Мы купили этот обветшавший деревянный дом за бесценок. Он был очень старый, построен сразу после войны, но явно был сделан с тщанием и любовью и сохранился в хорошем состоянии. Прежний хозяин умер много лет назад, родственников у него не было, поэтому заброшенный дом долгое время сиротливо стоял с заколоченными окнами. Потом его как-то смогли оформить на продажу, и мы были теми счастливцами, кому он достался. Я давно мечтала поселиться в этом небольшом поселке, некогда принадлежавшем ученым. Мне нравилось то, что все дома были скромными, но очень милыми и уютными. Никакой вычурности или бахвальства богатством, чем весьма грешили все новые постройки. Став хозяевами этого чудесного дома, первым делом мы начали освобождать его от груза прошлой жизни – мебели, книг и утвари прежних хозяев. Я надеялась сделать это за несколько дней, но как только добралась до мансарды, тут дело застопорилось. Я обнаружила невероятное количество редких книг, коллекцию альбомов, сборники редких нотных записей. Это было невероятный, роскошный клад, я, как алчный пират, целыми днями рылась в своем неожиданно полученном богатстве. В один из дней я случайно натолкнулась на изящный деревянный ящик с резным замком. Он был поход на сундучок с сокровищами, который рисуют в книгах о пиратах. У меня даже начали дрожать руки от волнения и предвкушения чего-то таинственного и ценного.
В ящике были стопки общих тетрадей – пухлых, полностью исписанных тетрадей, с рисунками на страницах. Дивные рисунки тонким чернильным пером — стремительные безукоризненные линии, изящные композиции. Автор был неплохим рисовальщиком, и при этом каждая иллюстрация была сделана с явной любовью и удовольствием. Я пробежала глазами первую запись, сделанную еще в 1949 году. Ого, это казалось такой давней жизнью, почти как в другом измерении. Безупречный каллиграфический почерк, какого я никогда не видела ранее, своими четкими твердыми штрихами легко доносил мысль автора. Я начала читать, и до самого конца не смогла оторваться…
1949 год
«Сегодня самый счастливый день в моей жизни. Хотя фраза звучит до неприличия банальной, но я все равно повторю её еще раз. Сегодня самый счастливый день в моей жизни – Анюта согласилась стать моей женой. Моя милая и нежная Анюта, сказала «да». Никогда не думал, что я, технарь и весьма заурядный научный работник, Вениамин Заславский, получу в жены такую чудесную поэтичную девушку. Хотя Добрая Анюта говорит, что я способный и талантливый, она верит в меня. Я смущаюсь обычно от таких слов, но мне чертовски приятно. Моя Анюта - талантливая скрипачка. Она уже несколько раз выступала с сольными концертами, вызывая неимоверное восхищение и восторги. У нее было столько поклонников и воздыхателей, но она выбрала меня. Нам 25 лет, мы молоды, полны надежд, любим друг друга. Мы мечтаем о большой и шумной семье с кучей детей. Мы с Анютой оба рано остались без родителей, и семья для нас значит очень много. Нас ждет прекрасная долгая и невероятно счастливая жизнь. Я горячо в это верю, Анюта тоже».
1952
«Анюта пришла из больницы вся в слезах. Захлебываясь слезами, она сказала, что результаты этого обследования тоже неутешительны. Она так надеялась на эту больницу, во всех других ей даже отказали в лечении, сказав, что это бесполезно. Какие-то последствия её давней болезни привели к тому, что она вряд ли сможет стать матерью. В этой больнице согласились попробовать, сказав, что надежды мало. И вот здесь тоже не получилось. Я даже не знаю, как её можно утешить, Анюточка подавлена и неимоверно страдает. Она знает, как я мечтал о детях, и чувствует себя бесконечно виноватой. Она даже храбро заговорила о разводе, глупышка. Я стараюсь её утешать, говоря, что она для меня все равно дороже всех на свете. Слава богу, она мне поверила и прекратила свои нелепые разговоры о расставании, но сказала, что не будет сдаваться».
1956 год
«Я защитил диссертацию, наконец-то завершился долгий труд, забравший столько сил. Если бы не поддержка Анюты, не знаю, как бы я справился. Она забросила все свои дела, на целый год прекратила концертную деятельность, и всё это ради меня. Я знаю, что работа со мной, кроме всего, помогала ей отвлечься от грустных мыслей. После очередного обследования и сложного лечения, ей сказали, что её шансы на материнство практически нулевые. Последняя наша надежда, именитый профессор, деликатно, но твердо посоветовал перестать мучить себя. Анюта страдает, но старается бодриться».
