Гонам – 3
Эта глава – продолжение «Затерянных следов» и должна бы помещаться там. Но по хронологии сутамских путешествий, вместивших в себя шестилетний разрыв с тунгирским и шантарским полевыми сезонами, она всё же стоит особняком.
Шесть лет не давал мне покоя оставшийся необследованым участок Сутама в семи километрах выше устья…
Из СМИ стало известно, что к Эльгинскому месторождению угля, разведанному вблизи озера Большое Токо, прокладывают железную дорогу. Почему-то я посчитал, что тянут её вдоль Станового хребта от АЯМа. Это означало, что к верховьям Сутама можно подобраться на рабочем паровозе. Вариант очень привлекательный, прямо-таки «пижамный».
Поздней августовской ночью 2002 года пассажирский поезд Хабаровск-Нерюнгри остановился в посёлке Нагорном, расположенном на седловине Станового хребта в Якутии. И сразу выяснилось, что магистраль к Эльге прокладывают не с АЯМа, а с БАМа, из Амурской области. К тому же, далеко в стороне от Сутама, да и проложили пока очень мало. Таким образом, «пижамный» вариант отпал. Но не беда, из Нагорного к верховьям Гонама тянется старательская автотрасса; добраться к месту поиска стоянки отряда Пояркова можно и по Гонаму.
Со станции я укатил утром на загруженным «под завязку» соляркой КрАЗе-наливнике. Несколько часов мы ехали вдоль искорёженной старателями долины Тимптона. И повсюду виднелись безжизненные отвалы, мутная вода, ржавые остатки сломанной техники.
Таёжная пустыня, навевающая невесёлые думы. Всё меньше остаётся нетронутых мест, всё сильнее насилуем мы землю, проповедуя любовь. Хотя любим исключительно самих себя. А ведь планета наша – это живая Мать-Земля. Мне кажется, что она чувствует, как с неё сдирают кожу, и страдает. Однажды терпение её лопнет, и залечит она раны свои очередным всемирным потопом. Мы понимаем это, но разум пленён холодным металлом, и потому правит нами бес, хотя слепил человека вроде бы и не он. Минувшие тысячелетия так и не сделали нас мудрыми. Мудрость наша глупа, а глупость велика.
Со старателями мне повезло: один подвёз, другой переправил через Тимптон, третий накормил обедом, а начальник Гонамского участка и подвёз, и даже приютил на ночлег. Попарившись в артельской бане и отлично выспавшись, следующим утром я попрощался с золотодобытчиками на берегу непривычно узкого Гонама и, распираемый предчувствием вольной жизни, начал готовиться к сплаву.
Хотя сплав вызывал опасение из-за малых размеров надувной лодочки – по-другому и не назовёшь: грузоподъёмность всего 100 кило¬граммов, передний край её заужен, объёмный рюкзак с трудом вмещался между надувными бортами, и, сидя на нём, едва можно было втиснуть ноги в оставшееся пространство. А хуже всего – неустойчивость надувашки. Впрочем, всегда и везде приходится выбирать: быть или не быть, иметь или не иметь… Можно иметь большую лодку, но тогда нужно таскать не двухкилограммовый свёрток, почти не занимающий места в рюкзаке, а объёмный тюк весом в 5-10 раз больше.
И действительно, когда я взгромоздился поверх рюкзака, то едва не перевернулся. Однако спокойное течение помогло довольно быстро приноровиться к крохотному ковчегу. Как только опасность оверкиля миновала, меня переполнила радость единения с Природой. И полетели приветствия навстречу белым облакам, синим Небесам, девственной тайге и даже мутной речке. Невольно вспомнились слова знаменитого гольда Дерсу о том, что деревья, трава, дождь, тучи, звери, птицы… – это «тоже люди».
Всё сложилось как нельзя лучше. Быстро, без физических усилий добрался к верховьям реки; прекратился ливший четверо суток дождь, пригрело солнце; поднялся уровень воды в русле, превратив его в полноводную сплавную реку. Если б я выехал из Владивостока неделей раньше, то сплав оказался бы проблематичным из-за недостатка воды. А ведь перед отъездом и вправду было немало тревоги: очень уж мрачны были сообщения по ТВ о засушливом лете в Якутии, о чуть ли не повсеместных таёжных пожарах. На деле же вышло всё наоборот. Тайга стоит умытая, прозрачная. Дымом пожаров и не пахнет. И в первый же день сплава от механизированных артелей не осталось ни слуха, ни духа.
