"У студентов есть своя планета:
это – целина"
Популярная песня
1957-ой год.
В институте объявляют, что летом весь наш курс должен поехать на целину, на уборку урожая. В общем-то, я согласен съездить разок в Казахстан, чтобы внести свою лепту в освоение целинных и залежных земель, но только не в этом году. Потому что этот год – особенный: в этом году в Москве проводится Пятый всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Представляете? Впервые в истории нашей страны! В нашем городе! Встретятся лучшие представители прогрессивного человечества! Вся Москва – да что там Москва! Вся страна! – живут радостным ожиданием предстоящего грандиозного исторического события.
В городе по этому случаю перекрашивают фасады домов, а дома-развалюхи на Краснопресненской заставе загородили высоченной фанерной декорацией. Накануне фестиваля Москву освобождают от алкоголиков, уголовников и деклассированных элементов, чтобы они не могли скомпрометировать "лучший город Земли". Вот их и высылают из города за сто первый километр.
Я же – студент, а значит, и цвет советской молодёжи. Разве правильно меня, как какого-нибудь бомжа, высылать даже не за сто первый километр, а ещё дальше – в Тмутаракань? Я же нужен Москве! Я нужен фестивалю!
Я же активно – и давно уже – готовлюсь к встрече и к общению с "лучшими представителями прогрессивного человечества". В течение полугода газета "Московский комсомолец" публикует на шести языках разговорные фразы, с помощью которых можно поддерживать диалог с гостями фестиваля, и я старательно заучиваю их все, на всех шести языках. Потому как мне важно спросить испанца: "Ту трабаха устэ о эс студио?" – Ты работаешь или учишься? – или "Чу ви паролас эсперантэ?", то есть: Вы говорите на эсперанто? Правда, что спросить потом, а главное – как понять то, что я услышу в ответ, я не знаю. Ну и что из того? Я же собираюсь общаться, общаться и общаться – представлять собой то лучшее, что есть в Москве.
Ну и скажите: разве можно меня (я подчёркиваю – меня, таково вот лучшего) выселять из Москвы? В такое время?! В такой ответственный момент?! На какую-то целину!…
Так, может быть, отказаться? Остаться в Москве на время фестиваля? Конечно, можно. Но тогда, говорят, клади комсомольский билет на стол. А ведь Вальдемар Рогов, из нашей группы, именно так и сделал: отказался поехать на целину и положил на стол перед членами комсомольского бюро свой комсомольский билет. С улыбкой. За что и был тут же исключён из комсомола. Молодец, Володя. Мне же без него, без комсомольского билета то есть, не только "стоп, карьера!", а и не человек я буду вовсе "на всю оставшуюся жизнь". Ну, значит, решено: еду. Добровольно-принудительно.
Еду на целину!
* * *
Железнодорожный сортировочный узел, на котором обычно формируются грузовые составы. Среди них – и наш, целинный состав: почти двадцать грузовых вагонов, деревянных. В средней части каждого вагона – открытое тёмное пространство: это сдвинута в сторону огромная дверь вагона. Через неё – единственную – и вход, и выход в этот вагон, который в народе зовётся скотовозом - потому как в нём перевозят обычно цемент, фрукты, скот - и в котором нам предстоит прожить два-три дня, пока докатим до казахстанских целинных земель.
На платформе – толчея, родители отъезжающих, шум, гам, слёзы.
Часа через полтора поезд всё же трогается. Забираюсь на второй этаж деревянных нар, открываю банку сгущёнки и пью ну сколько хочется. "И жизнь хороша, и жить хорошо!" И если есть на Земле рай, то он, несомненно, здесь, в вагоне-скотовозе, на верхних нарах ("сижу на нарах, как король на именинах"), где текут молочные реки, а за маленьким окошком, что под самым потолком и для которого застекление даже не было предусмотрено проектом, – тоже реки, а ещё и мосты. Мелькают леса, перелески, посёлки, поля. И впрямь
"широка страна моя родная,
много в ней лесов, полей и рек".
С этой мыслью и засыпаю – спи спокойно, дорогой товарищ…
А поезд идёт на восток.
* * *
А поезд идёт на восток. И ночь, и день, и два, и три. Идёт ну очень ме-е-едленно, вне расписания, останавливаясь чуть ли не у каждого столба. В общем, "едем мы, друзья, в дальние края".
Читать надоело, валяться на нарах – тоже. Чем бы заняться? Самые отчаянные развлекают себя и других тем, что спрыгивают с поезда на ходу, пропускают мимо себя весь наш длиннющий состав, а потом цепляются за подножку последнего вагона, забираются на его крышу, перебегают по крышам идущего поезда до первого вагона, спрыгивают с поезда – и всё повторяется.
А вот она и Волга:
"издалека долго
течёт река Волга,
течёт моя Волга,
а мне семнадцать лет".
И почему бы в свои девятнадцать лет "свои ладони в Волгу не опустить", не искупаться в великой русской реке, если поезд стоит на самом берегу этой реки? Раздеваемся в вагоне и – бултых! – в великую, в могучую. Плывём на глубину: потому как наш скотовоз будет стоять и здесь по обыкновению необыкновенно долго и, стало быть, ничем мы не рискуем.
И всё-таки оглядываемся на поезд и – о, ужас! – он, окаянный, уже набирает скорость! Разворачиваемся на сто восемьдесят – и скорее к берегу, а потом – бегом за уходящим. Прямо-таки триатлон какой-то получается. Зато успеваем всё же ухватиться за подножку последнего вагона.
А двое из наших – самые крутые, которые плыли, не оглядываясь, – так и остались плавать в великой русской. Как потом они нас догнали, уже в Казахстане, – уму непостижно. Потому что мы и сами не знали тогда конечного пункта назначения: ехали просто "на деревню, к дедушке, Ивану Макарычу". Вот прибываем, например, в Кушмурун, но оказывается, что здесь студенческие рабочие руки не нужны. Ползём дальше на восток.
Атбасар. Но и здесь нас не ждут. Ползём ещё дальше. Острословы шутят, что уже немного остаётся до китайской границы. Поезд идёт на восток.
Прибываем в Акмолинск. "Акмол;" в переводе с казахского означает "белая могила". И здесь нас наконец-то перегружают в грузовики и – на целину. "Едем мы, друзья, в дальние края", в совхоз имени Маншук Маметовой.
"Вьётся дорога длинная.
Здравствуй, земля целинная!
Здравствуй, простор широкий!
Весну и молодость встречай свою".
Интересно, какая ты, на самом деле, земля целинная? Какая ты, поднятая целина?