БАРКИ ГУДЗОНА
For I.O., nearly movies
1.
Как будто над головой извечно и тяжело били и били по стыкам литой своей массой колёса и вниз, к ней, словно через раструб, спускалась вибрацией низкого регистра хоть какая-то жизнь, косыми лиловыми, цвета тёмной фуксии, бликами не резко обозначая её неясный абрис, межующий с теменью нависавшего над нижним окном свода.
Айрис – была сама не своя.
Но, даже в этой полутьме, она всё ещё пыталась разглядеть малюсенькую тщедушную фигурку-бумеранг дощечки-челнока, маячившую, словно язык рынды, туда-сюда по седым бурунчикам льнувшего на берег своими тяжёлыми лоснящимися ртутными накатами моря-озера Мичиган.
. . . Мичиган – Мичиган, если женщина просит – мурлыкнула она, вдруг ухмыльнувшись, себе под нос.
Тут, ведь, до Эванстоуна рукой подать, – подумала она – дозаправлюсь на нижнем выезде, что за Баффэло Гроув. Там сподручней, да и толкучка поменьше.
Но тут панически запиликало “мыло”. . .
Это опять адепт с далёкого запада засылал ей на “e-mail” грозди своих силлаботонических виршей с галицийскими нервными всхлипами, наивно думая, что у неё, даже при всём и без того отсутствующем желании, рука неверно потянется к перу. И, что она своей одной, непрерывной, магической, коричневой линией обозначит реанимирующий и так необходимый ему знаковый эквивалент текстологически-виртуальной сути его свободно витающего теперь по миру стиха.
Ну, чего он хочет? Больнизм какой-то, кроманьонский энтузиазм, реликт, но отказать ему она уже была – не в силах. Спираль из пучка извивистых линий (откуда-то он знает, что – коричневых?) уже обвивала её упругим жгутом, и на шероховатой плоскости сереющей бумаги она вдруг чётко увидела этот загадочный знак.
Джино-нумераджо-бьянка-джорно-ля-петита… Сеньора-прима-вера…
Вспомнилось, н-да: Udaloff–Uddalou–Beggalou–Bejaloff! К чему бы это? К дождю! И она с силой, машинально захлопнула дверь своего видавшего виды “бьюика”.
Рука уже была на старте.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
WE ARE VERY GLAD TO SEE SOME OF YOUR WORDS ! PRETTY NAUGHTY GIRL !
2.
Осень над этой вечной Землёй кончалась.
Опять под вечер. Просто так, под шипение колёс и мелькание дорожных указателей, тыкающих своими перстами в проносящиеся мимо автосигары и явно намекающих их почтенным пассажирам, да и не почтенным – иже с ними, на то, что уже в каких-то, недолгих восемнадцати милях, их там ждёт-поджидает незамысловатый городок Эванстоун. А с бигбордов прямо на неё склонялись и падали с заинтересованным выражением лиц бои и фрэнды, девицы и тётки, пьющие, жующие, нюхающие, подмигивающие, почёсывающиеся, целующиеся и неотрывно, словно буриданов осёл, следящие за ней своим немигающим взором. От этого возникало где-то в глубинах здорового организма некое противление, да так и хотелось обернуться и показать им всем – “Этим!” – свой уверенный и несколько натруженный таким движением язык.
Айрис вела правой рукой, левой, время от времени, поправляла вечно сползающие очки с толстыми стёклами, а когда та была не занята, постукивала её нежными левыми пальчиками по подсвечиваемой зеленоватым светом дуге руля в такт “Ах, как я счастлива, милый, с тобою .. фа .. фа .. фа”. Славно!
В ней с полуоборота вновь появлялась со дна закупоренного кувшина та милая крошка – “палец-в-рот-не-клади”, как будто и не было этих пятнадцати с гаком лет разлуки, как будто и не было этих тысяч и тысяч дней и миллионов – миллионов секунд и будто не касались её все эти мытарства и лихоимства. Эти – “Да”! И – “Нет”! Эти…
“Всё будет – О’Кэй! Я же обещаю, ты же знаешь, Мышь!”
