– Фак! Настохренело всё! Нафакуела эта пустышка! – истерично взвизгивает статуя Свободы и решительно бросает в воду скрижаль.
Я успеваю подумать, что сие пустописание быстро уляжется на дно, где ему и надлежит быть, и вылупляю зенки: ё, моё!! Она же шлёпает по воде, аки посуху!
Смотрю себе под ноги: и я тоже?! Итить её мать! Ой, что я несу-то? Чью мать? Статуи Свободы? Это Францию, что ли? Или… Нет, не буду углубляться, и так уже меня заклеймили, мол, слишком умная, бабам это не положено. Ага! Бабам не положено, а на баб положено… Фу ты, опять о мужиках. Вот ведь как в миру завелось – как политика, так мужики и бред…
И вообще, я, кажись, в бреду. А, кстати, где я? Оглядываюсь…
Море. Город в дымке. Похоже, это Нью-Йорк, но какой-то он приукрашенный… Кажется, сейчас ранние сумерки… Гляжу вверх: вместо солнца большой фонарь, похожий на японский с бумажным колпаком… Рядом фонарик поменьше, серпом… Муляжи?
Кровь к мозгам прихлынула, аж чёлка зашевелилась: это куда же меня занесло?! Озноб: я же только что была на острове, мы с родичами ели царскую уху… ту, которая с водкой… я сама её варила…
Пока это нелепо оправдательное воспоминание мечется в моих разгорячённых мозгах, отупело наблюдаю, как статуя Свободы шествует ко мне. А где её постамент? У неё же должен быть постамент высотой… ах, да какая разница! Но ведь идёт же! Или плывёт на постаменте? Да нет же! Она шлёпает по воде босыми ногами!
Хи-хи. Я точно брежу! Ай, да я! В бреду по воде бреду, аки посуху, офонаревшая, уху евшая. Эва, как меня понесло с ухи-то! Ёёёё! Ну, и язык! Это я не про свой язычок вострый, это я про русский язык: что ни слово, то подводный смысл. Играй – не хочу…
Ну и ситуёвина со статуёвиной! Идёт ведь… И прямо ко мне…
Кстати, о подводном смысле… об этой скрижали, что под воду ушла… Там ведь только дата… Ха! О чём это я тут призадумалась? Разве это меня должно волновать в сей момент? Эта, с позволения сказать, дама, уже совсем близко. А почему она уменьшилась? Или это я подросла? Иииии, ёёёёё… нет слов!
– Вват из ё нэйм? – слышу забронзовевший за два века голос.
От растерянности сердито вскидываюсь:
– Не придуривайся! Тебе по статуесу… фу ты!.. по статусу не положено. Ты же прекрасно говоришь по-русски!
Звонко хлопнули медные веки: луп-луп.
– А ты откуда знаешь? – и что-то в короне её щёлкнуло.
«Ага… – смекаю я, и повышаю голос специально для тех, кто подслушивает нас:
– Балда ты! И в твоих мозгах – я тычу указательным пальцем в её корону – и там, в извилинах, тараканы подсадные командуют. Ладно, поясню тебе свою фатальную мысль. И я повышаю голос. – Внимание! – это я, прям, в окошечко над левым глазом вворачиваю как шуруп: – Все женщины, когда рожают, воображают, впадают в ярость или в экстаз, кричат на своём родном языке! Это неоспоримый факт. И ты, Фрида, не исключение.
– А почему Фрида? – лениво интересуется статуя, опустив все другие наводки.
Пожимаю плечами:
– А как ещё? Разве это имя не переводится, как «свобода»?
Рука с факелом шевельнулась и стала опускаться. «Сейчас шандарахнет по башке, чтоб не умничала на чужой территории» – слегка трушу я, но любопытство сильнее. Почти с восторгом гляжу, как она почёсывает факелом правый висок: думает, свои статуёвые мысли. Интересно, сколько их там у неё? Никак не меньше двадцати пяти человек. По числу окон. И что же она откопает под своим медным лбом?
– Мо би… – неожиданно соглашается статуя. – Пусть ми будет Фрида. А у тибе таки какой йима?
Вау! Да она, кажись, у одесситов русскому языку училась! Это мне нравится.
– Шура, – бодро отвечаю я. – Или Мура. Всяко меня зовут. Про шуры-муры слыхала, небось?
– Ноу. А чито это?
– Это у нас так политику называют.
Я откровенно куражусь. Но и Фрида не лыком шита.
– Придуриваешься? – спрашивает абсолютно без акцента
– Нет, подруга. Это шутка… типа, – сдаюсь я. – Шуры-муры это флирт. Любовь будто.
