Река моего детства

Владимир Бахмутов
 
  Как-то журналистка из Бийска, Валентина Каплина, обратилась ко мне с просьбой написать что-нибудь интересное о родниках и реках Горного Алтая. Вспомнилось очень многое, поскольку в Горном Алтае я прожил больше сорока лет, двадцать из которых вплотную занимался изучением больших и малых рек. Объездил все районы, побывал на многих реках, прикидывая возможность установки на них гидроагрегатов – измерял расходы воды, уклоны, геологическое строение берегов.

  Красивые и могучие у нас реки! Если когда-нибудь соберусь с силами, постараюсь описать достоинства каждой из них подробней. А пока, задумавшись над предложением журналистки, я понял, что начать рассказ о реках Горного Алтая надо с главной  для меня реки - реки моего детства, с той, которая наравне с родителями непосредственно участвовала в моём становлении. 
 
  Река моего детства проложила своё русло по необъятным просторам черневой тайги. Она, конечно, не столь многоводна, но назвать её речушкой не могу только потому,  что я там вырос, и в моём детстве она была первой настоящей рекой.  Как все реки в Горном Алтае, река эта живописна и своенравна - она постоянно подмывала глинистый берег и приближалась к нашей и к нескольким соседским усадьбам. Помню, как в теплые летние дни, случайно оказывавшиеся свободными от прочих забот: сенокоса, огорода и так далее выдалбливали мы с отцом и соседями в её глинистых берегах уступы, буквально выдалбливали, поскольку глина в берегах реки была настолько твёрдой и неуступчивой, что лопатой её удавалось ковырять с большим трудом. Такие глины я впоследствии встретил в берегах и русле реки Маймушки, что в устье своём несёт воды через славный град Горно-Алтайск. В некоторых местах дно этой реки не каменистое, как на всех горных реках, а сложено из той самой глины, которую лопатой удаётся сковырнуть с трудом, и постоянному бурному потоку воды, который сбивает с ног, размыть её не удаётся. Выдолбленные в берегу выступы давали возможность весеннему паводку растекаться шире и гасить скорость водяного потока, к тому же в половодье они просто забивались льдом, тем самым сохраняя берег от размыва. Наша смекалка спасала дома, стоявшие в опасной зоне. К сожалению, подобный способ не мог дать полного избавления от размыва, и река не переставала медленно наступать на наши усадьбы.

  Окончательный укорот строптивой реки сделал только появившийся в хозяйстве села бульдозер, он безжалостно исковеркал всё русло, и камни с его дна переместил к глиняному берегу. Русло приняло безобразный вид, но до коренных берегов теперь паводковая вода добраться не могла, а река стала выглядеть неестественно, словно ей переломили хребет. Произошло это в то время, когда я уже странствовал по свету белому и воспрепятствовать обезображиванию берегов и русла не имел возможности. И в этой связи описывать стану только ту реку, которая осталась в памяти моего детства.

  В знойную летнюю пору да в пору бабьего лета река, выражаясь по-деревенски, была «воробьишкам по колено». Вспоминается замечательное время, когда меня, ещё не достигшего семилетнего возраста мальчонку, на сенокос не брали, оставляли дома присматривать за младшей сестрой, обязав между тем массой дел по хозяйству. Первым делом необходимо было вымыть посуду после утреннего завтрака всей семьи. Маме во время сенокосной поры заниматься посудой было некогда. Поднимали меня перед уходом, ещё раз давали наставления и оставляли полновластным хозяином в доме и на усадьбе.

  После завтрака, не дожидаясь пробуждения сестрёнки, я собирал всю посуду и нес её в реку, которая от нашей калитки была в двух десятках шагов, раскидывал чугунки, чашки, кружки, ложки на неглубоком плёсе. Потом присаживался на поросший мелкой травкой бережок и с удовольствием принимался смотреть, как прожорливые пескари и гольяны налетали на остатки пищи в сброшенной посуде и моментально поедали её. В это время я вспоминал о том, что мама наказывала накормить кур. Брал стеклянную банку, совал внутрь кусочек хлеба, обвязывал её тряпочкой с проделанной маленькой дыркой, отпускал банку в воду, рядом с чашками. Вновь усаживался на берег и наблюдал, как в исключительно прозрачной воде рыбёшки забираются в банку поесть дармовой хлеб. Когда рыбы набивалась полная банка, я быстро поднимал её и относил трепыхавшихся пескарей и гольянов курам. Чтобы накормить большую стаю горластых и ненасытных птиц, операцию с банкой и хлебом приходилось проделывать несколько раз. Иногда, правда, чтобы не возиться с банками и не терять время, мы с моим другом, соседским мальчишкой Васькой брали маленький бредешок, сделанный из старой тюлевой занавески, и шли на перекат – гольяны там, прямо на быстрянке, стояли плотно друг к другу. Их большой косяк совершенно нас не боялся, нам оставалось только подвести под них свой короткий невод и поднять его. За один раз попадалось столько, что курам хватало на весь день. Самое интересное, что после нашего улова  гольянов на перекате меньше не становилось, они вообще, казалось, стояли там постоянно.

