Моя знакомая и коллега Елена Ивановна почти 40 лет отработала учителем начальных классов. Выйдя на пенсию, обнаружила, что существовать на эту самую пенсию не может. И устроилась на почту, почтальоном. Отнеслись к ней человечно – ей уже под 60 – дали самый лёгкий участок, где почти нет больших домов.
Однако нагрузка на этом участке очень даже нелёгкая.
Поначалу Елена Ивановна ещё продолжала читать педагогические книги (она была хорошей учительницей, любила детей), но скоро перестала: не стало времени и сил. Весь световой день теперь уходит на работу. Случается, часть корреспонденции приходится относить и в воскресенье: иначе не успеть. Тогда и выходного у неё нет.
Елену Ивановну на почте ценят: она добросовестная, а людей не хватает. Работают, в основном, пожилые женщины, которым некуда больше идти.
Как-то я зашёл на почту к Елене Ивановне, принёс ей свою новую книгу. Раньше она всегда интересовалась тем, что я пишу. Не видел я её давно, выглядела она усталой и какой-то потухшей. А раньше, когда работала в школе, всегда была оживлённой, энергичной, с улыбкой. С ней было интересно обсуждать педагогические проблемы. Но на этот раз она не поддержала разговор на эту тему. Заговорила о насущном.
Она очень устаёт, уже несколько раз собиралась уйти, но ей нужны дорогие лекарства: на пенсию их не купить. Живёт она с собакой, тоже уже старой. Собаке много чего нужно: лекарства, витамины, осмотры ветеринара. Бросить работу страшно, никуда больше её не возьмут. В то же время работа усугубляет её болезни.
Услышав беседу на волнующую тему, подошли ещё две сотрудницы: одна – из отдела доставки, другая – зам. начальника. Обе стали уверять, что скоро всё изменится. Корреспонденции станет меньше, работать - легче.
Я поинтересовался, каким это образом станет меньше корреспонденции. По щучьему веленью, что ли? «Люди меньше писем пишут, пользуются электронной почтой,» - сказала сотрудница из отдела доставки. «Руководство что-нибудь должно сделать. Ясно же, что так работать невозможно: мы тут передохнем просто все!» - заверила зам. начальника, довольно молодая энергичная дама. Впрочем, и у неё, как у всех здесь, вид усталый, даже измученный.
Что именно придумает «руководство», которое и довело Почту России до такого состояния, я спрашивать не стал. Понятно, - сами затурканные рабы ничего не придумают: нет ни сил, ни креатива, ни веры в себя. Значит, придумывать должно сытое и умное начальство – всё логично.
Дарья Эдуардовна – мой лечащий врач-терапевт. Работает она, правда, совсем не на том участке, где я живу. Я сам к ней попросился, и она согласилась меня лечить. Хотя сейчас она обслуживает два участка. Уж не знаю, почему: заболел, может, кто-то.
Что это такое – работать на двух участках, нам, не медикам, понять трудно. Я просто опишу, как начался приём у Дарьи Эдуардовны.
Талон у меня был на 8 часов, когда и начинается приём. Я подошёл пораньше: Дарья Эдуардовна была уже в кабинете, разговаривала с больной. Судя по голосу, больная была в истерическом состоянии, доктор её пыталась успокоить. Продолжалось это долго. Подходили больные, занимали очередь. У одной талон на 8-10, у другой – на 8-20, у третьей – тоже на 8-20! Потом Дарья Эдуардовна куда-то надолго вышла, оставив больную в кабинете. Ходит она всегда очень быстро, почти бежит. Дарья Эдуардовна - молодая женщина, небольшого роста, хрупкая, как совсем юная девушка. Она всегда в медицинской маске: видимо, сама не отличается железным здоровьем, боится заразиться от больных – а, может, боится их заразить: врачи у нас часто работают полубольными.
К тому времени, когда приём реально начался, очередь, уже не помещавшаяся на топчанах под дверью кабинета, недовольно гудела, как рассерженный пчелиный рой. Наконец, я зашёл в кабинет.