Фрида оживляется:
– Любоффф?
Ну, надо же! Вот что значит женщина! Даже под медным лбом только одно на уме. Кивнув новой подружке, напеваю припев из шедевра одесского шансона:
– Я Шура, рибонок нежний. Я до пяти щитать могу. Мине все мущины знають, в кабинеты приглашають. Я вся такая – я всё могу!
– Мине? – то ли жалобно, то ли стыдливо переспрашивает Фрида.
В моём бредовом мозгу мелькает подозрение, что она не так поняла слово «мине». Ну уж нет! Ни эротики, ни пошлости мне не надо! Перехожу на английский:
– Ноу! Ми, – тычу в себя пальцем, – ми ту офис!
Видать, мой английский не вразумителен, поскольку сей знаменитый бренд, совершенно сбрендив, свободной от скрижали рукой расстёгивает и распахивает юбку. Меня разбирает смех.
– Ну и чего ты расхлебенилась? – спрашиваю, прохихикавшись. – А бельишко-то у тебя неважнецкое, не по глобалистским замашкам. И вот так у вас всё: снаружи шик, а внутри – пшик! Как и твоя скрижаль.
– Причиом тут скрижалл? – возмущается статуя, энергично подвигав бёдрами, дабы распределить на них складки юбки.
– Пустая твоя скрижаль. Там кроме даты принятия Декларации независимости ничего более нет. Пусто! И всё у вас пустое. Фикция. И свободу вы насаждаете, а не даруете. Вы добро наносите, как зло, а справедливость во имя демократии – причиняете как ущерб!
Не знаю, слышала ли меня Фрида, поглощённая наведением «красоты», а, вернее обнажаясь, но свой дипломатический вопрос она задаёт вполне миролюбивым тоном:
– Ты чито, пришла суда антагонизму разводитт?
– Я не пришла, меня заслали, – бурчу я, с опаской наблюдая, как она помахивает факелом.
– Ху?
Не сразу сообразив, что Фрида снова щебечет по-английски, а не матерится, я вскидываюсь, для ответного «броска», но таки смекаю, что к чему.
– Не твоё статуёвое дело, – ворчу сердито, но беру себя в руки и меняю интонацию. – Сама не знаю. Неведомо кто, может, из Космоса.
Не к месту я упомянула высокие материи! Об этом мне намекает короткая вспышка… и внезапно я ощущаю у себя подмышкой какую-то папку! Подумаешь! Я спокойно раскрываю корочки – бумаги. Рассматриваю содержимое. Исписанные неразборчиво листы, и распечатки рисунков. Чую чьи-то напряжённые взгляды. Поднимаю ресницы, гляжу на высунутые из окошек короны головы, затем в позеленевшие от любопытства глаза Фриды, машинально перевожу взгляд ниже…
Мама дорогая! Да у неё в левой руке вместо скрижали то ли гамбургеры, то ли чизбургеры! Одним словом – гер знает что. Тормозок в дорогу? Ладно, потом разберёмся. Перелистываю картинки – и почти мгновенно родится гениальный план. «Эврика!» – ору.
– Чито? – живо интересуется Фрида.
– Домой покатим. В Россию.
– Рашен?! – вскричала статуя офанаревшим голосом. – Какой Рашен? Я есть француженка! Сам Эйфелл меня создал!
Француженка? Вы только на неё посмотрите! Корова коровой – а туда же! Француженка она. Ну я ей сейчас зенки на лоб выставлю! Но про корову пока смолчу, не буду дразнить это интернациональное сочинение.
– Ты что, сбренила, Фрида? Ври, да не завирайся. Пора мусор из твоих мозгов вытряси! – возмущаюсь я. – Какая ты француженка? Твой создатель не Эйфель, а Бартольди. И лепил он макет статуи с вдовы Зингера, что машинки швейные продавал. Изабелла Бойер её звали. И поначалу тебя назвали «Свет Азии», потому как хотели установить… кажись, на Суэцком канале. Но это уже неважно, всё равно ничего у них не вышло. Французы тебя пристроили к победителям сомнительной войнушки англичан. По сути, гражданской войны. Из-за налогов. А Эйфель тебя на ноги поставил вместе с инженером Кехлином. Они сделали стальной каркас. Но главное-то шкура! А шкура у тебя русская! И вообще, если бы не Россия со своей медью, из коей ты сделана, да не немцы, с цементом – не было бы тебя. Так что пора тебе домой возвращаться, «француженка». Хватит гулящей девкой по планете шляться!
