Посвящается Анфисе

 

 - Скверный, бессердечный вы человек, Иван Филлармонович, - сказала Анфиса Георгиевна мужу, накладывая ночной крем на  пухлое личико.
Из его рук выпала газета.
   - Простите, голубушка, разрешите с вами не согласиться, - возмутился он, - я требую объяснений! Вы обвиняете меня  в скверности? Бессердечности?
   - Ах, батюшки, - всплеснула она пухлыми ладошками,  и остатки крема с её пальчиков разлетелись в разные стороны.
Он проводил взглядом одну из жирных, кремовых капель, прилипшую к его носу и с раздражением стёр её.
   - Попрошу вас, уважаемая Анфиса Георгиевна, держите ручки при себе. Выражайте свои бурные эмоции сдержаннее.
   - Сдержаннее? – ухватилась она за последнее слово. – Это как, разрешите вас спросить? О какой сдержанности вы говорите, милейший? – она была крайне возмущена. – Вы сорок лет женаты на одной из прекраснейших женщин, которую  Бог вам позволил любить, обладать ею незаслуженно, - она сделала паузу при слове "незаслуженно", давая  супругу  понять, осмыслить сказанное  и продолжила, - … и при этом, остаётесь неблагодарным, бесчувственным, похотливым самцом.
Иван Фелимонович от неожиданности подавился слюной и закашлялся. Жена, грациозно оторвала крупное тело от стульчика, который нервно пискнул под ней, и подойдя к супругу, постучала ладошкой по его спине.
   - Не старайтесь вызвать у меня сочувствие, Иван Филлармонович, на этот раз спектакль - не пройдёт, вы никудышний актёр, -  произнесла она разочарованно, гордо возвращаясь  на своё место.  Нервными пальцами, она вбивала остатки крема в белую кожу лица и груди, одним глазом наблюдая за мужем в зеркало.
Он вытер слёзы, выступившие из глаз от кашля, и хрипло произнёс: "От ваших необоснованных обвинений и глупостей,  я чуть не задохнулся".
   - Постыдитесь, Иван Филлармонович. Это не глупости, как вы изволили выразиться. Это правда, которую вы не желаете видеть и признавать.
   - Анфиса Георгиевна, перестаньте называть меня Филлармоновичем, - воскликнул возмущённо супруг. – За сорок лет нашей супружеской жизни, уже можно было запомнить имя моего покойного батюшки!
   - А то, как же, - скривив губы, отозвалась супруга, - и не подумаю. Покойный батюшка ваш, никогда меня не любил. И вас науськивал против меня, моего таланта. Что я не знаю? Или скажете ещё, что это не правда!? Когда я, молодая балерина, танцевала свой бенефис, шестую партию в седьмом ряду слева, вы помните, что он сказал?
Иван Фелимонович в ответ пожал плечами.
   - …А я помню: "Анфиса, - сказал он, - а что вас так близко поставили? Вы могли бы, тоже самое   спрыгать и за кулисами", - и Анфиса Георгиевна, возмущённо развела руками. – Почему за кулисами? Я была хорошей балериной, подающей большие надежды, меня - просто не поняли, не заметили, не оценили. А ваш папаша, царство ему небесное, был, извините за слово – грубиян.
   - Оставьте моего родителя в покое. Он лежит в земле уже тридцать лет, и каждый раз переворачивается в гробу, от ваших слов. Постыдитесь, уважаемая! – воскликнул супруг, обиженно и правдиво.
   - И не подумаю, - огрызнулась супруга. – Яблоко от яблони  недалеко падает.
   - Да что на вас сегодня нашло?  Вы, как "с цепи сорвались", голубушка, Анфиса Георгиевна! Просто не узнаю вас! Что за "вожжа вам под хвост попала"?
Она не глядя на супруга, продолжала втирать крем, куда попало.
   - Это всё на что вы способны? И это всё что вы хотите мне сказать? "Вожжа под хвост", " "с цепи сорвалась…" Это ваша благодарность за все годы, которые я посвятила вам? За мой загубленный талант? За карьеру, которой я пожертвовала, ради вашего счастья? Неблагодарный, скверный человек! Обидеть женщину - каждый может,  но вы, муж мой, перешли все границы дозволенности!!!
Анфиса Георгиевна раскраснелась от возмущения и от прилива жара, настежь распахнув окно спальни. Ночная прохлада спасительной струёй ворвалась в комнату.
   - Ой, как хорошо, - произнесла она, подставляя ветру лицо и грудь.
   - Закройте окно, голубушка, меня просквозит и вам придётся мне ставить банки.
   - Банки? Я? Вам? Пиявок на ваш длинный язык, в сердцах ответила она. – Какой вечер, какой был чудесный день, а вы, скверный мужичонка, всё растоптали. Вы, как кусок …, как "ложка дёгтя в бочке с мёдом", не могу поверить, что это произошло на самом деле!
   - Анфисочка, закрой окно, - взмолился супруг, - иначе, я околею, как старый пёс, у тебя на глазах.
   - Исчезните под одеялом, - огрызнулась супруга.