Но пить из реки нельзя, на ночлег приходиться останавливаться в неудобных местах, лишь бы рядом была питьевая вода. Иногда в газетах пишут, что через полвека главной ценностью нашей планеты будет не нефть или газ, а пресная вода. Очень похоже на правду.
Когда-то в верховье Гонама водились таймени, ленки, хариусы, сиги… А теперь водятся золотодобывающие артели. И верховье Гонама уже не река с прозрачной водой, а сточная канава. Вода здесь безжизненна и напоминает жидкий глиняный кисель, над которым висит устойчивый запах тины. К счастью, постепенно ожили речные берега. Первым выбежал на галечную косу одинокий волк и, прячась за коряжину, долго наблюдал за проплывающей по реке невидалью. Чуть позже захлопал крыльями глухарь, пролетели утки, взлетел со старицы выводок гусей.
Целыми днями жарило солнце. Лицо, шея и кисти рук обгорели и припухли. Всё-таки городской человек далёк от природы и создание изнеженное: дождь – плохо, холод – плохо, жара – плохо. Годится только для курортов. «Каждая погода благодать…», когда рядом уютная квартира. Но это, так, к слову. Беспокоило другое. Уровень воды стремительно падал. Маловодность реки грозила обнажёнными камнями в русле, особенно на предстоящем многокилометровом каскаде Солокитских перекатов. И словно для тренировки на одном из быстрых участков реки лодка ткнулась в подводный камень рядом с берегом, накренилась, и я свалился в воду. Настроение упало: стало ясно, что сплав будет непростым.
В избе у Гувилгры пристрелял наконец-то новое ружьё. Пуля летит хорошо, а дробь – так себе. Но меня вполне удовлетворяет.
Встретился крупный медведь. Двигался он удивительно легко, будто и не весил двух-трёх центнеров. Меня не заметил, и только повертел головой, поймав слабый запах, когда лодку унесло уже вниз по течению. Ещё через день другой топтыга почуял меня метров за двести. Сиганул на обрыв, сорвался, потом, чуть в стороне, с разбега вскарабкался на него и скрылся в лесу.
Незадолго до ручья Двойник неожиданно оказалось много коротких перекатов. Проходил их с единственной мыслью: «Только бы не налететь на камень». Поэтому выбирал самые мощные струи. Лодчонку заливало, но как только перекат оставался позади, становилось легко, как после экзамена. От «сдачи экзаменов» устал, как студент-недоучка. Подмокли продукты и – хуже всего – лодка начала травить воздух.
Пока добрался до Солокитских перекатов, уровень реки сильно снизился. К пенным гребням в начале каскада я долго прицеливался, взвешивал: плыть или обносить. «В прошлый раз удалось проскочить каскад, не вылезая из лодки, – вспоминалась экспедиция шестилетней давности. – Но тогда лодка была солидней и река полноводней… В конце концов, обносить – это трата сил и времени, а плыть – это и быстрее, и легче». Я разулся, тщательно всё увязал (кроме кружки для вычерпывания воды), с бьющимся сердцем помчался в перекат и лихо его проскочил. У второго переката остановился, чтобы только высмотреть удобный проход, уже не сомневаясь в том, как поступить. Третий перекат и вовсе проскочил сходу. «Ну и что с того, что заливает, зато скорость отменная», – думал я, приближаясь к четвёртому перепаду реки. В самом конце перепада виднелись поворот русла и гряда мощных валов, бьющих в береговые скалы. Русло по всей ширине бурлило на устрашающих глыбах. Нужно было срочно приставать к берегу. Тут-то и вмешался в ход событий низкий уровень воды: вблизи берега сплошь валуны, едва скрытые быстрым течением, – не пристать. Лодочку подхватил поток, и как я ни лавировал меж валунами, избежать кораблекрушения не удалось. В середине переката коварный камень сменил шаткое положение на критическое: я вывалился в бурный поток, а лодочка перевернулась. Плаванием стала управлять стихия. В первые секунды удалось перевернуть надувашку на «киль», и я попытался влезть на неё, одновременно стараясь поймать длинное байдарочное весло. Но тут опять столкновение, снова переворот, и лодка вдруг обмякла (потом выяснилось, что выскочила пробка). Всё смешалось: камни, волны, верх, низ… Натыкаясь на угловатые валуны, кувыркаясь в пене, крепко держась за лодку, я пролетел остаток грозного переката.