Надо сказать, Фриду проняло неплохо. Не то чтобы она запрыгала от радости, но факел от потрясения обронила. Стоит без «светоча свободы», а руку вверх тянет – прямо, закостенела вся. И я спешу подогреть её, пока горячо:
– Так что шкурой ты русская, русской медью звенишь. Тонкой, аристократической шкурой, меньше чем три сантиметра, но таки, когда души нет, шкура – главное. Тридцать одна тонна русской меди на тебя угрохана, бронзовая ты моя! Вот мозги тебе чуток вправим и в дело пустим.
– На дело пойдём? – вяло переспрашивает нежданно-негаданно обрусевший бренд глобальной свободы.
Ответить я не успеваю, поскольку в короткую паузу врываются крики:
– Шкура! Засланка русская!
– Такую бабу испортили! В переплавку её! Немедленно!
Это кто тут шумит? Ориентируюсь: крики несутся из короны статуи. Во все двадцать пять её окон высунулись перекошенные лица – истинно «драгоценные камни» и «небесные лучи», освещающие мир. Вот только не по замыслу скульптора. Самозванцы. А кричат-то по-русски! Ну что ж, пообщаемся.
– Эй, вы там, наверху! – кричу. – Неча брендеть, ренегаты чёртовы! – В ответ мне несутся ругательства и непонятные вразумления на чужих языках. Но сдавать власть над ситуацией я не собираюсь. – Фрида, подруженька, а не тряхнуть ли тебе короной? На фиг тебе эти подселенцы? Того и гляди, все чизбургеры сожрут, оставят нас без тормозка в дороге.
Фрида послушно снимает корону и кладёт её на сгиб согнутой в локте руки:
– Шура, а нагнуться у меня не получится…
– И не гнись, подружка. Мы с тобой не из тех, кто гнётся...
Из окон несутся душераздирающие вопли, и я подбадриваю приговорённых к принудительному выселению экскурсантов:
– Не стенайте, дармоеды. Сейчас я вам флот построю, целую эскадру…
Достаю из папки нечитаемые листы и делаю первый бумажный кораблик.
– Экие мы с тобой, Фрида, смутьянки, – замечаю я, принимаясь за следующий «пароход», – разволновали твоих почитателей…
Фриде их явно жалко и она бронзовеет от смущения:
– И чего ты развоевалась, Шурик? Это ведь мои пенаты…
– Ах, пенаты! Фу-ты, на-ты, – напеваю я, не покладая рук.
– НАТО? Причём тут НАТО? – миролюбиво интересуется Фрида.
– Вот и я о том же… – неопределённо мурлычу я, и хихикаю. – Запахнись, «француженка»! Стыдоба с тобой. Россия страна пуританская.
Раздаётся медно-колокольный хохот моей ново-обретённой подружки, сопровождаемый заливистым попискиванием насельников её короны – от тряски что ли их понесло? Ну, ладно, братва, дождётесь вы у меня! Сейчас мы вас сплавлять начнём…
Достаю из папки первый кораблик и, расправив его, подношу к короне…
Фрида с интересом наблюдает, как я веду пересадку пассажиров из короны в транспорт и один за другим спускаю тот на воду. Впрочем, она не бездельничает, а творит ножкой, как минимум сорокового размера, попутную волну. Отправив в свободное плавание присмиревшую публику, даю последнее напутствие:
– Вы там не ленитесь, господа, гребите интенсивнее, корабли хоть и из плотной бумаги, но таки размокнут быстро!
И полетел наш флот к городу. Уф, кажись успели, хоть и вплавь пришлось преодолеть последние метры.
– А таки мы с тобой добрые, подруга, – констатирую я после вздоха облегчения. – Теперь можно собираться в путь. Но сначала мы займёмся изменением твоего имиджа. А за своих не бойся. Они с исчезновения тебя ещё больше денег настригут. Это же такая фишка: свободу украли! Щас народ поднимут, взносы на реставрацию организуют. Не бедные, чай. А ты на Родине потрудишься. Как только доберёмся домой. Мы с тобой со всем справимся!
– А хренаже! Канешна, справимся! – подозрительно бодро соглашается подопытная и дрожащим голосом уточняет: – А чего ты удумала?
– Погоди, не торопись, – оттягиваю ответ я. – Ты лучше прими привычную позу и подними руку. – Фрида, не выпуская из левой руки наш дорожный тормозок, послушно вытягивается. – А теперь покажи самый интернациальный и популярный жест. Вот, умница! Именно этот жест и будет твоим новым имиждем! – хвалю я подругу, любуясь на указующий вверх средний палец.