Их и не было. Галлюциноген – всё это. Блажь, аннигиляция и всеобщий безантидотный наркоз.
Что же это он, чёрт возьми, придумал. И на кой ей-то туда въезжать, разбираться, бдеть и, срываясь потом, почти в истерике доказывать себе, что это так было необходимо. Хотя всё, что недоказуемо, всё равно упорно существует априори. Всё равно, рано или поздно, а незнание законов – никак не освобождает…
Глянец дороги шептал под колёсами. Айрис было сейчас необычайно уютно в этой летящей и покачивающейся колыбельке жизни. Что-то грело её, да – всё, даже этот нелепый бродяга, так неподвижно и тупо сидящий в коробке из-под холодильника прямо у въезда в город.
И т а к :
а если только касаться, только представлять себя наблюдателем, эдаким аудитором, арбитром, только идентифицировать это. Как будто, уже прикрепив игрушки на ёлке и отступив на шаг, полюбоваться звёздочками, зайчиками, шоколадками, мишурой и бегущими огоньками. Так нет же, точно закрутит тут такое. Она уже невольно ощущала эти флюиды, эти первые направляемые в неё из неведомого пространства гамма-частицы, разбивающие её, казалось, привычное и незыблемое кредо.
. . . Ах, наконец – дома. Туфли – вон. Носом в подушку и спать, спать, спать. . .
Послушайте, а не опасно ли вообще всё это? А, может быть, даже вредно и беспрецедентно – летально. Жуть!
Но впереди уже целлофановой золотистой конфеткой шуршало, потрескивало, маячило и манило Рождество.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
MERRY CHRISTMAS ! ONLY FOR YOU, DARLING !
3.
Она растерянно остановила авто.
Ибо со всей ясностью поняла, что прямо перед ней, из-за следующего поворота, из этой последней осенней, загадочной тьмы, из-под арки, может быть, следующего подъезда... Ну, как – его, как он его называл… отель “ENIGMA”!. Ха, хорошо, что вспомнила, не заглядывая в шпаргалки.
Выйдет, наконец или на худой конец, тьфу-тьфу... ОН!
Бесконечно влюблённый в неё, славный такой парниша, без каких-либо уклонов влево или вправо. Просто кадр, каким она помнила и, оказывается, бережно сохранила его. Покажет победно – “V”! и скажет ей – “M-ы-ы-ышь!”.
На самом-то деле, всё может оказаться совсем иначе, и это она будет долго мытариться, сидя в узеньком холле отеля, и ждать, ждать, уже постукивая каблуками об пол от нетерпения и полной неясности. А задремавший, якобы за чтением газет, валяющихся то – тут, то – там, сплошь, рядом с ней, сосед по этому длинному дивану, наконец, отворит своё, счастливое до одури, сияющее и добропорядочное лицо. Лицо достаточно, кстати, уже потрёпанное ветрами и штормами долгой, видимо, пагубной холостяцкой жизни. Поднимет его и, слегка сомневаясь, в порыве окончательного её узнавания и идентификации, пытаясь изобразить неординарную приветливость, скажет ей, без обиняков. Ей – без всякого сомнения, только лишь ей. Давно известное…
“МЫШЬ !” (что это – за субретка такая, фи-фи…!).
Аж, зазнобило. И всё – уже прямо тут на шоссейке – стало понятным и определённым, как ей казалось. Как там в учебниках – “выделенная детерминантность”. Она торопливо проверила наличие присутствия на дисплее своего верного мобильника его надиктованного из Европы номера телефона.
Ну, что – “Вперёд и только вперёд!”. И пусть, безусловные знания колористики, квалиметрии, прямой и обратной перспективы, иже оптимизация градиента вектора цветораскладок (и невероятно удачно расположившиеся на небе звёзды) помогут ей в этом. Взглянуть – и увидеть эту двойную радугу. И чего только не бывает в, казалось бы, налаженном миропорядке вращения туч, светил, тёмной материи, чёрных дыр и бесконечного эха. Эха воспоминаний.
За этот золотник можно было всё, ну – пожалуй, многое отдать.
