Леонид Ильич Брежнев любил целоваться ...
Почти полвека прошло с тех пор. Многое видится несколько иначе. Но я хорошо помню, что само событие – снятие Хрущева – я принял спокойно. В жизнь вошли два новых емких термина – «волюнтаризм» и «субъективизм», – которыми объясняли причины устранения Хрущева от власти.
Я посмотрел в Википедии и из трёх значений первого термина выбрал то, которое объясняет деятельность Хрущёва. Именно так мы тогда и понимали это редко используемое слово, которое неожиданно вошло в жизнь: «волюнтаризм характеризуется стремлением к цели посредством одной только воли, не учитывая обстоятельств и последствий». Да, мы так и думали, что Хрущев, действуя импульсивно, не учитывает обстоятельств и последствий, навязывая всем свою волю. И для меня это было понятно.
Было это. Было. И вместе с многими научными работниками, знавшими о предстоящем «разгоне» Академии наук, до которого оставался один шаг, я вздохнул с облегчением:
– Наверное, теперь не разгонят.
Здесь надо ещё пояснить, что субъективизм, о котором говорили члены Политбюро, – в глазах марксистов – не просто ругательство. Когда марксисты кого-то обвиняли в субъективизме, то это было не только отсутствие объективности и навязывании всем собственных взглядов.
Субъективизм у марксистов «...лежит в основе различных извращений марксизма-ленинизма.
Правый ревизионизм, исходя из субъективистского понимания практики, пытается эклектически совместить принципы философии марксизма с субъективистскими философскими концепциями (например, экзистенциализмом и прагматизмом).
Ревизия марксизма, осуществляемая «слева», состоит в подмене его творческой теории системой субъективистски толкуемых догм, служащих обоснованием волюнтаризма.
Субъективизм в политике характеризуется тем, что политические решения принимаются на основе произвольных, ненаучных установок. Политический субъективизм находит своё выражение в пренебрежительном отношении к общественным закономерностям, в вере во всесилие административных решений» (Философская энциклопедия:
Но я еще видел полное отсутствие у Хрущева интеллигентности. В глазах у меня стоит полупьяный Хрущев на трибуне и грозит пальчиком академику Лаврентьеву:
– Я тебя насквозь вижу, Ермак ты Тимофеевич!
И слышу его полупохабное:
– Накося выкуси! – и вижу выброшенную вперёд руку с кукишем.
И представляю его с башмаком в руке, которым он стучит по столу в зале ООН перед всем миром.
И содрогаюсь, что он чуть не привёл мир к ядерной войне. Правда, в последнюю минуту опомнился.
И усмехаюсь, вспоминая, как он учил художников, скульпторов, поэтов и композиторов в своей мании коммунистического величия.
Следует учитывать, что мы жили в авторитарном государстве, и до самого последнего момента, до снятия Хрущёва он был непререкаемым авторитетом. Никто не смел ему перечить. Его слово было всегда последним. Даже если кто-либо из членов Президиума ЦК КПСС имел вначале другое мнение, он в конце изменял его, присоединяясь к мнению Хрущёва. Пленум ЦК КПСС проштамповывал решения Президиума, вынося свои Постановления или назначая новую партноменклатуру. Съезд КПСС проштамповывал предложенные ему Решения Пленума.
Но мне многое и нравилось в его деятельности.
Нравилось, что он разоблачил культ Сталина, не побоявшись того, что сам он был его пособником.
Нравилось, что он открыл двери ГУЛАГа и разрешил рассказать о том, что творилось там за колючей проволокой.
Нравилась его энергия и напор, не прекращающийся все годы его правления.
Нравилось его стремление изменить нашу действительность, провести реформы.
Нравились его попытки решить продовольственную и жилищную проблемы.
Нравилось то, что вождь перестал быть богом. Он оказался человеком со всеми его слабостями.
В годы правления Хрущёва мы жили бурной жизнью. Одна реформа следовала за другой. Одно решение за другим. Во многом деятельность вождей стала публичной. После Хрущёва многое вернулось на круги своя.
Не стало Совнархозов и сельских обкомов КПСС. Партноменклатура успокоилась. Теперь можно было уже не дрожать за свое кресло.
Наступила эпоха, которую назвали застоем. Она пришла не сразу – ещё несколько лет интеллигенция трепыхалась, как птица, пойманная в силок. Ещё по инерции что-то возникало, что-то делалось. И нам в Академгородке ещё что-то определённо удалось сделать. И не просто удалось. Впереди были события 1968 года.
Видимо, все-таки, партийный присмотр за молодёжью Академгородка был слабоват, и именно следующие годы стали годами подлинного расцвета общественной и культурной жизни. Но об этом рассказ впереди.
И я понимал, что я и мои взгляды коренным образом изменились благодаря деятельности Хрущёва. И не только мои. Я чувствовал, что многие люди вокруг меня как бы «распрямились», почувствовали себя, стали думать по-другому, поняли, что своими действиями они могут что-то изменить в нашей жизни. Я могу смело сказать, что хрущёвское десятилетие сделало нас другими людьми.
Он вовлёк нас в «поток социального творчества» [по выражению Лена Карпинского]. Сделал людьми, не принявшими застой 70-х. И мы откровенно издевались над сменившим Хрущёва вождём, лишённом полёта мысли, фантазии и инициативы.
Анекдоты про Хрущёва сменились издевательскими анекдотами про Брежнева.
Вот один из анекдотов о Хрущёве:
– Одной ногой мы уже стоим в коммунизме, – сказал Хрущев.