Фрида хихикает, а я начинаю излагать ей свой гениальный план:
– Отныне, дорогая моя, ты будешь настоящей звездой, потому как будешь называться не затёртым именем «Статуя Свободы», которой нет и не может быть априори, а станешь ты статуей «Век свободы не видать!» – претендентка в звёзды испуганно икнула, но я этого типа не заметила. – Да, подруга, так и будет. Ждёт тебя небывалая слава. – Фрида застыла в потрясении, и меня понесло. – А поставим мы тебя где-нибудь в Охотском море, например, у Магадана. Или даже на Колыме. Нет, пожалуй, на Сахалине! Туда наши нувориши собираются свезти все свои… трудовые сбережения… и казну! А ты будешь предупреждать ворьё о праведной каре. Ты станешь брендом честности и справедливости. Представляешь себе, какая великая миссия тебя ждёт?
Но, похоже, будущая миссионерка представляет себе это с трудом.
– А нельзя, чтобы я стала каким-нибудь патриотическим брендом? – робко интересуется она. – Таким, как ваша «Родина-мать» в Волгограде…
– Ты сбрендила, подруга? – моментально вскипаю я. – Не путай торговую марку, именуемую брендом, с государственным символом! С мемориалом! Это святое! – Фрида тяжко вздыхает. – Да ты не волнуйся, дорогая, – мягчаю я, – всё будет как надо! – кому «надо» я не стала додумывать, поскольку меня волновал более глобальный вопрос. – Вот только нужно обдумать, как мы тебя установим. К кому лицом, а к кому ж…, прости, спиной. Ведь ты будешь стоять между Россией, Китаем, Японией и… где-то как-то Америкой… Но я додумаю эту мысль в пути.
Фрида вздыхает никак не меньше, чем три раза и я горячо успокаиваю её:
– Ну чего ты так переживаешь, дорогая? Ничего страшного не произойдёт. Тебе давно пора сменить имидж! Ты только вспомни, как издевались над тобой! То на твоём факеле пристраивают чудо-машину, чтобы превратить всех людей в мутантов, то устройство стирания памяти ньюйоркцев, то изображают тебя межпланетным кораблём с «мегапылесосом» для выкачивания атмосферы с планет. А в твоей любимой Франции, в комедии «Супермозг», вместо мозгов из тебя вытряхивают кучу долларов! Показали тебя безмозглой дурой!
Кажется, я убедила подругу и она демонстрирует своё согласие, а заодно и разум, весьма трезвым вопросом:
– А как мы доберёмся до твоего Сахалина?
Этого я не знаю, но вида не показываю, а призываю в помощники кураж и русское «авось». Смотрю в небо и выпаливаю:
– Эй, там! Досточтимые и всемогущие! А не поможете ли вы двум дамам отправиться в путь-дорогу?
Я ещё чего-то высматриваю в небесах, а Фрида уже вопит:
– Дельфины! О, Шура! Ты волшебница!
– Знай наших, – скромно соглашаюсь я, в полном балдеже рассматривая упряжку из четырёх дельфинов. – Давай-ка, подруга, берись за уздцы, прокатимся с ветерком… И поторопись, а то щас твои эскадру снарядят, авианосцы, бомбардировщики… возмущаться на весь мир будут, мол, мать-перемать, бренд стырили! Проделки КГБ, осколки сталинизма, недоделки коммунизма…
Это прозвучало убедительно и вот мы уже мчимся по морю, разумеется, с попутным ветром, и горланим:
Мы несёмся на волнах… нах… нах.. нах… нах!
Матереем на ветрах… трах… трах… трах…трах!
Мы друзьям не станем врать …рать… ать… рать…ать!
Век свободы не видать… дать… ать… дать… ать!
Должно быть, для полного нашего счастья от пьянящей езды вослед нам раздаётся треск… надёюсь, фейерверков. А впереди всходит настоящее солнце…
Солнце пробирается под ресницы, а голос брата в уши:
– Вставай, а то утренний клёв пропустим…
Вместо того, чтобы открыть глаза, я крепко зажмуриваюсь: «Ёёё! Неужели приснилось?..». Слышу потрескивание костра и голос другого брата:
– Ты слышала? Только что передали, что к нам на Сахалин везут статую Свободы? Будто за какие-то банковские долги…
– Да я знаю про это даже больше, чем ты думаешь! – перебиваю я брата, поворачиваясь лицом к солнцу.
И смеюсь…
01.04.2013
Примечание: Спокойно, дорогой Читатель! Никаких обид и домыслов! Диверсий не предвидится! На’хрен нам чужая головная боль?)))
Иллюстрация: коллаж автора с использованием карикатуры на ЛГ с сайта и города с сайта
А также карикатуры А. Фельдштейна (http://www.anekdot.ru/a/an1211/e121128;20.html
– фото)