Синий глаз зимы

 
 
   Когда Алику хотелось почувствовать себя абсолютно счастливым, он вспоминал небольшую выставку ленинградских художников в фойе кинотеатра "Титан", которую зрители посещали перед киносеансом, - как правило, чтобы только убить время. Одна из картин - "Зимние сумерки" - буквально заворожила его: опушка заснеженного леса, островок чахлых березок в окружении непроходимых сугробов... Сугробы - не белые, не серые, не голубые, а именно - "сумеречные", настолько точно художнику удалось поймать цвет... И такая жила в этих сумерках великая тишина, такой покой и умиротворение, такая безбрежная даль долгой и многообещающей жизни, что сами собой наворачивались слёзы, а по коже стремительно бежали мурашки безудержного восторга!
   Однажды он рассказал Лере об этом пейзаже; сбиваясь и путаясь, он очень старался донести до неё все свои эмоции, но потом сообразил, что увиденное невозможно описать. Лера слушала его рассеянно, несколько раз даже наморщила лоб, попытавшись всё-таки представить волшебную картину: всё тщетно! И тогда он задумал свой проект: подарить ей эти сумерки - самое ценное и сокровенное, что есть у него в жизни. Конечно, картину неизвестного художника из кинотеатра "Титан" ему уже нигде не отыскать, но почему бы самому не попробовать запечатлеть тайну зимних сумерек? Идея эта настолько захватила его, что в нетерпении он принялся считать дни до наступления студенческих каникул. Именно в каникулы, дома, где лежала без дела его фотоаппаратура, он мог осуществить свой замысел.
   Алик сразу решил для себя, где будет снимать: в долине Медео, где быстрая Алматинка зимой замедляла свой бег, прячась под сугробами и тонкой коркой льда, зияющего местами черными прорешинами. Собираясь в дорогу, а потом усаживаясь в кресло алма-атинского самолёта, он больше ни о чем не думал, - только о том, какой выберет объектив, плёнку, как будет дожидаться нужного освещения...
 
   На его счастье, погода не подвела: снег в долине Медео лежал роскошными сугробами, Алматинка, как и ожидалось, сонно журчала сквозь редкие промоины. Сорокаметровые ели на склонах ущелья охраняли звенящую, космическую тишину... Алик дождался, когда солнце скроется за западным склоном, сумерки в горах сгущались стремительно, надо было торопиться. И вот метрах в тридцати от берега он заметил почти круглую глубокую полынью, черно-синяя вода в ней стояла, словно в омуте, контрастируя с крупнозернистым снегом. Алик быстро сменил объектив на длиннофокусный, пробежал несколько метров по берегу, выбирая нужную точку...
   - Ух, успел! - радостно воскликнул он, наблюдая, как спустя несколько мгновений сумерки превращали объект съёмки в плоскую тёмно-серую картинку.
   Проявив поздним вечером плёнку, Алик задрожал от предвкушения большой удачи: на негативе полынья переливалась всей гаммой оттенков лимонного цвета, обещавших обернуться на отпечатке глубокой спектрограммой синего. Той же ночью он лихорадочно приступил к своему священнодействию. Проявляя в тёмно-зелёной полутьме лист за листом, Алик восхищенно наблюдал, как полынья наливалась синью, всё больше и больше напоминая огромный глаз загадочного существа, пронзительно и тоскливо взиравшего на мир из глубокого снежного колодца...
   - Да ведь это глаз! Глаз зимы! - осенило Алика.
   Оставив уже под утро отпечатки в растворе формалина, он обессилено свалился в постель, и снилась ему в тот день всё та же ледяная синева без конца и без края...
   После глянцевания изображение на отпечатках стало казаться ещё глубже и загадочнее. Синий глаз производил просто гипнотический эффект! С замиранием сердца Алик предвкушал, как подарит свою работу Лере... Он долго думал над дарственной надписью, пока не остановился на варианте: "Маргарите от Мастера. Зима, II тысячелетие н.э." В Алма-Ате его больше ничто не задерживало, он рвался назад, в Питер, в нетерпении он звонил Лере по межгороду.
   - Я болею, - слабым голосом сообщала она. - Противный, почему ты не звонил целых два дня?
   - Я искал для тебя лекарство, - не веря своему счастью (Лера ждала его звонка!), начал фантазировать Алик, - я нашел его высоко в горах, скоро привезу!
   - Привези мне лучше цветок, - грустно попросила она, - только какой-нибудь необычный, чтобы стоял долго-долго и не высыхал...
   - Да-да, конечно, - совсем уже теряя голову, обещал Алик: он сразу вспомнил о новом магазине экзотических кактусов на Литейном.
 