На глубоком плёсе проверил под перевёрнутой полуспущенной лодкой рюкзак и ружьё, и очень своевременно – оно тут же скользнуло в руку из ослабших завязок. Скованный мокрой одеждой, загребая свободной рукой, отбуксировал тонущий скарб к берегу и обессиленно выполз на песок. Выволок снаряжение, сбросил одежду и на ватных от слабости ногах бросился догонять уплывающее весло… Когда передряга осталась позади, я, держась за ушибленный бок и глядя на кровоточащие ступни, ужаснулся запоздалой мысли: «Только что чуть не утонуло ружьё, из-за неимения которого так долго откладывалась эта экспедиция!» И немного жалел утонувшую кружку, верой и правдой служившую мне не одну тысячу километров. Но потом, просушив на солнце одежду и снаряжение, успокоившись, я радовался, что оказался в воде без сапог, что экспедиция продолжается по намеченному плану. Был рад даже тому, что перевернулся на относительно коротком перекате. Если б это произошло на длинном, то рёбра и ноги пострадали бы намного сильнее, ружьё осталось бы на дне… В общем, урок не прошёл даром. Все опасные участки Солокитского каскада лодочка отдыхала. Хоть на это и ушёл лишний день.
Сопки накрыла дымка от дальних пожаров, сразу стало неуютно. С какой стороны тянуло – непонятно. Грёб с раннего утра до позднего вечера. Лодочку то и дело заливало на перекатах. Каждые полчаса поддувал в неё воздух (где травит, так и не нашёл). За двенадцать с половиной часов устал, как марафонец. Спешил до темноты доплыть к устью Ытымджи, надеялся встретить там старых знакомых Михаила и Зинаиду. Зря надеялся. В избушке давно никого не было. Через год-два не будет и самой избушки. Рухнет в реку, если кто-нибудь не переставит подальше от подмытого берега.
Дует с низовий реки, сильно болит правый бок, поэтому упираться против встречного ветра не хочется. И хоть до Сутама всего тридцать километров, остался побродить по окрестностям, вдруг оленеводы живут выше по Ытымдже. Но нет. Наверно, сменили пастбище и ушли из этих мест. Насобирал маслят, сварил грибной суп, наелся голубики, кислицы. Вода в Ытымдже, в отличие от Гонама, прозрачна как слеза.
Сутам – 4
Утром оставил в избушке записку Александровым и уплыл на Сутам. Причалив в устье, сразу же посмотрел на утёс, где соорудил крест семь лет назад. И не увидел его. «Семь лет не тот срок, чтобы дерево сгнило. Неужели свалило упавшей лесиной?» – огорчился я. Чтобы окончательно убедиться в предположении (с полкилометра не разобрать), поплыл к утёсу. Когда расстояние сократилось, с радостью увидел потускневшие от времени знакомые очертания…
Тело моё отвыкло от тяжёлого рюкзака. Всего-то семь километров почти идеальной, словно вымощенной валунами поймы, а подошвы горят, пот градом, в груди какая-то боль. Но главное – прибыл на место! Первый раз я тут прошёл восемь лет назад. И даже ночевал здесь в небольшой избушке, которая нынче обвалилась. Во второй главе упомянуто, что тогда мысль обследовать берег не воплотилась в действие. Сейчас в голову полезли всякие оправдания: «Ружьё утонуло, на безоружного медведи страху нагнали, продуктов не хватало… И вообще прошлые экспедиции были направлены на уточнение маршрута давнего похода, на обследование устьев Сутама и Нуяма…» Впрочем, оправдания появляются всегда, если что-то не так.
Готовясь к многодневному поиску, я тщательно обустроился, наготовил дров, поставил в реку 10-метровую сетку (сутамская вода, к счастью, оказалась намного чище гонамской). Но жизнь иногда шутит с нами: три полевых сезона искал я след первопроходцев, трижды проходил рядом, а в четвёртый раз, оказалось, разжёг костёр на том самом месте. А ведь и впрямь: чем отличается экспедиционник XVII века от современного? Неужели он выбрал бы менее удобное место для базировки? Наш выбор совпал. На поиск и обследование давней стоянки мне хватило одного дня.