  Мыть посуду не хотелось, и я, насмотревшись на плавающую в чашках и чугунках рыбу, принимался смотреть на далёкие заснеженные горы, мечтал о том, чтобы поскорей вырасти и быть таким же сильным и умелым, как отец. Так же помогать соседским одиноким тётенькам метать стога сена, после этого приходить домой слегка навеселе и раздавать ребятишкам конфеты. Но больше всего почему-то хотелось полететь, именно полететь, за те горы, которые видел с рождения, и посмотреть, что же там за ними творится. Мне всегда казалось, что там сплошные чудеса. В то время из своего села я ещё никуда не выезжал.
Мечтания мои прерывал громкий крик сестрёнки. Она выходила на крыльцо и орала во всю свою девчоночью мочь, спекулируя тем, что если я за ней не поухаживаю в должном порядке, то она пожалуется родителям, и они меня накажут. Ох уж эти девчонки, они рождаются с уверенностью в собственной исключительности, а уж если находят объект для измывания, отступиться от него не могут. Всё это не раз подтверждалось в моей последующей жизни. Пришлось бежать в дом и выкладывать ей в чашку остатки каши, наливать в кружку молоко, чистить яичко и отрезать хлеб.

  После еды Алёна немножко добреет, но ненадолго. Ей вдруг хочется найти вчерашнюю соломенную куклу, которую ей недавно подарила бабушка, но куклы нигде нет, и на всё избу вновь раздаётся такой вопль, который остановить или переслушать у меня не хватает сил, и я убегаю на улицу.
  В банке с хлебом вновь полно пескарей и гольянов. Вопль из дома не прекращается - осердилась на меня сестричка. И тут уж я вспоминаю присказку  бабушки: «на сердитых волки в лес по нужде ездят», и не пытаюсь даже заниматься поиском пропавшей куклы.
Дикий вопль прекращается неожиданно, и пред моим ликом предстаёт моя разлюбезная сестричка. На лице её нет и следов нестерпимой горести. После испытанного стресса я взял сестрёнку за загривок и подвёл к воде. Она не сопротивлялась.

   - Умывайся, - строго приказал я.
   И удивительно, сестрёнка умылась и защебетала, как утренний соловей.
  - Помоги мне косичку заплести.
  Я торопливо причёсываю растрепавшиеся за ночь мягкие волосы и привычно заплетаю косичку. После этого оставляю сестрёнку, дав ей приказание помыть в реке все чашки и чугунки. Мне же настало время бежать, поскольку возле своего дома в ста метрах от нас появился Васька. Он чуток постарше меня и всегда задирает, но от дружбы с ним я не отказываюсь.

  В том месте, где живёт Васька, речушка наша, делая изгиб,  вымыла в русле большую яму, подходить к которой родители мне запретили. Ну а Ваське, поскольку он старше, в этой яме купаться не запрещалось. Конечно, купаться там страшновато, глубина мне по шейку, но я, несмотря на запрет родителей, тоже давно там купаюсь. А вот на краю деревни есть на реке ещё одна большущая яма, там мне и Ваське с ручками, туда мы не ходим.
  Солнце распалилось не на шутку, прижигает даже. Я сходил к Алёнке, вместе мы собрали и занесли в дом посуду и вместе же направились к Васькиной яме. Оставлять сестрёнку дома одну родители мне запрещали. Детворы к тому времени на Васькиной яме собралось изрядно, все ныряли и плескались, и так перебултыхали воду, что от её утренней чистоты и прозрачности не осталось и следа – слабый поток не успевал проносить поднятый со дна ил. Вода была тёплая, вылезать их неё  не хотелось, и мы ныряли, плавали, плескались, играли в догонялки. Алёнка и несколько её подруг, забредут по колена, усядутся в воду и болтают ногами. Забродить глубже никто из них не отваживался. Здесь влияли не запреты старших, а скорее врождённое чувство самосохранения, вероятно, у деревенских детей оно формируется с молоком матери.

