебивая. Это была его тактика. Он считал, что, если не помогать, не поддакивать, не задавать наводящих вопросов, даже не кивать головой, то собеседник непременно выложит именно то, что на самом деле его беспокоит, и именно в той неприкрашенной форме, в какой проблема вызрела.
- Я все время проигрываю в голове разные варианты, и получается, что если мы заведем сейчас второго ребенка, я имею в виду своего, то это только навредит Маргаритке. Я автоматически выбываю из участия на два года, как минимум, как жёсткий минимум. А, скорее всего, на три. Придется нанимать какую-то тетку, которая при самом благоприятном раскладе все равно не сможет дать ей того ухода и развития, какие могу дать я. Да и разница в возрасте... Сейчас ей почти четыре. Когда родится ребенок, ей будет уже пять. А то и все шесть... А при такой разнице общие интересы смогут появиться только годам к тридцати, если они вообще появятся. В чем я, откровенно говоря, сильно сомневаюсь, потому что трезво смотрю на вещи. Что может быть общего у здорового ребенка и инвалида? Он захочет бегать, прыгать, играть с детьми на улице... Или мы будем держать его дома, взаперти? Подчинять...
- Лена, ты совершенно беспочвенно накаляешь страсти, - Леонид Васильевич, уже понявший суть проблемы и испугавшийся дальнейшего развития мысли, оборвал сноху. – Если ты сама хочешь второго ребенка, рожай на здоровье, хоть еще десять. Справимся. Не хочешь – не рожай. С Володей я поговорю, но мне кажется, что тебе все это показалось. Давай-ка успокаивайся, бери себя в руки. Все образуется, я тебе обещаю. Ты тратишь нервную энергию на какие-то необоснованные измышления, и от этого никому не легче, а только тяжелее.
В его голосе прозвучали стальные нотки, и Елена поспешила ретироваться. Сам же Леонид Васильевич решил поговорить с Володей и хорошенько его встряхнуть, однако же, встряска не понадобилась: Володя принес новости.
У Феди предполагаемый отец был уголовником и теперь отсиживал очередной срок. Приподъездные бабки указывали на еще одного претендента на отцовство, соседа-алкоголика, так что Федя отпадал.
Зато отец Ромы установлен. Местный опер за вознаграждение обошел соседок, поговорил по душам и выяснил, что им был вполне приличный человек, экономист по образованию, много лет работал на местном предприятии главным бухгалтером, а потом он неожиданно женился, как говорят, по залету, но очень удачно, и сразу же пошел на повышение: его взяли на работу в областной центр. Он с семьей уехал, и, собственно говоря, на этом их отношения с матерью Ромы и закончились. Где он теперь – не известно. Поговаривают, что перебрался в Питер. О том, что будет ребенок, мать Ромы ему не сообщила и до трех лет, до своей кончины, воспитывала ребенка сама. «То есть, - размышлял Леонид Васильевич, - заложен фундамент домашнего воспитания. Сейчас ему почти четыре... Вряд ли успел растерять приобретенное...».
И никому не пришло в голову усомниться в данных, собранных опером. А он, замотанный, загнанный, смертельно уставший от недосыпа, выволочек от начальства и семейных неурядиц, на самом деле не стал тратить драгоценного времени на хождения по квартирам и предприятиям, а всего лишь покопался в архиве и для пущей убедительности записал историю взаимоотношений своей двоюродной сестры с её любовником, дав, таким образом, Роме липового отца. С не очень чистой совестью он получил свой гонорар и успокоил себя тем, что, в конце концов; это не равнозначно утаиванию улик в расследовании какой-нибудь «мокрухи».
5.
Леонид Васильевич страшно устал от однообразия унылых коридоров, безрадостных, бесцветных игровых комнат, спален-казарм, от надежды в детских глазах, от объяснимых, но все равно неприятных, а главное, уже неизлечимых вранья и хитрости детей, в которых он, к своему ужасу, видел испорченные эмбрионы взрослых. А посему в интернат одного подмосковного города он ехал с твердым намерением отказаться от этого варианта, если вдруг ему хоть что-нибудь в мальчике не понравится.
На место он прибыл незадолго до обеда, младшая группа еще была в игровой. Попросив разрешения заглянуть к детям, Леонид Васильевич вошел в комнату. К появлению людей в белых халатах дети уже привыкли, поэтому не обратили особого внимания на вошедшего. Он стоял и наблюдал за происходящим: одна половина детей была занята тем, что с удовольствием мешала играть другой половине. А Рома сидел в углу, чем-то сосредоточенно занимаясь, и никто к нему не приставал. Немного понаблюдав, Леонид Васильевич вышел также тихо, как и вошел, и обратился к пробегавшей мимо воспитательнице, одновременно испуганной и вдохновленной приездом столичной комиссии:
- Извините, вы не подскажите, что это за мальчик, который играет один?
- Темненький такой, крепенький?
- Да.
- Это Рома. Он у нас одиночка.
- Что, конфликтный?
- Да нет, что вы. Нет, конечно. Просто так себя поставил сразу, что те, кто посильнее к нему не пристают, но он к ним не примкнул.
- А с остальными как?
- Ну, он пытался их защищать поначалу, но там у них свои правила, так что в итоге он остался в одиночестве. Он у нас недавно совсем, может быть, еще не освоился. А вообще мальчик он очень добрый, развитый.
- Спасибо большое. Вы так хорошо мне все объяснили, сразу видно, что вы детей любите и понимаете.
- Ну, а как их не любить, сами посудите. Конечно, иной раз доведут так, что хоть увольняйся, но потом остынешь и не понимаешь, как могла на них злиться. Вы меня извините, заболталась я тут с вами, а их уже скоро на обед вести.
- Еще раз благодарю.
Рома, выглядевший в жизни несколько иначе, чем на фотографиях, ему понравился, но прежде чем говорить с ним лично, надо было просмотреть его дело еще раз.
Роман Серов, поступил в детский дом в связи со смертью матери. Мать, Серова Ольга Андреевна, не состояла, не привлекалась, работала в библиотеке, умерла в результате ДТП. Данных о других родственниках нет. Никто по поводу установления опеки не обращался. В медицинской карте ребенка все было в порядке. Директор практически слово в слово повторила рассказ воспитательницы о мальчике.
К тому моменту, когда с расспросами было покончено, у детей начался тихий час. Члены комиссии уже собирались уезжать, и Леонид Васильевич решил приехать на следующий день, чтобы познакомиться с Ромой в спокойной обстановке с утра. Он поговорил с директором, обрисовал ей ситуацию, но попросил пока ни с кем из персонала ничего не обсуждать. Чутье подсказывало ему, что он нашел то, что искал, но делать преждевременные выводы и обнадеживать сына не хотел. Поскольку никто из семьи ничего не знал о датах выездов комиссии, то он решил, что вполне может рассказать обо всем Владимиру уже завтра вечером, если, разумеется, все сложится удачно. По дороге в Москву он никак не мог отделаться от мысли, что уже где-то видел этого мальчика, вместе с этой мыслью к нему пришло какое-то сосущее глубинное ощущение собственной вины, которое не удавалось ни проанализировать, ни прогнать.
Вечер дома прошел как обычно. Он немного поиграл с Маргариткой, правда, она почувствовала его напряжение и начала свою любимую игру в расспросы:
- Деда, ты какой-то не такой.
- Почему ты так думаешь?
- Ты невеселый, у тебя внутри не горит лампочка.
- Ишь ты. Какая-такая лампочка?
- Ну, твоя лампочка. Когда она горит, ты веселый и смешной. А сейчас мне тебя жалко. Деда, давай я тебя пожалею, а потом включу лампочку.
- Давай, а как?
- Просто. Деда, миленький, я тебя очень-очень жалею. А где у тебя включатель?
- А как ты думаешь, где он может быть?
- Как у Карлсона на животике?
- Нет.
- На спинке?
- Нет.
- На носе?
- На носу, правильно говорить – на носу. Нажми, проверим.
Маргарита нажала на нос и выжидательно уставилась на деда.
- Нет, деда, лампочка не работает. Иди-ка ты спать.
- Мне-то спать еще рано, а вот тебе уже скоро пора будет. Так что давай я тебе почитаю пока.
- Нет, мне папа почитает, он обещал. Ты лучше иди чаю выпей.
Леонид Васильевич в который раз поразился восприимчивости внучки. Это наследственное. В детстве он тоже был очень восприимчив к чужим печалям, но чтобы в таком раннем возрасте так тонко все чувствовать… Он подумал о том, что эти способности надо развивать. Вполне вероятно, именно они смогут ей пригодиться, к тому же известный факт, что у людей, лишенных возможности реализовывать одни способности, ярче проявляются другие. В это время он услышал, как домой вернулся Владимир, хотел было рассказать ему о Маргаритиной догадке, но потом осекся. Делиться сейчас тем, что было у него на душе, с Володей не хотелось, но и альтернатива остаться в кабинете один на один с собой тоже не казалась ему привлекательной, поэтому он просто пил чай на кухне, смотрел, как основательно проголодавшийся за день Владимир ест, и слушал рассказ об очередном деле. В соседней комнате журчали женские голоса, было тепло, спокойно. Так, как должно было бы быть, если бы не смерть Анастасии, не трагедия Маргариты, не камень, лежащий у него на совести…
Он был не из тех, кто носит в душе некий эталон, идеальное представление о жизни, с которым соотносит реально происходящее, обычно не в пользу последнего. Он просто шел по жизни, делая то, что должен был делать, и дел этих было слишком много, как слишком много было и чужого горя, с которым он призван был бороться, чтобы у него оставалось время на посторонние мысли. А теперь они переливались через край этой упорядоченной действительности. Как в свое время Анастасия Павловна никогда не ставила под сомнение его правоту, так и он, вслед за ней, за ее верой в него, никогда не сомневался в себе. А теперь, оставшись без нее, утратив эту опору, оказался беззащитен перед всем тем, о чем не задумывался раньше. Правильно ли он прожил свою жизнь, и если да, то почему страдает Маргарита? И, возможно ли, что, взяв в дом сироту, он что-то изменит в ее судьбе? Он сожалел о том, что в свое время был слишком мал, чтобы понять, верил ли в Бога его отец, а сейчас уже не у кого спрашивать, тем более что все окружающие ждут ответов от него самого.
Утром он отправился в интернат.
Малыш оказался абсолютно здоровым, очень ровным и приятным в общении, достаточно дружелюбным, но без панибратства, и держался он с большим достоинством. Вернувшись домой после своего второго визита к Роме, Леонид Васильевич вызвал на совещание Владимира. По итогам проведенных действий было решено с усыновлением не затягивать.
Несколько раз Володя и Елена ездили в интернат, общались с Ромой, а в последний взяли с собой и Наталью, поскольку она все-таки тоже была как бы членом семьи, да и Леонид Васильевич верил в ее интуицию и считал, что у нее «глаз – алмаз». К тому же было важно, чтобы мальчик понравился и ей.
6.
Итак, выбор был сделан, и поскольку с формальностями по оформлению опекунства проблем не предвиделось, очень скоро Рома должен был переехать в собственную комнату в квартире на Ленинском проспекте.
Оставалось определиться по нескольким пунктам из программы воспитания, которые должны были стать краеугольными камнями в здании того замысла, ради которого все это и затевалось.
Во-первых, дети не должны были считать себя братом и сестрой, а соответственно Рома не должен считать Владимира и Елену мамой и папой, поэтому необходимо было найти нужные слова для обращения. В итоге договорились, что вместо папы и мамы будут дядя Володя и тетя Лена, а Леонид Васильевич станет дедушкой Леонидом или дедушкой Лёней.
