На фото: Владимир Иванович Маслов с женой Ниной и детьми Александром и Надеждой.
***
Полгода был я за штатом. Потом согласился на перевод в Краснодарский край. А уезжали так: сгрузили вещи в контейнер, адрес написали: «Тихорецк, до востребования». Пару чемоданов в руках, да двое детей. На улице пурга, света божьего не видно. Тьма, два часа ночи. Командир батальона выделил нам свой газончик, а он до трассы не может пробиться. Дёрнули тягачом, протащили до трассы. И в путь. Концы отдали, а где будем причаливать, неизвестно.
Говорил жене:
— Останься здесь на месте, как устроюсь, найду квартиру, так и вас заберу.
— Нет, я здесь не останусь, хоть на вокзале буду жить, но вместе.
Приехали в Тихорецк. Тихо, идёт дождь, температура +10. На юг приехали! Здесь жить можно. Против саратовской пурги.
Поехал устраиваться, объяснил, что дети и жена на вокзале, жить негде. Говорят, ищи квартиру, даём три дня.
Целый день проездил в поисках квартиры, и уже часов в восемь вечера смилостивился пустить нас на квартиру, а вернее, в баньку Алексей Фёдорович Пичугин, широкой души человек, друг нашей семьи с тех пор.
Летом получили квартиру из двух комнат в кирпичной четырёхэтажке на военном городке, где живём и по сей день. Вот уже тридцать лет с хвостиком.
Сложилась ли моя служба? Конечно же нет. И не могла.
Во-первых, чтобы преодолеть первую ступеньку в службе от техника самолёта до техника звена, необходимо быть лучшим из десяти. Десять техников самолёта и лишь одна должность техника звена в звене. Затем идёт цепочка один к четырём. Все боковые должностные веточки забивались, как правило, неудавшимися пилотами. Но это не самое главное.
Во-вторых, и это, скорее всего самое главное, я с детства не был согласен ни с государственным строем, ни с порядком существования людей, и особенно офицеров. Со всем этим раболепством перед вышестоящими чинами, с подсиживанием, с кляузами и так далее.
Хотя, может быть, кто подумает, что служба моя не совсем сложилась из-за моего разгильдяйства. Это не так. За всю службу я получил всего два взыскания, и то за пустяки. Но постоянно получал благодарности за службу. За все 25 лет не погибло ни одного пилота ни на самолётах, которые я обслуживал сам, ни в моём звене. Последние десять лет я был техником звена. Своё дело я знал твёрдо, и за свою службу и за работу мне не стыдно.
Своим детям я не мешал воспитываться в духе коммунизма. Думал так: переменится жизнь, и поймут мои дети, в чём правда. Но теперь понимаю, что новые идеи или перемены не столь хороши, если их исполняют люди, испорченные коммунистическими идеями, или попросту воры и хамы.
Как учились дети? Можно сказать, что хорошо. Сын был больше талантлив в математике и физике. Дочь училась хорошо по всем предметам. Очень усидчива и аккуратна в выполнении домашних заданий. Её не надо было понукать, могла весь день сидеть за уроками, а если оставалось время, то и играла в школу. Как настоящая учительница вела свои школьные журналы, составляла пропуски уроков, выставляла оценки, делала замечания по поведению. Этим занималась среди недели, но особенно любила играть по воскресеньям. Так как Надя ещё училась и в музыкальной школе, то свободного времени у неё практически не было. Окончила музыкальную школу хорошо.
Сын и дочь успешно окончили среднюю школу и после неё, каждый в своё время, поступили в Ростовский ИИЖТ*. Сын окончил теплоэнергетический факультет, дочь — электроэнергетический.
Примерно в 1975 году сильно заболел сын. В это время он сдавал экзамены за первый курс института. То ли разогревшись, принял холодный душ, то ли мороженого наелся, только схватил фолликулярную ангину. Не прошло и двух дней, как получил заражение крови.
Нам не сообщили, но мать, Нина, почувствовала сердцем, что с сыном что-то неладное. «Еду в Ростов, что-то от сына вестей нет». Поехала. Возвращается домой, говорит: «Сын в больнице, положение тяжёлое». На другой день взяла отпуск и поехала в Ростов. Каждый день звонила мне. Дня через четыре говорит: «Приезжай, совсем плохо».
Я Надю оставил на попечении нашей знакомой — Тони Нурахметовой, а сам тоже уехал в Ростов, благо, командование в поездке не отказало.
Пробыли мы в Ростове ровно два месяца. Я жил в сыновом общежитии, а Нине разрешили находиться рядом с больным. Болезнь не отступала. Всё тело покрылось язвами: лицо, шея, руки, ноги. Рот был похож на сплошную язву.
Врач Корнилова подключила к лечению Ростовские НИИ и профессоров от медицины, но лучше не становилось. Однажды я понял, что у него уже нет крови. Об этом я сказал врачу: «У него уже переработалась вся кровь, если ему не влить крови, он погибнет». Врач со мной согласилась, и ему стали вливать кровь и плазму через день.
Спасти сына удалось только тем, что нашли донора, ранее переболевшего примерно такой же заразой. Взяли кровь, влили сыну — и дело сдвинулось в сторону поправки. Почти ежедневно брали с пузырей сыворотку и испытывали разные лекарства.
Ровно через два месяца сына выписали из больницы, и мы стали его откармливать. Во время болезни вес его упал почти до сорока пяти килограммов — одна кожа да кости. К осени мать возила его в Анапу к морю и винограду. К новому учебному году он окреп и стал продолжать учёбу. Правда, вид у него был, как у леопарда: после болезни остались большие пятна белой кожи. Лет через пять цвет кожи выровнялся, а шрамы сохранились навсегда.
Сын и дочь, несмотря на некоторую разницу в возрасте, всегда любили друг друга, и я рад больше всего, что мы сумели у них воспитать это чувство. Это самое большое и драгоценное наше достижение при обучении и воспитании детей.
Они и сейчас любят друг друга так, как мы любим их самих, и также любят своих детей и нас, своих родителей. И поэтому на вопрос, удалась ли моя служба, работа и жизнь в целом, могу твёрдо сказать: ДА! Потому что не оборвалась пуповина между родителями и детьми, детьми и внуками и у них друг с другом. Все чувствуют, что каждому нужны все — и не менее!
__________________
* РИИЖТ — институт инженеров железнодорожного транспорта в Ростове-на-Дону.