  Вдоволь накупавшись, посинев и покрывшись «гусиной кожей», мы разваливались на горячем, обжигающем тело галечнике. Когда озноб проходил, перебирались на мягкую пахучую траву, которая была чуть подальше от прибрежных камней. И там начинаются наши детские деревенские игры, чего только не было - вспоминать, бумаги не хватит. Основное, конечно, борьба. Боролись мы и попарно, и команда на команду по своим, давно устоявшимся в деревне правилам, основным из которых было положить противника на лопатки. 
  Порядком вымотав себя борьбой, мы принимались играть в спокойные игры, чаще в ножичек. Нужно было умело втыкать его в землю, кидать нож полагалось по строго определённой программе: с пальчиков, с локотка, с плечика, с носа, с санки, с живота и так далее, всего сейчас и не вспомнить. Все приёмы были выстроены по нарастающей сложности. Если нож из какого-то положения не втыкался в землю, кидающий выбывал из игры и становился в конец очереди, а новый игрок начинал всё сначала. Была и масса других забав, вроде современных тестов на сообразительность. В ход шли загадки, прибаутки, скороговорки – «день-то он долгой», - как говорила всё таже бабушка, но благодаря забавам пролетал незаметно, за играми, да купанием, порой мы и про обед забывали.

  В тот день мы так разыгрались, что не заметили, как на небе появились белые симпатичные облачка, которые быстро превратились в тёмные и закрыли солнце. Потянул теплый упругий ветер. От неожиданно нахлынувшего сумрака и ветра сделалось  непривычно зябко. Понимая, что скоро начнётся дождь, а может и ливень, мы заторопились  по домам. Прихватив Алёнку, побежал домой и я. Ветер всё усиливался. Куры засуетились во дворе, петух, вскочив на забор, громко заголосил, потом торопливо слетел с изгороди и важно закружил вокруг кур, пытаясь, вероятно, оградить их от надвигающегося бедствия.
  Небо между тем сделалось совсем чёрным, особенно если смотреть на него из окна дома, куда мы с Аленкой торопливо заскочили. Низкие облака, скрывшие от нас горизонт и горы, проносились быстро и, казалось, цепляли крыши домов. Удивительного, конечно, ничего - просто собирался дождь, и я даже подосадовал, что на сенокосе не успеют дометать стога сена, и их промочит.

  Где-то за горой тихонько громыхнуло. Ветер на мгновение прекратился и деревья, раскачивающиеся перед окнами ветками, словно замерли. Но уже через несколько минут всё село осветилось ярким всполохом света, и следом громыхнуло, и теперь не где-то далеко, а прямо над головой. Потом ещё несколько подобных всполохов и ужасного грома, от которого закладывало уши. Мы с Алёнкой забрались на кровать, в самый дальний угол комнаты, и сидели молча. Острые пики молний принялись сверкать почти без перерыва, и каждый раз после ослепительного света слышались жуткие раскаты грома, то слегка приглушённые, а то такие, что, казалось,  уши не выдержат треска и грохота. 
  Так продолжалось до тех пор, пока редкие крупные капли не зашлёпали по водной глади спокойной ещё речки. Мне почудилось, что я слышу, как они стучат по тёплой воде. Мы боязливо перебрались к подоконнику и стали с интересом и страхом смотреть на ужасы, происходящие на улице. Ветер неожиданно усилился, вода в реке заиграла гребнями волн, надсадно зашумели листвой стоящие у дома берёзы и тополя, а облака теперь проносились так стремительно, что превратились в одну сплошную массу, поглотившую не только горы на горизонте, но и крыши соседних домов.

  Дальше сделалось ещё страшнее, ветер поднялся такой, что от большого тополя, стоящего рядом с домом, обломился тяжелый сук, и вся его огромная сырая масса повалилась на дом. К счастью, до стены достали только верхние кончики веток. Мы моментально отпрянули от окна и вновь забились на кровати, плотно прижавшись друг к другу. Молния и гром не прекращались, и казалось, что в доме было совсем темно.
  Медленно начинавшийся дождь вдруг громко загрохотал по деревянной крыше, а вскоре с неё вместе с водой покатились большие градины. Когда родители были во время града дома, они всегда бежали накрывать огуречные грядки специально приспособленными для этого досками, которые лежали рядом. Хотел побежать на спасение огурцов и я, но Алёнка так вцепилась в мою руку, что вырвать её я не смог а, может быть, не так уж сильно и вырывал, потому что выбегать под летящие градины и сверкающие молнии мне было страшно. Вода с градом сплошным потоком скатывалась с крыши, далеко отлетая от дома. Вот уж действительно - ливанул как из ведра.