Во-вторых, Леонид Васильевич настаивал на том, что с самого начала нужно четко представлять себе, сколько времени дети будут проводить вместе, сколько по отдельности, в какой мере мальчик должен быть вовлечен в социальные группы вне семьи. С одной стороны, это необходимо для адаптации в обществе, а, с другой, может привести к образованию нежелательных привязанностей. В частности, к этой проблеме относились и прогулки, ведь неизбежно мальчик рано или поздно захочет поиграть со сверстниками во дворе. По этому вопросу ничего определенного не решили, но предварительно сошлись на том, что после необходимого периода вживания в семью ребенка надо будет устроить в какую-нибудь спортивную секцию. Это позволит ему выпускать лишнюю энергию, ограничит его общение с дворовой ребятней, постоянно находящейся в пределах досягаемости, приучит к дисциплине и, несомненно, будет иметь пользу для здоровья.
Наталью в тонкости задуманного не посвящали, но велели не использовать слова брат и сестра. Бывшую спальню Лесницких-старших переоборудовали в детскую для мальчика, а сам Леонид Васильевич перебрался в кабинет.
Сообщить Маргарите о Роме взялся, разумеется, Леонид Васильевич.
- Маргарита, помнишь, мы не так давно читали сказку про Кая и Герду?
- Да, дедушка. А что?
- Вот скажи, ты бы хотела, чтобы у тебя был собственный Кай?
- Собственный-пресобственный? Братик?
- Не совсем братик. Названный братик. Ведь ты помнишь, Кай был названным братиком. Хотела бы?
- Чтобы мы вместе читали книжки и играли? Дедушка, конечно, хотела бы. Ведь мне так одиноко. Только ты не обижайся, с тобой мне весело, но все равно бывает очень одиноко. Понимаешь, деда, у всех есть друзья, а у меня нет. У Вини-Пуха…
- Тогда слушай, один маленький мальчик остался без мамы и папы. К сожалению, так иногда случается. И ему тоже очень одиноко.
- Они его бросили?
- Нет, они умерли.
- Он плачет?
- Нет, Маргаритка, он не плачет, ведь мальчикам нельзя плакать, но все равно ему хочется иметь дом и семью.
- А мы могли бы пригласить его жить у нас? У нас ведь хорошая семья и место есть...
- Я думаю, что да, поэтому и спросил тебя.
- А ему у нас понравится?
- Обязательно понравится, и я уверен, что вы с ним станете настоящими друзьями.
- У меня будет друг? Настоящий друг? Дедушка, а когда он к нам приедет? А что мне ему сказать? А я ему понравлюсь?
- Маргаритка, детка, ну как ты можешь ему не понравиться? Конечно, он тебя сразу полюбит, а ты полюбишь его.
- И мы будем жить долго и счастливо?
- Да, дорогая, и я сделаю все, чтобы это стало правдой.
Рому тоже готовил Леонид Васильевич. Пока шло оформление документов на опекунство, он привез Роме альбом с фотографиями будущих родственников, комнаты, игрушек, вида из окна, чтобы тот мог заранее подготовиться к переезду, и смягчить шок от такой резкой смены обстановки. Леонид Васильевич старался как можно чаще навещать мальчика, рассказывал ему, кто и что изображено на фотографиях, как они будут вместе жить – устанавливал с ним контакт, но никак не мог понять, насколько он успешен в своих попытках. Мальчик по-прежнему держался на расстоянии. Леонид Васильевич полагал, что это могло быть связано с отсутствием в предыдущей жизни мальчика мужчин, которым он мог бы доверять. Он избегал какой бы то ни было формы обращения к Леониду Васильевичу.
- Рома, ты знаешь, куда мы с тобой поедем, когда получим нужные документы?
- Да, домой.
- Куда домой?
- В новый дом.
- А кто там живет?
- Маргаритка.
- А еще?
- Дядя Володя, тетя Лена.
- А ты хочешь туда поехать?
- Да, хочу.
- Ты знаешь, кто очень ждет твоего приезда?
- Кто?
- Маргаритка. А ты хочешь ее увидеть?
Мальчик вопросительно посмотрел на Леонида Васильевича, как будто пытался найти ответ в его лице.
- А она хорошая?
- Очень хорошая, вы с ней будете самыми лучшими друзьями.
- С девчонками плохо дружить.
- Почему?
- Они другие. Поэтому мальчики с ними не дружат.
- Я думаю, что на самом деле ты подружишься с Маргаритой. Она добрая, хорошая и очень красивая. Она не такая, как другие девочки.
- Правда? Она не будет пытаться сделать со мной это? – Леониду Васильевичу стало неприятно.
- Что – «это»?
- Поцеловать?
Леонид Васильевич перевел дух.
- Нет, Рома, не бойся. Нет.
- Тогда я хочу с ней дружить. Когда мы поедем к ней?
- Скоро, совсем скоро.
- Хорошо.
Леонид Васильевич решил не поднимать тему Маргаритиной инвалидности, ведь если не заострять на этом внимание, то Рома поймет, что все так, как должно быть. Другое дело, если он спросит Маргариту, почему та не ходит... От невозможности все продумать, предусмотреть, застраховаться, хотелось заплакать и застрелиться одновременно. Он представил себе Маргариту, такую беззащитную, уязвимую, ее рыжие кудряшки, лукавую улыбку… Как не допустить, чтобы она в полной мере узнала горький вкус несчастья так рано?
Они договорились, что после Роминого приезда требования к организации детской жизни должны стать строже. Если игры, то на ковре в Маргаритиной комнате, если телевизор, то в гостиной. Все перемещения либо на руках, либо на коляске. Совсем недавно им удалось раздобыть детскую инвалидную коляску на вырост. Она была слишком тяжелой для того, чтобы Маргарита могла управляться с ней самостоятельно, но выглядела лучше, чем обычная прогулочная. Еще Рома должен знать, что нельзя заходить в Маргаритину комнату, если дверь закрыта. Так что дисциплина и, конечно, режим. Трижды режим.
День переезда Ромы уже был назначен, и в суете никто, кроме Леонида Васильевича, не обратил внимания на то, что Маргарита, до этого так радовавшаяся предстоящим переменам, как-то сникла. Он подумал, что она начала ревновать, такую вероятность он не исключал, и на этот случай у него было припасено несколько козырей, однако он ошибся.
- Маргаритка, солнышко, что тебя тревожит?
- Ничего.
- Я же вижу. Давай, выкладывай. Помнишь, мы с тобой договаривались, что у тебя не будет от меня никаких секретов, и помнишь почему?
- Помню, потому что ты меня любишь. Но...
- Что такое это «но», грустное или же смешное?
- Дедушка, а Рома знает, что я не могу ходить? – Такого вопроса он не ожидал, а надо было бы. Он не думал, что с детской прямотой и ранней взрослостью ему будет так трудно.
- Да, детка.
- Ты ему сказал?
- Да. (Господи, прости мне эту ложь. Прости и помоги с ней справиться).
- А что он тебе сказал?
- Что он хочет побыстрее с тобой познакомиться.
- Деда, он не будет смеяться? Как те мальчишки, помнишь? – Неужели она заметила? Он думал, что нет, но в который раз ошибся. (И ведь сколько времени прошло... А она не заговорила об этом, носила в себе. Какая же сила духа скрывается в этой крохе, если она позволяет себе щадить и оберегать нас, призванных опекать и оберегать ее!) Голосок Маргариты снова вывел его на поверхность:
- И он все равно будет со мной дружить?
- Детка, он будет счастлив дружить с тобой. Поверь мне.
- Я тебе верю, дедушка. Спасибо! Отвези меня, пожалуйста, к окошку. Я хочу посмотреть на дорогу. А с какой стороны вы приедете?
7.
Наступил день Икс, мужчины поехали за Ромой, а женщины остались с Маргариткой. Она была наряжена в платье принцессы, на столе ждал праздничный обед. Все страшно нервничали. Наконец, раздался звонок в дверь, Наталья пошла открывать, а Елена привезла в прихожую коляску с Маргариткой. Дверь открылась, и все как-то заахали, заохали, радостно причитала Наталья, суетились мужчины, Елена бросилась помогать мальчику раздеваться, все хором говорили о том, как доехали. Потом в наступившей неожиданно тишине они услышали, как подошедший к Маргаритке мальчик сказал:
- Здравствуй, Маргаритка. Я Рома. Давай дружить?
Так они начали жить вместе.
Привыкший к детдомовской дисциплине, Рома достаточно легко вписался в жизнь Лесницких, регламентируемую четкой и исполнительной Еленой под руководством железной воли деда.
С утра, пока Маргаритку приводили в порядок, он притворялся, что продолжает спать, хотя просыпался рано и слышал, как уходят на работу мужчины. После того, как Маргариткин туалет был закончен, Елена принималась за него, потом они вместе завтракали и шли гулять. Они редко гуляли во дворе, Леонид Васильевич справедливо полагал, что там слишком много соблазнов для мальчика: карусели, на которых можно было докрутиться до тошноты и упасть, большие и маленькие качели, на которых можно кататься стоя, сидя и повиснув через перекладину, и огромная паутина-железяка, похожая на остов юрты, – залезть на самую макушку и спрыгнуть оттуда – мечта и верх геройства. Кроме того, были во дворе гаражи с манящими пологими крышами, где шла большая игра в казаки-разбойники… Все это угрожало Маргарите: помимо того, что мальчик мог покалечиться, он мог найти себе там друзей. Поэтому в основном гуляли они в Нескучном Саду или вдоль набережной. Если было тепло, то брали с собой книжку и, устроившись на скамеечке, слушали сказки. Возвращались к приходу массажистки, на это время Роме давали какое-нибудь задание. Часто он должен был помогать Наталье на кухне, где она, памятуя о старых добрых временах Володиного детства, рассказывала Роме истории тех дней, не осознавая, что отравляет его мыслями о другой жизни, свободной и яркой, полной настоящих мальчишеских приключений. Наталья привязалась к мальчику, но уже не могла полюбить его так, как когда-то любила Володю, поэтому около нее он мог только немного согреть озябшие ладони, но не отогреться всей душой. Однако множество часов, проведенных на кухне, не прошли для него бесследно: он научился замечательно готовить. Незаметно из череды небольших заданий, как-то: почистить морковку, картошку, порезать их кубиками, кружочками, соломкой, помесить тесто или раскатать его на вареники – большие лепешки, на пельмени – поменьше, или самое любимое – вырезать формочкой фигурки для печенья – к нему со временем пришла любовь к готовке, а кухня стала любимым местом в доме, после его собственной комнаты.
Собственная комната... Он никак не мог вдоволь напиться одиночеством, которое она ему дарила. Иногда по ночам он вылезал из кроватки, чтобы всем своим существом прочувствовать драгоценную отгороженность от всего постороннего, как будто не мог до конца поверить в то, что это происходит на самом деле, и сейчас сон не закончится.
За обедом следовал тихий час, а потом дети либо играли, рисовали, лепили, либо Елена занималась с ними. Пока у родителей не было четкого представления о том, как именно будет организован процесс обучения в школе, но в любом случае начальная подготовка должна была дать хороший старт, и уже к пяти годам и Рома, и Маргарита умели читать, считать, знали наизусть множество стихов и начали учить английский. Елена принадлежала к тем учителям, кто считал, что основой любых знаний является зубрежка, а потому полученные от нее в четкой и доступной форме знания прочно закреплялись в детских головках. По вечерам детям разрешалось смотреть мультики, а после снова следовало разделение, но в обратном порядке: сначала купали и укладывали Рому, если Володя успевал вернуться домой к этому времени, то обязательно читал мальчику на ночь. И только потом занимались Маргаритой.
