Видавшая виды промысловая шхуна отслужила свой срок в Японии. Хотели японцы отправить её в утиль, да тут у русских перестройка грянула, рухнул железный занавес, и понадобилась им эта старенькая посудина. Купили её по бросовой цене, подлатали, подкрасили, переоборудовали под водолазный промысел, в три раза увеличив количество спальных мест, и зарегистрировали у себя под старым японским названием с окончанием «Мару», мол, всё равно будет бегать на сдачу продукции к себе на Родину. И началась у шхуны сверхсрочная служба, да такая, какой не бывало и в молодости. Впрочем, не только у неё одной, а и у многих других таких же бывших в употреблении судёнышек. Не зря ведь говорится: «Что русскому хорошо – то немцу смерть» (немец – в смысле немой, то есть человек не говорящий по-русски, иноземец).
Перестройка смела не только идеологический занавес в общении между государствами, но и сняла замки с границы, вследствие чего там образовалась дыра – хоть боком катись. Верховная власть под руководством натренированных «засланцев» с Запада в поте лица создавала условия для присвоения народных богатств, и ограждения ей только мешали. А власть на местах, вняв похмельному лозунгу о суверенитете «Налетай, подешевело!», быстренько приспособила его под свои интересы, обложив данью тех, кто «дырой» пользовался.
С перестройкой на Руси наступила пора накопления дикого капитала, за несколько лет с государства схлынул веками накапливавшийся опыт эволюции. Власть словно окунулась в пещерный век, разве что вместо пресловутой, но понятной дубины, огрела народ мудрёно-иноземным ваучером.
Для моряков, не участвовавших в делёжке нефтяных скважин, газовых труб и алюминиевых заводов, понятие капитала сосредотачивалось в размере заработка, и потому кремлёвские манипуляции вызывали на «Мару» лишь саркастический трёп: вот, дескать, раньше вкалывали в развитом социализме, а теперь – в загнивающем капитализме, раньше были работягами, а стали наёмниками… Однако гораздо сильнее игр «небожителей» заботило их поведение «туза» местного пошиба, охамевшего от безнаказанности и валютных поборов. Ему даже прозвище дали неприличное, подменив букву в фамилии.
«Мару» месяцами не появлялась в порту приписки, запасаясь топливом, пресной водой и продуктами при заходах на Хоккайдо. И если вдруг в море случалась поломка, через день-другой нужную деталь доставляли на борт такие же морские «пчёлки».
Промысел складывался удачно. Моряки и водолазы, отработав по три-четыре месяца, с попутной оказией и длинными рублями списывались на берег и через такой же срок возвращались. Меняли друг друга одни и те же люди, текучки кадров не было и в помине. Шхуна для команды стала и кормилицей, и вторым домом, за что её называли по-свойски, слегка изменив японское «Мару» на «Марусю».
- Пора на Маруську, – говорил кто-нибудь, нагрузившись разной дребеденью в 100-йеном магазине и побывав в закусочной Акиры-сан после сдачи улова в рыбацком порту Ханасаки. И любому члену команды было понятно: человек устал от Японии и хочет в своё лежбище.
Платон попал на «Марусю» почти с самого начала её сверхсрочной службы. А в детстве, как многие мальчишки, он грезил большими лайнерами, дальними морями и странами. Однако походов за тридевять земель не получилось. И вот теперь в его жизни, как компенсация за утерянные надежды, появился небольшой иностранный порт на побережье Тихого океана. Хотя остров Хоккайдо, где порт расположен, вовсе не дальняя даль. С наших островов прекрасно видны его берега. Это близь, хоть и заморская. Но, в общем-то, когда всё перевернулось с ног на голову и тылы оказались под постоянной угрозой финансового краха, Платон не вспоминал о детских мечтах. Ему даже нравилось, что в период всеобщей разрухи он не соскользнул в нищету, не влился в преступное сообщество, и втиснулся в нишу относительного достатка без «купипродайства».
До схода на берег ему оставалась не больше недели, в кармане оттопыривался уже миллион йен – сумма, какую за квартал нельзя «нагорбатить» даже на золотых приисках. Но давно известно, что всё познаётся в сравнении. Однажды при посещении японского водолазного магазина Платон и его соратники разговорились с хозяином, бывшим водолазом, знавшим с десяток русских слов. От него и узнали, что в пересчёте на часы и глубины он за такие деньги на промысел не пошёл бы, что столько же можно легко заработать не за три месяца, а за три недели. Откровение японца, конечно, огорошило русских посетителей магазина, считавших себя высокооплачиваемой кастой.