  В какой-то момент белых градин стало пролетать меньше, а водный поток, казалось, только усиливался. Сколько времени продолжался ливень, сказать сложно, давно уже прекратились раскаты грома и перестали сверкать молнии, понемногу унялся ветер, а вода с неба обрушиваться не переставала, поток её с крыши не уменьшался.
Но конец бывает всему, постепенно стал затихать и ливень. Мы с Алёнкой вновь боязливо подобрались к окну. Вся земля в палисаднике была усыпана белым горохом, листья от тополя  валялись на земле вперемешку со слоем града, а те, что удержались на дереве, свисали с него безобразными ошмётками. Что творилось в огороде - из окна видно не было, и мне стало обидно от того, что я не успел накрыть огурцы досками.
  Только речка оставалась прежней, со слегка почерневшей от нависших туч водой. Приказав Аленке сидеть у окна, я выскочил на улицу. Босые ноги ожгли градины, но я с азартом принялся шлёпать по этому холоднющему месиву. Добравшись до речки, было приятно ощутить, что вода в ней почти горячая.

  Я с удовольствием бродил по тёплой воде, пока не услышал нарастающий шум со стороны горы. Обернувшись, я не поверил своим глазам. Маленький ручеёк, который промыл когда-то широкий овраг в склоне горы и который летом практически терялся в болотце между рекой и склоном, катил огромный грязевой вал, прямо на моих глазах заполняющий маленькое болотце и неизбежно устремляющийся в реку. Я с удовлетворением отметил, что наш дом построен чуток выше русла ручья, и огромный вал воды и грязи его достать не сможет. Видно, смышлёный был мужик, который выбирал место для дома.
  Заглядевшись на мощный поток ручья с горы, я забыл про Алёнку, которая выбралась на крыльцо и, как обычно, стояла и голосила, показывая при этом пальцем на реку. Взглянул на реку и я и не поверил своим глазам. Она вышла из берегов! Грязная вода несла мелкий сор, сломленные ветром ветки и сбитую градом листву. Хорошо, что мы с Алёнкой не поленились и перенесли в дом отмывающуюся посуду, теперь бы её река проглотила мгновенно. 

  Я быстро заскочил в ограду и присел на крыльцо, Алёнка обняла меня и присела рядом. Вода в реке прибывала на глазах, стремительно выходя из берегов. Хозяйским оком я стал прикидывать, что может затопить река на нашем берегу, если  вода прибывать не перестанет, в чём сомневаться не приходилось, глядя на бешеный ручей, который быстро превратил маленькое болотце в озеро. То, что вода не поднимется до дома, я был уверен, а вот несколько десятков пихтовых брёвен, которые отец заготовил в верховьях реки ещё зимой, а с паводком, когда весной после ледохода держалась большая вода, приплавил к дому, вполне могли быть затопленными. Из брёвен отец собрался построить новую баню, вытаскал их лошадью на берег, на безопасное от подтопления место, и они спокойно подсыхали, дожидаясь своего часа.
  Вода прибывала. Она поднялась уже до уровня, который бывает весной. По реке теперь несло не только сор, но и деревья, где-то упавшие с подмытого берега, какие-то доски, брёвна... Небольшие переходы через реку, которые отец строил каждый год, перехлестнуло водой, сорвало с места и стремительно понесло вниз по течению. Ребятишки, только что купавшиеся в тёплой воде, бегали теперь по берегу, стараясь поймать что-нибудь интересное в проносившихся волнах, весело смеялись и не обращали внимания, что босые ноги озябли от неуспевшего растаять града. А вода всё прибывала. Я увидел, что она подбирается вплотную к нашим брёвнам. Что делать, не знал, сил вытащить их на берег у меня не хватало. Я метался от бревна к бревну, а они, постепенно раскачиваясь на воде, отправлялись в дальний путь.

  Но история с брёвнами закончилась благополучно. Ниже по реке, за поворотом, жил древний дедок по имени Нато, гроза всех мальчишек, так вот он по причине своей дряхлости от покоса тоже был «освобождён» и целыми днями копошился на своём дворе. После ливня Нато стоял на берегу и наблюдал за разбушевавшейся рекой, а когда мимо поплыли наши брёвна, он их выловил и затянул на берег.
  Подниматься вода перестала, когда уровень её дошёл до самой калитки. И хоть я понимал, что подъём её прекратился окончательно, всё равно было страшно. Вместе с Алёнкой мы сидели на крыльце и тихо плакали – было жаль побитые огурцы и уплывшие брёвна. И в это время мы увидели бегущего к нам отца. Он обнял нас с Алёнкой и долго что-то тараторил, как он сам потом не раз рассказывал, что очень боялся за нас, боялся, что напугаемся грозы – всё дорогу с сенокоса мчался бегом. Не переставая плакать, я рассказал про брёвна, про сильный град, про сломанную ветку тополя, но отец только махнул рукой и долго держал меня с Алёнкой на руках.