Леонид Васильевич ликовал, потому что всё шло в соответствии с его планами, в выборе мальчика он, похоже, не ошибся: дети сразу понравились друг другу и между ними установились замечательные отношения, о каких можно было только мечтать. Никакой ревности, соревновательности. Даже наоборот, они выступали единым фронтом, отстаивая свои интересы. Промежуточный желаемый результат был получен. Растения были посажены в правильную почву, теперь оставалось только должным образом культивировать их. На некоторое время он отпустил поводья, снова стал реже бывать дома, ездить в командировки. Однако общение с детьми не ограничивалось редкими вылазками в парк по выходным. Часто он просил Рому помочь ему в его научной работе, и Рома, гордый доверием, шёл вместе с дедом Лёней в кабинет, чтобы скреплять степлером подобранные в определенном порядке бумаги, или пробивать их дыроколом и подшивать в папки, или делать какую-нибудь ещё вполне посильную для ребёнка «научную работу». О чём они там говорили, никто не знал, но Рома выходил из кабинета всегда какой-то притихший и, как казалось Наташе, повзрослевший.
8.
После того, как смута первых недель улеглась, Володя с горечью обнаружил, что они с отцом возвращаются на исходные точки всегда разделявшей их дистанции. Он чувствовал, что отец просто-напросто использовал его как некий инструмент для достижения поставленной цели, и пусть этой целью было благополучие Маргаритки, все равно он не мог справиться с обидой. Сын и отец внутри него никак не могли прийти в равновесие. Он, в отличие от Леонида Васильевича, старался заниматься детьми как можно больше, но вскоре выяснилось, что их жизнь была так тщательно распланирована Еленой, что в ней для него оставалось совсем мало места. К тому же страну влекло потоком исторических перемен к водопаду, и ему надо было во что бы то ни стало остаться на плаву. Денег теперь требовалось почти в два раза больше, и расходы обещали только увеличиваться. На горизонте истории уже мелькали отблески будущих зарниц, но закладывать фундамент надо было уже сейчас и очень осторожно, чем он и занялся, впрочем, не без помощи отцовских связей.
Отношения с Еленой перешли исключительно в бытовое русло, свелись к обсуждению того, что и как сделали Рома и Маргаритка, к тому, что им нужно сейчас и может понадобиться в ближайшем будущем. Постельного вопроса они избегали. Им обоим казалось, что в сложившихся обстоятельствах их желания, потребности и чувства, как личностей, а не родителей, должны отступить на второй план.
Сама же Елена, несмотря на трудности, с удовольствием царствовала в детской. Она очень привязалась к Роме, но демонстрировать свою привязанность боялась. Будущий спланированный брак, хоть и представлялся чем-то слишком далеким и оттого нереальным, все равно тяготил ее, и она не знала, как вести себя с ним в эмоциональном плане, а потому держала дистанцию. И чтобы не ущемлять Рому, такую же дистанцию ей пришлось держать и в отношении Маргаритки, так что в итоге единственное тепло, которое дети могли получить, они получали друг от друга.
Как-то осенью, несмотря на строгий режим, правильное питание и всяческие способы закаливания, дети в очередной раз засопливив, канючили перед предстоящей процедурой дышания паром над горячей картошкой.
- Это никуда не годится, Лена, у тебя есть какие-нибудь идеи, как с этим справиться? – недовольным тоном сказал Леонид Васильевич.
- В обычной ситуации я бы отправила их заниматься каким-нибудь спортом, но так, я не знаю…
- Ну, Маргаритку не отправишь, но можно разработать для нее комплекс специальных гимнастических упражнений. Я поговорю кое с кем, А вот Рому надо отправлять в какую-нибудь секцию, по-моему, уже пора.
- А в какую?
- Мы с Володей как-то говорили об этом, думаю, что плаванье будет – самое то. Наташа посидит с Маргариткой, а ты сможешь возить его несколько раз в неделю. Как тебе?
- Идея хорошая, думаю, ему должно понравиться.
- Это само собой, а, кроме того, он должен уметь плавать. Мало ли что…
Так Рома был записан в секцию плаванья. Еще летом, на даче, родители никак не могли заставить его вылезти из их маленького бассейна, вода была его стихией, там он чувствовал себя счастливым, а тут он оказался перед большой настоящей водой. Кроме того, что он обожал занятия, драгоценным для него было и то время, какое они с Еленой проводили вместе по дороге туда и обратно. Она всегда захватывала с собой бутерброды и сладкий чай в термосе, чтобы после занятий он мог утолить волчий аппетит и дотянуть до дома. Они много болтали, в автобусе или метро Елена читала ему книжки, которые он сам выбирал в дорогу. Эти вылазки на свободу казались чем-то сказочным, немного запретным, а оттого еще более ценным.
Маргарита не ревновала, не капризничала и никогда не просилась с ними. Ко всеобщему молчаливому удивлению она вообще никогда не задавала тех вопросов, ответов на которые у взрослых не было, и не ставила их в неловкое положение. Пока не было Ромы и Елены, к ней приходила массажистка и проводила с ней сеанс специальной гимнастики. На этих занятиях Маргаритка старалась изо всех сил, в глубине души она верила в то, что однажды снова сможет ходить. Как-то раз под большим секретом она поделилась своими мыслями с Ромой.
- Я знаю – сказал он.
- Откуда?
- Ну, как же, все просто, мы с тобой вырастем, я тебя поцелую и все.
- Ты думаешь, будет так?
- Конечно, так всегда бывает. Думаешь, дураки что ли сказки пишут?
- Думаю, что нет.
Этот их разговор Маргарита никогда не забывала.
На Новый Год она загадала желание – начать ходить. Но Дед Мороз, принёсший им кучу разных подарков, так и не дотронулся до ее ножек своим волшебным жезлом, и потому она перестала в него верить, но о своих разочарованиях не сказала даже Роме.
Еще одно прекрасное лето сменило зиму, а зима лето. Время шло, и в разговорах взрослых все чаще стало звучать слово «школа».
Школа
1.
По всему выходило, что вместе у детей учиться не получится. Хотя школа и находилась прямо во дворе, но реальной возможности интегрировать Маргаритку в школьный процесс никто не видел, поэтому ей предстояло учиться на дому. Уже потом в частном порядке Елене удалось договориться с бывшими коллегами, что натаскивать девочку, по крайней мере, в младших классах, она будет сама, а тем останется только проверять уровень знаний. И этот вариант устроил всех. Оставалось как-то сообщить об этом детям, в радостном возбуждении ожидавшим начала новой взрослой жизни.
Узнав о том, что ему придется ходить в школу одному, Рома запротестовал, что было ему совсем не свойственно, и объявил забастовку, из которой его не могла вытащить даже Маргарита. Володя и Лена начали прикидывать, нельзя ли и его перевести на домашнее обучение, но в дело вмешался Леонид Васильевич и резко осадил их.
- Вы что, не понимаете, что он должен адаптироваться к жизни? На него вся наша надежда, и сейчас, когда их связь достаточно крепка, уже необходимо открывать перед ним определенные горизонты, не теряя при этом контроля, разумеется. Пусть приноравливается. Я сам с ним поговорю.
Рома относился к Леониду Васильевичу очень настороженно, но и его крепость пала перед непререкаемым авторитетом деда. О чем они говорили, никто не знал, только потом Рома признался Маргарите, что пойдет в школу, но обязательно будет все-все рассказывать ей.
Последнее лето на даче перед школой было тревожным и грустным. Детям казалось, что прошлая счастливая жизнь кончилась. Они постоянно уединялись, о чем-то шептались и замолкали, как только к ним приближались взрослые. Однажды Елену, вышедшую на крыльцо, чтобы позвать их, остановил Леонид Васильевич:
- Подожди, не зови... Посмотри на них... Лена, они – пара! - Голос его был каким-то чужим, хриплым и почему-то немного гортанным. – Кажется, я начинаю верить в Бога...
Лена ничего не ответила. Она поняла, что скажи она что-нибудь, и свекор заплачет.
В конце августа, уже вернувшись в Москву, Елена с Ромой отправились по магазинам. Быстро управившись с ботинками для Ромы, она стала выбирать туфельки для Маргаритки, прикладывая совершенно не стоптанную туфельку к новым, которые тоже не будут стоптаны, в которых она не будет бегать наперегонки с ветром, прыгать через скакалку, играть в резиночку или в классики.
Продавщица, царившая в этот день в отделе, была не в духе. К тому же ей не понравилось, что покупательница принесла с собой новые туфельки.
- Женщина, что вы там копаетесь?! Приводите ребенка и меряйте, как положено. А то много вас тут таких умных ходит, потом туфлей не досчитываешься.
- Да мне дочке подобрать.
- Приводите дочку и подбирайте. Потом будете ходить сто раз менять... Так вы берете или нет?
Пунцовая от обиды и злости Елена молча расплатилась за обувь, и только отойдя на безопасное расстояние от магазина, села на скамеечку и заплакала. Она плакала беззвучно, уронив лицо в ладони. А Рома стоял рядом и шептал: «Мамочка, пожалуйста, не плачь. Мамочка не плачь». Ему было больно за Маргаритку и слабую Елену, стыдно, что он ничего не сделал и никак не защитил их обеих. И еще он первый раз в жизни вслух назвал Елену мамой и не знал, что теперь будет.
- Ничего, Ромочка. Ничего. Я уже не плачу. Видишь? Все хорошо.
- Мам, теть Лен…
- Рома, давай у нас с тобой будет свой собственный секрет.
- И от Маргариты тоже?
- Нет, ей можно рассказать, но больше никому…
- Хорошо, а какой?
- Так вот. Я буду счастлива, если ты начнёшь называть меня мамой, но только не тогда, когда рядом дядя Володя или дедушка Леня.
Рома покорно кивнул головой и даже не спросил, почему нельзя называть её мамой при всех. Что-то внутри него сжалось в горестный комок, и на глаза навернулись слёзы. У него было чувство, что он, как дурак, попросил с чужого стола что-то неимоверно вкусное, то, что ели все вокруг, а ему сказали, что да, можно, но только когда все отвернутся. Больше Лену он никогда не называл мамой. А она подумала, что просто мальчик уже привык к обращению «тётя Лена». Да так оно было и лучше.
2.
За день до первого сентября, когда уже были куплены букеты потрясающих гладиолусов, Елена стала невольным свидетелем важного детского разговора: дети решали, кто из родителей будет провожать Рому, а кто останется с Маргариткой:
- Поэтому будет правильно, если ты пойдешь с мамой, а я останусь с папой.
- Почему?
- Ну, какой ты непонятливый. У вас будет мальчик с девочкой, и у нас. Честно?
- Вроде бы.
- Я точно знаю, что честно. Так что надо маме сказать, что мы уже все решили, чтобы она не переживала.
Так все и разрешилось, и началась новая жизнь, полная сложностей и тревог. В классе быстро узнали о том, что Рома как-то связан с той девочкой, которую иногда вывозят гулять во двор в инвалидной коляске, а также то, что он - приемный ребенок. Детское любопытство – страшная сила, особенно в том, что касается областей по той или иной причине затабуированных. В том ли дело, что детское сознание силится понять непонятное или в том, что любое отклонение от нормы воспринимается как нечто исключительно важное, но, когда неразбериха первых школьных дней улеглась, Рома оказался в фокусе пристального внимания не только со стороны своих одноклассников, но и ребят постарше.
Он держался особняком, учился на одни пятерки, потому что Елена качественно натаскала его на школьную программу, но в нем не было жажды превосходства над теми, кто не знал очевидных для него вещей. Именно эта его отчужденность усиливала интерес окружающих. И как-то так получилось, что класс, как это всегда бывает, разбился на группки и группировки, оставив его за бортом. Одиноким он себя не чувствовал, так как, возвращаясь домой, общался с Маргаритой. Но тяжело было осознавать, что другие мальчишки где-то вместе катаются на великах, переживают какие-то приключения, о которых потом рассказывают друг другу в школе, и было тяжело встречаться с одноклассниками во время совместных с Маргаритой прогулок выходного дня. Острое нездоровое любопытство, читаемое в быстрых взглядах, стремительно склоняющихся друг к другу головах, сковывало и мешало дышать. А Маргарите было больно за двоих, но, чтобы не усугублять обстановку, она, как ни в чем ни бывало, продолжала прерванный разговор или вдруг неожиданно возвращала его в какие-то счастливые летние воспоминания. Отдушиной для него были и занятия плаваньем.