Свербит-дилит-свербит-дилит – свербит… дилит… свербит… дилит… дилит… и так – двенадцать тысяч раз подряд. А из-за всех этих поползновений, из-за несуразной спешки Жозефина осталась-таки не кормленной… Очень жаль… Правда – очень !
4.
Сегодня, кажется, Луна в Весах и от этого, конечно же, должно становится легче…
А с Жозефиной и так не всё было ладно. Особенно, после этого клятого укуса в академветеринарном парке на задворках академических же учебных корпусов. Когда этот питбуль, и откуда что взялось, с неимоверной прытью набросился и впился ей прямо в шею мёртвой хваткой. Расцепить их удалось только, когда Алекс (там и познакомились с его доблестным хозяином – угреватым тщедушным пацаном с кривыми, кариесом проточенными зубами), наконец-то, послушался её кинологического совета, почерпнутого ещё в школе служебного собаководства. А глубокие анатомо-стоматологические знания об этом друге собак – оттого, что Айрис, буквально, чуть ли не в брачных позах, каталась с ним вместе в какой-то невероятной свалке, вокруг сцепившихся и рассвирепевших псов, бесстрашно тыча кулаком в зверскую рожу этого бандитски рычащего пита. Она, конечно же, как профессионал наблюдения, немедленно всё рассмотрела и исправно отложила во всех подробностях в специальных ячейках своей бездонной памяти. Алекс, всё-таки, поднял своего зарвавшегося пса за обе задние лапы в воздух. И тот, видимо, понял, что сейчас, вот–вот, и он расстанется, уже навсегда, со своей ничтожной, никчемной и никому, кроме его придурковатого хозяина, ненужной жизнью. Потом, эдак себе, плавно улетит прямо на небо. Где, что-то ему по-приятельски подсказывало, видимо, не так-то уж и приятно размещаться вовсе без всяких летательных на то средств. Ну, хотя бы, без каких-нибудь, хоть малюсеньких крыльев, которых у него по непредусмотрительной природе, увы – не было и даже не предполагалось.
И – “ОН”… отпустил – “ЕЁ”!...
Жозефина ещё долго скулила, подёргиваясь всем телом, и бесконечно жаловалась ей на это беспричинное, подлое и болезненное надругательство. Наконец, внимательно так, словно спрашивая, посмотрела на неё, прямо – в её перепуганные глаза, и нежно лизнула свою непутёвую хозяйку в щёку. Айрис рыдала, как девочка, от ужаса и боли за свою дорогую и любимую собаку, а голову свербела ставшая уже примитивно-дурацкой мысль о том, что нужно было, конечно же, взять “строгий”, с шипами, ошейник и надеть его на Жозефину навыворот, и тогда бы ничего не случилось. Ну, может, и случилось бы, раз уж случилось, но – не так ведь жутко.
Тот случай она себе не могла простить целых два года, чтобы не сказать – “Никогда!”. Жози сейчас было уже семь, и эта прекрасная благородная собака являлась её искренней гордостью.
С особой теплотой и ностальгией Айрис, бывало, в вечерней полутьме разглядывала её наградной щит, где тулились медали и значки со многих выставок среди доберманов, и её, вывешенную в тонкой золотистой рамочке, длинную и аристократическую родословную. Но эти два года после потрясения прошли, как в угаре. Западло прокусил ей, оказывается, лимфатический узел вогнав туда какую-то гадкую и заразную хрень. Собака на глазах начала хиреть, и мудрые светила ветеринарии мягко посоветовали тогда: усыпить её, чтоб не мучилась. И только знакомый лекарь, всё-таки, взялся помочь. Чего только, каких только – цефазолинов и цефтриаксонов не вколола ей тогда Айрис, но победила, а, может быть, только чуть пригасила болезнь, но сейчас Жози было легче.
Легче .. легче .. легче ... легче... А что же – дальше… Что?...
Она уже ехала по авеню и поворачивала по дисплей-карте своего бортового компьютера налево, как, вдруг, из узкой боковой улицы выскочил на “харлее” какой-то шизик и, не сбавляя своей идиотской скорости, лихо подрезал ей угол. Просто Бог вёл её, и она едва-едва сумела резко тормознуть и опять остановилась, как вкопанная…
С-А-Й-Г-А-К !...