  - Давно такой грозы не было, да и река летом так сильно редко разливается, - проговорил он уже спокойно, когда сидел на крыльце и заворачивал махорку.
  И тут с соседнего берега кому-то потребовалось попасть на нашу сторону на лошади. Река бушевала, отец попытался остановить бедолагу, но тот смело направил коня в бушующий поток. Результат долго ждать не заставил - вода сбила коня. Первый раз в жизни мне довелось видеть, как плавают кони, а седок оказался смышлёным - от гривы лошади не отпустился. Смотреть на это было довольно забавно, над водой маячили две головы, лошади и человека, частенько скрывающиеся из вида. Нашего берега они достигли метрах в трёхстах ниже по течению.

  Через некоторое время пришли мама и старший брат. Они, как и отец, принялись обнимать нас и целовать. Я думаю от того, наверное, что в чистом-то поле на сенокосе им пришлось тоже несладко, а может быть и намного страшней, чем нам под крышей и в тепле. За неукрытые огурцы меня не ругали. Мама только всплеснула руками,  увидев в огороде побитую градом и поваленную ботву.
  Но самое удивительное, что ещё не успел растаять насыпавшийся кучами град, а тучи на небе разбежались, выглянуло солнце и стало вновь тепло и радостно. А вот вода в реке начала спадать только к вечеру и окончательно пришла в норму дня через два. Всё это время купаться нам не разрешали. Отец привёз из леса на лошади одно большое бревно, вновь соорудил через успокоившуюся реку переходы, и жизнь пошла своим чередом, а воды в русле вновь осталось столько, что на перекатах реку можно было перепрыгать по камешкам, не замочив ботинок.

  …Бурно разливалась река и весной. Толстый лёд образовывал заторы, подпирал берега, и связь между ними на какое-то время прерывалась полностью. Чтобы не пропускать занятий, в школе нам приходилось жить на другой стороне у родственников  или знакомых. После ледохода на реку спускали лодку, и связь восстанавливалось. Когда я учился в старших классах, через реку построили большой деревянный мост, который выдерживал весенний ледоход - необходимость в лодочных переправах отпала. Да и река, казалось, дурить стала меньше, а старожилы села принялись с гордостью заявлять: «Вот раньше-то вода в паводок была!..».
  Много воспоминаний связано с речушкой моего детства. Например, о рыбе. Было её столько, что хватало всем. На удочку ловили только мальчишки да совсем немощные старики. Помню, и мы со сродным дедом Иваном, когда мне было лет пять, отходили от деревни с километр, усаживались на берегу большой ямы и закидывали удочки.

  - Яма эта бездонная, - заверял дед Иван. И совсем уж тихим голосом добавлял. -  Раньше в ней водяные жили, да и сейчас, поди, живут.
  Не думаю, чтобы он верил в эти сказки, меня, видно, пугал, чтобы я ненароком не полез купаться да не утонул.
  За час-полтора мы надёргивали ведёрко чебачков и отправлялись домой. Весной рыба поднималась на икромёт в теплые маленькие ручьи, осенью спускалась на зимовку в глубокие ямы на больших реках. В период перехода ловили её сугенями и мордушками: перегородят небольшой участок русла, и рыба сама забиралась в западню. Обычно мужики, кто не ленился, делали такие ловушки у своего дома.

  Я уже упоминал, что ниже нас жил одинокий дед Нато. В любое время года он был с рыбой – весной и осенью ставил мордушки, летом бродил с удочкой, а зимой на больших ямах да перекатах добывал налимов. Как-то мы с мальчишками по сумеркам просмотрели его сугень и вытащили из неё с пяток добротных ускучей весом, наверное, по килограмму каждый.   Обрадовались несказанно – это ведь ни какие-то там пескари да чебачишки. Но что делать с добычей, не знали. Домой не понесёшь, родители поймут, где мы взяли рыбу и накажут. Решили спрятать, а назавтра пойти в лес и зажарить на костре. Положили в ямку возле дерева, закрыли травой и отправились по домам. Назавтра  вместо рыбы мы обнаружили только тщательно обглоданные скелеты. Оказывается, рядом с деревом был большой муравейник, который мы в потёмках не заметили. 
 
  Потом, когда я стал постарше, мы с братишкой по всем «бездонным» ямам на нашей реке не раз прошли с неводом. Бродить по воде тёплыми летними днями было большим удовольствием. К сожалению, все ямы оказались с дном, да и водяных мы не увидели нигде. Рыбы брали не больше ведёрка, поскольку в то время в нашей деревне не только холодильников, но и электричества не было, и хранить её было негде. В бредень попадали таймешата, ускучи, хариусы. На удочку, на червя или на мошку не было проблем наловить рыбы в любое время. Бабушка наша не любила, когда мы ловили рыбу на червя, и если узнавала об этом, сразу отрезала рыбе головы и выкидывала курам. Брезгливая была, как кержачка, но рыбные пироги уж больно любила.
  Когда начинался осенний или весенний  перелёт птиц, на реку часто садились утки и гуси. Поднимаясь рано, отец, не выходя из ограды, стрелял, а наша дворовая собака Белка приносила добычу.  Добывал уток и я. В те времена не было запрета ни на ружьё, ни на возраст, с которого им можно пользоваться. Так что была наша маленькая речушка и кормилицей и поилицей.