Но экспедиции проводились не только в XVII веке. Поэтому разновременных следов оказалось здесь больше чем достаточно, вносивших путаницу в глазомерном определении того или иного объекта. Так, например, из разрушенной избы в несколько венцов размером 3,5 х 3,5 метра проросли лиственница и берёза возрастом около ста лет, а вблизи менее сохранившихся остатков других избушек (4,5 х 4,5 и 3,0 х 2,8), заметных лишь по замшелым нижним венцам, валяются батареи для рации. То есть без специального исследования останков построек сказать однозначно о времени их происхождения нельзя. Тут и кованые, и тянутые гвозди; остатки бани по-чёрному и пекарня с железной бочкой внутри; непонятные приспособления… Всё это интересно, но недостаточно для того, чтобы сказать: «Здесь разделился отряд первопроходцев». И поэтому, когда я наткнулся на торчащий из земли под углом примерно 30 градусов обработанный брус, сразу понял – он ТО, что надо. К сожалению, брус много лет назад был обрублен. И всё же очень походил на киль. Нижняя часть бруса закруглена и отшлифована, верхняя и боковые – частично разрушились, покрылись мхом. Соотношение поперечных размеров бруса – 3:2, и составляет 20-21 сантиметров (высота) и 13-14 сантиметров (ширина). В верхней части бруса на расстоянии 45 сантиметров имеются отверстия диаметром около 1 сантиметра. Вполне возможно, что в земле сохранились и элементы обшивки дощаника, но раскопать, чтобы убедиться в этом, было нечем.
Какая экспедиция забралась в такую глушь на крупном судне? Кому понадобилось вытаскивать его из реки?
Гонам – река бурная, в нижнем течении часто не имеет берегов и очень неудобна для проводки судов. Достаточно вспомнить, что поярковцы за пять недель поднялись вверх по реке всего на 250 километров (7 км в день). Но они были разведчиками – и этим всё сказано.
После тщательного изучения исторических актов, постановок экспедиционных экспериментов на маршруте первопроходцев и обнаруженного следа можно с уверенностью сказать: поярковский отряд выволок суда из Сутама в 7 километрах выше устья, на левый берег. Отсюда в зиму 1643-1644 годов, сменив судовой ход на нартовый, ушли 90 человек за Становой хребет, 10 из которых погибли в стычке, а 40 умерли от голода, не дожив до конца зимы.
Не совсем ясным остается вопрос по по¬воду зимовки людей, оставшихся с припасами. К сожалению, этот след найти не удалось.
Как всё просто с тем, что позади! Позади три с половиной сутамских сезона. Теперь путь домой. Можно сесть в лодочку и отправиться на север, в Чагду, к самолёту. Однако дождей не было уже две недели, воды в реке мало. Значит, течение на длинных плёсах слабое, перекаты, изобилующие камнями, придётся обносить, и сплав займёт в лучшем случае полмесяца. А если встречный ветер? Тогда полмесяца сиднем сидеть в крохотной, заливаемой волнами надувашке! А вдруг на севере пожары, дым? Тогда самолёта не дождаться. И потом, одно дело рисковать на перекатах, когда цель впереди. И совсем другое – если цель достигнута. Значит, нужно тащить рюкзак на юг, по пути первопроходцев, вверх по Сутаму, через Становой хребет, к Байкало-Амурской магистрали. А вдруг пойдут обложные дожди? Речные косы затопит паводком, и придётся продираться по зарослям, по сопкам. Тогда возвращение займёт сколько угодно времени… Как всё сложно с тем, что впереди!
И всё-таки вверх, на юг, к БАМу, к тепловозу. Поезд всепогоднее самолёта и ближе к дому. А заодно можно ещё раз поискать след зимовки вблизи Нуяма. Но если вдруг сильно задождит – поплыву вниз.
В сеть попалась небольшая лимба (природная помесь ленка с тайменем). И печально, и смешно – за две недели первая уха...
Идти хорошо, косы обширные, погода солнечная. Чтобы не парить ноги в болотниках, переобулся в кеды. Однако тяжёлый рюкзак, тонкие резиновые подошвы и неровные валуны заставили пойти на попятную: к вечеру набил болезненные мозоли и переобулся опять в сапоги, подложив в них по две стельки из плотной кошмы. На ночёвку влез в прибрежные кусты, чтобы спрятаться от холодного речного тягуна. Около полуночи, когда, отужинав глухарятиной, готовился спать, за ближним кустом раздалось громкое фыканье и скрежет сдвинутых голышей. «Медведь!» – тут же мелькнула догадка. Я рванулся к костру, готовясь схватить горящую головёшку, но зверь не появился. Видимо, наткнулся на стоянку неожиданно и, развернувшись, дал дёру. Вдогонку ему громко свистнул и разок пальнул вверх, честно предупредив о возможных неприятностях. Гром выстрела прокатился по долине, и наверняка взбодрил косолапого Правда, и у меня сонливость пропала.