Чуть не заорала она ему вдогонку, но того уже и след простыл. Поминали – как звали...
Как мы все слабы и зависимы. И эта странная, только что пережитая, почти роковая случайность – тоже есть непознанная ею ранее досужливая необходимость.
И она, всё же, резко крутанула руль и повернула налево.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
P. S. 1 Вот тут как раз – совсем немного – о грустном :
“ Тася теребит мамочку за рукав и спрашивает,
– Мама, Мамочка, а чего это у нашей Козочки глаза такие грустные?
– А этого от того, Доча – отвечает ей мама Нюся, вытирая об
фартук запачканные селёдкой руки и с осенней тоскою глядя
на вышагивающих по двору гусей, что у неё муж – КОЗЗЗЁЛ!!!”
( из недоподслушанного или недоуслышанного )
5.
На всякий случай.
Избегая разные притаившиеся опасности, риски и внутренние предостережения, а, пока, и не рискуя изображать визуально и даже в виртуальном пространстве “чёрную дыру”. Аки-аки! В компетентных академических кругах, знаете ли, поговаривают, что у неё, у дыры, у дырки этой, даже у самой малюсенькой и, возможно, уже захиревшей или перманентно хиреющей, есть – ОСЬ!
Какая же она – эта ось, какого цвета у этой чёрной-пречёрной дыры и в какую сторону она повёрнута или наклонена…
Азимутально... В своей скрытой, потаённой, векторной дивергенции... Или... Ask?
Но впереди, слева замаячили известные ей ещё по прошлому разу разноцветные неонки Дженерэл Роуд. Ну, ничего не меняется, ни капельки, ни йоты!
Сейчас... сейчас... сейчас...
До чего тихо вдруг стало в салоне бьюика, до чего тихо. Просто, отчаянно звенело в ушах, и только тогда, встряхнувшись и чуть отстранившись от одолевающего её наваждения, она стала понимать, что почти уже ничего не слышит, не ощущает, деревенеет и ничему практически не внимает. Ну, полная атрофия и потеря тактильности.
Просто – OUT !
Она, интуитивно собравшись, как перед экзаменом, взяла себя в руки, заставив неотрывно и внимательно смотреть на дорогу.
Торможение уже началось… через тринадцать секунд… ровно – прибытие. Всё-всё-всё!
Самое трудное было выйти из машины, ибо... Ибо, необходимо было не сомнамбулически отрублено поворачивать голову, озираясь назад, вставая на ватные ноги, судорожно захлопывать, казалось бы, давно привычным движением руки дверцу авто и нажимать кнопочку автоблокировки. Нужно было – просто остановиться и привести мысли в порядок. Это, как прочитать молитву перед завтраком или как сделать замечание нерадивому ученику, не знающему и задорно не желающему знать свой плохо изучаемый предмет. Ну, например, спокойно объяснить ему, казалось бы известную всем простую истину что Чикаго…
Ч и – к а – г о!... находится на берегу озера Мичиган! Ми-чи-га-ннн . . .
Но она уже шла к широким, блестящим, гранитным ступеням отеля, и всё уже казалось ей – в прошлом, а в настоящем крайней необходимостью было – подсчитать количество этих чёрных, лакированных ступеней. Видно специально сделанных столь широкими, чтобы сбивать весьма торопливых посетителей с шагу и исподволь притормаживать, давая им возможность степенно и вальяжно восходить на полукруглую площадку перед огромными стеклянными дверями, которые услужливо распахивались перед ними делано-приветливым швейцаром в некоей сказочной, фантастической полу-офицерской форме с галунами, принадлежащей совершенно неизвестному, возможно, даже сказочному государству.
И Айрис вошла, вступила, провалилась в ярко освещённый холл. Дверь за нею неторопливо, нехотя, беспристрастно и бесшумно уже закрывалась сама.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
P. S. 2 О Джино она, нет-нет, но – итак, вспоминала:
...джино нумераджо Бьянка джорно… паскуале ля петита Сеньора...