  В начале ноября речка перемерзала. Гладкий, ровный и прозрачный лёд был для нас верхом радости. Бегать и кататься по нему мы не боялись, поскольку глубоких мест на реке не было. Доставали с чердаков самодельные санки, привязывали к пимишкам коньки, в основном снегурочки, дутоши в то время были роскошью, и проводили на гладком льду все вечера.
К концу ноября, когда мороз сковывал реку серьёзнее, а на лёд выпадало столько снега, что расчищать его мы не успевали, на большом плёсе против нашего дома мы с помощью старших мальчишек оборудовали круговую катушку. Вмораживали в лёд металлический лом, надевали на него колесо от телеги и к нему привязывали прочную жердь длиной метров шесть, а к её концу крепили лёгкие санки. В колесо от телеги, между спицами вставляли палки и при помощи них раскручивали всю конструкцию. Самое сложное было - на огромной скорости удержаться на санках.
  В декабре морозы крепчали, лёд на реке толстел, и если был малоснежный год, наступал такой момент, когда от заберегов выходила наледь. Вода густо парила, поедала неглубокий снег на льду и, прихваченная крепким морозом, схватывалась исключительно гладким льдом. Для нас это была ещё одна возможность от души покататься на коньках, санках, да и просто на оледеневших пимишках по его ровной глади.

  И ещё одну очень хорошую службу сослужила мне река. Мальчишки моего поколения сплошь мечтали стать летчиками и космонавтами. Мечтал и я. А для этого, я знал, - надо иметь крепкое здоровье, надо закаляться. Я обтирался снегом, делал зарядку, а в классе в восьмом принялся с осени купаться по утрам в той маленькой ямке, что была недалеко от дома. Втянулся в этот процесс так, что и с наступлением холодов бросать купание не захотелось, а когда лёд сковал речушку, принялся по утрам долбить прорубь и окунаться в неё. Всю зиму купался. Отец на такие мои выкрутасы, так он это называл, смотрел с ухмылкой, а вот мама одобряла. Закалка эта в жизни мне во многом помогла. И здоровье покрепче стало, а главное - вера в себя появилась и убеждение, что если возьмусь серьёзно - многое смогу.

  Не могу не вспомнить ещё один эпизод, касающийся нашей реки. Когда мне было лет десять-одиннадцать, для деревенского мальчишки это солидный возраст, учительница географии устроила нашему классу поход к её истокам. Вот уж открытий и впечатлений для нас было! Что и говорить, до этого времени дальше соседнего села, что в десяти километрах, многим из нас бывать не приходилось, а на дальние горы на горизонте мы смотрели как на что-то недостижимое. Время для похода выбрали после окучивания картошки, перед сенокосом – была в ту пору у деревенских детей такого рода отдушина на пару недель. Тепло в это время. И трава в лесу хоть и высокая уже, но ещё мягкая, ласковая. Учительница, Надежда Степановна, распределила, что должен взять из продуктов и снаряжения каждый из нас. Она хорошо знала, как живут семьи её учеников, и обязала всех взять что-то доступное. Да в те годы особенно-то и не мудрили с едой: картошка, молоко, яйца, сало, хлеб да зелень с огорода – вот и весь нехитрый набор походного провианта.

  Вышли мы рано утром, в то время, когда в деревне выгоняли на пастбище коров. У каждого увесистый вещмешок и телогрейка. До поскотины добрались быстро, дальше по одному берегу реки начинались покосы, а по второму стеной подступала кедрово-пихтовая тайга с редкими опушками. На привал остановились на Каменном перекате. Речушка со звоном пробивалась сквозь большие, поросшие мхом, каменные глыбы. 
  Надежда Степановна рассказывала нам о строении земли, о водовороте воды в природе, о деревьях и растениях. Запоминалось всё сразу, я до сих пор помню те рассказы.
Дальше мы двигались по едва заметной тропинке вдоль берега реки, перебираясь через большие и маленькие её притоки. Пойма в большей степени была заболочена, среди огромных кочек встречались маленькие озерки, на которых гнездились утки. Маленькие утята цепочкой плавали за уткой, но стоило нам появиться, все они быстро прятались в траве.
Второй привал мы сделали на границе покосов нашей и соседней деревушки, которая расположилась на нашей же речке и была последним населённым пунктом на ней.