Как бы там ни было, скорая встреча с домом заставляла думать не об устройстве общественно-экономических отношений, а подарках из заморской стороны родным и близким…
Три промысловых дня оказались добычливыми, трюм забили ящиками с морским ежом до отказа. Однако уйти на сдачу улова сразу не получилось, помешала очередная акция по выдаче «пособия голодающему чинуше», и дыра на границе до середины ночи захлопнулась. А неприятности, как водится, в одиночку не ходят.
Внезапно задул сильный ветер, хотя прогноз погоды накануне был вполне приличным. Капитан переговорил по радиосвязи с хозяином шхуны, посомневался немного, и отдал команду крепиться по-штормовому. Мол, ветер с берега – проскочим. Команда такому решению обрадовалась: не пропадут, значит, трёхдневные усилия и полуночное бдение, и лишь водолазы, отдыхавшие от глубин и видевшие десятый сон, не принимали участия в перипетиях морского рэкета. Впрочем, к выплате ясака все привыкли и с ухмылкой иногда повторяли фразу известного телеакадемика: «такие у нас времена».
«Маруся» из-за небольшого водоизмещения не предназначена для плавания в штормовом океане. Конечно, как любое морское судно, она попадала в передряги, но в основном отстаивалась при ветрах в укрытии. На этот раз она тоже не стала уходить от берега, и шла под прикрытием островов Малой Курильской гряды. Но чтобы попасть на Хоккайдо, надо было пересечь широкий пролив, открытый ветру и волнам. И как только это случилось, у команды началась жизнь под названием «голова – ноги». Моряки прекрасно знают, что это значит. Но и человек, не связанный с морем, наверняка догадался, что если во время сильной качки принять горизонтальное положение, то тело будет упираться в переборки то головой, то ногами – это и будет та самая жизнь без сна и отдыха. Хотя изредка встречаются морские волки, кому любая качка нипочём.
Пролив между островами Танфильева и Хоккайдо по спокойной воде можно пересечь за час, но при волнении, когда шхуна вынуждена идти малым ходом, втрое дольше. И всё бы хорошо – подумаешь, качка, – но когда «Маруся» оказалась в середине открытого пространства, северный ветер, дувший в правый борт, вдруг окреп и сменился на попутный норд-ост. Однако из-за встречного приливного течения волны увеличились, стали круче и налетали с разных сторон. Шхуна то взлетала на гребни, то падала в провалы между ними, ударяясь корпусом о воду и содрогаясь крупной дрожью. Ход пришлось ещё убавить.
Никто уже не спал, но вся команда, кроме капитана на мостике, «раскрепилась в лёжке», терпеливо настроившись на болтанку. Ничего не поделаешь, ситуация хоть и неприятная, но привычная.
После нескольких сильных ударов Платон, лежавший в нижнем отсеке, вдруг почувствовал на лице брызги. Сначала он принял это за чью-то идиотскую шутку, но услышал ругань соседнего водолаза, и внезапная догадка заставила его быстро подняться с лежанки. По палубе нижнего отсека перекатывалась вода. Паническую мысль об аварии в первый миг он отбросил, надеясь, что это какая-то внутренняя течь, но когда сквозь грохот двигателя ясно услышал всплески и понял, что воды для такой неполадки многовато, громко заорал:
- Парни, шхуна протекает, – и бросился к выходу доложить капитану.
Он выскочил из подвала в кают-компанию, схватил трубку внутренней связи.
- Слушаю, – раздалось из трубки.
- Кэп, в подвале полно воды.
В ответ услышал крепкое выражение, и тут же громко зазвенел авральный сигнал. Из верхних кают, из «подвала» один за другим выскочили матросы и полуодетые водолазы. В маленькой кают-компании сразу стало негде повернуться.
- Кажись, приплыли, – возбуждённо сделал вывод водолазный бригадир, только что вылезший из «подвала», и громко объявил: – Мужики, пока есть свет, одевайте гидрокостюмы.
- Постойте! – гаркнул боцман и спрыгнул в нижний отсек, но через несколько секунд выскочил назад мокрый по пояс:
- Всё, …здец Марусе!
Поднялась суета. Водолазы один за другим рванули в сушилку, где висело снаряжение, механик – в машинное отделение, а боцман – к капитану.
- Что там?! – коротко спросил тот.
- Вода прёт, в «подвале» всё плавает.
- Откачать можно?
- Какой там! Успеть бы всем одеться.
На мостик влетел механик.
- Кэп, в машине вода.
- Твою мать! Значит, обшивка от ударов лопнула. При таком раскладе шхуну не спасём. Бегом напяливайте «гидры» и готовьте ПэСээНы, а я подверну к берегу, пока движок работает.
Боцман влетел в кубрик.
- Кто оделся в «гидру», быстро на палубу, готовить плоты, – скомандовал он и юркнул в каюту одеваться.
Платона вдруг словно холодным душем окатило: «Деньги! Весь миллион до копейки там, внизу, под матрацем». Он заревел белугой и ринулся к люку.