   Лера лежала в постели, накрывшись атласным одеялом до подбородка. Её огромные глаза-вишни горели и смотрели с мольбой.
   - Проклятая температура, она держится четвёртый день! - раздраженно воскликнула она. - Что ты мне принёс? - не меняя интонации, спросила тут же.
   Алик вынул из-за пазухи своё зелёное чудо, расчесал слипшиеся ворсинки.
   - Ой, какая прелесть: кактусёнок! - обрадовалась Лера. - Я таких пушистых никогда не видела! Он будет жить у меня на тумбочке!
   - У меня есть ещё кое-что для тебя, - тоном заговорщика произнёс Алик, доставая из сумки глянцевый фотосвиток. - Это глаз горного демона, теперь он - твой!
   - Ой, он и в самом деле смотрит! - испугано отпрянула Лера, взяв отпечаток в руки. - Какой странный снимок! Он меня пугает... Хотя сделано здорово, ты - молодец!
   - Я сделал этот снимок только для тебя, я хотел подарить тебе зимние сумерки, а получилось, что подарил студеный глаз зимы...
   - Надо будет показать папе, когда он приедет, - вслух размышляла Лера, - он тоже одно время увлекался фотографией, - печатал по ночам в ванной комнате...
   - Спасибо, Алик, ты - настоящий друг! - сказала она. - Разбавил сегодня моё хворое одиночество!
   - Я - не друг, я тебе уже много раз говорил... - сглотнув комок обиды, тихо произнёс Алик.
   - Странный ты, неужели тебя больше устроит роль моего врага? Ведь третьего - не дано!
   - Почему не дано? - упрямо вопрошал он. - Всё еще может быть, мы не можем знать, как обернётся наше будущее...
   - Нет, Алик, - устало вздохнув, молвила Лера, - нам никогда не быть вместе, и чем быстрее ты сам это поймешь, тем лучше будет для тебя же...
 
   Опустошенный, поздним морозным вечером Алик возвращался в общежитие. Пустые трамваи протяжно и тоскливо скрежетали на поворотах, мелкий снег косой линейкой сыпал под фонарями, скользил рассыпчатой кашей под ногами у входа в метро. Ни о чем не думалось, ничего не хотелось, и никому не было до него дела в огромном каменном городе. Алик в который раз пытался трезво оценить ситуацию, найти выход из тупика, в котором оказался, но всё - пустое... Он знал, что стоит только Лере завтра появиться в институте, его затрясёт крупной дрожью и он будет счастлив любому ничтожному, скорее придуманному им самим, знаку внимания с её стороны. И он вновь будет напряженно искать следующий способ покорения своей неприступной вершины...
 
