(опубликовано в книге "Переплетение")
Каждое движение давалось теперь с трудом, отзываясь мукой, ей словно дали новое, чужое, неудобное тело, превратив из легкокрылой птицы в чучело, набитое болью. Инна каждый раз вздрагивала теперь, заслышав, как хлопает дверь лифта, - сразу представлялась лестница, по которой она еще год назад так легко вбегала домой, на четвертый этаж. Теперь она ненавидела этот лифт, было страшно неудобно, жутко, когда в него впихивали коляску с её телом. Павел весь сжимался, исчезал, чтобы они могли поместиться вместе. И каждый раз Инна боялась, что захлопнутся двери, Паша останется там, на этаже, а она застрянет в лифте, одна…Этот застрявший лифт часто снился в ночных кошмарах, заставляя стонать ещё сильнее, чем днем.
Когда она просыпалась, Паша всегда был рядом, готовый бежать за новыми обезболивающим или рассказывать что-нибудь, чтобы отвлечь хоть немного от навалившейся боли. Инне казалось, что он никогда не спит, только стережет её сон. Она видела, как сильно Павел устает с ней, и боялась за него, очень. У него уже был другой цвет лица, проступали синие пятна под глазами, губы стали тяжелы в улыбке, - Инна понимала, что он скоро пропадет с ней. И больше всего было жалко ей не раздробленных ног своих, перебитого позвоночника, а билетов, недоставшегося тропического солнца, настоящего моря…Он уже взял билеты, они должны были лететь вместе, оставались считанные дни до общего отпуска. Но её тело сломали, сделали тряпичным. Она бросилась ему навстречу. Перебегала дорогу… так сильно соскучилась за день, что видела только его улыбающееся лицо, а не мчащиеся между ними машины…
Инна очень боялась остаться без Паши, боялась, что он уйдет, бросит её, устанет возиться с громоздкой коляской. И в то же время едва ли не радовалась, когда он уходил на работу, - потому что при нем приходилось без конца тянуть свои губы в улыбку, изо всех сил сдерживать себя, чтобы он не догадался о новом толчке боли внутри неё. Ей было страшно быть обузой, отчаянно не хотелось, чтобы он нянчился с её болью, как с грудным младенцем.
Но отчего-то верилось в чудо. В то, что они ещё каким-то невероятным образом будут счастливы, что дождется их потерявшееся тропическое солнце, прильнет ласково море к их здоровым, не раздробленным, ногам.
И чудилось Инне, как бегут они, словно дети, взявшись за руки, брызгаясь в шутку водой…И казалось мгновениями, что ничего ещё не кончилось, что жизнь, настоящая жизнь, ещё только случится, и не будет у них ни тесного лифта. Ни инвалидной коляски.
От родных своих (мамы и сестры) Инна долгое время пыталась скрыть, что стряслось с ней. И какое-то время это получалось. Всё-таки жили не в одном городе. Но что-то неладное почувствовало материнское сердце, и она наказала младшей сестре отправляться к Инне, чтобы проведать её.
- Всё-таки целых два года не виделись уже. Город посмотришь, может, так понравится, что и жить там останешься. А я уж здесь одна, справлюсь как-нибудь, не переживай.
Сестра быстро вошла в их жизнь. Несколько дней прошло всего от первого удивленного вскрика до заботливо приготовляемых обедов, хлопотанья по дому. Правда, прошло ещё какое-то время, и Инну стало беспокоить, что Павел с Ниной слишком много говорят друг с другом, как будто понимая уже друг друга с полуслова. Скользкое что-то заползло внутрь её головы. Инна думала, почему раньше он никогда не вставал посреди ночи, почему так долго теперь сидит на кухне, если и правда (как он говорит) просто пересохло в горле и захотелось воды. Инна видела, как теряется Павел, как становится менее внимателен к ней. И казалось, что он будто ворочает тяжелые камни, когда улыбается ей.
Она решилась на этот разговор, когда было темно. Страшно было увидеть его глаза.
- Я мечтала о нас. Очень мечтала. И всё ещё будет. Но не у нас двоих. У тебя с Ниной. Нет, не надо, не говори ничего. Она хорошая. Знаешь, я дура…я думала даже, что вы там, за стеной…друг с другом…пока я сплю. Не говори ничего. Я прошу. Я знаю, что это не так. Но я вижу, как вы мучаетесь. Как места себе не находите. И знаю, почему Нина так долго не уезжает. Она не может без тебя. Поезжай с ней…Пожалуйста. Я очень прошу. Так для всех будет лучше, правда. Я хочу, чтобы хоть кто-то из нас увидел море.
Он встал, пошел в другую комнату, и Инна услышала, как там, за стеной, заплакала сестра.
Утром Павел принес ей цветы. Но они казались неуклюжими, такими же неудобными, громоздкими, как инвалидная коляска.
И, смотря на неуклюжие, белые, словно больничные простыни, лепестки роз, Инна думала, что всё, о чем мы так отчаянно, так истово мечтается, всё это обязательно сбывается. Только не с нами.
- Холодно ведь, давайте накрою вас, - сказала сиделка.
- Нет, - отказалась Инна. Ей верилось в то, что сейчас там, в Кимере, Павел и Нина плещутся в море, ловят как мячик, волшебное солнце. И если он хоть немножко вспоминает о ней, если она ещё живет в его голове, то хоть чуть-чуть тепла достанется и ей тоже.
Но было холодно.
Да и в самом деле, почему он должен помнить, думать о ней…Он и так сделал слишком много, наняв сиделку. Инна ведь больше не жена ему.