  Дальше для многих из нас начиналась  непознанная земля. В деревню мы заходить не стали, обошли её краем большого, засеянного овсом поля. Когда вновь приблизились к реке, остановились на обед. Речушка теперь стала значительно меньше, мы насчитали несколько больших притоков, которые впадали ниже. Но ямки и перекаты на реке были ещё достаточно глубоки, и несколько мальчишек, вырезав таловые удилища, помчались рыбачить.
Мы развели костер, соорудили перекладину под вёдра и поставили кипятиться воду. Надежда Степановна предложила сварить пшённую кашу, но только она приготовилась засыпать пшено в ведро с кипящей водой, с реки раздались взволнованные выкрики мальчишек:
  - Ура, поймал!..   
  - И я поймал!..
  - И я!..

  Удивительного не было ничего. Весной рыба поднималась по реке на нерест, обживала небольшие ямки и до осени спокойно жировала на обильной кормом реке. Ловить в этих отдалённых местах её никто и не пытался, нормальным рыбакам добычи хватало в пределах получасовой ходьбы от дома.
  Девчонки тут же принесли несколько ещё трепыхавшихся больших хариусов, и Надежда Степановна, отложив пшено, предложила им чистить картошку. За каких-нибудь полчаса на каждого участника похода было поймано по большой рыбине. Уха получилась на славу!
После обеда мы вновь двинулись по дороге, которая тянулась вдоль реки. Поля теперь попадались реже, всё больше с обеих сторон подступала тайга. Пойма реки сплошь заросла талиной и черёмухой. Высокие лопухи и крапива, густо перевитые хмелем, делали пойму практически не проходимой. Стараясь не уклоняться от поросшей травой дороги, мы медленно продвигались вверх.

  Кедры встречались редко, основным деревом в этом месте оказалась пихта.  Она здесь намного выше тех, что росли вокруг нашей деревни, острые их пики подпирали небо, а под кронами сухой, пахучий ковёр иголок – никакой дождь не мог промочить вечнозелёную крону.
- Пихты иногда достигают высоты сорока метров, - рассказывала нам Надежда Степановна на привалах. – Возраст до двух сот лет. А самое высокое дерево в мире – баобаб - растёт в африканских саваннах и может прожить до пяти тысяч лет.
О многом рассказывала мудрая учительница, мы охотно слушали и мысленно переносились в жаркие тропики, в холодную тундру, в Антарктиду – всё в рассказах Надежды Степановны было интересным.
  После пары привалов речушка наша, к истокам которой мы держали путь, превратилась в ручей. Теперь, наверное, в ней не только хариусов, но и гольянов  не было. Она прижималась от одного скалистого бомчика,  к другому и дорога каждый раз перепрыгивала с берега на берег. Мы переходили её по камешкам.

  Дорога вдруг упёрлась в поскотину с невысокими воротами. Впереди виднелись строения. Уже давно мы шли по тайге без всяких признаков деятельности человека и были уверены, что до истока реки людей и жилья больше не встретим.
  - Это пасека, - сообщила нам Надежда Степановна, - если будете себя хорошо вести, то я попытаюсь уговорить деда Егора оставить нас у него на ночлег.
  Мы, конечно, согласились, тем более что уже порядком устали и готовить ночлег в лесу не хотелось. Дед Егор с огромной рыжей бородой, красным лицом и лукавыми глазами, быстро двигающимися под густыми бровями, принял нас гостеприимно. У него на костре мы сготовили ужин, а ели за большим столом под открытым небом. К чаю дед Егор принёс запашистый мёд в сотах. Спали вповалку в большом сарае на свежем душистом сене.

  Следующий день выдался сложнее. После пасеки дорога закончилась окончательно. Вдоль речушки, теперь превратившейся в звонкий говорливый ручей, мчащийся по валунам, тянулась поросшая травой тропа, на которой часто встречались сваленные поперек деревья и густые заросли тальника. Вероятно, теперь по тропе не ездили. Продвигались мы медленно, кое-где для расчистки приходилось пускать в ход ножи и топоры. Иногда встречались небольшие полянки, и тогда открывался чудесный вид на горы, большинство из которых оказались внизу. От разнообразия красок на таких полянках рябило в глазах. И не какие-нибудь тощие ромашки да одуванчики заполняли безлесное пространство, а натуральные заросли марьиных корений, иван-чая, пучек, кипрея, маральего корня и ещё сотен диковинных цветов, названия которых знала только Надежда Степановна. Напоенный свежими запахами воздух кружил голову!..