Однажды тренер попросил Елену задержаться после занятия и сказал, что у Ромы есть шанс попасть в школу олимпийского резерва, поскольку он обладает всеми необходимыми качествами и при удачном стечении обстоятельств возможен самый блестящий вариант развития событий, но решение надо принимать как можно быстрее. Елена обещала обсудить все с семьей и не затягивать с ответом. Напоследок тренер добавил: «Имейте в виду, что у мальчика может быть действительно большое будущее, я многое видел, но такое чувство воды встречается очень редко».
- Тётя Лена, о чем с тобой говорил Юрий Александрович?
- О том, что, вероятно, изменится расписание занятий. Ничего важного.
- Но мы же все равно сможем ходить, правда?
- Думаю, да.
- Думаешь или да?
- Рома, прекрати эту казуистику. Ты же знаешь, я не люблю, когда ты так делаешь.
- Ну, тёть Лен , и дядя Володя, и дедушка Леонид всегда говорят о том, что надо уметь четко формулировать свои мысли.
- Ты понял, что я хотела сказать, а потому закроем тему.
А вечером дома, когда дети и Наталья уже легли спать, состоялось обсуждение возникшей проблемы.
- В сущности, - сказал Леонид Васильевич – я не понимаю, о чем тут говорить.
- Но это же шанс для ребенка…
- Лена, ты меня удивляешь. Какой шанс? Ты хорошо себе представляешь, что такое олимпийский резерв? Его могут там просто искалечить и потом выбросить за ненадобностью, и что тогда прикажешь делать нам всем?
- Но он любит плаванье…
- Не перебивай. Даже если все пойдет, скажем так, хорошо, что это даст семье? Ты помнишь, для чего все затевалось? Он - не самостоятельная единица, он - часть организма семьи, у него есть своя функция, и все наше внимание должно быть направлено на то, чтобы он максимально эффективно мог ее выполнять, когда придет время. А что мы получим, если согласимся на это предложение? Мы его потерям. Представляешь: бесконечные сборы, тренировки, поездки на соревнования, случайные связи... Пусть даже он вдруг где-то там победит, получит какое-то там первое место. А дальше что? Спортивная слава всеми быстро забывается. К тридцати годам никому не нужный инвалид и, в лучшем случае, тренер в какой-нибудь захудалой спортшколе. И хорошо, если в московской, а не областной. В итоге ни образования, ни будущего, не говоря уже о том, что он не станет опорой для Маргаритки, выйдет из-под нашего контроля и все. Где мы возьмем еще одного мальчика для нее?
- Господи, как это все ужасно.
- Лена, дорогая, все обстоит именно так, как я сказал. Хорошо. Допустим, мы отдадим его в эту школу олимпийского резерва. Как ты это себе представляешь? Рома после школы берет сумочку, сам идет на тренировку, а потом сам возвращается – и все дела? Нет, моя дорогая. Ему понадобится специальный режим, питание, он будет ходить в школу через пень колода, начнутся проблемы с учебой. А в группе его начнут пичкать разными таблетками, вешать свинцовые пояса, сажать ему почки, печень, сердце, суставы. О психике я уже не говорю. А с чем останется Маргаритка? Зачем тогда мы все это затевали?
- Если он так любит плаванье – вступил Владимир – то пусть продолжает им заниматься любительски.
- Опять-таки я не согласен. По-моему, пришло время перевести его в какую-нибудь другу группу, он должен становиться мужчиной, уметь постоять за себя и быть в хорошей физической форме, чтобы ухаживать за Маргариткой. А для этого надо найти какую-нибудь борьбу или что там еще есть в этом роде. Ты, Володя, должен знать. Ты же занимался чем-то подобным.
- Да, папа – сказал Володя и в который раз подумал о том, как, в сущности, мало значит он сам для отца, не являясь полем приложения для его волевого творчества. – Я знаю, куда его можно устроить, это недалеко, тут пешком можно дойти.
- А если он не захочет заниматься борьбой? – спросила Елена.
- Лена, не захочет сначала, захочет потом. Привыкнет, в конце концов. Это часть плана, которого надо придерживаться, чтобы получить необходимый результат. Он должен понимать, что не все желания имеют право на существование. – Произнося эту тираду, Леонид Васильевич удивлялся сам себе и думал о том, что же на самом деле движет им, слепая ли любовь к Маргаритке или азарт научного эксперимента по формированию заданной модели человека в домашних условиях.
- В конце концов, это было всегда, с древнейших времен известны примеры, когда из сирот с детства воспитывали воинов, чтобы они служили своей стране… И что в этом такого неправильного?
- У человека должна быть свобода выбора. – Елена все еще пыталась отстоять Рому.
- Но что если он сделает неправильный выбор?
- А право на ошибку?
-А если она будет стоит жизни кому-то еще? Если на карту поставлено чье-то еще не только благополучие, но именно жизнь? Ладно, дети мои, время уже позднее, пора ложиться спать. Я считаю вопрос закрытым. Лена, ты скажи завтра Роме, что больше он плаваньем заниматься не будет, но если хочешь, можешь ходить с ним по субботам в бассейн. Я тебя подменю с Маргариткой.
В прихожей Лена и Володя, переглянувшись, оделись и пошли на улицу. Оставаться в квартире было невозможно. Они наматывали круги вокруг школы и никак не могли избавиться от ощущения духоты.
- Володя, Володя, что же мы наделали... Мы сломали жизнь и ему, и Маргаритке, и себе.
- Давай попробуем посмотреть на это с другой стороны…
- Да с какой ни смотри. Я не знаю, как это выдержать. Если бы – она хотела сказать, что если бы у них был свой второй ребенок, все бы было иначе, но осеклась, вспомнив, что из-за ее отказа жизнь повернула именно в эту сторону.
- Лена, я тебя прошу, успокойся. Все зашло слишком далеко, и уже ничего не изменишь.
- Знаешь, мы так часто оперируем категориями «все» и «ничего», что забываем, что именно за ними стоит.
- Хорошо, давай по-другому. Что ты предлагаешь? Вернуть его обратно в детский дом, предоставив ему, таким образом, свободу выбора? Но какая же это будет свобода? И потом, уж там его точно никто не будет возить ни в бассейн, ни на борьбу.
- Конечно, я не это предлагаю.
- А что? Что нам делать? У нас с тобой тоже нет выбора. Так сложилась жизнь. Она оказалась не такой, как мы себе ее представляли, но ее надо проживать. Мы не можем остановиться, сесть на обочине и плакать. Я хочу сказать, что воспитание вообще, так или иначе, подразумевает ограничение свободы личности ради ее же блага в будущем.
– Если бы ты знал, как мне обрыдли эти формулировки еще в институте! Это все для другой, идеальной, ненастоящей жизни, и ты прав, иногда мне хочется просто сесть на обочине дороги и плакать.
- Давай я сам поговорю с Ромой, я найду слова.
- Ты, правда, это сделаешь? Потому что я не смогу. Просто не смогу.
- Да, в конце концов, я его отец.
- Спасибо… Пойдем домой...
Обоим не пришло в голову, что говорят они исключительно о Роме, Марагритка заняла в семье такую позицию, что, хотя все делалось исходя из ее интересов, ее поведение и настроение никогда не были темой для разговора, она не создавала прецедентов, и даже, наоборот, изо всех сил пыталась сгладить возникающие острые углы.
3.
Пока Рома был в школе, Маргаритка под руководством Елены проходила те же самые предметы, но только происходило это гораздо быстрее и эффективнее. Домашнее задание дети делали вместе, и поэтому до прихода мальчика из школы появлялось свободное время, которое заполняла Наталья. Она учила Маргаритку готовить, приговаривая, что мужа нужно вкусно и сытно кормить, иначе уйдет к другой.
Маргаритка много читала. Не имея нормального круга общения, она постигала мир через книги, и в нем были бесконечные спящие красавицы, золушки и ассоли, и всё каким-то чудесным образом устраивалось, всё кончалось благополучно. Просто нужно было дождаться одного счастливого дня, когда вдруг, неожиданно всё разрешится и тоже закончится хорошо. Однако по мере взросления мысль о собственном будущем посещала ее чаще и чаще, и Наташины разговоры тревожили и ранили её. Золушка танцевала на балу, Ассоль каждый день ходила на пристань... Она слушала все внимательно, но не очень понимала, о каком муже говорят, если ни в одной из прочитанных ею книг не было героини, прикованной к инвалидному креслу. Она боялась спрашивать родителей, будет ли ее мужем Рома, потому что не хотела услышать «нет». Рома стал реже бывать дома, количество уроков в школе увеличилось, к тому же он втянулся в занятия самбо и фанатично ходил на тренировки. В свое время он безропотно принял решение семьи о необходимости оставить плаванье и категорически отказался ходить в бассейн по субботам.
Как-то очень быстро и незаметно пролетел первый учебный год. Факт, что Рома – приемный ребенок, и что у него есть сестра-инвалид Маргаритка, которая как бы тоже учится в их школе, но только «на дому», недолго будоражил юные умы: к концу первой четверти он потерял остроту и новизну.
Второй и третий, четвертый пролетели точно так же быстро, как и первый, перемежаясь счастливыми летними каникулами на даче и поездками в зарубежные клиники в надежде найти специалиста, который смог бы переломить ситуацию. Но всё было тщетно. А после того, как Леониду Васильевичу в двух разных клиниках предложили сделать Маргаритке две совершенно разных операции, причём без каких-либо гарантий, и эту затею оставили. Жизнь шла, а в состоянии девочки не было никаких сдвигов, несчастье стабилизировалось и стало нормой. Хотя к ним по-прежнему приходила массажистка, время от времени Маргаритку возили по врачам-светилам и врачам-шарлатанам, но было похоже, что семья, сделав для неё всё возможное, сдалась, и налаженный ритм, без сбоев, без неприятных сюрпризов всех устраивал и даже радовал. Рома не стал инородным телом, дети дружили, учились, дом, в котором была куплена для них трёхкомнатная квартира на первом этаже, строился, на даче всё было переделано под инвалидную коляску.
В материальном плане то, что происходило в стране, шло Лесницким на пользу. Благодарный пациент Леонида Васильевича помог Володе открыть собственную юридическую фирму и даже снабдил первыми состоятельными клиентами. Володя блестяще выиграл несколько процессов – и пошла цепная реакция. Гонорары были бешеными, деньги буквально текли к нему рекой, и довольно быстро он смог расширить дело, что, опять-таки принесло деньги. Единственное, чего ему не хватало, так это времени, но домашние относились к этому с пониманием, и вскоре его постоянное отсутствие стало нормой.
Сложности
1.
Всем известно, что четырнадцать лет – возраст опасный. Однако никто не заметил, что с детьми стало происходить что-то неладное. Учились они хорошо, вроде бы по-прежнему дружили, а что ещё нужно...
Всё началось как-то исподволь, постепенно, малыми порциями. Сначала Наташа унюхала, что от Ромы пахнет табаком, и она тотчас же побежала докладывать Елене. Елена попросила её пока панику не поднимать, но понаблюдать за ним. И сама она тоже пока не стала никому ничего говорить. Потом он стал приносить в дневнике замечания по поведению. Изредка, но тем не менее. А однажды так просто «потерял» дневник. Елена тайком пошла в школу и поговорила по душам с классной руководительницей, которая, конечно же, была в курсе того, что Рома был неродным ребёнком, и совершенно не понимала и не одобряла того, что мальчик называл своих приёмных родителей тётей Леной и дядей Володей. Прояснять этот вопрос она не стала, но, в пику Елене, немного сгустила краски: Рома начал дерзить, иной раз прогуливать уроки, а на прошлой неделе так и вовсе фактически сорвал урок. Елена сразу же почувствовала холодок в тоне. Одним словом, разговор по душам не получился. На прощание Елена пообещала принять меры и сухо распрощалась.