– Ну и долго мы будем так стоять враскоряку? – спросил старый большевик.
А вот один из анекдотов о Брежневе. Анекдот совершенно другого типа.
Брежнев на заседании Политбюро говорит:
– Товарищи! У нас многие члены Политбюро впали в маразм, играют в игры, скачут на деревянных лошадках. А вот Косыгин отобрал у меня оловянных солдатиков (плачет) и не отдаё-ё-ёт!
Хрущева никто не представлял себе маразматиком.
Сам Хрущев уже на склоне лет, раздумывая о своей жизни и своей роли в жизни нашей страны, сказал:
– Умру я... Положат люди на весы дела мои. На одну чашу дела худые, на другую – добрые... И добро перетянет...
Так он думал. А про то, что кровь была на его руках, уже позабыл? Думал только о своей роли в истории.
Вчитываясь в строки сохранившихся документов и воспоминаний, я думаю, что Хрущев просто недооценил своих «соратников», – тех людей, которых сам подобрал и сам расставил по высшим партийным и советским должностям. Мне кажется, он мог, скомандовав прямо из Пицунды, всех их арестовать, потому что его слово было непререкаемым. Хрущев просто не хотел этого сделать. Зная о заговоре, он надеялся переубедить их. Он не думал, что они так крепко сговорились и уже раздали друг другу посты.
Мне еще раз хочется вернуться к личности Хрущёва. Мы теперь по опубликованным документам и воспоминаниям неплохо изучили не только его, но и всех, кто был рядом с ним, начиная с первых лет после смерти Сталина. И вот невольно перебираешь в мыслях, кто из этих людей мог развенчать культ личности, провести даже робкую десталинизацию общества?
Некоторые пишут, что мог Берия, который вначале был главным «преобразователем». В частности, именно по его инициативе было пересмотрено «дело врачей» и объявлена амнистия.
Маленкова называют иногда несостоявшимся Дэн Сяо Пином в экономике СССР. Кто знает, если бы Хрущёв не отстранил его от руководства правительством страны, может быть, путь, по которому пошел Китай, был бы нашим путём.
А больше вообще нет (по крайней мере, для меня) никаких кандидатов на более-менее крупные реформы в политике и экономике. И у меня возникает вопрос, а если бы не было Хрущева, мы бы так и жили, не развенчав культ Сталина. Вот китайцы так и не развенчали культ Мао Цзе Дуна, хотя его культурная революция вполне сравнима с нашим 37-м годом. Выходит, что роль личности в истории так велика?!
Но известно, что история не терпит сослагательного наклонения. Что было, – то было. Что случилось, – то и случилось. Только не нужно ничего дописывать и домысливать. Не нужно переписывать историю. Этот отрезок истории был моим временем. Я тогда жил. Я определённым образом воспринимал каждое событие.
Мне было иногда стыдно за Хрущёва: за его корявый язык, за «кузькину мать», за необдуманные поступки. Но я его не ненавидел. Я лично его воспринимал, как живого человека, каким он и был, импульсивным, убеждённым, искренним. Он хотел, чтобы жизнь людей стала лучше, чтобы страна была сильной и богатой.
Беда его заключалась в том, что он был в плену догм, установленных Марксом и Лениным, и глаза его видели только то, что он хотел видеть, что укладывалось в эти догмы. Потом, уже на пенсии, он и сам многое переосмыслил. Недаром так забеспокоились вожди эпохи застоя, когда узнали, что Хрущёв наговорил на магнитофон свои воспоминания.
Хрущёв был противоречивой фигурой. По иронии судьбы памятник ему делал гонимый им скульптор Эрнст Неизвестный. Он изваял в 1974 году надгробие на могиле Хрущёва, и символическими контрастами форм и цвета подчеркнул противоречивость его личности. А вожди эпохи застоя, которые всего боялись, препятствовали даже установке этого памятника на могиле Хрущёва.
Я до сих пор для себя не решил, был ли Хрущёв по большому счёту прав... Трудно сказать мне по этому поводу что-нибудь определённое. Он был продуктом той эпохи. Верно служил Сталину, но «держал кукиш в кармане», как многие в ту пору. Потом «разоблачил» его культ. А в целом был очень непоследователен. В конце концов, именно он создал тот Президиум ЦК с Сусловым, Брежневым и другими деятелями, который его же и лишил власти, а нам потом с ними пришлось жить ещё два десятка лет. И, как мне кажется, стало много хуже, чем при непредсказуемом Хрущёве.
Его личность безусловно оказала влияние и на меня, и на всех вокруг меня, и на развитие всего нашего общества. Мы уже жили по-другому и по-другому думали. И понимали, что сталинизм и репрессии, затрагивающие миллионы людей, уже не вернутся.
Пусть это будет тем плюсом, который перетянет чашу весов.
Но в октябре 1964 г. никто защищать Хрущёва не бросился. Более того, на общеуниверситетском партсобрании по поводу разоблачения "волюнтаризма и субъективизма" преподаватель социолог Ф.Д. Садыков бросил упрёк в адрес всесильного местного "первого", вопрошая: "Многих из нас удивляет поведение первого секретаря т. Горячева. Когда, интересно, он был искренен: или когда прославлял Хрущёва, или сейчас?"
После снятия Хрущёва, все ещё веря в светлое коммунистическое будущее, я надеялся, как и многие, что избавившись от волюнтаризма, мы будем более строго взвешивать свои шаги и пойдём вперёд, не делая ошибок, ещё быстрее. И я, я был в этом уверен, могу на своём месте способствовать этому.
Я работал, и у меня пока все получалось.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2013/04/10/335