Он чихнул, кашлянул и уставился на неё преданным, собачьим  взглядом.
   - Что я натворил, что так тебя расстроило? Хотя бы, намекни,  - жалобно проскулил он. – Анфисочка,  девочка моя, прости меня, но честное слово, я  не знаю, в чём виноват перед тобой?
Она смотрела в распахнутое окно и слёзы обиды закапали по щеке. Иван Фелимонович вовсе растерялся.
 Он встал с постели и подошёл к жене. Сел на подоконник. Она тихо плакала.
   - Ты забыл какой сегодня день, - горько произнесла она.
   - Почему забыл? Пятница.
   - Я знаю, что пятница, а какое число?
   - Двадцатое сентября.
   - Не двадцатое, а двадцать первое, - поправила она мужа  - Сорок лет назад, в этот день мы поженились, … а ты забыл. Первый раз за сорок лет, забыл.
Он закрыл лицо руками и тихонько засмеялся.
   - И он ещё смеётся! – Анфиса Георгиевна с силой захлопнула окно, чуть не уронив супруга на пол. Он продолжал тихо вздрагивать.
" Теперь он плачет, - подумала она, - пусть ему будет стыдно, как мне – больно".
Иван Фелимонович встал и неслышно выскользнул из спальни. Анфиса Георгиевна лежала в постели и думала о том, что мужа долго нет, "как бы ему не стало плохо, я себе потом этого не прощу", - пронеслось тревогой в голове. Неожиданно, до её слуха донеслась  красивая, тихая мелодия. Она звучала в ночи, содрогаясь от нежности, переливаясь в свете звёзд, завораживая и околдовывая. Анфиса Георгиевна встала с постели, накинула на круглые, оголённые плечи лёгкий халатик и на цыпочках вышла из спальни. В гостиной мерцая, подрагивал свет.
   - Что с люстрой, Ванюша? Ты где? – взволнованно спросила она, заходя в комнату.
На огромном, чёрном рояле горели свечи, в ведёрке со льдом остывало шампанское, рядом - два высоких бокала, ковёр был усыпан лепестками роз. Иван Фелимонович играл. Его глаза были закрыты, из-под длинных пальцев, ласкающих чёрно-белые клавиши, оживала чудесная, волнующая воображение и слух  мелодия, наполняя любовью, страстью, волшебством всё к чему она прикасалась. Анфиса Георгиевна застыла в дверях, поражённая увиденным. На мгновение она перестала дышать, видеть и слышать. Происходило что-то невероятное.
   - Что это? – прошептала она.
Он не услышал её вопроса, просто почувствовал её присутствие.
   - Я посвятил это тебе, - произнёс он.
   - Ты написал для меня эту волшебную музыку? -  переспросила  она, не веря ушам.
   - Я посвятил свой ноктюрн, самой прекрасной женщине на свете, которую бог мне позволил любить и назвал его твоим именем, " Посвящается Анфисе".
   - По какому случаю всё это? – она не находила слов. Её босые ноги ступали по ковру из красных, белых, розовых лепестков роз. Она подошла к мужу и обняла его.
   - Так что всё это значит?
   - Всё это для тебя. Свечи, шампанское, ночь, музыка и моя любовь.
Он перестал играть и посмотрел на часы. Когда он встал, она ахнула. На нём был надет чёрный, концертный фрак. Иван Фелимонович открыл шампанское и наполнил бокалы. Элегантным движением руки, подал жене один из них. Часы на стене пробили полночь. После двенадцатого удара он поднёс к её бокалу свой. Хрустальный звон пронёсся по комнате, пропев свою мелодию.
   - Анфиса Георгиевна, любимая, я поздравляю вас сорокалетием нашей супружеской жизни. Вы для меня, ты для меня - самая любимая, сама желанная женщина, моя спасительница, моё вдохновение, мать наших детей, сама жизнь и моя головная боль, - он засмеялся и прижал супругу к себе, припав к её губам в долгом поцелуе. - Всё что произошло сейчас в ночи, должно было случиться завтра, ранним, солнечным утром, - произнёс он. – Ты должна была пробудиться от звуков музыки, идти босыми ногами по ковру из лепестков, ко мне, в утренних лучах солнца. Но так, даже, лучше.
   - Что лучше?
   - Что ты всё перепутала.
   - Что я перепутала, объясни? – попросила Анфиса Георгиевна.
   - Числа. Ты перепутала числа. Это сегодня день нашей свадьбы, двадцать первое сентября.
   - Как же так?! – растерялась супруга. – Как я могла так ошибиться? Тебя обидела, обозвала. Прости меня, дуру старую.
   - Тсс-с. Не смей так говорить о себе. Насчёт дуры - спорить не буду, тебе видней, а на счёт  старой -  в корне не согласен.
И они рассмеялись звонко, задорно, молодо.
    Уже вставало солнце, а из открытых окон квартиры на первом этаже, лилась музыка, которая неслась из ночи к рассвету, от холодного мерцания звёзд, к тёплым лучам пробуждающегося, нового, солнечного дня.