Задымленность тайги увеличилась. Передвигаюсь медленно, от намозоленных ступней припадаю на обе ноги, да ещё икру потянул, оступившись. Не ходьба, а ковыляние. Часто переправляюсь с берега на берег, чтобы не лезть по прижимам. Незадолго до Аттугея увидел густой столб дыма. И вскоре наткнулся на свежую вездеходную колею, идущую от нуямской базы в сторону пожара. Значит, здесь работает десант из Лес-авиа. Я обрадовался и захромал быстрее, поскольку возвращение домой обрело черты вертолётной оказии.
К ночи стало понятно другое: нельзя заранее радоваться предположениям. Оказия «испарилась» несколько дней назад. Изба пуста, хотя всюду следы людей. Они оконтурили пожар и улетели. Посожалев об опоздании, я расположился на двухдневную стоянку. Нужно было утихомирить боль в ступнях, а заодно попариться в баньке, постирать одежду, поставить сеть, поискать ещё раз на террасе след зимовки первопроходцев. Увы, след так и не отыскался. Очевидно, в 70-х годах, когда здесь устраивалась геологическая база, планировалась бульдозером вертолётная площадка, пробивался зимник, он исчез…
После двух дней остался и на третий, так как шёл интенсивный дождь. В избе тепло, дым над трубой. Кто ж от такого уюта попрётся в слякоть? С одной стороны это и хорошо – потухнет пожар, исчезнет задымленность, но и плохо – необычайно низкий уровень воды в Сутаме начнёт подниматься и может затопить косы. От безделья почти весь день топил баню и парился.
Прохудились Небеса. Холодные дожди, мокрые кусты, скользкие камни. Вода прибывает. Лодочка, такая ненадёжная на перекатах, оказалась просто незаменимой при частых переправах с берега на берег в обход скальных прижимов. Сворачиваю её только при переходе через сопки, когда срезаю излучины, а по берегу тащу в боевой готовности. Постепенно избавляюсь от вещей, ставших ненужными, облегчаю ношу. Оставил брезент, которым оборачивал лодку при сплаве, лишние верёвки, спиннинг с блёснами, сеть… Выше впадения Нуяма Сутам стал мутным, рыбалки нет. Как выяснилось позже, где-то в бассейне Кавыкыи (левый приток Сутама) старается артель.
С каждым днём уровень воды поднимается, а путь усложняется. Время от времени появляется желание развернуться вниз по течению, но при сравнении по карте расстояний на север и на юг оно исчезает. И вот когда я забрался вверх по реке на три четверти пути, когда думать о смене направления стало нецелесообразно, случилось то, чего опасался. Дождь полил почти без перерыва, вода затопила галечные косы. Тучи, мрачные и зловещие, легли на сопки и сдавили таёжные просторы в узкую полоску.
Почувствовав недоброе, я разбил лагерь, свалил ствол сухой лиственницы и до темноты запасался толстыми чурками для ночлежного костра. И чувство не подвело: ночью подошёл грозовой фронт, началось светопреставление. Сквозь стену тропического ливня ослепительные молнии вспарывали кромешную тьму; сквозь невообразимый шум падающей воды в чёрном небе оглушительно гремели «камнепады», в клочья рвалось ночное пространство. Шквальный ветер норовил сорвать и без того протекающий навес и швырял в костёр струи дождя. Разгулялась стихия! Грозная, беспощадная. Она долго терзала тайгу, а я, присев на корточки, чувствуя себя придавленной букашкой, спасал навес от напора ветра и вспоминал наших древних Богов: Сварога и Ладу, Перуна и Даждьбога. И, конечно, помог мне жаркий негаснущий костёр, не смогли ливневые потоки справиться с ним. К середине ночи стихия будто бы изнемогла, я сменил навес на кусок полиэтилена и расслабленно свалился на мокрую подстилку, подставив огню задубевшую под холодным ненастьем плоть. Но через два часа начался второй сеанс светопреставления, длившийся до рассвета. Безрассудное транжирство пресной воды и электроэнергии в эпоху рыночных отношений. Но, видать, праздник у Богов.