А у Маргаритки стала портиться кожа, расширились поры, стали появляться прыщики то на носу, то на подбородке, то на лбу. Елена с замиранием сердца следила за изменениями, происходящими с дочерью. Вот он, тот самый переходный возраст, когда всё может перемениться, как обещал дядя Коля, их домашний педиатр. Опять появилась слабая надежда на перемены, и юношеские прыщи она восприняла как добрый знак. Она накупила различные дорогущие лосьоны, мази и присыпки и объяснила дочери, как ими пользоваться.
Маргаритка отправилась в огромную ванную, где специально для неё был сделан туалетный столик. Прежде чем начать процедуры, она внимательно разглядела себя в зеркале и ужаснулась: лицо какое-то опухшее, глаза стали маленькими, а нос, наоборот, большим и расплывшимся, губы тоже большие, толстые, кожа нечистая... И весь этот кошмар – в обрамлении совершенно идиотской чёлочки и кудряшек a la princesse... Выполнив все предписания, она вернулась к матери.
- Мама, я – ужасная... я - уродина... Эта уродская причёска…
- Маргоша, да не расстраивайся ты по пустякам. Это у тебя – возрастное. Вполне нормальное явление. Организм перестраивается, взрослеет, отсюда эти мелкие неприятности. Все в этом возрасте проходят через такое. Гормональный всплеск. Вот гормоны успокоятся – и ты снова расцветёшь и похорошеешь. Ты только не опускай руки и делай всё, что я тебе советую, и, вот увидишь, всё будет хорошо.
Елена ещё долго увещевала Маргаритку, но из всего ею сказанного та отметила для себя и запомнила «ты снова расцветёшь и похорошеешь». То есть, сейчас она действительно была ужасной и уродиной, даже с точки зрения матери.
Вечером Маргаритка стала внимательно присматриваться к Роме, есть ли у него возрастные проблемы, но ничего такого не обнаружила. Кожа у него была идеально чистая. Она, конечно, не имела возможности померяться с ним ростом, но и так было понятно, что он здорово вырос. Он раздался в плечах, руки и ноги у него мускулистые, сильные... Подстрижен, как папа, по-взрослому. И вообще, он показался ей каким-то взрослым и чужим. И с этой минуты перед ней разверзся ад. Созрели плоды внушений, намёков, неясных разговоров, и теперь пришло время их вкушать: она влюбилась в Рому, причём, как ей казалось, безнадёжно.
Ночами, мучаясь от бессонницы, она то собиралась взяться за себя, избавиться от прыщей и одутловатости, попросить маму, наконец, избавить её от этих дурацких кудряшек и как-нибудь модно её подстричь, и тогда ей казалось, что Рома может тоже влюбиться в неё, и она взмывала в какую-то небесную высь, где он всё-таки целовал её, и она вставала с кресла и шла; то она падала в бездонную пропасть отчаяния, где разум говорил ей: «Если ты его любишь, ты должна от него отказаться, потому что ты – калека».
Её теперь ранило всё.
Бессонные ночи, наполненные переживаниями и безнадёжной и безответной любовью, конечно же, не шли Маргаритке на пользу, изменения в худшую сторону были налицо. Утром она выезжала к завтраку с сиреневыми тенями под глазами, всё больше молчала, почти ничего не ела, и, наконец, массажистка Алла сказала Елене, что ей не нравится ослабление тонуса мышц рук у девочки. Елена страшно перепугалась: вместо обещанных изменений к лучшему у дочери ухудшение. Почему-то никто её не предупредил, что переходный возраст может дать ухудшение и привести к полной катастрофе... Она тут же доложила об этом свёкру. Маргаритку снова стали таскать по врачам, но врачи ничего толкового не сказали, хотя и отметили явную отрицательную динамику.
В панике Леонид Васильевич опять бросился к западным специалистам. Аэропорты, перелёты, гостиницы, часовые пояса изматывали не только Маргаритку, но его и Елену, а ведь Маргаритка проходила ещё и тяжёлые обследования. Он с ужасом наблюдал, как она тает на глазах, а когда ему в довольно жёсткой и категоричной форме женщина-врач подтвердила его самые худшие опасения, он понял, что всё бессмысленно, они напрасно мучают Маргошу, и что выбора, видимо, нет.
И тогда, вернувшись домой из очередной поездки, Леонид Васильевич, не спеша, методично, привёл в порядок все свои дела на работе, тайно сходил к нотариусу, вместе с ним составил предельно чёткое завещание, в котором не забыл упомянуть и Наташу. Он забрал из своего рабочего сейфа старинную книгу по психиатрии, впрочем, не представлявшую собой особой научной или букинистической ценности, но в корешке которой лежали две больших ампулы со стёртым названием, принёс её домой и спрятал в свой домашний сейф. Для себя он давно решил, что если вдруг болезнь Маргаритки примет плохой оборот, он не допустит, чтобы она страдала. Они просто уйдут вместе, легко и быстро. Но напоследок Маргаритка проведёт лето на море, которое она так мечтала увидеть.
2.
В какой-то момент Елена поняла, что смертельно устала. Что держалась она непонятно на чём и за счёт чего. Теперь, когда ушла единственная надежда, подспудно тлевшая в ней все эти годы, а на её место пришли нехорошие предчувствия, она поняла, что сил бороться больше нет, что она проиграла. Что жизнь пошла насмарку. Что у мужа, скорее всего, кто-то есть, какая-то женщина, его тайный тыл, куда он просто однажды уйдёт, если всё будет совсем плохо. И она, Елена, положившая столько сил на вытаскивание дочери из этого страшного омута, воспитывавшая непонятно зачем приёмного сына, опустошённая, выжатая, будет выброшена из жизни за ненадобностью. Её обволокло какое-то липкое, холодное и отстранённое безразличие ко всему и вся. Если медицина бессильна, что может сделать она? Очередной массаж? Процедуры? – Пожалуйста! Она будет продолжать делать всё, как и раньше, сколько нужно и столько, сколько нужно, в десять раз больше, потому что выхода нет, по крайней мере, для неё. Какая же она была дура! Во что они её втянули! Надо было сразу понять, что у Маргоши это навсегда, и не вставать в позу, а родить ещё одного ребёнка, а потом ещё одного! «А, собственно говоря, кто мне мешает сделать это сейчас? Я ещё вполне способна родить, и всё вернётся на круги своя... Да, так и надо сделать. Вова обязательно приедет к нам на море хотя бы на пару недель».
Уже в мае Леонид Васильевич через своего пациента нашёл частный дом с собственным пляжем на побережье Чёрного моря, который принадлежал вдове известного человека, проведшего последние годы жизни в инвалидной коляске, а посему в доме и прилегающем к нему дворике, всё было приспособлено для нужд человека, не способного самостоятельно передвигаться. Как только занятия в школе закончились, он отправил туда Володю с Еленой, детьми и массажисткой Аллой, проявившей бдительность, а, стало быть, неравнодушной к судьбе Маргаритки. Володя отвёз их, устроил и вернулся обратно, потому что готовился к важному для него громкому процессу; так что июнь они должны там продержаться одни. В июле Леонид Васильевич собирался поехать к ним и пожить там, сколько выдержит. А в августе, если всё будет нормально, к ним поедет Володя, поживёт с ними и привезёт их обратно.
3.
Первые две недели июня тянулись для Маргаритки мучительно и долго. Вода в море была холодной, и ей купаться не разрешили. Столь ненавистный железный режим приехал вместе с ними, как и столь же ненавидимый ею массаж. Она пробовала читать, но буквы в тексте никак не хотели складываться воедино, собираться в слова, а слова – в предложения, дарующие смысл, и она, делая вид, что читает, просто сидела на берегу и смотрела на море, смотрела... Оно тяжело дышало у её ног днём, и его дыхание она слышала ночью, лёжа в постели без сна. Да ей всё теперь казалось странным: и мама, и Алла, и даже Рома. Ему разрешили купаться уже на второй день, по чуть-чуть, а потом и вовсе махнули на него рукой, и он плавал, нырял, собирал какие-то камни, ракушки, и однажды принёс ей отполированный водой изящный оранжево-перламутровый обломок небольшой ракушки, похожий на арфу, как будто кто-то аккуратно срезал её тяжёлую часть, оставив только вход.
- Знаешь, а она чем-то похожа на тебя, - сказал он Маргаритке, счастливо засмеялся и помчался к воде. А она зажала этот обломок в ладони, из последних сил сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Дома она положила его к себе под подушку. А на следующее утро, улучив момент, когда они с матерью остались наедине, сказала:
- Мама, я больше не хочу никаких режимов, никаких гимнастик и массажей.
Елена вскинулась:
- Что такое? В чём дело?
- Неужели ты не видишь, что они мне не помогают, что они мне ни к чему?! Дайте мне возможность прожить это лето, как я хочу. Я тоже устала, пойми! Я больше ничего не хочу. Ты ведь тоже знаешь, что ничего не будет!
Потрясённая и испуганная её каким-то чужим голосом, Елена бросилась к ней и обняла её:
- Маргоша, миленькая, успокойся! Ради Бога, успокойся! Не хочешь режима – не надо! И, правда, будем жить дикарями, отдыхать и наслаждаться морем! Смотри, как ты загорела, как у тебя очистилось от солнышка личико, и прыщики твои почти совсем уже прошли...
- Да причём здесь прыщи, мама! У меня вот здесь – и она указала на грудь, - камень, а ты – прыщики...
И Елена махнула на всё рукой.
С этого дня всё пошло вразброд. Каждый вставал, когда хотел, завтракал, чем хотел, и дальше делал, что хотел. Только массаж Елена уговорила не бросать. Маргаритка согласилась, но за это выторговала себе купание. «Заболеет – улетим домой» - устало подумала Елена.
Теперь, вслед за Ромой, Маргаритка тоже практически не вылезала из воды. Она научилась немножко плавать у берега, используя только одни руки, благо солёная вода хорошо держала тело. Она плавала до изнеможения, а потом Лена и Алла вытаскивали её на гальку, уставшую, с фиолетовыми губами, лязгающую зубами. Стоило ей немного согреться, как она опять ползла в воду. Но так как за этим не последовало простуды или каких-либо ещё неприятностей, Елена подумала, что, может быть, это и к лучшему.
Ничего хорошего свобода не принесла. Елена вдруг вспомнила свою студенческую дурную привычку и закурила. Чтобы её не застали на месте преступления, она то якобы уходила в магазин, то на почту, то на рынок, и, погружённая в невесёлые размышления, подолгу сидела в каком-нибудь укромном месте, куря одну сигарету за другой. Алла познакомилась с каким-то местным мужичком и тоже целыми днями где-то пропадала, являясь только затем, чтобы быстренько отработать своё и опять исчезнуть. Рома совершенно одичал. Заплыв куда-нибудь подальше, к скалам, он удил рыбу, и на этой почве познакомился с какими-то местными ребятами-сверстниками. А после того, как Елена не разрешила ему ночную рыбалку с лодки, стал резким, раздражительным, и в речи его появились жаргонные словечки, которые при другом положении вещей насторожили бы Елену и заставили принять меры. А Маргаритка, видя, что он уходит от неё в большую жизнь, молча страдала и теряла силы. Видя прогрессирующее ухудшение в состоянии девочки, Алла решила для себя в Москве отказаться от них, а пока брать от жизни всё, что получится взять. В атмосфере дома чувствовалось нездоровое напряжение, нечто нехорошее, нависшее над всеми ними, всё больше и больше сгущающееся с каждым днём и грозящее разразиться бедой.