   Каждый вечер с замиранием сердца он подкрадывался (да-да, именно подкрадывался чуть ли не на цыпочках, боясь спугнуть удачу!) к телефону-автомату на лестничной площадке в общежитии. Частенько на телефоне кто-нибудь "висел", и тогда Алик вынужден был совершать несколько холостых рейсов по этажам и коридорам, пока желанная эбонитовая трубка не ложилась на рычаг бронированного аппарата.
   Проговаривая про себя цепь заклинаний, он набирал выученную назубок комбинацию цифр и ждал зуммера на другом конце провода. Один только безобидный факт, что Лера не отказывалась говорить с ним по телефону, каждодневно вселял в него сумасшедшую надежду.
   Разговор по телефону был для Алика своеобразным актом любви. Божественный голос-колокольчик Леры звенел, переливался, щекотал кожу у его пылающей щеки, его пересохшие губы ловили этот голосок, пробовали его на вкус, отвечали ему горячим чувственным шёпотом... Похоже, что и Леру увлекала эта игра, она забывала о своём запрете ему говорить на любовные темы, и вот ей самой уже не хотелось расставаться с трубкой, она просила его "рассказать что-нибудь ещё"... Воодушевленный, он начинал декламировать белым стихом, эффектно, играючи, перепрыгивал с темы на тему, и как змей-искуситель, постоянно подводил свою собеседницу к единственно возможному выводу: они созданы друг для друга, ему не жить без неё, а что же она?.. - Она непременно поймёт, что и он ей нужен, только позже, немного позже...
   Говорили они в среднем до полутора часов в один вечер, однажды установили рекорд: два часа двадцать минут. После каждого телефонного сеанса любви Алик ложился спать успокоенный и совершенно счастливый. Но наутро всё возвращалось на круги своя: в институте Лера здоровалась с ним небрежным кивком головы, никогда не заговаривала первой, а потом, между лекциями, даже не смотрела в его сторону. Однажды она раскрыла ему тайну этого парадокса. Лера призналась, что в её сознании Алик раздвоился: по телефону с ней как будто разговаривает один человек, а в институте она видит совсем другого - чужого, несимпатичного ей. Признание это ввергало его в отчаяние: он начинал ненавидеть своё тонкое лицо аскета, своё нескладное тело, прокуренные до желтизны пальцы...
   Но даже после этого злосчастного признания Алик не отступился: он решил добиваться очных встреч, чтобы разубедить Леру в её "заблуждении". В один из выходных дней он уговорил её позаниматься вдвоём в библиотеке, а потом, презрев скромность, напросился к ней домой на семейный обед. Лера с младшей сестрой Вероникой - родители их были в отъезде - наготовили столько, что Алик еле осилил все эти гигантские порции жареного мяса, картошки, салатов и т. п. Но чем плотнее он набивал свой желудок, тем тяжелее становилось у него на душе: он чувствовал себя в обществе сестер чужим, ему абсолютно не о чем было с ними разговаривать! А Лера даже не пыталась втянуть его в общий разговор.
   Присутствие сестры сковывало ее, но не потому, что она не желала раскрывать свои чувства при ней, а потому, что ей вообще не хотелось, чтобы сестра воспринимала их отношения, как "роман". Болтовня сестёр-подружек крутилась в основном вокруг каких-то знакомых, о том, кто из них и что приобрёл, кто и что кому-то сказал и каким тоном... - Пустой обывательский трёп из "материального" мира, одним словом! Он просто не узнавал "свою Леру"! А знал ли он её вообще?
   Прощаясь с Лерой в прихожей после этого обеда, Алик увидел в её глазах лишь пустоту, равнодушие и усталость. Казалось, другого желания, кроме как побыстрее расстаться с ним, у неё в ту минуту не было...
 
   Весь следующий день Алик пытал себя вопросом: звонить ли ей сегодня, или, может, дать ей отдохнуть от него, "не перекармливать"? Решил всё-таки звонить: терпеть не было сил. К удивлению его, Лера отозвалась вполне благосклонно, вчерашнего тягостного обеда как будто не было. И тут воспрявшего духом Алика понесло! Он позволил себе в этот вечер самые рискованные, самые рвущие душу признания. Семь бед - один ответ! И странно: Лера почти не сопротивлялась, она подавленно молчала, лишь изредка слабо протестуя.
   - Когда моё воображение рисует тебя обнаженной, стоящей под душем, у меня останавливается сердце, - заговорил он о своей страсти открыто, переходя границы дозволенного. - Я боготворю каждую клеточку твоего несравненного тела, я вижу сквозь кожные покровы, как пульсирует твоя кровь, как живут и дышат твои органы: печень, лёгкие, почки... Я хочу считать позвонки на твоей спине, повторять очертания твоих лопаток, ключиц, коленок...
   - Ну что ты глупости говоришь! - нерешительно прервала его Лера. - Не хочу быть живым пособием по анатомии!
   - Я сейчас к тебе приеду! - настаивал Алик. - Разреши мне к тебе приехать!
   - Хорошо, приезжай, вымогатель несчастный! - снисходительно усмехнувшись, согласилась она после небольшой паузы.
 