1958
«Случилось чудо! Мы уже отчаялись и почти смирились с мыслью о том, что у нас никогда не будет детей. Но Бог есть, теперь я в это верю (да простит меня научное сообщество). У нас будет ребенок. Анюта переносит беременность безумно тяжело, я не могу смотреть на ее мучения. Но она светится от счастья и запрещает жалеть её. Она говорит, что это пустяки, которые она перенесёт легко и с удовольствием, лишь бы всё прошло хорошо. Профессор, тот знаменитый, очень осторожен в прогнозах, говоря, что всё может быть непросто. Но Анюта настолько уверена в благополучном исходе, что я тоже перестал нервничать. Стыдно признаться, но я тайком от неё сходил в церковь, поставил свечку и долго молился. Про себя я благодарил мою бабушку, которая в свое время крестила меня наперекор всем. Я ее совсем не помню, но в тот момент сказал много добрых слов. А ведь в юные годы скрывал от всех этот факт, стыдился и очень сердился на неё. Вот как интересно бывает в жизни. Какое-то событие в настоящем полностью меняет твое представление о прошлом».
1959 год
14 мая
«Родилась Дана. Наша любимая, бесценная, обожаемая дочка. Нам даровали самое ценное, о чем мы только могли мечтать – продолжение нас, нашей любви, смыл нашей жизни. Когда Анюта показала мне её в первый раз, я заворожено рассматривал своё крошечное чудо. Всё в ней приводило меня в бессмысленный восторг – узенькие глазки, сморщенные щечки, крохотные ноготки, носик кнопочкой. Я был готов рассматривать ее бесконечно, забыв про все на свете. Анюта превратилась в необыкновенную красавицу, и я не знаю, кем мне хочется любоваться больше, женой или дочкой»
1962 год
«Даночке исполнилось 3 года, и мы наконец-то переехали в загородный дом. Мы задумали это давно, но только через несколько лет мне удалось это сделать. Даночке нужен свежий воздух, деревья, трава. Её слабенькое здоровье не выносит пыли и шума города. Анюта замечательно здесь всё обустроила, даже посадила небольшой огород. Никогда бы не подумал, что эти нежные тонкие пальчики способны столь энергично и бесстрашно пропалывать сорняки. Как же она была счастлива, когда появились первые всходы. Мне кажется, она так не была счастлива после своего первого концерта. Каждое утро у них с Даночкой трогательный ритуал – они идут к грядкам посмотреть, что выросло. Столько воплей и криков восторга доносится до моего кабинета, что я обычно не выдерживаю и присоединяюсь к моим девочкам. А какие глазёнки у Даночки, когда она присев на корточки и прижав ручки к пухлым коленкам, рассматривает ростки. Ей мало любоваться одной, она хочет, чтобы и я к ней присоединился. Она поднимает на меня свои восторженные глазки и мне хочется плакать. Это глаза ребенка, открывающего красоту мира, и в них светится столько чистого счастья».
«Только уложили Даночку спать. Больше всего мы с Анютой любим смотреть, как доченька засыпает. Глазки закрываются, но ей хочется еще послушать сказку и она из последних силенок таращит их. Она сонно бормочет, чтобы ей почитали еще, потому что «спать она совсем-совсем не хочет, ни капельки». Но сон берет свое и в какое-то мгновение, она сдается, дыхание становится тихим и плавным. Мы иногда сидим рядом с ее кроваткой очень долго. Это простое понятное человеческое счастье – наблюдать, как спит твой ребенок…»
«Я сегодня смотрел, как Даночка слушает игру Анюты на рояле. Она застывает в одной позе, сидя на полу, наклоняет головенку в сторону и зачарованно вслушивается. Она так забавно поднимает белёсые бровки в те моменты, когда мелодия ей особенно нравится. Я могу часами любоваться этой игрой переживаний, которые отражаются на ее милом лице».
1966 год
«Даночка пошла в школу. Мы все так волновались перед этим днем. Анюта, по-моему, совсем не спала. На школьной линейке, наша дочка была самая красивая и нарядная. Она так гордо смотрела на нас, ведь она теперь школьница. Подумать только, прошло уже 7 лет, а мне кажется, что это был один день».
1973 год.