П р и м а В э р а !
(это Его вечное бестолковое приветствие)
6.
Ей ещё тогда, после первого его звонка, показалось, что должен быть какой-то опознавательный знак, какая-то мелочь, виньетка-розетка, которая так понятна только им двоим. Только и только – им. Некий особый талисман.
Может быть, отчего-то, несколько наивно возвращаясь сейчас к давним и незафиксированным в отшелестевшей периодике событиям созидаемого некогда духа, экзистенции и флюидов вечного, она вторила себе. Там, среди тех разрушенных стен старого, но довольно-таки ещё крепкого, коричневого отожжённого кирпича дворца старых и знаменитых довоенных трамвайщиков, этого гигантского (AB OVO) капитально-реставрационного ремонта, под флажолет раздававшейся под пустыми гулкими сводами скрипки в исполнении (вечно подшофе и от этого неизменно находившегося в прекрасном расположении духа) ночного засл-арт директора-скрипача, временно находившегося в глубокой отставке, точно было что-то ещё…
А, вернее, не ЕЩЁ – а НЕЧТО! Это был вечный орган счастья и неосознанной, пока что, неизбывной тревоги.
Ну, ну, ну... пусть, например, зеркальце, круглое зеркальце на тёмно-синей тесёмке или, пусть, лучше квадратное зерцало. Почему всё-таки, вдруг – зеркальце? Может, ещё шарик на разноцветной резинке или дервишева дудочка какая, или флюоресцирующая венецианская маска... Но ведь уже давно не Хэллуин, а просто уже настоящая зима, во всей её ипостаси.
Молодец St. Michael, постарался в этот раз, как никогда, и задолго до своего традиционного ноябрьского пришествия побелил со своего строптиво подскакивающего, небесного коня скверы, дорожки, крыши и подоконники белой пушистой холодостойкой краской, обещая сохранить эту её холодную стойкость, как минимум, до первых почек уже совсем правда иного года.
Потом приходил на ум и долго трамбовался в голове, и всё маячил ещё какой-то вариатив (журнал, например, с дыркой для глаза, как придумал бы 07-й суперагент из суперфильма. Даже не смешно и, как сказал бы в этом случае знаменитый Лёня Швец – “КАКИЕ БАНАЛЫ!...”). Тогда она уже не помнила – где, кажется в Касабланке, на блошином рынке ей случайно подвернулась дивная старинная чернёного серебра брошь – две маски, одна под другой, являвшие собой вечные знаки лицедейства – Трагедию и Комедию. Вот и решила она сейчас прикрепить ту, знакомую им обоим брошку на обмотавшем её шею нежно голубом гарусе любимого кашне с искрящимся серебряным люрексом.
Она просто желала, как давно уже не случалось, быть привлекательной и обаятельной, духлой и пахлой, и только радовалась этой своей милой находке.
Всё – пошла, пошла!!!
Но к ней торопливо, с разных сторон уже подходили какие-то агенты с полицейскими значками, которые совали их прямо ей под нос, срочно отводили в сторону с подчёркнутым вниманием и, пытливо заглядывая в глаза поверх её очков, усаживали на стоящее у левой стены холла канапе с позолоченными спинками и долго, и нудно расспрашивали и расспрашивали её о чём-то, всё время отмечая и записывая что-то в своих спецблокнотах. Особенно, эта толстая жаба в форме сержанта с кроличьими глазами-глазищами, вечно красными то ли от недосыпания, то ли от воздержания, то ли от постоянного их расчёсывания.
Что они все от неё, собственно, хотели, она начала понимать только, когда именно мимо её на длинных носилках, обёрнутых в чёрный, пластмассовый, закрытый на молнию капюшон, два крепких санитара стали медленно выносить нечто, бывшее ещё недавно, видимо, неким, и тут сердце её – ёкнуло!