Дарья Эдуардовна – хороший врач. Она умная, внимательная и предупредительная. Несмотря на маску, симпатичная: голос, например, у неё приятный. И всё-таки, сидя напротив неё на стуле и отвечая на вопросы, вместе с уважением я испытывал к ней и сострадание. Говорит она так же, как ходит: страшно быстро – скороговоркой. Ещё года 2 назад я за ней этого не замечал: это, видимо, результат регулярной стахановской работы на двух участках в условиях постоянного жёсткого цейтнота. Поразило меня, как она пишет: никогда в жизни не видел такой скорописи. Я даже просто водить ручкой по бумаге – драчкать, как делают малые дети - в таком темпе не смог бы. А писать ей приходится много.
Она совсем молодая, ей, может быть, лет около 30-ти, - но уже выглядит утомлённой.
И странно: эти полудеклассированные почтальонши, пожилые, замученные каторжной работой, – и эта просвещённая, образованная молодая женщина, специалист высокой квалификации, – вызывают одно и то же чувство – жалость.
Какая, впрочем, разница, сколько рабам лет и есть ли у них высшее образование?
Честно говоря, вертелся у меня на языке вопрос: не собирается ли дружный трудовой коллектив поликлиники присоединиться к итальянской забастовке удмуртских врачей? Но я его так и не задал.
Нет, вряд ли они на это способны. Будут молчать и терпеть, даже если и на трёх участках придётся пахать за те же деньги.
В то же время все мои знакомые врачи – а их немало – страшно недовольны, жаждут перемен, говорят о том, что так жить и работать невозможно. Оборудование устарело, работать приходится на износ, постоянно перерабатывать – а никто за это не платит. Инструкции, согласно которым на осмотр больного даётся 20 мин, не соблюдаются и соблюдать их невозможно.
Однако бастует одна Удмуртия, где вряд ли хуже, чем везде. И то – забастовка итальянская. А это не забастовка вовсе. Врачи работают – но строго по инструкциям: от сих до сих. Не более 8 часов в день, по 20 минут на больного – и пр. Есть большие сомнения в том, что такая «забастовка» кого-то очень испугает.
Но что же вся остальная медицинская Россия? Молчит и терпит. И ждёт перемен.
Недавно разговорились мы в школе с учительницей, которая работает с младшей сестрой одной моей ученицы, - очень трудной девочкой. Учительница молодая, миловидная, но… мне просто уже неудобно это писать – выглядит усталой.
Я пытался ей объяснить, что ученица её остро недополучает в семье тепла и внимания, и хорошо бы ей, её учителю, отнестись к девочке по-матерински.
Почему-то мои слова вызвали у моей собеседницы раздражение. «У меня своя дочь растёт. Вы уж извините. Болеет и болеет. Ей нужно в санаторий, а путёвку не дают. Нас бы кто пожалел. Уж извините».
Я хотел сказать, что, конечно, я и её, и её дочь тоже жалею – но почему-то не сказал. И, конечно, не спросил, а собирается ли она как-то бороться за свои права и права своей дочери. Бог терпел и нам велел.
Между тем, большинство разговоров в учительских – я опять повторяюсь, но что же делать?! – про грядущие изменения. Конечно, так жить и работать невозможно, должно стать лучше, обязательно должно. Зарплату повысят, нагрузку понизят. Станет лучше.
Все основные социальные институты в России: здравоохранение, образование и пр. – существуют за счёт рабского труда.
При этом над всей Россией дует ветер перемен! Не ветер – ураган, самум, тайфун, цунами просто какое-то.
Все недовольны! Все жаждут изменений!
И никто ничего не делает.
А что, если это так всегда было?
«Над Москвой, над городами, над сотнями уездов, раскинутых по необъятной земле, кисли столетние сумерки – нищета, холопство, бездолье. Мужик с поротой задницей ковырял кое-как постылую землю. Посадский человек от нестерпимых даней и поборов выл на холодном дворе. Стонало мелкое купечество. Худел мелкопоместный дворянин. Истощалась земля: урожай сам три — слава тебе, господи. Кряхтели даже бояре и именитые купцы. … Что за Россия, заклятая страна, — когда же ты с места сдвинешься?»
Это из романа А.Н.Толстого «Петр Первый».