«Дана растет и я не перестаю восхищаться этим чудом взросления твоего любимого ребенка. Я много слышал от друзей и знакомых о тяготах подросткового возраста, но у моей дочки я не наблюдаю ничего такого, что могло бы нас огорчить. Может быть, я слеп, и вижу нашу жизнь сквозь розовые очки, но мне это безразлично. Дана – чудесный подросток, очень чуткий и внимательный. Она сейчас стала тянуться больше ко мне, мы много разговариваем, даже иногда спорим. У нее очень своеобразная, любопытная для меня, точка зрения на мир, и я с удовольствием изучаю ее свежий взгляд на жизнь, на людей, их поступки. Анюта даже немного ревнует дочку ко мне, но старается не показывать вида».
1974 г
«Сегодня торопился очень к дневнику, мне нужно выговориться. А эту тему с Анютой я не могу обсуждать, она сразу начинает плакать. Даночка заболела. Она всегда была слабенькой, но в последнее время стала совсем бледненькой, и всё время очень сильно уставала. Мы пошли к нашему врачу, он сразу направил нас на какие-то исследования и анализы. После этого он сообщил нам страшную новость. У Даны — рак крови. Самая жестокая и острая форма, которая только бывает. Сказать, что были ошарашены или потрясены, это значит не сказать ничего. Наш мир рухнул, мы были раздавлены».
«Я верю, что мы сможем преодолеть эту беду. Я должен в это верить. Я должен убедить в этом жену. Мы должны быть вместе, вместе верить и только так мы сможем это сделать. Целый месяц я сидел за изучением всей научной литературы, которая только есть на эту тему. Я поднял всех своих знакомых и незнакомых, кто только мог мне помочь или подсказать что-нибудь. Я перечитал всё, что только было доступно. И только для того, чтобы прийти к неутешительному выводу. Шансов у нас практически нет. Мы можем продлить нашей девочке жизнь, мы можем облегчить ее страдания, но это всё. Врач сказал, что мы упустили время. Мы клянем себя за это, но она всегда была болезненная и слабенькая, поэтому все ее болезни мы принимали за привычные простуды».
«События, печальные известия, отчаяние начинают вращаться вокруг нас всё стремительнее. Кажется, что жестокая огромная воронка втягивает нас, несмотря на наше сопротивление. Все наши мысли, действия подчинены одной цели. Ничего другого в нашей жизни не осталось…»
1977 год
«Прошло уже два года с того времени, как заболела Дана. Мы все очень сильно изменились. Мы ни с кем не общаемся, горе заслонило нас от привычной жизни. Мир сузился до больничной палаты, в которой лежит Даночка. Она стала совсем худенькой, ручки как тоненькие веточки, она с трудом уже может удержать в руках даже ложку. Анюта кормит её с ложечки. Я не могу смотреть на это.
Анюта изнуряет себя, не отходя от Даны ни на шаг, даже старается не спать по ночам. Ей кажется, что если наш ребенок страдает, то она тоже должна страдать. Я пытался убедить ее, что это бессмысленно и не нужно самой Дане, но Анюта только зло посмотрела на меня и отмахнулась».
1978 год
«Надежды совсем не осталось. Лечащий врач говорит, что Дана прожила необычно долго для такого диагноза. Наша милая умная девочка поняла и приняла всё первой. Она стала мягко уклоняться от наших бодрых уверений, что она поправится и всё будет по-прежнему. Она старается поддерживать нас и ободрять. Даночка никогда не говорит, как ей плохо или больно, и только по расширенным зрачкам или участившемуся дыханию мы понимаем, что ей стало хуже. Я не понимаю, как мы будем жить без нашей девочки. Мы будем дышать, спать, гулять, есть. А ее не будет! Но мы же не сможем этого делать, если ее не будет рядом».
«Наша девочка теперь всё время находится в больнице. Ей становится плохо всё чаще и чаще. Лечащий врач уже даже ничего не говорит, мы понимаем, что вскоре наступит тот страшный момент, о котором мы знаем, но никогда не говорим. Мы осознали, что сейчас нельзя бодриться и выражать надежду на лучшее будущее. Нам нужно прожить и ощутить каждое мгновение настоящего, поэтому мы не оставляем Дану ни на минуту. Мы впитываем каждое ее слово, каждую мысль, каждое движение. Скоро она уйдет, уйдет от нас навсегда. Мы должны насмотреться, наслушаться на все наши оставшиеся одинокие годы.