Что – это? Зачем – это? Ведь, не для того же вовсе она сюда вот, собственно…
Но комиссар уже вкладывал ей в карманчик свою визитку, на всякий пожарный, упорно напоминая, что если она что-либо ещё припомнит из того, что ей ещё нужно припоминать... Видимо, тонко намекая на того, кого они уже куда-то потащили через эти стеклянные и так много обещавшие ей ещё минуту назад двери.
И она неожиданно разревелась. Взахлёб. Только и кивая головой, и отмахиваясь рукой, как от какого-то прилипшего фантома. Служащая из “Рисэпшэн” уже бежала к ней, выставив вперёд стакан с серебрившейся в нём водой.
Она медленно откинулась на спинку дивана. Ноги её неловко съехали вперёд и вбок.
7.
Когда Айрис, словно после долгого раздумья, наконец, приоткрыла глаза, часы в холле оглашали раскатистым боем вечерний десятый час пополудни, фиксируя его своим последним гулким и словно зависшим в около потолочном пространстве ударом.
А ОН уже, казалось, давно сидел прямо перед ней на корточках, ласково и мило смотрел на неё, словно ожидая её первых слов, первой улыбки. И это было так трогательно и нежно, что не простить его, если даже бы он и был в чём-то сильно виноват, было нельзя.
Волнение само собой куда-то ушло, растворилось напрочь, исчезло и оставался только какой-то нескрываемый интерес да неподдельное удивление.
Судя по его рассказу, он ровным счётом, оказывается, никакого, как “Абсолютный нуль по-Кельвину”, не имел отношения к только что тут происходившему с ней обалденному полудетективному происшествию, а вышел в холл ровно, как и договаривались, в 22 : 00. Ей тогда почти стало понятно, что это она, именно она, поторопила события на те злосчастные 13 минут и раньше времени взошла ошибочно на эту сцену жизни. Не в свой – выход.
П О Т О М !
Только потом, через много и много отчаливших и пролиставших вековое пространство дней суеты, когда ОН вместе со своими феерическими, эксцентричными забавами давно унёсся куда-то, опять на – …надцать лет вперёд, а все их “души мятежные порывы” стали опять дозировано умещаться в коротком, спорадически-скептическом мыле... mail – mail…
Она без всякой подоплёки, а, только лишь из чистого любопытства, позвонит по телефону, указанному в оставленной ей полицейской визитке !!!
Телефонная справка ответит ей ровным, автоматическим, сдержанно-хирургическим голосом и безапелляционно сообщит, что, дескать, этот вот, названный ею телефонный номер в их справочных данных отсутствует. И даст регламентный отбой:
ту ... ту... ту ... ту ... ту ...
Да – и ещё часы… Да, да, да – ЧАСЫ! Тогда, в холле, когда они встретились с милым глазами, эти часы точно показывали время, названное им, как бы мимоходом. Время их договоренной встречи – 22 : 00. Но на её-то часах тогда было уже как раз – на 13 минут больше, а когда она входила в холл, часы на стене показывали также упорно, точно и также ровно... 22:00 ... !!!!!!!
Айрис, наконец, поняла, что перед ней, а, скорее, именно для неё был сыгран этот великолепный, одно актовый спектакль, грандиозный розыгрыш, в котором она, “ничтоже сумняшеся”, вместе с этими ряжеными полицейскими, вместе с этой жабой и трепетной дамой, бегущей её выручать из “Рисэпшэн” со стаканчиком спасительной воды, с таким упоением участвовала.
LIVING THEATRE ! EXCELLENT ! BRAVO !
Мастер – был и остался Мастером.
Ну, что сказать? Ну, стервец! Ну, прохиндей! Ну, зараза! Как же это она не вгляделась тогда в зеленовато-болотный прищур этих глаз, которые, конечно же, совершенно не могут лгать, а этот их трепетный блеск приняла за тайный огнь страсти и нескрываемого им желания и восхищения.
Как же это – так? Видно-таки она очень спешила и… насмешила, а он так и уехал, опять так шикарно околдовав её.
Но впереди оставались ещё две ночи и один день. И, как сказал некогда этот странный, но мудрый поляк, Станислав Ежи Лец –
“Н-И-К-О-Г-Д-А !” НИКОГДА НЕ СТАВЬ СВОЙ БУДИЛЬНИК – НА ПОСЛЕДНИЙ ЧАС!