- Ты чего? Сдурел? – гаркнул кто-то.
- Бабки там остались!
- Теперь поздно, сразу надо было. Айда наверх.
Вода прибывала стремительно. При сильном крене она уже выплескивалась из люка подвала, растекаясь по кают-компании. Платон влез в гидрокостюм, но замотать горловину оказалось нечем, резиновый жгут в суматохе затерялся. Хватаясь за переборки, он вернулся в сушилку. И в этот момент мигнул и погас свет, резко заглох двигатель, стало темно; в наступившей тишине слышался плеск воды, свист ветра и громкая ругань членов команды. Теплившаяся в глубине сознания надежда на то, что всё обойдётся, угасла. Шхуну развернуло на волну лагом и завалило на борт, но благодаря загруженности и залившейся в корпус воде, она не перевернулась, а, послушно «отыгравшись», перевалилась на другой борт. Платона швырнуло словно мяч. Удерживаясь, он схватился за натянутую в сушилке верёвку и оторвал её. Ею замотал горловину и на ощупь двинулся к выходу.
Снаружи, вплетаясь в звуки шторма, раздавались выкрики, именуемые ненормативной лексикой. Причиной тому явилась потеря одного ПСН. По какой-то причине баллон со сжатым воздухом не сработал, и плот не надулся. Это резко убавляло надежду всех пятнадцати членов команды на спасение: второй плот, и последний, рассчитан на десятерых.
- …!
- …, куда смотрел?!
- Не ори, …!
- …! …!
Над палубой метались лучи налобных фонариков, выхватывая из темноты то фрагменты шхуны, то вздыбившееся море, то неуклюжие фигуры людей, одетые в неопреновые костюмы. Создавалось ощущение полного хаоса. Но на самом деле, в этом хаосе жило крепкое, как железный столб, и огромное, как океан, желание спастись, объединяющее людей в силу стойкую и целенаправленную. И благодаря этой силе в свистопляске бликов и волн, рядом со шхуной начала быстро обретать форму последняя надежда команды – второй ПСН.
Через палубу перекатывались потоки воды, было очевидно, что «Маруся» доживает на плаву последние минуты.
- Приготовится к пересадке на плот! – прокричал капитан. – С собой только документы и деньги. Первыми – экипаж, потом водолазы.
- Кэп, все не влезем, – нервно напомнил кто-то из матросов.
- Кто из водолазов не поместится, будет держаться за спаслеер на плаву. А дальше видно будет.
Двое матросов подтянули плот к шхуне, и, выждав, когда борта сравнялись, заскочили внутрь. Точно также поступили следующие, а когда плот наполнился людьми, отяжелел и стал неповоротливым, на него навалился борт шхуны. Резиново скрипнула надувная крыша, угрожая порывом плота, но тот грузно «отыграл» в море, и всё обошлось.
- Не подтягивать к борту! Кто остался, прыгай в воду вместе с концом, мы тут подхватим, – скомандовал капитан из проёма ПСН.
Платон был последним, кто покинул борт «Маруси». Он, как и другие его коллеги, вытащил ласты из-за поручней рубки, обулся, понимая, что места внутри плота не хватит. Он уже не спрыгнул, а буквально сошёл в бушующее море с тонущей шхуны, быстро подплыл к плоту, и по примеру соратников схватился за спасательный леер, протянутый по надувному борту.
Плот стало относить ветром, а опустевшая шхуна, будто не желая в одиночку оставаться на вздыбленной поверхности океана, слегка задрав корму, скрылась в волнах.
- Все тут? А ну-ка проверим, – потребовал капитан.
- Здесь нас одиннадцать харь, – доложил боцман, и высунулся в проём плота, посветив фонариком. – И снаружи четверо. Все на месте.
- Жаль Маруську, – выразил бригадир вслух своё мнение.
- Ещё жальче утонувших денег.
- О! Ещё один.
- Нас лучше пожалей, а то отправимся вслед за твоими деньгами.
- Не каркай!
- Хорошо хоть вода ещё тёплая, – попытался кто-то внести ноту оптимизма.
- Дольше тонуть будем, – буркнул из темноты унылый голос.
- Эй, кто там, прекрати базар, – приказал капитан. – Ветер сейчас северо-восточный, немного к берегу, до него не больше мили, шансы у нас неплохие.
На самом деле выглядело всё не так просто. Ориентироваться в темноте плохо, практически невозможно управлять тяжёлым плотом в неспокойном океане, и даже если добраться до острова, то ещё не известно, удастся ли высадиться ночью без потерь в мощном прибое, особенно при попадании на участок берега с рифами и скалами. Все это прекрасно понимали, но высказывать подобные соображения никто не стал, потому что других вариантов, кроме как уповать, что ветер не станет угонять плот в открытый океан, всё равно не было.