Время от времени она забывается тяжелым сном, а мы боимся, что она не проснется. Уйдет во сне, и мы не успеем ей сказать, как сильно … как сильно мы ее любим. Мы и так ей говорим это. Но нам кажется, что очень важно, чтобы она услышала это от нас в последнюю минуту своей недолгой жизни. Я бросил все свои научные взгляды и теперь читаю всё, что только возможно, о той жизни. Я решил всё рассказывать Дане и мне кажется, ей становится легче от этих рассказов. Не физически. Душевно легче. Я хоть такую малость могу сделать для неё. Господи, ведь это всё, что я могу сделать…»
1979 год
14 ноября
«Дана умерла….»
Ноябрь
«В день смерти нашей дочки Анюта как будто одеревенела, перестала слышать и видеть мир. Она впервые за эти годы не захотела разделить горе со мной. Вернувшись из больницы, она закрылась в своей комнате, и, несмотря на мои уговоры и мольбы, даже не отозвалась. Тогда я ушел далеко в лес, я хотел выплеснуть всю боль, которая накопилась внутри меня за эти годы. Но слез не было, я только выл и изо всей силы бил по дереву. Мне казалось, что телесная боль отвлечет меня от невыносимой боли в душе. Но потом понял, что её слишком много и мне хватит на всю оставшуюся жизнь. Это несправедливо! Несправедливо! Наша чудесная девочка заслуживала жизни. Самой прекрасной и счастливой жизни! За что? Господи! Ну, за что? Почему она? На свете столько подлых и мерзких людей, а ты забрал её? Где твоя любовь и справедливость?
День похорон я помню очень смутно. Анюта совсем не плакала, а только безотрывно смотрела на Даночку, не отводя взгляда ни на секунду. Она не отвечала на соболезнования, просто не замечала никого. Ей не было дела ни до этого мира, ни до людей, ни до меня. Я рыдал взахлеб и стыдно признаться, но я чувствовал облегчение. Когда мы вернулись домой, я накричал на Анюту впервые в жизни. Это была безобразна сцена, я кричал, что она бесчувственная и не уронила ни слезинки. И много чего другого, некрасивого и несправедливого, я наговорил моей бедной жене. Я не помнил себя, не понимал, что я делаю. Это нисколько не оправдывает и не извиняет меня, это я прекрасно понимаю. На все мои обвинения, Анюта ничего не ответила, она просто обошла меня и также молча ушла в свою комнату.
«Нашу потерю, эту холодную ледяную пустоту в душе, нельзя восполнить ничем на свете. Боль вонзилась острыми шипами, и ее не вытащить, не избавиться. Время идет, но легче нам не становится».
1981 год
Май
«Целый год я ничего не писал, не было сил и желания. Мы впустили горе в наш дом, и оно здесь прижилось. Оно никак не хочет уходить, а у нас самих нет сил от него избавиться. Как будто упали в глубокую темную яму и не можем из неё выбраться. Моя жена замкнулась в себе, всё время уединяется, старается быть одна. Через несколько месяцев после похорон я пытался сказать ей, что наша жизнь продолжается, и мы должны держаться вместе, иначе нам не выжить. Она посмотрела на меня почти с ненавистью и сказала, что если я могу жить, то это мой выбор. А её жизнь закончилась, и она ничего не собирается с этим делать. Она хотела продать рояль, но я сказал, чтобы она даже не смела думать об этом. Это память о нашей девочке, она играла на нём, она любила слушать, как играет Анюта. На следующий день жена демонстративно заколотила крышку инструмента огромными гвоздями и, с вызовом посмотрев на меня, ушла к себе. Как странно, мне казалось, что смерть должна была сплотить нас, ведь мы остались одни на этом свете. Но каким-то непонятным для меня образом она разметала нас в разные стороны, очень далеко друг от друга. Я думаю, что Анюте было бы легче, если бы она выпустила боль и поплакала. Но она не может, она не уронила ни одной слезы со дня похорон. Это плохо, но я не знаю, что делать. Она отгородилась от меня и старается даже не встречаться взглядом».