Боги, религии… Нужны ли Боги природных стихий в «государственных религиях»? Ни под каким видом! Там нужен единый Бог, устанавливающий свод постулатов, необходимых государству, и не нужны исконные правила. Однако при внимательном рассмотрении можно заметить, что каждая из религий всё же не отходит от обычаев и традиций, присущих той географии, где она распространена. То есть, современные религии на словах хоть и не приемлют древних Богов, но по сути пользуются их базовыми понятиями, и, значит, признают Их. Это необходимая дань (хитрость), без которой новым богам прижиться было бы намного сложнее, а может, и вовсе невозможно. Ведь всякая новая религия первоначально агрессор, уничтожающий хранителей старого мировосприятия, а значит – зло. Но поскольку уничтожить всех нельзя (пропадает смысл, да и захлебнуться можно), происходит приспосабливание нового к старому. Яркими примерами этому могут служить совпадение Рождества и зимнего Солнцеворота, копирование основных заповедей, привязка религиозных праздников к природным явлениям… Разбушевавшаяся стихия напомнила, что выше сил Природы ничего нет, и поэтому сквозь слои христианства и атеизма в моё сознание пробились Боги наших древних Предков…
Сутам вздыбился, в русло не вмещается, прёт по кустам, как ошалелый зверь. Пока переплывал на другой берег, чтобы срезать излучину, отнесло на километр. Если бы пришлось сплавляться, то не менее ста километров в день оставалось бы за спиной. А я лезу по крутым заросшим склонам со скоростью в десять раз меньшей, не выспавшийся и мокрый; спотыкаюсь, если больно – ругаюсь. Конечно, моя ругань не приносит физического облегчения, но слегка разнообразит хмурое настроение, и будто бы даже бодрит. В конце дня путь преградила Мугикта, правобережный приток Сутама, перейти который до дождей можно было бы в галошах. Сбросив рюкзак, я час-полтора лазал по густо заросшему берегу вправо-влево в поисках безопасной переправы через речку, шириной в двадцать метров. Моей лодочке страшен был даже шум взбесившегося потока, не говоря уж о его мутных, скачущих по поверхности, водяных горбах и затопленных кустах, ощерившихся острыми сучками. Чтобы не лишиться снаряжения, нужно было ночевать на этом берегу. Но как останешься, если ночь не спал, а на той стороне сквозь лес маячит труба над охотничьим зимовьем? Пришлось сознательно рисковать, предварительно рассчитав чуть ли не каждый гребок по намеченной переправе.
Возле избушки стоял вскрытый металлический контейнер. Уж как косолапый его вскрыл, известно только ему. Но всё съестное он не столько съел, сколько испортил. От контейнера пролегла тропа из муки, превращённая дождями в тесто, всюду сплющенные консервные банки, проткнутые когтями и клыками, втоптаны в землю остатки крупы, гороха. И в избушке почти та же картина. Управившись с делами, я завалился на нары, проспал десять часов и проснулся с чётким ощущением, что самая тяжкая часть пути миновала.
Однако стихия, разгулявшись, никак не могла остановиться (очень по-нашему). Она продолжала куролесить, будто не желая выпустить из тайги тайну о первопроходцах. Хотя все препоны: проливные дожди, переправы через Большую и Малую Даурки, скользкие буреломы, топкие мари – подсовывала уже как-то без азарта, будто по инерции. А когда я через пять дней влез на Становой хребет и посмотрел в сторону Амурского края, то и вовсе увидел у горизонта чистые Небеса, манящие домой. Оглянувшись на безбрежную и прекрасную Якутию, прощально помахал ей, и устремился вниз с чувством завершённости экспедиции.
Напоследок тайга беззлобно, по-матерински, пошутила, напоминая, что расслабляться ещё рано. Спустившись по Брянте к устью одного из притоков, я пытался высмотреть среди деревьев зимовье, которое нанес на карту семь лет назад по указке охотника. Но из-за наступления сумерек поиск прекратил, принялся спешно рубить дрова, разжигать костёр… А утром, глянув чуть в сторону, увидел в ста метрах от ночлега отличное зимовье! Не зря бывалые таёжники по этому поводу шутят: «В тайге торопись нету». Ну, что ж, учту это на будущее.