Из дневника.
Уроки рисования давал мне мой папа - художник график.
Мама работала в декоративно-прикладном искусстве, расписывала платки.
Рисовать мне нравилось и получалось, а попёрлась я на факультет журналистики.
В тот год показывали такой идейный фильм " Журналист".
Папа водил меня в типографию.
Я просто шалела от запаха свежих газет. Казалось это- моё.
Писала я хорошо, но врать было противно.
После университета распределение было в Брест на телевидение
в редакцию идеологии. Выросшая в семье художников, я мечтала писать
про выставки, художников... А писать заставляли про коров и коммунистов.
По весне и осени, когда грязи в деревне по колено -
никто не хотел ехать в такую командировку - посылали практикантов и стажеров.
Как правило, перед поездкой была инструкция - про кого писать хорошо,
а про кого не надо.
Редакция идеология запомнилась мне скучными толстыми дядьками,
которые обливаясь потом, читали по бумажкам о достижениях на
идеологическом фронте. Они и прочитать это не могли хорошо.
Брестское телевидение могли смотреть поляки. (Наверно плевались)
Мне надо было выглядеть по западному образцу.
Западный образец представлял собой девушку в высоком парике,
сапогах-чулках и кофточке, которая называлась "лапша".
Абсолютно все дамы-журналистки были на Брестской студии экипированы
именно так.
Ничего этого у меня не было. А на голове были длинные светлые
волосы на пробор. Так в то время носили хиппи. А ещё Марыля Родович.
Это не нравилось начальству. Я не выглядела солидно.
Не проявляла рвения, и к толстым дядькам с идейными бумагами,
относилась скептически.
Заедала скука и ужас. Я решила работать по-своему.
И стала готовить милицейский огонёк ко дню милиции.
В программе были жуткие рассказы - например, как из вонючего
канализационного колодца милиционер выловил мальчонку двух лет,
куда его бросила родная мама. И делал ему искусственное дыхание,
несмотря на измазанное нечистотами личико.
Для героя- милиционера звучала песня. Таких ужастиков у меня собралось
на целый концерт. Милиция же. Они рассказывали мне такое, что хватило бы и
на десять огоньков.
В этот день, вернее ночь я должна была ехать в Минск.
То есть после передачи - бегом на вокзал, на поезд. Мои новые
друзья- милиционеры, несмотря на газировку на праздничных столиках -
сильно изменились к концу передачи.
Многие даже с трудом стояли. Они весело и громко подпевали артистам,
которые поздравляли их песнями и всячески выражали мне свою
признательность.
На поезд меня провожали все участники передачи.
И поезд задержался на 10 минут, так как проводница долго выпихивала
из вагонов пьяных милиционеров. Это был "золотой оскар" !
Потом была "летучка" по возвращению в Брест. Все замечания касались
моего неприличного вида. Без прически, без вечернего платья...
Ну что, Лосиха, чуть не развалила нашу идеологию, - смеялся в
коридоре оператор Ермаков. Я его уважала за нестандартный юмор.
Вот ему нравилось, как я выгляжу без парика и остальных супермодных брестских прибамбасов.
Когда Бресту вручали Зезду города-героя, снимать это событие послали
лучшего оператора Ермакова.
При большом стечении высокопоставленных лиц,
закованных в черные официальные костюмы,
Ермаков появился в линялой красной футболке.
Он с тяжёлой камерой, танцующей походкой, занял позицию у знамени,
куда самый достойный член местного правительства должен был приколоть
звезду героя.
Вот прозвучали слова о награждении, и этот "лучший" трясущимися руками
стал прикалывать звезду на знамя. Очень волновался. Снимают же.
Стареющий идеолог долго возился с застёжкой и, наконец, значок со звоном
упал на пол. Ермаков выключил камеру и кивнул головой:
-Давай ещё раз снимем. Я смонтирую.
И снова зал в напряжении следит за прикалыванием звезды.
И снова она падает.
Ермаков не может оставить этот кадр в таком виде, и сьёмка
начинается ещё раз.
Наконец, звезда пришпилена.
Член ЦК делает шаг в сторону - и снова - БЭНЦ!.
Значок на полу.
Но всё уже снято, и Ермаков счастлив, что это задание наконец
выполнено. Только растерянный, потный мужик стоит на сцене и лихорадочно
думает, что с ним будет теперь после такого позора.
Оператор хлопает его по плечу и довольно громко, все в зале услашали, говорит:
-Не усирайся, мой мальчик!