«Анюту прорвало. Она решила разобрать вещи Даночки, которые нам вернули из больницы, и нашла её последнее письмо. Она писала его нам, уже понимая, что умирает. Когда Анюта в своей комнате прочитала его, она начала кричать в голос. Услышав это жуткий крик, я испугался, прибежал и увидел, что она бьется в истерике на полу. Впервые за этот год она позволила мне обнять её, мы плакали вместе. Мы плакали очень долго, ничего не говоря, и не утешая друг друга. Мы снова были вместе…»
Август
«В один из этих дней я понял, что так нельзя. Мир должен помнить нашу дорогую девочку, если я не буду писать, то никто и не вспомнит о её жизни. Я должен вспомнить все события, детали и мелочи её короткой жизни, я буду писать о ней ежедневно. Мы должны делать это вместе, ведь это наша дочь. Моя жена пока даже слышать об этом не хочет. Она или плачет целыми днями или сидит в кресле на веранде и смотрит вдаль, а в глазах такая беспросветная тоска. Говорит, что всё время мерзнет, и никак не может отогреться. Она высохла и превратилась в маленькую тщедушную старушку. Жизнь в ней погасла, и она даже не прилагает усилий, чтобы снова держаться. Она все время печально повторяет, что она выдохлась и больше не может. Но я должен ее убедить, это наш долг перед нашей девочкой. Мы не смогли сберечь её жизнь, но просто обязаны сохранить память о ней. Пока мы помним о ней, она жива».
1987 год
Сентябрь
«Сегодня умерла Анна Владимировна Заславская, моя любимая жена. Она умерла тихо, во сне. Я похоронил её и остался совсем один».
1993 год
Апрель
«Я часто вижу моих дорогих девочек, и во сне и наяву. Они всегда смеются, радуются жизни, зовут меня к себе. Я устал ждать этого блаженного момента, когда я смогу к ним присоединиться. Я часто думаю о справедливости и закономерности? Почему происходит так, что многие люди жаждут жить, но эту жизнь у них безжалостно забирают. Я же, наоборот, мечтаю о смерти, но мне наперекор моему желанию даруют жизнь? Когда же я, наконец, добреду до конца своего жизненного пути? Я устал этого ждать.… Как я завидую Анюте, она уже там!»
1993 год
Сентябрь
«Я сижу в кресле и смотрю в окно. Идет сильный дождь. Капли беспрестанно падают на землю, дробно и кучно. Но постепенно дождь стихает, капли падают все реже и реже, и вот настает момент, когда он прекращается. И только одна одинокая капля осталась на ветке, она изогнулась, стремясь туда, к земле, ко всем другим. Но пока у нее не получается, и она сиротливо остается на ветке – одинокая капля, застрявшая между небом и землей. И непонятно, какая сила удерживает ее на ветке. Я похож на эту каплю – я застрял здесь, в этой жизни, хотя мой дождь уже прошел, он давно закончился. Я, как эта капля, никак не могу достичь своего последнего усталого желания – присоединиться к своим родным, успокоиться рядом с ними. Поэтому всё, что мне остается – это ждать пока сила земного притяжения не завершить моё движение. Значит, буду ждать.
Я надеюсь, что когда-нибудь мой дневник найдут и хоть кто-нибудь на белом свете узнает нехитрую историю нашей семьи. Мы не были выдающимися или известными людьми, мы ничем особенным не прославились, ничего не изобрели. Мы были добрыми и счастливыми людьми. Мы просто жили и любили друг друга - читали, путешествовали, радовались, смеялись, спорили, иногда даже сердились и ругались. И мы были несчастными людьми, потому что нам было отпущено мало времени, чтобы быть рядом друг с другом. Мне кажется, что мы имеем право, чтобы о нас знали и помнили. Единственное, что я еще испытываю – это страх, что о нашем существовании больше никто и никогда не вспомнит. Никто не узнает, какой невероятной женщиной была моя бесценная, ненаглядная, удивительная жена Анюта. Какой милой, солнечной девочкой была моя Дана, сколько счастья она нам принесла. И какой чудовищно одинокой, бессмысленной жизнью я живу. Вернее, не живу, а доживаю. Один, никому не нужен, заброшен и забыт. Страшное беспощадное забвение. Теперь мне только остаётся ждать падения последней капли…»
1994 год
Май
«Я устал, я невероятно устал. Я больной и дряхлый старик, я никому не нужен, весь мир давно забыл о моем существовании. Так зачем же я живу?».
Июнь
«У меня начинают закрадываться мысли, не завершить ли эту затянувшуюся жизнь самому. У меня больше нет сил ждать. Единственно, что меня останавливает – это то, что души самоубийц не попадают в рай. Если это правда, то я не встречусь с моими девочками никогда.
Октябрь
«Больше не могу. Мне уже всё все равно…»
29 декабря 1994 года
«Писать больше не буду. Не могу. Мне стало казаться, что если я пишу, то я как бы цепляюсь за жизнь. Мне стало казаться, что пока мне еще есть что сказать, мне не позволят отсюда уйти. Я не буду писать. Я всё, что мог, уже сказал. Я смертельно устал. Горько только то, что мне даже некому сказать слова прощания…»
На этом записи прервались ….