  Пообедали на одной из таких полянок. Река теперь превратилась в совсем маленький ручеек, пробивающийся между камней. Берега ручья в большинстве своём были земляные и высокие – весенние и дождевые паводки размывали в рыхлом, плодородном слое большие овраги. Подойти к воде во многих местах было невозможно. Подъём становился значительно круче, а тропа потерялась окончательно. Вероятно, та тропа, по которой покоряли водораздел дикие звери да ездили на лошадях редкие путники, а она обязательно есть на каждом перевале, отклонилась немного в сторону и пролегла по косогору. Наша же задача была - найти исток реки. Теперь нами овладел азарт – должен же когда-то закончиться этот подъём, поскольку ручей практически остался без воды. Склон  неожиданно стал выполаживаться, а сквозь густые заросли леса появились просветы с голубым небом. Лес начал редеть.
  Вскоре мы вышли на большую и почти ровную поляну, в центре которой спокойно поедали сочную траву два марала. Не сказав ни слова, Надежда Степановна, а она шла первой, медленно подняла руку, и маралов увидели все, даже девчонки. На удивление они не стали кричать и подпрыгивать от восторга, а замерли, осознав серьёзность ситуации. Сколько изящества и красоты было в двух диких животных! Большой марал с огромными, в несколько отростков, рогами и маралуха с высоко вскинутой головкой на тонкой шее. Марал изредка резко поднимал голову, принюхивался, медленно обводил глазами поляну, успокаивался и вновь принимался щипать траву. В густых зарослях звери нас не замечали, а ветер, тянувший с перевала, уносил наши, непривычные для тайги запахи, вниз по долине реки. Мы долго любовались гордыми и красивыми зверями, жаль, что единственный фотоаппарат был без телеобъектива. Постепенно наш разговор и восхищения стали громче. В какой-то момент марал вновь резко вскинул голову и, обнаружив нас, в несколько больших прыжков скрылся в лесу, маралуха помчалась следом.

  - Вот мы с вами и дошли до истока реки, до перевала, - принялась объяснять нам Надежда Степановна, когда возбуждение от встречи с маралами стало утихать. Мы скинули котомки и расселись прямо на земле в том месте, где только что паслись дикие звери. – Это хребет Иолго, если мы будем продолжать путь дальше, то попадём в бассейн реки Катуни, а наша речка впадает в Бию. Сейчас мы на водоразделе.
  - Значит,  вода здесь разделяется?
  - Да! И встречается только при слиянии двух рек, образуя  Матушку-Обь, - подтвердила учительница.

  Мы медленно и с радостью впитывали навалившуюся на нас информацию. Вокруг всё было загадочным и завораживающим: огромное голубое небо над головой, горы, раскинувшиеся на десятки километров в одну и другую стороны, сама земная твердь, отчего-то казавшаяся неустойчивой.
  Когда сознание вновь вернулось в наши головы, я был удивлён  знаковому месту, на котором нахожусь: вот, положим, повернулся я в одну сторону, плеснул водицу, повернулся в другую, сделал то же самое, а они, водицы эти, только через сотни километров встретятся! Почему-то мне верилось, что при встрече они узнают друг друга.  В моём детском мозгу было много фантазии.

  Больше всего нам понравился завораживающий вид на горы. В эту раннюю пору цветения глаза слезились от ярких красок. Обширная поляна с синими кандыками и огромными бутонами марьиных корений, с пробивающимися между ними жёлтыми огоньками и сиреневыми кукушкиными слезками, изредка разбавленными небесного цвета венериными башмачками, обрамлялась на горизонте белоснежно-серебристой короной острых пиков. Снег в середине июня покрывал далёкие горы почти полностью, и сахарные их вершины подпирали изумительно голубое небо. Склоны гор, которые были ниже снежных вершин, были покрыты лесом, и контуры их расплывались в голубоватом мареве. Горы, которые были ближе к нам, красовались сочной весенней зеленью. Было удивительно смотреть на многообразие оттенков зелёного цвета: от ярко налитых до пепелно прозрачных, сливающихся на горизонте с голубым небом.

  Там, внизу, пока мы поднимались к перевалу, к истоку реки, видеть заснеженные горы из-за густого леса мы не могли. Усевшись на самом перевале полукругом, мы долго любовались открывшейся для нас красотой и с интересом слушали рассказы Надежды Степановны о лесах, горах, реках, зверях  и травах.
 
  Было сказочно-торжественно. Ближе к вечеру горы вдали высветились отчётливей и ярче,  очень хотелось посмотреть закат, но на перевале не было воды и, чтобы успеть подготовиться к ночлегу, нам пришлось спуститься по руслу реки вниз до первого родника. Спать мы устроились под кронами вековых кедров в самодельных шалашах. 
Назавтра, к вечеру, мы уже были дома. Тот поход запомнился нам на всю жизнь. 
Такой вот получился у меня рассказ о моей маленькой речушке детства. Хотя о ней ещё можно говорить много, она этого заслужила - помогла в начале жизни. Да и потом часто поддерживала тем, что ночами снилась, когда я был от неё вдалеке…