В середине июля выяснилось, что приезд Леонида Васильевича, которого со страхом ждала Елена, и который всё время откладывался, не состоится, но во второй половине августа обязательно приедет Володя. Первое, что пришло в голову Елене, это что свёкор тоже потерял надежду и пустил события на самотёк. И ещё она поняла, что Володя, скорее всего, приедет в конце, чтобы просто забрать их, так что её планы насчёт второго ребёнка откладываются до осени. Это её страшно расстраивало и злило. Если т а женщина умная, она быстро организует ему ребёночка на стороне, и вот уж тогда всё рухнет. Можно было, конечно, забить тревогу и потребовать, чтобы их немедленно забрали отсюда, но она боялась Леонида Васильевича, боялась, что он обвинит её в безосновательном паникёрстве и в том, что она допустила этот раздрай. Начнётся моральная экзекуция, чтение нотаций, выговоры, муж, конечно же, примет его сторону, а это не поспособствует выполнению её планов.
4.
Июль был жарким, душным и беспокойным. Хотелось дождя, очищающей грозы, но солнце упорно всходило на безоблачное небо и немилосердно палило. По прогнозам август собирался быть таким же.
Однажды ночью Маргаритка проснулась от странных звуков, доносившихся из комнаты Аллы. Кто-то то ли плакал, то ли стонал... Она испугалась и позвала её. Алла пришла не сразу. Она была сердита, и лицо у неё было отнюдь не заплаканное.
- Ну что ещё, Маргарита? Господи, ни днём, ни ночью покоя нет!
- Мне показалось...
- Тебе показалось. Вот что, давай-ка спи.
- Я теперь не усну.
- А мне что прикажешь делать? С тобой сидеть?
- Нет-нет, не надо со мной сидеть. Вы только помогите мне пересесть в кресло. Я у окна посижу.
- Этого ещё не хватало. Лежи уже в кровати. Уснешь.
- Если вы не хотите помочь, я позову маму.
- Ладно, ладно, - забеспокоилась Алла, потому что в комнате у неё был любовник. – Давай, помогу.
Она пересадила Маргаритку в коляску, подвезла её к окну и вышла.
Маргаритка долго сидела у окна, смотрела в сад и слушала море. Она думала о том, что является для всех обузой, что все от неё устали, и дальше будет только хуже. Что Рома никогда не полюбит её так, как полюбила его она. И даже если вдруг он женится на ней, то будет вот так же раздражаться и тяготиться ею. Стоп! А с чего это он вдруг на ней женится? – И тут к ней пришло понимание, зачем, собственно, у них живёт Рома, и от этого она покрылась испариной: Рому взяли для неё, купили, как раба, как щенка на Птичке, вырастили, облагодетельствовали, и он, хочет того или нет, должен будет на ней жениться, когда они станут взрослыми. В голову полезли разные обрывки разговоров, шуток, намёков, непонятные поступки взрослых вдруг высветились, чтобы подтвердить её чудовищную догадку. Так вот почему ему не разрешали называть маму мамой, а папу – папой, а её – считать сестрой. Он не должен был считать их родными. Вот почему у него не было друзей: он должен был принадлежать только ей, никчёмной калеке, обузе на всю жизнь. А если он вырастет и полюбит кого-нибудь? Какую-нибудь красивую здоровую девушку, с которой они будут вместе плавать, ходить в кино, танцевать? Ей стало так невыносимо больно, что слёзы, уже было подступившие к глазам, ушли. И вдруг она вспомнила то, что милосердная память держала столько лет под спудом: вот она, совсем ещё маленькая, стоит на подоконнике в московской квартире. Окно распахнуто настежь. Она кричит: «Бабушка! Я умею летать! Смотри, я сейчас полечу!» - и бабушка кидается к ней, сшибая по пути стулья, и хватает её за подол платья...
Тихо-тихо она направила коляску к двери, открыла её и прислушалась. Ни звука. Она проехала по коридору взяла с сундука надувной круг, добралась до входной двери, медленно повернула ключ, отодвинула засов и открыла её. Дальше надо было очень тихо перебраться через порог, и ей это удалось. Доехав до того места, докуда коляска могла доехать, она остановилась, секунду подумала и соскользнула с сидения на гальку. Она надела на себя круг и поползла к воде.
Море приняло её тепло и нежно. Она, загребая руками, постаралась отплыть подальше от берега, и волны помогали ей в этом, уводя всё дальше и дальше. А она гребла и гребла в каком-то полузабытьи и ни о чём не думала, потому что всё должно было случиться само, когда она устанет. Не было ничего, ни времени, ни пространства, ни ощущений, только внутреннее опустошение и безразличие. И в тот момент, когда она остановилась и сняла с себя круг, намереваясь нырнуть как можно глубже, Маргаритка вдруг почувствовала, что кто-то схватил её за ногу и как будто дёрнул. От испуга она яростно заработала руками, инстинктивно пытаясь схватить дрейфующее рядом спасательное средство, но ей это не удалось. Атака повторилась, но теперь к страху примешалась мысль-понимание: «Я чувствую ноги!». Безумная радость охватила её, и она ринулась к кругу. Ей удалось ухватиться за него одной рукой, и она поплыла обратно.
Возвращаться было тяжело. Каждая волна почти отбирала пройденное расстояние, вода лезла в рот, нос, уши, дышать было тяжело, левой руки, держащей круг, она почти не чувствовала, а правая как будто налилась свинцом, но она продолжала работать ею, и в голове крутилось только одно: «Нет, теперь, когда я всё поняла, и у меня есть ноги, я не сдамся!»
5.
Было ещё темно, и небо только-только тронулось рассветом, когда открылась дверь домика, и в проёме показался силуэт мужчины. Он воровато огляделся по сторонам, вышел и направился к воротам. Но что-то заставило его обернуться. Пустое кресло стояло у пляжа. Он пригляделся, и ему показалось, что там, на берегу, у кромки воды что-то чернеет. Мужчина так же тихо вернулся в дом, и скоро оттуда вышли двое. Они о чём-то поговорили, и он ушёл. Выждав немного, Алла пошла посмотреть, что там лежит. Это была Маргаритка. Перевернув её на спину, она, прежде всего, удостоверилась, что та жива, и бросилась в дом. Буквально через минуту они вышли вдвоём с Ромой и, с трудом усадив её в коляску, вернулись. Не смущаясь присутствием мальчика, Алла переодела её в сухое, и они уложили Маргаритку в постель.
- Да не умерла она, - злобно прошипела Алла, хватая за руку Рому, когда тот бросился будить Лену. – Без сознания. Очухается. Помяни моё слово: она хотела утопиться. Не надо никому об этом рассказывать. Это плохо и для неё, и для всех нас. Ты иди спать, а я посижу с ней.
О том, что произошло ночью, Лене никто ничего не сказал. У каждого на это были свои причины. После завтрака Маргаритка сказала:
- Мама, я хочу, чтобы всё было, как раньше. Пусть снова будет режим, и массаж, и всё, что нужно.
- Конечно, Маргоша, конечно, - заискивающе ответила Лена.
- И не называйте меня больше ни Маргошей, ни Маргариткой.
- Но почему?
- Наверное, потому, что я уже выросла.
- Хорошо, родная.
- И ещё. Свози меня к парикмахеру. Я больше не вынесу вот это, - она ухватилась пальцами за чёлку и оттянула её.
Маргаритка не сказала матери, что она стала чувствовать ноги. Во-первых, это чудо могло исчезнуть, уйти так же внезапно, как и появилось, и незачем было давать столь призрачную надежду своим близким. Во-вторых, она ещё не решила, как будет дальше строить свою жизнь, свои взаимоотношения с родными. Пережитый ею шок от ужасной догадки о роли Ромы в семье и пришедшее воспоминание о смерти бабушки – всё это перечеркнуло для неё прошлое, а как жить дальше, пока было непонятно.
Взбунтовавшаяся река вернулась в своё русло и потекла мирно и размеренно. Единственным исключением продолжало оставаться бесконечное купание.
В середине августа приехал Володя и заторопил их домой. У него был в самом разгаре процесс, и долго отсутствовать он не мог. Собрались быстро. Маргарита попросила отвезти её к морю и дать ей побыть с ним наедине. Отец посадил её на берегу, близко к воде и ушёл. Убедившись, что её никто не видит, Маргарита подтянулась поближе и руками опустила ноги в воду. Вода была тёплая. «Спасибо тебе, - прошептала морю Маргарита. – Я ещё к тебе вернусь» - Она размахнулась и бросила монетку.
Страшное лето
Это было второе страшное лето Леонида Васильевича. Пожалуй, оно было даже страшнее, чем то, когда после несчастья они бегали по врачам, и с каждым днём надежды на выздоровление Маргаритки становилось всё меньше и меньше.
Он буквально вытолкал Наташу в отпуск во Владимир, щедро снабдив её деньгами, и запретил возвращаться до приезда Маргаритки с Еленой. Володя целыми днями пропадал в офисе и появлялся дома не раньше часов одиннадцати-двенадцати. К этому времени Леонид Васильевич старался уходить в свой кабинет, запирался там и делал вид, что уже спит. Он не хотел, даже точнее сказать, физически не мог обсуждать с сыном надвигающуюся катастрофу. Он носил в себе своё страшное решение, как наполненную до краёв чашу, и боялся расплескать её. Он теперь много чего боялся. Их возвращения, момента встречи, когда одного взгляда будет достаточно, чтобы понять: вот оно, начало обратного отсчёта… Боялся своей внезапной смерти, которая могла милосердно освободить его от необходимости исполнения решения, но оставить мучиться Маргаритку. Боялся глаз своих родных, которые, заглянув в его глаза, могли прочесть то, что читать им было нельзя…
Долгими ночами он сидел за столом и рассматривал Маргошины фотографии, пальцем гладя её изображение по щечке или по головке, и такая боль переполняла всё его существо, что казалось, выдержать это просто невозможно, а выдержать нужно, потому что только он сможет избавить любимое существо от надвигающегося кошмара.
Часто он вынимал из сейфа свою страшную книгу с затаившимися в корешке ампулами, вынимал их и в тысячный раз со страхом прикидывал, хватит ли на двоих, хотя прекрасно знал, что более чем хватит, но назойливая мысль о том, что двух ампул будет недостаточно, то и дело прокрадывалась в сознание и терзала его гипотетическими последствиями.
Иногда его охватывала безумная надежда, что там, на море, что-то может произойти, какой-нибудь несчастный случай, и всё каким-то образом разрешится само собой, без его участия, но она тут же отступала. «Вот так, наверное, осуждённые ждут казни…» - думал он. Связь с реальным миром становилась всё тоньше и тоньше, и всё больше разрасталось и надвигалось на него нечто огромное, чёрное, страшное, не позволяющее существовать всему остальному, и с неимоверной быстротой пожирающее время.
Июль перетёк в август, август заспешил по направлению к осени, и вот уже вернулась из Владимира Наташа, а Володя купил билет на самолёт.
Он, конечно же, увидел, что Маргоша выглядит ужасно, что личико у неё заострилось, а руки, и без того тоненькие, стали ещё тоньше. Но не это больно резануло его. Леонида Васильевича потряс её взгляд, взгляд человека, увидевшего смерть. Он наклонился, чтобы обнять и поцеловать её, и шепнул ей на ушко: «Всё будет хорошо, я тебе обещаю».