Последний её час тогда ещё не пришел. Он ещё только мирно дремал за поворотом вящей судьбы.
8.
Светило низкое и, как ей казалось, жёсткое, с утра ставшее уже почти декабрьским солнышко. Всё до нельзя упростилось, просто на глазах стало маленьким-маленьким и до предела сжалось... Просто скукожилось.
Ехать было легко и быстро. Она так надеялась, что Аннабэл не забудет о Жози и даст ей какой-нибудь вкуснятины, напоит и выгуляет ничуть не хуже, чем это бы сделала она сама.
Это ей только так казалось, что две ночи – и день. Но, на самом деле – оказалось, что воздушные суда летают слишком быстро и слишком часто. Это была только – Ночь. Одна Ночь! Ночь, когда не особенно-то и различишь, где – правда, где – ложь, где – притворство, а где и настоящие, всамделишные, горькие слёзы любви и отчаянья. И, будь оно проклято, этого неотвратимого расставания и забвения...
Человек (женщина) – предполагает, а Бог (Он ведь всё-таки мужчина) – располагает.
Да, да! Так и есть. Богу – Богово!
А что же – Мне?... Мне-то… ЧТО???
Так думала и ещё раз передумывала она, возвращаясь обратно тем же путём, мимо мысленно сто раз оплёванных ею бигбордов. Особенное, резкое чувство, как теперь отмечала она про себя, вызывают вот эти, удобно расположившиеся и расцвеченные на стоящих торчком гигантских придорожных фотообоях, женские особи. Ей при дневном свете сразу стали видны их примитивно-грубые изъяны в макияже, выражениях лиц, костюмах и позах.
Нет, это классно всё же придумано – Н-О-Ч-ЧЧЧ Ь !
Она бы вот так, как они, никогда этого не делала... да, собственно, и не делает... Весело им всем там... Это было всё же, нужно признать, бурчание прожжённого профессионального дизайнера. Как будто в её прославленном журнале, собственно, уж так всё расчудесно и нет всей этой дряни с позами, ухмылками, подмигиваниями и словечками, которые с каждым годом должны быть ещё более привлекательными, модными, дерзкими, супер сексуальными, похотливыми, распущенными, свободными, то бишь, извращёнными, а отсюда, соответственно, и дебильными…
Да – Да! Да – Да! Да – Да!
“Ах, как я была счастлива, милый, с Тобою!” – опять вертелось, скакало и подпрыгивало в её ставшей на минуточку невесомой шарике-головке. Ничего больше не хотелось, только ехать да ехать... Как в непрекращающемся процессе перманентности.
С наста автострады, стремительно гнавшей её к пенатам... К…
Да-да, к своим пенатам... Ей был отчётливо виден покатистый мшистый берег со всё накатывавшимися и накатывавшимися на него такими знакомыми бурунчиками. Неподалёку от оного величественно проплывали в фарватере по море-океану Лэйку-Мичигану непомерные громадные громадины. Чёрно-бордово-красные, видно, супер тяжелогружёные барки. Их было – пять.
Айрис вдруг неожиданно различила под их форштевнем и на корме большие, отблёскивавшие к ней, серебряно-белые буквы, соединявшиеся и составлявшие диковинные слова:
“ H U D S O N S H I P M E N T Co. ”
( п е р е в о з к а г р у з о в ! )
Перевозка грузов, самых невероятно тяжёлых на свете грузов.
“А ВО ДВОРЕ КОВАЛИ ЧЕГО-ТО ЖЕЛЕЗНОГО… ” – неожиданно вспомнилось ей изначальное.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
P. S. 3 И так, почему-то, снова захотелось его тепла и ласки.
WE SHALL BE ... – BE … BE … BE … !
Ноябрь – Декабрь, 2007
Михал Влад
При настоятельном желании и указании на то буквально все,
имеющиеся в этом тексте и достаточно простые англоязычные
сентенции могут быть в виде пояснительных сносок переведены
опрометчивым автором, не предусмотревшим того заранее.