   Алик приехал ровно через час, и этот вечер стал лучшим вечером в истории их странных взаимоотношений. Алик сел за пианино и, не умея совершенно играть, стал вдохновенно импровизировать...
   - Здорово! Я так не умею, - с некоторой завистью произнесла Лера, за плечами которой остались семь лет музыкальной школы.
   Потом Лера показывала своих мышей: коллекцию разновеликих и разномастных мягких игрушек. У всех мышей были собственные имена и свой неповторимый аромат. "Мамины духи на них выливала!" - призналась Лера. Потом они валялись на полу в полной темноте, выводя на потолке лучом от фонарика свои автографы...
   Странное дело: после столь пылких любовных признаний накануне по телефону, ему совсем не хотелось физической близости с Лерой! После их полудетских наивных забав такой эпилог казался ему даже противоестественным... Поднявшись с пола, Лера взобралась с ногами на диван, плотно прижала колени к груди, простодушно и доверчиво выставив напоказ раздвоенный пирожок своего девичества под тонким, в обтяжку, трико... Но и тут Алик не взорвался, вожделение его спало крепким сном, в своей подруге он видел в этот момент только младшую сестру.
   - Никто меня не понимает! - обиженно надув губы, вдруг воскликнула Лера. - Только мышки мои живут со мной душа в душу! Милые серые грызуны!
   - Разве мы плохо провели вечер? - недоуменно и обиженно спросил Алик.
   - Какой же это вечер? - грустно переспросила она. - Собрал всю пыль и мусор с моего ковра!
   - На тебе мусора не меньше, - возразил Алик.
   - Это - мой мусор, моя пыль... А ты - здесь го-о-ость... - протяжно и задумчиво произнесла Лера.
   Кажется, Алику удалось в эту минуту увидеть, зафиксировать Леру такой, какая она была на самом деле: эгоцентричной, капризной, подверженной приступам меланхолии... "Но я всё равно люблю её, я люблю её несмотря ни на что! - убеждал себя Алик. - Она - ещё полуребёнок, большая путаница, но я разгадаю её ребус!"
   - Я принесу тебе завтра в институт "Над пропастью во ржи" Сэлинджера, я ведь давно обещал тебе... - стараясь растормошить её, пообещал Алик.
   - Приноси, - равнодушно ответила она. - Название красивое...
 
   Потрёпанный, в мягкой обложке, бестселлер Сэлинджера читался на следующий день в перерывах между лекциями Лерой, её подругой Оксаной и вездесущей любопытной Таней Кислицыной - худой, некрасивой девушкой "с причудами". Алик ревниво и внимательно наблюдал за Лерой: какую реакцию вызовет у неё его любимый роман? Он искренне надеялся, что книга эта раскроет, наконец, любимой девушке глаза, и ей легче будет понять его мятущуюся, восприимчивую душу...
   После занятий Алик с нетерпением ждал Леру у гардероба, ему хотелось проводить её до дома, расспросить о книге, услышать её мнение. Ждать пришлось долго, а когда Лера появилась, она гневно взглянула на него и, возвращая книгу, резко бросила на ходу:
   - Как ты мог дать мне такое? - Гадкий натурализм и сплошные непристойности!
   Ошеломлённый Алик остался стоять на месте, после Леры в гардероб зашла Таня Кислицына, красноречиво посмотрела ему в глаза. И вот, во взгляде этой прыщавой дурнушки он нашел отклик и понимание, которого не дождался от своей Леры!
   Лера быстро накинула свою ярко-лиловую курточку и, не прощаясь, выпорхнула из гардеробной, а Таня после её ухода с гримасой укоризны покрутила пальцем у виска и громко прошептала:
   - Думай, кому и что даёшь читать!
 
   А в институтском дворе горячее весеннее солнце растапливало почерневшие снежные шапки на крышах крылец и пристроек, талая вода с весёлым журчанием устремлялась вниз по водостокам и извилистым каньонам в метровой толще льда. Суровая и грозная зима стремительно и неумолимо теряла силу...