До начала занятий оставалось несколько дней. В суете и хлопотах никто не обратил внимания на странное поведение Леонида Васильевича. Он практически ни с кем не общался, не солировал, как это бывало раньше, за столом, а всё больше молчал, и болезненно морщился, если кто-то начинал громко говорить, а, тем более, смеяться. Быстро поев, он уходил к себе в кабинет и запирался там на ключ. Его письменный стол, обычно заваленный бумагами, был пуст, а с прикроватной тумбочки исчезли многочисленные книги, одну из которых, по выбору, он обычно читал на ночь. И только Наташа забеспокоилась, решив, что он заболел, но скрывает это. Улучив момент, она хорошенько порылась в его комнате, но ничего криминального, кроме нераскрытой роскошной бутылки какого-то импортного вина, не нашла. Во всяком случае, никаких новых лекарств там не было, а вино – очередной подарок благодарных пациентов. И никого не удивило, когда он вечером выложил перед ними четыре контрамарки, датированные тридцатым августа, на закрытый просмотр какого-то фильма, который вряд ли будет допущен до большого экрана. Наташа была просто потрясена, что один билет предназначался конкретно ей. Она принялась отказываться, выискивать предлоги, чтобы не идти, но Леонид Васильевич был непреклонен:
- А ты знаешь, что фильм снимался во Владимире? И что в эпизодах снимали реальных людей? Может быть, ты кого-нибудь узнаешь.
- А почему вы сами не идёте с нами? – спросила Елена.
- Я хочу провести этот вечер с Маргошей. Мне надо с ней кое о чём, очень важном, поговорить. Да и вообще, я не видел её всё лето. Дайте нам возможность посекретничать.
- Папа, а вдруг Рому не пустят? Всё-таки время позднее, да и мероприятие недетское…
- Пустят. Я уже договорился. Вас встретят у входа и проведут без вопросов. А Рома уже не ребёнок.
Ложиться спать Леонид Васильевич не стал. Он долго что-то писал, разбирал бумаги, какие-то распределял по папкам, а какие-то мелко рвал и бросал клочки в корзинку.
Тридцатого августа Елена встала пораньше, чтобы успеть сделать всё, что было намечено на этот день. К своему удивлению, на кухне она обнаружила свёкра, сидящего за столом и пившего кофе. У плиты уже суетилась Наталья. Она, по просьбе Леонида Васильевича, ещё с ночи завела тесто и теперь пекла всеми ими любимые пирожки с грибами, капустой и картошкой. Дом был напоён счастливыми ароматами былых времён.
- Боже, как вкусно пахнет! – воскликнула Елена. – Это в честь чего такая роскошь?
- Детишек перед школой побаловать, - ответила Наталья. А Леонид Васильевич промолчал. Его душа, его сознание, какое-то отстранённое и, вместе с тем, обострённое, сегодня почему-то особенно легко читало души и, как ему казалось, предвидело будущее…
Вот Наталья, она, конечно же, чувствует что-то нехорошее, и чувствует свою беспомощность, что что-то уже началось, и ничего нельзя изменить. Но у неё есть её Бог, она на него уповает, и она не останется в последнюю минуту дома, чтобы вмешаться и помешать. Она примет всё, что случится, поймёт, не осудит и будет каждую ночь на сон грядущий молиться за Маргаритку и за него, чтобы простили ему его грех.
Елена. Для неё это будет трагедией-облегчением. И где-то очень-очень в глубине души она будет ему благодарна, и будет казнить себя за эту благодарность, но будет жить дальше. Она родит ещё одного ребёнка, мальчика, и вскоре уедет с ним в Германию к родителям. И там она выйдет замуж. А мальчик вырастет настоящим немцем и будет плохо говорить по-русски…
Володя так и не переживёт случившееся. Он будет тосковать по Маргаритке, но еще больше страдать из-за того, что так и не высказал мне при жизни всё, что он накопил против меня, все свои обиды и претензии… Хорошо, что у него есть другая женщина. Ведь у него есть другая женщина… Да, есть. Она настоит на продаже этой квартиры, чтобы было меньше напоминаний о том, что ему пришлось пережить…
- О чём это таком серьёзном вы задумались, Леонид Васильевич? – спросила Елена.
- Я задумался о том, пойдёшь ли ты сегодня по магазинам.
- Серьёзно?
- Вполне. Я пройдусь с тобой. Мы с Маргошей сегодня будем пировать, и я хочу накупить её любимые вкусности. Только это пока секрет.
- Да, но я…
- Никаких «но». Я сейчас вызову такси, и мы с тобой поедем, куда скажешь и когда скажешь. Назначай время, когда тебе удобно.
Они прошлись по магазинам, набрали всякой всячины, и когда вернулись домой, Леонид Васильевич сказал:
- Знаешь, Лена, я давно хотел тебе сказать: ты очень мужественная, стойкая девочка. Не каждая бы вынесла столько горя и забот, не жалуясь, не ноя, не ропща. И я очень горжусь тобой. – И поцеловал ей руку.
Наташа ураганно переделала все дела и уже к четырём часам была празднично одета и даже соорудила себе некое подобие причёски.
Без четверти шесть в квартиру влетел Володя, ухватил пирожок, и, жуя на ходу, помчался в ванную по-быстрому принять душ. Вылетел из ванной, переоделся и стал всех подгонять. Леонид Васильевич хотел ему сказать что-нибудь хорошее и искреннее на прощанье, но нужные слова никак не приходили, а абы чего и так за всю жизнь было сказано премного.
Из своей комнаты вышел гордый и красивый Рома. Он первый раз в жизни шёл официально на взрослое мероприятие. К тому же он слышал, что этот фильм совсем не для детей. А это значило, что его приняли во взрослые.
Провожать их выехала в прихожую Маргаритка. Бестолково потолкавшись, они, наконец, вышли в коридор, и дверь за ними захлопнулась.
- А мы с тобой пойдём ко мне. Там для тебя сюрприз, - сказал Леонид Васильевич и повёз Маргаритку в кабинет.
У выдвинутого журнального столика стояли два кожаных кресла, а сам журнальный столик был уставлен всякими фруктами, пирожными, вазочкой с любимыми конфетами, и посреди этой роскоши стояли два старинных бокала и красивая уже открытая бутылка с вином
Леонид Васильевич пересадил её в кресло, отошёл к письменному столу, взял из него какую-то вещицу и, зажав её в руке, тоже сел в кресло.
- Вот так… А теперь поговорим. У меня для тебя столько прекрасных новостей, что ты даже себе не представляешь. И я даже не знаю, с какой новости начинать.
- Деда, начни с самой маленькой и плохонькой.
- Так в том-то и дело, что они все одинаково большие и хорошие. Почти. Ладно, с самой маленькой. - Он разжал ладонь и протянул её Маргаритке. На ладони лежал кулон изумительной работы с огромным сапфиром и россыпью бриллиантов. Цепочка тоже была необычной, видимо, очень старинной. – Это тебе. Надень её.
- Деда, да в честь чего такой подарок?! – воскликнула изумлённая Маргаритка.
- А это новость номер два: ты стала взрослой и удивительно похорошела. Нет, не просто похорошела. Ты стала красавицей. Просто красавицей. Теперь у тебя не будет отбоя от ухажёров.
- Дед, ну что ты говоришь… Какие ухажёры… Я ведь…
- А вот это новость номер три. Я не слишком быстро сообщаю тебе новости?
- Нет, не слишком. Какая?
- У тебя всё будет хорошо. Я нашёл одну хитрую клинику и возил туда все твои выписки. У них разработана новая методика, и они мне сказали, что поставить тебя на ноги не составит большого труда, и займёт этот процесс не больше года, но первые сдвиги к улучшению начнутся уже через месяц. Ты представляешь?
Глаза у Маргоши стали огромными.
- Деда, у меня тоже есть новость для тебя…
- Подожди, дослушай сначала мои. Осталась одна.
- Хорошо. Говори. А потом я.
- Наверное, это признак старости – желание подслушивать и подглядывать… Короче говоря, сидел я тут на лавочке около школы, читал газету. Очень не хотелось идти домой. А на соседней лавочке устроились молодые люди и стали курить. Я сначала хотел их шугануть, пристыдить, а потом прислушался к их разговору. И вот что я узнал: оказывается, Рома безнадёжно в тебя влюблён. И он, якобы, кому-то из них сказал, что будет добиваться ответной любви, и что никакая другая девушка ему не нужна и никогда не будет нужна, потому что он давно и тайно любит тебя. И что как только вам исполнится по восемнадцать лет, он сделает тебе предложение. И если ты ему откажешь, то жизнь потеряет для него всякий смысл.
- Деда, это правда? – трясущимися губами едва смогла произнести Маргаритка.
- Разве я тебе когда-нибудь врал, девочка моя родная?
И тут Маргаритка разрыдалась. Всхлипывая, размазывая слёзы по щекам, заикаясь, она принялась рассказывать деду о своей любви к Роме, о том, как она страдала, мучилась, о своих подозрениях, что Рому взяли для неё, а она не хотела быть для него обузой, о том, что она вспомнила, как умерла из-за неё бабушка, и как она хотела заплыть подальше и утонуть, но кто-то схватил её за ногу и дёрнул, а она это почувствовала, но не хотела никому говорить, потому что боялась, что если скажет, то чудо исчезнет… И как она прощалась с морем, и ноги её чувствовали, что вода тёплая… Она потянулась за салфеткой, чтобы вытереть лицо, и нечаянно толкнула бутылку. В ступоре Леонид Васильевич смотрел, как вытекает на скатерть смертоносное вино кровавого цвета, и только чувствовал, как откуда-то сверху снисходит на него столп света и в душе его разливаются благодать и благодарность.
Паутина
Новость о том, что Маргаритка стала чувствовать ноги, как-то особенно сильно на Рому не повлияла. Нет, он, конечно же, радовался вместе со всеми, но у него были свои проблемы, своя жизнь, и единственное, чего он на данном этапе хотел, чтобы взрослые как можно меньше в неё вмешивались. Слава Богу, все были настолько заняты Маргариткой, что его свобода стала практически не ограниченной и не принесла ему ничего хорошего. А когда её сомнительные плоды случайно стали очевидны, Елена забила тревогу. Поскольку Володя дома практически не бывал, она пожаловалась свёкру.
- Я в шоке, Леонид Васильевич. Я имела долгую и неприятную беседу с классной руководительницей Ромы. Это ужасно… Ладно, пусть он скатился на тройки. Это поправимо. Но он нам врёт. Он прогуливает уроки, приносит от нас записки, причём так ловко подделывает почерк, что долгое время она даже не сомневалась в их подлинности.
Елена ещё долго рассказывала ему о мелких и крупных Роминых прегрешениях, а Леонид Васильевич слушал и наливался гневом. Мальчик выходил из-под контроля. Теперь, когда Маргаритка пусть медленно, но всё-таки поправлялась, и прогноз был благополучным, в принципе, надобность в нём отпадала. Если бы не внучка. Пережив такое страшное детство, не имея друзей, нормального общения, нормального вхождения в социум, бедная девочка отдала ему все свои душевные силы, всю привязанность и свою первую любовь, которая, в силу сложившихся обстоятельств, могла оказаться единственной на всю жизнь. И Леонид Васильевич решил так: он сделает всё возможное и невозможное, чтобы к тому времени, когда они повзрослеют, Рома принадлежал бы ей. А там уж пусть решает сама. Если она вдруг его разлюбит, или полюбит кого-нибудь другого, то Рома свободен. У него будет образование, у него есть квартирка в Подмосковье, с работой они, конечно же, помогут, да и в дальнейшей его жизни будут принимать посильное участие, если таковое потребуется и если поведение его будет соответствующим. А сейчас никак нельзя допустить, чтобы он нарушил с таким трудом установленное хрупкое равновесие.
- Леночка, послушай, всё это, конечно, очень плохо и очень печально, но я тебя попрошу об одном: не устраивай ему аутодафе. Пожури слегка, и пусть он тебе пообещает, что исправится. И в дальнейшем не удивляйся тому, что я буду предпринимать. Положись на меня. Я тебе обещаю, что сделаю всё, чтобы исправить ситуацию. А с Володей я поговорю сам. Или нет… Знаешь что, лучше пока мы ему ничего говорить не будем. Пусть работает спокойно. И ещё: скажи Роме, что пока ты об его художествах никому не скажешь.
Через несколько дней после этого разговора Леонид Васильевич выдал Елене солидную сумму денег и попросил её обновить Ромин гардероб.