- Надеяться нам не на кого, – продолжил капитан, – все шхуны завернули в отстой… Но если снова не задует с севера, нас должно пригнать к берегу.
- А если ускорить это дело? Подтянуть плот. Водолазов – пруд пруди, ласты есть, – предложил бригадир.
Никто, однако, предложение не поддержал, далеко ли, мол, утащишь такую махину, когда вокруг ад кромешный. Тогда он высунулся из проёма, подозвал находящихся снаружи водолазов и объяснил свой замысел. Сначала те тоже засомневались, но согласились слаженно поработать ластами пяток минут. К удивлению даже самого инициатора результат оказался наглядным. В свете фонаря, несмотря на пляску волн, было видно, как плот медленно наплывает на поперечные полосы штормовой пены. Однако и после этого внутри плота нашёлся скептик.
- С такой скоростью мы…
- Давай, бригадир, организуй тягловую силу, пока ветер сбоку, - перебил скептика капитан. – Возьмём пример с той лягушки, которая из кувшина с молоком выбралась, а не с той, что утонула.
Наглядность эксперимента сменила настроение терпящих бедствие людей. Боцман даже пошутил:
- Ты, бугор, открыл новый вид спасения: бурлаки в океане. С тебя пол литра.
- Ни хрена себе! Это ты меня поить должен.
- Если уцелеем, ставлю ящик…
Ох уж эта загадочная русская Душа! Тело тонет в океане, а Душе море по колено. Впрочем, Душа – это тоже тело, только не потопляемое, не подвластное смерти, не имеющее телесных форм в обычном понимании. Иногда из глубин генной памяти это всплывает, тогда и говорят о загадочности, не умея объяснить с плотской точки зрения, почему происходят те или иные поступки.
Усердно молотя ластами, захлёбываясь в беспорядочной толчее волн, сменяясь через каждые четверть часа, водолазы потащили тяжёлый плот к Хоккайдо. Вновь обрела свои черты целенаправленная деятельность, утратившая позиции после расставания со шхуной. Вместо сильного, но расплывчатого желания спастись появилась конкретная цель, для достижения которой нужно было приложить немало усилий. Сколько времени продолжались эти усилия, никто бы точно и не сказал, но было ещё темно, когда сквозь звуки шторма стал явственно слышен грохот прибоя. Волны заметно возросли. Невидимый, и от того пугающий, грохот казался рёвом затаившегося чудовища, готовящегося растерзать любого, кто осмелится к нему приблизиться.
- Ни черта не видно, – пожаловался боцман, пытаясь разглядеть очертания берега. – Что будем делать, кэп?
- Шанс один раз даётся, надо рисковать. Как подойдём к прибою вплотную, всем влезть внутрь, как-нибудь утрамбуемся. Если бросит на скалы, плот смягчит удар.
Однако всё произошло неожиданно, хотя все напряжённо прислушивались и ждали проявления в ночи белой прибойной полосы. Незаметный в темноте, сзади вырос мощный вал, плот накренился и понёсся на его крутом склоне. Приблизившись к берегу, вал опрокинулся, плот швырнуло, но, благодаря сильной загрузке и оставшимся снаружи водолазам, он не перевернулся.
Платону выпал черёд находиться за бортом в этот самый момент. Он не видел подхватившего плот вала, а только почувствовал, как резко возросла скорость. Он крепко вцепился в спасательный леер, а в следующий миг его накрыл опрокинувшийся гребень волны. Рывок плота едва не оставил его один на один с бушующей стихией. Перемешались воздух и вода, верх и низ, кипящая масса воды закрутила его словно щепку; в бешеной круговерти только одна мысль билась в нём: «Не выпустить леер!». Не успел он как следует опомниться после первого испытания, как налетел второй вал, третий… И когда казалось, что напряжения не выдержать, плот бросило на мель. Несколько человек вывалились наружу, пытаясь удержаться в прибое рядом с плотом. Облегчённый ПСН подхватила набежавшая волна, пронесла ещё десяток метров и положила на твердь. Нахлебавшийся моря и полуоглушённый Платон услышал перестук катящейся гальки в отступающей волне, понял, что находится на берегу, и с трудом разжал вцепившиеся в леер руки…
Спасшиеся моряки отступили от прибойной полосы, укрылись за выступом скалы от холодного ветра, и будто поредел мрак.
А когда забрезжил рассвет, пятнадцать человек гуськом выбрались на крутой берег и, осмотревшись, поражённо застыли. Пляж, на который их выкинуло, был длиной всего в пару сотен метров. С обеих сторон драконьими зубами его окружали рифы и кекуры, вплотную подходящие к скальным обрывам. Моряки смотрели на кипящий у скал прибой и молча благодарили судьбу, мастерски протащившую их в игольное ушко бушующего океана.