Интересно поставил вопрос Алексей Николаевич, правда? Как-то вот сама собой должна Россия с места сдвинуться. Но чего-то не сдвигается – аж до сих пор. Чего это с ней?
А вы представьте себе такую ситуацию.
Вот пришёл человек – русский, допустим, а хоть бы и какой другой нации – к себе домой. Пришёл, прошёлся по дому. Видит: обои грязные, отстали от стен. Непорядок, нечистота. Мусор не вынесен, воняет. В кухне – гора грязной посуды. Слив в туалете забило, не проходит вода: там тоже вонь стоит.
Что же делает русский человек? Натурально, жаждет перемен! То есть – обсуждает необходимость этих самых перемен со своей женой, только что вернувшейся из магазина с парой бутылок водки и закуской. Звонит приятелю – и опять же обсуждает. Потом просто садится и думает, мучительно и долго: «Ну что же делать? Что?! Так дальше жить не-воз-мо-жно!»
Но мусор при этом не выносит. Сантехника не вызывает. Покупать обои не идёт. И вообще ничего не делает.
Понятно, такое поведение в собственной квартире для подавляющего большинства россиян нехарактерно. Но что такое наша страна – как не наша большая квартира? И кто же должен наводить в ней порядок, если не мы сами?
Однако для этого нужно принять на себя ответственность, признать себя Хозяевами своей страны – отказавшись от столь милых сердцу каждого раба безответственности и беззаботности.
Ведь рабом быть хорошо, и русские люди очень любят быть рабами. Раб ничего сам не решает и ни за что не отвечает – даже за собственную жизнь. А это же прекрасно!
Как отказаться от этого? Нет, не хотим! Будем ждать и терпеть.
И вот так получается, что уже несколько столетий жители России всё недовольны, всё жаждут и жаждут перемен – а Россия-матушка, между тем, нисколько не меняется. Удивительным образом в ней законсервировались те же отношения, те же ценности и нормы поведения, те же порядки (в смысле – беспорядки), что и 300, и даже 500 лет тому назад.
«Когда же ты с места сдвинешься?» Да, по-видимому, тогда, когда мы её сдвинем, коль скоро именно мы её населяем.
Либо надо, как встарь, кидать клич: «Земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет, поэтому придите и княжьте нами!» Кого бы на этот раз пригласить? А то бывшие варяги уж больно цивилизованными стали: к нам не пойдут. Может, китайцев? Пущай нами управляют, раз мы сами ну ни в какую не могём.
Если же говорить серьёзно, то рабство, как известно, развращает и рабов, и рабовладельцев. Зачем думать об улучшении условий труда рабов? Они же рабы: всё покорно стерпят. А рабам чего беспокоиться? За них думает начальство. Их дело маленькое: слушаться, ждать и терпеть.
Так вечная русская жажда перемен оборачивается многовековой «стабильностью», такой ужасно стабильной, - как на кладбище. Чем больше жаждет перемен русский человек, тем меньше шансов на подлинные перемены. Потому что в русском представлении что-то менять должен кто угодно – но не я сам. Моя хата с краю. Я счастливый раб!
Многим, наверное, известна максима, приписываемая древнееврейскому мудрецу Гилелю и, в значительной мере, положенная в основу так называемой иудео-христианской (то бишь – европейской) культуры: «Если ты не стоишь за себя, кто встанет за тебя? Если ты только за себя, зачем ты? Если не сейчас, то когда?»
На эти сакраментальные вопросы рабы всегда отвечают так: «Пусть кто угодно, но только не я! Пусть другие, а мне не до того: своих проблем хватает! Пусть когда угодно, потом, когда-нибудь – но только не сейчас!»
Вот это и называется – «стабильность». В смысле – «кисли столетние сумерки», и пр, и т.п.
А ведь как хорошо было бы жить в России, если бы её не населяли рабы!
Какая богатейшая страна, какая природа. Талантливейший и умнейший народ. Я педагог, работаю всю жизнь с русскими детьми: как много среди них исключительно умных, одарённых, интересных людей – просто поразительно! Как много красивых!
Но увы.
Бог терпел – и нам велел.