- Купи ему самое лучшее, самое дорогое. Что сейчас у них в моде?
- Ну, не знаю… Кожа, наверное, кроссовки…
- Вот и купи ему самые модные кроссовки, кожаный пиджак или пальто, короче, сама разберись. И не скупись. Не хватит этого, я дам ещё.
- А педагогично ли это, Леонид Васильевич?
- Не сомневайся, абсолютно непедагогично. Но ты делай то, что я говорю. Я попрошу у Володи на пару дней его шофёра, и вы поездите по магазинам. И никаких вещевых рынков. Только фирма.
Когда утихли первые Ромины восторги по поводу обновок, Леонид Васильевич зазвал его к себе в кабинет, при этом заговорщицки подмигнув.
- Садись, парень. Я хочу с тобой серьёзно поговорить.
Приуныв, Рома сел, ожидая долгое и нудное чтение нотаций, но дело приняло совершенно иной оборот.
- Восьмой класс… Вот уже и девятый класс. Раньше многие на этом заканчивали своё образование и шли работать на завод… Что я хочу тебе сказать, Роман. Пора тебе взрослеть и начинать думать о своём будущем. В интересное время мы живём. Ты посмотри, какими шагами идёт прогресс! И если сейчас, пока ты молодой, и мозги у тебя свежие, ты не попадёшь в нужное русло, считай, будущего у тебя не будет. А так как в скором времени всё будет завязано на компьютерах, то, полагаю, тебе просто необходимо так его освоить, чтобы быть с ним на «ты». Посему считаю необходимым купить его тебе и дать в этой области квалифицированное образование. Я имею в виду вот что: чтобы ты постиг его не методом тыка одним пальцем, а походил на компьютерные курсы, а то и позанимался бы с каким-нибудь специалистом частным образом. И если ты захочешь, то специалиста, самого лучшего, мы тебе найдём. Как тебе мой план?
Разумеется, от возможности заиметь свой собственный компьютер Рома был просто на седьмом небе, а Леонид Васильевич продолжил:
- Ты умный парень, прекрасно учишься, схватываешь всё на лету, и я считаю, у тебя просто блестящее будущее. И блестящие возможности. Ты можешь стать биологом, физиком, архитектором, историком, кем угодно, хоть актёром или космонавтом, и я уверен, ты будешь в своей области первым. А можешь пойти по моим стопам и стать психиатром. Сам понимаешь, я буду помогать тебе во всём, передам тебе все свои знания и опыт, а это дорогого стоит. – Тут Рома опять приуныл. – Или адвокатом. Как Владимир. А что? Профессия уважаемая, востребованная, денежная, причем, чем дальше, тем больше. Ты уже взрослый, и я буду говорить прямо. Если бы вы с Маргошей полюбили друг друга, мы все были бы просто счастливы вас поженить. Лучшего мужа для неё я не представляю. И ты бы влился в наш семейный бизнес как равноправный партнёр, что позволило бы тебе не сидеть где-нибудь на окладе, а получать достойные деньги и жить на них достойно. Но это в будущем. Во всяком случае, у тебя есть время хорошенько обо всём подумать, выбрать себе профессию, а уж мы приложим все силы, чтобы твоя мечта осуществилась. А пока учись, осваивай компьютер, он будет тебе необходим в любой профессии, и если всё будет хорошо, то и с армией мы вопрос своевременно решим. Не тебе, с твоей светлой головой, терять два года непонятно на что, да терпеть дедовщину … Да, и кстати, как только достигнешь совершеннолетия, готовься получать права. Машина здорово облегчит тебе жизнь. Поездишь для начала на Володиной, а там посмотрим.
Слово своё Леонид Васильевич сдержал, и вскоре Рома уже осваивал компьютер новейшего образца.
К концу полугодия дела несколько поправились, но не настолько, чтобы успокоиться. О результатах разговора с классной руководительницей Елена опять доложила Леониду Васильевичу. Он только усмехнулся, и на Новый год подарил ему в конверте рекламную картинку мотоцикла Кавасаки.
- Сильно не радуйся, дружок. Во-первых, мотоцикл слегка подержанный. Ну да для начала сгодится. А, во-вторых, получишь ты его только весной, когда снег сойдёт. Нет, пожалуй, к летним каникулам. Будешь учиться ездить на даче. Там, по крайней мере, относительно безопасно.
Елена про себя удивлялась и никак не могла понять, к чему клонит свёкор. Хотя и не сомневалась, что делает он такие подарки неспроста.
А на зимние каникулы Леонид Васильевич обратился к Роме с просьбой.
- Рома, дружок, я хочу попросить тебя об одной вещи.
- Какой?
- Пожалуйста, ничего не планируй на послезавтра. Мне понадобится твоя помощь.
- Хорошо. А какая?
- Видишь ли, мне нужно будет по делам съездить в твой интернат. Но без подарков я туда ехать не могу. Поэтому, если ты поможешь мне закупить их и потом раздать, я буду тебе очень благодарен.
День был серым, неприветливым, то и дело принимался идти мокрый снег. На дорогах была слякоть, и поэтому путь в этот подмосковный городок занял приличное время. Рома немного нервничал. Ведь с тех самых пор, как его забрали к себе Лесницкие, он там не был. Более того, никогда, ни разу в разговорах не упоминалось о его прошлом. Как будто его просто не было, а жизнь Ромы началась с чистого листа в новой семье. Тем не менее, Рома прекрасно помнил и воспитательниц, и нянек, и своих товарищей. Помнил расположение комнат, обстановку, игрушки, запахи, звуки… Было в этом что-то ностальгическое, грустно-волнующее. В памяти возникло неясное лицо мамы, скорее даже, некое ощущение её присутствия, такое чистое и печальное, что на глаза навернулись слёзы, а в душе шевельнулось какое-то нехорошее чувство обиды. Первым вылезло плавание, которым ему запретили заниматься. О школе олимпийского резерва он узнал спустя некоторое время после того, как его забрали из группы, случайно встретив двух ребят, которые в эту школу попали. Вспомнилось, как тётя Лена попросила не называть его мамой в присутствии дяди Володи и деда. Он попытался вспомнить ещё какие-нибудь крупные грехи Лесницких, но дальше шла мелочёвка, хотя и обидная. Погружённый в свои мысли, он не заметил, как машина въехала в какой-то пустынный двор и остановилась.
- Вот мы и приехали, Рома, - услышал он откуда-то извне голос Леонида Васильевича.
Взяв с собой мешки с подарками, они вошли в здание. Первое Ромино впечатление было странным: они ошиблись и приехали не туда. Всё было не так, как помнилось. Тесный холл с побитой казённой плиткой на полу, серо-зелёной, расположенной в шахматном порядке, узкие тёмные коридоры, выкрашенные грязно-жёлтой краской, оранжевые шторы, щербато висящие на ржавых металлических карнизах, и запах еды, не тот, благословенный, который витал в квартире Лесницких, когда Наталья готовила обед или пекла пирожки, или жарила оладушки, а какой-то другой, скудный и тоскливый, въевшийся, каждодневный, не предполагающий перемен. Они зашли к директрисе, и, поскольку время было обеденное, она предложила им присоединиться к детям в столовой. К удивлению Ромы, Леонид Васильевич с удовольствием согласился.
- Ребята, у нас сегодня гости! Леонид Васильевич, известный врач, привёз вам подарки! А не узнаёте ли вы, кто приехал к нам вместе с ним? Ну-ка… Витя, Саша, Никита! Посмотрите, это же Рома Серов!
Вермишелевый жиденький суп Рома кое-как съел и даже обглодал жёсткое куриное крылышко, а что делать со вторым, он не знал: в дроблёном рисе ему попалась раскисшая мышиная какашка. Он вопрошающе посмотрел на Леонида Васильевича, но тот взглядом дал понять, что хозяев обижать нельзя, и есть придётся. Собрав на краю тарелки все инородные вкрапления, он, давясь, съел гарнир и котлету и залпом запил всё это компотом, краем глаза отметив, что оставшиеся на дне разваренные сухофрукты были червивыми.
Когда закончился обед, а после него и раздача подарков, Леонида Васильевича с Ромой в качестве экскурсии провели по комнатам, и в одной из них директриса оставила Рому с его бывшими друзьями, чтобы они смогли как следует пообщаться. Но разговора не получилось. Как только ушли взрослые, в комнату впорхнули две девчушки, и одна из них с ходу ляпнула:
- Слышь, ты, а ты, видать, нехило присосался! Прикидик у тебя вон какой! Спинжах кожаный… А кроссы-то фирменные…
- Аха, - подхватила вторая. – И деньжата, небось, водятся. Слушай, а давай я тебе по-быстрому в сортире дам, а ты мне стольник заплатишь. А то с наших козликов баблом не разживёшься.
Ребята заржали, а первая, ухватив Рому за рукав, потащила его к двери, приговаривая:
- Не слушай её, пойдём со мной. Я тебе и дам, и отсосу за двести. Я хорошо умею…
Рома дёрнулся:
- Да отстань ты…
- Целка, что ли? Анжелка, отвянь от него. Не видишь, он – целка ещё. Ребята, дружбан-то ваш – целка! – И она истерично захохотала. Засмеялись и ребята. Красный лицом Рома выскочил из комнаты и быстрым шагом отправился на первый этаж искать деда.
Но на этом мучения не закончились. На обратном пути дед попросил шофёра свернуть в какой-то переулок, и через несколько минут они подъехали к одному из жалких четырёхэтажных домов, беспорядочно налепленных у железнодорожной развязки. Вокруг домов было убого, замусорено, в переполненных мусорных баках рылся довольно-таки молодой мужчина, а две неимоверно тощих собачонки сидели неподалёку и ждали, когда он уйдёт. Пахло прокисшим винегретом, дохлятиной и ещё чем-то невероятно безнадёжным.
- А это твой дом, Рома. Здесь ты жил с мамой, до того, как она погибла. Узнаешь места?
Вечером Роме стало плохо. Его рвало. Наталья суетилась, то разводя в литровой банке соду, то заваривая какие-то травы, Елена заставляла его пить содовый раствор и стояла у двери туалета, дожидаясь, когда он в очередной раз опорожнит желудок. Он облегчённо выходил, шёл к себе в комнату и ложился, надеясь, что теперь всё пройдёт, но перед глазами возникал то рис с мышиным помётом, то гнилые зубы Никиты, то белые головки прыщей Сашки, прущие из юношеского пушка, откуда-то появлялся запах прокисшего винегрета и дохлятины, и его опять начинало мутить, и он бежал в туалет, хотя желудок был уже пуст…
Ближе к полуночи Елена постучала в дверь к Леониду Васильевичу.
- Может быть, всё-таки вызвать неотложку? Отравление…
- Не надо, - жёстко перебил её свёкор. - С ним всё будет в порядке. Это он выблёвывает дурь.
Обессиленный, опустошённый Рома лежал в постели. От постельного белья едва уловимо пахло лавандой. Уютно светила настольная лампа, а в приоткрытую форточку дул слабый ветерок, и с улицы был слышен весёлый смех и треск петард. Дверь бесшумно отворилась, и в комнату въехала Маргаритка.
- Ну как ты? – тихо спросила она.
- Уже лучше.
- Тебе что-нибудь принести?
- Нет, спасибо. Посиди со мной.
- Хорошо, я посижу.
- Я давно хотел сказать тебе одну вещь.
- Какую?
- Маргоша, прости меня…
- За что, Рома? Ты ни в чём передо мной не виноват.
- Виноват. Понимаешь, я давно хотел поцеловать тебя, чтобы ты выздоровела. Но я боялся. Я боялся, что я тебя поцелую, и ничего не произойдёт. Я всё откладывал, откладывал, и вот ты обошлась без меня… А я себе этого никогда не прощу…
А Наталья стояла под дверью и шептала: «Господи всемилостивый и милосердный, прости ему эту ложь…Спаси и сохрани моих детей…»